Лордъ Грегори. — П. Вейнберга
Субботній вечеръ поселянина. — В. Костомарова
Робертъ Борнсъ, первый изъ народныхъ поэтовъ Англіи, «возведшій, по выраженію Шера, шотландскую народную пѣсню на высшую степень совершенства и тѣмъ самымъ существенно способствовавшій обновленію національной литературы Великобританіи», родился 25-го января 1759 года въ убогой лачугѣ графства Эйра. Отецъ его былъ бѣдный фермеръ и потому не могъ дать ему даже посредственнаго воспитанія. Тѣмъ не менѣе, молодой Борнсъ съумѣлъ-таки пріобрѣсти въ школѣ, кромѣ умѣнья читать и писать, и кое-какія познанія въ французскомъ языкѣ и прикладной математикѣ. Чтеніе отличнѣйшихъ англійскихъ поэтовъ и романическія преданія, жившія въ устахъ окружавшаго его народа, очень рано развили въ нёмъ врождённый поэтическій духъ. Ещё отрокомъ, работая въ полѣ, онъ любилъ распѣвать старинныя шотландскія баллады; когда-же сдѣлался юношей и любовь воспламенила его, онъ сталъ сочинять пѣсни на родномъ нарѣчіи, которыя тотчасъ обратили на себя вниманіе сосѣдей, вслѣдствіе чего извѣстность его вскорѣ распространилась по окрестнымъ деревнямъ и фермамъ. Элегія «Къ Маріи въ небесахъ», написанная на смерть перваго предмета его любви, была однимъ изъ первыхъ опытовъ Борнса. Дальнѣйшая біографія поэта весьма не сложна. Неудачныя хозяйственныя предпріятія, несчастная любовь и разгульная жизнь сдѣлали дальнѣйшее его пребываніе на родинѣ невозможнымъ и побудили рѣшиться на отъѣздъ въ Ямайку, гдѣ ему было предложено мѣсто. Нуждаясь въ деньгахъ на проѣздъ, Борнсъ собралъ свои пѣсни и напечаталъ ихъ, въ 1786 году, въ Кильмаркокѣ, небольшомъ сосѣднемъ городкѣ. Небольшую книжку встрѣтило всеобщее одобреніе — и поэтъ, уже собиравшійся уѣзжать въ Остъ-Индію, совершенно неожиданно получилъ приглашеніе пріѣхать въ Эдинбургъ для выпуска въ свѣтъ второго изданія своихъ стихотвореній. Обласканный тамошними литераторами и учоными, Борнсъ возвратился на родину, гдѣ, благодаря ходатайству новыхъ своихъ покровителей, получилъ мѣсто сборщика податей, женился на своей давно и страстно любимой Женни и, взявъ небольшой кусокъ земли въ аренду, зажилъ семьяниномъ. Но, къ сожалѣнію, пламенное воображеніе и склонность къ развлеченіямъ, плохо уживающіяся съ сельско-хозяйственными занятіями, вскорѣ снова разстроили его дѣла, что, вмѣстѣ съ неизбѣжными житейскими дрязгами, сильно повліяло на его мягкій отъ природы характеръ и отравило послѣдніе годы его жизни. Истощённый горемъ и заботами, и окончательно разстроенный неумѣреннымъ употребленіемъ горячихъ напитковъ, онъ умеръ 21-го іюля 1796 году въ Домфризѣ.
Главное достоинство произведеній Борнса заключается въ ихъ полнѣйшей искренности, въ ихъ правдѣ и свѣжести. Особенно хороши его пѣсни, о которыхъ кто-то сказалъ, что ихъ нельзя положить на музыку, такъ-какъ они сами музыка. Въ пастушеской поэзіи и народныхъ пѣсняхъ Борнсъ не имѣетъ себѣ равныхъ. «Онъ родился поэтомъ», говоритъ Карлейль, землякъ и лучшій критикъ Борнса: «поэтическая дѣятельность была небеснымъ началомъ его существа. Бѣдность, неизвѣстность и всякая бѣда, только не профанація себя самого и своего искусства, были для него не стоющею вниманія мелочью. Гордость и страсти свѣта лежали неизмѣримо ниже его, и одинаково смотрѣлъ онъ на свободнаго и раба, на принца и нищаго и на всѣхъ, кто носитъ образъ человѣческій, съ ясною внимательностію, съ братскою любовью, съ сочувствіемъ и состраданіемъ. Въ его поэзіи какъ бы живётъ сила зелёныхъ полей и горнаго воздуха; она напоминаетъ о жизни въ природѣ и о крѣпкихъ людяхъ природы. Въ нёмъ слышится рѣшительная сила и въ тоже время чудная природная прелесть. Онъ нѣженъ и страстенъ, но безъ принужденія или видимаго усилія. Онъ умиляетъ сердце или воспламеняетъ его мощью, которая кажется въ нёмъ привычною и родною. Мы видимъ въ нёмъ кротость, трепетное состраданіе женщины рядомъ съ глубокой сосредоточенностью, силою и страстнымъ огнёмъ героя. Въ нёмъ слышны слёзы и снѣдающее пламя скрыто, какъ молнія въ капляхъ лѣтней тучки. Въ своей груди носитъ онъ звуки для каждой ноты человѣческаго чувства.»
Заключаемъ нашъ краткій очеркъ жизни и литературной дѣятельности Борнса выпиской изъ «Всеобщей Исторіи Литературы» Шера, въ которой талантливый авторъ въ нѣсколькихъ словахъ весьма мѣтко и вѣрно характеризуетъ всю поэтическую дѣятельность «поэта природы». «Если вы хотите узнать, какъ истинно природный поэтъ возноситъ самые обыдённые случаи сельской жизни въ область глубокой мысли или юмора, прочтите стансы „Къ срѣзанной плугомъ Маргариткѣ“, или „Джона — Ячменное-Зерпо“; если вы хотите прихотливой рѣзвости и шаловливаго смѣха, у Борнса есть превосходное „Whatis that at my bower-door“ (Кто тамъ у двери бесѣдки моей?); если вы хотите видѣть, какъ упиваются отчаянными оргіями исключённые изъ жизненнаго пира, отвергнутые обществомъ, Борнсъ введётъ васъ въ общество своихъ „Весёлыхъ-нищихъ“; хотите знать, какъ мастерски разрѣшить задачу соединенія шутки, смѣха и кидающаго въ дрожь ужаса въ одной и той же фантастической пьесѣ, попросите Борнса разсказать вамъ исторію Тэма О’Шэнтера; хотите почувствовать, какъ сердце народа вѣчно лежитъ къ родинѣ, отчизнѣ и народнымъ воспоминаніямъ, прислушайтесь къ грустнымъ мелодіямъ Борнсовыхъ пѣсенъ: Му heart’s in the Highlands, Bonnie castle Gordon, Caledonia, The battle of Sheriff-muir, The gloomy night is gathering fast, The lovely lass of Inverness. Глубочайшимъ блаженствомъ счастливой любви звучитъ его пѣсня: It was npon а Lammas night (То было въ ночь на первое августа); нѣжностью и пыломъ любви, по отступающей передъ могилой и смертью, дышатъ чудныя его пѣсни, посвящённыя прославленію Маріи Кэмбелль, и изъ той же груди, откуда вышли трогательнѣйшіе вздохи, вылился и смѣлый гимнъ демократической вѣры въ себя и истинно мужественнаго достоинства: „Is there, for honest poverty, that liangs his head, and а that?“ И, конечно, Борнсъ съ справедливою гордостью могъ въ одной изъ своихъ пѣсенъ указывать на себя, какъ на свободнаго шотландскаго народнаго поэта. Давъ поэзіи своей земли новые, свѣжіе соки, онъ обогатилъ тѣмъ самымъ всемірную литературу.»
ЛОРДЪ ГРЕГОРИ.
правитьО, темна эта ночь, непроглядно темна!
Вѣтеръ воетъ, какъ бѣшеный звѣрь.
Путникъ бродитъ въ словахъ передъ замкомъ твоимъ:
Лордъ Грегори, открой свою дверь!
Прогнана я отцомъ — прогнана я за-то,
Что любила такъ сильно тебя…
Пріюти же меня хоть изъ жалости ты,
Если сдѣлать не можешь любя!
Лордъ Грегори, ужель ты забылъ тотъ лѣсокъ
На цвѣтущемъ рѣчномъ берегу,
Гдѣ въ первые тебѣ я открылась въ любви,
О которой забыть не могу?
Сколько разъ ты клялся, сколько разъ обѣщалъ,
Что на вѣки, на вѣки ты мой!
И тебѣ безгранично ввѣрялася я
Неизмѣнной и нѣжной душой.
Лордъ Грегори, черство твой сердце, черство,
Изъ желѣза всѣ чувства твои.
Ты, огонь, бороздящій теперь небеса,
Успокой ты страданья мои!
Громъ небесный, тебѣ отдаю я себя
Добровольною жертвой ночной!
Но измѣнника ты пощади, не карай
За грѣхи передъ небомъ и мной!
П. Вейнбергъ.
СУББОТНІЙ ВЕЧЕРЪ ПОСЕЛЯНИНА.
правитьРевѣлъ ноябрь; въ долинѣ злилась вьюга;
Холодный день ненастно догоралъ;
И, весь въ грязи, отпряженъ волъ отъ плуга,
И чорный грачъ на кочкѣ задремалъ.
Поселянинъ сегодня допахалъ
Участокъ свой и. кончивши работу,
Мотыку, ломъ и заступъ свой прибралъ,
И черезъ лѣсъ, по топкому болоту,
Спѣшитъ домой — и радъ, что съ плечъ долой заботу.
Вотъ на холмѣ, подъ тѣнью старой ивы,
Его изба уютная видна —
И пахарь къ ней спѣшитъ нетерпѣливо.
Тамъ у огня, дѣтьми окружена,
Ужь ждётъ его радушная жена,
И всё въ избѣ какъ-будто улыбалось:
Въ ней жизнь текла такъ мирна и честна,
Что у огня невольно забивалась
Забота жгучая, и бѣдность, и усталость.
Вслѣдъ за отцомъ, полчасомъ лишь позднѣе,
И сыновья приходятъ изъ села:
Одинъ пахалъ; другой, посмышленнѣе,
На ярмаркѣ улаживалъ дѣла.
Потомъ и Дженъ изъ города пришла:
Какъ не придти, когда на ней обнова!
Но если бъ Дженъ семью въ нуждѣ нашла,
Повѣрьте мнѣ, что, не сказавши слова,
Трудомъ добытое сейчасъ отдать готова.
Всѣ на лицо; весёлый, откровенной
О новостяхъ идётъ у нихъ разсказъ —
И у огня, въ семьѣ благословенной,
Стрѣлой летитъ, какъ мигъ, за часомъ часъ.
Старикъ-отецъ съ дѣтей не сводитъ глазъ —
И любъ ему ихъ лепетъ безтолковой;
А мать межь-тѣмъ, иглой вооружась,
Спѣшитъ, чтобъ сынъ былъ къ празднику съ обновой:
Изъ платья стараго кроитъ камзольчикъ покой.
Отецъ и мать заботливо старались
Укоренять любовь къ добру въ сердцахъ
Своихъ дѣтей; забавъ они чуждались
И средства жить искали лишь въ трудахъ.
«Премудрости начало — Божій страхъ;
Лишь онъ одинъ къ стезѣ добра приводитъ;
Помолимся: да въ жизненныхъ путяхъ
Насъ Божій перстъ повсюду руководитъ!
Кто ищетъ Господа, всегда Его находитъ.»
Чу! въ дверь стучатъ почти за Дженни слѣдомъ;
Ужь знаетъ Дженъ, что значитъ этотъ стукъ,
И говоритъ: "Я встрѣтилась съ сосѣдомъ,
Онъ шолъ со мной до дому черезъ лугъ…
Одной такъ страшно тамъ идти… И вдругъ
Вся вспыхнула… Любви румянецъ алый
Отца встревожилъ; но его испугъ
Прошолъ сейчасъ же: гость ихъ запоздалый
(Онъ зналъ его давно) былъ скромный, честный малый.
И гостя Дженъ съ улыбкой ясной вводитъ:
Его смутилъ родныхъ пытливый взоръ…
Но вотъ старикъ сейчасъ же съ нимъ заводитъ
О фермѣ ихъ подробный разговоръ —
И хвалитъ рожь, ячмень и скотный дворъ…
И съ радости засгѣнчиво краснѣетъ
Стыдливый гость. «Молодчикъ не хитёръ»,
Смекаетъ мать: «вотъ, видишь, какъ робѣетъ!
Ну, да и видно, Дженъ держать себя умѣетъ.»
Любовь! блаженъ тотъ, кто тебя извѣдалъ!
Восторгъ сердецъ! безъ мѣры благодать!
Что, еслибъ Богъ отрады этой нё далъ?
Но опытъ мнѣ теперь велитъ сказать,
Что если Богъ благоволилъ намъ дать
Отрады мигъ въ юдоли безнадежной,
То этотъ мигъ — его такъ сладко ждать —
Когда сидишь въ томленьи страсти нѣжной
Съ стыдливой дѣвушкой подъ ильмой бѣлоснѣжной.
И гдѣ же тотъ, что образъ Божій носитъ,
Тотъ, въ чьей груди живое сердце есть,
И между-тѣмъ коварно Дженни броситъ?
Тотъ, чья любовь — была бъ обманъ и лесть?
Гдѣ тотъ злодѣй? Или быть-можетъ честь
И совѣсть — всё давно уже въ изгнаньи?
Позоръ тому, кто можетъ перенесть
Печаль отца и матери страданья,
И видѣть жертвъ своихъ безъ слёзъ, безъ состраданья!
Но столъ накрытъ и ужь парричъ здоровый,
Родное блюдо Скоттіи, ихъ ждётъ,
И сливки, дань единственной коровы,
Что, чай, траву въ хлѣву теперь жуётъ…
Хозяйка-мать привѣтливо несётъ
Для гостя сыръ, про случай сбережонный,
И говоритъ, что ровно минулъ годъ
Ему, когда цвѣсти сталъ лёнъ зелёный —
И хвалитъ жолтый сыръ нашъ юноша влюблённый.
Вотъ ужинъ конченъ; дѣти у камина
Усѣлись всѣ — и старецъ обнажилъ
Тогда свои священныя сѣдины
И предъ собой съ молитвой положилъ
Святую Библію, которой дорожилъ
Его отецъ… Въ ней онъ открылъ сначала
Ту пѣснь, что въ славу Бога вышнихъ силъ
Въ сіонскомъ храмѣ нѣкогда звучала;
А мать «помолимся!» торжественно сказала.
Тогда, стремясь къ одной и той-же цѣли,
Всѣ въ ладъ поютъ они псаломъ святой…
И, можетъ-быть, они пѣснь «Донди» пѣли,
Суровый гимнъ, съ которымъ въ смертный бой
Свои полки водилъ Эльгинъ герой…
Какъ сладокъ ты и твой напѣвъ священный,
Гимнъ горъ родныхъ! Въ сравненіи съ тобой
Бездушна пѣснь Италіи растлѣнной:
Та нѣжитъ слухъ, а ты — хвала Творцу вселенной.
Потомъ разсказъ о первомъ человѣкѣ
Старикъ-отецъ семьѣ своей читалъ;
Какъ Моисей съ исчадьемъ Амалека
Святую брань вести намъ завѣщалъ;
Какъ царь-пѣвецъ предъ Господомъ рыдалъ,
Увидѣвъ мечъ, простёртый надъ Солимомъ;
Какъ Іовъ жилъ, безропотно страдалъ,
Иль, какъ, горя въ огнѣ неопалимомъ,
Пророкъ былъ пламеннымъ восхищенъ серафимомъ.
Или о томъ, какъ язвами своими
Господь хотѣлъ міръ грѣшный искупить;
Какъ Тотъ, что тамъ несётъ второе имя,
Здѣсь не имѣлъ гдѣ голову склонить;
Какъ всюду шли потомъ благовѣстить
Апостолы съ спасительнымъ закономъ,
Какъ-тотъ, что былъ на Патмосъ сосланъ жить,
Зрѣлъ ангеловъ, парившихъ надъ Сіономъ,
И слышалъ грозный судъ надъ блуднымъ Вавилономъ.
О, Царь небесъ! Колѣни преклоняетъ
Супругъ, отецъ съ мольбою предъ Тобой:
Торжественно молитва возлетаетъ
На небеса, за радостной мечтой,
Что встрѣтимъ мы другъ-друга въ жизни той,
Гдѣ больше нѣтъ ни слёзъ, ни воздыханья,
Гдѣ будемъ пѣть всѣ вмѣстѣ гимнъ святой
И гдѣ, въ лучахъ небеснаго сіянья,
Свершится нѣкогда блаженныхъ душъ сліянье.
Тогда съ дѣтьми старикъ-отецъ прощался,
И на покой ихъ всѣхъ благословлялъ;
Когда-жь одинъ съ женою оставался,
Онъ снова въ прахъ главу свою склонялъ
Предъ Тѣмъ, кто птицъ согрѣлъ и напиталъ
И въ блескъ одѣлъ цвѣтки весеннихъ лилій.
Чтобъ Онъ имъ всѣмъ насущный хлѣбъ послалъ
Чтобъ всѣ Его боялись и любили
И всѣ Его завѣтъ въ сердцахъ своихъ хранили.
В. Костомаровъ.
ДЖОНЪ АНДЕРСОНЪ.
правитьДжонъ Андерсонъ, милый мой Джонъ,
Когда мы сошлися съ тобой,
Твой волосъ былъ черенъ, какъ смолъ,
И лобъ — безъ морщины одной.
Но нынче морщины на лбу
И волосъ какъ снѣгъ убѣленъ…
Спаси твою старость, Господь,
Джонъ Андерсонъ, милый мой Джонъ.
Джонъ Андерсонъ, милый мой Джонъ,
Мы на гору лѣзли вдвоемъ,
И много веселыхъ минутъ
Въ пути проживали своемъ.
Теперь поплетемся мы внизъ,
И тихо на путниковъ сонъ
Сойдетъ у подошвы горы,
Джонъ Андерсонъ, милый мой Джонъ.
П. Вейнбергъ.