;
Белый А. Собрание сочинений. Стихотворения и поэмы
М., "Республика", 1994.
СОДЕРЖАНИЕ
ЗОЛОТО В ЛАЗУРИ
Закаты
За Солнцем
Гроза на закате
Путь к невозможному
Не тот
Старец
Образ Вечности
Усмиренный
Последнее свидание
Таинство
Вестник
Священный рыцарь
Душа мира
ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ
Менуэт
Прощание
Полунощницы
Променад
Ссора
Сельская картина
Незнакомый друг
Из окна
Свидание (Время плетется лениво...)
Кошмар среди бела дня
ОБРАЗЫ
Не страшно
Пригвожденный ужас
Вечность
Маг (Я в свите временных потоков...)
Песнь кентавра
Утро
Пир (Поставил вина изумрудного кубки...)
Старинный друг
Уж этот сон мне снился
Преданье
Серенада
Одиночество
Утешение
Тоска
Осень (Пролетела весна...)
Грезы
Северный марш
Кладбище
БАГРЯНИЦА В ТЕРНИЯХ
Разлука
Могилу их украсили венками
Св. Серафим
Владимир Соловьев
Ожидание
Призыв
Мания
Забота
Блоку
Одиночество
Осень
Священные дни
На закате
Подражание Вл. Соловьеву
Любовь (Был тихий час. У ног шумел прибой...)
Ясновидение
ПЕПЕЛ
Вместо предисловия
РОССИИ
На вольном просторе
На рельсах
В вагоне
Осинка
На скате
Пустыня (Укройся в пустыне...)
Горе
ДЕРЕВНЯ
Свидание (Ряд соломой крытых хижин...)
На откосе
ПАУТИНА
Калека
Весенняя грусть
Мать
После венца
ГОРОД
Праздник
Поджог
Преследование
В Летнем саду
На площади
БЕЗУМИЕ
На буграх
Полевое священнодействие
Последний язычник
Угроза
Отпевание
У гроба
Вынос
Туда
Я в струе воздушного тока
ПРОСВЕТЫ
Город
Тройка
Странники
В лодке
Вечер (Вечер. Коса золотиста...)
Тень
Работа
Прогулка
Обручальное кольцо
Память
Приходи
Свидание
ГОРЕМЫКИ
В полях (В далях селенье.)
Хулиганская песенка
Вспомни!
Время
УРНА
Поэт (Ты одинок, И правишь бег...)
Встреча
ЗИМА
Весна (Уж оттепельный меркнет день...)
Раздумье
РАЗУВЕРЕНЬЯ
"Да, не в суд или во осуждение..."
ФИЛОСОФИЧЕСКАЯ ГРУСТЬ
Премудрость
Мой друг
К ней
Ночью на кладбище
Под окном
Признание
Эпитафия
Буря
ТРИСТИИ
Алмазный напиток
Волна
Разлука (Ночь, цветы, но ты...)
Ночь (О ночь, молю,...)
Кольцо
Жалоба
ДУМЫ
Рок
ПОСВЯЩЕНИЯ
Льву Толстому
Э. К. Метнеру (Письмо)
КОРОЛЕВНА И РЫЦАРИ. Сказки
Шут (Баллада)
"И опять, и опять, и опять..."
Голос прошлого
Близкой
"Вы - зори, зори! Ясно огневые..."
Вещий сон
Вечер (На небе прордели багрянцы...)
ЗВЕЗДА
Христиану Моргенштерну. Старшему брату в Антропософии
Война
А. М. Поццо (Пойдем и мы: медлительным покоем...)
А. М. Поццо (Я слышал те медлительные зовы...)
Шутка
Декабрь 1916 года
А. М. Поццо (Глухой зимы глухие ураганы...)
К России
Антропософии (Над ливнем лет...)
"Я" (В себе - собой объятый...)
Воспоминание
Сестре Антропософии
Тело стихий
Встречный взгляд. Танка
Крылатая душа. Танка
Вода. Танка
Жизнь. Танка
Лазури. Танка
Асе (a-о) (Снеговая блистает роса...)
"Я" и "Ты"
Антропософам
Младенцу
Родине (Рыдай, буревая стихия...)
Чаша времен
Антропософии (Из родников проговорившей ночи...)
Христиану Моргенштерну (От Ницше - Ты, от Соловьева - Я)
СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ОСНОВНЫЕ СБОРНИКИ
Гимн Солнцу
Подражание Гейне
Подражание Бодлеру
В лодке
Идеал
На границе между Перимской и Феотирской церковью
"Знание"
Попрошайка
Старинному врагу
Гроза в горах
Злая страсть
Месть
Любовь
Вместо письма
Опять он здесь, в рядах борцов
А. А. Блоку
В голубые, священные дни
Теневой демон
Пусть в верху холодно-резком
Светлая смерть
В альбом В. К. Ивановой
Людские предрассудки
Посвящение
Пришла... И в нечаемый час
Цветок струит росу
Своему двойнику (Леониду Ледяному)
Первое мая
Июльский день: сверкает строго
Асе (Ни "да", ни "нет"!..)
Пробуждение
Жди меня
Марш
Сестре (Не лепет лоз, не плеск воды печальный...)
Мигнет медовой желтизною скатов
Снег - в вычернь севшая, слезеющая мякоть
Я - отстрадал; и - жив... Еще заморыш навий
Демон
Рождество
Старый бард
Тимпан
Пещерный житель
Пародия
Трус городов
Подъем
День
Лес
Король
Андрон
Берлин
Кольцо
ПЕРЕРАБОТАННЫЕ СТИХИ
Лира
Шорохи
Восток побледневший
Россия
Любовь ("Да, может быть, сказала ты...")
О полярном покое (Говорит виолончель)
Мути
Страх
Волны зари
Дорога
Овес
Н. В. Бугаеву
Прошумит ветерок
Церковь
Кладбище
Усадьба
Поэт
Аргонавты
Тело
Брюсов. Сюита
Землетрясение
Леопардовая лапа
Сумасшедший
Могилы их
Владимиру Соловьеву
Лето
Петел
В окне тюрьмы
Разуверенье
Солнечный дождь
Помойная яма
Японец возьми
Вставай
Город (Выпали желтые пятна...)
Пустой простор
Декабрь
Алмазный напиток (В серебряный // Расплёск...)
Старое вино
ЗОЛОТО В ЛАЗУРИ
Закаты
1
Даль - без конца. Качается лениво,
шумит овес.
И сердце ждет опять нетерпеливо
всё тех же грез.
В печали бледной, виннозолотистой,
закрывшись тучей
и окаймив дугой ее огнистой,
сребристо жгучей,
садится солнце красно-золотое...
И вновь летит
вдоль желтых нив волнение святое,
овсом шумит:
"Душа, смирись: средь пира золотого
скончался день.
И на полях туманного былого
ложится тень.
Уставший мир в покое засыпает,
и впереди
весны давно никто не ожидает.
И ты не жди.
Нет ничего... И ничего не будет...
И ты умрешь...
Исчезнет мир, и Бог его забудет.
Чего ж ты ждешь?"
В дали зеркальной, огненно-лучистой,
закрывшись тучей
и окаймив дугой ее огнистой,
пунцово-жгучей,
огромный шар, склонясь, горит над нивой
багрянцем роз
Ложится тень. Качается лениво,
шумит овес.
Июль 1902
Серебряный Колодезь
2
Я шел домой согбенный и усталый,
главу склонив.
Я различал далекий, запоздалый
родной призыв.
Звучало мне: "Пройдет твоя кручина,
умчится сном".
Я вдаль смотрел - тянулась паутина
на голубом
из золотых и лучезарных ниток...
Звучало мне:
"И времена свиваются, как свиток...
И всё - во сне...
Для чистых слез, для радости духовной,
для бытия,
мой падший сын, мой сын единокровный,
зову тебя..."
Так я стоял счастливый, безответный.
Из пыльных туч
над далью нив вознесся златосветный
янтарный луч.
Июнь 1902
Серебряный Колодезь
3
Шатаясь, склоняется колос.
Прохладой вечерней пахнёт.
Вдали замирающий голос
в безвременье грустно зовет.
Зовет он тревожно, невнятно
туда, где воздушный чертог,
а тучек скользящие пятна
над нивой плывут на восток.
Закат полосою багряной
бледнеет в дали за горой.
Шумит в лучезарности пьяной
вкруг нас океан золотой.
И мир, догорая, пирует,
и мир славословит Отца,
а ветер ласкает, целует.
Целует меня без конца.
Март 1902
Москва
За Солнцем
Пожаром закат златомирный пылает,
лучистой воздушностью мир пронизав,
над нивою мирной кресты зажигает
и дальние абрисы глав.
Порывом свободным воздушные ткани
в пространствах лазурных влачася, шумят,
обвив нас холодным атласом лобзаний,
с востока на запад летят.
Горячее солнце - кольцо золотое -
твой контур, вонзившийся в тучу, погас.
Горячее солнце - кольцо золотое -
ушло в неизвестность от нас.
Летим к горизонту: там занавес красный
сквозит беззакатностью вечного дня.
Скорей к горизонту! Там занавес красный
весь соткан из грез и огня.
1903
Гроза на закате
Вижу на западе волны я
облачно-грозных твердынь.
Вижу - мгновенная молния
блещет над далью пустынь.
Грохот небесного молота.
Что-то, крича, унеслось.
Море вечернего золота
в небе опять разлилось.
Плачу и жду несказанного,
плачу в порывах безмирных.
Образ колосса туманного
блещет в зарницах сапфирных.
Держит лампаду пурпурную.
Машет венцом он зубчатым.
Ветер одежду лазурную
рвет очертаньем крылатым.
Молньи рубинно-сапфирные.
Грохот тяжелого молота.
Волны лазури эфирные.
Море вечернего золота.
Июнь, 1903
Серебряный Колодезь
Путь к невозможному
Мы былое окинули взглядом,
но его не вернуть.
И мучительным ядом
сожаленья отравлена грудь.
Не вздыхай... Позабудь.
Мы летим к невозможному рядом.
Наш серебряный путь
зашумел временным водопадом.
Ах, и зло, и добро
утонуло в прохладе манящей!
Серебро, серебро
омывает струей нас звенящей.
Это - к Вечности мы
устремились желанной.
Засиял после тьмы
ярче свет первозданный.
Глуше вопли зимы.
Дальше хаос туманный...
Это к Вечности мы
полетели желанной.
1903
Не тот
В. Я. Брюсов
I
Сомненье, как луна, взошло опять,
и помысл злой
стоит, как тать,-
осенней мглой.
Над тополем, и в небе, и в воде
горит кровавый рог.
О, где Ты, где,
великий Бог!..
Откройся нам, священное дитя...
О, долго ль ждать,
шутить, грустя,
и умирать?
Над тополем погас кровавый рог.
В тумане Назарет.
Великий Бог!..
Ответа нет.
II
Восседает меж белых камней
на лугу с лучезарностью кроткой
незнакомец с лазурью очей,
с золотою бородкой.
Мглой задернут восток -
Дальний крик пролетающих галок...
И плетет себе белый венок
из душистых фиалок.
На лице его тени легли.
Он поет - его голос так звонок.
Поклонился ему до земли.
Стал он гладить меня, как ребенок.
Горбуны из пещеры пришли,
повинуясь закону
Горбуны поднесли
золотую корону.
"Засиял ты, как встарь...
Мое сердце тебя не забудет.
В твоем взоре, о царь,
все что было, что есть и что будет.
И береза, вершиной скользя
в глубь тумана, ликует...
Кто-то, Вечный, тебя
зацелует!"
Но в туман удаляться он стал.
К людям шел разгонять сон их жалкий.
И сказал,
прижимая, как скипетр, фиалки:
"Побеждаеши сим!"
Развевалась его багряница.
Закружилась над ним,
глухо каркая, черная птица.
III
Он - букет белых роз.
Чаша он мировинного зелья.
Он, как новый Христос,
просиявший учитель веселья.
И любя, и грустя,
всех дарит лучезарностью кроткой.
Вот стоит, как дитя,
с золотисто-янтарной бородкой.
"О, народы мои,
приходите, идите ко мне.
Песнь о новой любви
я расслышал так ясно во сне.
Приходите ко мне.
Мы воздвигнем наш храм.
Я грядущей весне
свое жаркое сердце отдам.
Приношу в этот час,
как вечернюю жертву, себя...
Я погибну за вас,
беззаветно смеясь и любя...
Ах, лазурью очей
я омою вас всех.
Белизною моей
успокою ваш огненный грех"...
IV
И он на троне золотом,
весь просиявший, восседая,
волшебно-пламенным вином
нас всех безумно опьяняя,
ускорил ужас роковой.
И хаос встал, давно забытый.
И голос бури мировой
для всех раздался вдруг, сердитый.
И на щеках заледенел
вдруг поцелуй желанных губок.
И с тяжким звоном полетел
его вина червонный кубок.
И тени грозные легли
от стран далекого востока.
Мы все увидели вдали
седобородого пророка.
Пророк с волненьем грозовым
сказал: "Антихрист объявился"...
И хаос бредом роковым
вкруг нас опять зашевелился.
И с трона грустный царь сошел,
в тот час повитый тучей злою.
Корону сняв, во тьму пошел
от нас с опущенной главою.
V
Ах, запахнувшись в цветные тоги,
восторг пьянящий из кубка пили.
Мы восхищались, и жизнь, как боги,
познаньем новым озолотили.
Венки засохли и тоги сняты,
дрожащий светоч едва светится.
Бежим куда-то, тоской объяты,
и мрак окрестный бедой грозится.
И кто-то плачет, охвачен дрожью,
охвачен страхом слепым: "Ужели
все оказалось безумством, ложью,
что нас манило к высокой цели?"
Приют роскошный - волшебств обитель,
где восхищались мы знаньем новым,-
спалил нежданно разящий мститель
в час полуночи мечом багровым.
И вот бежим мы, бежим, как тати,
во тьме кромешной, куда - не знаем,
тихонько ропщем, перечисляем
недостающих отсталых братий.
VI
О, мой царь!
Ты запуган и жалок.
Ты, как встарь,
притаился средь белых фиалок.
На закате блеск вечной свечи,
красный отсвет страданий -
золотистой парчи
пламезарные ткани.
Ты взываешь, грустя,
как болотная птица...
О, дитя,
вся в лохмотьях твоя багряница.
Затуманены сном
наплывающей ночи
на лице снеговом
голубые безумные очи.
О, мой царь,
о, бесцарственно-жалкий,
ты, как встарь,
на луту собираешь фиалки.
Июнь 1903
Серебряный Колодезь
Старец
Исчезает долин
беспокойная тень,
и средь дымных вершин
разгорается день.
Бесконечно могуч
дивный старец стоит
на востоке средь туч
и призывно кричит:
"Друг, ко мне! Мы пойдем
в бесконечную даль.
Там развеется сном
и болезнь, и печаль"...
Его риза в огне...
И, как снег, седина.
И над ним в вышине
голубая весна.
И слова его - гром,
потрясающий мир
неразгаданным сном...
Он стоит, как кумир,
как весенний пророк,
осиянный мечтой
И кадит на восток,
на восток золотой.
И все ярче рассвет
золотого огня.
И все ближе привет
беззакатного дня.
Сентябрь 1900
Образ Вечности
Бетховену
Образ возлюбленной - Вечности -
встретил меня на горах.
Сердце в беспечности.
Гул, прозвучавший в веках.
В жизни загубленной
образ возлюбленной,
образ возлюбленной - Вечности,
с ясной улыбкой на милых устах.
Там стоит,
там манит рукой...
И летит
мир предо мной -
вихрь крутит
серых облак рой.
Полосы солнечных струй златотканые
в облачной стае горят...
Чьи-то призывы желанные,
чей-то задумчивый взгляд.
Я стар - сребрится
мой ус и темя,
но радость снится.
Река, что время:
летит - кружится...
Мой челн сквозь время,
сквозь мир помчится.
И умчусь сквозь века в лучесветную даль...
И в очах старика
не увидишь печаль.
Жизни не жаль
мне загубленной.
Сердце полно несказанной беспечности -
образ возлюбленной,
образ возлюбленной -
- Вечности!..
Апрель 1903
Усмиренный
Молчит усмиренный, стоящий над кручей отвесной,
любовно охваченный старым пьянящим эфиром,
в венке серебристом и в мантии бледнонебесной,
простерший свои онемевшие руки над миром.
Когда-то у ног его вечные бури хлестали.
Но тихое время смирило вселенские бури.
Промчались столетья. Яснеют безбурные дали.
Крылатое время блаженно утонет в лазури.
Задумчивый мир напоило немеркнущим светом
великое солнце в печали янтарно-закатной.
Мечтой лебединой, прощальным вечерним приветом
сидит, умирая, с улыбкой своей невозвратной.
Вселенная гаснет... Лицо приложив восковое
к холодным ногам, обнимая руками колени...
Во взоре потухшем волненье безумно-немое,
какая-то грусть мировых, окрыленных молений.
1903
Последнее свидание
Она улыбнулась, а иглы мучительных терний
ей голову сжали горячим, колючим венцом -
сквозь боль улыбнулась, в эфир отлетая вечерний...
Сидит - улыбнулась бескровно-туманным лицом.
Вдали - бирюзовость... А ветер тоскующий гонит
листы потускневшие в медленно гаснущий час.
Жених побледнел. В фиолетовом трауре тонет,
с невесты не сводит осенних, задумчивых глаз.
Над ними струятся пространства, лазурны и чисты.
Тихонько ей шепчет: "Моя дорогая, усни...
Закатится время. Промчатся, как лист золотистый,
последние в мире, безвременьем смытые, дни".
Склонился - и в воздухе ясном звучат поцелуи.
Она улыбнулась, закрыла глаза, чуть дыша.
Над ними лазурней сверкнули последние струи,
над ними помчались последние листья, шурша.
1903
Серебряный Колодезь
Таинство
Мне слышались обрывки слов святых.
Пылала кровь в сосудах золотых.
Возликовав, согбенный старый жрец
пред жертвой снял сверкающий венец.
Кадильницей взмахнул, и фимиам
дыханьем голубым наполнил храм.
Молельщикам раздал венки из роз.
Пал ниц и проливал потоки слез.
Прощальным сном, нетленною мечтой
погас огонь небесно-золотой.
В цветных лампадах засиял чертог.
Заговорил у жертвенника рог.
Возликовав, согбенный старый жрец
из чаш пролил сверкающий багрец.
Средь пряных трав, средь нежных чайных роз
пал ниц и проливал потоки слез.
1901
Вестники
В безысходности нив
онемелый овес
дремлет, колос склонив,
средь несбыточных грез...
Тишину возмутив,
весть безумно пронес
золотой перелив,
что идет к нам Христос.
Закивал, возопив,
исступленный овес.
Тихий звон. Сельский храм
полон ропота, слез.
Не внимая мольбам
голос, полный угроз,
все твердит: "Горе вам!"
Кто-то свечи принес
и сказал беднякам:
"Вот Спаситель-Христос
приближается к нам"...
Среди вздохов и слез
потянулись к дверям.
1903
Священный рыцарь
Посвящается "бедным рыцарям"
Я нарезал алмазным мечом
себе полосы солнечных бликов.
Я броню из них сделал потом
и восстал среди криков.
Да избавит Царица меня
от руки палачей!
Золотая кольчуга моя
из горячих, воздушных лучей.
Белых тучек нарвал средь лазури,
приковал к мирозлатному шлему.
Пели ясные бури
из пространств дорогую поэму.
Вызывал я на бой
ослепленных заразой неверья.
Холодеющий вихрь, золотой,
затрепал мои белые перья.
1903
Душа мира
Вечной
тучкой несется,
улыбкой
беспечной,
улыбкой зыбкой
смеется.
Грядой серебристой
летит над водою -
- лучисто -
волнистой
грядою.
Чистая,
словно мир,
вся лучистая -
золотая заря,
мировая душа.
За тобою бежишь,
весь
горя,
как на пир,
как на пир
спеша.
Травой шелестишь:
"Я здесь,
где цветы...
Мир
вам..."
И бежишь,
как на пир,
но ты -
_Там_...
Пронесясь
ветерком,
ты зелень чуть тронешь,
ты пахнёшь
холодком
вмиг
в лазури утонешь,
улетишь на крыльях стрекозовых.
С гвоздик
малиновых,
с бледно-розовых
кашек -
ты рубиновых
гонишь
букашек.
1902
ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ
Менуэт
Вельможа встречает гостью.
Он рад соседке.
Вертя драгоценною тростью,
стоит у беседки.
На белом атласе сапфиры.
На дочках - кисейные шарфы.
Подули зефиры -
воздушный аккорд
Эоловой арфы.
Любезен, но горд,
готовит изящный сонет
старик.
Глядит в глубь аллеи, приставив лорнет,
надев треуголку на белый парик.
Вот... негры вдали показались -
все в красном - лакеи...
Идет в глубь аллеи
по старому парку.
Под шепот алмазных фонтанов
проходят сквозь арку.
Вельможа идет для встречи.
Он снял треуголку.
Готовит любезные речи.
Шуршит от шелку
Март 1903
Прощание
Посвящается Эллису
Красавец Огюст,
на стол уронив табакерку,
задев этажерку,
обнявши подругу за талью, склонился
на бюст.
"Вы - радости, кои
Фортуна несла - далеки!.."
На клумбах левкои.
Над ними кружат мотыльки.
"Прости, мое щастье:
уйдет твой Огюст..."
Взирает на них без участья
холодный и мраморный бюст.
На бюсте сем глянец...
"Ах, щастье верну!..
Коль будет противник, его, как гишпанец,
с отвагою, шпагой проткну...
Ответишь в день оный,
коль, сердце, забудешь меня".
Сверкают попоны
лихого коня.
Вот свистнул по воздуху хлыстик.
Помчался
и вдаль улетел.
И к листику листик
прижался:
то хладный зефир прошумел.
"Ах, где ты, гишпанец мой храбрый?
Ах, где ты, Огюст?"
Забыта лежит табакерка...
Приходят зажечь канделябры...
В огнях этажерка
и мраморный бюст.
Апрель 1903
Москва
Полунощницы
Посещается А. А. Блоку
На столике зеркало, пудра, флаконы,
что держат в руках купидоны,
белила,
румяна...
Затянута туго корсетом,
в кисейном девица в ладоши забила,
вертясь пред своим туалетом:
"Ушла... И так рано!..
Заснет и уж нас не разгонит...
Ах, котик!.."
И к котику клонит
свой носик и ротик...
Щебечет другая
нежнее картинки:
"Ma chere, дорогая -
сережки, корсажи, ботинки!..
Уедем в Париж мы...
Там спросим о ценах..."
Блистают
им свечи
Мелькают
на стенах
их фижмы
и букли, и плечи...
"Мы молоды были...
Мы тоже мечтали,
но кости заныли,
прощайте!.." -
старушка графиня сказала им басом...
И все восклицали:
"Нет, вы погадайте..."
И все приседали,
шуршали атласом...
"Ведь вас обучал Калиостро..."
- "Ну, карты давайте..."
Графиня гадает, и голос звучит ее трубный,
очами сверкает так остро:
"Вот трефы, вот бубны!"
На стенах портреты...
Столпились девицы с ужимками кошки.
Звенят их браслеты,
горят их сережки...
Трясется чепец, и колышатся лопасти кофты.
И голос звучит ее трубный:
"Беги женихов ты...
Любовь тебя свяжет и сетью опутает вервий.
Гаси сантимента сердечного жар ты...
Опять те же карты:
Вот бубны,
вот черви..."
Вопросы... Ответы...
И слушают чутко...
Взирают со стен равнодушно портреты...
Зажегся взор шустрый...
Темно в переходах
и жутко...
И в залах на сводах
погашены люстры...
И в горнице тени трепещут...
И шепчутся: "Тише,
услышит, что дочки ладонями плещут,
что возятся ночью, как мыши,
и тешат свой норов...
Вот папа
пришлет к нам лакея "арапа".
Притихли, но поздно:
в дали коридоров
со светом в руках приближаются грозно...
Шатаются мраки...
Арапы идут и - о Боже! -
вот шарканье туфель доносится грубо,
смеются их черные рожи,
алеют их губы,
мелькают пунцовые фраки...
1903
Серебряный Колодезь
Променад
Красотка летит вдоль аллеи
в карете своей золоченой.
Стоят на запятках лакеи
в чулках и в ливрее зеленой.
На кружевах бархатной робы
всё ценные камни сияют
И знатные очень особы
пред ней треуголку снимают.
Карета запряжена цугом...
У лошади в челке эгретка.
В карете испытанным другом
с ней рядом уселась левретка.
На лошади взмыленно снежной
красавец наездник промчался;
он, ветку акации нежной
сорвав на скаку, улыбался.
Стрельнул в нее взором нескромно...
В час тайно условленной встречи,
напудренно-бледный и томный -
шепнул ей любовные речи...
В восторге сидит онемелом...
Карета на запад катится...
На фоне небес бледно-белом
светящийся пурпур струится.
Ей грезится жар поцелуя...
Вдали очертаньем неясным
стоит неподвижно статуя,
охвачена заревом красным.
1903
Серебряный Колодезь
Ссора
Посвящается М. И. Балтрушайтис
Заплели косицы змейкой
графа старого две дочки.
Поливая клумбы, лейкой
воду черпают из бочки.
Вот садятся на скамейку,
подобрав жеманно юбки,
на песок поставив лейку
и сложив сердечком губки.
Но лишь скроется в окошке
образ строгий гувернантки,-
возникают перебранки
и друг другу кажут рожки.
Замелькали юбки, ножки,
кудри, сглаженные гребнем...
Утрамбованы дорожки
мелким гравием и щебнем.
Всюду жизнь и трепет вешний,
дух идет от лепесточков,
от голубеньких цветочков,
от белеющей черешни.
И в разгаре перебранки
языки друг другу кажут...
Строгий возглас гувернантки:
"Злые дети, вас накажут!.."
Вечер. Дом, газон, кусточек
тонут в полосах тумана.
"Стонет сизый голубочек",-
льется звонкое сопрано.
И субтильные девицы,
подобрав жеманно юбки,
как нахохленные птицы,
в дом идут, надувши губки.
Апрель 1903
Сельская картина
М. А. Эртелю
Сквозь зелень воздушность одела
их пологом солнечных пятен.
Старушка несмело
шепнула: "День зноен, приятен..."
Девица
клубнику варила средь летнего жара.
Их лица
омыло струею душистого пара.
В морщинах у старой змеилась
как будто усмешка...
В жаровне искрилась,
дымя, головешка.
Зефир пролетел тиховейный...
Кудрявенький мальчик
в пикейной
матроске к лазури протягивал пальчик:
"Куда полетела со стен ты,
зеленая мушка?"
Чепца серебристого ленты,
вспотев, распускала старушка.
Чирикнула птица.
В порыве бескрылом
девица
грустила о милом.
Тяжелые косы,
томясь, через плечи она перекинула разом.
Звенящие, желтые осы
кружились над стынущим тазом.
Девица за ласточкой вольной
следила завистливым оком,
грустила невольно
о том, что разлучены роком.
Вдруг что-то ей щечку ужалило больно -
она зарыдала,
сорвавши передник...
И щечка распухла.
Варенье убрали на ледник,
жаровня потухла.
Диск солнца пропал над лесною опушкой,
ребенка лучом искрометным целуя.
Ребенок гонялся
за мушкой
средь кашек.
Метался,
танцуя,
над ним столб букашек.
И вот дуновенье
струило прохладу
волною.
Тоскливое пенье
звучало из тихого саду.
С распухшей щекою
бродила мечтательно дева.
Вдали над ложбиной -
печальный, печальный -
туман поднимался к нам призраком длинным.
Из птичьего зева
забил над куртиной
фонтанчик хрустальный,
пронизанный златом рубинным.
Средь розовых шапок левкоя
старушка тонула забытым мечтаньем.
И липы былое
почтили вздыханьем.
Шептала
старушка: "Как вечер приятен!"
И вот одевала
заря ее пологом огненных пятен.
1904
Москва
Незнакомый друг
Посещается П. Н. Батюшкову
I
Мелькают прохожие, санки...
Идет обыватель из лавки
весь бритый, старинной осанки...
Должно быть, военный в отставке.
Калошей стучит по панели,
мальчишкам мигает со смехом
в своей необъятной шинели,
отделанной выцветшим мехом.
II
Он всюду, где жизнь,- и намедни
Я встретил его у обедни.
По церкви ходил он с тарелкой...
Деньгою позвякивал мелкой...
Все знают: про замысел вражий,
он мастер рассказывать страсти...
Дьячки с ним дружатся - и даже
квартальные Пресненской части.
В мясной ему все без прибавки -
Не то что другим - отпускают...
И с ним о войне рассуждают
хозяева ситцевой лавки...
Приходит, садится у окон
с улыбкой, приветливо ясный...
В огромный фулярово-красный
сморкается громко платок он.
"Китаец дерется с японцем...
В газетах об этом писали...
Ох, что ни творится под солнцем...
Недавно... купца обокрали"...
III
Холодная, зимняя вьюга.
Безрадостно-темные дали.
Ищу незнакомого друга,
исполненный вечной печали...
Вот яростно с крыши железной
рукав серебристый взметнулся,
как будто для жалобы слезной
незримый в хаосе проснулся,-
как будто далекие трубы...
Оставленный всеми, как инок,
стоит он средь бледных снежинок,
подняв воротник своей шубы...
IV
Как часто средь белой метели,
детей провожая со смехом,
бродил он в старинной шинели,
отделанной выцветшим мехом...
1903
Москва
Из окна
Гляжу из окна я вдоль окон:
здесь - голос мне слышится пылкий
и вижу распущенный локон...
Там вижу в окне я бутылки...
В бутылках натыкана верба.
Торчат ее голые прутья.
На дворике сохнут лоскутья...
И голос болгара иль серба
гортанный протяжно рыдает...
И слышится: "Шум на Марица..."
Сбежались. А сверху девица
с деньгою бумажку бросает.
Утешены очень ребята
прыжками цепной обезьянки.
Из вечно плаксивой Травьяты
мучительный скрежет шарманки.
Посмотришь на даль - огороды
мелькнут перед взором рядами,
заводы, заводы, заводы!..
Заводы блестят уж огнями.
Собравшись пред старым забором,
портные расселись в воротах.
Забыв о тяжелых заботах,
орут под гармонику хором.
1903
Свидание
На мотив из Брюсова
Время плетется лениво.
Всё тебя нету да нет.
Час простоял терпеливо.
Или больна ты, мой свет?
День-то весь спину мы гнули,
а к девяти я был здесь...
Иль про меня что шепнули?..
Тоже не пил праздник весь...
Трубы гремят на бульваре.
Пыль золотая летит.
Франтик в истрепанной паре,
знать, на гулянье бежит.
Там престарелый извозчик
парня в участок везет.
Здесь оборванец разносчик
дули и квас продает.
Как я устал, поджидая!..
Злая, опять не пришла...
Тучи бледнеют, сгорая.
Стелется пыльная мгла.
Вечер. Бреду одиноко.
Тускло горят фонари.
Там... над домами... далеко
узкая лента зари.
Сердце сжимается больно.
Конка протяжно звенит.
Там... вдалеке... колокольня
образом темным торчит.
1902
Кошмар среди бела дня
Солнце жжет. Вдоль тротуара
под эскортом пепиньерок
вот идет за парой пара
бледных, хмурых пансионерок.
Цепью вытянулись длинной,
идут медленно и чинно-
в скромных, черненьких ботинках,
в снежно-белых пелеринках...
Шляпки круглые, простые,
заплетенные косицы -
точно все не молодые,
точно старые девицы.
Глазки вылупили глупо,
спины вытянули прямо.
Взглядом мертвым, как у трупа,
смотрит классная их дама.
"Mademoisell Nadine, tenez voue
Droit" *... И хмурит брови строже.
Внемлет скучному напеву
обернувшийся прохожий...
Покачает головою,
удивленно улыбаясь...
Пансион ползет, змеею
между улиц извиваясь.
1903
Москва
* Мадемуазель Надин, держитесь прямо (фр.).- Ред.
ОБРАЗЫ
4
Потянуло грозой.
Горизонт затянулся.
И над знойной страной
его плащ растянулся.
Полетели, клубясь,
грозно вздутые скалы.
Замелькал нам, искрясь,
из-за тучи платок его алый.
Вот плеснул из ведра,
грозно ухнув на нас для потехи:
"Затопить вас пора...
А ужо всем влетит на орехи!"
Вот нога его грузным столбом
где-то близко от нас опустилась,
и потом
вновь лазурь просветилась.
"До свиданья! - кричал.-
Мы увидимся летними днями..."
В глубину побежал,
нам махнув своей шляпой с полями.
5
В час зари на небосклоне,
скрывши лик хитоном белым,
он стоит в своей короне
замком грозно-онемелым.
Солнце сядет. Всё притихнет.
Он пойдет на нас сердито.
Ветром дунет, гневом вспыхнет,
сетью проволок повитый
изумрудно-золотистых,
фиолетово-пурпурных.
И верхи дубов ветвистых
зашумят в движеньях бурных.
Не успев нас сжечь огнями,
оглушить громовым ревом,
разорвется облаками
в небе темно-бирюзовом.
1902
Не страшно
Боль сердечных ран,
и тоска растет.
На полях - туман.
Скоро ночь сойдет.
Ты уйдешь, а я
буду вновь один...
И пройдет, грозя,
меж лесных вершин
великан седой:
закачает лес,
склон ночных небес
затенит бедой.
Страшен мрак ночной,
коли нет огня...
Посиди со мной,
не оставь меня!..
Буйный ветер спит.
Ночь летит на нас...
Сквозь туман горит
пара красных глаз -
страшен мрак ночной,
коли нет огня...
Посиди со мной,
не оставь меня!
Мне не страшно, нет...
Ты как сон... как луч...
Брызжет ровный свет
из далеких туч...
Надо спать... Всё спит...
Я во сне...
...Вон там
великан стоит
и кивает нам.
Май 1900
Москва
Пригвожденный ужас
Давно я здесь в лесу - искатель счастья.
В душе моей столетние печали.
Я весь исполнен ужасом ненастья.
На холм взошел, чтоб лучше видеть дали.
Глядит с руин в пурпурном карлик вещий
с худым лицом, обросшим белым мохом.
Торчит изломом горб его зловещий.
Сложив уста, он ветру вторит вздохом.
Так горестно, так жалобно взывает:
"Усни, мечтатель жалкий,- поздно, поздно"...
Вампир пищит, как ласточка, шныряет
вокруг него безжизненно и грозно.
Ревут вершины в ликованье бурном.
Погасли в тучах горние пожары.
Горбун торчит во мгле пятном пурпурным.
На горб к нему уселся филин старый...
Молился я... И сердце билось, билось.
С вампирным карлом бой казался труден...
Был час четвертый. Небо просветилось.
И горизонт стал бледно-изумруден.
Я заклинал, и верил я заклятью.
Молил творца о счастии безбурном.
Увидел вдруг - к высокому распятью
был пригвожден седой вампир в пурпурном.
Я возопил восторженно и страстно:
"Заря, заря!.. Вновь ужас обессилен!"
И мне внимал распятый безучастно.
Вцепившись в крест, заплакал старый филин.
1903
Вечность
Шумит, шумит знакомым перезвоном
далекий зов, из Вечности возникший.
Безмирнобледная, увитая хитоном
воздушночерным, с головой поникшей
и с урной на плечах, глухим порывом
она скользит бесстрашно над обрывом.
Поток вспененный мчится
серебряной каймой.
И ей все то же снится
над бездной роковой.
Провалы, кручи, гроты
недвижимы, как сон.
Суровые пролеты
тоскующих времен.
Все ближе голос Вечности сердитой...
Оцепенев, с улыбкою безбурной,
с душой больной над жизнию разбитой -
над старой, опрокинутою урной -
она стоит у пропасти туманной
виденьем черным, сказкою обманной.
1902
Маг
В. Я. Брюсову
Я в свите временных потоков,
мой черный плащ мятежно рвущих.
Зову людей, ищу пророков,
о тайне неба вопиющих.
Иду вперед я быстрым шагом.
И вот - утес, и вы стоите
в венце из звезд упорным магом,
с улыбкой вещею глядите.
У ног веков нестройный рокот,
катясь, бунтует в вечном сне.
И голос ваш - орлиный клекот -
растет в холодной вышине.
В венце огня над царством скуки,
над временем вознесены -
застывший маг, сложивший руки,
пророк безвременной весны.
1903
Песнь кентавра
Над речкой кентавр полусонный поет.
Мечтательным взором кого-то зовет.
На лире играет. И струны звенят.
В безумных глазах будто искры горят.
В морщинах чела притаилась гроза
На бледных щеках застывает слеза.
Вдали - точно Вечность. Все то же вдали.
Туманы синеют. Леса залегли.
Уснет и проснется порыв буревой,
и кто-то заблещет, бездонно-немой.
Над речкой кентавр полусонный стоит.
В тревоге главу опустил и молчит.
Мечтатель со дна приподнялся реки,
раздвинув дрожащей рукой тростники.
И шепчет чуть слышно: "Я понял тебя...
Тоскую, как ты, я. Тоскую, любя...
Безумно люблю и зову, но кого?
Не вижу, как ты, пред собой никого.
Учитель учитель, мы оба в тоске -
бездомные волны на шумной реке...
Как ты, одинок я. Ты робок, как я.
Учитель, учитель! Я понял тебя"...
Уснул и проснулся порыв буревой.
В волнах захлебнулся мечтатель речной.
Кентавр - хоть бы слово: в затишье гроза.
На бледных щеках застывает слеза.
Над речкой кентавр возмущенный зовет.
Уставшую землю копытами бьет.
Он вытянул шею. Он лиру разбил.
Он руки в безумстве своем заломил.
И крик его - дикое ржанье коня.
И взор его - бездна тоски и огня.
В волнах набегающих машет рукой
двойник, опрокинутый вниз головой.
1902
Утро
1
Грядой пурпурной
проходят облачка всё той же сменой.
В них дышит пламень.
Отхлынет прочь волна, разбившись бурной
шипучей пеной
о камень.
Из чащи вышедший погреться, фавн лесной,
смешной
и бородатый,
копытом бьет
на валуне.
Поет
в волынку гимн весне,
наморщив лоб рогатый.
У ног его вздохнет
волна и моется.
Он вдаль бросает взгляды.
То плечи, то рука играющей наяды
меж волн блеснет
и скроется...
2
В небе туча горит янтарем.
Мглой курится
На туманном утесе забила крылом
белоснежная птица.
Водяная поет.
Волоса распускает.
Скоро солнце взойдет,
и она, будто сказка, растает.
И невольно грустит.
И в алмазах ресницы.
Кто-то, милый, кричит.
Это голос восторженной птицы.
Над морскими сапфирами рыбьим хвостом
старец старый трясет, грозовой и сердитый.
Скоро весь он рассеется призрачным сном,
желто-розовой пеной покрытый.
Солнце тучу перстом
огнезарным пронзило.
И опять серебристым крылом
эта птица забила.
1902
Москва
Старинный друг
Посвящается Э. К. Метнеру
1
Старинный друг, к тебе я возвращался,
весь поседев от вековых скитаний.
Ты шел ко мне. В твоей простертой длани
пунцовый свет испуганно качался.
Ты говорил: "А если гном могильный
из мрака лет нас разлучить вернется?"
А я в ответ: "Суровый и бессильный,
уснул на веки. Больше не проснется"...
К тебе я вновь вернулся после битвы.
Ты нежно снял с меня мой шлем двурогий.
Ты пел слова божественной молитвы
Ты вел меня торжественно в чертоги.
Надев одежды пышно-золотые,
мы, старики, от счастья цепенели.
Вперив друг в друга очи голубые,
у очага за чашами сидели.
Холодный ветер раздувал мятежно
пунцовый жар и шелковое пламя.
Спокойно грелись... Затрепался нежно
одежды край, как золотое знамя.
Вдруг видим - лошади в уборе жалком
к чертогу тащат два железных гроба.
Воскресший гном кричит за катафалком:
"Уйдете вы в свои могилы оба".
В очах сверкнул огонь смертельной муки.
Коротко было расставанье наше.
Мы осушили праздничные чаши.
Мы побрели в гроба, сложивши руки.
2
Янтарный луч озолотил пещеры...
Я узнаю тебя, мой друг старинный!
Пусть между нами ряд столетий длинный,
в моей душе так много детской веры.
Из тьмы идешь, смеясь: "Опять свобода,
опять весна, и та же радость снится"...
Суровый гном, весь в огненном, у входа
в бессильной злобе на тебя косится.
Вот мы стоим, друг другу улыбаясь...
Мы смущены все тем же тихом зовом.
С тревожным визгом ласточки, купаясь,
в эфире тонут бледно-бирюзовом
О, этот крик из бездн, всегда родимый.
О друг, молчи, не говори со мною!..
Я вспомнил вновь завет ненарушимый,
волной омыт воздушно-голубою...
Вскочил, ногой стуча о крышку гроба,
кровавый карлик с мертвенным лицом:
"Все улетит... Все пронесется сном...
Вернетесь вы в свои могилы оба!"
И я очнулся... Старые мечтанья!..
Бесцелен сон о пробужденье новом.
Бесцельно жду какого-то свиданья.
Касатки тонут в небе бирюзовом.
3
Над гробом стоя, тосковал бездонно.
Пещера той же пастью мне зияла.
К провальной бездне мчащийся исконно,
поток столетий Вечность прогоняла.
Могильный гном, согнувшийся у входа,
оцепенев, дремал в смертельной скуке.
"О где ты, где, старинная свобода!"
Я зарыдал, крича, ломая руки,
порывом диким, трепетно-бескрылым,
с тупым отчаяньем безвинной жертвы.
И пронеслось шептаньем грустно-милым:
"Пройдут века, и ты восстанешь, мертвый...
В гробах сквозь сон услышите вы оба
сигнальный рог, в лазури прогремевший.
Старинный друг придет к тебе из гроба,
подняв на солнце лик запламеневший".
Текла лазурь. Поток столетий шаткий
в провалах темных Вечность прогоняла.
Дремавший гном уткнулся в покрывало.
Рвались по ветру огненные складки.
И я молчал, так радостно задетый
крылами черных шелковых касаток.
Горели славой меркнущие светы.
Горел щита червонного остаток.
4
Старела Вечность. Исполнялись сроки.
И тихо русла смерти иссякали.
Лазурные, бессмертные потоки
железные гробницы омывали.
Воздушность мчалась тканью вечно-пьяной.
Иисус Христос безвременной свечою
стоял один в своей одежде льняной,
обвитый золотистою парчою.
Число столетий в безднах роковое
бесследным вихрем в Вечность пролетело.
Его лицо янтарно-восковое
в лазурно-ясном счастье цепенело.
Две ласточки с любовным трепетаньем
уселися к Спасителю на плечи.
И он сказал: "Летите с щебетаньем
в страну гробов - весенние предтечи"...
На тверди распластался, плача слезно,
пятном кровавым гном затрепетавший.
Христу вручил он смерти ключ железный,
услышав рог, в лазури прозвучавший.
5
Лежал в гробу, одетый в саван белый,
Гроб распахнулся. Завизжала скоба.
Мне улыбался грустно-онемелый,
старинный друг, склонившийся у гроба.
Друг другу мы блаженно руки жали.
Мой друг молчал, бессмертьем осиянный.
Две ласточки нам в уши завизжали
и унеслись в эфир благоуханный.
Перекрестясь, отправились мы оба
сквозь этот мир на праздник воскресенья.
И восставали мертвые из гроба.
И раздавалось радостное пенье.
Сияло небо золотой парчою.
Воздушность мчалась тканью вечно-пьяной.
Иисус Христос безвременной свечою
стоял вдали в одежде снежно-льняной.
1903
Уж этот сон мне снился
Посвящается А. П. Псковскому
На бледно-белый мрамор мы склонились
и отдыхали после долгой бури.
Обрывки туч косматых проносились.
Сияли пьяные куски лазури.
В заливе волны жемчугом разбились.
Ты грезила. Прохладой отдувало
сквозное золото волос душистых.
В волнах далеких солнце утопало.
В слезах вечерних, бледно-золотистых,
твое лицо искрилось и сияло.
Мы плакали от радости с тобою,
к несбыточному счастию проснувшись.
Среди лазури огненной бедою
опять к нам шел скелет, блестя косою,
в малиновую тогу запахнувшись.
Опять пришел он. Над тобой склонился.
Опять схватил тебя рукой костлявой.
Тут ряд годов передо мной открылся...
Я закричал: "Уж этот сон мне снился!.."
Скелет веселый мне кивнул лукаво.
И ты опять пошла за ним в молчанье.
За холм скрываясь, на меня взглянула,
сказав: "Прощай, до нового свиданья"...
И лишь коса в звенящем трепетанье
из-за холма, как молния, блеснула.
У ног моих вал жемчугом разбился.
Сияло море пьяное лазури
Туманный клок в лазури проносился.
На бледно-белый мрамор я склонился
и горевал, прося грозы и бури.
Да, этот сон когда-то мне уж снился.
1902
Преданье
Посвящается С. А. Соколову
1
Он был пророк.
Она - сибилла в храме.
Любовь их, как цветок,
горела розами в закатном фимиаме.
Под дугами его бровей
сияли взгляды
пламенно-святые.
Струились завитки кудрей -
вина каскады
пенно-золотые.
Как облачко, закрывшее лазурь,
с пролетами лазури
и с пепельной каймой -
предтеча бурь -
ее лицо, застывшее без бури,
волос омытое волной.
Сквозь грозы
и напасти
стремились, и была в чертах печальных
нега.
Из багряницы роз многострадальных
страсти
творили розы
снега.
К потокам Стикса приближались.
Их ветер нежил, белыми шелками
вея,-
розовые зори просветлялись
жемчугами -
умирали, ласково бледнея.
2
На башнях дальних облаков
ложились мягко аметисты.
У каменистых берегов
челнок качался золотистый.
Диск солнца грузно ниспадал,
меж тем как плакала сибилла.
Средь изумрудов мягко стлал
столбы червонные берилла.
Он ей сказал: "Любовью смерть
и смертью страсти победивший,
я уплыву, и вновь на твердь
сойду, как бог, свой лик явивший".
Сибилла грустно замерла,
откинув пепельный свой локон.
И ей надел поверх чела
из бледных ландышей венок он.
Но что их грусть перед судьбой!
Подул зефир, надулся парус,
помчался челн и за собой
рассыпал огневой стеклярус.
3
Тянулись дни. Он плыл и плыл.
От берегов далеких Стикса,
всплывая тихо, месяц стыл
обломком матовым оникса.
Чертя причудливый узор,
лазурью неясною сквозили
стрекозы бледные. И взор
хрустальным кружевом повили.
Вспенял крылатый, легкий челн
водоворот фонтанно-белый.
То здесь, то там средь ясных волн
качался лебедь онемелый.
И пряди длинные кудрей,
и бледно-пепельные складки
его плаща среди зыбей
крутил в пространствах ветер шаткий.
4
И била временем волна.
Прошли года. Под сенью храма
она состарилась одна
в столбах лазурных фимиама.
Порой, украсивши главу
венком из трав благоуханных,
народ к иному божеству
звала в глаголах несказанных.
В закатный час, покинув храм,
навстречу богу шли сибиллы.
По беломраморным щекам
струились крупные бериллы.
И было небо вновь пьяно
улыбкой брачною закатов.
И рдело золотом оно
и темным пурпуром гранатов.
5
Забыт теперь, разрушен храм,
И у дорической колонны,
струя священный фимиам,
блестит росой шиповник сонный.
Забыт алтарь. И заплетен
уж виноградом дикий мрамор.
И вот навеки иссечен
старинный лозунг: "Sanctus amor".
И то, что было, не прошло...
Я там стоял оцепенелый.
Глядясь в дрожащее стекло,
качался лебедь сонный, белый.
И солнца диск почил в огнях.
Плясали бешено на влаге,-
на хризолитовых струях
молниеносные зигзаги
"Вернись, наш бог",- молился я,
и вдалеке белелся парус.
И кто-то, грустный, у руля
рассыпал огненный стеклярус.
Ноябрь 1903
Москва
Серенада
Посвящается П. Н. Батюшкову
Ты опять у окна, вся доверившись снам, появилась...
Бирюза, бирюза
заливает окрестность...
Дорогая,
луна - заревая слеза -
где-то там в неизвестность
скатилась.
Беспечальных седых жемчугов
поцелуй, о пойми ты!..
Меж кустов, и лугов, и цветов
струй
зеркальных узоры разлиты...
Не тоскуй,
грусть уйми ты!
Дорогая,
опусть
стая белых, немых лебедей
меж росистых ветвей
на струях серебристых застыла -
одинокая грусть нас туманом покрыла.
От тоски в жажде снов нежно крыльями плещут.
Меж цветов светляки изумрудами блещут.
Очерк белых грудей
на струях точно льдина:
это семь лебедей,
это семь лебедей Лоэнгрина -
лебедей
Лоэнгрина.
Март 1904
Москва
Одиночество
Сирый, убогий в пустыне бреду.
Всё себе кров не найду.
Плачу о дне.
Плачу... Так страшно, так холодно мне.
Годы проходят. Приют не найду.
Сирый иду.
Вот и кладбище... В железном гробу
чью-то я слышу мольбу.
Мимо иду...
Стонут деревья в холодном бреду...
Губы бескровные шепчут мольбу...
Стонут в гробу.
Жизнь отлетела от бедной земли.
Темные тучи прошли.
Ветер ночной
рвет мои кудри рукой ледяной.
Старые образы встали вдали.
В Вечность ушли.
Апрель 1900
Москва
Утешение
Скрипит под санями сверкающий снег.
Как внятен собак замирающий бег...
Как льдины на море, сияя, трещат...
На льдинах, как тени, медведи сидят...
Хандру и унынье, товарищ, забудь!..
Полярное пламя не даст нам уснуть...
Вспомянем, вспомянем былую весну...
Прислушайся - скальды поют старину...
Их голос воинственный дик и суров...
Их шлемы пернатые там, меж снегов,
зажженные светом ночи ледяной...
Бесследно уходят на север родной.
1901
Тоска
Вот на струны больные, скользнувши, упала слеза.
Душу грусть обуяла.
Все в тоске отзвучало.
И темны небеса
О Всевышний, мне грезы, мне сладость забвенья подай.
Безнадежны моленья
Похоронное пенье
наполняет наш край.
Кто-то Грустный мне шепчет, чуть слышно вздыхая: "Покой"...
Свищет ветер, рыдая...
И пою, умирая,
от тоски сам не свой...
1903
Осень
Пролетела весна.
Лес багрянцем шумит.
Огневая луна
из тумана глядит.
Или вспомнила вновь
ты весенние дни,
молодую любовь,
заревые огни?
Пролетела весна -
вечно горький обман...
Побледнела луна.
Серебрится туман.
Отвернулась... Глядишь
с бесконечной тоской,
как над быстрой рекой
покачнулся камыш.
1901
Москва
Грезы
Кто ходит, кто бродит за прудом в тени?..
Седые туманы вздыхают.
Цветы, вспоминая минувшие дни,
холодные слезы роняют.
О сердце больное, забудься, усни...
Над прудом туманы вздыхают.
Кто ходит, кто бродит на той стороне
за тихой, зеркальной равниной?..
Кто плачет так горько при бледной луне,
кто руки ломает с кручиной?
Нет, нет... Ветерок пробежал в полусне...
Нет... Стелится пар над трясиной...
О сердце больное, забудься, усни...
Там нет никого... Это - грезь....
Цветы, вспоминая минувшие дни,
роняют холодные слезь....
И только в свинцовых туманах они -
грядущие, темные грозы".
Январь 1899
Москва
Северный марш
Ты горем убит,
измучен страданьем -
Медведица в небе горит
бесстрастным сияньем.
Вся жизнь - лишь обман,
а в жизни мы гости...
Метель набросает курган
на старые кости.
Снеговый шатер
протянется скучно...
На небе огнистый костер
заблещет беззвучно.
Алмазом сверкнет
покров твой морозный.
Медведь над могилой пройдет
походкою грозной.
Тоскующий вой
в сугробах утонет.
Под льдистой, холодной броней
вдруг кто-то застонет.
Июль 1901
Серебряный Колодезь
Кладбище
Осенне-серый меркнет день.
Вуалью синей сходит тень.
Среди могил, где все - обман,
вздыхая, стелится туман.
Береза желтый лист стряхнет.
В часовне огонек блеснет.
Часовня заперта. С тоской
там ходит житель гробовой.
И в стекла красные глядит,
и в стекла красные стучит.
Умерший друг, сойди ко мне:
мы помечтаем при луне,
пока не станет холодна
кроваво-красная луна.
В часовне житель гробовой
к стеклу прижался головой...
Кроваво-косная луна
уже печальна и бледна...
Ноябрь 1898
Москва
БАГРЯНИЦА В ТЕРНИЯХ
Разлука
1
Мы шли в полях. Атласом мягким рвало
одежды наши в дуновенье пьяном.
На небесах восторженно пылало
всё в золоте лиловом и багряном.
Я волновался страстно и мятежно.
Ты говорил о счастье бытия.
Твои глаза так радостно, так нежно
из-под очков смотрели на меня.
Ты говорил мне: "Будем мы, как боги,
над миром встанем... Нет, мы не умрем".
Смеялись нам лазурные чертоги,
озарены пурпуровым огнем
Мы возвращались... Ты за стол садился.
Ты вычислял в восторге мировом.
В твое окно поток червонцев лился,
ложился на пол золотым пятном.
2
Вот отчетливо спит в голубом
контур башни застывший и длинный.
Бой часов об одном
неизменно-старинный.
Так недавно бодрил ты меня,
над моею работой вздыхая,
среди яркого дня
раскаленного мая.
Знал ли я, что железный нас рок
разведет через несколько суток...
Над могилой венок
голубых незабудок.
Не замоет поток долгих лет
мое вечное, тихое горе.
Ты не умер - нет, нет!..
Мы увидимся вскоре.
На заре черных ласточек лёт.
Шум деревьев и грустный, и сладкий...
С легким треском мигнет
огонечек лампадки.
Закивает над нами сирень...
Не смутит нас ни зависть, ни злоба...
И приблизится день -
день восстаний из гроба.
3
За опустевший стол я вновь садился.
Тоскуя, думал, думал об одном.
В твое окно поток червонцев лился,
ложился на пол золотым пятном...
Казалось мне, что ты придешь из сада
мне рассказать о счастье бытия...
И я шептал: "Тебя, тебя мне надо...
О, помолись! О, не забудь меня!..
Я вечно жду... Сегодня ты мне снился...
О жизнь, промчись туманно-грустным сном!"
Я долго ждал... Поток червонцев лился
в твое окно сияющим пятном.
1903
Незабвенной памяти
М. С. и О. М. Соловьевых
Могилу их украсили венками.
Вокруг без шапок мы в тоске стояли.
Восторг снегов, крутящийся над нами,
в седую Вечность вихри прогоняли.
Последний взмах бряцавшего кадила.
Последний вздох туманно-снежной бури.
Вершину ель мечтательно склонила
в просвете ослепительной лазури.
1903
Москва
Св. Серафим
Посвящается Нине Петровской
Плачем ли тайно в скорбях,
грудь ли тоскою теснима -
в яснонемых небесах
мы узнаем Серафима.
Чистым атласом пахнет,
в небе намотанном.
Облаком старец сойдет,
нежно разметанным.
"Что с тобой, радость моя,-
радость моя?.."
Смотрит на нас
ликом туманным, лилейным.
Бледно-лазурный атлас
в снежно-кисейном.
Бледно-лазурный атлас
тихо целует.
Бледно-лазурный атлас
в уши нам дует:
"Вот ухожу в тихий час...
Снова узнаете горе вы!.."
С высей ложится на нас
отблеск лазоревый.
Легче дышать
после таинственных знамений.
Светит его благодать
тучкою алого пламени.
/1903/
Владимир Соловьев
Посвящается М. С. Соловьеву
Задохлись мы от пошлости привычной.
Ты на простор нас звал.
Казалось им - твой голос необычный
безумно прозвучал.
И вот, когда надорванный угас ты
над подвигом своим,
разнообразные, бессмысленные касты
причли тебя к своим.
В борьбе с рутиною свои потратил силы,
но не разрушил гнет...
Пусть вьюга снежная венок с твоей могилы
с протяжным стоном рвет.
Окончилась метель. Не слышен голос злобы.
Тиха ночная мгла.
Над гробом вьюга белые сугробы
с восторгом намела.
Тебя не поняли... Вон там сквозь сумрак шаткий
пунцовый свет дрожит.
Спокойно почивай: огонь твоей лампадки
мне сумрак озарит.
1903
Москва
Ожидание
Посвящается С. М. Соловьеву
Как невозвратная мечта,
сверкает золото листа.
Душа полна знакомых дум.
Меж облетающих аллей
призывно-грустный, тихий шум
о близости священных дней.
Восток печальный мглой объят.
Над лесом, полные мечты,
благословенные персты
знакомым заревом стоят.
Туманный, красно-золотой
на нас блеснул вечерний луч
безмирно-огненной струей
из-за осенних, низких туч.
Душе опять чего-то жаль.
Сырым туманом сходит ночь.
Багряный клен, кивая вдаль,
с тоской отсюда рвется прочь.
И снова шум среди аллей
о близости священных дней.
Август 1901
Серебряный Колодезь
Призыв
Памяти М. С. Солона
Призывно грустный шум ветров
звучит, как голос откровений
От покосившихся крестов
на белый снег ложатся тени.
И облако знакомых грез
летит беззвучно с вестью милой.
Блестя сквозь ряд седых берез,
лампада светит над могилой
пунцово-красным огоньком.
Под ослепительной луною
часовня белая, как днем,
горит серебряной главою.
Там... далеко... среди равнин
старинный дуб в тяжелой муке
стоит затерян и один,
как часовой, подъявший руки.
Там, далеко... в полях шумит
и гонит снег ночная вьюга...
И мнится - в тишине звучит
давно забытый голос друга...
Старинный дуб порой вздохнет
с каким-то тягостным надрывом...
И затрепещет, и заснет
среди полей глухим порывом.
1903
Москва
Мания
Из царских дверей выхожу.
Молитва в лазурных очах
По красным ступеням схожу
со светочем в голых руках.
Я знаю безумий напор.
Больной, истеричный мой вид,
тоскующий взор,
смертельная бледность ланит.
Безумные грезы свои
лелеете с дикой любовью,
взглянув на одежды мои,
залитые кровью.
Поете: "Гряди же, гряди".
Я грустно вздыхаю,
бескровные руки мои
на всех возлагаю.
Ну, мальчики, с Богом,
несите зажженные свечи!..
Пусть рогом
народ созывают для встречи.
Ну что ж - на закате холодного дня
целуйте мои онемевшие руки.
Ведите меня
на крестные муки.
Август 1903
Серебряный Колодезь
Забота
1
Весь день не стихала работа.
Свозили пшеницу и рожь.
Безумная в сердце забота
бросала то в холод, то в дрожь.
Опять с несказанным волненьем
я ждал появленья Христа.
Всю жизнь меня жгла нетерпеньем
старинная эта мечта.
Недавно мне тайно сказали,
что скоро вернется Христос...
Телеги, скрипя, подъезжали...
Поспешно свозили овес.
С гумна возвращался я к дому,
смотря равнодушно на них,
грызя золотую солому,
духовный цитируя стих.
2
Сегодня раздался вдруг зов,
когда я молился, тоскуя,
средь влажных, вечерних лугов:
"Холодною ночью приду я.""
Всё было в дому зажжено...
Мы в "альтах осенних сидели.
Друзья отворили окно...
Поспешно калоши надели.
Смарагдовым светом луна
вдали озаряла избушки.
Призывно раздался с гумна
настойчивый стук колотушки.
"Какие-то люди прошли",-
сказал нам пришедший рабочий.
И вот с фонарями пошли,
воздевши таинственно очи.
Мы вышли на холод ночной.
Луна покраснела над степью.
К нам пес обозленный, цепной
кидался, звеня своей цепью.
Бледнели в руках фонари...
Никто нам в ночи не ответил...
Кровавую ленту зари
встречал пробудившийся петел.
1903
Серебряный Колодезь
Блоку
1
Один, один средь гор. Ищу Тебя.
В холодных облаках бреду бесцельно.
Душа моя
скорбит смертельно.
Вонзивши жезл, стою на высоте.
Хоть и смеюсь, а на душе так больно.
Смеюсь мечте
своей невольно.
О, как тяжел венец мой золотой!
Как я устал!.. Но даль пылает.
Во тьме ночной
мой рог взывает.
Я был меж вас. Луч солнца золотил
причудливые тучи в яркой дали.
Я вас будил,
но вы дремали.
Я был меж вас печально-неземной.
Мои слова повсюду раздавались.
И надо мной
Вы все смеялись.
И я ушел. И я среди вершин.
Один, один. Жду знамений нежданных.
Один, один
средь бурь туманных.
Всё как в огне. И жду, и жду Тебя.
И руку простираю вновь бесцельно.
Душа моя
скорбит смертельно.
Сентябрь 1901
Москва
2
Из-за дальних вершин
показался жених озаренный.
И стоял он один,
высоко над землей вознесенный.
Извещалось не раз
о приходе владыки земного.
И в предутренний час
запылали пророчества снова.
И лишь света поток
над горами вознесся сквозь тучи,
он стоял, как пророк,
в багрянице, свободный, могучий.
Вот идет. И венец
отражает зари свет пунцовый.
Се - венчанный телец,
основатель и Бог жизни новой.
Май 1901
3
Суждено мне молчать.
Для чего говорить?
Не забуду страдать.
Не устану любить.
Нас зовут
без конца...
Нам пора...
Багряницу несут
и четыре колючих венца.
Весь в огне
и любви
мой предсмертный, блуждающий взор...
О, приблизься ко мне -
распростертый, в крови,
я лежу у подножия гор.
Зашатался над пропастью я
и в долину упал, где поет ручеек.
Тяжкий камень, свистя,
неожиданно сбил меня с ног -
тяжкий камень, свистя,
размозжил мне висок.
Среди ландышей я -
зазиявший, кровавый цветок.
Не колышется больше от мук
вдруг застывшая грудь.
Не оставь меня, друг,
не забудь!..
1903
Москва
Одиночество
Посвящается В. С. Соловьеву
Я вновь один. Тоскую безнадежно.
Виденья прежних дней,
нас звавшие восторженно и нежно,
рассеялись, лишь стало холодней.
Стою один. Отчетливей, ясней
ловлю полет таинственных годин.
Грядущее мятежно.
Стою один.
Тоскую безнадежно.
Не возродить... Что было, то прошло -
всё время унесло.
Тому, кто пил из кубка огневого,
не избежать безмолвия ночного.
Недолго. Близится. С питьем идет
ко мне. Стучит костями.
Уста мои кровавый огнь сожжет.
Боюсь огня... вдали, над тополями
двурогий серп вон там горит огнями
средь онемело-мертвенных вершин.
Туман спустился низко.
Один, один,
а смерть так близко.
Сентябрь 1901
Осень
1
Огромное стекло
в оправе изумрудной
разбито вдребезги под силой ветра чудной -
огромное стекло
в оправе изумрудной.
Печальный друг, довольно слез - молчи!
Как в ужасе застывшая зарница,
луны осенней багряница.
Фатою траурной грачи
несутся - затенили наши лица.
Протяжно дальний визг
окрестность опояшет.
Полынь метлой испуганно нам машет.
И красный лунный диск
в разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.
2
В небесное стекло
с размаху свой пустил железный молот...
И молот грянул тяжело.
Казалось мне - небесный свод расколот.
И я стоял,
как вольный сокол.
Беспечно хохотал
среди осыпавшихся стекол.
И что-то страшное мне вдруг
открылось.
И понял я - замкнулся круг,
и сердце билось, билось, билось.
Раздался вздох ветров среди могил: -
"Ведь ты, убийца,
себя убил,-
убийца!"
Себя убил.
За мной пришли. И я стоял,
побитый бурей сокол -
молчал
среди осыпавшихся стекол.
Август 1903
Серебряный Колодезь
Священные дни
Посвящается П. А. Флоренскому
Ибо в те дни будет такая скорбь,
какой не было от начала творения.
Марк XIII, 19
Бескровные губы лепечут заклятья.
В рыданье поднять не могу головы я.
Тоска. О, внимайте тоске, мои братья.
Священна она в эти дни роковые.
В окне дерева то грустят о разлуке
на фоне небес неизменно свинцовом,
то ревмя ревут о Пришествии Новом,
простерши свои суховатые руки.
Порывы метели суровы и резки.
Ужасная тайна в душе шевелится.
Задерни, мой браг, у окна занавески:
а то будто Вечность в окошко глядится.
О, спой мне, товарищ! Гитара рыдает.
Прекрасны напевы мелодии страстной.
Я песне внимаю в надежде напрасной...
А там... за стеной... тот же голос взывает.
Не раз занавеска в ночи колыхалась.
Я снова охвачен напевом суровым,
Напевом веков о Пришествии Новом...
И Вечность в окошко грозой застучалась.
Куда нам девать свою немощь, о братья?
Куда нас порывы влекут буревые?
Бескровные губы лепечут заклятья.
Священна тоска в эти дни роковые.
1901
На закате
Бледно-красный, весенний закат догорел.
Искрометной росою блистала трава.
На тебя я так грустно смотрел.
Говорил неземные слова.
Замерла ты, уйдя в бесконечный простор.
Я все понял. Я знал, что расстанемся мы.
Мне казалось - твой тающий взор
видел призрак далекой зимы.
Замолчала... А там степь цвела красотой.
Все, синея, сливалось с лазурью вдали.
Вдоль заката тоскливой мечтой
догоревшие тучки легли.
Ты, вставая, сказала мне: "Призрак... обман..."
Я поник головой. Навсегда замолчал.
И холодный, вечерний туман
над сырыми лугами вставал.
Ты ушла от меня. Между нами года.
Нас с тобой навсегда разлучили они.
Почему же тебя, как тогда,
я люблю в эти серые дни?
Апрель 1901
Москва
Подражание Вл. Соловьеву
Тучек янтарных гряда золотая
в небе застыла, и дня не вернуть.
Ты настрадалась: усни, дорогая...
Вечер спустился. В тумане наш путь.
Пламенем желтым сквозь ветви магнолий
ярко пылает священный обет.
Тают в душе многолетние боли,
точно звезды пролетающий след.
Горе далекою тучею бурной
к утру надвинется. Ветром пахнёт.
Отблеск зарницы лилово-пурпурной
вспыхнет на небе и грустно заснет.
Здесь отдохнем мы. Луна огневая
не озарит наш затерянный путь.
Ты настрадалась, моя дорогая,
Вечер спускается. Время уснуть.
1902
Москва
Любовь
Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
"Мы встретимся... До нового свиданья..."
То был обман. И знали мы с тобой,
что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом.
1901 или 1902
Москва
Ясновидение
Милая,- знаешь ли - вновь
видел тебя я во сне?..
В сердце проснулась любовь.
Ты улыбалася мне.
Где-то в далеких лугах
ветер вздохнул обо мне.
Степь почивала в слезах.
Ты замечталась во сне.
Ты улыбалась, любя,
помня о нашей весне.
Благословляя тебя,
был я весь день как во сне.
Май 1902
Москва
ПЕПЕЛ
Посвящаю эту книгу
памяти Некрасова
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Да, и жемчужные зори, и кабаки, и буржуазная келья, и надзвездная
высота, и страдания пролетария - все это объекты художественного творчества.
Жемчужная заря не выше кабака, потому что и то и другое в художественном
изображении - символы некоей реальности: фантастика, быт, тенденция,
философическое размышление предопределены в искусстве живым отношением
художника. И потому-то действительность всегда выше искусства; и потому-то
художник - прежде всего человек. Но чтобы жизнь была действительностью, а "с
хаосом синематографических ассоциаций, чтобы жизнь была жизнью, а не
прозябанием, необходимо служение вечным ценностям; такими ценностями могут
быть и идеальные стремления нашего духа, и неизменность в переживании
факторов реального бытия - и заря, и келья - символы ценностей, если
художник вкладывает в них свою душу; то, что создает из случайного
переживания, мысли или конкретного факта ценность, есть долг. Основные
ценности не могут меняться, меняется форма их: идти к этим ценностям - долг
человека, а потому и художника. Долг пуст и формален, взятый безотносительно
к жизни; жизнь хаотична и бессмысленна, не оформленная определенным волевым
устремлением, соединение долга с жизнью - вот ценность. Своеобразное
соединение художественного переживания (объект этого переживания
безразличен) с внутренним велением долга определяет путь художника, создает
из него символиста: художник всегда символист; символ всегда реален (в каких
бы образах ни выражался он); символизм - всегда есть показатель того, что
формой образа художник указывает нам на свой сокровенный, незыблемый путь;
эзотеризм присущ искусству: под маской (эстетической формой) таится указание
на то, что самое искусство есть один из путей достижения высших целей. В
высочайшей тайне своей, укрытой под эстетикой, художник опять, вторично
возвращается к людям; и потому-то в заявлении художника о своем праве быть
свободным кроется огромная тяжесть ответственности; и если он восстает
против той или иной формы символизации ценностей, то вовсе не потому, что не
верит в ценности; художник может нам казаться кощунственным, когда он
называет идолами наших богов; но если он назовет идолом и свое божество, то
"последнее кощунство" ему не простится; тут он перестает быть человеком, тут
он не символист, не реален он. Тут мы ему не прощаем, потому что "не во имя
свое" мы приближаемся к нему, "не во имя свое" он зовет нас: нас соединяет с
ним общий путь, общий долг, как людей.
Теперь, когда понятие о свободе и долге, искусстве и жизни, молитве и
кощунстве, символизме и реализме, заре и кабаке перепутались, я считаю
нужным сказать эти простые слова о том, что я требую от искусства, чего
жду от художника и как понимаю символизм.
В предлагаемом сборнике собраны скромные, незатейливые стихи,
объединенные в циклы; циклы, в свою очередь, связаны в одно целое: целое -
беспредметное пространство, и в нем оскудевающий центр России. Капитализм
еще не создал у нас таких центров в городах, как на Западе, но уже разлагает
сельскую общину; и потому-то картина растущих оврагов с бурьянами,
деревеньками - живой символ разрушения и смерти патриархального быта. Эта
смерть и это разрушение широкой волной подмывают села, усадьбы; а в городах
вырастает бред капиталистической культуры. Лейтмотив сборника определяет
невольный пессимизм, рождающийся из взгляда на современную Россию
(пространство давит, беспредметность страшит - вырастают марева:
горе-гореваньице, осинка, бурьян и т. д.). Спешу оговориться: преобладание
мрачных тонов в предлагаемой книге над светлыми вовсе не свидетельствует о
том, что автор - пессимист.
В свой сборник я поместил до 40 еще не напечатанных стихотворений, а
также до 20 стихотворений, значительно переработанных с точки зрения
основного лейтмотива, как-то: "Поповна", "Телеграфист", "Бурьян",
"Каторжник", "Осинка" и многие другие.
Сюда не вошли почти все стихотворения 1907 года, а также ряд
стихотворений 1908 года, как не согласные с идеей сборника.
Считаю нужным заметить, что в "Пепле" собраны наиболее доступные по
простоте произведения мои, долженствующие составить подготовительную ступень
к "Симфониям"; и что смысл моих переживаний в данной книге периферичен по
отношению к "Симфониям", особенно к "Кубку Метелей", единственной книге,
которой я более или менее доволен и для которой надо быть немного
"эзотериком". Брань, которой встретила критика мою книгу, и непонимание ее
со стороны лиц, сочувствовавших доселе моей литературной деятельности,- все
это укрепляет меня в мысли, что оценка этого произведения (окончательное
осуждение или признание) в будущем; судить можно то, что понимаешь, а
наиболее сокровенные символы души требуют вдумчивого отношения со стороны
критиков; неудивительно, что произведение, выношенное годами, они встретили
только как забавный парадокс.
АВТОР
На вольном просторе
Муни
Здравствуй,-
Желанная
Воля -
Свободная,
Воля
Победная,
Даль осиянная,-
Холодная,
Бледная.
Ветер проносится, желтые травы колебля-
Цветики поздние, белые.
Пал на холодную землю.
Странны размахи упругого стебля,
Вольные, смелые.
Шелесту внемлю.
Тише...
Довольно:
Цветики
Поздние, бледные, белые,
Цветики,
Тише...
Я плачу: мне больно.
Август 1904
Серебряный Колодезь
На рельсах
Кублицкой-Пиоттух
Вот ночь своей грудью прильнула
К семье облетевших кустов.
Во мраке ночном утонула
Там сеть телеграфных столбов.
Застыла холодная лужа
В размытых краях колеи.
Целует октябрьская стужа
Обмерзшие пальцы мои.
Привязанность, молодость, дружба
Промчались: развеялись сном
Один. Многолетняя служба
Мне душу сдавила ярмом.
Ужели я в жалобах слезных
Ненужный свой век провлачу?
Улегся на рельсах железных,
Затих: притаился - молчу.
Зажмурил глаза, но слезою -
Слезой овлажнился мой взор.
И вижу: зеленой иглою
Пространство сечет семафор.
Блеснул огонек, еле зримый,
Протяжно гудит паровоз.
Взлетают косматые дымы
Над купами чахлых берез.
1908
Москва.
В вагоне
Т. Н. Гиппиус
Жандарма потертая форма,
Носильщики, слезы. Свисток -
И тронулась плавно платформа;
Пропел в отдаленье рожок.
В пустое, раздольное поле
Лечу, свою жизнь загубя:
Прости, не увижу я боле -
Прости, не увижу тебя!
На дальних обрывах откоса
Прошли - промерцали огни;
Мостом прогремели колеса...
Усни, мое сердце, усни!
Несется за местностью местность -
Летит: и летит - и летит.
Упорно в лицо неизвестность
Под дымной вуалью глядит.
Склонилась и шепчет: и слышит
Душа непонятную речь.
Пусть огненным золотом дышит
В поля паровозная печь.
Пусть в окнах - шмели искряные
Проносятся в красных роях,
Знакомые лица дневные,
Померкли в суровых тенях.
Упала оконная рама.
Очнулся - в окне суетня:
Платформа - и толстая дама
Картонками душит меня.
Котомки, солдатские ранцы
Мелькнули и скрылись... Ясней
Блесни, пролетающих станций
Зеленая россыпь огней!
Август 1905
Ефремово
Станция
Г. А. Рачинскому
Вокзал: в огнях буфета
Старик почтенных лет
Над жареной котлетой
Колышет эполет.
С ним дама мило шутит,
Обдернув свой корсаж, -
Кокетливо закрутит
Изящный сак-вояж.
А там: - сквозь кустик мелкий
Бредет он большаком *.
Мигают злые стрелки
Зелененьким глазком.
{* Большая дорога.}
Отбило грудь морозом,
А некуда идти:-
Склонись над паровозом
На рельсовом пути!
Никто ему не внемлет.
Нигде не сыщет корм.
Вон: - станция подъемлет
Огни своих платформ.
Выходят из столовой
На волю погулять.
Прильни из мглы свинцовой
Им в окна продрожать!
Дождливая окрестность,
Секи, секи их мглой!
Прилипни, неизвестность,
К их окнам ночью злой!
Туда, туда - далеко,
Уходит полотно,
Где в ночь сверкнуло око,
Где пусто и темно.
Один... Стоит у стрелки.
Свободен переезд.
Сечет кустарник мелкий
Рубин летящих звезд.
И он на шпалы прянул
К расплавленным огням:
Железный поезд грянул
По хряснувшим костям -
Туда, туда - далеко
Уходит полотно:
Там в ночь сверкнуло око,
Там пусто и темно.
А всё: в огнях буфета
Старик почтенных лет
Над жареной котлетой
Колышет эполет.
А всё: - среди лакеев,
С сигары армянин
Пуховый пепел свеяв,-
Глотает гренадин.
Дождливая окрестность,
Секи, секи их мглой!
Прилипни, неизвестность,
К их окнам ночью злой!
1908
Серебряный Колодезь
Осинка
А. М. Ремизову
1
По полям, по кустам,
По крутым горам,
По лихим ветрам
По звериным тропам
Спешит бобыль-сиротинка
Ко святым местам-
Бежит в пространство
Излечиться от пьянства.
Присел под осинкой
Бобыль-сиротинка.
"Сломи меня в корне",-
Осинка лепечет листвяная -
Лепечет
Ветром пьяная -
Над откосами
В ветре виснет;
Слезными росами
Праздно прыснет -
- "Сломи меня в корне",-
Осинка лепечет.
Осинка - кружев узорней -
Лепечет
В лес, в холод небес,
В холод горний -
- "Сломи меня в корне",-
Осинка лепечет.
Листики пламенные
Мечет
В провалы каменные,-
Всё злей, всё упорней
- "Сломи меня в корне",-
Лепечет:
Бормочет
В сердитой сырости,
Листами трескочет:
"Свой посох
Скорей -
Багрецом перевитый,
Свой посох -
Скорее
Сломи ты: -
Твой посох
В серебре
Да в серебряных росах.
Твой посох
Тебе не изменит: -
Врагов одорожных в пространство
Размечет -
От пьянства
Излечит".
Молчит сиротинка
Да чинит
Свой лапоть
Над склоном зеленым.
Согнется поклоном,-
И хочет
Его молодая осинка
Слезами своими окапать.
2
И срезал осинку
Да с ней и пошел в путь-дороженьку -
По полям, по кустам,
По крутым горам,
По лихим ветрам,
По звериным тропам
Ко святым местам -
Славит господа-боженьку:
"Господи-боженька,
Мой посох
Во слезах -
Во серебряных росах.
Ныне, убоженький,
С откосов
В пустыни
Воздвигаю свой посох.
Господи-боженька,
Ныне сим посохом
Окропляю пространства:
Одеваю пространства:
В золотые убранства -
Излечи меня от пьянства!
В путь-дороженьку
Уносите меня, ноженьки -
По полям, по кустам
Ко святым местам".
3
Привели сиротинку кривые
Ноги
Под склон пологий.
Привели сиротинку сухие
Ветви
В места лихие.
- "Замолю здесь грехи я",
Зашел в кабачишко -
Увязали бутыль
С огневицею -
С прелюбезной сестрицею.
Курил табачишко.
Под вышкой песчаной
Склонил нос багряный
В пыль.
Бобыль -
Пьяница!
У бобыля нос -
Румянится!
- "Ты скажи мне, былиночка,
Как величают места сии?"
Отвечала былиночка:
"Места сии -
Места лихие,
Песчаные:
Здесь шатаются пьяные -
Места лихие
Зеленого Змия".
- "Замолю здесь грехи я!"
4
Плыла из оврага
Вечерняя мгла;
И, булькая, влага
Его обожгла.
Картуз на затылок надвинул,
Лаптями взвевая ленивую пыль.
Лицо запрокинул,
К губам прижимая бутыль.
Шатался детина -
Шатался дорогой кривой;
Вскипела равнина
И взвеяла прах над его головой;
Кивала кручина
Полынной метлой; -
Подсвистнула ей хворостина
В руках багряневшей листвой:
"Ты - мой, сиротина,
Ты - мой!"
Рванулась,
Метнулась
Помчалась в поля -
Кружится,
Пляшет
Вокруг бобыля:
"Бобыль -
Пьяница:
У бобыля -
Нос румянится" -
Кружится,
Пляшет,-
Руками своими
Сухими,
Колючими машет.
На смех тучам -
Шутам полевым и шутихам -
Пляшет
По кручам!
-----
Гой еси, широкие поля!
Гой еси всея Руси поля! -
Не поминайте лихом
Бобыля!
1906
Дедово
На скате
Я всё узнал. На скате ждал.
Внимал: и всхлипнула осинка.
Под мертвым верхом пробежал
Он подовражною тропинкой.
Над головой седой простер
Кремня зубчатого осколок
Но, побледнев, поймав мой взор,
Он задрожал: пропал меж елок
Песок колючий и сухой -
Взвивается волной и стонет.
На грудь бурьян, кривой, лихой,
Свой поздний пух - на грудь уронит.
Тоску любви, любовных дней -
Тоску рассей: рассейся, ревность!
Здесь меж камней, меж зеленей
Пространств тысячелетних древность.
Прозябли чахлою травой
Многогребенчатые скаты.
Над ними облак дымовой,
Ворча, встает, как дед косматый.
В полях плывет, тенит, кропит
И под собою даль означит.
На бледной тверди продымит.
Уходит вдаль - дымит и плачет.
Август 1906
Серебряный Колодезь
Пустыня
В. Ф. Эрну
Укройся
В пустыне:
Ни зноя,
Ни стужи зимней
Не бойся
Отныне.
О, ток холодный,
Скажи,
Скажи мне-
Куда уносишь?
О брег межи
Пучок
Бесплодный
Колосьев бросишь.
Туда ль, в безмерный
Покой пустынь?
Душа, от скверны,-
Душа - остынь!
И смерти зерна
Покорно
Из сердца вынь.
- А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит...
-----
Эфир; в эфир -
Эфирная дорога.
И вот -
Зари порфирная стезя
Сечет
Сафир сафирного
Чертога.
В пустыне -
Мгла. И ныне
Славит Бога
Душа моя!
Остынь -
Страстей рабыня,-
Остынь,
Душа моя!
Струи эфир,
Эфирная пустыня!
Влеки меня,
Сафирная стезя!
- А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит...-
1907
Серебряный Колодезь
Горе
Солнце тонет.
Ветер: - стонет,
Веет, гонит
Мглу.
У околицы,
Пробираясь к селу,
Паренек вздыхает, молится
На мглу.
Паренек уходит во скитаньице;
Белы руки сложит на груди:
"Мое горе,-
Горе-гореваньице:
Ты за мною,
Горе,
Не ходи!"
Красное садится, злое око.
Горе гложет
Грудь,
И путь -
Далекий.
Белы руки сложит
На груди:
И не может
Никуда идти:
"Ты за мною,
Горе,
Не ходи".
Солнце тонет.
Ветер стонет,
Ветер мглу
Гонит.
За избеночкой избеночка.
Парень бродит
По селу.
Речь заводит
Криворотый мужичоночка:
"К нам -
В хаты наши!
Дам -
Щей да каши..."
- "Оставь:
Я в Воронеж".
- "Не ходи:
В реке утонешь".
- "Оставь:
Я в Киев".
- "Заходи -
В хату мою:
До зеленых змиев
Напою".
- "Оставь:
Я в столицу".
- "Придешь в столицу:
Попадешь на виселицу..."
Цифрами оскалились версты полосатые,
Жалят ноги путника камни гребенчатые.
Ходят тучи по небу, старые-косматые.
Порют тело белое палки суковатые.
Дорога далека: -
Бежит века.
За ним горе
Гонится топотом.
"Пропади ты, горе,
Пропадом".
Бежит на воле:
Холмы, избенки,
Кустарник тонкий
Да поле.
Распылалось в небе зарево.
-----
Как из сырости
Да из марева
Горю горькому не вырасти!
Январь 1906
Москва
ДЕРЕВНЯ
Свидание
Сергею Соловьеву
Ряд соломой крытых хижин
Встал со всех сторон.
Под одною, неподвижен,
Притаился он.
Над сквозным зеленым роем
Лепет льющих лоз.
Вьет и моет дымным зноем
Рой сквозных стрекоз.
Средь горшков, помой, корытец
Роет землю хряк *.
Уж алеет алый ситец
Там в дверной косяк.
Рдеет россыпь кос размытых,
Позументов блеск,
Бирюзовых глаз, несытых,
Бирюзовый всплеск.
Средь развешанных лохмотьев
Топчут ноги грязь.
Горсть провеянных хоботьев
Сыплет в коновязь.
Груди матовым опалом
Дышат из монист.
Под плетнем - навесцем малым -
Молодецкий свист.
Тает трепет слов медовых
В трепетных устах -
В бледно-розовых, в вишневых,
В сладких лепестках.
Под соломенный навесец
Листья льет лоза;
И подъемлет тонкий месяц
Неба бирюза.
1908
Серебряный Колодезь
* Боров.
На откосе
Вот прошел леса и долы.
Подо мной откос.
На реке огонь веселый
Блещет с дальних кос.
В зеленях меж гнезд и норок
Протоптал я стезь.
Берегись ты, лютый ворог,
Берегись, я - здесь.
Близок час: падешь в крови ты
На груди земли,
Здесь падешь, ножом пробитый.
(Ай, люли-люли!)
Ты не бейся, сердце-знахарь.
(Ай, люли-люли!)
За сохой плетется пахарь
Там вдали, вдали.
Отнесу тебя, сердешный,
В прибережный ров.
Будут дни: смиренный, грешный.
Поплетусь в Саров.
День пройдет: вечор на воле!
Лягу под лопух.
Не усну от горькой боли
Да от черных мух.
1906
Москва
ПАУТИНА
Калека
Там мне кричат издалека,
Что нос мой - длинный, взор - суровый,
Что я похож на паука
И страшен мой костыль дубовый,
Что мне не избежать судьбы,
Что злость в моем потухшем взгляде,
Что безобразные горбы
Торчат и спереди, и сзади...
Так глухо надо мной в дупло
Постукивает дятел пестрый...
Глаза - как ночь; как воск - чело;
На сердце - яд отравы острый;
Угрозою кривится рот;
В ресницах стекленеют слезы...
С зарей проносится и гнет
Едва зеленые березы
Едва запевший ветерок
И кружится на перекрестках,
И плещется там мотылек
На кружевных, сребристых блестках
В косматых лапах паука;
Моя дрожащая рука
Протянется и рвет тенета...
В душе - весенняя тоска:
Душа припоминает что-то.
Подглядываю в мягких мхах,
Весь в лиственном, в прозрачном пухе,
Ребенок в голубых цветах
Там крылья обрывает мухе,-
И тянется к нему костыль,
И вскрикивает он невольно,
И в зацветающую пыль
Спасается - мне стыдно, больно: -
Спасается, в кулак свистя,
И забирается в валежник.
Я вновь один. Срываю я
Мой нежный, голубой подснежник, -
А вслед летят издалека
Трусливые и злые речи,
Что я похож на паука
И что костыль мне вздернул плечи,
Что тихая моя жена,
Потупившись, им рассказала,
Когда над цветником она,
Безропотная, умирала,
Как в мраке неживом, ночном
Над старым мужем - пауком -
Там плакала в опочивальне,
Как изнывала день за днем,
Как становилась всё печальней; -
Как безобразные горбы
С ней на постель ложились рядом,
Как, не снеся своей судьбы,
Утаивала склянку с ядом,
И вот...
Так медленно бреду.
Трещат и цикают стрекозы
Хрустальные - там, на пруду.
В ресницах стекленеют слезы;
Душа потрясена моя.
Похрустывает в ночь валежник.
Я вновь один. Срываю я
Цветок единственный, подснежник.
1908
Москва
Весенняя грусть
Одна сижу меж вешних верб.
Грустна, бледна: сижу в кручине.
Над головой снеговый серп
Повис, грустя, в пустыне синей.
А были дни: далекий друг,
В заросшем парке мы бродили.
Молчал: но пальцы нежных рук,
Дрожа, сжимали стебли лилий.
Молчали мы. На склоне дня
Рыдал рояль в старинном доме.
На склоне дня ты вел меня,
Отдавшись ласковой истоме,
В зеленоватый полусвет
Прозрачно зыблемых акаций,
Где на дорожке силуэт
Обозначался белых граций.
Теней неверная игра
Под ним пестрила цоколь твердый.
В бассейны ленты серебра
Бросали мраморные морды.
Как снег бледна, меж тонких верб
Одна сижу. Брожу в кручине.
Одна гляжу, как вешний серп
Летит, блестит в пустыне синей.
Март 1905
Москва
Мать
Она и мать. Молчат - сидят
Среди алеющих азалий.
В небес темнеющих глядят
Мглу ниспадающей эмали.
"Ты милого,- склонив чепец,
Прошамкала ей мать,- забудешь,
А этот будет, как отец:
Не с костылями век пробудешь".
Над ними мраморный амур.
У ног - ручной пуховый кролик.
Льет ярко-рдяный абажур
Свой ярко-рдяный свет на столик.
Пьет чай и разрезает торт,
Закутываясь в мех свой лисий;
Взор над верандою простер
В зари порфировые выси.
Там тяжкий месяца коралл
Зловещий вечер к долам клонит.
Там в озера литой металл
Темноты тусклые уронит; -
Тускнеющая дымом ночь
Там тусклые колеблет воды:-
Там - сумерками кроет дочь,
Лишенную навек свободы.
1908
Серебряный Колодезь
После венца
Глядят - невеста и жених
Из подвенечной паутины,
Прохаживаясь вдоль куртины,
Колеблемой зефиром; их -
Большой серебряный дельфин,
Плюющийся зеркальным блеском,
Из пурпуровых георгин
Окуривает водным блеском.
Медлительно струит фонтан
Шушукающий в выси лепет...
Жених, охватывая стан,
Венчальную вуаль отцепит;
В дом простучали костыли;
Слетела штора, прокачавшись.
Он - в кружевной ее пыли,
К губам губами присосавшись.
Свой купол нежно-снеговой
Хаосом пепельным обрушит -
Тот облак, что над головой
Взлетающим зигзагом душит;
И вспучилась его зола
В лучей вечеровые стрелы;
И пепел серый сеет мгла,
Развеивая в воздух белый;
Чтоб неба темная эмаль
В ночи туманами окрепла,-
Там водопадом топит даль
Беззвучно рушимого пепла.
1908
Москва
ГОРОД
Праздник
В. В. Гофману
Слепнут взоры: а джиорно
Освещен двухсветный зал.
Гость придворный непритворно
Шепчет даме мадригал,-
Контредансом, контредансом
Завиваясь в "chinoise".
Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.
Там - вдали - проходит полный
Седовласый кавалер.
У окна вскипают волны
Разлетевшихся портьер.
Обернулся: из-за пальмы
Маска черная глядит.
Плещут струи красной тальмы
В ясный блеск паркетных плит.
"Кто вы, кто вы, гость суровый -
Что вам нужно, домино?"
Но, закрывшись в плащ багровый,
Удаляется оно.
Прислонился к гобелэнам,
Он белее полотна...
А в дверях шуршит уж трэном
Гри-де-перлевым жена.
Искры прыщут по фаянсам,
По краям хрустальных ваз.
Контредансом, контредансом
Вьются гости в "chinoise".
Июль 1908
Серебряный Колодезь
Поджог
Заснувший дом. Один, во мгле
Прошел с зажженною лучиною.
На бледном, мертвенном челе
Глухая скорбь легла морщиною.
Поджег бумаги. Огонек
Заползал синей, жгучей пчелкою.
Он запер двери на замок,
Объятый тьмой студеной, колкою.
Команда в полночь пролетит
Над мостовой сырой и тряскою; -
И факел странно зачадит
Над золотой, сверкнувшей каскою.
Вот затянуло серп луны.
Хрустальные стрекочут градины.
Из белоструйной седины
Глядят чернеющие впадины.
Седины бьются на челе.
Проходит улицей пустынною...
На каланче в туманной мгле
Взвивается звезда рубинная.
1905
Петербург
Преследование
Опять над нею залучился
Сияньем свадебный венец.
За нею в дрогах я тащился,
Неуспокоенный мертвец.
Сияла грешным метеором
Ее святая красота.
Из впадин ей зияла взором
Моя немая пустота.
Ее венчальные вуали
Поколебались мне в ответ.
Ее глаза запеленали
Воспоминанья прежних лет.
На череп шляпу я надвинул.
На костяные плечи - плед.
Жених бледнел и брови сдвинул,
Как в дом за ними шел я вслед.
И понял он, что обвенчалась
Она не с ним, а с мертвецом.
И молча ярость занималась
Над бледно бешеным лицом.
Над ней склоняюсь с прежней лаской;
И ей опять видны, слышны:
Кровавый саван, полумаска,
Роптанья страстные струны,
Когда из шелестящих складок
Над ней клонюсь я, прежний друг.
И ей невыразимо гадок
С ней почивающий супруг.
1906
Серебряный Колодезь
В Летнем саду
Над рестораном сноп ракет
Взвивается струею тонкой.
Старик в отдельный кабинет
Вон тащит за собой ребенка.
Над лошадиной, спиной
Оголена, в кисейной пене -
Проносится - ко мне, за мной!
Проносится по летней сцене.
Прощелкает над ней жокей -
Прощелкает бичом свистящим.
Смотрю... Осанистый лакей
С шампанским пробежал пьянящим.
И пенистый бокал поднес...
Вдруг крылья ярко-красной тоги
Так кто-то над толпой вознес -
Бежать бы: неподвижны ноги.
Тяжелый камень стекла бьет -
Позором купленные стекла.
И кто-то в маске восстает
Над мертвенною жизнью, блеклой.
Волнуются: смятенье, крик.
Огни погасли в кабинете; -
Оттуда пробежал старик
В полузастегнутом жилете,-
И падает,- и пал в тоске
С бокалом пенистым рейнвейна
В протянутой, сухой руке
У тиховейного бассейна; -
Хрипит, проколотый насквозь
Сверкающим, стальным кинжалом:
Над ним склонилось, пролилось
Атласами в сиянье алом -
Немое домино: и вновь,
Плеща крылом атласной маски,
С кинжала отирая кровь,
По саду закружилось в пляске.
1906
Серебряный Колодезь
На площади
Он в черной маске, в легкой красной тоге.
И тога шелком плещущим взлетела.
Он возглашает: "Будете как боги".
Пришел. Стоит. Но площадь опустела.
А нежный ветер, ветер тиховейный,
К его ногам роняет лист каштана.
Свеваясь пылью в зеркало бассейна
Кипит, клокочет кружево фонтана.
Вознес лампаду он над мостовою,
Как золотой, как тяжковесный камень.
И тучей искр взлетел над головою
Ее палящий бледный, чадный пламень.
Над головой дрожит венок его из елки.
Лампаду бросил. Пламя в ней угасло.
О мостовую звякнули осколки.
И пролилось струей горящей масло.
За ним следят две женщины в тревоге
С перил чугунных, каменных балконов.
Шурша, упали складки красной тоги
На гриву черных, мраморных драконов.
Открыл лицо. Горит в закатной ласке
Оно пятном мертвеющим и мрачным.
В точеных пальцах крылья полумаски
Под ветром плещут кружевом прозрачным.
Холодными прощальными огнями
Растворены небес хрустальных склоны.
Из пастей золотыми хрусталями
В бассейн плюют застывшие драконы.
1906
Мюнхен
БЕЗУМИЕ
На буграх
Песчаные, песчаные бугры,-
Багряные от пиршества заката.
Пространств моих восторги и пиры
В закатное одеть, злато.
Вовек в степи пребуду я - аминь!
Мои с зарей - с зарею поцелуи!
Вовек туда - в темнеющую синь
Пространств взлетают аллилуйи.
Косматый бог, подобием куста
Ко мне клонясь, струит росу листвою
В мои, как маки, яркие уста,-
Да прорастут они травою.
Твой ныне страж убогих этих мест
Я, старый бог, степной завет исполню:
Врагов твоих испепелю окрест,
Прияв трезубец жарких молний.
Пред ним простерт, взываю: "Отче наш".
Бурмидским жемчугом взлетело утро.
Косматый бог лиет лазурь из чаш
И водопад из перламутра.
Заря горит: ручьи моих псалмов
Сластят уста молитвою нехитрой.
На голове сапфиром васильков
Вся прозябающая митра.
1908
Серебряный Колодезь
Полевое священнодействие
H. Н. Русову
Я помню день: враги с окрестных сел
Восстали на меня - и вот: погибли,
Когда на них молитвенно пошел,
Закляв словами травных библий.
Когда, как месть, волшебств туманный ток,
Дымящийся росою и ветрами,
Подъяв, заклятьем пролил на восток
Над охладненными лугами.
Эй, ты! Падешь, коль вновь возмнишь восстать
На божество, как пал в веках твой прадед,-
И мой репейник бешеный, как тать,
Иглою шип под сердцем всадит.
Я вольный поп: и ныне, как и встарь,
Сюда кустом на брань рукоположен
И вещий - сам. И вещий мой алтарь
Из крепких, красных камней сложен.
Колючий клир (ревнивое репье) -
Мои прозябшие цветами прихожане -
Вознес над вами, скрыв лицо мое,
Благославляющие длани.
Вот соберу с болот зеленый хвощ,
От ульев - мед, от нивы - колос хлебный!
Текут века... Я утро, день и нощь
Служу целебные молебны.
Цветись, цветок,- и в ветер венчик кинь!
Взлетайте выше, ладанные струи!
Вовек туда, в темнеющую синь
Пространств восходят аллилуйи.
Медовый ветр струит густой елей,
Сластит уста и льется быстротечно.
Стоят холмы, подъяв престол полей
Тысячелетия, извечно.
И космами над синею водой
Вдали поник в бунтующей порфире
Сердитый бог с зеленой бородой -
Последний бог в пустынном мире.
Твой вопль глухой гудит, летит, твердит, -
Твердит в поля, лиет елей и стынет;
Зеленой хлябью вновь - и вновь - вскипит,
Листвяной купой хладно хлынет.
Из уст твоих - златые словеса!
Из уст дуплистых, сластно в высь кидаясь,
Они туда - в немые небеса -
Текут, потоком изливаясь.
Как возвещу в простор окрестных сел
Сладчайших уст, о куст порфирородный,-
Как возвещу бунтующий глагол,
Неизреченный и свободный.
Из вековой, из царственной глуши
Ты - сук сухой наставя, как трезубец,-
Туда - во мрак трухлявой их души
Грозишь, косматый душегубец.
1908
Серебряный Колодезь
Последний язычник
Б. К. Зайцеву
Века текут... И хрипло рухнул в лог
Старинный куст, изъеденный судьбою.
А я в слезах простерт у мшистых ног,
Как дым кадильный пред тобою.
В последний раз дупло - твое дупло -
Лобзаю я, наполненное гнилью.
Века текут; что было, то прошло.
Ты прорастешь седою былью.
Медвяных трав касается мой лоб.
Испив елей, и ныне, как намедни,
В последний раз - твой верный, старый поп -
Я здесь служу свои обедни
Над золотой, вечернею рекой
Свивают кольца облачные змии
Скорей, скорей,- о поле, упокой
В твоей бездомной киновии.
Меня прими,- в простор простертый гроб!
Рассейтесь вы, как дым, седые бредни!
В последний раз - твой верный старый поп -
Я здесь служу свои обедни
1908
Серебряный Колодезь
Угроза
В тот час, когда над головой
Твой враг прострет покров гробницы,-
На туче вспыхнет снеговой
Грозящий перст моей десницы.
Над темной кущей
Я наплываю облаком, встающим
В зное.
Мой глас звучит,
Колебля рожь.
Мой нож
Блестит
Во имя Бога -
- Обломок месячного рога
Сквозь облако немое.
Всхожу дозором
По утрам
Окинуть взором
Вражий стан;
И там -
На бледнооблачной гряде
Стою с блеснувшим копием,
Подобным утренней звезде
Своим алмазным острием
Пронзившим веющий туман.
1905
Дедово
Отпевание
Лежу в цветах онемелых,
Пунцовых,-
В гиацинтах розовых и лиловых,
И белых.
Без слов
Вознес мой друг -
Меж искристых блесток
Парчи -
Малиновый пук
Цветов -
В жестокий блеск
Свечи.
Приходите, гостьи и гости,-
Прошепчите: "О Боже",
Оставляя в прихожей
Зонты и трости:
Вот - мои кости...
Чтоб услышать мне смех истерический,-
Возложите венок металлический!
Отпевание, рыдания
В сквозных, в янтарных лучах:
До свидания -
В местах,
Где нет ни болезни, ни воздыхания!
Дьякон крякнул,
Кадилом звякнул:
"Упокой, Господи, душу усопшего раба
твоего..."
Вокруг -
Невеста, любовница, друг
И цветов малиновый пук,
А со мной - никого,
Ничего.
Сквозь горсти цветов онемелых,
Пунцовых -
Савана лопасти -
Из гиацинтов лиловых
И белых -
Плещут в загробные пропасти.
1906
Серебряный Колодезь
У гроба
Со мной она -
Она одна.
В окнах весна.
Свод неба синь.
Облака летят.
А в церквах звонят:
"Дилинь динь-динь..."
В черном лежу сюртуке,
С желтым -
С желтым
Лицом;
Образок в костяной руке.
Дилинь бим-бом!
Нашел в гробу
Свою судьбу.
Сверкнула лампадка.
Тонуть в неземных
Далях -
Мне сладко.
Невеста моя зарыдала,
Крестя мне бледный лоб.
В креповых, сквозных
Вуалях
Головка ее упала -
В гроб...
Ко мне прильнула:
Я обжег лицо ее льдом.
Кольцо блеснуло
На пальце моем.
Дилинь бим-бом!
1906
Серебряный Колодезь
Вынос
Венки снимут -
Гроб поднимут -
Знаю,
Не спросят.
Над головами
Проплываю
За венками -
Выносят -
В дымных столбах,
В желтых свечах,
В красных цветах -
Ах!..
Там колкой
Елкой,-
Там можжевельником
Бросят
На радость прохожим
бездельникам -
Из дому
Выносят.
Прижался
Ко лбу костяному
Венчик.
Его испугался
Прохожий младенчик.
Плыву мимо толп,
Мимо дворни
Лицом -
В телеграфный столб,
В холод горний.
Толпа отступает.
Служитель бюро
Там с иконой шагает,
И плывет серебро
Катафалка.
Поют,
Но не внемлю.
И жалко,
И жалко,
И жалко
Мне землю.
Поют, поют:
В последний
Приют
Снесут
С обедни -
Меня несут
На страшный суд.
Кто-то там шепчет невнятно:
"Твердь - необъятна".
Прильнула и шепчет невнятно
Мне бледная, бледная смерть.
Мне приятно.
На желтом лице моем выпали
Пятна.
Цветами -
Засыпали.
Устами -
Прославили.
Свечами -
Уставили.
1906
Серебряный Колодезь
Туда
К небу из душных гробов
Головы выше закинем:
Видишь - седых облачков
Бледные пятна на синем.
Ринемся к ним
Сквозь это марево пыли.
Плавно взлетим
Взмахом серебряных крылий.
Память о прошлом уснет.
Робко на облако встанем.
В синий пролет
Робко заглянем.
В страхе замрем
Грустны и немы,
И не поймем,
Где мы.
Белый атлас.
Свод полнозвездный...
Приняли нас
Вечные бездны.
1904
Серебряный Колодезь
{{***}}
Я в струе воздушного тока,
Восстану на мертвом одре.
Закачается красное око
На упавшем железном кресте.
Мне подножие - мраморный камень,
Но я встану, омят бирюзой.
На ланитах заискрится пламень
Самоцветной, как день, слезой.
Скоро, скоро - сквозным я духом
Неотвратно приду за ней,
Облеченный бледным воздухом,
Как вуалью все тех же дней.
И к ней - воздушный скиталец -
Прижму снеговое лицо.
Наденет она на палец
Золотое мое кольцо.
Знаю всё: в сквозные вуали
И в закатный красный янтарь,
Облечемся,- царица, царь.
Был окован могилой сырою,
Надо мною качался крест.
А теперь от людей укрою
Ее колыбелью звезд.
1907
Москва
ПРОСВЕТЫ
Город
Клонится колос родимый.
Боже,- внемли и подъемли
С пажитей, с пашни
Клубы воздушного дыма,-
Дымные золота земли!
Дома покой опостылил.
Дом покидаю я отчий...
Облаков башни
В выси высокие вылил,-
Вылил из золота Зодчий.
Юность моя золотая,
Годы, разбитые втуне!..
К ниве озимой
Ласково льнут, пролетая,
Легкие, легкие луни.
Лик мой, что в высь опрокинул,
Светочем, Боже, исполни!
Светоч родимый -
В просветы светлые хлынул
Хладными хлябями молний.
Буду я градом исколот.
Вихрь меня пылью замылит
В неба лазурного холод -
Город из золота вылит.
1907
Тройка
Ей, помчались! Кони бойко
Бьют копытом в звонкий лед;
Разукрашенная тройка
Закружит и унесет.
Солнце, над равниной кроясь,
Зарумянится слегка.
В крупных искрах блещет пояс
Молодого ямщика.
Будет вечер: опояшет
Небо яркий багрянец.
Захохочет и запляшет
Твой валдайский бубенец.
Ляжет скатерть огневая
На холодные снега.
Загорится расписная
Золотистая дута.
Кони встанут. Ветер стихнет.
Кто там встретит на крыльце?
Чей румянец ярче вспыхнет
На обветренном лице?
Сядет в тройку. Улыбнется.
Скажет: "Здравствуй, молодец..."
И опять в полях зальется
Вольным смехом бубенец.
Июнь 1904
Серебряный Колодезь
Странники
А. С. Петровскому
Как дитя, мы свободу лелеяли,
Проживая средь душной неволи.
Срок прошел. Мы былое развеяли.
Убежали в пустынное поле.
Там, как в тюрьмах, росло наше детище;
Здесь приветствовал стебель нас ломкий.
Ветерок нежно рвал наше вретище.
Мы взвалили на плечи котомки,-
И пошли. Силой крестного знаменья
Ты бодрил меня, бледный товарищ,
Над простором приветствовал пламень я
Догоравших вечерних пожарищ.
Ветерки прошумели побегами.
Мы, вздохнув, о страданье забыли.
День погас. На дороге телегами
Поднимали столбы серой пыли.
Встало облако сизыми башнями.
С голубых, бледнотающих вышек
Над далекими хлебными пашнями
Брызнул свет златоогненных вспышек.
Зорька таяла пологом розовым.
Где-то каркал охрипший галчонок.
Ты смотрел, как лесом березовым
Серп луны был и снежен, и тонок.
1904
Москва
В лодке
Лишь прохладой дохнул водяною,
Порастаяли черные мысли.
И цветов росяных надо мною
Белоснежные кисти повисли.
Затомлен поцелуем воздушным.
И поклоны зеленого стебля
Я веслом отклоняю послушным,
Легкоструйные ткани колебля.
Что со мною? Восторг ли, испуг ли
В пенном кружеве струйном уносит?
Золотые, закатные угли
Уходящее солнце разбросит.
Прокипев, хрустали золотые
Разбежались от пляшущих весел.
И смеясь, росяные цветы я
В бирюзовое зеркало бросил.
День сгорел - отошел: он не нужен...
И забила по ясности зыбкой
Пузырьками воздушных жемчужин
Легкоплавная, юркая рыбка.
1907
Париж
Вечер
Вечер. Коса золотистая,
Видишь,- в лесу замелькала осиновом.
Ветка далекая,
Росистая,
Наклоняется
В небе малиновом.
И сорока качается
На ней белобокая.
Слежу за малюткою:
С видом рассеянным
То постоит
Над незабудкою,
То побежит
За одуванчика пухом развеянным.
Милая, ясная,
Синеокая,-
Засмотрелась, как белочка красная
Проскакала по веточке, цокая.
Ласковый, розово-матовый
Вечер.
В небо вознесся агатовый
Блещущий глетчер.
1906
Дедово
Тень
Откос под ногами песчаный, отлогий.
Просторы седые открылись с откоса.
И спелою кистью усталые ноги
Целует и гладит мне спелое просо.
Но облак, порфирой своей переметной
Лизнувший по морю колосьев кипящих,
Поплыл, оттеняя в душе беззаботной
Немые пространства восторгов томящих.
Я плакал: но ветром порфира воздушно,
Как бархатом черным,- она продышала;
И бархатом черным безвластно, послушно
Пред солнцем, под солнцем она облетала.
Я в солнце смеялся, но было мне больно.
На пыльной дороге гремели колеса.
Так ясен был день, но тревогой невольной
Вскипело у ног медно-ржавое просо.
1906
Серебряный Колодезь
Работа
П. И. Астрову
На дворе с недавних пор
В услуженье ты у прачки.
День-деньской свожу на двор
Кирпичи для стройки в тачке.
День-деньской колю дрова,
Отогнав тревогу.
Все мудреные слова
Позабыл, ей-богу!
От зари до поздних рос
Труд мой легок и налажен.
Вот согнулся я, и тес
Под рубанком срезан, сглажен.
Вдоль бревна скользит рубанок,
Завивая стружки.
Там в окне я из-за банок
Вижу взгляд подружки.
Там глядишь ты из утла
На зеленые березки...
С легким присвистом пила,
Накалясь, вопьется в доски.
Растяжелым утюгом
Обжигаешься и гладишь.
Жарким, летним вечерком
Песенку наладишь: -
Подхвачу... Так четко бьет
Молоток мой по стамеске:
То взлетит, то упадет,
Проблистав в вечернем блеске.
1904
Ефремов
Прогулка
Не струя золотого вина
В отлетающем вечере алом:
Расплескалась колосьев волна,
Вдоль межи пролетевшая шквалом.
Чуть кивали во ржи васильков
Голубые, как небо, коронки,
Слыша зов,
Серебристый, и чистый, и звонкий.
Голосистый поток
Закипал золотым водометом:
Завернулась в платок,-
Любовалась пролетом.
На струистой, кипящей волне
Наши легкие, темные тени -
Распростерты в вечернем огне
Без движений.
Я сказал: "Не забудь",
Подавая лазурный букетик.
Ты - головку склонивши на грудь,
Целовала за цветиком цветик.
1904
Серебряный Колодезь
Обручальное кольцо
Солнца эфирная кровь,
Росный, серебряный слиток,
Нежность, восторг и любовь:
Вот он - пьянящий напиток.
Знай: это - я, это - я,
Это - мои поцелуи.
Я зачарую тебя.
Струи, жемчужные струи!
Если с улыбкой пройдешь
Лугом, межой, перелеском,
Я - в закипевшую рожь
Брызну рассыпчатым блеском.
Если ты пьешь, чуть дыша,
Венчиком розовых губок,-
Знай, молодая душа -
Неба взметенного кубок.
Кубок лазурный испей:
Слаще, звончей и чудесней
Там - меж струистых зыбей -
Райские, райские песни...
Сердишься, прячешь кольцо -
Душу грозою наполню,
Ярые тучи в лицо
Мечут янтарную молнью.
1907
Петровское
Память
Листочком
Всхлипнет ветка осиновая.
Глазочком
Поморгает лампадка малиновая.
Милые
Приходят ко мне с веночком,-
С цветами -
Белыми, сладостными
Цветами.
Из могилы я
Орошаю радостными
Моими слезами
Цветы.
Кругом -
Кресты
Каменные.
Кругом -
Цветы
Да фонарики пламенные.
1907
Приходи
Издалека
Прошушукаю милой
Легким лепетом,
Руки складывая
На груди:
"Приходи!"
Над могилой
Трепетом
Колыхается красное око.
Из сирени
В тени
Падаю,
Руки складывая
На груди.
К милой
Лепетом
Прилечу издалека.
Над могилой
Трепетом
Колыхается страстное око.
1907
Свидание
Тужила о милом.
Левкою
Весною
Носила к могилам.
Над вечным покоем
Стояла
С левкоем.
Упала
Она на граниты.
Бериллы, и жемчуг,
И слезы
Зажгли ей ланиты.
И душные розы,
И душные розы -
Пурпурные -
Могилы
Вонею кропили.
Вставали,
Бродили,-
Она
И с ней милый.
Они проходили
В эфиры лазурные.
1906
Серебряный Колодезь
ГОРЕМЫКИ
В ПОЛЯХ
В далях селенье
Стеклами блещет надгорное.
Рад заведенье
Бросить свое полотерное.
Жизнь свою муча,
Годы плясал над паркетами.
Дымная туча
Вспыхнула душными светами.
Воля ты, воля:
Жизнь подневольная минула.
Мельница с поля
Руки безумные вскинула.
В ветре над логом
Дикие руки кувыркает.
В логе пологом
Лошадь испуганно фыркает.
Нивой он, нивой
Тянется в дальнюю сторону.
Свищет лениво
Старому черному ворону.
1906
Москва
Хулиганская лесенка
Жили-были я да он:
Подружились с похорон.
Приходил ко мне скелет
Много зим и много лет.
Костью крепок, сердцем прост -
Обходили мы погост.
Поминал со смехом он
День веселых похорон: -
Как несли за гробом гроб,
Как ходил за гробом поп:
Задымил кадилом нос.
Толстый кучер гроб повез.
"Со святыми упокой!"
Придавили нас доской.
Жили-были я да он.
Тили-тили-тили-дон!
Июль 1906
Серебряный Колодезь
Вспомни!
Вспомни: ароматным летом
В сад ко мне, любя,
Шла: восток ковровым светом
Одевал тебя.
Шла стыдливо,- вся в лазурных
В полевых цветах -
В дымовых, едва пурпурных,
В летних облачках
Вспомни: нежный твой любовник
У ограды ждал.
Легкий розовый шиповник
В косы заплетал.
Вспомни ласковые встречи -
Вспомни: видит Бог,-
Эти губы, эти плечи
Поцелуем жег.
Страсти пыл неутоленной -
Нет, я не предам!..
Вон ромашки пропыленной -
Там - и там: и там -
При дороге ветром взмыло
Мертвые цветы
Ты не любишь: ты забыла -
Всё забыла ты
1906
Мюнхен
Время
1
Куда ни глянет
Ребенок в детстве,
Кивая, встанет
Прообраз бедствий.
А кто-то, древний,
Полночью душной
Окрест в деревни
Зарницы точит -
Струей воздушной
В окно бормочет:
"В моем далеком
Краю истают
Годины.
Кипя, слетают
Потоком
Мои седины:
Несут, бросают
Туда:
Слетают
Года -
Туда, в стремнины..."
Слетают весны.
Слетают зимы.
Вскипают сосны.
Ты кто, родимый?
- "Я - время..."
2
Много ему, родненькому, лет:
Волосы седые, как у тучек.
- Здравствуй, дед!
- Здравствуй, внучек!
- Хочешь, дам тебе цветок:
Заплету лазуревый венок.
Аукается да смеется,
Да за внучком, шамкая, плетется.
Он ли утречком румяным - нам клюкою не грозит?
Он ли ноченькою темной под окошком не стучит?
Хата его кривенькая с краю:
Прохожу - боюсь: чего - не знаю.
3
Как токи бури,
Летят годины.
Подкосит ноги
Старик и сбросит
В овраг глубокий-
Не спросит.
Власы в лазури -
Как туч седины.
Не серп двурогий -
Коса взлетела
И косит.
Уносит зимы.
Уносит весны.
Уносит лето.
С косой воздетой
Укрылся в дымы:
Летит, покрытый
Туманным мохом.
Коси, коси ты,-
Коси ты,
Старик родимый!
Паду со вздохом
Под куст ракиты.
4
Пусть жизни бремя
(Как тьмой объять.)
Нам путь означит,
А Время,
Старик косматый,
Над нами плачет.
Несутся весны.
Несутся зимы.
Коси, коси ты -
Коси ты,
Старик родимый!
/1909/
Москва
УРНА
В.БРЮСОВУ
Поэт
Ты одинок. И правишь бег
Лишь ты один - могуч и молод -
В косматый дым, в атласный снег
Приять вершин священный холод.
В горах натянутый ручей
Своей струек, серебристой
Поет - тебе: и ты - ничей -
На нас глядишь из тучи мглистой.
Орел вознесся в звездный день
И там парит, оцепенелый.
Твоя распластанная тень
Сечет ледник зеркально-белый.
Закинутый самой судьбой
Над искристым и льдистым пиком,
Ты солнце на старинный бой
Зовешь протяжным, вольным криком.
Полудень: стой - не оборвись,
Когда слетит туманов лопасть,
Когда обрывистая высь
Разверзнет под тобою пропасть.
Но в море золотого льда
Падет бесследно солнце злое.
Промчатся быстрые года
И канут в небо голубое.
Встреча
Туманы, пропасти и гроты...
Как в воздух, поднимаюсь я
В непобедимые высоты,
Что надо мной и вкруг меня.
Как в воздухе, в луче эфирном
Вознесся белоснежный пик,
И от него хрустальным фирном
Слетает голубой ледник.
У ледяного края бездны
Провеял облак ледяной:
Мгла дымная передо мной...
Ударился о жезл железный
Мой посох бедный, костяной:
И кто-то темный из провала
Выходит, пересекши путь,
И острое вонзилось жало
В мою взволнованную грудь...
Раскатам мстительного смеха,
Раскатам бури снеговой
Ответствует громами эхо...
И катится над головой-
Тяжеловесная лавина,
Но громовой, летящий ком
Оскаленным своим жерлом
Съедает мертвая стремнина.
Глухие стоны урагана
Упали в пасти пропастей,
Скользнули на груди моей,
Свиваясь, лопасти тумана,
Над осветленной крутизной
Истаяв ясными слезами...
И кто же! - брат передо мной
С обезумевшими очами -
Склонился, и железный свой
Он поднял жезл над головой...
Так это - ты?.. Но изумленный,
Безгневный, улыбнулся лик;
И жезл упал окровавленный
На звонкий, голубой ледник.
"Высоких искусов науку
И марева пустынных скал
Мы поняли",- ты мне сказал:
Братоубийственную руку
Я радостно к груди прижал...
Пусть шел ты от одной долины,
Я - от другой (мой путь иной):-
Над этой вечной крутизной
На посох бедный, костяной
Ты обменял свой жезл змеиный.
Нам с высей не идти назад:
Мы смотрим на одни вершины,
Мы смотрим на один закат,
На неба голубые степи; -
И, как безгрешные венцы,
Там ледяных великолепий
Блистают чистые зубцы.
Поэт и брат! В заре порфирной
Теперь идем - скорей, туда -
В зеркальные чертоги льда
Хрустальною дорогой фирна.
1909
Бобровка
ЗИМА
Весна
Уж стапельный меркнет день.
Уж синяя на снеге тень.
Как прежде, у окна вдвоем
Попыхиваем огоньком.
Мгла пепельный свой сеет свет.
Уехала она... Но нет -
Не примиренье, не забвенье
В успокоенье чую я.
Из зеркала, грустя, отображенье -
Из зеркала кивает на меня.
И полосы багровые огня,
И отблески далекие селенья,-
Истома улетающего дня...
Рояль... Ревнивое забвенье.
Я говорю себе:
"Друг, взор полуживой закрой:
Печален кругозор сырой,
Печален снеговой простор,
И снеговой сосновый бор,
И каркающий в небе грач,
И крыши отсыревших дач,
И станционный огонек,
И плачущий вдали рожок..."
1908
Москва
Раздумье
Пылит и плачется: расплачется пурга.
Заря багровая восходит на снега.
Ты отошла: ни слова я... Но мгла
Легла суровая, свинцовая - легла.
Ни слова я... И снова я один
Бреду, судьба моя, сквозь ряд твоих годин.
Судьба железная задавит дни мои.
Судьба железная: верни ее - верни!
Лихие шепоты во мгле с лихих полей.
Сухие шелесты слетают с тополей.
Ни слова я... Иду в пустые дни.
Мы в дни погребены: мы искони одни.
Мы искони одни: над нами замкнут круг.
Мой одинокий, мой далекий друг,-
Далек, далек и одинок твой путь:
Нам никогда друг друга не вернуть.
1908
Петербург
РАЗУВЕРЕНЬЯ
"Да, не в суд или во осуждение..."
Как пережить и как оплакать мне
Бесценных дней бесценную потерю?
Но всходит ветр в воздушной вышине.
Я знаю всё. Я промолчу. Я верю.
Душа: в душе - в душе весной весна...
Весной весна,- и чем весну измерю?
Чем отзовусь, когда придет она?
Я промолчу - не отзовусь... Не верю.
Не оскорбляй моих последних лет.
Прейдя, в веках обиду я измерю.
Я промолчу. Я не скажу - нет, нет.
Суров мой суд. Как мне сказать: "Не верю"?
Текут века в воздушной вышине.
Весь, твоих судеб вознес,- и верю.
Как пережить и как оплакать мне
Бесценных дней бесценную потерю?
1907
Москва
ФИЛОСОФИЧЕСКАЯ ГРУСТЬ
Премудрость
Внемлю речам, объятый тьмой
Философических собраний,
Неутоленный и немой
В весеннем, мертвенном тумане.
Вон - ряд неутомимых лбов
Склоняется на стол зеленый;
Песчанистою пылью слов
Часами прядает ученый.
Профессор марбургский Когэн,
Творец сухих методологий!
Им отравил меня N. N.,
И увлекательный, и строгий.
Лишь позовет она, как он
Мне подает свой голос кроткий,
Чуть шелковистый, мягкий лен
Своей каштановой бородки
Небрежно закрутив перстом,
И, как рога завьются турьи,
Власы над неживым челом
В очей холодные лазури; -
Заговорит, заворожит
В потоке солнечных пылинок;
И "Критикой" благословит,
Как Библией суровый инок.
Уводит за собой; без слов
Усадит за столом зеленым...
Ряды прославленные лбов...
С ученым спорит вновь ученый.
1908
Москва
Мой друг
Уж год таскается за мной
Повсюду марбургский философ.
Мой ум он топит в мгле ночной
Метафизических вопросов.
Когда над восковым челом
Волос каштановая грива
Волнуется под ветерком,
Взъерошивши ее, игриво
На робкий роковой вопрос
Ответствует философ этот,
Почесывая бледный нос,
Что истина, что правда...- метод.
Средь молодых, весенних чащ,
Омытый предвечерним светом,
Он, кутаясь в свой черный плащ,
Шагает темным силуэтом;
Тряхнет плащом, как нетопырь,
Взмахнувший черными крылами...
Новодевичий монастырь
Блистает ясными крестами: -
Здесь мы встречаемся... Сидим
На лавочке, вперивши взоры
В полей зазеленевший дым,
Глядим на Воробьевы горы.
"Жизнь,- шепчет он, остановясь
Средь зеленеющих могилок,-
Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок.
Рассеется она, как дым:
Она не жизнь, а тень суждений..."
И клонится лицом своим
В лиловые кусты сирени.
Пред взором неживым меня
Охватывает трепет жуткий,-
И бьются на венках, звеня,
Фарфоровые незабудки.
Как будто из зеленых трав
Покойники, восстав крестами,
Кресты, как руки, ввысь подъяв,
Моргают желтыми очами.
1908
К ней
Травы одеты
Перлами.
Где-то приветы
Грустные
Слышу,- приветы
Милые...
Милая, где ты,-
Милая?..
Вечера светы
Ясные,-
Вечера светы
Красные...
Руки воздеты:
Жду тебя...
Милая, где ты,-
Милая?
Руки воздеты:
Жду тебя
В струях Леты:
Смытую
Бледными Леты
Струями...
Милая, где ты,-
Милая?
Апрель 1908
Москва
Ночью на кладбище
Кладбищенский убогий сад
И зеленеющие кочки.
Над памятниками дрожат,
Потрескивают огонечки.
Над зарослями из дерев,
Проплакавши колоколами,
Храм ленится, оцепенев
В ночь вырезанными крестами.
Серебряные тополя
Колеблются из-за ограды,
Разметывая на поля
Бушующие листопады.
В колеблющемся серебре
Бесшумное возникновенье
Взлетающих нетопырей,-
Их жалобное шелестенье,
О сердце тихое мое,
Сожженное в полдневном зное -
Ты погружаешься в родное,
В холодное небытие
Апрель 1908
Москва
Под окном
Взор убегает вдаль весной:
Лазоревые там высоты...
Но "Критики" передо мной -
Их кожаные переплеты...
Вдали - иного бытия
Звездоочистые убранства...
И, вздрогнув, вспоминаю я
Об иллюзорности пространства.
1908
Москва
Признание
И сеет перлы хладная роса.
В аллее темной - слушай! - голоса:
"Да, сударь мой: так дней недели семь
Я погружен в беззвездной ночи темь!
Вы правы: мне едва осьмнадцать лет,
И говорят - я недурной поэт.
Но стыдно мне, с рожденья горбуну,
Над ней вздыхать и плакать на луну...
Нет, сударь мой: иных я мыслей полн..."
Овеян сад плесканьем темных волн;
Сухих акаций щелкают стручки.
"Вот вам пример: на нос надев очки,
Сжимаю жадно желтый фолиант.
Строка несет и в берег бросит: Кант.
Пусть я паук в пыли библиотек:
Я просвещенный, книжный человек,
Людей, как мух, в сплетенья слов ловлю:
Встаю чуть свет: читаю, ем и сплю...
Да, сударь мой: так дней недели семь
Я погружен в беззвездной ночи темь.
Я не монах: как шум пойдет с реки,
Не раз - не раз, на нос надев очки
И затая нескромную мечту,
Младых Харит младую наготу,
К окну припав, рассматриваю я,
Рассеянно стаканом мух давя;
Иль крадусь в сад к развесистой ольхе..."
И крикнет гость, и подмигнет: "Хе-хе..."
Молчит. И ночь. Шлют шелест тростники.
Сухих акаций щелкают стручки.
Огнистый след прочертит неба склон.
Слетит алмаз в беззвездный бездны сон.
Март 1908
Москва
Эпитафия
В предсмертном холоде застыло
Мое лицо
Вокруг сжимается уныло
Теней кольцо.
Давно почил душою юной
В стране теней.
Рыдайте, сорванные струны
Души моей!
1908
Изумрудный Поселок
Буря
Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи:
В лазури бури свист и ветра свист несет,
Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий,
Прогонит, гонит вновь; и вновь метет и вьет.
Воскрес: сквозь сень древес - я зрю -
очес мерцанье:
Твоих, твоих очес сквозь чахлые кусты.
Твой бледный, хладный лик, твое возликованье
Мертвы для них, как мертв для них воскресший: ты.
Ответишь ветру - чем? как в тени туч свинцовых
Вскипят кусты? Ты - там: крутом - ночная ярь.
И ныне, как и встарь, восход лучей багровых.
В пустыне ныне ты: и ныне, как и встарь.
Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи,
В лазури бури свист и ветра свист несет -
Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий:
Прогонит, гонит вновь. И вновь метет и вьет.
Февраль 1908
Москва
ТРИСТИИ
Алмазный напиток
Сверкни, звезды алмаз:
Алмазный свет излей! -
Как пьют в прохладный час
Глаза простор полей;
Как пьет душа из глаз
Простор полей моих;
Как пью - в который раз? -
Души душистый стих.
Потоком строф окрест
Душистый стих рассыпь
В покой сих хладных мест!
Стихов эфирных зыбь
Вскипит алмазом звезд,-
Да пьет душа из глаз
Алмазный ток окрест,-
Да пьет... в который раз?
Июль 1908
Серебряный Колодезь
Волна
И. Н. Бороздину
И ночи темь. Как ночи темь взошла,
Так ночи темь свой кубок пролила,-
Свой кубок, кубок кружевом златым,
Свой кубок, звезды сеющий, как дым,
Как млечный дым, как млечный дымный путь,
Как вечный путь: звала к себе - прильнуть.
Прильни, прильни же! Слушай глубину:
В родимую ты кинешься волну,
Что берег дней смывает искони...
Волна бежит: хлебни ее, хлебни.
И темный, темный, темный ток окрест
Омоет грудь, вскипая ценой звезд.
То млечный дым; то млечный дымный путь,
То вечный путь зовет к себе... уснуть.
Апрель 1908
Москва
Разлука
Ночь, цветы, но ты
В стране иной.
Ночь. Со мною ты...
Да, ты - со мной.
Вздох твоих речей
Горячей -
В глушь моих степей
В ветре взвей!
Будто блеск лучей
В моей глуши,-
Ясный блеск твоей,
Твоей души.
Пусть душа моя -
Твоя
Голубая колыбель:
Спи, усни...
Утра первые огни...
Чу! Свирель...
1908
Дедово
Ночь
О ночь, молю,-
Да бледный серп заблещет...
Скорей сойди, скорей!
На грудь мою
Прохладой хладно плещет,-
На грудь мою Борей.
Окован я
Железной цепью рока
Минут, часов, недель.
Душа моя,
Хлебни хмельного тока,-
Пьяни, осенний хмель!
Дыши, дыши
Восторгом суеверий,
Воздушных струй и пьянств.
Души, души
Заоблачные двери
В простор иных пространств.
Березы, вы -
Безропотные дщери
Безропотных пространств:
Да щедро вам
Метнет сверканий зерна
Обломок янтаря,-
Да щедро вам
Метнет златые зерна
Златистая заря,-
Вершиной там,
Вершиной в ночи черной
Вскипайте, как моря...
Кругом, кругом
Зрю отблеск золотистый
Закатных янтарей,
А над ручьем
Полет в туман волнистый
Немых нетопырей...
Небытием
Пади, о полог мглистый,-
Сойди, о ночь,- скорей!
Апрель 1907
Москва
Кольцо
И ночь, и день бежал. Лучистое кольцо
Ушло в небытие.
Ржаной, зеленый вал плеснул в мое лицо -
В лицо мое:
"Как камень, пущенный из роковой пращи,
Браздя юдольный свет,
Покоя ищешь ты. Покоя не ищи.
Покоя нет.
В покое только ночь. И ты ее найдешь.
Там - ночь: иди туда..."
Смотрю: какая скорбь. Внемлю: бушует рожь.
Взошла звезда.
В синеющую ночь прольется жизнь моя,
Как в ночь ведет межа.
Я это знал давно. И ночь звала меня,
Тиха, свежа,-
Туда, туда...
Май 1907
Петровское
Жалоба
Сырое поле, пустота,
И поле незнакомо мне.
Как бьется сердце в тишине!
Какие хладные места!
Куда я приведен судьбой?..
В пустынный берег бьет Коцит;
И пена бисерной каймой
В прибрежных голышах бежит.
Свежеет... Плещется прибой;
В кудрявой пене темных волн,
Направленный самой судьбой
Ко мне причалил утлый челн.
Меня влекут слепые силы
В покой отрадный хладных стран; -
И различаю сквозь туман
Я закоцитный берег милый.
Рыдают жалобные пени,
Взлетает гребень на волне,
Безгласные, немые тени
Протягивают руки мне.
Багровые лучи Авроры
Сурово озаряют твердь.
Уныло поднимаю взоры,
Уныло призываю смерть...
Февраль 1909
Бобровка
ДУМЫ
Рок
Твердь изрезая молньи жгучей
Копиевидным острием,
Жизнь протуманилась - и тучей
Ползет в эфире голубом.
Всклубились прошлые годины
Там куполами облаков.
А дальше - мертвые стремнины
В ночь утопающих веков.
За жизнь, покрытую обманом,
Ужалит смертью огневой
Повитый ледяным туманом
Тучегонитель роковой.
Восстанет из годин губитель
В тумане дымно грозовом,
Чтоб в поднебесную обитель
Тяжелый опрокинуть гром.
Копиеносец седовласый,
Расплавленное копие,
В миг изрывая туч атласы,
На сердце оборви мое.
Июль 1908
Дедов.
ПОСВЯЩЕНИЯ
Льву Толстому
Ты - великан, годами смятый,
Кого когда-то зрел и я -
Ты вот бредешь от курной хаты,
Клюкою времени грозя.
Тебя стремит на склон горбатый
В поля простертая стезя.
Падешь ты, как мороз косматый,
На мыслей наших зеленя.
Да заклеймит простор громовый
Наш легкомысленный позор!
Старик лихой, старик пурговый
Из грозных косм подъемлет взор,-
Нам произносит свой суровый.
Свой неизбежный приговор.
Упорно ком бремен свинцовый
Рукою ветхою простер.
Ты - молний лязгнувшее Время
Как туча градная склонен:
Твое нам заслоняет темя
Златистый, чистый неба склон,-
Да давит каменное бремя
Наш мимолетный жизни сон...
Обрушь его в иное племя,
Во тьму иных, глухих времен.
1908
Серебряный Колодезь
Э. К. Метнеру
(Письмо)
Старинный друг, моя судьбина -
Сгореть на медленном огне...
На стогнах шумного Берлина
Ты вспомни, вспомни обо мне.
Любимый друг, прости молчанье -
Мне нечего писать; одно
В душе моей воспоминанье
(Волнует и пьянит оно) -
Тяжелое воспоминанье...
Не спрашивай меня... Молчанье!..
О, если б...
...Помню наши встречи
Я ясным, красным вечерком,
И нескончаемые речи
О несказанно дорогом.
Бывало, церковь золотится
В окне над старою Москвой,
И первая в окне ложится,
Кружась над мерзлой мостовой,
Снежинок кружевная стая...
Уединенный кабинет,
И Гете на стене портрет...
О, где ты, юность золотая?
Над цепью газовых огней
Пурга уныло песнь заводит...
К нам Алексей Сергеич входит,
Лукаво глядя из пенснэ,
И улыбается закату...
Будя в душе напев родной,
Твой брат C-mol"ную сонату
Наигрывает за стеной...
Последние аккорды коды
Прольются, оборвутся вдруг...
О, если б нам в былые годы!
Перенестись, старинный друг!
Еще немного - помелькает
Пред нами жизнь: и отлетит -
Не сокрушайся: воскресает
Всё то, что память сохранит.
Дорога от невзгод к невзгодам
Начертана судьбой самой...
Год минул девятьсот восьмой: -
Ну, с девятьсот девятым годом!..
Январь 1909
Москва
КОРОЛЕВНА И РЫЦАРИ
Шут
Баллада
1
Есть край, где старый
Замок
В пучину бьющих
Вод
Зубцами серых
Башен
Глядит - который
Год!
Его сжигает
Солнце;
Его дожди
Секут...
Есть королевна
В замке,
И есть горбатый
Шут!
Докучно
Вырастая
На выступе
Седом,-
Прищелкивает
Звонко
Трескучим
Бубенцом.
Струею красной
В ветер
Атласный плащ
Летит: -
На каменных
Отвесах
Подолгу шут
Сидит;
И долго, долго
Смотрит
На запад
Огневой;
В вечерние
Туманы
Колпак подкинет
Свой.
Из каменных
Пробоин
Взлетает стая
Сов,
Когда несется
С башни
Трубы далекой
Рев.
2
В тяжелый, знойный полдень,
Таясь
В тени
Аркад,-
Выходит королевна
Послушать
Треск
Цикад.
Из
Блещущих
Травинок,
Из росянистых пней,-
Небесною коронкой
Цветок
Смеется
Ей.
Едва
Она
Сломала
Высокий стебелек,-
"О
Королевна,
Вспомни",-
Пролепетал цветок;
Едва
Она
Сломала
Высокий стебелек,-
Кипучею струею
Ей в очи
Брызнул
Сок.
Блестя, запели воды -
Окрестность,
Луг,
Цветы...
Запел
Старинный
Ветер:
"О вспомни, вспомни ты!"
Прошел родимый замок,
Как облако над ней:
Зубцами
Старых
Башен
Растаял
В бездне
Дней...
3
За порослью лиловою грозился
Старый
Шут:
Над ней, как адский
Пламень,
Мелькнул
Его
Лоскут...
На солнечные травы
Упала тень горбом:
И
Теневые
Руки -
Качались
Над
Цветком!..
Беззвучно колыхалась
Хохочущая
Запели:
"Забудь,
Забудь,
Забудь!"
На башенных оконцах
Блеснули
Огоньки;
Как змеи
Шелестели
В тяжелый
Зной
Листки.
Горбатый,
Серый
Замок
Над лугом в белый день
Крылом - нетопыриным
Развеял
Злую
Тень.
Очнулась королевна:
Всему -
- Конец,
Конец!..
Разбейся же, -
- О сердце! -
Трескучий
Бубенец...
Ты -
- Одуванчик -
Счастье:
Пушинкой облетай!
Пошла,
Роняя
Слезы
На белый горностай.
Отмахиваясь веткой
От блещущих стрекоз,-
За ней
Седой
Насмешник -
Тяжелый
Шлейф
Понес
Качались
Стебелечки
Пленительных
Вербен
Между атласных
Черных,
Обтянутых
Колен.
4
Поток
Рыдает
Пеной,
Клокочет
Бездной
Дней...
В решетчатые окна
Влетает сноп огней.
Расплачется в воротах
Заржавленный засов:
Пернатый,
Ясный
Рыцарь
Летит
Из тьмы
Веков.
Конем
Кидаясь
В солнце
Над пенистым ручьем,-
Гремит трубою в ветер,
Блистает
Вдаль
Копьем.
Дрожащий
Луч
Играет,
Упав из-за плеча,
Голубоватой сталью
На
Острие
Меча.
И
Бросило
Забрало
Литое серебро
Косматым
Белым
Дымом
Летящее перо.
Плещется попона
За
Гривистым конем -
Малиновым,
Тяжелым,
Протянутым
Крылом.
5
Есть край,
Где старый
Замок
В пучину
Бьющих
Вод
Зубцами
Серых
Башен
Глядит -
Который
Год!
Его сжигает
Солнце,
Его дожди
Секут...
Есть
Королевна
В замке
И есть
Горбатый
Шут.
С вершины мшистой
Башни
Гремит в закат
Труба,-
И над мостом
Чугунным
Мелькает тень
Горба:
То за стеной зубчатой
Докучный бег
Минут
Трещоткой деревянной
Отсчитывает
Шут.
О королевна, близко
Спасение твое:
В чугунные ворота
Ударилось копье!
1911
Боголюбы
{{***}}
И опять, и опять, и опять -
Пламенея, гудят небеса...
И опять,
И опять,
И опять -
Меченосцев седых голоса.
Над громадой лесов, городов,
Над провалами облачных гряд -
- Из веков,
Из веков,
Из веков -
Полетел меднобронный отряд.
Выпадают громами из дней...
Разрывается где-то труба:
На коней,
На коней,
На коней!
Разбивают мечами гроба.
Из расколотых старых гробов
Пролетает сквозною струей -
Мертвецов,
Мертвецов
Мертвецов -
Воскресающий, радостный рой!
1911
Боголюбы
Голос прошлого
1
В веках я спал... Но я ждал, о Невеста,-
Север моя!
Я встал
Из подземных
Зал:
Спасти -
Тебя,
Тебя!
Мы рыцари дальних стран: я - рог,
Гудящий из тьмы...
В сырой,
В дождевой
Туман -
Несемся
На север -
Мы.
На крутые груди коней кидается
Чахлый куст...
Как ливень,
Потоки
Дней,-
Как бури,
Глаголы
Уст!
Плащ - семилетием звезд слетает
В туман: с плеча...
Тяжелый,
Червонный
Крест -
Рукоять
Моего
Меча.
Его в пустые края вознесла
Стальная рука
Секли
Мечей
Лезвия -
Не ветер:
Года,
Века!
2
Тебя
С востока
Мы -
Идем
Встречать
В туман:
Верю,- блеснешь из тьмы, рыцарь
Далеких стран:
Слышу
Топот
Коней...
Зарей
Багрянеет
Куст...
Слетает из бледных дней призыв
Гремящих уст.
Тяжел
Железный
Крест...
Тяжела
Рукоять
Меча...
В туман окрестных мест дымись,
Моя свеча!
Верю,-
В года,
В века,-
В пустые
Эти
Края
Твоя стальная рука несет
Удар копья.
1911
Боголюбы
Близкой
Мне цветы и пчелы влюбленные
рассказали не сказку - быль.
1
В окнах месяц млечный.
Дышит тенями ниш.
Однообразно, извечно -
Шепчет
Темная
Тишь.
Золотая свеча дымится
В глухую мглу.
Королевне не спится:
- Королевна
Берет
Иглу.
Много в лесу далеком,
Много погибло душ!
Рыцарь,
Разбитый
Роком,-
Канул в лесную глушь...
Плачут в соснах совы
(Поняла роковую весть) -
Плачут -
В соснах -
Совы:
"Было, будет, есть!"
Встала (дрогнули пяльца) -
Сосчитала
Бег
Облаков -
И расслышала зов скитальца
Из суровых сосновых лесов.
Вспыхнул свет из оконца
В звездную,
В синюю
В ночь,-
Кинулись: струи солнца...
Кинулись тени: прочь!
2
Глянул
Замок
С отвеса,
Рог из замка гремит:
Грозные
Гребни
Леса
Утро пламенит.
Рыцарь
В рассветных
Тенях
Скачет не в сказку - в быль:
На груди, на медных коленях,
На гребенчатом
Шлеме -
Пыль!..
Ждет его друг далекий
С глубиной
Голубою
Глаз,
Из которой бежит на щеки
Сквозной
Слезой
Алмаз.
Он нашел тебя, королевна!
Он расслышал светлую весть!
Поет
Глубина
Напевно:
"Будет,
Было,
Есть!"
1911
Боголюбы
{{***}}
Вы - зори, зори! Ясно огневые,
Как старое, кровавое вино,-
Пусть за плечами нити роковые
Столетий старых ткет веретено.
Лежу в траве на луге колосистом,
Бьется с трепетом кольцо
Из легких трав:
То змея червонным свистом
Развивается, из легких трав -
В лицо!
Обвейся, жаль!
Восторгом ядовитым
Отравлен я; мне ожерельем будь!
Мою печаль
Восторгом ядовитым
Ты осласти и - ввейся в грудь.
Ты - золотое, злое ожерелье!
Обвей меня: целуй меня -
Кусай меня,
Змея!..
О, странное веселье!
О, заря!
Вещий сон
Струит ручей струи из бирюзы
Через луга и розовые мяты,-
В пустой провал пережитой грозы,
В осеребренные туманом скаты,
Ручей, разговорись - разговорись!
Душа моя, развеселись: воскресни!
И вот - извечно блещущая высь!
И вот - извечно блещущие песни!
Старинный друг, освободи меня
Пылающей, пылающей судьбою.
Пылай во мне, как... языки огня,
Пылай во мне: я полн судьбой - Тобою.
Прими меня: не отвергай! Я - здесь,
Друг сказочный, полузабытый, милый...
Как хорошо! И - блещущая высь!..
И - над душой невидимые силы!..
Апрель 1909
Москва
Вечер
На небе прордели багрянцы.
Пропели и - нежно немели;
Проглядные, ясные глянцы,
Стеклясь, зеленея, звездели.
Моргнули на туче летучей,
Текуче блеснув, бриллианты...
Попадая палицами в тучи,
Где-то прогоготали гиганты...
Шипучею пеной кипели
Певучие струи: в туманы...
Лохматясь, лиловые ели
Кидались в лиловые страны.
В просторы сырых перепутий,
Ввиваясь, бежали дороги,
Где тусклые сумерки мутей
Прорезывали... рогороги.
1909
Москва
ЗВЕЗДА
Христиану Моргенштерну *
Ты надо мной - немым поэтом -
Голубизною глаз блеснул,
И засмеявшись ясным светом,
Сквозную руку протянул.
В воспоминанье и доныне
Стоишь святыней красоты -
Т_ы в р_о_к_о_в_о_й м_о_е_й г_о_д_и_н_е:
У р_о_к_о_в_о_й с_в_о_е_й ч_е_р_т_ы **.
Тебя, восставшего из света,
Зовет в печали ледяной -
Перекипевшая планета,
Перегремевшая войной;
В часы возмездия подъявший
Свой созвездия над ней -
В тысячелетья просиявший
Тысячесветием огней,-
К_а_к и т_о_г_д_а, во мне воскресни,
Воспламенясь, ко мне склони
Свои просвеченные песни
В грозой отмеченные дни.
Август 1918
Москва
* "Моргенштерн" значит "Звезда утра".
** С Христианом Моргенштерном автор встретился за 2 месяца до его
смерти.
Война
Разорвалось затишье грозовое...
Взлетает ввысь громовый вопль племен.
Закручено всё близкое, родное,
Как столб песков в дали иных времен.
А - я, а - я?.. Былое без ответа...
Но где оно?.. И нет его... Ужель?
Невыразимые,- зовут иных земель
Там волны набегающего света.
Октябрь 1914
Арлесгейм
А. М. Поццо
Пройдем и мы: медлительным покоем
В полет минут.
Проходит всё: часы полночным боем
По-прежнему зовут.
Страна моя, страна моя родная!
Я - твой, я - твой:
Прими меня, рыдая... И не зная!
Покрой сырой травой.
Разгулом тех же пламенных закатов
Гори в груди,
Подъявши стаи зарев и набатов...
Зови Его,- гуди!
Пусть мы - в ночи! Пусть - ночи бездорожий!
Пусть - сон и сон!..
В покое зорь и в предрассветной дрожи
За ночью - Он!
Март 1916
Дорнах
А. М. Поццо
Я слышал те медлительные зовы...
И - Ты...
И вот зовут... Ждет, Кто-то, Бирюзовый,
У роковой черты.
И там - в окне - прорезались Вогезы.
И там - в окне -
Отчетливо грохочут митральезы...
Пора - тебе и мне!
И я стою, шепча слова молитвы...
Судьба - веди!
Ты - в грохоты неумолимой битвы,
О Господи, сойди!
Свод неба тот же - бледно-бирюзовый...
И там - набат!
Идет - туда: в молитвы, в зори, в зовы,
В грома, в рои гранат.
Июль 1916
Дорнах
Шутка
В
Долине
Когда-то
Мечтательно
Перед
Вами
Я,-
Старый
Дурак,-
Игрывал
На
Мандолине.
Вы -
Внимали
Старательно.
И -
- Стародавний Зодиак.
Как-то
Избили
И
Выгнали
Меня
Из
Цирка
В
Лохмотьях
И
В
Крови
Вопиющего -
- О Боге!
- Боге!
- Боге!
И
О -
- Вселенской любви.
Вы
Случайно
Встретили
Поющего
Паяца -
Постояли,
Послушали
Пение.
Вы -
Отметили
Дурацкий
Колпак.
Вы -
Сказали
Внимательно:
- "Это -
Путь
Посвящения..."
Вы -
Мечтательно
Уставились
В -
- Зодиак.
Декабрь 1915
Дорнах
Декабрь 1916 года
Из душных туч, змеясь, зигзаг зубчатый
Своей трескучею стрелой,
Запламенясь, в разъятые Палаты
Ударил, как иглой.
Светясь, виясь, в морозный морок тая,
Бросает в небо пламена
Тысячецветным светом излитая,
Святая Купина.
Встань, возликуй, восторжествуй, Россия!
Грянь, как в набат,-
Народная, свободная стихия
Из града в град!
18 декабря 1916
Москва
А. М. Поццо
Глухой зимы глухие ураганы
Рыдали нам.
Вставали нам - моря, народы, страны...
Мелькали нам -
Бунтующее, дующее море
Пучиной злой,
Огромные, чудовищные зори
Над мерзлой мглой...
И сонная, бездонная стихия
Топила нас,
И темная, огромная Россия
Давила нас.
О, вспомни, брат: грома, глаголы, зовы,
И мор, и глад
О, вспомни ты: багровый и суровый
Пылал закат.
В глухие тьмы хладеющие длани
Бросали мы.
В глухие тьмы братоубийств и браней
Рыдали мы.
И звали мы спасительные силы
Заветных снов...
И вот опять - медлительный и милый
Ответный зов.
Июль 1918
Москва
К России
Россия - Ты?.. Смеюсь и умираю,
И ясный взор ловлю...
Невероятная, Тебя - (я знаю) -
В невероятности люблю.
Опять в твои незнаемые муки
Слетает разум мой:
Пролейся свет в мои немые руки,
Глаголющие тьмой.
Как веющие, тающие маки,
Мелькающие мне -
Как бабочки, сияющие знаки
Летят на грудь ко мне.
Судьбой - (Собой) - ты чашу дней наполни
И чашу дней испей.
Волною молний душу преисполни,
Мечами глаз добей.
Я - знаю всё... Я ничего не знаю.
Люблю, люблю, люблю.
Со мною - Ты... Смеюсь и умираю.
И ясный взор ловлю.
Май 1918
Москва
Антропософии
Над ливнем лет,
Над тьмою туч
Ты - светлый свет.
И - летний луч.
Как вешний яд
Неотразим!
И ясный взгляд
Невыразим!
Живой алмаз
Блестит из глаз: -
Алмазит даль,
Поит печаль.
Мой вешний свет,
Мой светлый цвет,-
Я полн Тобой,
Тобой - Судьбой.
Июль 1918
Москва
"Я"
В себе,- собой объятый
(Как мглой небытия),-
В себе самом разъятый,
Светлею светом "я".
В огромном темном мире
Моя рука растет;
В бессолнечные шири
Я солнечно простерт -
И зрею, зрею зовом
"Воистину воскрес" -
В просвете бирюзовом
Яснеющих небес.
Березы в вешнем лесе,
Росея в серебре,-
Провеяли "воскресе"
На розовой заре...
"Я" - это Ты, Грядущий
Из дней во мне-ко мне -
В раскинутые кущи
Над "Ты Еси на не-бе-си!"
Декабрь 1917
Дедово
Воспоминание
Мы - ослепленные, пока в душе не вскроем
Иных миров знакомое зерно.
В моей груди отражено оно.
И вот - зажгло знакомым, грозным зноем.
И вспыхнула, и осветилась мгла.
Всё вспомнилось - не поднялось вопроса:
В какие-то кипящие колеса
Душа моя, расплавясь, протекла.
Май 1914
Арлесгейм
Сестре Антропософии
Слышу вновь Твой голос голубой,
До Тебя душой не достигая:
Как светло, как хорошо с Тобой,
Ласковая, милая, благая.
Веют мне родные глубины
Лепестками персикова цвета,
Благовонным воздухом весны,
Пряными роскошествами лета.
Июнь 1918
Москва
Тело стихий
В лепестке лазурево-лилейном
Мир чудесен.
Всё чудесно в фейном, вейном, змейном
Мире песен.
Мы - повисли,
Как над пенной бездною ручей.
Льются мысли
Блеснами летающих лучей.
Октябрь 1916
Москва
Встречный взгляд
Танка
Медовый цветик сада
Шлет цветику свой стих...
Две пчелки вылетают
Из венчиков: два взгляда
Перекрестились в них.
Май 1918
Москва
Крылатая душа
Танка
Твоих очей голубизна
Мне в душу ветерком пахнула:
Тобой душа озарена...
Вот вешним щебетом она
В голубизну перепорхнула.
Май 1918
Москва
Вода
Танка
А вода? Миг - ясна...
Миг - круги, ряби: рыбка...
Так и мысль!.. Вот - она...
Но она - глубина,
Заходившая зыбко.
Июнь 1916
Дорнах
Жизнь
Танка
Над травой мотылек -
Самолетный цветок...
Так и я: в ветер - смерть -
Над собой - стебельком -
Пролечу мотыльком.
Июнь 1916
Дорнах
Лазури
Танка
Н. А. Залшупиной
Светлы, легки лазури...
Они - черны, без дна;
Там - мировые бури.
Так жизни тишина:
Она, как ночь, черна.
Июнь 1916
Дорнах
Асе
(а-о)
Снеговая блистает роса:
Налила серебра на луга;
Жемчугами дрожат берега;
В светлоглазых алмазах роса.
Мы с тобой - над волной голубой,
Над волной - берегов перебой;
И червонное солнца кольцо:
И - твое огневое лицо.
Сентябрь 1913
Христиания
"Я" и "Ты"
Говорят, что "я" и "ты" -
Мы телами столкнуты.
Тепленеет красный ком
Кровопарным облаком.
Мы - над взмахами косы
Виснущие хаосы.
Нет, неправда: гладь тиха
Розового воздуха,-
Где истаял громный век
В легкий лепет ласточек,-
Где, заяснясь, "я" и "ты" -
Светлых светов яхонты,-
Где и тела красный ком
Духовеет облаком.
1918
Москва
Антропософам
С любовью и благодарностью
М. В. Сабашниковой
Мы взметаем в мирах неразвеянный прах,
Угрожаем обвалами дремлющих лет;
В просиявших пирах, в набежавших мирах
Мы - летящая стая хвостатых комет.
Пролетаем в воздушно-излученный круг:
Засветясь, закрутясь, заплетаяся в нем -
Лебединый, родимый, ликующий звук
Дуновеньем души лебединой поймем.
Завиваем из дали спирали планет;
Проницаем туманы судьбин и годин;
Мы - серебряный, зреющий, веющий свет
Среди синих, любимых, таимых глубин.
Февраль 1913
Москва
Младенцу
Играй, безумное дитя,
Блистай летающей стихией:
Вольнолюбивым светом "Я",
Явись, осуществись,- Россия.
Ждем: гробовая пелена
Падет мелькающими мглами;
Уже Небесная Жена
Нежней звездеет глубинами,-
И, оперяясь из весны,
В лазури льются иерархии;
Из легких крыльев лик Жены
Смеется радостной России.
Март 1918
Москва
Родине
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия,-
Безумствуй, сжигая меня!
В твои роковые разрухи,
В глухие твои глубины,-
Струят крылорукие духи
Свои светозарные сны.
Не плачьте; склоните колени
Туда - в ураганы огней,
В грома серафических пений,
В потоки космических дней!
Сухие пустыни позора,
Моря неизливные слез -
Лучом безглагольного взора
Согреет сошедший Христос.
Пусть в небе - и кольца Сатурна,
И млечных путей серебро,-
Кипи фосфорически бурно,
Земли огневое ядро!
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня.
Россия, Россия, Россия -
Мессия грядущего дня!
Август 1917
Поворота
Чаша времен
Открылось!
Весть весенняя!
Удар молниеносный!
Разорванный, пылающий, блистающий покров:
В грядущие,
Громовые
Блистающие весны,
Как в радуги прозрачные, спускается - Христос.
И голос
Поднимается
Из огненного облака:
"Вот чаша благодатная, исполненная дней!"
И огненные
Голуби
Из огненного воздуха
Раскидывают светочи, как два крыла, над ней.
Июнь 1914
Арлесгейм
Антропософии
Из родников проговорившей ночи
В моем окне
Нежданные, мерцающие очи
Восходят мне.
Блистает луч из звездной рукояти,
Как резвый меч;
Мой бедный ум к ногам смущенных братий
Слетает с плеч.
Я - обезглавлен в набежавшем свете
Лучистых глаз.
Меж нами - Он, Неузнанный и Третий:
Не бойтесь нас.
Мы - вспыхнули, но для земли - погасли.
Мы - тихий стих.
Мы - образуем солнечные ясли.
Младенец - в них.
Слепую мглу бунтующей стихии
Преобрази.
Я не боюсь: влекут, Христософия,
Твои стези.
Ты снилась мне, светясь... когда-то, где-то...
Сестра моя!
Люблю Тебя: Ты - персикова цвета
Цветущая заря.
Как вешний вихрь, гласят неумолимо -
Гласят в голубизне -
Твои слова, пронесшиеся мимо,
Но сказанные мне.
В свои глаза - сплошные синероды
Меня возьми;
Минувшие, глаголющие годы
Мои уйми.
В Твоих глазах блистают: воды, суши,
Бросаюсь в них:
Из глаз Твоих я просияю в души,
Как тихий стих.
И сердце - обезумевшая птица -
В немой мольбе
Пусть из груди - разорванной темницы -
Летит к Тебе.
Мы - вспыхнувшие, вспыхнувшие дети -
В нежданный час:
Меж нами - Он, Неузнанный и Третий:
Не бойтесь нас!
Март 1918
Москва
Христиану Моргенштерну
От Ницше - Ты, от Соловьева - Я:
Мы в Штейнере перекрестились оба...
Ты - весь живой звездою бытия
Мерцаешь мне из... кубового гроба.
Свергается стремительно звезда,
Сверкая в ослепительном убранстве: -
За ней в обетованный край,- туда -
Пустынями сорокалетних странствий!
Расплавлены карбункул и сапфир
Над лопнувшей трубою телескопа...
Тысячекрылый, огнекрылый мир!
Под ним - испепеленная Европа!..
Взлетаем над обманами песков,
Блистаем над туманами пустыни...
Антропософия, Владимир Соловьев
И Фридрих Ницше - связаны: отныне...
От Ницше - Ты, от Соловьева - Я;
Отныне будем в космосе безмерном:
Ты - первозванным светом бытия,
Я - белым "Христианом Моргенштерном".
Октябрь 1918
Москва
СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ОСНОВНЫЕ СБОРНИКИ
Гимн Солнцу
Пусть говорят слепцы, что замолчали наши лиры,
Пусть говорят слепцы, что смерть нам всем грозит.
Что ей повержены гражданские кумиры,
Что прежний идеал поруган и разбит
Что средь пустынного, мучительного ада
Желанный луч не заблестит для нас,
Что мы в бездействии погибнем без возврата,
Что путь наш тьмой покрыт, что свет давно погас...
Опять настанет день, и он не за горами,
Когда коснемся мы до радужных высот,
Когда с рыданьями и сладкими слезами,
В ночи перед собой, увидя свет, народ
Восторженно помчится за мечтами
К востоку светлому вперед.
И солнце дивное из дали к нам проглянет,
Стенанья радости на запад полетят,
И крест, поверженный, торжественно восстанет,
И гимн, под гром небес, перед востоком грянет,
И херувимы к нам слетят.
Пред миллионами коленопреклоненных
Покажется Христос из туч воспламененных.
Июль 1897
Даниловна
Подражание Гейне
Таинственной, чудною сказкой
Над прудом стояла луна
Вся в розах, с томительной лаской
Его целовала она.
Лучи золотые дрожали
На легкой, чуть слышной волне.
Огромные сосны дремали,
Кивая, в ночной тишине.
Тихонько шептались, кивая,
Жасмины и розы с тоской.
Всю ночь просидели, мечтая,
Они над зеркальной водой...
С востока рассветом пахнуло.
Огнем загорелась волна.
В туманах седых потонула
Ночная царица луна.
Веселые пташки проснулись.
Расстались на долго они.
И вот с той поры потянулись
Для них беспросветные дни...
И часто, и долго весною,
Когда восходила луна,
Бывало, над прудом с тоскою,
Вся в розах, сидела она.
И горькая жалоба сосен
Тиха, безнадежно была.
И много обманчивых вёсен
Над прудом она провела...
Ноябрь 1898
Москва
Подражание Бодлеру
О! Слушали ли вы
Глухое рокотанье
Меж пропастей тупых?
И океан угроз
Бессильно жалобных?
И грозы мирозданья?
Аккорды резкие
Невыплаканных слез?
О! Знаете ли вы
Пучину диссонансов,
Раскрытую, как пасть,
Между тернистых скал?
И пляску бредную
Уродливых кадансов?
И тихо плачущий
В безумстве идеал?
Октябрь 1899
Москва.
В лодке
Лодка скользила вдоль синих озер
Ранней весной...
Волны шумели... Твой тающий взор
Робко блуждал среди синих озер...
Был я с тобой...
Там... где-то в небе... гряда дымных туч
Рдела огнем,
Точно цепь льдистых, сверкающих круч,
А не холодных, блуждающих туч,
Тающих сном.
Ах, мы сидели как будто во сне!..
Легкий туман
Встал, точно сказка о нашей весне...
...Ты засыпала, склонившись ко мне...
Призрак! Обман!..
Годы прошли... Я устал... Я один...
Годы прошли...
Лодка скользит вдоль озерных равнин.
Вместо багрянцем сверкающих льдин -
Тучи вдали...
Весь я согнулся... усталый... больной...
Где же ты... друг?
Над равнодушной, холодной волной
Вьется туман, точно призрак седой...
Где же ты, друг?
Декабрь 1900
Идеал
Я плакал безумно, ища идеал,
Я струны у лиры в тоске оборвал...
Я бросил в ручей свой лавровый венок...
На землю упал... и кровавый цветок
Сребристой росою окапал меня...
...Увидел я в чаще мерцанье огня:
То фавн козлоногий, усевшись на пне,
Закуривал трубку, гримасничал мне,
Смеялся на горькие слезы мои,
Кричал: "Как смешны мне страданья твои..."
Но я отвернулся от фавна, молчал...
И он, уходя, мне язык показал;
Копытом стуча, ковылял меж стволов.
Уж ночь распростерла свои звездный покров...
-----
Я плакал безумно, ища идеал,
Я струны у лиры в тоске оборвал.
"О, где же ты, счастье!.." Цветок кровяной
Беззвучно качнулся, поник надо мной...
Обход совершая, таинственный гном
Внезапно меня осветил фонарем
И, видя горючие слезы мои,
Сказал: "Как смешны мне страданья твои..."
Но я отвернулся от гнома, молчал...
И он, одинокий, свой путь продолжал.
-----
Я плакал безумно, ища идеал...
Я струны у лиры в тоске оборвал...
И ветер вздохнул над уснувшей сосной,
И вспыхнул над лесом рассвет золотой...
Гигант - вечный странник - куда-то спешил;
Восток его радостный лик золотил...
Увидел меня, головой мне кивнул,
В восторге горячем руками всплеснул
И криком окрестность потряс громовым:
"Что было - прошло, разлетелось, как дым!..
Что было - не будет! Печали земли
В туманную Вечность, мой брат, отошли..."
Я красный цветок с ликованьем сорвал
И к пылкому сердцу его прижимал...
Август 1901
На границе между Перимской
и Феотирской церковью
(см. Откр. Иоанна)
1
Редеет с востока неверная тень...
Улыбкой цветет наплывающий день...
А там, над зарею, высоко, высоко
Денницы стоит лучезарное око.
И светит на фоне небес голубом,
Сверкая серебряно-белым лучом...
2
Великий полудень... как прежде, я царь...
И мне воздвигают, как прежде, алтарь...
И жаждущих толпы стекаются снова...
И ждут от царя всепобедного слова...
На троне тяжелом сижу - полубог,-
. . . . . . . . . . . . . . . . .
На кудри возложен огнистый венок,
Как кровь, на парче моей белой рубины!
На грудь и на плечи ложатся седины,
Алмаз серебрится в кудрях, как роса
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Над храмом темней и темней небеса...
3
Как Бог, восседаю на троне моем,
Сердца прожигаю лучистым огнем,
Зову, вызываю я Нового Духа,
Как гром и как буря, те речи для слуха.
Мой жрец седовласый, кадилом звеня,
Ко мне подошед и кадит на меня...
И я продолжаю сзывать в фимиаме
И шепот, и ропот, и вздохи во храме...
Мой жрец седовласый в испуге дрожит,
Снимает венец и из храма бежит...
4
Над морем погасла заря золотая -
Над лесом восходит луна огневая...
Над храмом простерта туманная ночь.
...Я кончил... И толпы отхлынули прочь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Один я, как прежде!.. Один и покинут.
Венец мой огнистый на брови надвинут...
Стою, потрясая железным жезлом...
Погасли лампады во храме моем...
1901
Петербург
"Знание"
Боялся я, что тайну вдруг открою
За гранью бытия.
С огнем в руках за дверью роковою,
Дрожал, боялся я.
И вот в колодезь ужаса я глянул.
Я утонул.
Дверь распахнулась... Мрак оттуда прянул.
Свечу задул.
И ничего... И только мрак со мною...
И ничего...
Да, я _узнал_... Но _знанья_ не открою
Я своего.
Пусть шепчут мне: "Я вижу привидений
Бездонно-грозный знак!.."
Я посмотрю без страха, без волнений,
Но с грустию на мрак.
Март 1903
Попрошайка
Крыши. Камни. Пыль. Звучит
Под забором ругань альта
К небу едкий жар валит
Неостывшего асфальта.
Стен горячих вечный груз.
Задыхается прохожий.
Оборванец снял картуз.
Смотрит палец из калоши.
"Сударь, голоден, нет сил,
Не оставьте богомольца.
На руках и я носил
Золотые кольца.
Коль алтын купец дает,
Провожу в ночлежке ночь я..."
Ветерок, дохнув, рванет
На плечах иссохших клочья.
На танцующую дрянь
Поглядел купец сурово:
"Говорят тебе, отстань,
Позову городового!.."
Стены. Жар. В зубах песок.
Люди. Тумбы. Гром пролеток.
Шелест юбок. Алость щек
Размалеванных красоток.
1904
Старинному врагу
В. Б.
Ты над ущельем, демон горный,
Взмахнул крылом и застил свет.
И в туче черной, враг упорный,
Стоял. Я знал: пощады нет -
И длань воздел - и облак белый
В лазурь меня - в лазурь унес...
Опять в эфирах, вольный, смелый,
Омытый ласковостью рос.
Ты несся ввысь со мною рядом,
Подобный дикому орлу.
Но, опрокинут тяжким градом,
Ты пал, бессильный, на скалу.
Ты пылью встал. Но пыль, но копоть
Спалит огонь, рассеет гром.
Нет, не взлетишь: бесцельно хлопать
Своим растрепанным крылом.
Моя броня горит пожаром.
Копье мне - молнья. Солнце - щит.
Не приближайся: в гневе яром
Тебя гроза испепелит.
/9 декабря 1904/
Гроза в горах
Какой-то призрак бледный, бурный,
В седом плаще оцепенев,
Как в тихий пруд, в полет лазурный
Глядит, на дымный облак сев.
А в дымных клубах молньи точит
Дробящий млат на ребрах гор.
Громовым грохотом хохочет
Краснобородый, рыжий Тор.
Гудит удар по наковальне.
И облак, вспыхнув, загремел.
И на утес понесся дальний,
Змеясь, пучок огнистых стрел.
В провал летит гранит разбитый
И глухо ухает на дне,
И с вольным воем вихрь несытый
Туманы крутит в вышине.
/1905/
Злая страсть
Я полна истомы страстной,
Я - царица, ты - пришлец.
Я тебе рукою властной
Дам мой царственный венец.
Горстью матовых жемчужин
Разукрашу твой наряд.
Ты молчишь? Тебе не нужен
Мой горящий пылкий взгляд?
Знай, одежда совлечется
С этих стройных, белых плеч.
В тело нежное вопьется
Острым жалом длинный меч.
Пусть меня затешат муки,
Пыток знойная мечта,
Вздернут матовые руки
К перекладине креста.
Черный раб тебе пронижет
Грудь отравленным копьем,
Пусть тебя и жжет, и лижет
Огнь палящим языком.
Ленты дымнозолотые
Перевьют твой гибкий стан.
Брызнут струи огневые
Из горящих, свежих ран.
Твои очи - незабудки,
Твои зубы - жемчуга.
Ты молчишь, холодный, жуткий,
Помертвевший, как снега.
Ты молчишь. В лазурном взгляде
Укоризна и вопрос.
И на грудь упали пряди
Золотых твоих волос.
Палачи, вбивайте гвозди!
Кровь струей кипящей льет;
Так вино из сочных гроздий
Ярким пурпуром течет.
В желтой палке искра тлела,
Пламя змейкой завилось,
Бледно-мраморное тело
Красным отблеском зажглось.
Миг еще - бессильно двинешь
Попаленной головой,
С громким воплем к небу вскинешь
Взор прозрачно-голубой.
Миг еще - и, налетая,
Ветер пламя колыхнет,
Вьет горящий столб, взлетая,
Точно рдяный водомет.
В дымном блеске я ослепла.
Злая страсть сожгла мне кровь.
Ветер, серой горстью пепла
Уноси мою любовь!
Из чужого прибыл краю.
Мое счастье загубил.
Кто ты был, почем я знаю,
Если б ты меня любил,
Отдалась твоей я вере б,
Были б счастливы вдвоем...
Ты не смейся, желтый череп,
Надо мной застывшим ртом.
/1906/
Месть
О, вспомни -
Исколоты ноги:
Дожди,
Гололедица, град!
Допрос: ты - вернулась
С дороги
С экспрессом к себе
В Петроград.
- "Предательница!.."
Запахнулся
В изношенный
В серый халат,-
И шел по годинам...
Очнулся -
У двери проклятых
Палат.
В окошко
Ударится камень,
И врубится
В двери топор; -
Из окон разинется
Пламень
От шелковых кресел и
Штор.
Фарфор,
Изукрашенный шандал
Все -
К чертовой матери, все!..
Жестокий, железный мой
Кандал -
Ударится в сердце
Твое
1906
Любовники
А. А. Курсинскому
По вечерам с фельдшерицей
Гуляющий,
Девицей
Жалкою,-
Помавающий
Палкою -
Села скромный житель,
Задорный,
Горбатый
Учитель
Решил все вопросы,-
Черный,
Длинноносый,
Учитель сельский,
Бельский!!
-----
Цветы мои,
Цветики!
Вы не знаете,
Любимые -
Вы не знаете
Арифметики!!
-----
Небеса потухают
Хрустальные.
Вопросы они изучают
Социальные
Вместе -
Бакунина
Подарил он невесте.
Но втуне она
Прочитала Бакунина!
Ах, она ему снится!
Ах, сердце его будто ножиком
Изранено!
Но топорщится ежиком
Фельдшерица
Галанина
-----
Василечки лазурными венчиками
На влюбленных кивают.
Из оврага кони бубенчиками
Закипают,-
И помещик качается
Мимо них в тарантасе.
Март 1906
Вместо письма
Любимому другу и брату
(С. М. Соловьеву)
Я вижу - лаврами венчанный,
Ты обернулся на закат.
Привет тебе, мой брат желанный,
Судьбою посланный мне брат!
К вам в октябре спешат морозь.
На крыльях ветра ледяных
Здесь все в лучах, здесь дышат розы
У водометов голубых.
Я здесь с утра в Пинакотеке
Над Максом Клингером сижу.
Потом один, смеживши веки,
По белым улицам брожу.
Под небом жарким ем Kalbsbraten,
Зайдя обедать в Breierei.
А свет пройдется сетью пятен
По темени, где нет кудрей.
Там ждет Владимиров Василий
Васильевич (он шлет привет).
Здесь на чужбине обновили
Воспоминанья прежних лет.
Сидим, молчим над кружкой пива
Над воскрешающим былым,
Засунув трубки в рот лениво,
Пуская в небо пыльный дым.
Вот и теперь: в лучах заката
(Ты знаешь сам - разлуки нет)
Повеет ветр - услышу брата
И улыбнусь ему в ответ.
Привет тебе, мне Богом данный,
Судьбою посланный мне брат,
Я вижу, лаврами венчанный,
Ты мне киваешь на закат.
Часу в десятом, деньги в кассе
Сочтя, бегу - путь не далек -
Накинув плащ, по Turkenstrasse
Туда, где красный огонек.
Я знаю, час придет, и снова
Родимый север призовет
И сердце там в борьбе суровой
Вновь сердце кровью изойдет.
Но в миг, как взор падет на глобус,
В душе истает туч гряда.
Я вспомню Munchen, Kathy Cobus
И Simplicissimus тогда.
Придет бывало - бьют минуты
Снопами праздничных ракет,
И не грозится Хронос лютый
Потомкам вечно бледных лет.
Вот ритму вальса незаметно
Тоску угрюмую предашь.
Глядишь - кивает там приветно
Мне длинноносый бритый Asch.
Кивает нежно Fraulein Ани
В бездумной резвости своей,
Идет, несет в простертой длани
Бокал слепительных огней.
Под шелест скрипки тиховейный
Взлетит бокал над головой,
Рассеет искры мозельвейна,
Как некий факел золотой.
Но, милый брат, мне ненадолго
Забыться сном - вином утех -
Ведь прозвучал под небом долга
Нам золотой, осенний смех!
Пусть бесконечно длинен свиток -
Бесцельный свиток бытия.
Пускай отравленный напиток
Обжег мне грудь - не умер я.
. . . . . . . . . . . . . . .
21 октября (8 окт.) (1906)
Мюнхен
{{***}}
Опять он здесь, в рядах борцов.
Он здесь - пришелец из Женевы.
Он верит: рухнет гнет оков.
Друзья свободы, где вы, где вы?
Друзья, на выручку ужель
Не шлете вольного отряда?
Уже рассыпалась шрапнель
Над опустевшей баррикадой.
Вот позвонят, взломают дверь.
В слепом усердии неистов,
Команду рявкнет, будто зверь,-
Войдет с отрядом лютый пристав.
Не дрогнет он. Безумный взгляд
Его лицо не перекосит,
Когда свой яростный снаряд
Жандарму под ноги он бросит.
Промчится бредом пьяный миг.
В груди всклокочет вольный хохот,
Пред ним заслонит мертвый лик -
Всклубите, дымом черный грохот.
Тяжелым смрадом нас обдав,
Растянется вуалью блеклой.
Холодный ветер, простонав,
Забьет в разбрызганные стекла.
Швырнуть снаряд не тяжкий труд
(Без размышленья, без боязни).
Тюрьма. Потом недолгий суд,
Приготовленья к смертной казни.
Команду встретит ровный взвод,
Зальются трелью барабаны.
И он взойдет на эшафот,
Взойдет в лучах зари багряной.
Глядит в окно: вдоль мостовых
Расставленная для ареста
Немая цепь городовых
Вокруг условленного места.
/1906/
А. А. Блоку
Я помню - мне в дали холодной
Твой ясный светил ореол,
Когда ты дорогой свободной -
Дорогой негаснущей шел.
Былого восторга не стало.
Всё скрылось, прошло - отошло.
Восторгом в ночи пропылало.
Мое огневое чело.
И мы потухали, как свечи,
Как в ночь опускался закат.
Забыл ли ты прежние речи,
Мой странный, таинственный брат?
Ты видишь - в пространствах бескрайних
Сокрыта заветная цель
Но в пытках, но в ужасах тайных
Ты брата забудешь:- ужель?
Тебе ль ничего я не значу?
И мне ль ты противник и враг?
Ты видишь - зову я и плачу,
Ты видишь - я беден и наг!
Но, милый, не верю в потерю:
_Не гаснет бескрайняя высь_.
Молчанью не верю, не верю.
Не верю - и жду: отзовись.
7 декабря 1906
Париж
{{***}}
В голубые, священные дни
Распускаются красные маки.
Здесь и там лепестки их - огни -
Подают нам тревожные знаки.
Скоро солнце взойдет.
Посмотрите -
Зори красные.
Выносите
Стяги ясные.
Выходите
Вперед
Девицы красные.
Красным полымем всходит Любовь.
Цвет Любви на земле одинаков.
Да прольется горячая кровь
Лепестками разбрызганных маков.
/1907
Париж/
Теневой демон
Прошлое мира
В душу глядится язвительно.
Ветром рыдает устало.
С неба порфира
Ниспала
Стремительно -
Черною, мягкою тенью ниспала.
Прямо на легкие плечи
Порфиру летящую
С неба приемлю,
Бархатом пышным свой стан заверну.
Вот и рассеется лик человечий!
Лиру гремящую
Брошу на землю.
Тенью немой над полями мигну.
Призрачной дланью взволную
Луга я.
Нежно в овес опрокинусь лицом
Теневым.
В легких волнах проплыву и овес зацелую,
Лаская.
Встану,
Паду я пронизан копьем
Золотым
Солнце, ты новую рану
Наносишь.
Много веков, как ты грудь мне прожгло.
Бархат порфиры сорвешь и разбросишь
С плеч моих черных
Десницею злой.
Солнце, не надо плескаться
Томительно
Яркими блесками,
Злыми червонцами.
Лиру старинную,
Только ее подниму я стремительно,
Чтоб насмехаться
Над солнцами
Струнными всплесками,
Песенью мстительной.
/1907/
{{***}}
Пусть в верху холодно-резком,
Где лежит хрусталь прошедших бурь,
Дерева бездумным плеском
Проливают золото в лазурь.
Крутятся, крутятся блеском,
Шепчут невнятно
Над перелеском
Листьев обвеянных ярко блеснувшие пятна.
На пороге обветшалом
Я сижу один.
Вижу: в блеске грустно-алом
Бег вечерних льдин.
И не рад, что ясным воском
Купола покрыл закат.
Пусть тревожно бьет по доскам
Льдяной дробью белый град.
Осень холодная выпала.
Сколько на небе холодного льду.
Облако градом обсыпало
И отразилось в пруду.
/1908/
Светлая смерть
Тяжелый, сверкающий кубок
Я выпил: земля убежала -
Всё рухнуло вниз: под ногами
Пространство холодное, воздух.
Остался в старинном пространстве
Мой кубок сверкающий - Солнце.
Гляжу: под ногами моими
Ручьи, и леса, и долины
Уходят далеко, глубоко,
А облако в очи туманом
Пахнуло и вниз убегает
Своей кисеей позлащенной...
Полдневная гаснет окрестность;
Полдневные звезды мне в душу
Глядятся, и каждая "Здравствуй"
Беззвучно сверкает лучами:
"Вернулся от долгих скитаний -
Проснулся на родине: здравствуй!.."
Часы за часами проходят,
Проходят века: улыбаясь,
Подъемлю в старинном пространстве
Мой кубок сверкающий - Солнце.
/1909/
В альбом В. К. Ивановой
О том, как буду я с тоскою
Дни в Петербурге вспоминать,
Позвольте робкою рукою
В альбоме Вашем начертать.
(О Петербург! О Всадник Медный!
Кузмин! О, песни Кузмина!
Г ***, аполлоновец победный!)
О Вера Константинов-н_а_,
Час - пятый... Самовар в гостиной
Еще не выпит... По стенам
Нас тени вереницей длинной
Уносят к дальним берегам:
Мы - в облаке... И все в нем тонет -
Гравюры, стены, стол, часы;
А ветер с горизонта гонит
Разлив весенней бирюзы;
И Вячеслав уже в дремоте
Меланхолически вздохнет:
"Михаил Алексеич, спойте!.."
Рояль раскрыт: Кузмин поет.
Проходит ночь... И день встает,
В окно влетает бледной птицей...
Нам кажется, незримый друг
Своей магической десницей
Вокруг очерчивает круг:
Ковер - уж не ковер, а луг -
Цветут цветы, сверкают долы;
Прислушайтесь,- лепечет лес,
И бирюзовые глаголы
К нам ниспадающих небес.
----
Все это вспомню я, вздыхая,
Что рок меня от вас умчал,
По мокрым стогнам отъезжая
На Николаевский вокзал.
/1910/
Людские предрассудки
Зрю пафосские розы... Мне говорят: "Это - жабы".
От сладковеющих роз прочь с омерзеньем бегу.
Зрю - безобразная жаба сидит под луной на дороге.
"Роза",- мне говорят: жабу прижал я к груди.
/1915/
Посвящение
Я попросил у вас хлеба - расплавленный камень мне дали,
И, пропаленная, вмиг, смрадно дымится ладонь...
Вот и костер растрещался, и пламень танцует под небо.
Мне говорят: "Пурпур". В него облеклись на костре.
Пляшущий пурпур прилип, сдирая и кожу, и мясо:
Вмиг до ушей разорвался черный, осклабленный рот.
Тут воскликнули вы: "Он просветленно смеется..."
И густолиственный лавр страшный череп покрыл.
1915
{{***}}
Пришла... И в нечаемый час
Мне будишь, взметая напасти,
Огнями блистательных глаз
Алмазные, ясные страсти.
Глаза золотые твои
Во мне огневеют, как свечи...
Люблю: - изныванья мои,
Твои поцелуйные плечи.
1916
{{***}}
Цветок струит росу.
Живой хрусталь в пруду.
Так жизнь, мою росу,
В живой хрусталь снесу...
С улыбкой в смерть пройду.
Июль 1916
Дорнах
Своему двойнику
(Леониду Ледяному)
Вы - завсегдатай съездов, секций,
Авторитет дубовых лбов,
Афишами публичных лекций
Кричите с уличных столбов.
Не публицист и не философ,
А просто Harlequin Jaloux,
Вы погрузили ряд вопросов
В казуистическую мглу,-
Вы томы утонченных мистик,
Нашедши подходящий тон,
Сжимаете в газетный листик,
В пятисотстрочный фельетон.
Корней Чуковский вас попрытче,
Ю. Айхенвальд пред вами тих;
Вы и не Нитче и не Фритче,
А нечто среднее из них
Года вытягивая в строки
Крикливых мыслей канитель,
Вы - пестроногий, пестробокий
Бубенчатый Полишинель.
1917
Москва
Первое мая
Первое мая!
Праздник ожидания...
Расцветись, стихия,
В пламень и сапфир!
Занимайтесь, здания,
Пламенем восстания!
Занимайтесь заревом:
Москва,
Россия,
Мир!
Испугав огромное
Становище
Каркающих галок и ворон,
Рухни в лес знамен,
Рухни ты,
Чугунное чудовище -
Александра Третьего раздутая, литая
Голова!
Первое мая!
Первое мая!
Красным заревом
Пылает Москва!
Вольные, восторженные груди,
Крикните в пороховое марево,
В возгласы и оргии орудий,
Где безумствуют измученные люди:
"На земле - мир!
В человеках - благоволение!
Впереди - Христово Воскресение..."
И да будет первое мая,
Как зарево,
От которого загорится:
Москва,
Россия,
Мир!
В лесе
Знамен,
Как в венце из роз,
Храбро встав
На гребне времен,
В голубую твердь
Скажем:
- "Успокойтесь, безвинные жертвы:
Христос
Воскресе.
(Христос Воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущих во гробех живот даровав)".
Первое мая!
Праздник ожидания...
Расцветись, стихия, в пламень и сапфир,
Занимайтесь, здания, заревом восстания
Занимайтесь заревом:
Москва,
Россия,
Мир!
/1918/
{{***}}
Июльский день: сверкает строго
Неовлажненная земля.
Непрерывная дорога.
Непрерывные поля.
А пыльный, полудневный пламень
Немою глыбой голубой
Упал на грудь, как мутный камень,
Непререкаемой судьбой.
Недаром исструились долы,
И облака сложились в высь.
И каплей теплой и тяжелой,
Заговорив, оборвались.
С неизъяснимостью бездонной
Молочный, ломкий, молодой,
Дробим волною темнолонной,
Играет месяц над водой.
Недостигаемого бега
Недостигаемой волны
Неописуемая нега
Неизъяснимой глубины.
1920
Асе
Ни "да", ни "нет"!..
Глухой ответ -
Над ливнем лет
В потухший свет.
Я погружен
В бессонный стон:
В безвольный сон
Глухих времен.
Ты, как вода,
Струишь туда -
В мои года -
Ни "нет", ни "да".
1921
Больница
Пробуждение
Тянулись тяжелые годы,
Земля замерзала... Из трещин
Огонь, нас сжигавший годами,
Теперь потухающий глухо,
Сиял средиземной жарою.
Гляжу: под ногами моими
В твердеющих, мертвенных землях -
Простертые, мертвые руки,-
Простертые в муке -
Умерших...
А небо,-
Как синие шали:
Алмазами
Страстными
Блещет.
И - снова земля отделилась;
И - синяя шаль: мои крылья.
И снова несут меня крылья
В когда-то постигнутый
Дорнах!
И - там,
В бирюзеющих землях,
В негреющих светочах-
Дорнах!
Ты - там:
В розовеющих
В негреющих
Светах,
Как прежде...
Отдаться ль, как прежде,
Надежде -
Росе бирюзеющей,
Нелли?
. . . . . . . . . . . . . . .
Вставай, подымайся в пространстве
Трезвеющим светочем, Солнце!
Октябрь 1921
Ковно
Жди меня
Далекая, родная,-
Жди меня...
Далекая, родная:
Буду - я!..
Твои глаза мне станут -
Две звезды.
Тебе в тумане глянут -
Две звезды.
Мы в дали отстояний -
Поглядим;
И дали отстояний -
Станут: дым.
Меж нами, вспыхнувшими,-
Лепет лет!..
Меж нами, вспыхнувшими,-
Светит свет.
1924
Москва
Марш
Упала завеса: и - снова
Сурово разъяты закаты -
В горбатые,
Старые
Скаты -
- И в синие
Линии
Леса.
Упорным размеренным шагом
Проходим над черным обрывом...
Блеснуло -
Бесплодным
Зигзагом: -
- Рвануло -
Холодным
Порывом.
Потухли,- как в пепле,- дороги;
Засохли шершавые травы...
Распухли
Склоненные
Ноги.
Горят
Воспаленные
Веки...
----
Оглохли,
Ослепли -
- Навеки!
1924
Москва
Сестре
К. Н. Бугаевой
Не лепет лоз, не плеск воды печальный
И не звезды изыскренной алмаз,-
А ты, а ты, а - голос твой хрустальный
И блеск твоих невыразимых глаз...
Редеет мгла, в которой ты меня,
Едва найдя, сама изнемогая,
Воссоздала влиянием огня,
Сиянием меня во мне слагая.
Я - твой мираж, заплакавший росой,
Ты - над природой молодая Геба,
Светлеешь самородною красой
В миражами заплакавшее небо.
Все, просияв,- несет твои слова:
И треск стрекоз, и зреющие всходы,
И трепет трав, теплеющих едва,
И лепет лоз в серебряные воды.
1926
Кучино
{{***}}
Мигнет медовой желтизною скатов,-
Пахнет в окно сосною смоляной,-
Лимонна - бабочка... И томно матов
Над голубем голубизною зной.
Из-за чехла - мельканье мелкой моли-
Из сердца - слов веселый перещелк.
Мне не к лицу лирические роли:
Не подберешь безутолочи толк.
Я над собой - песчанистою дюной -
В который раз пророс живой травой!
Вспорхнув, веду,- нелепо, глупо, юно,-
В который раз - напев щеглячий свой.
В который раз мне и близки, и милы -
Кустов малиновые листики,-
Целительно расплещенные силы
И длительно облещенные дни!
В который раз мне из меня дохнула
Сознанию незнаемая мощь,-
Волной неумолкаемого гула,
Парной жарой и птичьим щелком рощ.
1926
Кучино
{{***}}
Снег - в вычернь севшая, слезеющая мякоть.
Куст - почкой вспухнувшей овеян, как дымком.
Как упоительно калошей лякать в слякоть -
Сосвистнуться с весенним ветерком.
Века, а не года,- в расширенной минуте.
Восторги - в воздухом расширенной груди...
В пересерениях из мягкой, млявой мути*
Посеребрением на нас летят дожди.
Взломалась, хлынула,- в туск, в темноту тумана
Река, раздутая легко и широко.
Миг,- и просинится разливом океана,
И щелкнет птицею... И будет -
- солнышко!
1926
Москва
{{***}}
Я - отстрадал; и - жив... Еще заморыш навий
Из сердца изредка свой подымает писк...
Но в переполненной, переснявшей яви
Тысячемолнийный, гремучий светом диск.
Мне снова юностно: в душе,- в душе, кликуше -
Былые мглы и дни раздельно прочтены.
Ты,- ненаглядная?!! Ах,- оветряет уши
Отдохновительный, веселый свист весны.
Всё, всё,- отчетливо, углублено, понятно
В единожизненном рожденьи "я" и "ты",
Мгла - лишь ресницами рождаемые пятна:
Стенанье солнечной, бетонной высоты.
1926
Демон
Из струй непеременной Леты
Склоненный в день, пустой и злой -
Ты - морочная тень планеты;
Ты -
- шорох,-
вылепленный мглой!
Блистай в мирах, как месяц млечный,
Летая мертвой головой!
Летай, как прах,- как страх извечный
Над этой -
- бездной -
- роковой!
Смотри, какая тьма повисла!
Какой пустой покой окрест!
Лишь, как магические числа,-
Огни -
магические -
- звезд...
Как овцы, пленные планеты,
Всё бродят в орбитах пустых...
Хотя бы взлетный огнь кометы!
Хотя бы -
- мимолетный -
- вспых!
Всё вспыхнуло: и слух, и взоры...
Крылоподобный свет и гул:
И дух,- архангел светоперый -
Кометой -
- небеса -
- проткнул!
И - чуждый горнему горенью -
В кольцо отверженных планет -
Ты пал, рассерженною тенью,
Лицом -
- ощуренным -
- на свет.
1929
Кучино
Рождество
Трещит заискренным забором
Сухой рождественский мороз...
И где-то ветер вертким вором
Гремит заржавленным запором;
И сад сугробами зарос.
И те же старые турусы
Под бородою Иеговы...
О, звезды - елочные бусы,-
И ты, Юпитер синеусый,
Когда же оборветесь вы?
Протми сияющие песни,
Уйми слезливую игру,-
Вселенная, - погасни, тресни:
Ты злая глыба глупой блесни!
Ты рыба, льющая икру!
Нет, лучше не кричать, не трогать
То бездыханное жерло:
Оно - черно, как кокс, как деготь...
И по нему, как мертвый ноготь-
Луна переползает зло.
1930
Кущино.
Старый бард
Как хрусталями
Мне застрекотав,
В луче качаясь,
Стрекоза трепещет;
И суетясь
Из заржавевших трав,-
Перевертная
Ящерица блещет.
Вода,- как пламень;
Небо - как колпак...
Какой столбняк
В застеклененных взорах!
И тот же я
Потерянный дурак
В Твоих, о Боже,
Суетных просторах.
Вы - радуги, вы -
Мраморы аркад!
Ты - водопад
Пустых великолепий!..
Не радует
Благоуханный сад,
Когда и в нем,-
Как в раскаленном склепе...
Над немотой
Запелененных лет
Заговорив
Сожженными глазами,
Я выкинусь
В непереносный свет
И изойду,
Как молньями,- слезами.
Я - чуть живой,
Стрелой пронзенный бард -
Опламенен
Тоской незаживною,
Как злой, золотоглавый
Леопард,
Оскаленный
Из золотого зноя.
1931
Кучино
Тимпан
Поднял голос -
- Упорный, лукавый,
Как Пан -
- И -
- Отрывистый -
Гривистый
Черный
Курчавый
Тимпан.
Точно сон из забвенья,
Точно хитон
Фиолетовый,-
- Флейты -
- В день
Трепетный -
- Пение...
Сафо -
- Из шарфа
Душистым,
Как воздух,-
- Лицом -
Озарилась -
На звук...
Арфа -
- Струилась -
- Ручьем -
- Серебристым -
- Из рук!
1931
Кучино
Пещерный житель
Я - инок темный -
Нищ и гол;
Мне был глагол,
Как гром
Огромный,-
Когда, качая воздух,
Дол,
Взошел
На тверди облак
Громный:
- "Я -
Двери душ;
И Я
Твой дом!
- Исполни
Мой завет
Небесный!"
Я - лань
Испуганная -
Зрел:
Из молний
Вышел муж
Чудесный...
Он длань
Простер
И очи мне
Пронзил и жег
Пернатым светом.
Со мною - Бог!
Я,- как в огне!
Внемлю пророческим
Заветам.
Своим всклокоченным
Крылом
Он проогнил
Моря и суши,-
И молнил свет,
И полнил гром -
Мои растерзанные
Уши...
Я - бледен, голоден
И бос:
Живу,
Таясь как зверь,
В пещере...
Жду:
В ослепленный мир
Христос -
Откроет огненные
Двери...
1931
Кучино
Пародия *
Под Гумилева
Я - молода: внимают мне поэты;
Я - как звезда, над блеском вечерниц;
Стан - как лоза; глаза - как кастаньеты,
Бросаются из шелковых ресниц.
И тут, и там, - мне юноши Гренады
Бряцают саблями,- по вечерам-
Под окнами играя серенады,
А по утрам - сопровождая в храм.
Мне посвящал рондэли ** - Пирсо Памбра,
Мне обещал дуэли - дон Баран;
Но мне милее - минарет Альгамбры,
Вдруг задрожавший в воздух ятаган ***.
Где мраморами белого бассейна
Украшен сад и где всклокочен лавр,-
Там - на заре проходит в дом Гуссейна
Хавей-Хумзи, мой ненаглядный мавр!
Его тюрбан, как митра снеговая,
Волной кисей полощется с плечей,
Свой пенный шелк в лазурь перевивая;
А блеск очей, как... плеск кривых мечей.
Как дым, разлет молочного бурнуса;
Как роза розовая гондур_а_ ****-
Играет чешуей сереброусой;
Бряцает в ночь браслет из серебра.
За ухом цветик зыблется лениво...
Но... в полумрак...- взорвется барабан!..
И - выбрызнет, вдруг завизжав плаксиво,
Кривой, как месяц, ясный ятаган.
И станет красной белая веранда:
Качаясь в ночь, оскалясь из руки,-
Там голова распластанного гранда
Поднимется над берегом реки
1931
Кучино
* Автор - восхищенный ценитель африканских стихов Н. С. Гумилева;
"Пародия" - добродушная шутка.
** Рондэль - стихотворная форма.
*** Ятаган - кривой меч.
**** Гондур_а_ - так западноафриканские арабы называют род легкой,
длинной, цветной туники, которую они носят под бурнусом.
Трус городов
В трус городов
Рос
Гул и глас
Некий:
- "Я,- Христос
Иисус,-
С вами здесь
Вовеки.
Я - гром,
Гул...
Я - мировой
Слом.
Я - вас
Сомкнул
В дом световой
Свой".
Вы - дым,-
Дни!
Вы - прах,-
Храмы!
Кройте дымом
Седым
Тысячелетние
Срамы.
Стройте свой
Дом
В легкий лет
Поднебесий!
Руки в гром
Прострем;
И - пропоем:
"Воскресе!"
1931
Кучино
Подъем
Пары кипят,
Росой перловой тая;
Едва дымят
Из бледных отдалений,-
Как нежный вздох,
Как стая горностая,
На серый мох
Перегоняя тени.
Стальным зубцом
В развеянные пряжи
Проткнулся блеск
Алмазящихся стекол: -
Под месяцем
В серебряные кряжи,
Крича, кентавр
Караковый процокал.
1931
Кучино
День
Я выбросил в день
Теневую ладонь:
"О день,- переполни!
О, светом одень!"
И пырснула тень:
И как солнечный конь
Вдруг бросил из молний
Мне в очи огонь.
И воздух игривой
Улыбкой блеснул;
И блещущей гривой
Под облак мигнул;
И гул прокатился
В сутулых веках;
И гром громыхнул
В золотых облаках;
Откуда, слезяся
В свой плащ световой,-
Над чащей склонясь
Золотой головой -
Рукой золотой
Поднимался в туман -
Сутулый, седой,
Гололобый титан.
1931
Кучино
Лес
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом.
А. Пушкин
Ныряя в сумерок дубровный,
Здесь суматошливые фавны
Язык показывают свой.
И бродит карла своенравный,
Как гриб, напучась головой;
С угрюмым горбуном Аммосом
Дивуется перловым росам
Из бледно-палевого дня;
Уставясь безобразным носом,
Слезливо смотрит на меня.
Я шляпу перед ним сметаю:
- "Мое почтенье-с!.." А Аммос -
Пасет, внимая лепет_а_ю,
Свою блистающую стаю
Тяжелых, добрых, желтых ос;
Глядит в ручей курчавый, пенный;
И под сосной зеленотенной
Пускает из ноздрей туман;
А над сосной встает надменный
И сухопарый великан.
И суматошится день целый
В лесной пещере тот же гном;
Багровый, злой, остервенелый,-
Кует серебряные стрелы,
Приготовляет к ночи гром.
Готово!.. Тучищу пропучит;
Она - моргает и ползет;
Над лесом гребень дедерючит;
А ветер из ветвей мяучит,
Как сумасшедший, дикий кот.
И кто-то скачет вдоль дороги,
Свои вытягивая ноги
На перепрелый, серый пень...
Маячит - сумрак чернорогий;
И плачет - белоногий день.
1931
Кучино
Король
Проходит дорогой
Из мира ушедший -
В короне двурогой
Король сумасшедший.
И блещут огромные
Синие
Очи -
В зловещие, темные
Линии
Ночи.
И плещут из пыли
Клочки багряницы,-
Как красные крылья
Испуганной птицы.
Он в дикое поле
Бросает
Ладони -
И дикое поле
Топочет
Погоней.
1931
Кучино
Андрон
Лесная дебрь... Там, на опушке
Свирепый вепрь залег в кусты;
Там курьерогие избушки
Глядят в болотистые мглы;
Там по ночам нагие бабы,
Схватясь руками за бока,
Трясясь, как животами жабы,-
Со свистом чешут трепака;
Там с вытоптанной, пнистой плеши,
Надев треух, сев на пенек,
Быкоголовый, пегий леший
Развел трескучий огонек...
Клочится дым... На поле строгом
Виляет пыль седым винтом;
И бродит ветер по дорогам;
И глухо колобродит гром;
И - древний, роковой возничий -
Седой, всклокоченный Андрон *,-
Гремя телегой, порет дичи,
Летучей молнией взогнен.
1931
Кучино
* "Поехал Андрон на телеге" - в народном диалекте выражает бестолочь,
чепуху, бред.
Берлин
Взор
Божий, -
- Пламенные
Стрелы,-
Взогнит наш каменный
Позор...
Куда нам убежать
От гнева?
И как взвизжать
Из черных нор?
Дух -
Чрево -
- Пучащие газы,-
Потухни!
Рухни,
Старый храм,-
- Где -
Вспух
От злобы
Озверелый,-
- Безлобый
Узкоглазый -
- Хам!
Жрец сала, прожеватель
Хлеба,-
Упорно
Вспучив
Смокинг -
- Гроб -
Со щелком нахлобучив
Небо,-
- Свой черный
Котелок -
- На лоб,-
Сжав
Совесть -
- Лаковым
Портфелем,
Живот -
- Караковым
Пальто,-
Вот -
Побежит к конечным
Целям,-
- Чтоб -
- С тумбы
Грянуться
В ничто!
1931
Кучино
Кольцо
- "Кольцо -
- Сними мое:
Мое, как лед -
Лицо!
- В сырой,-
- Как лед, глухой
Земле - скорей
Укрой!..
- Мой дух -
- Сквозной взметет
В поля - сквозной
Возд_у_х!.. *
- Тебя -
- Найдет серебряным
Лучом
Кипя -
- Любовь! -
- Моя!.."
И - то - ж: -
- Благоухающее
Поле,-
Рожь,-
В ночь
Улетающие
Волны, ветер,
Ночь...
Гул
Вдруг набрякавших
Колокольцов -
Плеснул,
Как в сон -
- Проплакавший,
Серебряный -
Трезвон -
- Тех -
- Похорон...
1931
Москва
* "Возд_у_х" (а не в_о_здух): покров на умерших.
ПЕРЕРАБОТАННЫЕ СТИХИ
Лира
Звучи же,- о бледная
Блеснь!
Молчи же,- страдание
Мира!
Дыхание - звонкая
Песнь.
Душа - семиструнная
Лира.
Летайте -
Над лепетом лет!
Блистайте,-
Небесные руны!
Зови,
Легкоперстный
Поэт,-
И рви
Свои тонкие
Струны!
1900, 1921
Шорохи
Вы ль -
- Мои
Небыли?
Ты ль,-
- Быстрый
Свет?
Были ли,
Не были ль -
- Искры,-
Поэт?
Гарево -
- Пыли -
- Из марева -
- Лет!
Нет,-
Не намеривай!..
Дерево -
- Там -
- Пляшет
Листвой
Оголтелою -
- В гам.
Машет
Рукой
Омертвелой, -
- Нам...
Падает -
- Падает -
Падает
- Ночь...
Дай,
Изнемочь!..
Прочь,
Постылая, -
Прочь!
Прыгнула -
Прочь -
- Острокрылая -
Ночь...
Прыснула
Ввыспрь -
- Острокрылая -
Быстрь...
Падаю -
- Падаю -
- Падаю -
- Я...
Не превозмочь
Тебя,-
Быстрь
Бытия.
1900, 1929
{{***}}
Восток побледневший,
Восток онемевший,
Восток прозаревший -
- Как инок,
Запевший,-
Над тенью осинок,
Над ленью лозинок,
Над сенью долинок -
- Восток
Онемевший!
Березы сквозные;
Рои - росяные,
Цветы вырезные...
- А белые,-
Эти -
Мы в лете скрывали;
И в лете узнали:
Мы,- дети,- сказали,-
- Что эти -
О свете!
Август 1901, 1921
Россия
Те же - росы, откосы, туманы...
Над бурьянами -
Рдяный
Восход;
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий бедный народ.
И в раздолье, на воле - неволя;
И суровый,
Свинцовый
Наш край -
Нам бросает с холодного поля,
Посылает нам крик: -
- "Умирай".
Мараморохи по полю носят:
Те же стаи несытых смертей
Под откосами
Косами косят -
Под откосами
Косят
Людей.
Свищут желтые, желклые травы;
И грозит горизонтов кольцо: -
Свистоломами точит
Суставы;
Пустоплюями мочит
Лицо.
Отголоски собачьего лая...
Тучи - взапуски. Небо - взадуй...
Коловерть -
Сумасшедшая, злая...
Смерть -
Пади: и меня - расколдуй.
1908 (25)
Любовь
- "Да, может быть,- сказала ты,-
Не то..."
- "До нового,- воскликнула
Сирена -
Свидания..." Но знали мы:
В ничто
Кипучая перекипает
Пена.
- "Не верю я, что - навсегда..."
И вот -
Я вопрошал: твои глаза
Не лгали...
Нас омывал сквозной
Водоворот.
И волны в плач глаза
Перелагали.
Едва серпом юнели
Небеса;
А под рулем смелели светом
Пены;
На корабле надулись
Паруса;
За мелями отпели
В ночь сирены.
И вот тебя в безбрежность
Понесло;
На горизонте бледном,
Золотистом,
Взволнованное облако
Взошло,
Омолненное ярким
Аметистом.
В водовороты, в дым дельфинных
Игр
Белел корабль, как лебедь
Улетавший.
И запад гас, как полосатый
Тигр,
Заоблачные лапы
Распластавший.
1901, 1921
О полярном покое
(говорит виолончель)
1
В хрустальные
Дали,-
- Где
- Ясным
Стеклярусом -
- Пересияли
Блисталища: стаи полярные
Льдин -
И -
- Где -
- Блеснью
Янтарные
Копья
Заката - изжалили
Слепшие
Взоры -
- В печальные
Стали
Буруна -
- Отчалила шхуна.
2
И -
- Парусом -
- Красным,
Как ясный рубин -
и -
- Окрепшею
Песней -
- Под зорькой -
- Отчалили -
- В хлопья
Тумана -
- Поморы.
3
Заводит -
- Разрывами
Вод
Свою песнь -
- Ходит
Водами,-
- Носится -
Горькое море!
И -
- Год
Осиянный -
- За годами
Бросится
Там -
- Ураганами
Менами,
Брызгами
Вод
Разрывными -
Слетит -
- В коловорот
Разливанный.
4
Ничто не изменится!..
Только -
- Мятежится
Море,
Да тешится
Кит -
- Проливными
Фонтанами -
- Пенами,
Взвизгами,
Взрывами
Вод -
- В коловорот
Разливанный...
5
И над каменным
Кряжем -
- Невнятными
Майями
Дальних
Печальных
Годин -
Быстро выпала
Ворохом
Белого пепла
Зима...
И -
- Окрепла
Хрустальною пряжей
Полярная тьма
И -
Осыпала -
- Пламенным
Мороком:-
- Пятнами
Спаянных льдин.
/Июль 1901, 1922/
Мути
Поле убогое;
Плесени пней:
В них рогорогое
Тменье теней.
Вымутнен куревом
Плесенный пруд;
В небе лазуревом
Вытянут прут.
Полнится мутями
Всё бытие:
Полнится жутями
Сердце мое.
- "Лапою темной
Тебя обойму..."
Лапою темною
Брошен во тьму.
1901, 1929
Страх
Жду - твой глагол из пламени приять.
Жду - знамений... Но ужас, -
- Дух гнетущий,-
Как вор,
Как тать -
В горах
Ползущий.
Косматый прах бормочет в облаках,-
Метет горе всклокоченные -
- Суши...
Как раб
В норе -
Спасаю
Душу...
Из тучи злой летучая змея
Иглой огня меня пронзит -
- Бесцельно...
Душа
Моя
Скорбит
Смертельно.
1901, 1931
Волны зари
В весенние волны зари
Прордели кресты колоколен.
Гори, мое сердце, гори:
Опять я свободен и волен.
Опять посылает мне даль
Вздыхающий, тающий отдых:
Свою голубую эмаль,
Свой кроткий, пурпуровый воздух.
И - первую, легкую тень,
И - ласточек легкие визги;
Опять отрясает сирень
Лучистые, чистые брызги.
И веет вздыхающий лес
Мне запахом пряного нарда...
У склона воздушных небес
Протянута шкура гепарда.
1902, 1918
Дорога
И тот же шатается
Колос,
И той же прохладой
Пахнёт;
И ветер - серебряный
Голос -
Серебряный волос
Взовьет.
И та же певучая
Стая,
Визжа, вылетает
Из дней,-
Над нивой воздушно
Шатая
Летучие пятна
Теней.
Туда ж,- к голубому
Чертогу,-
Означит всевидящий
Бог -
Взметаемой пылью
Дорогу;
И - плачет пастушечий
Рог.
Как пыль световая,
Взвиваясь,
Как облачко, тая
В слезах,-
Как жаворонок
Заливаясь,-
Я жизнь окрылю
В небесах.
Март 1902, 1931
Овес
Даль,- как стекло:
Над золотистой нивой -
- Шумит овес...
Всё, всё - прошло!
С души нетерпеливой -
- Слетел вопрос.
Кипят колосья
Над межою тою -
- Как злая шерсть;
Слетает солнце
Краснозолотое -
- В седую персть.
Завеют тени
Призрачного мира -
- Сквозной волной,
Дыша в поля,
Как золотой порфирой -
- Замглеет зной.
Нет - ничего!
И - ничего не будет -
- И ты - умрешь...
И рухнет мир...
И Бог его забудет...-
- Чего ж ты ждешь?
Ось мировую
Время расшатает -
- Потухнет свет.
Во мгле пустой,
Как дым седой, растает,-
- Полет планет.
Росеет луг...
Слетает, холодея -
- В перловый жар,
Оранжевою
Ржавчиною рдея,-
- Багровый шар.
Пространства гаснут,
Прахом распадаясь;-
- И - я; и - ты...
Там - жизни нет:
Грозят, туда бросаясь,-
- Мои персты.
Июль 1902, 1931
Н. В. Бугаеву
1
Запламенел за дальним перелеском
Янтарно-красным золотом закат.
Кузнечики назойливые треском
Кидали в нас. Вился дымок из хат.
Садились мы, и - что-то, полный смысла,
Ты вычислял, склонившись над пеньком.
И - нить плелась. И - складывались числа.
И - сумерки дышали холодком.
Ты говорил: "Летящие монады
В зонных волнах плещущих времен,-
Не существуем мы; и мь. - громады,
Где в мире мир трепещущий зажжен.
В нас - рой миров. Вокруг - миры роятся.
Мы станем - мир. Над миром встанем мы.
Безмерные вселенные глядятся
В незрячих чувств бунтующие тьмы.
Незрячих чувств поверженные боги,-
Мы восстаем в чертоге мировом".
И я молчал. И кто-то при дороге
Из сумерок качался огоньком
Твои глаза и радостно, и нежно
Из-под очков глядели на меня.
И там, и там - над нивою безбережной -
Лазурилась пучина бытия.
И чуть светил за дальним перелеском
Зеленоватым золотом закат:
Кузнечики назойливые треском
Кидали в нас. Стелился дым от хат.
2
Цветут цветы над тихою могилой.
Сомкнулся тихо светлой жизни круг.
Какою-то неодолимой силой
Меня к тебе приковывает, друг!
Всё из твоих отворенных оконец
Гляжу я в сад... Одно, навек одно... *
И проливает солнечный червонец
Мне пламенное на руку пятно.
* Стихи Вл. С. Соловьева.
И веяньем проносится: "Мы - боги,
Идущие сквозь рой миров,- туда,
Где блещет солнце в яркие чертоги,
Где - облака пурпурная гряда..."
1903, 1914
{{***}}
Прошумит ветерок
Белоствольной березой;
Колыхается грустный венок
Дребежжащей, фарфоровой розой.
Черных ласточек лёт;
Воздух веющий, сладкий...
С легким треском мигнет
Огонечек лампадки.
Ты не умер - нет, нет!
Мы увидимся вскоре...
Не замоет потоками лет
Мое тихое горе.
Над могильным холмом
Из-за веток сирени
Бледно-белым лицом
Тихо клонится гений.
Август 1903, 1922
Церковь
И раки старые; и - мраки позолоты;
В разливе серебра - черна дыра киота; -
И кто-то в ней грозит серебряным перстом;
И змея рдяного разит святым крестом.
Под восковой свечой седой протоиерей
Встал золотым горбом из золотых дверей;
Крестом, как булавой, ударил в ладан сизый:
Зажглись, как пламенем охваченные, ризы.
Два световых луча, как два крыла орла...
И,- тяжело крича, дрожат колокола
Июль 1903, 1921
Кладбище
Ветров - протяжный глас, снегов -
Мятежный бег
Из отдалений...
Перекосившихся крестов
На белый снег
Синеют тени...
От нежных слез и снежных нег
Из поля веет
Вестью милой...
Лампад
Горенье в ряд
Берез -
Малиновеет
Над могилой...
Часовня бледная
Серебряной главой сметает
Иней,-
Часовня бедная
Серебряной главой - блистает
В сини...
Тяжелый дуб, как часовой,
Печально внемлет
Звукам муки: -
Косматый снёгами,- в суровый вой
Подъемлет
Руки...
И бросится
Его далекий стон:
Сухим
Порывом...
И носится
Оцепенело он -
Глухим
Отзывом...
И только: -
- Вышину
Мутит
В сердитом
Беге
Вьюга...
И только:-
- В тишину
Звучит -
Забытый
В снеге -
- Голос друга...
1903, 1922
Усадьба
Чугунные тумбы
Торчат под крыльцом;
Проросшие клумбы;
Заброшенный дом.
Дворянских фамилий
Облупленный герб;
И-заросли лилий;
И - заросли верб.
Там ставнею сорванной
Хлопнет окно;
Там жизни оборванной
Темное дно: -
Кушетки, козетки,
Куранты, чехлы
И мертвые предки -
Проблекли из тьмы.
Под сводами арок
Тенеет порой
Там плачущих парок
Бормочущий рой.
Июнь 1903, 1925
Поэт
Бальмонту
О,-
- Поэт,-
Твоя речь
Будит
Грусть!
Твоя
Речь -
Будет
Пусть -
- Верч
Планет -
Смерч
Веков,-
- Меч
Планет -
Световой
Вой
Миров -
- В горнем мареве
Мрака,-
- Блеснувший,
Как дым,-
- Золотым
Колесом
Зодиака.
Май 1903, 1929
Аргонавты
1
Дорога
Долга...
И, простершие строго
Рога
Золотые,-
- Под облако -
- В дымы седые
Трубят -
- Аргонавты,-
Став
С нардами:
- "Длани
Свои простирайте
Огню!
- И - из солнечной ткани
Свою надевайте
Броню!"
И два раза -
- Рога -
- Проговорили
Строго...
2
Вода -
Мельк
Алмаза -
- И - Блески
Червонца
И лал,
Нестерпимый
Для глаза -
- Стоусый,-
Стоносый,-
Льет русые
Росы -
- Диск
Солнца -
- В тимпанные
Трески
И -
В визг...
Арго,-
В ветер
Натягивая -
- Парус
Бледно перловый,
И -
- Вздрагивая
В бирюзовый эфир -
- Кузов
Клонит...
3
Всё -
Минет...
Шар -
Тонет...
Жар -
Стынет.
И небо
В рубинах
Над нами;
И -
- В синий эфир
Улетая -
- Уже
Над орлами -
- Наш Арго,
Наш Арго,-
- Наш
Арго -
Забил -
- Золотыми
Крылами.
1903, 1929
Тело
В неизносный,
Косный
Ком -
- Бьется
Сердце,-
- Светоём.
Тело
Бренное
И пленное -
- Бьется -
- Солнечной
Вселенною.
Очи - прянут:
Станут
Свет -
- В золотые -
- Ливни лет,-
- В золотое -
- Бездорожие...
В уши -
Грянут
Трубы -
- Божие!..
Суши
Каменные
Жгла -
- Сила пламенного
Молота...
Души -
Божьи
Зеркала,-
- Отражающие -
Золото.
1903, 1929
Брюсов
Сюита
1
Свисты ветряных потоков,
Рвущих черный плащ;
Тучи мороками рока
Вспучил горный хрящ.
В тьмой объятую стремнину
Маг, объятый тьмой
Бросил белую лавину...
Шаг оборван мой.
Из-за скал, как клекот злого,
Горного орла,-
Бьет магическое слово
В сердце, как стрела.
Взвивший молнийные муки
Мертвой головы -
Мертвый маг, сложивший руки,
Вставший в выси - вы.
1903, 1929
Москва
2
Грустен взор. Сюртук застегнут.
Сух, серьезен, строен, прям;
То, над книгою изогнут -
Труд несешь грядущим дням.
Вот бежишь: легка походка;
Вертишь трость - готов напасть:
Пляшет черная бородка;
В острых взорах - власть и страсть...
Пламень уст,- багряных маков,-
Оттеняет бледность щек: -
Неизменен, одинаков -
Режешь времени поток.
Взор опустишь, руки сложишь;
В мыслях - молнийный излом:
Замолчишь и изнеможешь
Пред невеждой, пред глупцом.
Нет, не мысли,- иглы молний
Возжигаешь в мозг врага...
Стройной рифмой преисполни
Вихрей пьяные рога,-
Потрясая строгим тоном
Звезды строющий эфир: -
Где-то там - за небосклоном -
Засверкает новый мир;
Там, за гранью небосклона,-
Нет, не небо,- сфера душ:
Ты ее в земное лоно
Рифмой пламенной обрушь!
Неизвестную туманность
Нам откроет астроном: -
Мира каменная данность -
Мысль, стверженная числом.
В строфах - рифмы, в рифмах - мысли
Создают бытие:
Смысли, сформулируй, счисли -
Стань во царствие твое!
Числа, рифмы, сочетанья
Образов и слов, поэт,-
Становленья, восставанья
Всех вселенных, всех планет!
Все лишь символ... Кто ты? Где ты?
Мир, Москва и "Скорпион"!
Солнце, дальние планеты!..
Все течет, как дальний сон.
С быстротою метеора
Оборвавшийся к нам маг -
Стал печатного набора
Корректурный черный знак.
1904-1929
Москва
3
Свет,- как жегл_о_; и воздух - пылен;
День,- как пустой стеклянный страз
В него ты выпучил, как филин,
Огонь непереносных глаз
Твой голос - звуки афоризма;
Шаг - стуки похоронных дрог;
Мысль,- как отточенная призма;
Всклокоченная бровь - издрог.
Как пляшущие жабы,- речи;
Как черный бриллиант,- глаза.
Ты, как Атлант, взвалил на плечи
Свои пустые небеса.
Докучное, как бормашина,
Сплошное, мировое все,-
Шипит, как лопнувшая шина,
Жужжит, как злое колесо.
Изверженный тоской железной
Из этой звездной высоты -
Как некий стержень бесполезный,
Как кукла вылитая,- ты!
Изогнутый дугой упорной
В наш бестолковый перепуг,-
Взвивай из мороков свой черный,
Всегда застегнутый сюртук
1907, 1931
Москва
4
Разрывая занавески,
Ветер - винт перевертной -
Кружевные арабески
Завивает надо мной.
Плещут тюлевые шторы;
Тени ползают в окне,
Как невидимые воры
В душном, обморочном сне.
Ты ль, вытягиваясь в нише,
Пылью пепельною встав,-
Под железный желоб крыши
Взвил невидимый состав?
Ты ль, скривляясь тенью злою,
Губы к уху перевлек,-
Черной, морочной полою
Перерезав потолок?
Словно вздох, зефира тише,
Словно дух небытия,-
Легколепетней, чем мыши,
Легколепетное: -
- "Я!"
Сгинь,- покоя не нашедший,
Оболгавший свой позор,-
Бестолковый, сумасшедший,
Теневой гипнотизер!
В синем дыме папиросы
Встали синие персты;
Прожужжали, словно осы:
"Сгинем,-
- Минем
- Я -
- И ты!"
1931
Кучино
5
В Бездну
Безвременья
Падай,-
- Из бездны
Безвременья,-
Непеременною сменой -
Кольцо
Бытия!
Прядай,
Седая
Струя -
- Из безвременья -
На бытие мое!
Ты,- незнакомое
Время,
Обдай мне лицо
Своей
Пеною!
Мертвенный н_е_мень,-
Рыдая,
Я
Падаю!
Времени
Нет уже...
Падаю
В эту же -
- Бездну
Безвременья.
1929.
Кучино.
6
Я обменял сой жезл змеиный
На белый посох костяной.
В. Брюсов
Туманы, пропасти и гроты...
Как в воздух, поднимаюсь я:
Непобедимые высоты -
И надо мной, и вкруг меня...
У ледяного края бездны
Перебегает дым сквозной:
Мгла стелится передо мной.
И кто-то темной, из провала
Выходит, пересекши путь;
И острое скользнуло жало,
Как живоблещущая ртуть;
И взрывом дьявольского смеха
В раскаты бури снеговой
Ответствует громами эхо;
И - катится над головой
Тяжеловесная лавина...
Но громовой, летящий ком
Оскаленным своим жерлом
Съедает мертвая стремнина.
И вот уж - в пасти пропастей
Упали стоны урагана;
Скользнули на груди моей,
Свиваясь, лопасти тумана -
Над осветленной крутизной,
Затаяв ясными слезами...
И кто же?
...Брат передо мной
С ожесточенными очами
Склонялся; и железный свой
Он поднял жезл над головой...
Так это ты?..
...Не изумленный,
Знакомый протянулся лик;
И жезл упал, не обагренный,
На звонкий, голубой ледник.
- "Зачем ты с ледяных окраин
Слетел, как кондор, месть тая -
Исподтишка... Зачем, как Каин,
Ты руку поднял на меня?
Как трепетанье коромысла,
Как разгоранье серебра,-
Твои двусмысленные смыслы,
Твоя опасная игра!"
- "Мы горных искусов науку
И марева пустынных скал
Проходим вместе",- ты сказал...
Братоубийственную руку
Я радостно к груди прижал.
Твои исчисленные мысли
В туман расклоченный повисли,
Как грани горного ребра;
И ты,- двуликий,- свет и мгла,-
На грани и добра, и зла.
Пусть шел ты от одной долины,
Я - от другой (мой путь - иной):
Над этой вечной крутизной
_На посох бедный, костяной
Ты обменяешь жезл змеиный_.
Нам с высей не сойти, о маг;
Идем: наш одинаков шаг...
Стоят серебряные цепи.
Подняв в закат свои огни;
Там - ледяных великолепий
Оденем чистые брони.
Поэт и брат,- стезей порфирной -
В снега, в ветра,- скорей?- туда -
В зеркальные чертоги льда
И снегоблещущего фирна.
1909, 1929
Бобровка
7
Проклятый, одинокий
Бег,-
В косматый дым, в далекий
Снег...
Обвалы прядают,
Как молот:
И - скалы падают;
И - холод.
Переползает
Злая тень;
Как меч, перерезает
День;
И вниз,
Как зеркало стальное,
Ледник повис
Броней сквозною.
С тропы крутой -
Не оборвись!
Ясна обрывистая
Высь...
Седая, гривистая
Лопасть -
Слетает: стой!..
Чернеет - пропасть.
Бежишь, смеясь;
Сквозной ручей
Поет, сребрясь
Струной: "Ничей!"
Над мутью сирой
Лед зернистый
Слетел порфирой
Серебристой.
Луч солнечный
Пропел над тьмой...
Омолненный,-
Слепой; немой,-
Как кондор, над ужасным
Пиком,
Прозолотел прекрасным
Ликом.
Неизъяснима -
Синева;
Как сахарная
Голова,-
Сребрея светом,
Как из пепла -
Гора из облака
Окрепла.
. . . . . . . . . . .
Истают быстрые
Года,
Как искры
Золотого льда,-
Под этой звездной
Пеленою,-
Над этой бездной
Ледяною.
1907, 1929
Москва
Землетрясение
Как - пыли -
- Вьет!
Как -
- Тени
Пали
В пропасти!..
Как -
- Ветер -
- Из ковыли -
- В дали -
- Рвет -
- Платана -
- Лопасти!
Как -
- Из тумана -
- Пены
Нижут -
- Взмой -
- Перегонных
- Вод!
Так -
- Смены
Поколений -
- Слижут
Мглой
Плененный
Род...
Круги -
- Миров -
- Нарушены...
Беги!
И - верть!
И - смерть!
Дома -
Разрушены...
Сама -
- Не держит -
- Твердь...
Дым -
На полях.
Сухие
Мяты,
Тьмы...
Бежим -
- Куда-то,-
- Тьмой -
- Объяты,-
- Мы!
1903, 1930
Леопардовая лапа
Пыль косматится дымом седым;
Мир пророчески очи огнит;
Он покровом, как дым, голубым
В непрозорные ночи слетит.
Смотрит белая в тухнущий мир
Из порфировых высей луна;
Солнце - выбитый светом потир,-
Точно выпитый кубок вина.
Тот же солнечный древний напев,-
Как настой, золотой перезвон -
Золотых, лучезарных дерев
В бирюзовый, как зовы, мой сон.
Тот же ветер столетий плеснул,
Отмелькал ожерельями дней,-
Золотистую лапу рванул
Леопардовой шкуры моей.
Июнь 1903, 1931
Сумасшедший
Я - убежавший царь;
Я - сумасшедший гений...
Я, в гаснущую гарь
Упавши на колени,-
Всё тем же дураком
Над срывом каменистым
Кидался колпаком
С заливистым присвистом;
Влез на трухлявый столп
В лугах, зарей взогненных;
И ждал народных толп
Коленопреклоненных.
Но вышли на луга,
В зубах сжимая розы,
Мне опустив рога,
Испуганные козы.
В хмуреющую синь
Под бредящим провидцем -
Проблеяли: "Аминь!"
Пристукнули копытцем.
Август 1903, 1931
Могилы их
М. С. и О. М. Соловьевых.
- "Пора, пора!" -
Фарфоровые розы
В рой серебра
С могилы их зовут.
- "Пора, пора!"
Стоят, как дым, березы.
Ветра, как дым,
Седым порывом рвут.
Играет прах;
Бряцает взмах кадила...
Рой серебра,
Осолнечная брызнь...
Над нами - глаз -
Лазоревая сила!
Над нами, в нас -
Невидимая жизнь!
1903, 1931
Владимиру Соловьеву
Тебе гремел - и горный гром Синая;
Тебе явился бог...
Ты нас будил: твоя рука сквозная
Приподымала рог.
Как столб метельный, взвившийся воздушно
Из бури снеговой,-
Не раз взлетал над чернью равнодушной
Огромный голос твой.
Стою, осыпан белокрылой, свежей,
Серебряной пургой...
Мне сны твои, - здесь, над могилой,- те же,
Учитель дорогой!
Лазурные, невидимые силы
Над родиной - взойдут!
Пускай ветра венок с твоей могилы
С протяжным стоном рвут.
И тот же клич тысячелетней злобы,
Как бич, взметает мгла...
Ночь белые, атласные сугробы
На гробы намела.
Я слушаю слетающие звуки:
Вздыхая мне венком,
Бросая тень, мне простирая руки
Над красным фонарьком,
Твой бедный крест,- здесь, под седой березой,-
Из бледной бездны лет -
О камень бьет фарфоровою розой:
"О друг,- разлуки нет!"
И бледных лент муаровые складки,
Как крылья, разовьет:
Спокойно почивай: огонь твоей лампадки
Мне сумрак разорвет.
1903, 1931
Лето
1
Над одуванным бережком
Жарой струит: переливает;
Пушинки легкие летком
В летенник белый улетают.
Вскипит зеленый лепетай,
Ветвистым лапником присвистнет;
Звененьем комариных стай
Густой ознойный воздух виснет,-
Над пересушенным листом
И над муругим мухомором...
В полях пройдет пустым винтом;
Дохнет: полуденным измором.
2
Высокий вихорь пылевой,
Народ ругая, но... не очень,-
Густой, косматый головой
Взвивает чернохохлый клочень;
Затеяв дутый пустопляс,
Заколобродит по дорогам,
Задует мутью в рот и в глаз;
И - разрывается над логом.
3
Тропой обрывистой меня
Из дня уводит в прелый тинник -
Глухая, хрусткая лазня
Сквозь сухорукий хворостинник;
Журчит железистый ржавец;
И - моховатое болото,
Где из гнезда шипит птенец,-
Слепой, бесперый, желторотый;
И там, где травы - ползунки,
Где в жар пересыхают броды,
Там - сероперые чирки;
И - пестроперые удоды.
4
Уже слезливые кусты -
Алмазноглазы, сыры, сыты;
Уже с небесной высоты
Слезятся в вечер лазулиты *.
И молний миглая игра
Очнется к ночи; месяц - льдинка...
И - ночи первая пора...
И - неба первая звездинка.
1904, 1920
* Топаз.
Петел
1
И ночи, и дни
Как в туманах...
Встал
Алый, коралловый
Рог!
Я - устал,
Изнемог;
Ноги - в ранах...
Лай психи...
Огни...
Город - гроб...
Иглы терний -
Рвут лоб
Свете тихий,
Вечерний!
2
Гарь
Стелет волокна;
Фонарь
Поднимаю на окна.
- "Откройте -
Мне двери!
Омойте -
Мне ноги!"
И жути,
И муть...
Точно звери
В берлоге...
- "Я -
Светоч!.."
- "Я -
Двери!"
- "Я -
Путь!"
3
Круг - пребудет.
Воздух волен,
Светел.
Я -
Не болен...
Я -
Как пыл
Далеких колоколен.
Будет
То, что было -
Столько
Раз:
- "Мыло,
Полотенце,
Таз!.."
. . . . . . .
Только
Петел
Ответил.
1904, 1931
В окне тюрьмы
Бросило блекло
Время -
В стекла
Моей тюрьмы -
Гнет,
Тень,
Бремя -
Вой
Злой
Зимы.
Лес
Весь
В снеге...
Галка,
Дым деревень...
Ветер - в поспешном беге
Ткет
Ночи тень.
Здесь -
Рушусь в ночь я,-
Рушусь
В провалы дня...
Клочья
Вьюжные - бросятся...
Сроки минут
Уносятся,-
- Не унесут
Меня.
1905, 1925
Разуверенье
Как нам уйти
От терпких этих болей?
Куда нести
Покой разуверенья?
Душе моей
Еще - доколь, доколе? -
Душе моей
Холодные волненья?
Душа - жива:
Но - плачет невозбранно;
Земля мертва...
Пройдут и не ответят.
Но - там: смотри!..
В огни зари - туманно.
В огни зари -
Иные земли светят.
Воздушный путь!
Яснеющие земли!
И зреет высь,
И зреет свет пустыни!
Но здесь - пребудь
До века ты отныне...
Ты покорись -
И долгий мрак приемли.
Пусть он растет!
И вновь склонись послушно
Душой немой...
И жди: и час настанет...
И водомет
Своей струей воздушно,
Своей струей,
Как некий призрак, встанет.
Бесследны дни,
Несбыточны волненья.
Мы - искони
В краю чужом, далеком.
Безвременную
Боль разуверенья -
Безвременную
Боль - замоет током.
1907, 1921
Солнечный дождь
Подсолнечный дождик
В лазурь
Омолненным золотом
Сеет;
С востока - вечерняя
Хмурь;
И в лоб - поцелуями
Веет.
В полях - золотые
Снопы
Вечернего, летнего
Света
И треплется тополь
С тропы,
Как влепленный в лепеты
Лета.
В объятиях облака
Спит -
Кусок голубого
Атласа;
И звездочка - ясно
Слезит,
Мерцая из мглы
Седовласой.
Я - милые щебеты
Пью,
И запах полыни
Не горек.
Тебя - узнаю: -
Узнаю!
Из розовых, розовых
Зорек.
Ты? Нет - никого...
Только лен -
У ног провевает
Атласом;
Да жук, пролетая
Под клен,
Зажуркает бархатным
Басом,-
Да месяц,- белеющий
Друг,-
Опалов очерчен
Из сини;
Да тускло остынувший
Луг
Под ним серебреет,
Как иней.
1905, 1931
Помойная яма
Бросила красная Пресня
В ветер свои головни...
Кончено: старая песня -
Падает в дикие дни.
В тучи горючие, в крики -
Тучей взметаемый прах...
Те же - колючие пики,
Кучи мохнатых папах.
Спите во тьме поколений,
Никните в грязь головой,
Гните под плети колени-
Дети семьи трудовой!
Будет,- направленный прямо
В нас орудийный огонь...
Та же помойная яма
Бросила тухлую вонь.
В то же слепое оконце,
В злеющий жужелжень мух
И в восходящее солнце -
Пухнет мохнатый паук.
1906, 1925
Японец возьми
Муха жужукает в ухо,
Пыльная площадь - пуста...
В пригород, тукнувший глухо,
Желтая ступит пята.
Крик погибающих братий
Встанет в пустой балалай,
Лай наступающих ратей
Слышишь ли, царь Николай?
В блеск восходящего солнца,
Став под окошко тюрьмы,
Желтая рожа японца
Выступит скоро из тьмы.
Тухни,- помойная яма!
Рухни,- российский народ!
Скоро уж маршал Ояма
С музыкой в город войдет.
1906, 1925
Вставай
В черни людского разроя
Встал параличный трамвай;
Многоголового роя
Гул: "Подымайся... Вставай..."
Стекла каменьями бьются:
Клочья кровавых знамен
С площади в улицы вьются,-
В ворохе блеклых времен.
Улица прахами прядет -
Грохнет сердитым свинцом;
Ворон охрипнувший сядет
Над восковым мертвецом.
1907, 1925
Город
Выпали желтые пятна.
Охнуло, точно в бреду:
Загрохотало невнятно:
Пригород-город... Иду.
Лето... Бензинные всхлипы.
Где-то трамвай тарахтит.
Площади, пыльные липы,-
Пыли пылающих плит -
Рыщут: не люди, но звери;
Дом, точно каменный ком -
Смотрится трещиной двери
И чернодырым окном.
1907, 1925
Пустой простор
Рой серых сел
Маячит
В голый дол;
Порывы пыли;
Вырывы ковыли.
Сюда отдай бунтующий
Глагол -
В маячащие,
Дующие
Плачи...
Прокопы, торчины,-
Пески...
Маячат трёпы туч
На дико сизом небе...
И точно -
Скорбно скорчены -
Лески;
И точно -
Луч
На недожатом хлебе.
Шатнет листвою
Ерзнувшая
Жуть;
В пустой овраг
По сорным косогорам
Течет ручей -
Замерзнувшая
Ртуть...
Мой шалый шаг -
В разлом
Пустых
Просторов.
Страх,
Как шарах мышей - в пустых
Парах,
Повиснувших, как сизый камень,
В небе...
Но грянет
Гром,
И станет
Пламень
В прах -
Ерошить: - мглой
Свой,
Яснокрасный
Гребень...
1908, 1925
Декабрь
Накрест патронные ленты...
За угол шаркает шаг...
Бледные интеллигенты...
- "Стой: под воротами - враг!"
Злою щетиной, как ежик,
Серый ощерен отряд...
- "Стой!.." Откарманенный ножик.
- "Строй арестованных в ряд!"
Вот, под воротами,- в стену
Вмятою шапкой вросли...
Рот, перекошенный в пену...
Глаз, дико брошенный... Пли!
Влеплены в пепельном снеге
Пятна расстрелянных тел...
Издали - снизились в беге:
Лицами - белы, как мел.
Улица... Бледные блесни...
Оторопь... Задержь... Замин...
Тресни и дребезень Пресни...
Гулы орудия...-
- Мин!
1908, 1925
Алмазный напиток
В серебряный
Расплёск
Как ослепленных
Глаз,-
- Сверкни,
Звездистый блеск!
Свой урони
Алмаз!
Дыши,-
В который раз,-
Души
Душистый стих! -
- Сверкни,
Звезды алмаз -
Звездою глаз
Моих!
Раздольный
Плеск
Звучит
Покоем -
- Ветерков;
Настроем
Звезд - кипит
Невольный
Блеск -
- Стихов...
Душа,
Стихи струя,
Дыша,
Блеснет из глаз; -
За ней - и я,-
С себя -
- Слетающий
Алмаз.
1908, 1929
Старое вино
Зори,-
Вы
Угарно
Огневое -
- Старое
Янтарное
Вино!
Тот же круг
И ков
Столетий -
- Те же сети -
Ткет
Из года в год -
- Веков
Веретено!
Трав
Густой
Настой
На луге колосистом!
Полни,-
- Солнце,-
- Круг,
Кольцо
Из молний!
Ты -
Змея!
-
...Змея
Из трав
В лицо -
- Взвилась -
- Сердитым
Свистом...
-----
Жаль
Восторгом ядовитым,-
Жаль,-
Печаль
Моя!
Полудень,-
Стой!..
- "О, золотой,
О,-
Мой!"
Полудень -
Непробуден:
Я -
Отравлен тьмой -
От
Света!
О, конец!
Кольцо
Колец!
О,-
- Злое, злое,
Злое -
- Лето!
1909, 1931
КОММЕНТАРИИ
В архиве Андрея Белого сохранилась неозаглавленная записка,
датированная 21 февраля 1925 г., получившая условное название "План
посмертного издания Собрания сочинений Андрея Белого". Этот план, обращенный
к будущим поколениям, начинается такими "тяжелыми" словами: "В случае моей
смерти хотел бы я, чтобы эти слова прочел кто-нибудь из друзей, которому
было бы интересно знать сумму мной написанного. Я, конечно, не придаю
слишком глубокого значения моим работам; вообще, книгами я интересуюсь
постольку, поскольку сквозь все их пишется одна Книга книг; и это - Книга
духовного развития человечества, его культуры; но исследователей этого
мучительного становления культуры может интересовать тот или иной период
развития культуры в любой из стран; могут быть люди, интересующиеся "началом
века" в России, деятелями разных течений этого времени; с точки зрения этой
и символизм может оказаться "симптоматичен", и в нем "симптоматичен" могу
быть и я со всеми моими малыми достижениями и великими падениями. Ради этой
"симптоматики", как атом истории великой русской литературы, я готов дать
ответ перед читателями..." (цит. по кн.: Литературное наследство. Символизм.
М.: Журнально-газетное объединение, 1937. Т. 27-28. С 576-577). Собрание
сочинений писателя и есть его ответ будущим поколениям читателей.
Настоящее Собрание сочинений является, по сути, первым. Оно
открывается томом стихотворений и поэм Андрея Белого. Это "свод"
классических образцов поэзии Андрея Белого из сборников "Золото в лазури",
"Пепел", "Урна", "Звезда", "После разлуки", из книги сказок "Королевна и
рыцари". Отдельными разделами представлены стихи, не вошедшие в основные
сборники, а также переработанные стихи. "Свод" поэзии завершается поэмами
"Христос воскрес" и "Первое свидание".
При составлении комментария были использованы комментарии Н. Б. Банк
и Н. Г. Захаренко к изданию "Стихотворения и поэмы", М.; Л., 1966, Джона Э.
Мальмстада к "Стихотворениям" в 3 т., А. В. Лаврова к "Стихотворениям
(1923)", обзор К. Бугаевой, А. Петровского (Д. Пинеса) "Литературное
наследство Андрея Белого", "Хронологическая канва жизни и творчества Андрея
Белого", составленная А. В. Лавровым (см.: Андрей Белый. Проблемы
творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации. М.: Сов. писатель, 1988), а
также библиография Андрея Белого, составленная Н. Г. Захаренко и В. В.
Серебряковой (в кн.: Русские советские писатели. Поэты. Библиографический
указатель. М.: Книга, 1979. Т. 1. Ч. 1.) и продолженная М. А. Бениной,
которая охватывает в своем библиографическом обзоре десятилетие - с 1976 по
август 1986 г. (в сб.: Андрей Белый. Проблемы творчества, 1988). Комментарий
- и в этом, и в последующих томах - носит по преимуществу
историко-литературный и биографический характер, куда включаются также
ссылки на наиболее значительные исследования, посвященные различным сторонам
жизни и творчества Белого.
Сноски в тексте - авторские (кроме особо оговоренных случаев).
СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В КОММЕНТАРИЯХ
К СОБРАНИЮ СОЧИНЕНИЙ
Арабески - Белый Андрей. Арабески. Книга статей. М.: Мусагет, 1911.
Армения - Белый Андрей. Армения. Ереван: Советикан грох, 1985.
Белый - Андрей Белый Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания.
Публикации. М.: Советский писатель, 1988.
Бугаева - Бугаева К. Н. Воспоминания о Белом. Berkeley, 1981.
Ветер с Кавказа - Белый Андрей. Ветер с Кавказа. Впечатления. М.:
Федерация - Круг, 1928.
Воспоминания - Белый Андрей. Воспоминания о А. А. Блоке. Munchen,
1969.
Гибель сенатора - Белый Андрей. Гибель сенатора (Петербург).
Историческая драма. Berkeley, 1986.
ГЛМ - Архив Государственного Литературного музея.
Глоссолалия - Белый Андрей. Глоссолалия (в заглавии опечатка -
Глоссалолия). Поэма о звуке. Берлин: Эпоха, 1922.
Долгополов - Долгополов Л. Андрей Белый и его роман "Петербург". Л.:
Советский писатель, 1988.
ЗЛ - Белый Андрей. Золото в лазури. М.: Скорпион, 1904.
КР - Белый Андрей. Королевна и рыцари. Сказки. Пб.: Алконост, 1919.
ЛН - Литературное наследство. Т. 27-28. Символизм. М.:
Журнально-газетное объединение, 1937
Луг зеленый - Белый Андрей. Луг зеленый. М.: Альциона, 1910.
Мастер - Белый Андрей. Мастер слова - искусства - мысли. Istituto
Universitario di Bergamo. 1991.
Мастерство - Белый Андрей. Мастерство Гоголя. М.; Л.: ОГИЗ ГИХЛ, 1934
МБ - Материал к биографии (интимный), предназначенный для изучения
только после смерти автора. ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 2, ед. хр. 3.
Между двух революций - Белый Андрей. Между двух революций. М.:
Художественная литература, 1990.
Мочульский - Мочульский К. Андрей Белый. Париж: Ymka-Press, 1955.
На рубеже - Белый Андрей. На рубеже двух столетий. М.: Художественная
литература, 1989.
Начало века - Белый Андрей. Начало века. М.: Художественная
литература, 1990.
Пепел - Белый Андрей. Пепел. Стихи. Спб.: Шиповник, 1909.
Пепел (1929) - Белый Андрей. Пепел. Стихи. Изд. 2-е, перераб. М.:
Никитинские субботники, 1929.
Переписка - Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М.: изд.
Гослитмузея, 1940.
Петербург - Белый Андрей. Петербург. Л.: Наука, 1981.
Петербург (1978) - Белый Андрей. Петербург. М.: Художественная
литература, 1978.
По Москве - По Москве. Прогулки но Москве и ее художественным и
просветительным учреждениям. М.: изд. М. и С. Сабашниковых, 1917.
Почему я стал символистом - Белый Андрей. Почему я стал символистом и
почему я не переставал им быть во всех фазах моего идейного и
художественного развития. В кн.: Андрей Белый. Символизм как миропонимание.
М.: Республика, 1994.
ПР - Белый Андрей. После разлуки. Берлинский песенник. Пб; Берлин:
Эпоха, 1922.
Путевые заметки - Белый Андрей. Путевые заметки. Т. 1. Сицилия и
Тунис. М.; Берлин: Геликон, 1922.
Ракурс - Белый Андрей. Ракурс к дневнику. ЦГАЛИ, ф. 53, оп. I, ед. хр.
100.
РГБ - Отдел рукописей Российской Государственной библиотеки.
Ритм - Белый Андрей. Ритм как диалектика и "Медный всадник". М.:
Федерация, 1929.
Серебряный голубь - Белый Андрей. Серебряный голубь. М.:
Художественная литература, 1989.
Символизм - Белый Андрей. Символизм. Книга статей. М.: Мусагет, 1910.
Симфонии - Белый Андрей. Симфонии. Л.: Художественная литература,
1991.
Сочинения - Белый Андрей. Соч.: В 2 т. М.: Художественная
литература, 1990.
Стихотворения (1923) - Белый Андрей. Стихотворения. Репринтное вое
произведение сборника 1923 г. М.: Книга, 1988.
Стихотворения (1940) - Белый Андрей. Стихотворения. Библиотека по-
эта (Малая серия) Л.: Советский писатель, 1940
Стихотворения и поэмы - Белый Андрей. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта (Большая серия). М.; Л.: Советский писатель, 1966.
Стихотворения - Белый Андрей. Стихотворения: В 3 т. Munchen: Wilhelm
Fink Verkg, 1982-1984.
Урна - Белый Андрей. Урна. Стихотворения. М.: Гриф, 1909.
ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства.
Штейнер и Гете - Белый Андрей. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении
современности. М.: Духовное знание, 1917.
АВСR - Bely Andrey. A Critical Review, Lexington, The University Press
of Kentucky, 1978.
ВСP - Bely Andrey. Amsterdam: Century Papers, 1980.
Newsletter - The Andrej Belyj Society Newsletter, nn. 1-5. Riverside,
University of California, 1982-1986; nn. 6-11, Texas A. and M. University
Press, 1983-1990.
Pro et Contra - Belyj Andrej - Pro et Contra. Milano: Unicopli, 1986.
Spirit - Bely Andrey. Spirit of Symbolism. Ithaca and London Cornell
Uoiversity Press, 1987.
ЗОЛОТО В ЛАЗУРИ
Книга стихов и лирической прозы "Золото в лазури" вышла в московском
издательстве "Скорпион" в апреле 1904 г. (цензурное разрешение - 14 марта) в
обложке работы Н. Феофилактова с посвящением: "Дорогой матери". "Почти весь
том "Золото в лазури" написан в лето 1903 г., проведенное в имении отца
Серебряный Колодезь",- засвидетельствовано в МБ. Книга вызвала полярные
суждения и оценки, будучи воспринята как программный документ нового
художественного направления - символизма "второй волны". Одним из самых
восторженных читателей "Золота в лазури" был П. Флоренский, который считал
творчество Белого "замечательным и ни с чем не сравнимым примером нового
мифотворения", о "Золоте в лазури" писал Белому в письме от 18 июля 1904 г.:
"Ваш сборник но своему характеру (не по качеству, а по сути) знаменье
перелома, перевала сознания; новые виды раскрываются, хотя многое еще
подернуто дымкой. Об этом новом (теургизм) надо сказать достойно Вашего
сборника. Может быть, Вы,- простите за смелое предположение,- сами и
половины в своих стихах не понимаете, не понимаете ценностей. С некоторыми
вещами можно богослужение совершать. Не знаю уж, я ли так сжился с Вашими
стихами, или они действительно так многообразны, как мне кажется, но на
всякий момент жизни находится несколько стихов, и когда остаешься один, то
невольно незаметно для себя напеваешь или шепчешь что-нибудь из Вашего"
(Переписка П. Флоренского с Андреем Белым "Контекст, 1991". М.: Наука, 1991.
C. 34). Сам Белый значительно более критически относился к своей первой
поэтической книге, даже во время ее печатания подчеркивал, что смотрит на
сборник "как на свое прошлое, а не теперешнее". Позже, в предисловии к
"Урне", помеченном 14 января 1909 г. (см. настоящий том), он писал:
"Озаглавливая свою первую книгу стихов, я вовсе не соединял с этой
юношеской, во многом несовершенной книгой того символического смысла,
который носит ее заглавие". Имелось в виду, что оба слова, стоящие в
названии сборника, являются прообразующими, что обусловлено особой ролью
цвета в эстетике символизма и в творчестве Андрея Белого, в частности (О
символике цвета у Белого см.: Cioran S. A. Prism for the absolute. The
symbolic Colors of Andrey Bely.- ABCR).
Цветовая символика привлекала внимание писателя на всем протяжении его
творчества. Об этом свидетельствует уже ранняя, написанная в 1903 г., то
есть одновременно с созданием книги "Золото в лазури", статья "Священные
цвета", которая позднее вошла в Арабески. Цветовой код для Белого- автора
"Золота в лазури" - одно из главных средств передачи переживаний тех лет:
ощущения всеобщей связанности бытия (каждый цвет относителен по отношению к
другому, сопряжен с той или иной предметно-бытовой сферой, с определенной
культурной и поэтической традицией, вызывает ассоциации с тем или иным
звуком, жестом и т. д.); предчувствия приближающегося Апокалипсиса
(Откровение св. Иоанна Богослова также не случайно очень насыщено цветовой
символикой); надежд на скорое воцарение на земле Софии - Вечной Любви и
высшей Мудрости, символического воплощения утопии "всеединства" Вл.
Соловьева. Именно с цветами - атрибутами Софии и соотнесено название книги
Андрея Белого. "Золото в лазури",- писал он,- иконописные краски Софии;
иконное изображение Софии сопровождает те краски; и у Владимира Соловьева:
Она - пронизана лазурью золотистой... Она опускается с неба на землю,
перенося свое золото и лазурь к нам, сюда..." (Воспоминания. С. 170). В
контексте рассуждений Белого "лазурь" является не столько обозначением
голубого цвета, сколько синонимом "света", "лучезарности". Цветовая
символика у Белого тесно связана с "теургической", жилстроительной
установкой его творчества, с ритуальными корнями его эстетики: ритуал еще на
заре человеческой истории как бы воплотил собой символистский идеал слияния
искусства и жизни, символистские чаяния, откровения, обнаружения высшей
Тайны бытия. Ведь и в древнем ритуале, имеющем ярко выраженную
жизнесозидательную функцию, "священное" открывает себя участникам, пишет В.
Топоров, отмечая при этом, что в ритуале "существует бесспорная связь
"священного", святости с блеском, сиянием в их предельном проявлении, с
золотым и пурпурным цветом" (Топоров В. Н. О ритуале. Введение в
проблематику.- В кн.: Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных
памятниках. М.: Наука, 1988. С 36-37) "Пурпур" - после "золота" и "лазури"-
один из трех основных "священных цветов", встречающихся в первом
стихотворном сб. Белого, который посвящен матери поэта - Александре
Дмитриевне Бугаевой (1858-1922).
Золото в лазури
Закаты.- Первые два стихотворения опубликованы в альм. "Северные
цветы" (М., 1903. С 28-30) в цикле "Призывы". Полностью цикл "Закаты" - в
ЗЛ. С. 12. И времена свиваются, как свиток...- парафраза из Откровения
Иоанна Богослова: "Небо скрылось, свившись как свиток..." (4, 14)
За Солнцем.- ЗЛ, С. 16.
Гроза на закате - альм. "Гриф" (М., 1903. С. 43) под названием
"Гроза на западе".
Путь к невозможному - ЗЛ. С. 26.
Не тот... - стих. в шести частях. ЗЛ. С. 27-34.
Старец - ЗЛ. С. 36-37.
Образ Вечности - альм. "Гриф" (М., 1903. С. 50-51) без посвящения.
Усмиренный - ЗЛ. С. 45.
Последнее свидание - ЗЛ. С. 46-47.
Таинство - ЗЛ. С. 48. По поводу этого стих. П. Флоренский, делавший
наброски к рецензии на сб. ЗЛ, которая так и не была завершена, писал:
"Таинство" это под влиянием Фета "С бородою.. " (имеется в виду стих Фета "С
бородок, седою верховный жрец..." (1884) - С. П., В. П.). Сопоставив далее
беловскую "Осень" ("Огромное стекло...") с фетовским "На Днепре и в
половодье" (1853), Флоренский приходит к выводу: "Андрей Белый, родной сын
Афанасия Афанасьевича Фета, по справедливости должен именоваться Андреем
Афанасьевичем Белым" ("Контекст 1991". С. 65).
Вестники - ЗЛ. С. 49-50.
Священный рыцарь - ЗЛ. С. 53. Бедным рыцарям - аллюзия на стих. А. С.
Пушкина "Жил на свете рыцарь бедный" (1829), получившая широкое
распространение в русской литературе, в частности "рыцарем бедным" назван
князь Мышкин у Ф. Достоевского.
Душа мира - ЗЛ. С. 57-59. ...мировая душа - основополагающая
мифологема соловьевской теории космического процесса (иногда отождествляемая
философом с Софией - Премудростью Божией), которая выступает как своего рода
посредник между божеством и природой. В неортодоксальной космогонии Вл.
Соловьева, восходящей к веданте, гностицизму, неоплатонизму, каббале,
европейскому пантеизму XVII-XVIII вв., возникновение природного,
материального мира, а тем самым начала зла и страдания связано с актом
отпадения мировой души от божества, от Единого, восстановление которого в
новом качестве и является целью развития человечества. Ср., напр., "...в той
же материальной природе эти мыслители - поэты (гностики.- С. П., В. П.)
узнавали проявление небесной Премудрости, ниспавшей из высших сфер; так,
видимый свет нашего мира был для них улыбкой Софии, вспоминающей нездешнее
сияние покинутой Плеромы (полноты абсолютного бытия)" - Соловьев Вл.
Оправдание добра. Нравственная философия. В кн.: Соловьев В. Соч.: В 2 т.
М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 137.
Прежде и теперь
Менуэт - ЗЛ. С. 68-69.
Прощание - ЗЛ. С. 70-71. Эллис - литературный псевдоним Льва
Львовича Кобылинского (1879-1947) - поэта-символиста, переводчика, критика,
публициста, одного из активнейших создателей "аргонавтического мифа", в
900-е гг. близкого друга Белого (см.: С. С. Гречишкин и А. В. Лавров. Эллис
- поэт-символист, теоретик и критик. В кн.: "XXV Герценовские чтения.
Литературоведение. Краткое содержание докладов". Л.: Наука, 1972).
Полунощницы - ЗЛ. С. 72-75. Калиостро - Джузеппе Бальзамо
(1743-1795), известный авантюрист и шарлатан. В 1780 г. приезжал в Россию.
Графам гадает...- этот образ и ситуация подсказаны пушкинской "Пиковой
дамой" (1833), произведением, оставившим глубокий след в творчестве Белого,
в частности в романах "Серебряный голубь" и "Петербург".
Променад - ЗЛ. С 76-77. Эгретка - перо или другое украшение на
женском головном уборе. Здесь: украшение лошадиной гривы.
Ссора - ЗЛ. С. 78-79 Мария Ивановна Балтрушайтис (1878-1948) - жена
поэта Ю. К. Балтрушайтиса. "Стонет сизый голубочек" - популярный романс на
слова поэта Н. И. Дмитриева (1760-1837).
Сельская картина - ЗЛ. С. 82-85. Михаил Александрович Эртель (ум. в
начале 20-х гг.) - историк, теософ, участник кружка "аргонавтов".
Незнакомый друг (с. 57) - стих, в четырех частях, впервые
опубликованное в ЗЛ. С. 92-99. Павел Николаевич Батюшков (1864 - ок. 1930) -
внук поэта К. Н. Батюшкова, теософ, один из участников кружка "аргонавтов",
друживший с Андреем Белым в 1901-1906 гг. "Китаец дерется с японцем...""
(имеется в виду японско-китайская война 1894-1895 гг., которая велась ради
установления японского контроля над. Кореей и проникновения в Китай).
Из окна (с. 59)- ЗЛ. С. 97-98. "Шум на Марица..." - популярная
историческая песня, посвященная событиям Марицкой битвы 1371 г., в которой
турецкие войска разгромили ополчение сербов, болгар, боснийцев, валахов и
захватили их земли. Марица - река в Болгарии, впадающая в Эгейское море.
Из вечно плаксивой Травьяты...- имеется в виду опера Д. Верди "Травиата"
(1853), написанная на сюжет романа Александра Дюма-сына "Дама с камелиями".
Свидание - ЗЛ. С. 99-100. Навеяно стих. В. Брюсова "Фабричная"
("Есть улица в нашей столице...", 1901). Дуля - род груш.
Кошмар среди бела дня - ЗЛ. С. 101-102 Пепиньерка - воспитанница
учебного заведения, готовящаяся стать наставницей.
На окраине города (с. 61) - ЗЛ. С. 103.
Образы
Великан - стихотв. цикл в пяти частях. 1-е и 2-е стих. входил в состав
цикла "Призывы" и были опубликованы в альм. "Северные цветы" (М., 1903. С.
33). Полностью - ЗЛ. С. 107-112. "Великан появился как воплощение
ницшеанства в древние сказки,- писал Белый Э. К. Метнеру в 1903 г.- Сам я
вижу рождение великана и кентавра у себя под влиянием Ницше (менее Беклин)"
(РГБ, ф. 167, карт. 1, ед. хр. 7). Сергей Михайлович Соловьев (1885-1942) -
поэт-символист, литературный критик и переводчик, сын М. С. и О. М.
Соловьевых (см. комм, к стих. "Знак"). Близкий друг А. Белого. "Считаю
значение Сережи в моей интимной, а также общественной жизни незаменимым,
огромным",- писал Белый (На рубеже. С. 358). О С. Соловьеве см. "Материалы к
биографии С. М. Соловьева" и "Из воспоминаний сестры Марии" в кн.: Соловьев
С. М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977.
Не страшно - ЗЛ. С. 113-114.
Пригвожденный ужас - ЗЛ. С. 118-119. Автограф в письме Э. К.
Метнеру, датированном 9 апреля 1903 г. Посылая стих., Белый предваряет его
следующим комментарием: "А вот стихотворение, которое я написал под влиянием
одной струйки в жизни, которую заметил; а через несколько дней зашел ко мне
знакомый из "знающих" и говорил, что ему казалось эти дни, будто неведомый
вампир подстерегает его. Не затемняло ли в продолжение этих нескольких дней
крыло вампира ясность астральных горизонтов? Стихотворения, говоря
откровенно, я побаиваюсь как приключения для меня странного, посылаемого для
испытания" (РГБ, ф. 167, карт. I, ед. хр. 16).
Вечность - альм. "Северные цветы". М., 1903. С. 30 (под названием
"Загадка" как третья часть цикла "Призывы").
Маг - альм. "Гриф". М., 1903. С. 44 (под названием "В. Я. Брюсову").
Валерий Яковлевич Брюсов (1873-1924) - поэт и прозаик, один из
основоположников русского символизма, сыгравший огромную роль в жизни и
творческой биографии Андрея Белого (о характере их взаимоотношений см. в
комм, к сборнику "Урна"). По поводу данного стих. Белый писал Э. К. Метнеру
в июле 1903 г.: "Вы все еще вспоминаете мне, что я назвал "магом" Валерия
Брюсова, но ведь "магизм" я понимаю в широком смысле... Брюсов среди магов
выделяющийся, умный, знающий м_а_г, к которому термин "пророк безвременной
весны" подходит, ибо надвременность очень характерна в Брюсове. Может быть,
это у него т_о_л_ь_к_о игра, но он великолепный в таком случае актер, когда
в обществе "застывше" и "надвременно" относится к окружающему... Среди
официальных выразителей магизма, с сознательным актерством ретуширующих себя
перед обществом, пальма первенства принадлежит, конечно, Брюсову, который
"и_г_р_а_е_т р_о_л_ь" с чувством, с пафосом исполняя свою миссию, перед
целой Россией, и, конечно, заслуживает уважения и признания за это, ибо он
же громоотвод - принимающий львиную долю грязи, оскорблений на себя,
приучающий нашу мужиковато удивляющуюся толпу н_е у_д_и_в_л_я_т_ь_с_я .... В
своем стихотворении я постарался дать изображение идей и п_р_о_т_о_т_и_п_а
Брюсова" (РГБ, ф. 167, карт. I, ед. хр. 19).
Песнь кентавра - ЗЛ. С. 131-132.
Утро - стихотв. цикл в двух частях. 2-я часть была опубликована в
альм. "Северные цветы" (М., 1903. С. 36) под заглавием "Знамение" в цикле
"Призывы". Целиком напечатан в ЗЛ. С. 133-135.
Старинный друг - стихотв. цикл в пяти частях, впервые опубликованный
полностью в ЗЛ. С. 138-144 с посвящением Э. К. Метнеру (см. комм. к
стихотв. циклу "Золотое руно"). Метнер был одним из первых, кто высоко
оценил юношеские сочинения Белого. Ср. его дневниковые записи от 16 сентября
1902 г.: "Борис Бугаев - единственный человек из ныне живущих и мне лично
знакомых, который понимает меня до конца... Борис Бугаев по своему духу -
самый близкий мне человек, начиная с общих вопросов и кончая интимнейшими
настроениями, убеждениями, созерцаниями - у нас одинаково... Бугаев - это
для меня пробный камень русского человека... Так сильно, как он, никто из
русских, кроме Пушкина и Лермонтова, не начинал" (РГБ, ф. 167, карт. 23, ед.
хр. 51 об., 55 об.).
Уж этот сон мне снился... - альм. "Гриф". М., 1903. С. 47-48 (без
посвящения как третья часть цикла "Возврат"). Александр Петрович Печковский
- студент-химик, переводчик, участник кружка "аргонавтов".
Преданье - стих. в пяти частях, впервые - в альм. "Гриф". М., 1904.
С. 5-8 (с эпиграфом из "Цыган" (1824) Пушкина: "Меж нами есть одно
преданье"). Сергей Алексеевич Соколов, псевдоним - Сергей Кречетов
(1878-1936), поэт-символист, редактор журнала "Перевал", основатель изд-ва
"Гриф". Сибилла (сивилла - греч. миф.) - жрица-прорицательница. Стикс - в
древнегреческой мифологии река в подземном царстве Аида, через которую бог
Харон переправлял души умерших. Оникс - минерал, разновидность агата.
Sanctus amor (Священная любовь - лат.) - сборник рассказов Нины Ивановны
Петровской (1884-1928) - писательницы символистского круга, отношениями с
которой навеяно это стих. Осенью 1903 г. Белый переживает "материальную"
влюбленность в Петровскую ("Моя тяга к Петровской окончательно определяется;
она становится мне самым близким человеком <...> я самое чувство
влюбленности в меня стараюсь претворить в мистерию" - МБ, л. 42). Но как и
позднее с Л. Д. Блок, эта влюбленность недолго продержалась на высоте
"материальных" переживаний и вскоре обернулась обыкновенным "романом".
Образуется традиционный любовный "треугольник", третьей стороной которого
оказывается В. Брюсов. "Мифологизация" их отношений в эпоху 1904-1905 гг.
осуществлена, по свидетельству Белого, в романе В. Брюсова "Огненный ангел"
(1908). См. ст.: С. Гречишкин, А. Н. Лавров. Биографические источники романа
Брюсова "Огненный ангел" - Wiener Slavistischer Almanach.- 1978. М 1, 2. О
судьбе Нины Петровской ("Ренаты" брюсовского романа) см. в публикации Э.
Гаретто. Жизнь и смерть Нины Петровской (Минувшее. № 8. Париж, 1990).
Серенада - ЗЛ. С. 163-164. Лоэнгрин - легендарный герой средневекового
немецкого сказания, воодушевившего Р. Вагнера на написание одноименной
оперы (1848). Согласно сказанию, рыцарь Лоэнгрин, сын Парсифаля, приплывает
из замка Грааля на ладье, влекомой лебедем, ради того, чтобы защитить Эльзу
Брабантскую.
Одиночество - ЗЛ. С. 165.
Утешение - ЗЛ. С. 166.
Тоска - в альм. "Гриф". М., 1903. С. 50.
Осень - ЗЛ. С. 171.
Грезы - ЗЛ. С. 172.
Северный марш - ЗЛ. С. 173.
Кладбище - ЗЛ. С. 174.
Багряница в терниях
Название раздела - аллюзия на евангельское повествование о страстях
Христовых: "Тогда воины правителя, взявши Иисуса... // И, раздевши Его,
надели на Него багряницу; // И, сплетши венец из терна, возложили Ему на
голову; и, становясь перед Ним на колени, насмехались над Ним, говоря:
радуйся, Царь Иудейский! // ...И когда насмеялись над Ним, сняли с Него
багряницу и одели Его в одежды Его и повели Его на распятие" (Матф., 27,
27-29, 31). Очевидно также, что использование мотивов "багряницы" и "терний"
для отождествления поэта и распинаемого Христа имеет литературную традицию
(см., напр., лермонтовскую "На смерть поэта"). Исследовательница Белого Н.
Кожевникова с полным основанием относит образ "багряницы" - торжественной
пышной одежды ярко-красного цвета - к числу "центральных образов Белого",
отмечает его широкое употребление в поэзии Белого и в прямом, и в непрямом
значении, говорит, что он часто "становится источником метафор, относящихся
к разноплановым реалиям" (Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого. М., 1992. С.
144).
Разлука - ЗЛ. С. 213-225. Стихотворный цикл в трех частях написан в
связи со смертью отца поэта Николая Васильевича Бугаева, последовавшей 29
мая 1903 г. (род. в 1837). Белый вспоминал: "Никогда не забуду этой тишины у
изголовья покойника, моей молитвы над ним. Появившийся М. В. Попов
констатировал смерть от паралича сердца; это было в начале восьмого" (МБ, л.
38 об.). Об отце поэта см.: Юшкевич А. П. История математики в России до
1917 года. М., 1968, а также краткое обозрение ученых трудов профессора Н.
В. Бугаева (составленное им самим) - Историко-математич. исследования. Вып.
XII. М., 1959.
Могилу их украсили венками - ЗЛ. С. 216. Стих, посвящено памяти
Михаила Сергеевича Соловьева (1862-1903) - педагога и переводчика, брата
философа Вл. Соловьева, отца С. М. Соловьева - и его жены, О. М. Соловьевой,
добровольно ушедшей из жизни в день смерти мужа. Познакомившись с
Соловьевыми в конце 1895 г., Белый стал завсегдатаем их дома, испытал
огромное идейное и культурное влияние этой семьи. О взаимоотношениях с
Соловьевыми рассказано на страницах автобиографических книг "На рубеже..." и
"Начало века". Стих навеяно впечатлением от похорон Соловьевых. "Когда
хоронили Соловьевых,- писал Белый Э. К. Метнеру 19 марта 1903 г.,- была
метель... Недалеко торчала сосна. Два раза она взревела, махнув руками. В
Соловьевых я потерял одних из самых близких людей себе" (РГБ, ф. 167, карт.
1, ед. хр. 11). Памяти Соловьевых посвящено также стих. А. Блока "Отшедшим"
(1903 . См. некрологическую заметку о Соловьевых в журн. "Новый путь". 1903.
№ 2. С. 202-203.
Св. Серафим - ЗЛ. С. 217-218. Серафим Саровский (в миру Прохор
Мошнин, 1760-1833) - один из самых почитаемых русских православных святых,
канонизированный церковью в 1903 г. Его учение о смысле и исполнении
христианской жизни ("Дух вселяется в душе человеческой и претворяет ее в
храм Божества, в пресветлый чертог вечного радования", цит. по кн.:
Флортвский Г. Пути русского богословия. Париж: Ymka Press, 1937. C. 392)
произвело на Белого глубокое впечатление. Прочитав в октябре 1901 г. книгу
Л. М. Чичагова "Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря", содержащую
жизнеописание преподобного Серафима и повествующую о его подвижнических
деяниях, Белый писал: "...с той поры эта книга становится моей настольной,
книгою; образ Серафима, весь чин молитв его оживает в душе моей; с той поры
я начинаю молиться Серафиму; и мне кажется, что Он - тайно ведет меня" (МБ,
л. 25 об.). Интерес к Серафиму Саровскому носил у Белого устойчивый
характер. Ср. его письмо Э. К. Метнеру от 3 марта 1903 г.: "Все чаще и чаще
мне начинает казаться, что старец Серафим - единственно несокрушимо-
важная и нужная для России скала в наш исторический момент" (РГБ, ф. 167,
карт. 1, ед. хр. 10). Об отношении Белого к Серафиму Саровскому см.: J.
Malmstad. Andrej Belyj and Serafim of Sarov.- Schottish Slavonic Review,
1990, n. 14.
Владимир Соловьев - ЗЛ. C. 219-220. Владимир Соловьев (1853-1900) -
религиозный философ, поэт, публицист и критик, предпринявший наиболее
значительную в истории русской философии попытку объединить в "великом
синтезе" христианский платонизм, немецкий классический идеализм и научный
эмпиризм. Своей философской доктриной "Всеединства", религиозно-поэтическим
учением о Софии "Вечной Женственности", своими стихами "софийного цикла",
а также эстетическими концепциями оказал заметное воздействие на поэзию и
теорию русского символизма, в особенности представителей его "младшего"
поколения, к которому принадлежал и Белый. "Стихотворение "Три свидания" и
учение Вл. Соловьева о Софии стало предметом нашей мысли,- вспоминал Белый о
вечерах, проведенных в семье Соловьевых,- с того времени я начинаю упорнейше
изучать философию Соловьева". И далее: "И часто бываю на могиле Вл.
Соловьева (в Новодевичьем монастыре); под впечатлением одного из посещений
нишу я стихи, посвященные философу..." (МБ, л. 27). К образу Вл. Соловьева
Белый возвращается на всем протяжении своего творчества: он - в числе героев
2-й симфонии, его стихотворный портрет дан в поэме "Первое свидание", ему
посвящены очерки в "Арабесках", "Воспоминаниях о Блоке", "Записках
чудака"... А в письме П. Флоренскому от 12 августа 1904 г. Белый признается:
"Иной раз мне кажется, что Соловьев - посланник Божий не в переносном, а в
буквальном смысле..." ("Контекст 1991". С. 35).
Ожидание - ЗЛ. С. 221-222.
Призыв - альм. "Северные цветы". М.: Скорпион, 1903. С. 35 (без
названия и посвящения, как шестая часть цикла "Призывы").
Мания - ЗЛ. С. 238-239. Гряди же, гряди - одна из заключительных фраз
Апокалипсиса: "Свидетельствующий сие говорит: ей, гряди скоро! аминь. Ей
гряди, Господи Иисусе" (Откр., 22, 20).
Забота - стих, в двух частях, впервые опубликовано в ЗЛ. С. 240-242.
Блоку - стихотв. цикл в трех частях. Впервые - ЗЛ. С. 243-246. Об
отношениях Белого с Блоком см. во вступительной статье. История их
многолетней "дружбы-вражды" образует также сюжет Переписки, запечатлена в
Воспоминаниях, сквозным мотивом проходит через все три тома
автобиографической трилогии Белого. Душа моя скорбит смертельно - цитата из
Евангелия (Матф., 26, 38).
Одиночество - ЗЛ. С. 247-248. Тому, кто пил из кубка огневого // не
избежать безмолвия ночного.- Аллюзия на евангельское сказание о чаше,
поднятой Иисусом на Тайной Вечере: "И взяв чашу и благодарив, подал им и
сказал: пейте из нее все; // Ибо есть сие Кровь Моя нового завета, за многих
изливаемая во оставление грехов" (Матф., 26, 27-28).
Осень - стих, в двух частях, впервые в альм. "Гриф". М., 1904. С.
9-10.
Священные дни - ЗЛ. С. 251-252. Павел Александрович Флоренский
(1882-1937) - богослов, философ, искусствовед, математик, предвосхитивший
многие идеи семиотики, инженер, поэт. Будучи учеником проф. Н. В. Бугаева
(отца Андрея Белого) по физико-математическому факультету Московского
университета, испытал глубокое воздействие его аритмологических идей,
которые сыграли первостепенную роль в учении Флоренского о развитии как
процессе прерывности. Флоренский с Белым познакомились осенью 1903 г.,
будучи студентами Московского университета. Пик их отношений, основанных на
общности идей и интересов, пришелся на 1904 г.: "...интенсивные и частые
свидания с Флоренским; долгие, философские, нас самоопределяющие беседы..."
(Ракурс. Л. 21 . Вот как описывает свое впечатление от Белого Флоренский в
письме матери, датированном 24 января 1904 г.: "Чем больше я узнаю его, тем
более понимаю, что это замечательная личность, глубокая и совершенно не
имеющая в себе той вульгарности "практической жизни", которая в большей или
меньшей степени почти у всех, по крайней мере, у очень многих... Видел я его
как-то на вечере, среди разных знаменитостей, людей во всяком случае
талантливых и оригинальных более или менее. И все мне перед Бугаевым
казались такими жалкими и ничтожными, хотя он почти ничего не говорил"
("Контекст 1991". С. 8). Флоренский написал ненапечатанную рецензию на сб.
ЗЛ, который он высоко ценил (впервые она появилась в сб. "Контекст 1991".
С. 52-61), опубликовал критическую статью о "Северной симфонии" "Спиритизм
как антихристианство" (Новый путь. 1904. № 3), посвятил Белому цикл стихов
"Белый камень", испытал его влияние в вышедшей в 1907 г. книге стихов "В
вечной лазури", что подчеркнуто ее названием, вступающим в прямую образную
перекличку с ЗЛ. Явное влияние Белого, его симфоний в частности, сказывается
в поэме Флоренского "Эсхатологическая мозаика" (1905, ее вторая часть,
непосредственно отразившая отношения обоих, опубликована в "Контексте 1991".
С. 68-92). Об отношениях Белого и Флоренского см.: Силард Лена. Андрей Белый
и П. Флоренский. Budapest, Studia Slavica Hungari. 1987. N 33. P. 227-228;
Из наследия П. А. Флоренского ("Контекст 1991". С. 3-100).
На закате - ЗЛ. С. 253.
Подражание Вл. Соловьеву - ЗЛ. С. 254.
Любовь - ЗЛ. С 255.
Ясновидение - ЗЛ. С. 256.
ПЕПЕЛ
Книга "Пепел. Стихи" впервые выходит в свет в Спб., изд-ве "Шиповник"
в 1909 г. Первоначально Белый замышлял объединить во втором сборнике стихов,
который должен был называться "Закатные прахи", стихотворения, впоследствии
составившие два сборника - "Пепел" и "Урна". На решение издать два
сборника вместо одного не в последнюю очередь повлияло письмо С. Соловьева
(оно не датировано, но, вероятно, относится к 1908 г.): "Ты непременно
должен разделить сборник стихов на два. Пусть первый будет большой, издан
"Шиповником". Второй, стихотворений в 30, издай хоть у Паффф
(пренебрежительное наименование владельца издательства "Гриф" А. С.
Соколова.- С. П., В. П.). Нельзя совать в одну книгу и Тоску о воле и
державинский стих. Тут резкая межа. Если бы ты знал, как важно в опасности
войны с Петербургом появление в будущем сезоне двух твоих книг. Ведь
количество книг (если это не книги Городецкого) много, много значит" (РГБ,
ф. 25, карт. 26, № 7). Эпиграф - из стих. Н. А. Некрасова "Что ни год -
уменьшаются силы..." (1861 . В ответна анкету К. И. Чуковского об отношении
современных писателей к Некрасову Белый писал 12 августа 1919 г.: "Считаю,
что книга "Пепел" вся навеяна Некрасовым" (Дружба народов, 1972. № 6. С.
286).
Россия
В разделе "Россия" и следующем за ним "Деревня" помещены
стихотворения, в своем большинстве написанные в усадьбе Серебряный Колодезь
летом 1908 г. Далее - по разделам - следуют стих., датированные 1905-1908,
1904- 1907, 1905-1906, 1904-1906 гг. Таким образом, расположение стихов в
сборнике "зеркально" - инвертированно отражает последовательность их
написания. По-видимому, это объясняется тем, что книга стихов - а символисты
принципиально мыслили подобную книгу как некое художественное единство, а не
простой сборник случайно соседствующих стихов - построена по линии все
большего и большего просветления "горизонта" (недаром один из последних ее
разделов называется "Просветы"), а среди созданного поэтом в 1907-1908 гг. и
впрямь не было ничего "просветленного", на что обращено внимание в кн.
Мочульского: "В одном и том же году и Блок, и Белый пишут стихи о России;
лирические темы их схожи: темная, нищая, роковая страна, бескрайние
просторы, убогие избы, бродяжническая и скитальческая стихия. Пути двух
поэтов опять таинственно скрещиваются: оба от "зорь" Соловьева переходят к
"стону" Некрасова; народничеству Блока откликается народничество Белого. Еще
раз обнаруживается их мистическая связанность. И снова, в этой близости,
какая чуждость. Стихи о России Белого, быть может, лучшие из его поэтических
созданий: формально и мастерством - ритмическим разнообразием, словесной
изобретательностью, звуковым богатством - они, пожалуй, превосходят стихи
Блока. А между тем художественно они с ними несоизмеримы. У Блока во тьме
светит свет, сияет прекрасное лицо родины-жены; у Белого родина-мать лежит
в гробу..." (с. 126-127).
На вольном просторе - альм. "Гриф". М., 1905. С. 17 (в цикле "Тоска
о воле", без посвящения под заглавием "Воля"). Муни - литературный псевдоним
поэта Самуила Викторовича Киссина (1888-1916).
На рельсах - альм. "Гриф". М., 1905. С. 18-19 в цикле "Тоска о воле",
без посвящения. Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух (1860-1923) -
детская писательница и переводчица, мать А. А. Блока. Белый познакомился с
нею при посещении Блоков в Петербурге в январе 1905 г. В Воспоминаниях
читаем: с Александрой Андреевной "все более., дружу; тема наших общений
самостоятельная, разговоры, напоминающие бывалые бесконечные мои разговоры
с О. М. Соловьевой; у Александры Андреевны тот же пытливый, скептический
взгляд, наблюдающий подоснову душевньГх движений..." (с. 147).
В вагоне - Пепел. С. 27-28. Татьяна Николаевна Гиппиус (1877-1957) -
художница, сестра З. Н. Гиппиус, написавшая один из известных графических
портретов Белого. С нею Белый был дружен в 1905-1906 гг., когда, приезжая в
Петербург, часто бывал у Мережковских.
Станция - Пепел. С. 29-31. Гренадин - прохладительный напиток красного
цвета.
Осинка - стих, в четырех частях, впервые опубликовано в журн.
"Перевал". 1906. № 2. С. 4-5 (без посвящения, в цикле "Горемыки"). Алексей
Михайлович Ремизов (1877-1957) - писатель, сыгравший крупную роль в развитии
русской орнаментальной прозы. Белому принадлежит рецензия на отдельное
издание ремизовского романа "Пруд" (Арабески. С. 475-477). Дедово -
подмосковное село, в котором было расположено поместье бабушки С. М.
Соловьева A. Г. Коваленской (ст. Крюково Николаевской ж. д.), где Белый
часто гостил. Дедово и другие места Клинского района были средоточием
русской культуры рубежа веков: дальше от Москвы - за Крюково - от станции
Подсолнечная шла дорога в Шахматово, имение Бекетовых, родовое гнездо А. А.
Блока; по дороге на Шахматово, в трех верстах от Клина, находилось
Демьяново, где семья Бугаевых, когда Белый был еще ребенком, в течение
восьми лет снимала дачу у адвоката B. И. Танеева (1840-1921) - крупного
русского общественного деятеля, брата композитора С. И. Танеева. Природа
района Крюково - Подсолнечная для Белого была запечатлением двух ликов
России: "Меня поразило различие пейзажей под Крюковым и под Подсолнечной;
один стиль пейзажа до Крюкова: стиль ковровых лугов, очень ровных,
пересеченных лесами, всегда белоствольными, с малой неровностью почвы, с
обилием деревень; от Поварова до Подсолнечной стиль изменяется: пейзажи
становятся резче, красивей и явно дичают; лугов уже меньше; леса отовсюду;
больше гатей, оврагов и рытвин; деревни - беднее; их - меньше... Русью
Тверской уже веет...- той Русью, которая подлинная" (Воспоминания. С.
123-124).
На скате - Пепел. С. 57-58. Стих навеяно переживаниями, связанными с
любовью к Л. Д. Блок и ревностью к А. А. Блоку.
Пустыня - Пепел С. 59-61. Владимир Францевич Эрн (1881-1917) -
религиозный философ, публицист.
Горе - журн. "Перевал". 1906. № 2. С. 5 (как вторая часть цикла
"Горемыки").
Деревня
Все стихотворения раздела написаны от лица персонажей "поэмы" (в
основательно переработанном сборнике "Стихотворения" (1923) Белый
предпринял-таки попытку объединить большинство стихов этого раздела в поэму
"Деревня"), само сознание которых оказывается предметом авторского
изображения, то есть предпринимается попытка посмотреть на мир чужими
глазами, глазами человека иной культуры, иного социального статуса.
Свидание - Пепел. С. 73-74.
На откосе - журн. "Весы". 1906. № 8. С. 11-12 (как первая часть стих.
"Убийца"). Саров (прав Сарово)- село Нижегородской губ. Темниковского
уезда, где находился знаменитый на всю Россию мужской монастырь,
прославленный именем Серафима Саровского.
Паутина
Калека - в ранней редакции опубликовано в журн. "Вопросы жизни". 1905.
№ 7. С. 47.
Весенняя грусть - альм. "Свободная совесть". М., 1906. Кн. 1. С. 159
(под названием "Весенняя элегия").
Мать - Пепел. С. 107-108.
После венца - Пепел. С. 115-116.
Город
Праздник - Пепел. С. 130. Виктор Викторович Гофман (1884-1911) -
поэт-символист, сотрудник "Весов". Аджиорно (a giorno) - искусственное
освещение. Контредан, chinoise - фигуры кадрили. Тальма - женская длинная
накидка без рукавов. Гри-де-перль - жемчужно-серый цвет.
Поджог - "Золотое руно". 1906. № 1. С. 51-52.
Преследование - журн. "Весы". 1907. № 6. С. 12-13.
В Летнем саду - журн. "Весы". 1906. № 8. С. 9-10 (под названием
"Тревога" в цикле "Одинокие"). "В лирике моей,- писал Белый, имея в виду как
это, так и другие стихи "Пепла",- появился символ восстания: красное домино,
оно бегает по строчкам стихов:
С кинжала отирая кровь,
Плеща крылом атласной маски.
"Маска" - мои сидения в академических салонах; под ней - нарастающий
протест, который стихийно вырвался осенью 1905 года в дни всеобщей
забастовки..." (Начало века. С. 524).
На площади - Пепел. С. 150-151.
Безумие
На буграх - Пепел. С. 161-162.
Полевое священнодействие - Пепел. С. 163-165.
Последний язычник - Пепел. С. 166-167. Зайцев Борис Константинович
(1881-1972) - писатель-реалист, основавший в Москве в 1906 г. литературную
группу "Зори", которая выпускала журнал под тем же названием. В нем
сотрудничал и Белый, высоко ценимый Зайцевым. Уже в эмигрантские годы
написал очерк "Андрей Белый", вошедший в мемуарную книгу Зайцева "Далекое"
(Вашингтон, 1965). Киновия - общежительный монастырь.
Угроза - альм. "Шиповник". Кн. 6. Спб, 1908. С. 155 (как вторая часть
цикла "Голоса в полях").
Отпевание - опубликовано без названия в составе третьей и четвертой
части "лирической поэмы" "Панихида" в журн. "Весы". 1907. № 6. С. 7-9.
У гроба - опубликовано там же (с. 7-8) в составе третьей части поэмы
"Панихида".
Вынос - опубликовано там же (с. 9-11), как первая часть лирической
поэмы "Панихида".
Туда - журн. "Вопросы жизни". 1905. № 3. С. 99 (под названием
"Воздушный путь").
Я в струе воздушного тока... - журн. "Перевал". 1907. № 12. С. 7 (под
названием "В воздухе").
Просветы
Город - Пепел. С. 196-197, в отделе "Просветы".
Тройка - Журнал для всех. 1904. № 7. С. 387.
Странники - альм. "Гриф". М., 1905. С. 16 (без посвящения, как восьмая
часть цикла "Тоска о воле").
В лодке - приложение к газ. "Киевские вести". 1908. 15 мая. № 20.
С. 1.
Вечер - в детском журн. "Тропинка". Спб., 1906. № 18. 15 сентября.
С. 812-813 (под названием "Вечер в лесу", с посвящением С. М. Соловьеву).
Тень - Пепел. С. 205, в отделе "Просветы".
Работа (с. 204) - альм. "Гриф". М., 1905. С 20-21 (как первая часть
цикла "Идиллия"). Павел Иванович Астров (1866-?) - член Московского
окружного суда, на квартире которого собирался кружок либеральных
интеллигентов для чтения и обсуждения лекций, докладов, рефератов и т. д. С
1904 г. тон на этих собраниях стали задавать "аргонавты" во главе с Белым и
Эллисом.
Прогулка - альм. "Гриф". М., 1905. С. 21-22 (без названия, как вторая
часть цикла "Идиллия").
Обручальное кольцо - альм. "Шиповник". Кн. 6. Спб., 1908. С. 153-154
(под названием "Обручальное кольцо /Заклинание/", как первая часть цикла
"Голоса в полях").
Память - Пепел. С. 213 (в разделе "Просветы").
Приходи - Пепел. С. 216, в разделе "Просветы".
Свидание - журн. "Весы". 1907. № 6 С. 13 (как восьмая часть
"лирической поэмы" "Панихида").
Горемыки
В полях - журн. "Русский артист". 1907. № 9. С. 129 (с подзаголовком
"Из цикла "Тоска о воле")
Хулиганская песенка - сб. "Корабли". 1907. С. 108.
Вспомни! - Пепел. С. 232-233.
Время - стих, в четырех частях. В издании Стихотворения оно
сопровождено тем же комментарием, что и предыдущее (с. 194). В Пепле
расположено на с. 237-240.
УРНА
Поэт - Весы. 1904. № 8. С. 4. "Застывший, серьезный, строгий, стоит
одиноко Валерий Брюсов среди современной пляски декаданса" - таким было
восприятие Белым Брюсова в годы написания стихов (Арабески. С. 451).
Встреча - Урна. С. 20, под заглавием "Ответ на посвящение", с
подзаголовком: В. Брюсову, с эпиграфом из стих. Брюсова "Андрею Белому"
(1909):
Дарю тебе мой жезл змеиный.
Беру твой посох костяной...
"Встреча" - ответ на это брюсовское стих. По поводу этого эпизода
Белый вспоминает в Начале века: "В девятьсот девятом году он мне напомнил
ненужное прошлое наше в стихах, посвященных мне, где он описывал, как он
свой жезл поднимал на меня, чтобы убить, и как выпал тот жезл из руки..."
(с. 521). Имеется в виду роман Белого с П. И. Петровской, закончившийся ее
уходом к Брюсову, что едва не привело к дуэли вчерашних друзей. Бобровка-
имение Рачинских в Тверской губернии.
ЗИМА
Как написанная одновременно 4-я симфония "Кубок метелей" (1908), весь
сборник "Урна" пронизан образами пурги, холода, льда, метели, которые прямо
ассоциируются с хаосом, смертью, безумием. Но тот же образ зимы - не только
символ разрушительной стихии, омертвения живого, скованного стужей. На
"снежных" стихотворениях Белого лежит явный отпечаток классики - прозрачной
пушкинской поэзии о зиме. Как раз на годы создания "Урны" приходится
увлечение Белого русской классической поэзией, написание целого ряда
исследований о Пушкине, Тютчеве, Баратынском, Жуковском, собранных в книге
статей Символизм. В "Урне" не раз слышатся отголоски пушкинских, тютчевских,
лермонтовских строк (см., напр., "Вдали от зависти и злобы // Мне жизнь
окончить суждено...", "..Где бьет с разбегу ток листвяный //о брег лазурный
и пустой...", "Ночь-отчизна" и т. д.
Весна - журн. "Русская мысль". 1909. № 1. С. 87 (под заглавием
"Сумерки").
Раздумье - Урна. С. 37.
Разуверенья
"Да, не в суд или во осуждение..." - журн. "Весы". 1908. № 5. С. 16
Философическая грусть
В философские "штудии" Белый погрузился в годы изживания трагической
любви к Л. Д. Блок и разрыва с А. А. Блоком (а заодно и со всеми почти
"петербуржцами"). Особенно его привлекало неокантианство, делавшее упор на
исследование логики "чистого", конструирующего объекта, развивающегося
мышления (познание мира, таким образом, приравнивается неокантианцами к
познанию "познающего мышления", исходным условием которого становится
отождествление "субъекта" и "объекта"). В России особой популярностью
пользовалась "марбургская школа" неокантианства, во главе которой стоял Г.
Коген (1842-1918). Влияние этой школы, насчитывающей в своих рядах таких
мыслителей, как Г. Наторп, Э. Кассирер, испытывали на себе М. Бахтин, Б.
Пастернак. С неокантианской философией Белый познакомился еще в 1904 г.,
будучи студентом Московского университета и посещая семинары ученика Когена
профессора Бориса Александровича Фохта (1875-1946): "...руководитель
студентов приверженный Канту, Б. А. Фохт, дал очень мне много своими
прекрасными указаниями, советами и разъяснениями некоторых для меня спорных
пунктов кантианской литературы" (Воспоминания. С. 216). Но пик увлечений
Кантом и неокантианцами приходится на 1907-1908 гг. Вместе с тем,
погрузившись в философские разыскания, Белый почувствовал, что начинает
утрачивать непосредственность переживания, контакт с личным душевным опытом
(качество, которое он особо ценил в А. А. Блоке). Неокантианство не могло
объяснить Белому его "здесь" и "теперь", объяснить ему его самого (что с
успехом осуществил Р. Штейнер). Белый освобождается от неокантианского
"наваждения" своим обычным способом - сочинением иронических стихов, в
которых звучит "высокий" смех над "учением" и над его адептами (в том числе
над самим собой). О роли неокантианства в жизни и творчестве Белого см.:
Сиклари А. Д. Неокантианство в мышлении Белого (Pro et Contra. C. 75-86).
Премудрость - журн. "Золотое руно". 1908. № 3-4. С. 46-47. N. N.-
имеется в виду Борис Александрович Фохт. См. его характеристику в "Начале
века" (с. 383-384), едва ли не дословно совпадающую с образом Фохта в стих.
"Премудрость" и "Мой друг". И "Критикой" благословит - основы мироучения
родоначальника немецкой классической философии Иммануила Канта (1724-1804)
изложены в его трех "Критиках" - "Критика чистого разума" (1781), "Критика
практического разума" (1788) и "Критика способности суждения" (1790).
Мой друг - Урна. С. 65-66. Марбургский философ - выпускник марбургской
школы неокантианства Б. А Фохт.
К ней - Урна. С. 67.
Ночью на кладбище - Урна. С. 68.
Под окном - Урна. С. 69. ...Вспоминаю я // Об иллюзорности
пространства - Согласно учению Канта, пространство и время перестают быть
формами существования самих вещей и становятся только априорными формами
чувственности.
Признание - журн. "Золотое руно". 1908. № 3-4. С. 47 (под названием
"Любитель мудрости" в цикле "Меланхолия"). Xариты - богини красоты,
изящества и радости в древнегреческой мифологии (в римской им
соответствуют Грации).
Эпитафия - Урна. С. 79. Изумрудный Поселок - подмосковное имение
братьев Метнеров.
Буря - Урна. С. 81-82.
Тристии
Раздел назван в подражание "Тристиям" ("Скорбным элегиям") римского
поэта Публия Овидия Назона (43 до н. э.- ок. 18 г. после н. э.).
Алмазный напиток - Урна. С. 87.
Волна - журн. "Весы". 1908. № 5. С. 17 (без посвящения, в цикле
"Стансы"). Илья Николаевич Бороздин (1873-1959) - историк, профессор
Воронежского университета, знакомый Белого с детских лет.
Разлука - Урна. С. 92.
Ночь - альм. "Корона". С. 35. Вып. 1 (в цикле "Усталость"). Борей - в
греческой мифологии бог северного ветра. Здесь - порывистый холодный ветер
Кольцо - альм. "Корона". Вып. 1. С. 37 (в цикле "Усталость").
Жалоба - Урна. С. 104. Коцит - в греч. мифологии одна из рек
подземного царства, где обитали души умерших. Аврора - в римской мифологии
богиня утренней зари. Белый видел в этом стихотворении "отстой ряда
перенесенных страданий, разрыва с друзьями, тяжелых отношений с Щ." (под
этой буквой в автобиографической трилогии зашифрована Л. Д. Блок.- С. П., В.
П.) (Между двух революций. С. 323).
Думы
Рок - Урна. С. 113.
Посвящения
Льву Толстому - Урна. С. 123-124. Лев Толстой занимал творческое
воображение Белого на протяжении всей жизни, он часто ссылался на
Толстого, написал даже специальное исследование "Трагедия творчества.
Достоевский и Толстой" (М.: Мусагет. 1911). "Я поклонялся ему, как великому
художнику,- писал Белый А. Б. Гольденвейзеру в апреле 1926 г.,- я чтил...
его, как одного из самых больших мудрецов и воистину учителей жизни" (Цит.
по кн.: Стихотворения и поэмы. С. 612). Кого когда-то зрел и я. В книге
"На рубеже двух столетий" Белый приводит детские воспоминания о посещениях
Толстым дома Бугаевых, а также рассказывает о собственных посещениях
Толстовского дома в Хамовниках в октябре - декабре 1895 г. (с. 328-333).
Э. К. Метнеру - Урна. С. 128-129. Э. К. Метнер - см. комм. к стих.
"Золотое руно". На стогнах шумного Берлина.- В 1909 г. Э. К. Метнер
совершает поездку в Германию. Помню наши встречи.- Белый вспоминает о
вечерах на квартире Метнеров в 1902 г., описанных позднее в книге "Начало
века", гл. "Эмилий Метнер" И Гете на стене портрет...- Метнер был
убежденным гетеанцем, немало способствовавшим приобщению Белого к культу
Гете. Позднее во многом на почве разного отношения к Гете произойдет их
разрыв: Метнер написал книгу "Размышления о Гете" (М.: Мусагет, 1914),
содержащую критику трудов Р. Штейнера о Гете, на которую Белый полемически
ответил книгой "Штейнер о Гете". Алексей Сергеич.- Имеется в виду А. С.
Петровский (см. о нем комм. к стих. "Возврат" (ЗЛ). Твой брат - Николай
Карлович Метнер (1879-1951) - композитор и пианист, с 1921 г.- в эмиграции.
"Я совершен- но влюблен в его музыку,- писал Белый Э. К. Метнеру в ноябре
1902 г.- Здесь высший покой, высший и желанный, желанная, вопрошающая
тишина, после того, как в_с_е совершилось,- ничего уж нет, кроме вечных
водопадов, в_о_д_о_п_а_д_о_в Вечности..." (РГБ, ф. 167, карт. 1, ед. хр. 2).
См. также статью Белого 1906 г. "Николай Метнер" (Арабески. С. 372-375).
Кода - заключительный раздел музыкального произведения, закрепляющий главную
тональность и обобщающий предшествующее музыкальное развитие.
КОРОЛЕВНА И РЫЦАРИ.
Сказки
Стихотворения, вошедшие в книгу, были написаны на протяжении 1909-1915
гг. Их вдохновительница - первая жена Белого, художница Анна Алексеевна
Тургенева (1890-1966) - Ася, с которой Белый встретился в 1909 г., после
возвращения в Москву из Бобровки (имение Рачинских в Тверской губ.), куда
он был увезен друзьями после очередного литературного скандала и тяжелейшего
нервного срыва. "...Пять недель, проведенных в уединении - вспоминал Белый,-
стоят в памяти нереальной точкой, после которой линия жизни моей начинает
медленно подниматься на протяжении целого семилетия; равновесие медленно
восстанавливается из самопознания и связанной с ним работы..." (Между двух
революций. С. 314). Встреча с Асей - важнейший фактор восстановления этого
равновесия. "В первые дни по приезде в Москву из Бобровки,- вспоминал годы
спустя Белый,- я встретился с Асей Тургеневой, приехавшей к тетке из
Брюсселя, где она училась у мастера гравюры Данса... Она стала явно со мною
дружить; этой девушке стал неожиданно для себя я выкладывать многое; с нею
делалось легко, точно в сказке... Она мне предстала живою весною... Под
впечатлением встреч я написал первое стихотворение цикла "Королевна и
рыцари", вышедшего отдельною книгой позднее... Розовый куст -
распространяемая от нее атмосфера" (Между двух революций. С. 323). "На
подъеме" Белый завершил начатый в Бобровке роман "Серебряный голубь", самый
светлый образ которого - невеста Дарьяльского Катя - "списан" с Аси. В конце
1910 г. Белый и А. А. Тургенева уезжают в заграничное путешествие (см. о нем
Путевые заметки, а также "Путешествие на Восток. Письма Андрея Белого". В
кн.: Восток и Запад. М., 1988). В 1912 г. после знакомства с Р. Штейнером
они решают вместе стать на путь антропософского "ученичества" и следуют за
Доктором из одной европейской страны в другую, слушая его лекционные курсы,
пока не "оседают" в 1914 г. в швейцарском местечке Дорнахе (близ Базеля),
где принимают участие в строительстве антропософского храма Гетеанума.
Формально брак Б. Н. Бугаева и А. А. Тургеневой был зарегистрирован в
Швейцарии в 1914 г., когда их отношения, однако, уже перешли в кризисное
состояние. "Ася объявляет мне, что в антропософ" она окончательно осознала
свой путь, как аскетизм, что ей трудно быть мне женой, что мы отныне будем
лишь братом и сестрой... Я ощущаю, что в точке священнейшей Ася покидает
меня, отъединяется, ускользает (МБ). Когда в августе 1916 г. Белый - в связи
с призывом на военную службу - отъезжает в Россию, Тургенева отказывается
следовать за ним и остается в Дорнахе. По возвращении же Белого в Берлин в
ноябре 1921 г. решительно уклоняется от возобновления прежней совместной
жизни с ним. Белый бурно переживает это ее решение, что во многом
предопределяет атмосферу его берлинского периода жизни. Асе посвящены многие
стихи сборников "Звезда" и "После разлуки". Об их отношениях см.: Струве Г.
К биографии Андрея Белого: А. Белый и А. А. Тургенева.- Annali
dell'Instituto universitario orientale, sezione slava, 13, Naples, 1970.
Шут - баллада в пяти частях опубликована в Литературном альманахе
Спб., 1912. С. 23-27. Аркада - ряд одинаковых арок, опирающихся на колонны
или столбы. Применяются главным образом при устройстве открытых галерей.
Боголюбы - имение отчима А. А. Тургеневой В. К. Кампиони и ее матери С. Н.
Кампиони близ г. Луцка Волынской губ., где произошло сближение Белого с
будущей первой женой.
И опять, и опять, и опять - журн. "Аполлон". 1911. № 6. С. 32 (под
названием "День в Боголюбах".
Голос прошлого - стих, в двух частях. Первая часть опубликована в
журн. "Аполлон". 1911. № 6. С. 30 (под названием "Барбарусса") Вторая - в
альм. "Гриф, 1903-1913". М., 1914. С. 48-49 (без названия). Впервые
опубликовано как одно стих, в КР. С. 36-40.
Близкой - стих, в двух частях опубликовано в журн. "Аполлон" (1911.
№ 6. С. 31-32) с эпиграфом-цитатой из стих. А. Блока "Погружался я в море
клевера..." (1903):
В КР блоковская цитата была искажена.
Вы - зори, зори! Ясно огневые... (с. 286) - опубликовано в ранней
редакции в журн. "Остров" /1911/. № 2. С. 10 (под названием "Змея")
Окончательная редакция - КР. С. 49-50.
Вещий сон - опубликовано в ранней редакции в "Антологии
книгоиздательства "Мусагет" (М.: 1911. С. 32-33). Окончательная редакция - К
Р. С. 51-52.
Вечер - КР. С. 53-54.
ЗВЕЗДА
В сборник, изданный в 1922 г. в Петрограде, были включены стихи,
написанные А. Белым в 1913-1914 гг. в России.
Христиану Моргенштерну - Звезда. С. 5-6. Кристиан Моргенштерн
(1871-1914) - немецкий поэт-антропософ, один из ближайших сподвижников Р.
Штейнера. Его знакомство с Белым произошло в декабре 1913 г. на лекции
Штейнера (см.; Лавров А. В. Андрей Белый и Кристиан Моргенштерн. В сб.:
Сравнительное изучение литератур. Л., 1976. С. 466-472).
Война - Скифы. Сб. 2. Спб., 1918. С. 35. "Все постыло. Война? Но вот
мое отношение к ней",- писал Белый М. К. Морозовой в 1916 г., посылая ей
настоящее стих. (ЦГАЛИ, ф. 25, карт. 20, ед. хр. 17).
А. М. Поццо - газ. "Биржевые ведомости". 1916. 29 мая (без названия).
Александр Михайлович Поццо (1882-1941) - юрист, редактор московского журн.
"Северное сияние", участвовавший вместе со своей женой (сестрой жены
Белого) в строительстве антропософского храма Гетеанума. В основу этого и
следующего стихотворного послания Поццо положены переживания Белого,
охваченного в связи с войной патриотическими чувствами и готовящегося -
вместе с Поццо - покинуть Дорнах и отправиться на военную службу. В
воспоминаниях М. Волошиной "Die grune Schlange" сохранилось следующее
описание, связанное с отъездом Белого в Россию в августе 1916 г.: "Перед его
отъездом я нарисовала его и его жену так, как они часто шли вдвоем слушать
лекции", рука в руку - подобно двум фигурам с египетских гробниц. Через
несколько дней после его отъезда Рудольф Штейнер увидел эту картину в моем
ателье и сказал: "Как жаль, что он уехал, он как раз был на пути, чтобы
достичь равновесия". Но, отвечала я, он так связан с Россией, не должен ли
он в такое критическое время быть со своим народом? Он сможет там тоже
работать в антропософском смысле. "В России нельзя будет работать,- ответил
Штейнер.- В России можно будет только пережить хаос и чистилище" (Мосты. №
11. С. 364).
А. М. Поццо - газ. "Биржевые ведомости". 1916. 14 августа (под
названием "Товарищу"). Вогезы- горы на северо-востоке Франции, где шли
ожесточенные бои между французской и немецкой армиями. Митральеза
французская скорострельная пушка для стрельбы картечью.
Шутка - сб. "Явь. Стихи". М., 1919. С. 22-23 (под названием "Паяц").
Зодиак - совокупность созвездий, расположенных вдоль эклиптики - большого
круга небесной сферы, по которому солнце совершает свой видимый путь в
течение года. Путь Посвящения - краеугольное понятие антропософской
"духовной науки"; путь внутреннего самосовершенствования и самопознания.
Декабрь 1916 года - Там же. С. 15 (без названия). Как указывает
Мальмстадт (Стихотворения, с. 274), два автографа этого стихотворения,
хранящиеся соответственно в РГБ и в ЦГАЛИ, носят название "С праздником!".
Имелось в виду, что в ночь с 17 на 18 декабря в Петрограде был убит Г. Е.
Распутин (Новых, 1872-1916), с чем у многих, в том числе у Белого,
связывались надежды на возрождение России. Купина неопалимая.- В библейской
мифологии горящий, но не сгорающий терновый куст, в котором явился Бог к
Моисею и призвал его вывести народ израильский из египетского плена в землю
обетованную.
А. М. Поццо - Эпоха. М., 1918. Кн. 1. С. 9-10 (без названия, с
посвящением А. М. Поццо).
К России - газ. "Жизнь". 1918. № 4, 26 (13) апреля.
Антропософии - газ. "Жизнь". М., 1918. № 49. 23 (10) июня (под
названием "Над ливнем лет"). О месте антропософии в собственной жизни и
судьбе Белый развернуто высказался в письме П. Флоренскому от 17 февраля
1914 г., навеянном прочтением книги "Столп и утверждение истины":
"А_н_т_р_о_п_о_с_о_ф_с_к_и_й путь, преобразуя ум, развивая в нем крылья, не
т_о_п_и_т его в сердце, а заставляет свободно с_л_е_т_а_т_ь в сердце <...>,
чтобы на крыльях своих вознести сердце в мозг: в уме зажечь солнце: "Свет
Христос просвещает всех..." И "все" прибавил бы я... Просвещает и науку:
может быть, Христова наука не только как йога молитв, но и как астрономия,
химия, физика; вот об этой возможной науке (просветленной земли нашего
знания) пытается говорить Geheimweissenschaft ("тайное знание" (нем.) - С.
П., В. П.), соглашаясь со многими положениями в_о_с_т_о_ч_н_о_й ш_к_о_л_ы
о_п_ы_т_а (имеется в виду историческое православие.- С. П., В. П.), но
отвергаемая и синодальным спящим сознанием, и мозгологией, и
рационалистическими (безопытными) разглагольствованиями неоправославных,
произведения которых я читать "с могу, нетерпимость которых отчасти выгнала
меня из Москвы (умственно выгнала), ибо не словами о "благодати", "ведении",
"опыте" можешь жить, а ведением "ведения"; ведения "ведением" у них нет; я
ушел от них навсегда; на мои искания и просьбы дать хлеба жизни, научить,
к_а_к ж_и_т_ь в м_и_р_е, как провести день Борису Бугаеву, проживающему на
Арбате и вынужденному ради хлеба насущного строчить фельетоны, бежать в
Редакцию, сорить словами и пеплом,- на все эти слова я встречал ответы о
благодати в_о_о_б_щ_е, добре в_о_о_б_щ_е, даже... о Х_р_и_с_т_е в_о_о_б_щ_е
(?!): никто не услышал моего немого крика: умираю, не хочу жить мертвой
жизнью... Умираем мы все, и не произносящие имя Христа, но алчущие света
Христова, и произносящие всуе имя Христово между "водкой и селедкой", и даже
чаще - спьяну: пьяного Христианства, словесного Христианства, как и мертвого
Христианства, я испугался, бежал, ряд лет завешивался от мертвых или пьяных
слов словами "о Канте"...
И вот: встретил людей, свет, ответ на то, как мне жить, и подлинное
имя Христово - у немца, д-ра Штейнера. Натосковавшись 10 лет в пустыне
эстетического и философского бесплодия, ну, конечно, я остался у ног
учителя" ("Контекст, 1991". С. 49-50). Тема "Белый и антропософия" наиболее
тщательно рассмотрена в исследовании: F. G. Kozlik. D"influence de
l'antroposophie sur l"oeuvre d"Andrej Bielyj. 3 volumes. F a/M. 1981; см.
также: Turgeneff A. Erinnerungen an Rudolf Steiner. Stuttgart. 1972 и
публикацию Д. Мальмстада "Андрей Белый и антропософия" (Минувшее. Paris:
Atheneum, № 6, 8, 9).
"Я" - газ. "Знамя труда". 1918. № 171. 4 (IV) 22 (III). С. 2. "...Ты
Еси на небеси" - слова молитвы "Отче наш".
Воспоминание - газ. "Биржевые ведомости" (утр. вып.). 1916, 21 августа
(3 сентября) (без названия).
Сестре Антропософии - Звезда. С. 44.
Тело стихий - Звезда. С. 45.
Встречный взгляд - газ. "Жизнь". М., 1918, 27 (14) июня. № 52 (без
названия, как вторая часть цикла "Две танки"). Танки - жанр японской поэзии:
нерифмованное пятистишие, состоящее из 31 слога.
Крылатая душа - газ. "Жизнь". М., 1918, № 27 (без названия, как
первая часть цикла "Две танки").
Вода - Звезда. С. 48.
Жизнь - сб. "Автографы". М., 1921(без названия, в цикле "Танки").
Лазури - альм. "Весенний салон поэтов". М., Зерна, 1918. С. 59 (под
названием "Танка"). Надежда Александровна Залшупина - сотрудница изд-ва З.
Н. Гржебина.
Асе - альм. "Гриф". 1913 (без названия).
"Я" и "Ты" - Звезда. С. 56.
Антропософам - газ. "Знамя труда". 1918, 22 (9) марта (без названия).
Маргарита Васильевна Сабашникова (Волошина) (1882-1973) - художница,
племянница издателей М. и С. Сабашниковых. Первая жена М.А.Волошина. Автор
книги о Серафиме Саровском (1913) и книги воспоминаний "Die grime Schlange"
(1954). Одна из первых русских учениц Штейнера, участница постройки
Гетеанума, активный член Московского антропософского общества.
Младенцу - Наш путь. 1918. № 1. С. 14.
Родине - Скифы. Пг., 1918. Сб. 2. С. 36 (под заглавием "Россия").
Пусть в небе - и кольца Сатурн а...- Здесь Сатурн, согласно теософскому и
антропософскому учению, стадия развития мира, через которую прошла Земля, ее
первоначальный период развития, когда она была "тепловым телом". "...
Времена истекли из Начал. Протекал первый день: назывался Сатурном",пишет
Белый в поэме о звуке "Глоссолалия" (с. 35). Таким образом, революционная
Россия в представлении Белого отождествляется с временами первотворения.
Чаша времен - Русская литература XX века под ред. С. А. Венгерова. Кн.
VII. С. 63 (без названия).
Антропософии - Скрижаль. Пг., 1918. Сб. 1. С. 55-56. Меж нами - Он,
Неузнанный и Третий - имеется в виду евангельский эпизод явления воскресшего
Христа двум путникам на дороге из Иерусалима в Эммаус (Лука, 24, 15-16).
Христиану Моргенштерну - Новая жизнь. М., 1922, № 2. С. 3-1. Мерцаешь
мне... из кубового грота.- Кубовый ярко-синий густого оттенка. Можно
допустить, что в данном случае речь идет о небесном своде (предположение
высказано А. В. Лавровым в комм, к кн. Стихотворения 1923). С. 572).
СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ОСНОВНЫЕ СБОРНИКИ
Гимн Солнцу - по автографу в РГБ - опубликовано: Стихотворения. Т. 2.
С 57-58. Даниловка - имение Усовых (Петровский уезд Саратовской губ.), в
котором Белый с матерью проводил лето 1897 г.
Подражание Гейне - по автографу в РГБ - напечатано: Стихотворения. Т.
2. С. 60-61. Генрих Гейне (1797-1856) - немецкий поэт-романтик, прозаик,
публицист. Вспоминая свои детские годы и любимую гувернантку Р. И. Рапопорт,
Белый делает запись, характеризующую конец 1884 г.: "Раиса Ивановна мне
читает Уланда, Гете, Гейне и Эйхендорфа. Немецкие романтики окрашивают мир в
новый цвет" (МБ, л. 1 об.).
Подражание Бодлеру - по автографу РГБ - в кн.: Стихотворения. Т. 2. С.
63. Шарль Бодлер (1821-1867) - французский поэт, как предшественник
символизма, высоко чтимый русскими символистами и сыгравший серьезную роль в
их творческом становлении. В автобиографической трилогии Белый неоднократно
ссылается на Бодлера, в особенности на его сонет "Соответствия" и его статью
"Всемирная выставка 1855 года", в которых обоснована мысль о закономерной
связи между чувственными явлениями и скрытыми сущностями. Заслуживает
упоминания и то обстоятельство, что ближайший друг Белого Эллис сделал
перевод и выпустил двумя изданиями бодлеровские "Цветы зла", а В. Брюсов
написал предисловие ко 2-му из них (М., 1908)
В лодке - по автографу в РГБ - опубликовано в кн.: Стихотворения и
поэмы. С. 463.
Идеал - Стихотворения и поэмы. С. 583-584 (где оно ошибочно названо
автографом стих. "Кентавр").
На границе между Перимской и Феотирской церковью. Стих, в четырех
частях. Впервые - по автографу в РГБ - опубликовано в кн.: Стихотворения. Т.
2. С. 69-70. В Откровении св. Иоанна Богослова повествуется о вручении
Иисусом Христом Иоанну послания "семи церквам в Асии" о том, что"надлежит
быть вскоре". В числе этих церквей названы Пергамская (у Белого - Перимская)
и Фиатирская (у Белого - Феотирская) церкви на границе между обращениями к
той и другой идут слова, аллюзия на которые заключена, на наш взгляд, в
стих. Белого: "Имеющий ухо (слышать), да слышит, что Дух говорит церквам:
побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на
камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто
получает" (Откр., 2, 17).
"Знание" - по автографу письма Э. К. Метнеру от 26 марта 1903 г.,
хранящемуся в РГБ,- в кн.: Стихотворения и поэмы. С. 365. Белый писал,
посылая это стих.: "Я уходил за смерть (имелись в виду смерть М. С.
Соловьева и самоубийство О. М. Соловьевой.- С. П., В. П.) - и вернулся. Я
возратился. И это de facto не путем теософских размышлений. Теперь мне
звучит совершенно в ином свете ницшевское: "Я нашел самого себя - теперь,
когда я вторично живу, повторяюсь не умирая - мне смешно" (РГБ. ф. 167,
карт. 1, ед. хр. 5).
Попрошайка - альм. "Гриф". М., 1905. С. 12 (в цикле "Тоска о воле").
По поводу этого стихотворения Белый пишет Блоку 15 апреля 1904 г.:
"Признаюсь Тебе, что я написал стихотворение, в котором встречаются Твои
рифмы: товарищу и пожарищу" (Переписка, с. 89).
Старинному врагу - журн. "Вопросы жизни", 1905. № 3. С. 100. В. Б.-
Валерий Брюсов. Наст. стих, знаменует кульминацию враждебных отношений
Белого и Брюсова, их поединка, обусловленного общим увлечением Н.
Петровской. "Старинному врагу" - ответ на стих. Брюсова "Бальдеру Локи"
(1904), в котором их отношения представлены в мифологизированном виде с
использованием образов скандинавского эпоса, почерпнутых из "Младшей Эдды"
(XIII в.) Снорри Стурлусона: Белый соотнесен со светлым богом Бальдером,
сыном Одина себя же Брюсов сравнивает с демоническим многоликим Локи, сеющим
вражду между богами. Стих, было передано Белому на листе бумаги, сложенном в
виде стрелы. Свои ответ Белый писал в состоянии крайнего эмоционального
напряжения: "Пока писал, чувствовал: через меня протекает нездешняя сила; и
знал: на клочке посылаю заслуженный неотвратимый удар (прямо в грудь),
отучающий Брюсова от черной магии - раз навсегда, грохотала во мне сила
света" (Литературное наследство. Т. 85. С. 337).
Гроза в горах - журн. "Вопросы жизни,,. 1905. № 3. С. 98.
Злая страсть - сб. "Свободная совесть". 1906. Кн. 2. С. 150-151.
Месть - Пепел. С. 73-74.
Любовники - журн. "Золотое руно". 1906. № 11-12. С. 44 (как первая
часть цикла "Обыденность"). Александр Антонович Курсинский (1873-1919) -
поэт, знакомый Белого по Литературно-художественному кружку (см. о нем
Начало века, с. 231-239). Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) -
революционер, публицист, теоретик анархизма, один из идеологов
народовольческого движения
Вместо письма - Впервые - Стихотворения. Т. 2. С. 76-78. Стих, не
окончено. Здесь все в лучах, здесь дышат розы...- Стих. писалось в Мюнхене,
где в октябре - ноябре 1906 г. находился Белый. Пинакотека - имеется в виду
Старая Пинакотека, всемирно известная Мюнхенская картинная галерея. "Каждый
день я сюда,- свидетельствовал Белый в Между двух революций,- достоять перед
тем или иным старым немцем; неделями я изучаю полотна их, краски впивая,
читая труды, посвященные им... Старая Пинакотека становится лабораторией
мысли" (с. 100). Макс Кингер (1857-1920) - немецкий живописец, график и
скульптор. Kalbbraten (нем.) - жаркое из телятины. Breierei (нем.) - пивная
в Мюнхене. Василий Васильевич Владимиров (1880-1931) - художник, близкий
друг Белого, знакомивший его с художественным Мюнхеном. Turkenstrasse (нем.)
- Турецкая улица. Kathy Cobus - хозяйка кафе Simplicissimus (нем.), места
встречи художественной богемы Мюнхена. Хронос (прав.: Кронос - в греч.
мифологии титан, сын Урана и Геи; оскопив отца, стал верховным богом;
заглатывал своих детей, так как, согласно предсказанию, один из сыновей
должен был лишить его власти. Низвергнут сыном Зевсом в Тартар. В народной
этимологии имя Кроноса было сближено с наименованием времени - Хроносом. Ему
соответствует римский Сатурн. Шолом Аш (1880-1975) - еврейский писатель, с
которым Белый дружески общался в Мюнхене. Позднее был написан очерк "Шолом
Аш Силуэт" (газ. "Час", 1907, № 28, 16 сентября). Fraulein Ann - официантка
в кафе "Симплициссимус".
Опять он здесь, в рядах борцов... - сб. "Факелы", 1906. Кн. 1. С. 33.
Автограф ЦГАЛИ под заглавием "Революционер".
А. А. Блоку - Переписка. С. 181-182.
В голубые, священные дни - Впервые опубликовано в драме З. Гиппиус,
Д. Мережковского и Д. Философова "Маков цвет" (Спб.: изд. Пирожкова, 1908,
с. 3). В Ракурсе сделана запись под датой "январь 1907": "Пишу Гиппиус стихи
для драмы "Красные маки".
Теневой демон - альм. "Шиповник" (Спб., 1908. Кн. 6. С. 156-157).
Пусть в верху холодно-резком... - альм. "Кристалл" (Харьков, 1908.
С. 47-48).
Светлая смерть - журн. "Весы", 1909. № 10-11. С. 131-132.
В альбом В. К. Ивановой - Стихотворения и поэмы. С. 466-467. Вера
Константиновна Иванова (урожд. Шварсалон, 1890-1920) - падчерица Вяч.
Иванова, ставшая после смерти матери его женой.
Людские предрассудки - Стихотворения и поэмы. С. 472. Зрю пафосские
розы ..- см. стих. Пушкина "На розу Пафосскую...".
Посвящение - Стихотворения и поэмы. С. 472.
Пришла... И в нечаемый час... - "Скрижаль". Сб. I. Пг., 1918. С. 57
(как вторая часть цикла "К антропософии").
Цветок струит росу... - Стихотворения и поэмы. С. 473.
Своему двойнику (Леониду Ледяному) (с. 368) - Стихотворения и поэмы. С
285. Леонид Ледяной - герой автобиографической повести "Записки чудака",
которая, по словам автора, есть "сатира на самого себя, на пережитое лично"
(Записки чудака. М.; Берлин: "Геликон" 1922. Т. 2. С. 236). Harlequin
Jaloux - Арлекин Жалю (франц.) - нарицательный образ ревнивца, завистника.
Корней Иванович Чуковский (1882-199) - писатель, поэт, литературовед,
переводчик. Юлий Исаевич Айхенвальд (1872-1928) - критик. Владимир
Максимович Фриче (1870-1929) - историк литературы и искусствовед. Полишинель
- персонаж французского народного театра
Первое мая - газ. "Жизнь" М., 1918. № 8. 1 мая. Александра Третьего
раздутая, литая // Голова!- Имеется в виду монументальный памятник
Александру III, созданный по проекту архитектора А. А. Померанцева и
скульптора А. М. Опекушина. Открыт весной 1912 г., снесен в 1918 г. вместе с
Храмом Христа Спасителя, у стен которого был расположен.
Июльский день: сверкает строго... - антология "Поэты наших дней". М.,
1924. С. 11.
Асе - Стихотворения. Т. 2. С. 92.
Пробуждение - Белый Андрей. Стихотворения (Берлин; Пг.; М., 1923. С.
477-478). Нелли - под этим именем жена писателя А. А. Тургенева фигурирует
также в кн. "Записки чудака" и "Путевые заметки". Ковно - в тогдашней
столице Литвы Белый провел с 23 октября по 15 ноября 1923 г., ожидая от
литовских властей получения визы на выезд в Германию.
Жди меня - "День поэзии" (М., 1965. С. 219).
Марш - Стихотворения и поэмы. С. 475.
Сестре - Стихотворения (1940). С. 227. Клавдия Николаевна Бугаева
урожденная Алексеева, по первому мужу А. Васильева (1886-1970) вторая жена
Белого (их брак был официально зарегистрирован в Москве в 1931 г.).
Активная деятельница русских антропософских кружков и обществ. В письме
Иванову-Разумнику (от 23 октября 1927 г. Белый писал: "Она - первая меня
поняла в моей антропософии... Она о_д_н_а из всех москвичей с невероятной
чуткостью поняла, в какой мрак я ушел (я в те дни уже решил ехать за
границу); и она нашла слова... И я - вернулся в Москву с решением: м_н_е
б_ы_т_ь в Р_о_с_с_и_и" (Бугаева, с. 11). 30 мая 1931 г. К. Н. Бугаева, а
вместе с нею и многие другие члены антропософского общества (в том числе
ближайший друг Белого А С. Петровский, его сестра, первый муж Клавдии
Николаевны - врач П. Н. Васильев) были арестованы и препровождены на
Лубянку. Этот арест пришелся на вторую волну преследований антропософов
(первая была связана с убийством Войкова в 1927 г.) Эти волны обысков,
преследований и арестов рассеяли большинство антропософов "по ссыльным
местам Советского Союза, немногие вернулись оттуда" (предисг,. Д. Мальмстада
к публикации: Жемчужникова М. Н. Воспоминания о московском антропософском
обществе - "Минувшее". 1988. № 6. С. 8). Среди этих немногих оказались
также перечисленные выше лица, выпущенные из-под ареста 3 июля того же 1931
г. в известном смысле благодаря письменным обращениям Белого к Сталину, в
Совнарком и на имя ведущего следствие прокурора с просьбой об освобождении
арестованных (все эти материалы опубликованы в "Новом журнале". 1976. №
124). После освобождения П. Н. Васильев дал наконец согласие на расторжение
своего давно фактически не существующего брака. В 1924-1934 гг. К. Н.
Бугаева выполняла для Белого всю работу литературного секретаря, была
посвящена во все его творческие замыслы, могла наблюдать процесс их
реализации. Ее ум и большая культура помогли ей глубоко осмыслить логику
творчества Белого, стиль его бытового и литературного поведения, что вполне
отразилось в книге воспоминаний о муже, написанных вскоре после его смерти
(одновременно К. Н. Бугаева вместе с А. С. Петровским и Дм. Пинесом
проделала, как уже отмечалось, титаническую работу по систематизации архива
Белого, созданию библиографии трудов писателя и критических статей и книг,
посвященных ему). Последние семнадцать лет жизни вдова Белого, живущая на
небольшую пенсию, пролежала парализованной, почти в полном одиночестве,
опекаемая старой подругой-антропософкой, школьной учительницей Е. В.
Невьяновой. Вместе с тем она продолжала активно интересоваться судьбой
литературного наследства Белого, поддерживать контакты с исследователями его
творчества, в том числе с профессором Гарвардского университета (США) Дж. Э
Мальмстадом, опубликовавшим переданный ему Клавдией Николаевной текст ее
мемуаров. Геба (древнегреч. миф.)- богиня молодости. Кучино - в этом
подмосковном поселке (Николаевская ж.д.) Белый с женой прожили с небольшими
перерывами с 1925 г. по декабрь 1931 г., снимая комнаты из-за отсутствия
собственного московского жилья.
Мигнет медовой желтизною скатов... - Стихотворения (1940). С. 228-229.
Снег - в вычернь севшая, слезеющая мякоть - Новые стихи. Сб. 2. М.,
1927. Туск - краткая форма существительного "тусклость".
Я - отстрадал; и - жив... Еще заморыш навий... - Новые стихи. Сб. 2.
М., 1927 С. 8. Навий (устар.) - умерший. Ср. название романа Ф. Сологуба
"Навьи чары".
Демон - Стихотворения и поэмы. С. 478.
Рождество - Стихотворения и поэмы. С. 479.
Старый бард - Стихотворения. Т. 2. С. 176.
Тимпан - Стихотворения (1940). С. 232-233. Пан - в древнегреч.
мифологии бог стад, лесов и полей. Сафо - древнегреч. поэтесса, жившая в
конце 7-6 вв. до. н.э.
Пещерный житель - Стихотворения. Т. 2. С. 324-325.
Пародия - Стихотворения и поэмы. С. 481-182. Николай Степанович
Гумилев (1886-1921) - поэт, критик, переводчик, теоретик акмеизма. Пирсо
Памбра дон Баран, Гуссейн, Хавей-Хумзи - имена, вымышленные Белым по образцу
имен героев Гумилева. Альгамбра - позднемавританский дворцовый комплекс
(середина XIII - конец XIV в.) на восточной окраине Гранады.
Трус городов - Стихотворения. Т. 2. С. 331-332.
Подъем - Стихотворения и поэмы. С. 482.
День - Стихотворения и поэмы. С. 483.
Лес - Стихотворения и поэмы. С. 483-484. И днем, и ночью кот ученый -
эпиграф из поэмы Пушкина "Руслан и Людмила" (1817-1820).
Король - Стихотворения. Т. 2. С. 237-238.
Андрон - Стихотворения и поэмы. С. 485.
Берлин - Стихотворения и поэмы. С. 485-487. В те же годы Белый
задумывает роман "Германия" и заключает даже в декабре 1931 г. договор на
его издание
Кольцо - Стихотворения и поэмы. С. 487-488.
ПЕРЕРАБОТАННЫЕ СТИХИ
Белый много раз возвращался к переработке собственных стихов, порою
меняя их до неузнаваемости. К. Н. Бугаева в своих воспоминаниях о муже
приобщает нас к этому неустанному творческому труду, на убедительных
примерах показывает, как Белый создавал все новые и новые варианты старых
стихов, так что от них не оставалось и следов прежнего, как он переставлял
стихи в циклах, тасовал целые поэтические книги, как он разбивал одно
прежнее стихотворение на несколько новых или, наоборот, объединял несколько
прежних в одно новое, не говоря уже о постоянных изменениях "расстава" слов
и строк, размеров, словесной инструментовки темы. Эта страсть к переделкам
принимала столь угрожающие размеры, что, по воспоминаниям В. Пяста, друзья
поэта даже "собирались учредить Общество Защиты Творений Андрея Белого от
жестокого его с ними обращения" (Пяст. Вл. Встречи. 1929. С. 155). В своих
бесконечных перекраиваниях стихов Белый исходил из того, что хронология
стихов, время их написания не играют первостепенной роли и ими можно
пренебрегать во имя наиболее полного и адекватного выражения сквозных
лейтмотивов, проходящих через всю жизнь поэта. "Андрей Белый" 1903 года
жалко уронил свои лирические задания; старик пытается новой редакцией хоть
отчасти исправить "грехи молодости"...- читаем мы в Предисловии к
предполагавшемуся тому стихов "Зовы времени" (см. Приложения к настоящему
тому). И хотя, действительно, Белому удавалось преодолев формальное
несовершенство некоторых ранних стихов (особенно основательно были
переделаны стихи "золотолазурного" периода), но достигалось это сплошь и
рядом за счет утраты свежести и непосредственности впечатлений, вытеснения
живой мелодии пресловутым "мелодизмом", за счет отказа от действительной
духовной биографии поэта во имя непрестанно творимого им мифа о собственной
жизни, за счет отказа от поэтического чувства ради словесного эксперимента.
Трудно не согласиться с Т. Ю. Хмельницкой - автором предисловия к кн.
Стихотворения и поэмы: "...ранние стихи жили жизнью своего времени, а новые,
построенные на отходах старых вещей, оголенно решают формальную задачу" (с.
52). Поэтому нам - вслед за другими издателями поэзии Белого - приходится
пренебречь последней волей поэта, выраженной - с присущим Белому
категоризмом - в уже цитировавшемся Предисловии к "Зову времен": "Со всею
силой убеждения прошу не перепечатывать дрянь первой редакции, это -
посмертная воля автора; он ее подкрепляет тем, что дает собственную
редакцию; отбросам и утильсырью место - помойка, а не печатный лист".
Буквальное следование воле Белого лишило бы поколения читателей одного из
самых значительных и оригинальных русских поэтов XX в., взятого в его
действительной сложности и творческом развитии. Вместе с тем мы сочли
целесообразным выделить переработанные стихи в особый раздел, чтобы дать
представление еще об одной - и очень важной - стороне творчества
Белого-поэта.
Лира - Стихотворения и поэмы. С. 492 по 3 В (раздел "Летние блески").
Шорохи - Там же. С. 493 по 3 В (раздел "Черч теней").
Восток побледневший - Там же. С. 494-495. Восходит к стих. "Знаю"
(ЗЛ).
Россия - Пепел (1929). С. 13-14. Переработано из стих. "Родина"
(Пепел).
Любовь - Стихотворения и поэмы. С. 495-496. Переработано из стих.
"Любовь" ("Был тихий час, у ног шумел прибой") (ЗЛ).
О полярном покое - стих, выпяти частях. После разлуки. С. 31-40.
Восходит к стих. "Жизнь" (Сияя перстами, заря расцветала...) (ЗЛ).
Мути - Стихотворения и поэмы. С. 499-500 по ЗЛ (раздел "Трепетень").
Страх - Стихотворения и поэмы. С. 500 (ЗЛ) (раздел "Черч теней").
Волны зари - Пепел (1929). С. 111. Переработано из 2-го и 3-го стиха
цикла "Три стихотворения" (ЗЛ). Нард - индийское пахучее растение.
Дорога (И тот же шатается // Колос) - Стихотворения и поэмы. С.
502-503. Переработано из 3-го стиха цикла "Закаты" (ЗЛ).
Овес - День поэзии. М., 1965. С. 220. Переработано из 1-го стиха цикла
"Закаты" (ЗЛ).
Н. В. Бугаеву - стих. в двух частях. Стихотворения (1923). С. 37-38.
Переработано из 1-го и 3-го стихов цикла "Разлука" (ЗЛ). Монада - понятие,
обозначающее в различных философских учениях основополагающие элементы
бытия. У немецкого философа Готфрида Вильгельма Лейбница (1646-1716) монада
становится ключевым понятием всего учения и означает психически активную
инстанцию, воспринимающую и отражающую другие монады и весь мир. Отец Белого
- математик Н. В. Бугаев, автор книги "Основы эволюционной монадологии", в
которой, ориентируясь на Лейбница, он обосновывает философско-математическую
теорию эволюционной монадологии, согласно которой весь мировой процесс есть
постепенное целесообразное перераспределение монад Эон - термин древнегреч.
философии, означающий вечность время, как некую целостную самозамкнутую
структуру. В учении гностиков, оказавших воздействие на теософию,
утверждается идея иерархического множества эонов как посредников между
непостижимым и изначальным верховным богом и материальным миром (см. комм. к
поэме "Первое свидание", часть 3).
Прошумит ветерок - Стихотворения (1923). Переработанная редакция 2-го
стих. из цикла "Разлука" (ЗВ).
Церковь - Стихотворения и поэмы. С. 507. Переработано из стих. "Во
храме" (ЗЛ). Рака - гробница с мощами святого угодника Киот - застекленный
ящик или шкафчик для икон.
Кладбище - После разлуки. С. 41-44. Переработано из стих. "Призыв"
(ЗЛ).
Усадьба - Пепел (1929). Парки - богини судьбы в римской мифологии.
Поэт - Стихотворения и поэмы. С. 509-510. Восходит ко 2-му стиху цикла
"Бальмонту" (ЗЛ).
Аргонавты - Стихотворения и поэмы. С. 510-512. Восходит к стих.
"Золотое руно" (ЗЛ). Лал - рубин.
Тело - Стихотворения и поэмы. С. 512-513. Переработано из стих.
"Солнце" (ЗЛ).
Брюсов - сюита в семи частях полностью опубликована в кн.:
Стихотворени.. Т. 2. С. 273-280. Часть 1-я восходит к стих. "Маг" (ЗЛ),
часть 2-я относится к стих. "Созидатель" (Урна), часть 3-я переработана из
стих. "Маг" (Урна), часть 4-я печатается по ЗВ (раздел "Черч теней"), часть
5-я - там же, часть 6-я относится к стих. "Встреча" (Уриа), часть 7-я
переработана из стих. "Поэт" (Урна). Жегло - каленое железо. Страз -
подделка под драгоценный камень изготовляемая из хрусталя с примесью свинца.
Землетрясение - Стихотворения и поэмы. С. 519-520, печатается по 3 В
(раздел "Черч теней").
Леопардовая лапа - Стихотворения и поэмы. С. 520. Восходит к 1-му
стих, цикла "Вечный зов" (ЗЛ). Потир - литургический сосуд дли освящения
вина и принятия причастия.
Сумасшедший - Стихотворения и поэмы. С. 521. Переработано из стих.
"Жертва вечерняя" (ЗЛ).
Могилы - Стихотворения и поэмы. С. 524-525. Восходит к стих. "Могилу
их украсили венками" (ЗЛ).
Владимиру Соловьеву - Стихотворения и поэмы. С. 525-526.
Переработано из стих. "Владимир Соловьев" (ЗЛ). Синай - гора на Синайском
полуострове, с которой связано библейское предание о вручении пророку Моисею
скрижалей с десятью заповедями Господними
Лето - стих. в четырех частях. Записки мечтателей. 1922. № 5. С.
44-45.
Петел - стих. в трех частях. Стихотворения и поэмы. С. 528-529.
Восходит к стих. "Безумец" (ЗЛ) и "Утро" (Рой отблесков. Утро: опять я
свободен и волен) (Пепел). Психа (психе, психея) - в древнегреч. миф.
олицетворение души дыхания. Изображалась в образе бабочки или девушки.
В окне тюрьмы - Пепел (1929). С. 58 Восходит к стих. "Успокоение"
(Вижу скорбные дали зимы...) (Пепел).
Разуверенье - Стихотворения (1923). С. 275-276. Переработано из стих.
"Разуверенье" (Урна).
Солнечный дождь - День помни. М., 1965. С. 18. Переработано из стих.
"Короткий отдых" (Пепел).
Помойная яма - Пепел (1929). С. 64-65. Бросила красная Пресня // В
ветер свои головни. Пресня стала символом Декабрьского вооруженного
восстания 1905 г. Именно в этом рабочем районе Москвы проходили самые
ожесточенные бои между восставшими и правительственными войсками.
Японец возьми - Пепел (1929). С. 70. Желтая рожа японца // Выступит
скоро из тьмы. Аллюзия на соловьевскую теорию панмонголизма, согласно
которой христианской Европе грозит азиатское нашествие. Русско-японская
война 1904-1905 гг. как раз и была воспринята в символистских кругах как
знак близящегося воплощения этого пророчества Ивао Ояма (1842-1916) -
японский маршал, главнокомандующий сухопутной армией во время
русско-японской войны.
Вставай - Пепел (1929). С. 64.
Город - Пепел (1929). С. 64.
Пустой простор - Пепел. С. 65.
Декабрь - Пепел. С. 66.
Алмазный напиток - Стихотворения и поэмы. С. 537-538. Переработано из
стих. "Алмазный напиток" (Урна).
Старое вино (с. 428) - Стихотворения и поэмы. С. 538-540. Переработано
из стих. "Вы - зори, зори! Ясно огневые..." (КР). 
