Дмитрий Цензор
правитьСтихотворения разных лет
правитьПророк
По колеям ночных дорог
Он шел к измученной стране, —
Еще неведомый пророк,
Чтоб возвестить о новом дне.
И нас позвал — больных детей.
Прильнувших к светлому ключу:
«Ко мне, о, дети скорбных дней! —
Я поведу. Я научу»…
Распятый, с темного креста
Глядит Он — пламенный Христос…
Но вера жаждущих чиста,
Как серебро весенних рос.
Веди, Учитель! Предаем
Тебе сердца — темницы мук…
Для терний радостно идем
Под сень твоих безгрешных рук!
«Современный мир» № 4, 1906 г.
На высотах
Мне утесы изранили грудь,
Мне грозили холодный тучи…
Я устал. И хочу отдохнуть
Над упадом обрывистой кручи.
Зажигаются грани вершин,
Окаймленные бархатом елей.
Но у неба я также один,
Как в тумане холодных ущелий.
Ветер, ветер свободный! Пропой, —
Где дорога к волшебному краю?
Я в долине был странник слепой, —
На вершинах прозрел и страдаю…
Гнутся ели; печален их шум.
Холодны белоснежные грани.
Мой простор одинок и угрюм
Над равниной земных прозябании.
«Пробуждение» № 8, 1906 г.
Сумерки
Бьет на башне поздний час.
В бледном небе луч прощальный
Улыбнулся и погас
Удивленный и печальный.
Сумрак, крадучись, ползет.
Странен взор его бездонный…
Кто-то близкой смерти ждет,
Одинокий, побежденный…
И дрожит в пустынной мгле
Стон последнего мгновенья.
Сумрак бродит по земле,
Дышит холодом забвенья.
«Пробуждение» № 8, 1906 г.
На Волге
I.
Проснулся темный лес. И с шумом ясно-свежим
Вздохнул над ним рассвет, забрезжил наверху.
Но все густится мрак в безмолвии медвежьем,
Где чаща спутала орешник и ольху.
Погас ночной костер и тлеет на поляне.
Загрезила душа. Рассветный сумрак тих.
И кажется, что мы, лежащие в бурьяне,
Ватага буйная разбойников лесных.
Высокая сосна зарделась на верхушке.
Запахли свежестью росистые грибы.
Мы медленно пошли к светлеющей опушке, —
Скитальцы вольные без крова и судьбы.
Чеканятся стволы на небосклоне алом.
Вот шепотом реки повеяло… И вдруг
Мы встали над крутым, суглинистым обвалом,
И дымчато сверкнул безгранный полукруг
Раздолье светлое! В разлившуюся воду
Глядятся нежные, как пена, облака…
И кто-то вдруг запел, приветствуя свободу,
И эхо кликнуло светло издалека.
II.
Заря. Золотится река.
Бегут легковейные зыби.
Дымится шалаш рыбака
На мшистой, обрывистой глыбе.
И ширь. От жемчужных полос,
Раскинутых в облачной дали,
Светлеет зеленый откос,
Алеет песок на обвале.
Простор мой, простор голубой!
Раздольно широкая Волга!
Куда ты влечешь за собой,
Сверкая протяжно и долго?
По золоту зыбкой реки
Плывет одинокая барка…
О, светлое море тоски!
О, солнце всходящее жарко!
«Современный мир» № 8, 1906 г.
Ноктюрн
Расцвела моя грусть от вечернего шёпота,
Побледнели цветы под мерцаньем звезды,
И смолкает волна утомлённого ропота.
Как прибой потемневшей воды.
Я, тоскуя, пою уходящим видениям
Лебединый напев одинокой мечты.
Я грущу о лучах, что подвластны мгновениям,
Я грущу о лучах темноты…
Тени ночи встают неподвижные, длинные.
Под медлительный бой утомленных часов.
Засыпают мечты, как малютки невинные.
В колыбели росистых цветов.
«Пробуждение» № 10, 1906 г.
Рассвет
Встает рассвет безбрежно-синий.
Здесь колосились нивы ржи —
Теперь рядами долгих линии
Чернеют голые межи.
Степной рассвет вздохнул и дремлет
Над зябкой, вьющейся рекой…
И осень вновь меня объемлет
Пустынной волей и тоской.
Мечты мои! Зачем вы спите?
Ваш мир свободен и велик,
И будит вас, дрожа в зените,
Веселый зов, мятежный крик…
Там журавли шумливым станом
От мертвых шелестов и сна
Летят к иным счастливым странам,
Где пышно царствует весна.
«Пробуждение» № 11, 1906 г.
Белая ночь
Зарделись небеса — затеплились вдали.
Мечтательно горят вечерними слезами.
И звучный день поблек. И сумерки пришли
Прозрачно-синие с ослепшими глазами.
Нисходит странная, безжизненная мгла.
Пустынны улицы. Старинные каналы
В гранитах замерли, как в рамах зеркала.
И в них отражены утихшие кварталы.
Преображаются привычные черты…
Воздушные мосты, воздушные громады —
Как будто бы мираж, упавший с высоты,
Как сказочных дворцов немые анфилады.
Осиротелые, застывшие сады…
Бредут прохожие в печали неизбежной
И никнут, бледные, к зеркальности воды,
Где липы тянутся гирляндою прибрежной.
О, жутко-белая, загадочная тишь!
В ней души скорбные затихли в странной муке…
Томятся девушки во мгле оконных ниш
И грезят уронив немеющие руки.
С курантов башенных, как будто лепестки,
Упали отзвуки ночного перезвона,
И волны светлые молитвенной тоски
Их приняли в свое невидимое лоно.
Весна усталая бессонно до утра
Обходит улицы; блуждает над Невою,
Где изваяние чугунного Петра
Неслышно говорит с туманной синевою;
И грустью жадною тревожит сон теней.
Багряный круг встает над крепостью за далью…
И тихо плачет ночь… И жалко, жалко ей
Расстаться с белою, весеннею печалью.
«Современный мир» № 5, 1907 г.
Пробуждение
Страшен холод пробужденья,
Страшно видеть, как вперед
Дни безумного смятенья
Совершают свой полет.
Как с мольбой слились проклятья,
И поруган прах богов,
И вчерашней веры братья
Мне грозят, как сонм врагов.
Страшно видеть разрушенье
Вечных зданий и могил;
Видеть в смерти зарожденье
Новых истин, новых сил…
И бродить бесцельно ныне,
Одиноким и чужим…
В шумной жизненной пустыне
Как заблудший пилигрим.
Все бежать за вечной тайной,
Жизнь отдать мечтам во власть, —
И, обняв мираж случайный,
Ужас истины проклясть.
«Пробуждение» № 6, 1907 г.
Земляника
Где ты, где? Ау! Взгляни-ка
Под кустарник, на откос —
Рдеет, пахнет земляника,
Серебрятся капли рос.
Распахни траву руками…
Под зелеными листками
Вспыхнул беленький цветок,
Глянул аленький глазок.
Гроздья спелой земляники
Ярко алы и сочны,
И замлел шиповник дикий
В ласке томной тишины.
Ах, как дышат нежно травы!
Полон солнечной отравы
Утомляет сладкий зной…
Подойди — приляг со мной…
В зелень свежую зарылись.
Расплелась твоя коса —
По траве зазолотились
Волны, волны — волоса…
Небо ясно голубеет.
Кто скорей сорвать успеет —
Этот ласковый цветок,
Этот аленький глазок!..
«Пробуждение» № 36, 1907 г.
Случайная встреча
В толпе промелькнула случайно
И стала желанной на миг.
Дохнула внезапная тайна,
И замер подавленный крик.
В глазах отягченных истомой
Зажегся дрожащий намек,
И был он — родной и знакомый,
И был он — так смутно далек…
Забылись вседневные цели,
И улица стала чужой.
Спешили по шумной панели,
Душа говорила с душой.
Потухли закатные блики
Загадочней, тише, серей
Глядели к нам встречные лики,
И теплился газ фонарей.
Казалось в их призрачном свете.
Что время приблизиться нам.
Она улыбалась, как дети
Во сне улыбаются снам.
Казалось — мы оба хотели
В нежданном порыве любви
Отдаться пленительной цели,
Всевластному зову «живи!».
«Пробуждение» № 47, 1907 г.
К солнцу!
Солнце! Твой восход победный
Совершает чудеса.
Меркнет свет неверно-бледный
В ночь ласкавший небеса.
Мощь бессмертного сиянья
Освежает все пути.
И восторгом ликованья
Начинает жизнь цвести.
О, рабы угрюмой Ночи,
Чьей тоски тяжелый сон
Заслепил туманом очи,
Обесцветил небосклон!
Научитесь без предела
Дерзко, пламенно желать!
Научитесь взоры смело
К Солнцу, к Солнцу устремлять!
Человек на Солнце взглянет
Без боязни, как орел
И тогда для всех настанет
Искупленье темных зол.
И тогда для всех понятна
Будет тайна Божества, —
Все загадочные пятна,
Все святые волшебства.
Это будет — в день певучий
Мир проснется без оков;
Гордо встанет род могучий
На развалинах гробов.
Это будет — на вершине,
Где безгрешно-хороша
Прянет к огненной святыне
Возрожденная душа.
«Пробуждение» № 4, 1908 г.
Весенний гром
Лилово-красный, яркий пламень
Залил пожаром небосвод,
И тяжкий стук, дробящий камень,
Ударил в царство сонных вод.
Рожденный в пламени раската,
Несет он мщенье, как стрела.
И бледным ужасом объята
Слепая ночь тоски я зла…
Бушуй, гроза! мы жаждем грома
В томленьи мертвой тишины!
Ты — казнь Гоморры я Содома,
Ты — вестник солнца и весны.
Погибнут чары сна больного
Под гулкий хохот бурных туч,
И заалеет солнце снова
Для тех, кто молод и могуч.
Сборник «Крылья Икара», 1908.
Забытый колокол
Спит он средь мертвой равнины,
В свете туманной луны,
Там, где седеют руины,
Некогда славной страны.
Спит он, глашатай свободный,
Между гниющих столбов,
Колокол воли народной, —
Веча минувших годов.
Колокол в лунном покое,
В темных могилах времен
Слышит преданье родное —
Пламенной вольности сон…
Ветер встревоженный гонит
Смерти холодную пыль…
В жутком безмолвии тонет
Звонкая, старая быль.
Колокол вздрогнул… Раскатистым зовом
Звон пробужденный о жизни поет,
Криком тревоги, набатом суровым
Гонит на площадь разгульный народ.
Будит сердца на правдивое дело,
К битве скликает могучих бойцов…
Колокол ропщет протяжно и смело
В царстве молчанья, средь пыльных гробов.
Бледным сияньем залитый.
Тих успокоенный прах.
Колокол спит, позабытый,
На полусгнивших столбах.
Спит он и грезит, чтоб снова
Буйного ветра порыв
Вырвал из сердца немого
Скорбно-мятежный призыв!..
Сборник «Крылья Икара», 1908.
Новый Христос
I.
Пo колеям ночных дорог
Он шел к измученной стране —
Еще неведомый пророк
Чтоб возвестить о новом дне.
И нас позвал, больных детей,
Прильнувших в светлому ключу:
"Ко мне, о дети скорбных дней!
«Я поведу. Я научу».
Распятый, с темного креста
Глядит он — огненный Христос…
Но вера жаждущих чиста,
Как серебро весенних рос…
Веди, учитель! Предаем
Тебе сердца — темницы мук.
Для терний радостно идем
Под сень твоих безгрешных рук.
II.
Не осуди нас. Дорогами пыльными
Долго мы шли и ослепли.
Дай нам омыться слезами обильными,
Души нам скорбью затепли!
Нас обманули пустыни вечерние…
Мы позабыли в тревоге
Гвозди Голгофы я жгучие тернии,
Муки на крестной дороге.
Чудо сверши над сердцами незрячими!
В жуткую ночь испытаний
Дай прикоснуться устами горячими
К чаше великих страданий!
Сборник «Крылья Икара», 1908.
Певцы неволи
Быть может, мы последние певцы
Унылого томленья, —
Судьба плетет зеленые венцы
Любви и возрожденья.
Как долгие затворники темниц,
Вы, пьяные от света,
Услышите напевы новых птиц…
А наша скорбь допета.
В лучах зари померкнем и замрем
Оборванною песней…
И будет звук, пронизанный лучом,
Волшебней и чудесней.
Но вы, молясь весенней красоте —
Вы, дети жизни чистой —
Поймите нас, рожденных в темноте,
Избравших путь кремнистый!
Нам грезились и солнце, и цветы…
И если мы стонали, —
Спросите ночь, губившую мечты,
Ночь рабства я печали.
Сборник «Крылья Икара», 1908.
Тьма
К высоте страны нагорной, чтобы встретить бледный день,
Я иду пустыней черной, словно призрачная тень.
Робко, робко направляю осторожно-чуткий шаг…
Стережет меня — я знаю — в темноте незримый враг.
Вот он… близко… Беспощадно я к груди его прижал
И направил в сердце жадно окровавленный кинжал…
И безумием объята вмиг душа моя была:
Я узнал в нем облик брата, очерк милого чела.
Я бегу в пустыне злобной, черным ужасом объят.
Ночь висит, как свод надгробный. Тени мрачные стоят.
Я гляжу им робко в лица и не знаю — кто мне враг…
О, блесни, блесни, зарница, и разбей зловещий мрак!
Сборник «Крылья Икара», 1908.
У дверей
Слышу вздох печальный
Ночи утомленной.
Побледнели тени
У моих дверей.
Слышу ропот дальний
Скорби озлобленной.
И гляжу в смятенье
В даль грядущих дней.
Мир тревожно дремлет…
Час пробьет суровый, —
Грозно всколыхнется
Дух его больной.
Сердце жутко внемлет
Грезам жизни новой…
Сердце ждет и бьется
Жаждой и тоской.
Сборник «Крылья Икара», 1908.
Любовь
Любовь! — Святая с улыбкой жгучей.
Голгофа счастья — любовь, любовь!
Казни и смейся, пьяни и мучай,
Костер багряный душе готовь!
Я твой невольник. Я исступленный
Лобзаю прахи твоих следов,
Благословляю мой бред влюбленный,
Вериги страсти в хмелю цветов.
Они любили. Они склоняли
Уста сухие к моим устам.
Бросали розы. Но розы вяли.
Шипы остались глубоко, там…
Благословляю тоску и муку,
Благословляю и зной и стыд,
И эту руку — и эту руку,
Что в тайном круге меня влачит!
«Пробуждение» № 5, 1909 г.
Стенной простор и облака.
Как много их, воздушно-белых.
Толпа берез осиротелых
Кивает мне издалека.
Высоко в небе журавли
Мелькают реющим зигзагом
Плетутся кони мерным шагом,
Не чуя отдыха вдали.
Я еду в смутном полусне.
Порвалась цепь воспоминанья.
Покой безбрежного молчанья
Волною льется в душу мне.
«Пробуждение» № 10, 1909 г.
Нарцисс
Задумчивый Нарцисс
У берега растет —
И клонит венчик вниз,
Где шепчет водомёт.
Овеянный весной,
В молчание влюблен,
Своею белизной
Залюбовался он.
Зеркальную струю
Качает ветерок.
И клонится к ручью
Высокий стебелёк
Над влагой голубой
Задумался, повис,
Любуется собой
Изнеженный Нарцисс.
«Пробуждение» № 13, 1909 г.
Сказание о кумире
Как встарь, коснеет в мертвой силе
Урод — гранитный Истукан.
Одни жрецы других сменили,
И вновь алтарь от крови рдян.
Давно смешон, давно разгадан…
Но в рабских душах тьма и страх,
И высоко курится ладан
Над преклоненными во прах.
И только раз на облик темный
Поднялась дерзкая рука…
Пророк убогий и бездомный —
Безвестный муж издалека, —
Пришел… И солнцу пел осанну,
Подобен гордому орлу,
И в праздник «Жертвы» истукану
Проклятье бросил и хулу…
И люди в пьяном ликованьи,
Поняв безвластие на миг,
На землю свергли изваянье
И оскверняли мертвый лик.
Кружась в неистовом угаре,
Безумно выли, как поток.
И был растерзан бледный парий —
Сказавший истину пророк.
А утром, в ужасе у храмин
Рабы усталые ползли
И увенчали тот же камень
И целовали прах земли.
На жертву в праздничной одежде
Они влекли детей и жен.
И темный идол был как прежде
Могуч и страшен… И смешон.
«Пробуждение» № 15, 1909 г.
Сонет
С тех пор, как ты открыла мне тоску
Своих обиженных мечтаний, —
Тебя я больше не влеку
Для страстных ласк и знойных трепетаний.
В любовный час по-прежнему приду —
С наивными словами —
И встретим мы вечернюю звезду,
Как взор, колдующий над нами.
Мне хочется с тобою помолчать,
Коснуться глаз, волос, усталых пальцев,
В родных чертах угадывать печать
Непонятых скитальцев.
Мне хочется о прошлом до утра
Припоминать безгрешно и устало…
И чтобы ты, печальная сестра,
Со мной томилась и мечтала.
«Пробуждение» № 2, 1913 г.
Южное море. Вокруг небеса.
Ветер надул надо мной паруса.
Берег далеко. А ветер за мной
Вьется, смеется, играет волной.
Весело мне в незнакомой стране
С песней скользить по зеленой волне.
Зелень и золото. Дальше кругом —
Небо и море в огне голубом.
Волны все круче и ропот слышней.
Вьется за мною излучистый змей.
Где я? В каком лучезарном краю?
Ветер смеется. и гонит ладью…
«Пробуждение» № 7, 1913 г.
Рыцарь ночи
Холодный мрак из дебрей и лощин
Ползет наверх, цепляется по скалам,
Где облака застыли над провалом
И острый кряж алеет, как рубин.
Пустеет мир. Томленьем небывалым
Горит мой дух. И в мире я один.
Я твой, о Ночь, печальный паладин,
Я не взойду к вершинам темно алым.
Шумела жизнь, как бурная река:
Смеялся день в беспечности цветущей.
На боль тески томительно-гнетущей
От стран любви, от снов, издалека
Влечет к тебе, великой, всемогущей.
Давно, как ты, темна моя тоска.
«Пробуждение» № 10, 1913 г.
Любовь
Любовь приходит сразу,
Но путь ее лукав —
Совсем незримый глазу
Среди цветов и трав.
Обманутое сердце
Не ждет ее. Но вот —
Она стучится в дверце
И вкрадчиво зовет:
— Впусти меня. Я знаю —
И только я одна —
Пути к такому краю,
Где вечная весна.
Ты будешь там с любимой
Счастливым королем.
Я тут случайно, мимо…
Доверься и пойдем…
Ах, много ль сердцу надо
Чтоб Дивную впустить?
Оно так радо-радо
Поверить, полюбить…
Его надежды смяты,
Оно в крови. И все ж, —
Любовь, да будут святы
И боль твоя и ложь!
«Пробуждение» № 15, 1913 г.
Осенний мотив
Словно над гробом лампада,
Меркнет заплаканный день.
Думай о счастье. Так надо
Светлое платье надень.
Вспомни о том, как смеется
Солнце над блеском полей.
Ветер за окнами бьется,
Листья срывая с ветвей.
Где-то, в лазурности южной,
Есть уголок для любви.
Думай о ласке. Так нужно.
Милым меня назови.
Бродишь ты тенью угрюмой,
Пряча усталую дрожь.
Бедная птичка, не думай…
Ты не умрешь, не умрешь!
«Пробуждение» № 22, 1913 г.
Провидящие
Для тех, кто умеет молиться —
Мир полон извечных чудес.
Для них так волшебно звездится
Сапфировый купол небес.
Им солнце — пылающий гений,
Ночная колдунья — луна,
И много святых откровений
Дарит им земная весна.
И если во мраке дано им
Зажечь неземные огни, —
С каким лучезарным покоем
Над бездной проходят они.
И только великое в мире
Провидит молитвенный взор.
И Некто в лазурной порфире
Над ними десницу простер.
«Пробуждение» № 5, 1914 г.
Девочка
Девочка — крошка улыбнулась мне.
Я оглянулся и вспомнил о весне.
Плачет ненастье снегом и дождем!
Девочка — счастье, доверься и пойдем!
Ты не робеешь — ты еще чиста,
Мы погуляем от сквера до моста.
Слышишь: смеется молодость моя…
Что же такого, что вдвое старше я…
Сгорбленные плечи, складка возле губ.
Голос мой тоже неверен стал и груб.
Только не бойся, — я от злобных сил
Сердце невинным доныне сохранил.
Тает на щечках и кудряшках снег.
Вон обернулся лукавый человек…
Что он подумал? Ну и что же… Пусть!
Девочка знает мою святую грусть.
«Пробуждение» № 6, 1914 г.
Что привело тебя? Не холод, не испуг ли?
Мне так чужда твоя слепая страсть…
Взамен огня — померкнувшие угли,
Взамен любви — стремление упасть.
Ты хочешь быть моей обласканной рабыней,
За бред весны, за ложь мечты былой,
Зачем же ты смеялась над святыней
Тогда, в тот час безумный и святой?
Моя любовь тогда была неутолима
И в ней горел неизъяснимый свет;
Но ты прошла, прошла небрежно мимо,
Не угадав, ты отвечала: «нет».
Изверившись, узнал я горький хмель падений, —
Я утомлен, опустошен теперь.
И ты — одно из многих сновидений,
Еще одна из горестных потерь…
«Пробуждение» № 18, 1914 г.
Сиротливая песня
Молчаливая, родная,
Мать моя!
Кров твой тихий вспоминая,
Плачу я.
Неуверенный и бледный,
Всем чужой,
Я обижен, сын твой бедный,
Мальчик твой.
Ты меня благословила
На борьбу.
Ты светло меня молила
И судьбу.
Я же рвался к шумным далям,
Как орел.
Я не внял твоим печалям
И ушел.
Много встретил я холодных
И чужих…
Много в поисках бесплодных —
Слез моих.
Злобным силам улыбался,
Мертвых звал;
Много падал, ошибался…
И устал…
И хочу к тебе, родимой,
Вновь прийти.
Я бреду, бессильный, мимо, —
Приюти!
Хочет снова быть малюткой
Блудный сын…
Мама, больно мне и жутко,
Я один!
«Пробуждение» № 23, 1914 г.
Ты умерла для меня.
Как прежде, глаза твои блещут
Волнуя, дразня и маня,
По-прежнему губы трепещут.
Но ты умерла для меня…
Сердце устало болеть.
Тебя опустили в могилу.
Стонала печальная медь.
Я выплакал муку и силу.
И сердце устало болеть.
Чудится мне, — ты живешь…
Я вижу черты роковые,
Я слышу знакомую ложь,
Как будто бы слышу впервые…
О, разве еще ты живешь?
Ты умерла для меня.
Но сладко тревожит мне рану,
В тоске до последнего дня
Тебя призывать не устану.
Ведь, ты умерла для меня!..
«Пробуждение» № 12, 1915 г.
Песнь о любви
Любить, пока смеется
Зеленая весна.
Любить, пока поется,
И даль озарена.
Любить, покуда сердце
Не слушает ума.
Любить, покуда в дверцы
Не стукнула зима.
Так много есть улыбок
Для жаждущих любви.
А счастье без ошибок,
И счастьем не зови!
Ты видишь, разумеешь, —
Цветок цветет благой.
Сорви! А не посмеешь, —
Сорвет его другой…
Еще любовь пугает.
Смутна о ней мечта.
Но сердце что-то знает,
И все горят уста.
И в грезах содроганья,
И томный зной в груди;
И кто-то вне сознанья
Зовет: «Приди, приди»…
Как женщины приветны,
Как сладко им цвести,
Когда им не запретны
Блаженные пути.
И ни одна из милых.
Познавших первый пыл,
Того забыть не в силах,
Кто тайну ей открыл.
В безумном хороводе,
Освободясь от пут,
О чувственной свободе
Влюбленные поют.
Их губы жаждут смело
И молят вновь и вновь —
Сорвать оковы с тела,
Освободить любовь.
Так сбросьте же морали
Фальшивую броню.
От будней и печали
К восторгам и огню!
Из уст пурпурных пейте.
Сплетайтесь в забытьи,
И в кубок жизни лейте
Волшебные струи.
«Огонек» № 10, 1916 г.
Между светом и тьмой
Я хотел бы молиться одной красоте.
Я хотел бы парить на такой высоте,
Где клекочут орлы, где парят облака,
Где небесных равнин синева глубока.
Но путями падений иду я, склонясь.
На одежде моей придорожная грязь.
Я в бесплодной тоске не могу побороть
Изнывающий дух, изнемогшую плоть.
Не дано мне воспрянуть, я проклят, как все.
Я цвету, как бурьян на глухой полосе.
Я горю и спешу, — но бесцельным путем, —
Между светом и тьмой, между ночью и днем.
1916
Отчаянье
— На Божьих пресветлых путях
Дан каждому яркий удел.
Зачем ты бесплодно зачах?
Зачем ты ненужно сгорел?
Смотри: улыбается день,
Любовь, торжествуя, зовет.
Венец лучезарный одень,
Иди по ступеням высот…
— Молчи. Не подняться тому,
Чье сломано бурей крыло,
Кого в безнадежную тьму
Низводят страданья и зло…
1916 г.
Романс
Приходишь крадучись к моей душе пугливой.
Но крылья лёгкие недаром ей даны.
Лукавой поступи и хищного порыва
Не слышит, грустная, в обмане тишины.
Но птица чуткая, уснувшая на ветке,
Врага охотника почуявши вдали,
Очнется трепетно, минует выстрел меткий,
И вот уже поет далеко от земли.
1916
Моряк
Я стал безпорывным. Я старюсь.
У берега твердо, умно,
Направив натянутый парус,
Веду осторожно судно.
Но небо мне кажется серым,
И плаванье скучным, как брод
Я помню кораллы и шхеры,
И шум океанских широт.
Я помню весенние бури,
Их дикую дружбу со мной,
Их ветров, их пламенных фурий
Разгульную пляску и вой.
И часто подводные сестры.
Миражей причудливый дым,
Блаженно-таинственный остров —
Мне снятся. И хочется к ним.
О, знаю: губительны шквалы,
Не встречу поющих наяд,
И юность, как сон небывалый.
Не может вернуться назад.
Но в жажде нахлынувшей страсти
Хочу обезуметь порой
И душу, и хрупкие снасти
Потешить опасной игрой!
1916
Буря
Мчится буря. Эй, плясунья
Полевая, огневая!
Что ты воешь, голосунья,
Тварь бездомную сзывая?
Выползает мелкозверье
Из болот, из нор, из чащи.
Расправляют птицы перья,
Обгоняя вихрь летящий.
Навалила туча на лес,
Дубы тяжестью пригнуты, —
Раскачались, расшептались…
Гулко рвутся в небе путы…
Ой, и дико ж пляшет буря,
По степному, по-цыгански…
Тише, буря, сила дурья!
Пощади ты хлеб крестьянский!
Цвета земли
Равнины северной цветочные покровы,
Их краски матовы, цвета их глубоки,
Ромашки, лютики, фиалки, васильки
И колокольчики и кашки пух махровый.
Скитайся по лугам и нежные венки
Для девушек сплетай, светло любить готовый
Поют, поют цвета, как музыка тоски,
Зеленый, золотой, и синий, и лиловый…
И, если солнце к ним кидает из-за туч
Улыбку радости, — весенние равнины
В свою симфонию вплетают каждый луч.
И скрипки Господа, и неба клавесины
Цветную музыку сливают в гимн единый,
И этот Божий гимн восторженно певуч.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
Русская стихотворная сатира 1908—1917-х годов
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
Л., «Советский писатель», 1974
Д. М. ЦЕНЗОР
править240. ВЕСЕННЕЕ УТРО В ДОМЕ № 37
правитьВо дворе из окошка направо,
Чтобы члены размять на момент,
Обалдевший от «римского права»,
Перегнулся лохматый студент.
И, блаженствуя так с папиросой,
Улыбается он vis-a-vis1
Белошвейке — блондинке курносой,
Исхудавшей от грез и любви.
«С добрым утром! Ваш вид лучезарен…
Загляните сегодня на чай!..»
И басит ему снизу татарин:
«Барин, старые брюки продай!»
Белошвейка лепечет лукаво:
«Ах, мерси за такой комплимент!»
Посвиставши, за «римское право»
Принимается снова студент.
Забивается в угол бедняга…
Под окном ежедневный тиран —
Про «геройскую гибель „Варяга“»,
Надрываясь, вопит мальчуган.
Из квартир выезжают на дачи —
Трескотня, перебранка и спор.
И достоинства рыбьи и рачьи
Воспевает разносчиков хор.
Где-то рубят мажорную гамму.
Без стесненья в шестом этаже
В папильотках дородную даму
Обнимает субъект в неглиже…
И туда одинокого нрава
Загляделся поэт-декадент…
Обалдевший от «римского права»,
За учебником дремлет студент.
<1910>
1 Соседке (франц.). — Ред.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьДмитрий Михайлович Цензор (1877—1947) — сын ремесленника, родился в небольшом местечке Виленской губ. В годы молодости был связан с революционным подпольем, вел занятия в марксистских пружках. Первое стихотворение опубликовал в 1900 г. Окончив художественное училище в Одессе, с 1903 по 1908 г. учился в Петербургской академии художеств. В это же время сотрудничал в сатирических изданиях, несколько стихотворений поместил в большевистских газетах «Волна», «Казарма», «Вперед». Первый сборник стихов — «Красная быль» (1906) — был конфискован цензурой. Следующие сборники — «Старое гетто», «Крылья Икара» — вышли в 1907—1909 гг. Сотрудничал в «Сатириконе» и других периодических изданиях. В советский период вел активную общественную работу, вступил в Коммунистическую партию, опубликовал ряд сатирических стихотворений (в журналах «Красный ворон», «Мухомор», «Бегемот», «Смехач», «Ревизор», «Пушка»), а также песен и стихов для детей. Умер в Ленинграде.
240. С, 1910, № 24, с. 6. Римское право — см. примеч. 56. Татарин — здесь: скупщик старья. «Геройская гибель „Варяга“» — слова из песни «Памяти „Варяга“» на слова Е. М. Студенской. Папильотки — бумажки для завивки волос.