Beauty 18 the sole legitimate province
of the poem; melancholy is thus the most
legitimate of all the poetical tones.
ОГЛАВЛЕНІЕ.
править- Дума
- Я вспомнилъ дѣтскіе года
- Первый слѣдъ
- Въ блескѣ
- Въ теплой тучкѣ звѣздочка свѣтила
- Отъ милыхъ строкъ, начертанныхъ небрежно
- Я сижу у проѣзжей дороги
- Меня зоветъ весенній шумъ дубовъ
- Чистый образъ видѣнья любимаго
- Не повторяй, что радости превратны
- Даль прошлаго
- Вотъ скоро сметутся наносы мятели
- Слезы
- Я схоронилъ для думъ ненарушимыхъ
- Я часто вижу взоръ плѣнительныхъ очей
- Nocturno
- Лилія
- Помнишь лѣтнюю ночь?
- Два желанья
- Небо
- Я ревнивъ къ этой зелени нѣжной
- Проснулся вновь, гляжу осиротѣлый
- Ѣду въ сумерки: зимняя тишь
- Любимой подруги утрата
- Твердость
- О погодѣ: Путь мелькаетъ, мы на волѣ
- Шумятъ ручьи, подснѣжные ручьи
- На крышѣ коннаго вагона
- Въ началѣ жизненной дороги
- Мимолетная дума
- Мадригалъ
- Мимо возрастовъ
- Иматра
- Отъѣздъ королевы
- Другу
- Силуэтъ
- Май
- Пигмей
- Укоръ
- Тягость
- Въ темные дни
- Раскопки
- Dolorosa
- Поученіе
- Нельзя въ душѣ уврачевать
- Стансы
- Пѣвица
- У гроба Достоевскаго
- Кончина Тургенева
- Памятникъ Пушкина
Дума.
Какъ жутко въ чудный, свѣтлый день,
Въ концѣ весны, въ началѣ лѣта,
Когда цвѣтетъ уже сирень
И ландышъ не утратилъ цвѣта, —
Замѣтить снѣжное пятно
Въ глухомъ, безжизненномъ оврагѣ.
Гдѣ долго прячется оно
Въ пріютѣ сумрака и влаги.
Такъ наше сердце иногда
Смущаетъ горестная дума,
И старость мертвая угрюмо
Грозится издали, когда,
Еще въ цвѣтущіе года,
Среди красотъ незамѣнимыхъ,
Завѣтовъ жизненной весны —
Случится намъ въ кудряхъ любимыхъ
Подмѣтить нити сѣдины.
Я вспомнилъ дѣтскіе года…
Понять ихъ сердце не съумѣло
И все, что прежде въ немъ горѣло,
Въ немъ не оставило слѣда.
Я вспомнилъ дѣтскія черты…
Куда ты, время, ихъ дѣвало?
Какъ сномъ навѣянной мечты,
Улыбки ласковой не стало.
Скажи, дитя: гдѣ голосъ твой?!
Гдѣ нѣжно-сотканное тѣло?
Увы! Мы чуждые съ тобой,
Ты отдѣлилось… улетѣло.
Желалъ бы, о тебѣ горюя,
Пойти оплакивать твой слѣдъ,
Твоей гробницы не найду я:
Тебя нигдѣ на свѣтѣ нѣтъ!
Что смерть убьетъ, — надъ тѣмъ могила
Отраду горести даетъ;
Что море жизни унесетъ —
То будто вовсе и не жило.
Первый слѣдъ.
Шелъ тихо снѣгъ обильный и пушистый,
Ложась легко на бѣлыя поля;
Въ молочный цвѣтъ, ласкающій и чистый,
Слились въ тотъ день и небо и земля.
Въ сыромъ теплѣ и воздухѣ привольномъ
На санкахъ въ даль летѣли мы вдвоемъ,
И много звѣздъ, въ круженьи своевольномъ,
Оставилъ снѣгъ на личикѣ твоемъ;
Къ твоей косѣ подкрался онъ въ косынку,
Сѣдую пыль въ рѣсницы заронилъ,
На край щеки принесъ тебѣ слезинку,
И все рѣзвѣй, все гуще семенилъ,
Какъ будто вдругъ онъ весь пустился въ танецъ;
Порой глаза ты жмурила, смѣясь,
Тебя живой охватывалъ румянецъ,
И мы неслись — застывъ, не шевелясь…
Сталъ рѣже снѣгъ. Виднѣй была окрестность,
Нашъ вонь усталъ, мы двигались шажкомъ.
Въ коврахъ зимы свѣтившаяся мѣстность,
Простора тишь блаженная кругомъ —
Въ насъ вызвали ребяческую радость…
Ты ручку мнѣ изъ муфты подала.
Я испыталъ невѣдомую сладость,
Коснувшись въ ней. Согрѣта и бѣла,
Она еще хранила запахъ мѣха
Въ тотъ мигъ, какъ я въ губамъ ее прижалъ:
Невинныхъ лѣтъ опасная утѣха,
Кто сладкихъ чаръ твоихъ не испыталъ!
Тотъ поцѣлуй пролилъ на сердце нѣгу,
Впервые въ насъ проникла дрожь любви:
Такъ мы, скользя по дѣвственному снѣгу,
Въ безслѣдный путь врѣзали колеи.
Въ блескѣ.
Твой уборъ головной возвышается пышно,
Облекаетъ тебя прихотливый нарядъ,
На коврахъ у тебя человѣка не слышно,
На рукахъ и на шеѣ каменья горятъ.
Полулежа сидишь ты на цѣнныхъ гобленахъ,
Отражаетъ тебя дорогое трюмо;
Предъ тобою, блистая на мраморныхъ стѣнахъ,
Преклонилось за деньги искусство само.
Но ты помнишься мнѣ, когда косы змѣились
У тебя по кисейной рубашкѣ твоей,
Звонко пѣсни и смѣхъ надъ тобою носились,
Ослѣпляла ты взоръ безъ сіянья камней.
Мы сидѣли съ тобой на скамейкѣ досчатой
И глядѣли на зеркало свѣтлой рѣки
Въ деревенской глуши, безъ искусства богатой,
Тамъ, гдѣ золото — рожь, бирюза — васильки.
Въ теплой тучкѣ звѣздочка свѣтила,
Сквозь дымокъ на божій міръ глядѣла
И, мигая, сердцу говорила:
«Не тоскуй, жди лучшаго удѣла!»
— Безполезны, звѣздочка, намеки!
Въ сизой тучкѣ скоро ты утонешь.
Небеса при жизни мнѣ далёки,
А въ могилу свѣта не заронишь…
Отъ милыхъ строкъ, начертанныхъ небрежно,
Когда-то жившею рукой
Незримый духъ, безропотно и нѣжно,
Намъ вѣетъ тихою тоской!
Безмолвенъ гробъ, портреты безотвѣтны,
И вы лишь, блѣдныя слова,
Забытымъ здѣсь даете знакъ завѣтный,
Что тѣнь души еще жива!
Я сижу у проѣзжей дороги,
Гдѣ, не зная, что значитъ печаль,
Дѣти юности гордо, какъ боги,
Беззавѣтно уносятся въ даль.
Тамъ, я знаю, на жизненномъ полѣ —
Какъ немного вы спуститесь внизъ —
Вашу дѣтскую спѣсь поневолѣ
Не одинъ опечалитъ сюрпризъ.
Запылятся въ дорогѣ одежды,
На вѣнкахъ пожелтѣютъ цвѣты,
И не сбудутся ваши надежды,
И развѣются ваши мечты…
Вижу я, что впередъ безразсудно
Всѣ въ одномъ направленьи спѣшатъ,
Что въ покинутомъ краѣ такъ чудно,
А никто не проходитъ назадъ!
Всѣ легли и лежатъ у дороги…
Но, не зная, что значитъ печаль,
Дѣти юности гордо, какъ боги,
Беззавѣтно уносятся въ даль.
Меня зоветъ осенній шумъ дубовъ
Въ родной пріютъ уединенья,
Гдѣ подъ шатромъ безтрепетныхъ листовъ
Я зналъ минуты наслажденья.
Тотъ легкій кровъ развѣянъ и снесенъ
Давно умолкшими вѣтрами,
Но слѣдъ одинъ прошедшаго спасенъ,
Щадимый быстрыми годами:
Два слова есть на пепельной корѣ
Березы блѣдной и печальной,
Ихъ слѣдъ окрѣпъ на мягкомъ серебрѣ
Ея коры первоначальной.
Я въ тѣнь иду безъ ропота, безъ словъ,
Не тороплюсь, гонимый страстью, —
Меня зоветъ осенній шумъ дубовъ
Отдать привѣтъ былому счастью. *
Чистый образъ видѣнья любимаго.
Не слетай надо мною свѣтить
И усталое сердце будить
Не пытайся отъ сна нерушимаго!
Не играй лучезарными красками
Предъ опущеннымъ взоромъ моимъ
И въ восторгамъ, давно неживымъ,
Не зови неотступными ласками…
Тихій сонъ агоніи спасительной
Не тревожь дуновеньемъ врыла,
И безкровную блѣдность чела
Не кропи мнѣ росой освѣжительной…
Надо мною въ нѣмой тишинѣ
Струны счастья вдали обрываются,
Тѣни милыя, молча, прощаются. —
Дай безъ мукъ успокоиться мнѣ!
Не повторяй, что радости превратны
И кратковременны мечты:
Безпечнымъ дѣтямъ суеты
Слова печали непонятны.
Насъ тѣшитъ міръ,
Какъ шумный пиръ,
Гдѣ ярко свѣтитъ газъ и женщины смѣются
И звуки вальса раздаются.
Пускай нѣмая ночь, за мраморной стѣной,
Черна, какъ трауръ погребальный:
Не заразится воздухъ бальный
Ея безжизненною тьмой.
Взгляни: тяжелый штофъ, и тюль, и кружева
На окнахъ складками повисли, —
Мы гонимъ сумрачныя мысли,
Въ насъ жажда счастія жива!
Иди съ своей тоской, задумчивый пророкъ,
Въ лѣсныя дебри и въ пустыни,
Гдѣ, въ созерцаніи святыни,
Ты будешь вѣчно одинокъ.
Тамъ рѣчи дальнихъ звѣздъ отшельникамъ понятны,
Тамъ тихо падаютъ листы,
Тамъ будешь повторять, что радости превратны
И кратковременны мечты…
Даль прошлаго.
Неуловимая, минутная отрада,
Коварная, какъ блескъ измѣнчиваго взгляда,
Мнѣ грѣетъ иногда безжизненную грудь
И къ счастью прошлому указываетъ путь:
Какъ искорки, горятъ въ душѣ воспоминанья —
Минувшая любовь, отжившія желанья
Слетаютъ чередой, въ туманномъ полуснѣ,
Тревожить радости, застывшія во мнѣ.
Въ обманчивомъ бреду я сердцемъ оживаю
И старой пѣснѣ въ ладъ — аккордамъ отвѣчаю,
И, кажется, ловлю, сквозь дальній сумракъ лѣтъ,
Заглохшаго огня мерцающій просвѣтъ, —
Но вскорѣ, отрезвясь, я снова каменѣю
И силы юныхъ чувствъ постигнуть не умѣю.
Вотъ скоро сметутся наносы мятели
И въ зелени сада проснутся качели,
И выбѣгутъ дѣти шумѣть,
И станетъ красавица нѣтъ
Въ раздумьи вечернемъ, у оконъ открытыхъ,
О радостяхъ, нами давно пережитыхъ,
И синія тучи весны
На западѣ будутъ видны…
И намъ лучезарное время свѣтило,
И небо весеннее въ жизни манило,
И легкія тучи на немъ
Играли заманчивымъ сномъ;
Но съ сердцемъ усталымъ и грудью холодной
Какъ примемъ объятья природы свободной,
И что въ насъ откликнется ей,
Когда запоетъ соловей?..
Слезы.
Тихо и дружно текутъ эти жаркія слезы,
Съ ними по каплѣ растаяло горе въ туманѣ,
Мирное сердце не ждетъ ни откуда угрозы,
Теплой волной подошло исцѣленіе въ ранѣ…
Вотъ и суровой печали не стало въ поминѣ…
Грудь-же свободная робко о чемъ-то вздыхаетъ:
Такъ-то душевныя бури стихаютъ въ пустынѣ!
Такъ-то горячее сердце отъ слезъ остываетъ!
Я схоронилъ для думъ ненарушимыхъ.
Для чистыхъ грезъ, для отдыха въ борьбѣ,
Средь милыхъ тайнъ, завѣтныхъ и любимыхъ,
Я схоронилъ привязанность въ тебѣ!
Издалека, забытый на чужбинѣ,
Люблю въ мечтахъ бесѣдовать съ тобой
Подъ стукъ часовъ на гаснущемъ каминѣ,
Подъ музыку сосѣдки молодой.
Люблю гадать, кого съ желаннымъ пыломъ
Ты назовешь избранникомъ своимъ?
И долго-ли на сердцѣ неостыломъ
Онъ будетъ жить никѣмъ незамѣнимъ?
Мнѣ жребій твой рисуется счастливымъ,
Любовь и миръ пророчу я тебѣ,
Всѣ дни твои съ участіемъ ревнивымъ,
Съ молитвами довѣрилъ я судьбѣ.
И лишь порой, сомнѣньями терзаемъ,
Боюсь считать бѣгущіе года,
Боюсь, что врозь мы счастья не узнаемъ,
А близкими не будемъ никогда.
Я часто вижу взоръ плѣнительныхъ очей.
Полузавѣшенныхъ рѣсницами густыми,
И брови тонкія подъ прядями кудрей,
И станъ, нетронутый объятьями земными.
Я вижу, будто-бы, сквозь юныя черты,
Улыбка ангела, разставшагося съ міромъ,
Зоветъ презрѣнными житейскія мечты
И счастье здѣшнее — безсмысленнымъ кумиромъ.
Но кто увѣруетъ въ таинственный языкъ
И въ знаки темные печальныхъ привидѣній?
И въ комъ отъ горести закроется родникъ
Земныхъ измѣнчивыхъ, но милыхъ намъ стремленій?
Въ уютной комнаткѣ, среди твоихъ подругъ,
Подъ говоръ юношей счастливыхъ и влюбленныхъ,
Не жалко мнѣ людей, надеждой ослѣпленныхъ.
Но жалко мнѣ тебя, тебя, забытый другъ!
Nocturno.
Въ минутномъ залпѣ небеса
Весь міръ громами огласили.
Все гибло вмигъ. Мои глаза
Раскрылись диво. Въ каждой жилѣ
Я чуялъ боль. Безсильный стонъ
Сдавилъ мнѣ грудь. Ошеломленъ,
Я звалъ безъ словъ на помощь Бога…
То смерть была…
Не смерть, а сонъ.
Какая глупая тревога!
ЛИЛІЯ.
ПОДРАЖАНІЕ ГЕЙНЕ.
Любовью въ мѣсяцу сгорая,
Давно ужъ лилія груститъ
И въ дальній міръ, въ предѣлы рая,
Съ напрасной жаждою глядитъ.
И безутѣшна, и стыдлива,
Слезами вся орошена,
Въ пустыню неба дочь залива
Глядитъ всю ночь, не зная сна.
Но вдругъ она головной бѣдной
Поникла въ трепетнымъ водамъ —
И съ нѣжной страстью мѣсяцъ блѣдный
Упалъ, дрожа, въ ея ногамъ…
Помнишь лѣтнюю ночь? Съ поля пахло дождемъ,
Въ тишинѣ предъ грозой замирала земля…
Какъ ту ночь хорошо было слушать вдвоемъ
Намъ украдкой съ тобой, дорогая моя!
Онѣмѣли цвѣты… лѣсъ тревожно затихъ,
Свѣтъ зарницы дрожалъ въ темносиней дали,
И столпилось въ душѣ столько грезъ молодыхъ,
Что и мы, какъ цвѣты, говорить не могли…
Черной сѣтью плелись силуэты вѣтвей
По каймѣ золотой потухавшей зари:
Та заря унесла лучшій блескъ нашихъ дней,
Но шепнули мы ей: «поскорѣй догори!»
И потухла заря. И какъ фея любви
Насъ окутала ночь безмятежнымъ крыломъ, —
А гроза въ сторонѣ зажигала огни,
И ревниво порой гдѣ-то вздрагивалъ громъ…
Два желанья.
Въ тѣни дорогого алькова
Лежитъ онъ безсиленъ и старъ.
И дряхлое тѣло больного
Сжигаетъ мучительный жаръ.
Онъ пожилъ богато и сыто,
И дольше, чѣмъ можно желать;
Весь тонкій развратъ сибарита
Ему довелось испытать.
И видя, какъ жизни привольной
Предъ нимъ обрывается нить,
Онъ стонетъ, кряхтитъ недовольный:
«Еще-бы… еще-бы пожить!»
Она молода и прекрасна.
Недавно ея нищета
Была нестерпимо-ужасна.
И вдругъ — золотая мечта! —
Ей счастье на мигъ улыбнулось:
Дремавшая въ тяжбой нуждѣ,
Любовь-чародѣйка проснулась,
Заставивъ забыть о трудѣ.
И шепчетъ она, молодая,
Слезами блаженства рыдая,
Усталая горе терпѣть: —
«Теперь-бы… теперь — умереть!»
Небо.
Я неба не пойму: покровъ его туманный
Въ поляхъ и въ городѣ витаетъ надо мной,
Преслѣдуетъ меня съ настойчивостью странной
И свѣтитъ мнѣ въ одно, вникая въ уголъ мой.
Мнѣ въ немъ не нравится наружный видъ участья,
Его глубокіе, безъ очерка, глаза,
И странно, что всегда, въ тяжелый мигъ несчастья,
Предъ нимъ съ довѣріемъ дрожитъ моя слеза!
Не разъ я сѣтовалъ, что много думъ завѣтныхъ,
Которыхъ не узналъ любимый въ мірѣ другъ,
Разсѣялъ я на немъ, въ пустыняхъ безотвѣтныхъ,
Невольно съ нимъ дѣля мечтательный досугъ.
Я неба не пойму: подъ маскою нарядной
Надежды за всю жизнь я въ немъ не прочиталъ —
И все-жё я скажу: знакомъ покой отрадный
Тому, кто передъ нимъ очей не опускалъ…
Я ревнивъ къ этой зелени нѣжной
Первой зелени вешнихъ лѣсовъ,
И до самой зимы бѣлоснѣжной.
Любоваться-бы ею готовъ.
И въ концѣ плодотворнаго мая,
Примѣчая богатство листвы,
Я ужъ думаю, грустно мечтая:
«Гдѣ ты, юность! о, юность… увы!»
Проснулся вновь, гляжу осиротѣлый
На новый день: мой другъ вчера угасъ,
Поникъ вдали, нѣмой и охладѣлый…
И все бѣднѣй союзниковъ запасъ,
Все лучшіе отъ жизни сторонятся!
Найду-ль иныхъ? Уже недалеко
Дни старости безцвѣтно серебрятся:
Усталый духъ роднится не легко!
А день хорошъ, какъ будто нѣтъ въ природѣ
Жестокихъ дѣлъ и горестныхъ утратъ:
Свѣжѣетъ воздухъ; осень на исходѣ,
Морозомъ кроетъ лиственный нарядъ;
Толпа снуетъ съ весельемъ и заботой,
Воскресный звонъ гудитъ издалека,
И дымными грядами съ позолотой
На небѣ утреннемъ слоятся облака…
Ѣду въ сумерки: зимняя тишь,
Все бѣлѣетъ, куда ни глядишь,
И больница, и церковь, и домъ
Мирно свѣтятся яркимъ огнемъ.
Теплый вѣтеръ подулъ и затихъ,
Свѣжимъ дымомъ запахло на мигъ,
И дрожитъ при лучахъ фонарей
На снѣгу тѣнь лошадки моей,
И кругомъ суеты не слыхать,
Словно жизнь утомилась роптать, —
Будто легче звучатъ голоса,
Будто ближе къ землѣ небеса,
И я жду — сердце бьется въ груди —
Тайной радости жду впереди…
Жди меня!
Эпитафія.
Любимой подруги утрата
Мнѣ сжала отчаяньемъ грудь…
Я думалъ: не видно возврата
На прежній безгорестный путь!
И страстно твердилъ я, рыдая:
„На сердцѣ больного слѣда.,
Клянусь я, клянусь, дорогая,
Не смоетъ ничто никогда!…“
Но мѣсяцы шли вереницей,
Смѣнялись тепло и морозъ —
И я передъ тихой гробницей
Ужъ могъ преклоняться безъ слезъ.
А позже я каялся Богу,
Что въ сердцѣ печаль не долга,
Что здѣшняя жизнь понемногу
Мнѣ сдѣлалась вновь дорога…
И въ дни панихиды годичной,
Послушавъ бряцанья кадилъ,
Я къ ропоту жизни обычной
Спѣшу отъ печальныхъ могилъ.
Твердость.
Люблю твоихъ главъ непорочную ясность
И смѣлую правду рѣчей,
И добрыхъ дѣяній святую негласность
Въ кругу незамѣтныхъ людей.
Но ежели счастье тебя отуманитъ
И съ лаской подкрадется лесть,
И блага, которыхъ не счесть,
Фортуна къ тебѣ раболѣпно протянетъ, —
Незыблемъ останься межъ нихъ:
Такъ струны прямыя лучей золотыхъ,
Снопомъ ниспадая изъ купола храма,
Недвижны въ кудрявыхъ волнахъ ѳиміама…
О погодѣ.
1.
Путь мелькаетъ, мы на волѣ.
Городъ изъ виду исчезъ,
Солнца нѣтъ на тихомъ полѣ
Свѣтло-дымчатыхъ небесъ.
Нынче дождика не будетъ:
Воздухъ крѣпокъ и здоровъ,
И ненастье не разбудитъ
Полусонныхъ облаковъ.
По кремнистому извиву.
Обогнувшему луга,
Мы спускаемся на ниву,
Гдѣ ужъ собраны стога.
Въ сторонѣ чернѣетъ ельникъ,
А внизу бѣжитъ потокъ…
Славный выдался денекъ —
Этотъ сѣрый понедѣльникъ.
2.
Шумятъ ручьи, подснѣжное ручьи…
Иная жизнь торопится на смѣну,
Ничей запретъ и жалобы ничьи
Не отвратятъ благую перемѣну!
Богатыхъ льдовъ заплачутъ хрустали,
Сѣдыхъ полей истреплется порфира,
И вздохъ, и паръ подымутся съ земли,
Летя навстрѣчу вольнаго эфира;
И звучный вливъ пошлютъ подъ небеса
Хрипѣвшіе подъ стужей голоса,
И чуждыхъ странъ невиданныя птицы
Влетятъ въ окно провѣтренной темницы.
На крышѣ коннаго вагона.
Люблю, въ ласканьи вѣтерка,
На крышѣ коннаго вагона,
Съ перилъ плебейскаго балкона
Глядѣть на городъ свысока,
Нестись надъ моремъ экипажей,
Глазѣть по окнамъ бель-этажей,
Въ кареты взоры опускать
И тамъ случайно открывать
На складкахъ шелковаго платья
Двухъ рукъ любовное пожатье…
Люблю глядѣть и за борты,
Колясокъ пышныхъ и глубокихъ
(Хотя внутри онѣ пусты),
Люблю камелій быстроокихъ,
Въ сіяньи наглой красоты,
Обозрѣвать въ углу коляски,
Гдѣ, развалясь и глядя вбокъ
И туфли выставивъ носокъ,
Онѣ прохожимъ строятъ глазки…
Люблю весеннею порой
Съ высокой крыши подвижной
За институтскія ограды
Бросать непрошенные взгляды…
Никто наверхъ не поглядитъ,
Никто въ боязни малодушной
Предъ нашей публикой воздушной
Не лицемѣритъ, не хитритъ;
А взоръ повсюду нашъ паритъ…
И вотъ, когда мнѣ прямо къ носу
Вагонъ съ услугой подкатитъ —
Всегда наверхъ меня манитъ:
Взберешься, вынешь папиросу,
Сосѣдъ предложитъ огонька,
Кивнешь признательно, закуришь,
Поговоришь, побалагуришь —
И всѣ, въ ласканьи вѣтерка,
На крышѣ коннаго вагона,
Съ перилъ плебейскаго балкона
На міръ глядимъ мы свысока.
Въ началѣ жизненной дороги
Я зналъ неясныя тревоги.
Я видѣлъ много милыхъ сновъ
Въ тѣни сиреневыхъ кустовъ.
Когда въ саду цвѣли жасмины,
Я волновался безъ причины.
О чемъ, при звѣздахъ, по ночамъ
Я слезы лилъ — не знаю самъ.
И нынче также, дни и годы,
При всѣ зимней непогоды,
При лѣтнемъ солнцѣ и весной
Въ тѣни сирени молодой
Я часто слезы проливаю —
Но слезъ, увы! причину знаю…
Мимолетная дума.
Майскія тучи наводятъ полуденный мракъ.
Вѣтки зеленыя въ небѣ дождливомъ качаются…
Вѣтки зеленыя! вѣчно-ли такъ,
Въ дальнемъ грядущемъ, гдѣ думы теряются,
Будете вы, какъ теперь, надъ людьми
Колебать опахала свои?..
Мадригалъ.
(Л. С. Я.)
Склоняюсь предъ тобой, какъ робкій богомолецъ,
Рука лилейная, прекрасная безъ колецъ,
И горько сѣтую: какъ поздно наконецъ
Въ тебѣ мнѣ встрѣтился желанный образецъ
Руки, невиданной межъ мраморовъ старинныхъ:
Ни пухлыхъ пальчиковъ, ни ямочекъ рутинныхъ,
Но что за линіи и что за красота!
Гляжу и думаю, любуясь и ревнуя:
Къ кому-же ты прильнешь, въ преграду поцѣлуя,
Ладонью нѣжною на пылкія уста?
Мимо возрастовъ.
Я перешелъ рубежъ весны,
Забывъ довѣрчивые сны
И грезы юности счастливой;
Въ туманы осени дождливой
Вступилъ я вялый и больной,
Проспавши тупо лѣтній зной —
И вотъ ознобъ колотитъ зубы,
А я безъ топлива и шубы.
Иматра.
Во рву, межъ деревьями сада,
Взлетая съ глубокаго дна,
Мелькаетъ хребетъ водопада,
Какъ бѣлыя хлопья рука
Гонимаго бурею стада.
Сѣдая отъ пѣны рѣка
Бѣснуется въ ложѣ гранита,
И бьется въ стальные бока,
И съ ревомъ грохочетъ вѣка
И все еще гнѣвомъ не сыта!
Тамъ стѣны утесовъ черны
Отъ ярыхъ набѣговъ волны —
Отъ плеска пучины мятежной
Въ уступы темницы прибрежной;
Тамъ брызги надъ пѣнной горой
Взметаютъ вѣнцы и фонтаны,
И млечныя нити порой
Гранитъ выливаетъ изъ раны.
Быстрѣе мельканія думъ,
Быстрѣе мгновенія ока
Летитъ подъ неистовый шумъ
Сто-гривая пѣна потока,
И холодно сосны глядятъ
Въ кипящій внизу водопадъ,
И слушаютъ съ грустью березы
Его вѣковыя угрозы…
Отъѣздъ королевы.
(14 августа 1661 г.[1]
Бѣгутъ черты береговыя
И тонутъ въ сумракѣ холмы.
Галера зыблется. Марія
Стоитъ недвижно у кормы,
И на борту покоя руки,
Она все длитъ часы разлуки,
Вникая въ сѣрый небосклонъ,
Гдѣ тихій берегъ оттѣненъ
Каймой вечерняго тумана.
Но вдругъ — со злобой урагана
Внезапный вѣтеръ зашумѣлъ
И теплый воздухъ посвѣжѣлъ,
Рябыя волны вздулись въ гнѣвѣ,
И пажъ доноситъ королевѣ, —
Что ей для отдыха и сна
Опочивальня убрана.
Но воролева не внимаетъ;
На зовъ усиленный, она,
Какъ-бы очнувшись отвѣчаетъ:
„Я лягу здѣсь, вблизи руля…“ —
И молвитъ вормчему съ привѣтомъ:
„Когда французская земля
Еще покажется съ разсвѣтомъ,
Вы потревожьте отдыхъ мой —
Я стану вновь передъ кормой“.
И дулъ недаромъ вѣтеръ ночи:
Восходъ безоблачный блеснулъ,
Уплывшій край еще взглянулъ
Въ ея заплаканныя очи!..
Забвенье ждетъ… все канетъ въ немъ,
Надъ каждымъ тѣнь его витаетъ…
Историкъ бдительнымъ перомъ
Ея дѣла оберегаетъ:
Ея отъѣзда день и годъ
Узнаютъ въ будущемъ народы;
Узнаютъ, долго-ли межъ водъ
И подъ крыломъ какой погоды
Въ пути несла ее волна;
Услугу вспомнятъ рулеваго
Въ часы прощанья роковаго,
И знатной свиты имена,
И этотъ подвигъ идеальный
Ея растроганной души —
Послать землѣ привѣтъ прощальный
Въ безсонной утренней тиши.
ДРУГУ.
„Кто посѣялъ со слезами —
пожнетъ съ радостью“.
Болгарская поговорка
I.
Давно-ли я покинулъ васъ
Въ тяжелый день, въ угрюмый часъ?
Съ какой усталостью во взорѣ
Въ послѣднемъ нашемъ разговорѣ
Роптали вы на свой удѣлъ:
„Не тьма заботъ, не груда дѣлъ
Меня тревожатъ и смущаютъ, —
Мнѣ силы сердца измѣняютъ
И въ усыпленьи стынетъ умъ.
Противенъ мнѣ столицы шумъ,
Ея бездушное приличье
И это прѣсное безличье,
Которымъ славенъ здѣшній людъ.
Смотрите, какъ они снуютъ,
Рабы мишурнаго стремленья,
Толпы больного населенья!
Какой ихъ праздникъ оживитъ?
Какая встрѣча — изумитъ?
И гдѣ тутъ чернь, и гдѣ — особы?
Не всѣ-ль задѣланные гробы
Межъ ними холодно плывутъ?
Какія драмы потрясутъ
Ихъ души, чуждыя тревогѣ?..
Плетясь по избранной дорогѣ,
Ни негодуя, ни любя,
Живетъ здѣсь каждый для себя…
И стынетъ кровь: былая вѣра
Безъ ободренья и примѣра
Тупѣетъ въ сердцѣ молодомъ,
И въ дуновеньи ледяномъ
Цвѣты надежды увядаютъ…
Безслѣдно годы протекаютъ,
А сколько силъ и свѣтлыхъ грезъ
Сюда я нѣкогда принесъ!!..
Пускай иной, не зная боли,
Убьетъ мечомъ желѣзной воли
Порывы сердца — и найдетъ
Призванье, чуждое заботъ,
И обаянье славы громкой: —
Такой безжалостною ломкой
Не всякій можетъ заплатить
За право временно царить
Въ глазахъ толпы неприхотливой…
Есть судъ иной — и судъ правдивый!
Его награда не въ одномъ
Благополучіи земномъ;
Практичный вѣкъ ему не внемлетъ,
Его законъ лѣниво дремлетъ;
Не многимъ страшенъ, какъ топоръ,
Его суровый приговоръ, —
И, право, здѣсь, въ стѣнахъ столицы,
Съ невиннымъ сердцемъ голубицы
Какъ разъ окажешься глупцомъ…
Что дѣлать! Видно, наглецомъ
И аферистомъ въ новомъ родѣ
Я быть безсиленъ по природѣ.
Работать я готовъ и радъ,
Но тяжекъ внутренній разладъ
Безъ облегчающаго вздоха,
А этихъ улицъ суматоха
Мнѣ сколько лѣтъ ужъ не даетъ
Душевный выслушать отчетъ
И свѣрить прошлаго итоги. —
Возню и мелкія тревоги
Желалъ-бы кинуть я на срокъ,
Укрывшись въ тихій уголокъ!
Я каюсь вамъ: мечтой ревнивой
Берегъ я долго мигъ счастливый,
Когда безъ горькаго стыда,
Со славой виднаго труда,,
Я могъ-бы, бодрый и довольный,
Подъ небо родины привольной
Отсюда вырваться на югъ,
И въ этотъ радостный досугъ,
Въ обмѣнѣ дружескихъ сужденій,
Набраться новыхъ поощреній…
И вотъ, какъ видите: увы!
Я все у берега Невы
Теряю волосы и годы
И жду привѣтливой погоды…
Ушелъ сейчасъ-бы: да — бѣда!
Грозится издали нужда, —
Совсѣмъ заѣли неудачи.“.
Теперь — весна… Убогой дачи —
И той не въ нравѣ я имѣть;
Да и не хочется смотрѣть
На эти жалкія картины:
Туманъ, безтравныя равнины,
Дождливо-сѣрый небосклонъ
И, можетъ, я предубѣжденъ» —
Но мнѣ мучительно-несносны
Вездѣ чернѣющія сосны…
А самый городъ! Боже мой! —
Отъ передѣлокъ мостовой,
Отъ вѣчно мокрыхъ троттуаровъ,
Мундировъ, вывѣсокъ, швейцаровъ —
О, какъ желалъ-бы я отсель
Бѣжать за тридевять земель!…
II.
И мы простились… Другъ коварный —
Спѣшилъ я, трижды благодарный,
На Николаевскій вокзалъ,
Гдѣ скорый поѣздъ поджидалъ
Больныхъ искателей свободы.
Чрезъ мигъ — рѣшетчатые своды
Свистокъ прощальный огласилъ —
И паръ вагоны покатилъ.
Не стану вамъ писать отчета
О впечатлѣньяхъ перелета
Отъ Петербурга до Москвы, —
Его не разъ свершали вы.
Скажу лишь вамъ: въ столицѣ древней
Уже повѣяло деревней —
Встрѣчались съ кучей узелковъ
Фигуры смуглыхъ толстяковъ;
У всѣхъ — цвѣтистѣе наряды, *
Теплѣе лица, проще взгляды,
И вы, при видѣ москвичей,
Невольно смотрите бодрѣй.
Но дальше, дальше… Воздухъ новый
Сгоняетъ съ сердца мракъ суровый;
Неся на крыльяхъ отъ заботъ,
Машина мчитъ меня впередъ
И ужъ сулитъ изъ отдаленья
Давно желанныя видѣнья.
Какая ночь! — Волшебный мракъ
И запахъ лѣса: вѣрный знавъ,
Что близокъ югъ и скрыто далью
Южанъ томящее печалью
Мерцанье сѣверныхъ ночей…
При свѣтѣ утреннихъ лучей
Открылись степи… Хороши
Онѣ въ простой своей тиши!
Какъ ихъ коверъ пушистъ и зеленъ,
Просторъ — могучъ и безпредѣленъ!
Прохладой нѣжится лицо;
Одно, какъ точка, деревцо
…Вдали, кудрявое, чернѣетъ;
А тамъ, какъ парусъ, конь бѣлѣетъ
Иль ниткой тянется обозъ!..
О, вы-бы тронулись до слезъ,
Когда-бъ, нужды покинувъ цѣпи,
Могли опять увидѣть степи!
Все чище, ярче цвѣтъ небесъ…
Привѣтъ тебѣ, знакомый лѣсъ!
Ужъ нѣтъ растительности хвойной:
Сосну смѣняетъ тополь стройный,
И вотъ — раскинулась, видна
Благословенная страна,
Гдѣ наша юность протекала.
Вотъ милый городъ… Ты слетала
Не разъ, далекая мечта,
Ласкать любимыя мѣста!..
III.
Я отдохнулъ. — Въ тѣни акацій
Досугъ студенческихъ вакацій
Я будто снова пережилъ,
И съ вами мысленно дѣлилъ
Отраду новыхъ впечатлѣній.
Какую смѣну наслажденій
Даетъ провинція тому,
Кто кинетъ давящую тьму
И гулъ столичнаго хаоса,
Гдѣ неумолчныя колеса
Гремятъ о вѣчной суетѣ! —
Какъ, долго стиснутый въ бинтѣ,
Зѣваетъ маленькій ребенокъ,
Освободившись отъ пеленокъ,
И хочетъ ручки потянуть —
Такъ радъ бываешь отдохнуть
Въ средѣ затишья и привѣта.
И думалъ я: — зачѣмъ безъ свѣта,
Безъ этихъ рощей и долинъ,
Мы доживаема до сѣдинъ
На нашемъ сумрачномъ болотѣ
Въ борьбѣ, лишеньяхъ и работѣ?
Зачѣмъ стремимся мы туда,
Гдѣ гибнутъ силы безъ слѣда?
Здѣсь чище нравы, лучше — люди,
У всѣхъ вольнѣе дышатъ груди, —
Къ чему страдать! Нельзя-ли тутъ
Найти спасительный пріютъ?..
Но, видно, юное похмѣлье
Еще горитъ во мнѣ. Бездѣлье
Не тѣшитъ жизни молодой:
Мнѣ здѣшній тягостенъ застой…
Здѣсь мало бодрыхъ, много спящихъ,
И нѣтъ умовъ руководящихъ.
Легко-здѣсь можно пріобрѣсть
Значенье видное, но честь —
Не въ этой славѣ, а въ заслугѣ:
Куда-жъ у васъ, въ обширномъ кругѣ
И силъ, и поприщъ всѣхъ родовъ, —
Возможно болѣе плодовъ
Принесть полезныхъ и отрадныхъ!
Условій много неприглядныхъ
У васъ для сердца и души, —
Зато задачи хороши!..
Въ покоѣ вольномъ, безъ завѣта,
Провелъ я мирный праздникъ лѣта
Подъ лаской радужныхъ лучей,
Среди привѣтливыхъ полей,
Залитыхъ блескомъ изумруда, —
И что-жъ? — Повѣрите-ль? — Отсюда
Опять болѣзненно манитъ
Меня вашъ сѣверный гранитъ!
Силуэтъ.
Ихъ больше нѣтъ! Средь горестей земныхъ
Ихъ близость къ намъ была неоцѣнима,
Но голосъ ихъ умолкъ и шагъ затихъ…
Стоитъ вдали жива, неотразима
Картина дней, когда мы съ ними шли
Путемъ тревогъ къ одной туманной цѣли,
Но всюду мракъ въ той сказочной дали,
Гдѣ взоры ихъ предъ нашими горѣли,
Какъ будто все погибло имъ во слѣдъ
И прошлаго у сердца будто нѣтъ.
Къ чему ихъ помнить? Черствое забвенье
Готовитъ имъ холодный умъ живыхъ;
Напрасное безумно сожалѣнье!
И спитъ любовь, и къ сердцу память ихъ,
Какъ нищій въ домъ, стучится безполезно:
Мы гонимъ прочь назойливыхъ духовъ,
Охваченныхъ таинственною бездной.
Откуда къ намъ неслышно голосовъ…
Но люди есть — пускай они наивны —
Съ той бездною ихъ связи неразрывны.
Тамъ столько лицъ, которыхъ не забыть!
Вотъ силуэтъ исчезнувшей головки…
Когда-бъ съумѣлъ художникъ оживить
Глубокій взоръ, задумчивыя бровки,
И гибкій станъ, и очеркъ юныхъ плечъ —
Съумѣлъ огнемъ естественнаго свѣта
Ея черты потухшія зажечь —
Не мной однимъ была-бъ она воспѣта,
И межъ иныхъ избранницъ красоты
Плѣняли-бъ міръ небесныя черты.
Но есть и въ томъ для скорби упоенье,
Что у судьбы безжалостна рука,
Что свѣтъ не зналъ о нашемъ сокрушеньи
И не видалъ минутнаго цвѣтка;
Что мы таимъ въ безмолвіи ревнивомъ
Любимыхъ жертвъ святыя имена
И что она, подъ сумракомъ дождливымъ,
Безъ громкихъ словъ могилѣ предана;
Что мы ушли отъ насыпи холодной
Съ пустымъ умомъ и съ горестью безплодной.
Зато съ тѣхъ поръ: сгрустнется-ли когда,
Увижу-ль гробъ на улицахъ столицы,
Иль черныхъ дней наступитъ череда
И влага слезъ ожжетъ мои рѣсницы,
Зайду-ли въ храмъ и тихою звѣздой
Во тьмѣ блеснетъ у образа лампада,
Иль вѣчный мракъ мелькнетъ передо мной
Въ тяжелый мигъ душевнаго разлада
И знанье злитъ, а въ сердцѣ вѣры нѣтъ —
Мнѣ грезится туманный силуэтъ.
Май.
Изъ лучшей стороны струясь и прибывая,
Тепло нахлынуло и брызнулъ дождикъ мая:
Какъ дымъ кадильницы, пахучая листва
Деревья зимнія одѣла въ кружева;
На кленахъ — крылышки, сережки — на осинахъ,
Цвѣты на яблоняхъ, цвѣты на луговинахъ,
Цвѣтные зонтики въ аллеяхъ золотыхъ,
Одежды свѣтлыя на торсахъ молодыхъ,
И слабый звонъ пчелы межъ крестиковъ сирени,
И трель пѣвца любви, пѣвца вечерней тѣни —
Плодотвореніе, истома, поцѣлуй —
Очнись, печальный другъ, очнись а не тоскуй!
Но ты не слушаешь… лицо твое уныло,
Какъ будто все, что есть, тебѣ уже не мило,
Какъ будто взоръ очей, для счастья неживой,
Отъ чуждыхъ радостей желалъ бы на покой.
Ты видѣлъ много лѣтъ, ты знаешь эту моду
Весной отогрѣвать прозябшую природу,
Тревожить мирный сонъ ея глубокихъ силъ,
Вздымать могучій совъ изъ потаенныхъ жилъ
Затѣмъ, дабы, на мигъ убравъ ее показнѣй, —
Разчесться за уборъ цѣной осеннихъ казней…
Ты знаешь и молчишь, и нѣтъ въ очахъ любви.
Ты шепчешь горестно: «гдѣ спутники мои?
Иные отцвѣли, иные опочили:
Мы вмѣстѣ знали жизнь и вмѣстѣ мы любили».
Пигмей.
Слѣдя кругомъ вседневныя кончины,
Страшусь терять бѣгущій мимо часъ:
Отжившій міръ въ безмолвіи погасъ,
А будущій не вызванъ изъ пучины —
Межъ двухъ ночей мы царствуемъ одни,
Мы, въ полосѣ движенія и квѣта,
Всесильные, пока насъ грѣютъ дни,
Пока для насъ не грянулъ часъ запрета…
И я страшусь за нашъ отвѣтный постъ,
Гдѣ генію возможенъ смѣлый ростъ,
Гдѣ только разъ мы можемъ быть полезны —
И жутко мнѣ надъ краемъ бездны!
Но демонъ есть: онъ весь — лукавый смѣхъ;
Онъ говоритъ, спокойный за успѣхъ:
— «Какъ даръ судьбы, великое — случайно
И генія вѣнчаютъ не за трудъ,
Неправеденъ потомства громкій судъ
И ты, пигмей, сойдешь со сцены тайно.
Порывъ души заносчивый умѣрь,
Войди въ тотъ рай, куда открыта дверь:
Подъ этимъ солнцемъ видимымъ и яснымъ.
Въ живомъ теплѣ, которымъ дышешь ты,
Владѣй любовью свѣжей красоты —
Цвѣтущимъ тѣломъ, гибкимъ и атласнымъ…
Объѣхавъ міръ, насыть кристаллъ очей
Эффектами закатовъ и восходовъ,
Величьемъ горъ и вольностью морей,
И пестрой вереницею народовъ…
Порой забавься вымысломъ чужимъ
За книгою, на сценѣ, въ галлереѣ,
Не предаваясь пагубной затѣѣ
Свой умъ и чувство жертвовать другимъ…
Къ земнымъ дарамъ питай въ себѣ охоту:
Люби вино, и шелкъ, и позолоту,
Здоровый сонъ, живую новость дня,
И шумъ толпы, и поздній свѣтъ огня…
Свой вѣкъ продливъ разумнымъ воздержаньемъ,
Ты отпадешь, какъ полновѣсный плодъ,
Не сморщенный до срока увяданьемъ, *
Не сорванный разгуломъ непогодъ».
Но, слушая тѣ здравые совѣты,
Задумчиво внимаетъ имъ пигмей:
Претятъ ему доступные предметы,
Манитъ его туманный міръ идей.
Тревожимый упрекомъ потаеннымъ,
Въ невыгодной заботѣ о другихъ —
Идетъ онъ мимо прелестей земныхъ
Съ лицомъ худымъ и гнѣвомъ убѣжденнымъ!
И созданный въ подобіе звѣрямъ,
Въ оковахъ плоти спутанный, какъ сѣтью,
Онъ, не стремясь къ благому долголѣтью,
Идетъ на смерть, служа своимъ мечтамъ…
И если міръ цвѣтущій и прелестный
На полный мракъ имъ гордо обмѣненъ,
Зато во всей могучей поднебесной
Нѣтъ ничего прекраснѣе, чѣмъ онъ!
Нѣтъ ничего священнѣе для взора,
Какъ бѣлые, сухіе черепа
Работниковъ, сошедшихъ безъ укора —
Молись ихъ памяти толпа!
Укоръ.
Часы бѣгутъ съ поспѣшностью обычной
Для жизни праздничной и жизни горемычной,
И каждаго безслѣдный ихъ полетъ
Въ иные дни къ раскаянью зоветъ…
Но безъ борьбы, со вздохомъ незамѣтнымъ,
Мы шлемъ «прости» мечтамъ своимъ завѣтнымъ;
Теряя жизнь, предъ будущимъ пустымъ
Мы со стыдомъ безпомощно стоимъ.
А какъ подчасъ настойчивы укоры!
Вы помните-ль: на улицѣ глухой,
Подъ ровный шагъ походки дѣловой,
Слѣдили васъ невидимые взоры…
Въ сырую ночь, при блескѣ фонаря,
Въ которомъ газъ отъ вѣтра волновался,
Не злой-ли вихрь въ душѣ у васъ промчался
И лучшихъ дней не вспыхнула-ль заря?
Иль громоздясь стѣной подъ небесами,
Ряды домовъ не жали вашу грудь?
Ихъ мрачный видъ — съ докучными мечтами
Не звалъ-ли васъ разчесться какъ-нибудь?..
Но все-жъ безъ дѣлъ, со вздохомъ незамѣтнымъ,
Мы шлемъ «прости» мечтамъ своимъ завѣтнымъ,
Мы шлемъ «прости» встревоженнымъ мечтамъ, —
А злой укоръ все ходитъ по пятамъ…
Тягость.
Грустно! Поникли усталыя руки,
Взоръ опечаленный клонится долу:
Все дорогое, безъ гнѣва и муки,
Хочется въ жертву отдать произволу!
Грустно… Не трогайте сердца больного,
Мимо идите съ участіемъ, други:
Бросить могу я вамъ горькое слово
Жесткою платой за ваши услуги.
Дайте мнѣ, люди, побыть нелюдимымъ,
Дайте уняться невѣдомой боли:
Камнемъ тоска налегла некрушимымъ…
Эхъ, умереть, разрыдаться-бы — что-ли!
Въ темные дни.
Пронимаетъ мертвящій ознобъ
Нашей осени рѣзвой и темной…
Чаще виденъ глазетовый гробъ
На сукнѣ колесницы наемной…
У богатаго морщится лобъ
И тревожно вздыхаетъ бездомный…
Раскопки.
Мы къ снамъ заоблачнымъ утратили порывы
И двери вѣчности предъ нами заперты:
Земля, одна земля!.. и по краямъ — Обрывы,
И нѣтъ ни выхода, ни цѣли для мечты…
Почуявъ страшныя, отвѣсныя стремнины
Вокругъ земной коры, гдѣ тлѣетъ нашъ очагъ,
Сказали мы себѣ: «мы дѣти этой глины
И отъ плотскихъ заботъ отнынѣ — ни на шагъ!
Довольно вѣровалъ и мучился нашъ предокъ,
На небо возводя благочестивый взоръ:
Разсѣять мы хотимъ опасный этотъ вздоръ.
Путемъ анализа и тщательныхъ развѣдокъ».
Съ незыблемыхъ святынь покровы сняты прочь:
Открыты въ чудесахъ секретныя пружины;
Все взрыто, свергнуто; вездѣ зіяетъ ночь;
Гдѣ прежде таяли волшебныя картины…
И рѣзче все, черствѣй звучитъ недобрый смѣхъ
Утѣшенной попытай разрушенья:
Намъ чуть мерещатся, сквозь длинный рядъ помѣхъ,
Когда-то милыя для сердца заблужденья…
На глыбы черныя роняетъ только свѣтъ
Фонарь, колеблемый рабочимъ утомленнымъ,
Но не скорбитъ задумчивый Гамлетъ
Надъ черепомъ, раскопкой обнаженнымъ:
Подъ костью звонкою, во впадинѣ пустой,
Гуляетъ вѣтеръ шумный и ненастный,
А рядомъ труженикъ сурово-безучастный
Во мракъ спускается опасною Тропой…
DOLOROSA.
Въ саду монастыря, цвѣтущую какъ розу —
Я видѣлъ въ траурѣ Мадонну Долорозу.
На бѣлый памятникъ она роняла взоръ;
Густые волосы разъединялъ проборъ,
Теряясь подъ косой, завѣшенной вуалью.
Она дышала вся молитвой и печалью!
На матовой рукѣ, опущенной съ вѣнкомъ,
Кольцо вѣнчальное свѣтилось огонькомъ,
И флеромъ сборчатымъ окутанная шея
Сверкала юностью, сгибаясь и бѣлѣя.
Поученіе.
Оглянись: эти ровные дни,
Это время, безцвѣтное съ виду —
Вѣдь тебя погребаютъ они.
Надъ тобою поютъ панихиду!
Живописный и томный закатъ
Или на-ночь гасимыя свѣчи —
Неужели тебѣ не твердятъ
Ежедневно прощальныя рѣчи?
Отвѣчай имъ печалью въ лицѣ
Или тихимъ, подавленнымъ вздохомъ:
Не или мимо думъ о концѣ
Беззаботно-слѣпымъ скоморохомъ.
Но въ уныньи себѣ не готовь
Ни веревки, ни яду, ни бритвы:
Расточай благородную кровь
Подъ ударами жизненной битвы.
Нельзя въ душѣ уврачевать
Ея старинныя печали,
Когда на сердцѣ ихъ печать
Годами слезы выжигали.
Пусть новый смѣхъ звучитъ въ устахъ,
И счастье новое въ чертахъ
Свой алый свѣточъ зарумянитъ —
Для давней скорби мигъ настанетъ:
Она мелькнетъ еще въ умѣ,
Пришлетъ свой ропотъ присмирѣвшій,
Какъ вѣтеръ въ листьяхъ прошумѣвшій,
Какъ звукъ, заплакавшій во тьмѣ…
Стансы.
Зачѣмъ душа моя въ темницѣ?
Зачѣмъ никто въ ней не прочтетъ,
Какъ на развернутой страницѣ,
Что въ ней томится и живетъ?
Пусть духъ сокрытъ отъ взоровъ свѣта,
Но кто-нибудь, но кто-нибудь
Для состраданья и совѣта
Въ ту бездну долженъ заглянуть!
Предъ нимъ не буду я преступенъ
И онъ проститъ дѣла мои:
Не страшенъ тотъ, кому доступенъ
Глубокій ходъ во тьму души.
Когда плыветъ ночная дума,
Когда мечтамъ ввѣряюсь весь
Во тьмѣ томительной безъ шума —
Я все-бы чувствовалъ: «онъ здѣсь!»
Онъ зналъ-бы трудъ недовершонный
И память прошлаго вскрывалъ
И царство мысли потаенной
Очами бога озиралъ.
И онъ-бы спасъ тотъ міръ чудесный,
Когда въ послѣдній часъ земной
Онъ сталъ-бы стынуть, безъизвѣстный,
Подъ сводомъ кости черепной…
Пѣвица.
ПАМЯТИ КАДМИНОЙ.
Смугла, какъ Русь, съ огнистымъ взоромъ
И чистымъ профилемъ камей
Она жила однимъ задоромъ —
Однѣми бурями страстей.
Таился въ ней тотъ голосъ дивный,
Который за-сердце беретъ
Своею гибкостью отзывной
И дрожью задушевныхъ нотъ.
Но въ нашемъ небѣ мутно-сѣромъ
Зажглась на мигъ ея звѣзда:
Простилась дива навсегда
Съ холоднымъ сѣвернымъ партеромъ.
Она укрылась въ той глуши,
Въ той сторонѣ гостепріимной,
Гдѣ чаще грѣетъ пылъ взаимный
Томленье любящей души…
И тамъ разсыпались тѣ звуки —
Богатство груди молодой!
Тамъ, передъ южною толпой,
Пѣвица выплакала муки
Души горячей и больной!
И какъ блестящая природа
Сама казнитъ свои плоды —
Она сама, не ждавъ захода,
Затмила лучъ своей звѣзды!..
Умолкла муза молодая,
Покинувъ кругъ своихъ сестеръ,
Разстроивъ ихъ негромкій хоръ
Среди пустынь родного края!
Въ оградѣ дальней, между плитъ,
Ужъ холмъ невѣдомый забытъ,
Гдѣ скрыта жертва злой отравы —
И нѣтъ на немъ вѣнка отъ славы!
Зато черты ея лица,
Храня значенье образца
Для живописнаго этюда,
Еще намъ памятны покуда:
Въ высокой кичкѣ, въ жемчугахъ,
Въ нарядѣ праздничномъ царицы
И съ гордой смѣлостью въ очахъ
Мы знаемъ всѣ портретъ пѣвицы.
Но имя сглажено подъ нимъ,
Онъ сталъ безвѣстною картиной:
Онъ вслѣдъ за пѣснью лебединой
Артисткѣ сдѣлался чужимъ…
И мимо насъ прошла пѣвица.
Промчался образъ красоты,
Какъ огненосная зарница
Въ застоѣ душной темноты.
У гроба Достоевскаго.
(въ его квартирѣ 30-го января 1881 г.)
Раскрытый гробъ, на двухъ ступеняхъ,
Уже хранитъ священный прахъ
И преклоненнымъ на колѣняхъ
Чело виднѣется въ цвѣтахъ…
Вокругъ столпившіеся тѣсно,
Придя, откуда — неизвѣстно,
Питомцы думъ его стоятъ:
Учитель спитъ… они молчатъ.
Ребенокъ-дочь у изголовья
Съ невинной вѣрой на лицѣ
Пришельцамъ всякаго сословья
Даритъ на память объ отцѣ
Цвѣты съ вѣнковъ его нагробныхъ…
Глубокій миръ въ устахъ незлобныхъ!
Но въ комъ найдетъ слова любви
Убогій, падшій, маловѣрный?
Кто имъ, какъ жрецъ нелицемѣрный,
Подыметъ взоры отъ земли?..
Туманный день, больной и хмурой,
Какъ скорбный складъ его ума,
Весь заслоненъ его фигурой…
И жизнь печальна, какъ тюрьма,
Куда вносилъ онъ утѣшенье…
Прими нѣмое поклоненье
За жизнь страданья и заслугъ,
Разбитыхъ душъ любимый другъ!..
Кончина Тургенева.
(22-го августа 1883 г.)
Тургеневъ! Есть-ли имена
Намъ симпатичнѣе по звуку?
И съ нимъ судили времена
Россіи вѣчную разлуку!..
Ударилъ громъ… и много лѣтъ
Мы темной тучи не разгонимъ:
Погасъ нашъ тихій, кроткій свѣтъ —
Мы часть души своей хоронимъ!..
Свободы вождь передовой,
«Изъ стаи славныхъ отсталой»,
Родныхъ кумировъ современникъ —
Онъ былъ для насъ — ихъ слѣдъ живой,
Ихъ кровный, подлинный преемникъ!
Мы съ дѣтства слушали разсказъ
Его простой, прелестной музы,
И въ нашемъ сердцѣ крѣпли узы
Съ душою свѣтлой, какъ алмазъ…
Когда мы позже были юны,
На праздникъ дѣвственной любви
Его плѣнительныя струны
Намъ пѣсни рая принесли!..
Когда бороться за науку
Рванулись свѣжіе умы —
Онъ новобранцамъ подалъ руку
И разсѣвалъ туманы тьмы…
Онъ далъ впервые проводницу
Бойцамъ проснувшейся страны:
На смѣлый трудъ изъ тишины
Онъ вызвалъ русскую дѣвицу.
И былъ онъ другъ ея мечты,
Души — глубокій познаватель,
Ея стыдливой красоты
Неподражаемый ваятель!
Родное поле, степь и лѣсъ,
Въ цвѣтахъ весны, въ одеждѣ снѣжной,
Подъ всѣми красками небесъ —
Онъ обезсмертилъ кистью нѣжной…
И пѣлъ намъ голосъ дорогой…
Вопросы дня, вопросы міра —
Всему, подъ дивною рукой,
Отвѣтный звукъ давала лира!
Прощайте: чудное перо.
Насъ одарявшее съ чужбины,
И ненаглядныя сѣдины —
Маститой славы серебро!
Ты къ намъ желалъ на сѣверъ дикій
Укрыться съ юга на покой:
Сойди-же въ грудь земли родной,
Нашъ вѣчно милый и великій!
Здѣсь тишина… здѣсь лучшій другъ —
Здѣсь все товарищи вокругъ…
Сюда придутъ, придутъ безъ счета
Слагать вѣнки на этотъ сводъ,
И чуть отъ церкви, съ поворота,
Къ тебѣ завидятъ узкій ходъ —
Какое нѣжное волненье
Невольно каждый ощутитъ!..
И сколько разъ благословенье
Твою могилу осѣнитъ!
Памятникъ Пушкина.
(день открытія).
Мы тѣнь великаго изъ вѣчности призвали
Въ безсильи духа намъ помочь,
И образъ памятный, какъ бога, изваяли,
И звали свѣтъ, и гнали ночь.
Съ вершины каменной, наставникъ величавый,
Онъ очи мѣдныя раскрылъ —
И сталъ надъ родиной, и въ сѣни златоглавой
На бдѣнье вѣчное застылъ…
У ногъ его цвѣты, привѣтный гулъ народа,
Во всѣхъ устахъ сближенія слова —
Свѣти-жъ своей землѣ, какъ вѣра и свобода,
Курчавая, родная голова!
Учи прекрасному; богатымъ вдохновеньемъ
Родныя музы окрыляй,
И блескомъ новыхъ славъ — безсмертнымъ населеньемъ
Россію всюду населяй!
- ↑ Брантомъ велъ журналъ путешествія Маріи Стюартъ.