Арон Гурштейн
Стихи Самуила Галкина*
править- Статья опубликована впервые в журнале " Литературный критик " № 11 1938 г.
Источник: А. Гурштейн. Избранные статьи. М.: Советский писатель, 1959. С. 153—160.
Сканирование: А. А. Гурштейн.
Поэт Самуил Галкин знаком пока широким кругам советских читателей лишь по небольшому сборнику переведенных на русский язык стихотворений, вышедшему в 1936 году в издании Гослитиздата под названием «Контакт». Среди 14 переводчиков, работавших над переводами стихов Галкина, есть люди безусловно талантливые, много сделавшие для популяризации еврейской советской поэзии (Д. Бродский; Л. Руст, С. Липкин и др.). Но справедливость требует признать, что наши переводчики часто не считаются с характерными- особенностями переводимого поэта и вносят в перевод столько языковой и образной отсебятины, что порой совершенно искажается характер оригинала.
Взять хотя бы Д. Бродского. Он любит приподнятую, торжественную речь, часто, к сожалению, и без нужды уснащаемую им славянскими архаизмами и вычурными словечками, которые, по искреннему убеждению переводчика, «вливают в речь металл».
Галкину не чужд пафос, но он совершенно неповинен в той бумажно-ходульной напыщенности, которую порою придает его стихам переводчик. Это тем более досадно, что Д. Бродский по существу переводчик способный (особенно ему удаются переводы из Переца Маркиша). {180} Но его переводы нуждаются в хорошо очинённом редакторском карандаше, который смог бы обуздать слишком рьяные полеты переводческого воображения.
Переводчица Л. Руст. Она часто верно чувствует и передает стих Галкина. Но в ее словаре встречаются изысканные и слишком «красивые» словечки и обороты, вроде «наливной истомы», «девьих лиц», «вечерошних пятен». Галкин с предельной строгостью рассказывает о том, что на улицах и полях, по которым он проходит, все изменилось, а переводчица вводит целую «изысканно-красивую» строку, на которую и отдаленнейшего намека нет у. Галкина:
Все льется и вьется, курчавясь…
Такие произвольные «операции», конечно, вносят чуждые, инородные элементы в поэзию Галкина, мастера скупого и строгого. Все это говорится к тому, что советский читатель, в чьем распоряжении имеется пока лишь одна книжка переводных стихотворений: Галкина, имеет об этом прекрасном еврейском советском поэте, одном из лучших советских лириков, слабое представление.
Самуил Галкин, принадлежит к так называемому второму поколению еврейских советских поэтов (первый сборничек его стихов вышел в 1922 году). Он пришел в еврейскую советскую поэзию тогда, когда для ее развития уже было заложено прочное и богатое основание мастерами первого поколения — Шварцманом, Гофштейном, Квитко, Маркишем. Стих Галкина и формировался под явственным воздействием тогда еще совсем молодой, но уже окрепшей еврейской советской поэзии. Однако уже с ранних поэтических шагов Галкина стало обнаруживаться его своеобразие. Своеобразие это сначала по преимуществу сказывалось в том, что от его стихов тянулись крепкие нити к старой еврейской культуре, к метафорической образности древнееврейской литературы, среди памятников которой первое место занимает Библия.
Галкин пришел в литературу в первые годы Великой Октябрьской социалистической революции. Но {181} путь Галкина как поэта к революции и к коммунизму был своеобразен и труден.
Одна из ранних книг Галкина носила название «Скорбь и мужество». Формулу эту поэт заимствовал у Давида Гофштейна, который писал: «Скорби от мужества я не могу отделить сейчас». В ранних произведениях Галкина мотивы радости по поводу обновляемой жизни переплетались с мотивами печали. Истоки этой печали коренились в том неправильном противопоставлении национального и социалистического, которое было характерно для раннего этапа творчества Галкина. Галкина как поэта — уже с первых его поэтических шагов — волновала проблема культурного наследия, но он не сразу пришел к правильному ее разрешению. Поэту казалось, что та старая культура, которая ему была так близка и дорога, погибнет при встрече с новой жизнью, с новыми идеями и с новыми формами культуры. Это окрашивало некоторые ранние произведения Галкина в националистические тона.
Но в то же время Галкин искренне стремился понять и обобщить происходящие вокруг социальные сдвиги. Он с жадностью вглядывался в новый, советский быт, стремясь за бытовой деталью найти те глубокие социальные изменения, которые внесла в нашу жизнь Октябрьская революция. Галкин, кажется, первый из еврейских советских поэтов написал стихи о пионерах. В самые трудные годы, когда разоренная империалистической и гражданской войной страна наша испытывала голод, Галкин писал:
Я гимн мой хвалебный слагаю стране,
Про щедрое завтра я песню пою,
Про светлую участь, — мою и твою!
(Перевод Л. Руст)
Ближе вглядываясь в социалистическую действительность, поэт стал понимать, что то противоречие, которое стояло перед ним как преграда и помеха на пути к революции, есть на деле лишь мнимое, кажущееся противоречие. Ведь революция осуществляет лучшие стремления всего трудового человечества, ведь она своими корнями уходит: в народную толщу, в глубь {182} бесконечного ряда человеческих поколений, боровшихся за светлое будущее, за освобождение человека.
Поэт сам рассказывает в своих стихах о пройденном им пути, о том, как он «трезвым ножом» без жалости отрезал «старые, иссохшие ветви», чтобы на их месте зацвели новые прекрасные побеги.
В стихотворении, написанном в 1927 году, Галкин писал:
Закрыв глаза, еще слепец, пустился я в дорогу.
Играло солнце в радугах, играло на заре.
Смеженные глаза открылись понемногу.
Светало в замыслах, как в раннем сентябре.
И отступило горе, тлея и клубясь,
Пред солнцем площадей и пеньем улиц дальних.
Мне дорог стал шахтерской копоти Донбасс
И где-то там, в глуши, окно избы-читальни. ..
(Перевод П. Антокольского)
На раннем этапе творчества Галкин отражал в своей лирике не столько революцию, сколько свой собственный путь к ней. Таков был удел многих наших поэтов, пришедших к революции разными путями. Ведь «Двенадцать» Блока — не столько поэма о революции, сколько поэма о поэте, который в момент наивысшего творческого подъема почувствовал величие социалистической революции, преобразившей весь мир.
Освободившись от пут прошлого, Галкин стал поэтом революции. Очень большое место в лирике Галкина занимает политическая поэзия в собственном смысле слова. Поэт очень активно откликался и откликается на важнейшие общественные и политические события. Первый цикл в русском издании стихотворений С. Галкина носит название «На страже»; поэт клеймит гневными словами изменников, предающих народное дело, пигмеев, задумавших тягаться с великим освобожденным народом.
Навек погибнет тот, кто жизнь народа продал
Иль путь к нему забыл, живя собой одним!
Страшнее нет судьбы, чем вызвать гнев народа,
Нет счастья большего, чем быть любимым им.
(Перевод А. Безыменского)
{183}
Целый цикл стихов Галкин посвятил новой родине; которую после тысячелетних скитаний обрел его народ на советской земле, в Еврейской автономной области.
Нынче полночь в Москве. Стынут зданья средь мглы,
Там, в Кремле, еще наполовину светлы
Стекла окон, а здесь — на посту — часовой
Напряженно глядит в кругозор заревой,
Щурит взор, ослепленный крутой синевой.
(Перевод Д. Бродского)
Тончайший лирик, «мирный» поэт, в самом глубоком значении этого слова, Галкин обращает полные гнева и силы слова против врагов, которые хотят посягнуть на наш мир. Все его творчество пронизано сознанием, что
Поэзия у нас —
Не блестки, не забава,
Поэзия у нас —
Потребна для страны,
Как для постройки — лес,
Как уголь — для состава,
Как мирным дням — крыла,
Как порох — для войны…
(Перевод Д. Бродского)
Галкин по преимуществу лирик. Мотивы его лирики очень разнообразны. Большое место занимают в ней размышления на общефилософские темы о человеке и природе, о человеческом поведении. Вот приобретшее известность стихотворение о стекле, где в форме старой народной притчи выражена мысль, что индивидуализм отгораживает человека от всего мира:
Прозрачное стекло блестит в руке твоей.
Ты видишь сквозь него и землю, и людей.
Весь мир перед тобой отчетлив и открыт:
Кто радостен, кто зол, кто весел, кто скорбит…
Но если у стекла любую из сторон
Покроешь хоть слегка грошовым серебром,
То исчезает с глаз все то, что в мир влекло,
И зеркалом простым становится стекло.
{184}
Пусть зеркало чисто, пусть гладь его ясна.
И нет на нем нигде малейшего пятна,
Но, радуясь и злясь, ликуя иль скорбя,
Ты сможешь видеть в нем лишь самого, себя.
(Перевод А. Безыменского)
Стихотворение это, написанное с характерной для Галкина лаконичностью и скупостью, звучит как осуждение всякого рода индивидуализма.
К аллегорической форме притчи Галкин прибегает сравнительно часто. И как это обычно бывает в аллегорических произведениях, каждый образ является точным заменителем какого-то определенного понятия или явления. Упоминающееся в только что приведенном стихотворении о стекле «грошовое серебро», превращающее стекло в зеркало, имеет еще дополнительное аллегорическое значение «собственности». Здесь Галкин придерживается традиционной поэтики народной притчи.
Но было бы чрезвычайно ошибочным считать Галкина поэтом рационалистическим. Мысль и чувство сливаются в его поэзии воедино. Для него, как для подлинного лирика, характерна черта, которую Добролюбов отмечает у Гейне: «Мысль является у него чувством, и чувство переходит в думу так неуловимо, что посредством холодного анализа нет возможности передать это соединение».
Часто — и особенно за последнее время — Галкин разрабатывает в своих стихах темы так называемой «чистой» лирики. Он большой мастер тончайших, еле уловимых переживаний. Вот проскользнула «тень» в его отношениях к любимой женщине:
Молчаливы и бескрайны
Есть свои у сердца тайны…
Сеть затейливых узоров,
Что чужих страшится взоров…
………………………………….
Хочешь знать ты, в чем же дело.
Верю, ты моя всецело,
каждый вздох твой полон мною,
Но мне кажется порою,
Что тебя у поворота
С неких пор встречает кто-то;
{185}
Что к твоей дороге близок
Неотступный смутный призрак:
Поступь мельче, уже плечи…
И сдается мне при встрече
Он, не виденный мной прежде,
По осанке ль, по одежде,
По мелькнувшей ли улыбке,
Был бы узнан без ошибки…
Если б выпал мне тот случай
(Не тревожь себя, не мучай),
Я б не подал даже виду,
Я б не вверг его в обиду,
Я б домой ушел от тени,
Сына б взял я на колени.
………………………..
Что ж ты плачешь? Свет зажги же…
Всех ближайших ты мне ближе,
Лишь одно узнать я жажду,
Мной он не был ли однажды?..
(Перевод Л. Руст)
Но — в противоположность иным лирикам — Галкин не замыкается в кругу тонких, рафинированных ощущений. Он не превращает огромный окружающий нас мир в поэтический микроскоп. Очень чуткий к полутонам и еле уловимым ощущениям, Галкин, однако, знает различие между большим и малым. Как подлинный поэт, он всегда во власти большого человеческого чувства. У него есть прекрасные стихи о любви, о материнстве, он умеет личное переживание объединить с общим патриотическим чувством, с чувством социалистической страны.
Детство поэта протекало в маленьком еврейском, городишке, «в тиши Приднепровья, у синих излучин». Память его навсегда сберегла образ матери, которая, «как все матери», готова была отдать детям последний кусок, изойти кровью за малейшую их боль.
Родилась в деревне, в крестьянской лачуге;
В суровый и скудный вросла перегной.
И сестры, и братья гнездились в округе,
И не было думы о доле иной.
Отца ли иль деда припомнит: селяне;
С насиженных мест не ушел ни один… {186}
Зачат был и первенец ею в чулане,
И бабку-землячку взяла для родин.
(Перевод Л. Руст)
Тяжелые переживания детства запечатлелись у Галкина на всю жизнь. Брат-пастух обучал будущего поэта слагать песни. Потом, когда песня поэта созрела, в ней ожили ощущения детства, всплыли, «как корабль затонувший, со дна». В детстве же зародились первые ощущения природы;
Петь могу я вместе с кленом,
По-травиному — с травою,
Свыкся с речью их живою
Я в младенчестве зеленом.
(Перевод Л. Руст)
Поэт очень остро воспринимает природу (в «Контакте» у, Галкина есть целый цикл под названием «Natur»). Чувство природы сплетается у Галкина с общим его жизненным восприятием, оно органически присутствует и в его лирическом раздумье и в его лирическом повествовании. Вот пример того, как вплетаются мотивы природы в стихотворение, рисующее первое смятение детского сознания, стремящегося осмыслить окружающий мир:
Умчался я вдаль, скитаньем влеком,
И мнится — на палочке сын мой верхом,
Мчится — он скачет, дорогу пыля,
И думает — кончится скоро земля,
И верит — ему бы живого коня,
Он мир перепрыгнет, настигнет меня,
Мне шею охватит он тонкой рукой,
Мой лоб увлажнит он детской слезой.
Перед взорами мальчика кружится мир,
То даль убежит, то расстелется ширь,
И я сквозь пространства вижу: вот
Ласковый мальчик у тихих вод,
Голые ножки, открыта грудь,
Видит он странный подводный путь.
{187}
В.воде опрокинутый мир простерт,
И туча, и, солнце, и неба простор,
И лес, и в лесу кто-то бродит родной,
Мальчик вступает в зеркальный покой,
Тихую он раздвигает гладь.
Седьмой тебе, сын мой, годок, и познать,
Взмутить ты желаешь мир до конца,
Мир, что укрыл от тебя отца,
Мир, что за солнцем, за глубиной…
Да знаешь ли ты, о мальчик мой,
Что от думы твоей, что от детских забот,
Над моею головой тучка встает,
И покоя мне нет, и радостно мне,
И мнится, за тучкою ты в вышине.
(Перевод Э. Левонтина)
Или вот как вплетается мотив дождя в прекрасное любовное стихотворение (приводим его в прозаическом переводе):
Кто бы ни спросил тебя,
Говори: задержал его дождь.
Дождь .прошел у самого порога,
Хоть рукой его достань,
Этот тёплый, густой дождь —
Он поэтому не мог уйти.
Что ж мне проводить его
Между одним дождем и другим?
Когда деревья, что напротив,
Также стоят еще полны дождя…
После дождя, чуть позднее,
Посветлели листья:
Здесь — прояснилось, тут — зазеленели,
Заткались золотыми кругами,
Они наглотались лета…
Если я его обняла,
С.трудом оторвала от окна —
Чиста и ясна моя совесть:
Во-первых, он приходит лишь тогда, когда дождь
Преграждает уж ему все пути.
Во-вторых, быть может, — дождь
Идет сегодня дольше ради меня;
В-третьих, я очень озабочена тем,
Пойдет, ли дождь также завтра…
В ряде стихотворений Галкин говорит о том, как революция стерла жившие веками религиозные и национальные {188} предрассудки. Революция изменила понятие праздника и будней. Когда-то была резкая грань между буднями и праздником.
Но здесь, у нас; в стране стран,
Все изменилось от кровли до основания:
Праздник приходит и окружает
Самые будничные будни,
Верностью, лаской и славой,
И над ними расстилается
Красочная, прекрасная радуга.
(Прозаический перевод А. Г.)
Поэт бесконечно, благодарен своей родной стране за то, что она научила его сберечь в душе огонь поэзии и дала ему неиссякаемый источник жизни.
МОЯ СТРАНА
Я благодарен тебе за очень многое,
Но больше всего-- за то чувство,
Что ты нынче пробудила во мне,
Что ни вихрь в пути
И ни снег, который хлещет и жжет,
Не могут потушить из сердца песню.
Когда-то в поле — тот же снег
Своим стенаньем, своим круженьем
Напомнил мне о белом покое,
Которого я до сих пор к себе не допускаю,
И глубоко во мне живет желанье
Не допускать еще очень долго.
(Прозаический перевод А. Г.)
В лирике Галкина, как у других подлинных советских поэтов, мы начинаем ощущать силу освобожденного человеческого чувства, начинаем ощущать новый, социалистический гуманизм, поднявший на небывалую высоту человеческое достоинство. Вот почему, даже когда Галкин и .не говорит непосредственно о нашей социалистической стране мы в прозрачных и глубоко человеческих его стихах чувствуем дыхание взлелеявшей его поэзию родины, впервые за всю свою долгую историю свободно вздохнувшей полной грудью. В этом глубокий социальный смысл лирики Галкина. {189}
За последнее время С. Галкин выдвинулся; также в области драматургии. Сближению его с театром очень содействовала его работа над переводом на еврейский язык шекспировского «Короля Лира», поставленного Московским государственным еврейским театром. Перевод отмечен замечательным поэтическим мастерством. Много своеобразия и лирической прелести внес Галкин и в свой новый текст старой пьесы А. Гольдфадена «Суламифь», сделанной по поручению того же театра. Но подлинным литературным событием явилась его последняя работа — драматическая поэма «Бар-Кохба», поставленная в марте нынешнего года Московским еврейским театром. Поэт Галкин помог театру создать исторический спектакль большого героического звучания.
Работая над исторической темой, Галкин (заодно с театром) поставил перед собой задачу — показать элементы народного героизма, который постоянно жил в борьбе народных масс против своих угнетателей и притеснителей, в борьбе за свободу, честь и независимость. С этой точки зрения взятый Галкиным исторический эпизод — восстание еврейского народа во главе с Бар-Кохбой против владычества Рима — является чрезвычайно значительным.
Перед поэтом стояла, прежде всего, трудная идеологическая задача, потому что вокруг далекого восстания Бар-Кохбы еврейские националисты разных толков сплели националистическую легенду, в которой совершенно затерялось реальное историческое содержание этого народного восстания. Поэту надо было освободить народного богатыря Бар-Кохбу, поведшего народ на борьбу за свободу, от националистических цепей, в которые его пытались заковать буржуазные националисты. С. Галкин задачу эту разрешил, предупредив в этом отношении наших историков. Ему удалось восстановить подлинное демократическое содержание восстания Бар-Кохбы.
Восстание Бар-Кохбы относится ко II веку нашей эры. Римский цезаризм победил и подчинил своей власти Иудею в 70-м году, но борьба иудеев за независимость не прекратилась. Еще долго продолжалась {190} партизанская борьба, и среди партизанских выступлений иудеев против римского владычества восстание Бар-Кохбы было наиболее сильным и значительным. Насколько сильно и значительно было это восстание, можно судить по тому, что римский император Адриан вынужден был вызвать из Британии выдающегося полководца того времени Юлия Севера для подавления восстания Бар-Кохбы. Восстание и было подавлено вследствие значительного перевеса вооруженных сил империи, но героическое имя Бар-Кохбы навсегда осталось в памяти народа как символ борьбы за свободу и независимость.
Идейно-политической заслугой поэта является то, что он обнаружил и подчеркнул демократический характер восстания Бар-Кохбы. Он показал, что за Бар-Кохбой шли народные массы (причем в войске Бар-Кохбы были не только иудеи, но и другие покоренные племена, восставшие против Рима), а имущие слои искали «высокой» поддержки Рима, потому что она им обеспечивала возможность эксплуатации и угнетения народных масс.
Наряду с Бар-Кохбой в поэме дается прекрасный образ Акибы, духовного вождя, идеолога восстания. Бывший пастух Акиба поднялся до вершин тогдашнего знания и народной мудрости. Сам вышедший из народа, Акиба стал его учителем благодаря своему большому жизненному опыту и своим знаниям.
Трогателен образ юной возлюбленной Бар-Кохбы — Пенины. Нежная девичья любовь органически сплетается у нее с чувством достоинства и привязанности к народу.
В поэме выведено также несколько представителей враждебного лагеря, изменников народному делу, продавшихся Риму. Страстные, гневные слова нашел поэт, чтобы заклеймить этих предателей и изменников. Здесь поэма особенно перекликается с нашей современностью, свидетельствуя о том, что народный гнев никогда не щадил изменников народному делу.
Историческая поэма Галкина, посвященная народному герою Бар-Кохбе, сохраняя историческую верность, колорит описываемой эпохи, является подлинным {191} советским произведением, потому что вся трактовка исторических событий и общественных сил продиктована в ней мировоззрением советского писателя, для Которого интересы народа и революционная его борьба стоят превыше всего. Восстанавливая героический эпизод в истории еврейского народа, выступившего с оружием в руках против всесильного врага за честь, свободу и независимость, Галкин будит в нас чувства советского патриотизма и безграничной привязанности к нашей социалистической родине.
В создании исторического колорита старинной Иудеи Галкину много помогло его прекрасное знание старой еврейской культуры.. Если часто на раннем этапе поэтического развития Галкина элементы старой культуры выступали в его творчестве как помеха, как бремя, потому что они уводили его в сторону от действительности, то сейчас, претворенные в новом сознании советского поэта они зажили как носители живой народной поэзии, полной чувства и мысли. Поэт увидел в старой культуре те демократические элементы, в которых отразитесь борьба народа за лучшую жизнь, сказались народные чаяния и стремления, запечатлелась народная мудрость, сила, одаренность.
С. Галкин создал большого диапазона историческую трагедию. Несмотря на неизбежные здесь — поскольку речь идет об очень отдаленной эпохе — элементы условности и стилизации, мы ощущаем в «Бар-Кохбе» Галкина большое человеческое чувство, страсть и воодушевление. В драматической поэме о Бар-Кохбе с новой силой сказались лучшие черты, свойственные поэзии Галкина: тонкая лиричность, глубина и ясность мысли, острое ощущение слова и — над всем этим — пафос человеческой жизни, пафос народного дела, перестраивающего эту жизнь. В этом социальный смысл всей лирики Галкина, который свое богатое дарование, свое замечательное чувство слова поставил на службу народу и нашей прекрасной стране.