Ольга Ивановна, хозяйка гостепріимнаго дома.
Прасковьюшка, ея компаньонка.
Артамонъ Сусловъ.
Осокинъ, управляющій домами Суслова.
Лиза, дѣвушка.
Егоръ Егоровичъ Кастьяновъ, учитель гимназіи въ отставкѣ.
Марья Герасимовна, жена его.
Елена, дочь ихъ.
Федоръ Федоровичъ Копейкинъ, конторщикъ.
Копейкина, жена его.
Таня, ихъ дочь.
Матреша, бѣлошвейка.
Максимъ Сусловъ, отецъ Артамона, мясникъ, скотопромышленникъ и домовладѣлецъ.
Приказчикъ изъ мясной лавки.
Дѣвушка везъ словъ.
Жильцы дома Суслова.
Гостепріимный ночлежный домъ Ольги Ивановны. Странная комната: на окнахъ спущены тяжелыя красныя занавѣси, обои свѣтло-голубые, и это сочетаніе голубого и краснаго производитъ впечатлѣніе чего-то нелѣпаго. Съ правой стороны, на первомъ планѣ, стоитъ двухспальная, красивая кровать, покрытая шелковымъ одѣяломъ, со множествомъ подушекъ; надъ ней слабо горитъ розовый фонарь. У кровати умывальникъ и женскій туалетный столикъ. Посрединѣ гостинная мебель и столъ. На высокихъ тумбочкахъ по бокамъ дивана канделябры. На стульчикахъ запыленные, искусственные цвѣты-букеты. На круглой желѣзной печкѣ стоитъ гипсовая фигура женщины. Въ каждомъ простѣнкѣ между оконъ большія зеркала, отчего комната называется «зеркальной». Полъ закрытъ разноцвѣтными старыми коврами. Два новыхъ ковра, съ изображеніемъ какихъ-то странныхъ фигуръ, украшаютъ стѣны. Кромѣ нихъ, стѣны еще украшены дешевыми олеографіями въ золоченыхъ рамахъ. Въ глубинѣ, въ углу, иконы; передъ ними теплятся лампадки. Въ открытую дверь видна передняя, освѣщенная стѣнной лампой. Изъ передней спускается лѣстница къ парадному крыльцу, обнесенная перилами и обставленная растеніями въ банкахъ.
По поднятіи занавѣса, комната долго пуста. Слышно, какъ проѣзжаютъ по улицѣ экипажи. Потомъ вдругъ, какъ будто бы призракъ, не то изъ-за двери, не то изъ-за печи, безшумно, въ туфляхъ, появляется низенькая, тщедушная, со сморщеннымъ личикомъ, набѣленнымъ и нарумяненнымъ, старушка, съ трясущейся нижней челюстью. Это Ольга Ивановна. На ней шелковая верхняя юбка и ночная бѣленькая кофточка. Волосы растрепаны, сѣдая косичка, какъ мышиный хвостикъ, трясется сзади. Въ рукахъ у нея собачка — больная болонка, съ которой она няньчится, какъ съ ребенкомъ.
Ну, ну, лежи… больна, такъ лежи… Чего тутъ вертишься?.. Я тебѣ на ноги чулки свяжу, не будешь простужаться! (Ласково теребя собачку за ухо) Не бѣгай… не бѣгай… Хлопнуть палкой — будешь знать… Люди другъ друга убиваютъ, а тебя развѣ пожалѣютъ? Нѣтъ въ нихъ Жалости… черти они, черти… (Садится на стулъ, задумывается, поетъ что-то божественное и качаетъ собачку. Пауза. Слышно, какъ подъѣзжаютъ къ дому) Пріѣхали… (Обращается къ собаченкѣ) Не пустимъ… Мы съ тобой никого не пустимъ… Сами все живое мясо съѣдимъ… Любители… Будь они прокляты!..
Не пускай!.. Видѣть никого не хочу… Не пускай…
Молчите… Завтра за квартиру платить, такъ не то запоете…
Изъ банка возьмемъ… Возьмемъ изъ банка…
Идите въ свою комнату… Знаю я васъ!
Не смѣй, Прасковья!.. Я не хочу… не хочу я больше грѣха… Дай умереть безъ этого… (Съ параднаго крыльца доносится разговоръ) Прасковья! (Задыхаясь отъ злобы) Слышишь? Слышишь, что я говорю?..
Что орете? Хорошіе господа… Иванъ Игнатьевъ привезъ…
Какой Иванъ Игнатьевъ?
Извозчикъ. Онъ плохихъ не привезетъ: знаетъ, какихъ намъ можно, какихъ — нѣтъ… Одинъ-то бывалъ у насъ — знакомый…
Окаянная… Будешь въ огнѣ горѣть, будешь!
Вмѣстѣ будемъ.
Я не хочу больше…
Будетъ болтать-то!.. Нашло на тебя, завтра пройдетъ, — опять за старое примешься… Не въ первый разъ находитъ на тебя… Успѣешь покаяться, великій постъ для этого есть. (Нетерпѣливо громко стучатъ въ дверь и звонятъ) Стучатъ… Иди-ка въ свою комнату!.. Молись!
ОЛЬГА ИВАНОВНА
(ей вслѣдъ).Будешь въ аду горѣть… Будешь!.. Проклятая, кошкина дочь!
«Мнѣ все здѣсь на память»…
Вотъ веселый какой… Давно не были…
Давно, мадамъ Прасковьюшка, давно, Благодѣтельница… (Обращается къ Артамону, стоящему въ передней) Ты чего же тамъ стоишь? Здѣсь безъ доклада, каждый хозяинъ, входи.
На что ты тамъ заглядѣлся?
Какая-то старуха тамъ молится.
Это Ольга Ивановна… сама Ольга Ивановна!..
Ахъ, Господи!.. И двери не затворила… (Уходитъ, чтобъ затворить дверь, и скоро возвращается)
Экземпляръ, батюшка мой!.. Типчикъ… Хоть сейчасъ на выставку… Настоящій истинно-русскій человѣкъ: живетъ въ помойной ямѣ и пребываетъ въ божественномъ экстазѣ. У ней вездѣ лампадки горятъ… Видишь?
Какъ же это такъ?
Ну, ее къ чорту!.. У насъ на каждомъ шагу непонятное недоразумѣніе… Я привыкъ ко всякимъ нелѣпостямъ… Иди сюда!.. (Втаскиваетъ его въ комнату за рукавъ) Вотъ комната о которой я тебѣ говорилъ… Эти стѣны видѣли и слышали такія штуки, что еслибы разсказали, — покраснѣли бы всѣ кремлевскія башни и московскія церкви… Правда, Прасковьюшка?
Ничего у насъ нѣтъ такого. Сорокъ лѣтъ Ольга Ивановна проживаетъ здѣсь, и никогда ничего.
Сорокъ лѣтъ!.. Слышишь? Сорокъ лѣтъ! Вѣдь это московская древняя грановитая палата…
Странная старуха… молится…
Плюнь на нее!.. Надъ каждой ерундой ты голову ломаешь. Прасковьюшка, за дѣло!.. Живо два экземплярчика. Мнѣ эту… какъ ее? — Феоночку… Обязательно… Ради нея только и пріѣхалъ. (Обращаясь къ Артамону). Прекрасная дѣвушка: бюстъ феноменальный, а животъ съ ладонь… Понимаешь?..
Пакостникъ ты…
Ладно! Разсказывай сказки, наводи тѣнь… Знаю я тебя!.. (Обращается къ Прасковьюшкѣ) Ему, Прасковьюшка…
Никого мнѣ не надо.
Будетъ влюбленнаго корчить! Ему что-нибудь такое попроще, вродѣ крымскаго яблочка. Главное, чтобъ упругость была, упругость… (Обращаясь къ Артамону) Такъ, что-ли? Угодилъ?
Никого мнѣ не надо.
Шагомъ маршъ!.. Живо!.. А предварительно сейчасъ бутылочку коньяку — три звѣзды — и яблоковъ… Валяйте…
Приказальщикъ какой! Постараюсь. (Уходить за коньякомъ)
Зачѣмъ ты меня сюда привезъ?
Самъ же просилъ всю подкожную Москвы показать.
Подкожную… Это не подкожность… Это тоже одна внѣшность.
Да что же мнѣ для тебя кожу москвичей выворотить? Чудакъ человѣкъ… Не понимаю, чего ты хочешь?
Въ томъ-то и дѣло, что не понимаешь. (Встаетъ и идетъ къ двери)
Куда ты?
На старуху посмотрю. (Выходитъ въ переднюю и возвращается) Затворилась.
Что она тебѣ далась?
Мать напомнила… Она такъ же молилась. Комнатка у ней была махонькая, и вся въ иконахъ, какъ у этой. Надымитъ, накадитъ и стоитъ, словно въ ѳиміамѣ какомъ небесномъ… А свѣчи и лампадки въ туманѣ этомъ иигаютъ и тухнутъ, и никакъ не могутъ потухнуть…
Вотъ это хорошо! Подопьемся!..
Пожалуйста! Чѣмъ богаты, тѣмъ и рады.
Ну, живо второй номеръ!.. Одна нога тамъ, другая здѣсь.
Ишь, разгорѣлось… Торопыга какой!..
Стерва!.. Убить такую, какъ собаку… У нихъ денегъ много…
Да и насъ съ тобой не мѣшаетъ.
Подопьемся! Брось все… На свѣтѣ — все трынъ-трава, Артамонъ… Помни это и пей…
Будь у меня твои деньги, я показалъ бы себя… я сумѣлъ бы пожить! Вспомнили бы Осокина… Да онѣ будутъ!.. Слышишь? (Ударяетъ кулакомъ по столу) Издохну, а деньги будутъ!.. Безъ тебя проживу… Не хочешь со мной дѣла дѣлать, не вѣришь, — не надо.
Ничего у тебя не выйдетъ… Дворянинъ ты, — проживать только умѣешь.
Чортова перечница!.. Въ прошломъ году съ барками на Волгѣ, если бы меня не подвелъ компаньонъ-мерзавецъ, я бы… Сто тысячъ у меня сейчасъ было бы!.. «Проживать только умѣешь»… Дурья голова… Я три раза былъ богатъ…
Наслѣдства получалъ…
Нѣтъ, не наслѣдства. Поѣзжай-ка на Волгу, — на всѣхъ пароходахъ, во всѣхъ гостинницахъ торговые прейсъ-куранты моего изданія… Вездѣ прочтешь: «Изданіе Осокина». — Ты думаешь, это шутка? Нѣтъ, братъ, это пятьюдесятью тысячами пахнетъ. Тридцать тысячъ въ карманъ положилъ… Не вѣришь? Счета покажу! Да развѣ тебѣ что-нибудь докажешь, Ѳома невѣрующій!
И нечего доказывать, — мнѣ это не интересно.
А что тебѣ интересно? Ленка Кастьянова? Такъ будь у меня деньги, черезъ недѣлю моя была бы, безъ остатковъ, безъ всякихъ разговоровъ… И всѣ бы эти ея идеи и убѣжденія въ пятки ушли бы, и стала бы она ихъ топтать, а и бы приговаривать: такъ ихъ и надо, такъ ихъ и надо!.. Терпѣть не могу ученыхъ дѣвокъ. Врутъ, канальи!..
Дуракъ!
Вотъ тебѣ и дуракъ. А я одну курсистку въ три дня обставилъ. Такіе подвелъ турусы на колесахъ, такъ залиберальничалъ, что она сейчасъ же меня за революціонера приняла, и понятно, разъ, два — и готова… «Ахъ, ахъ, ошиблась!..» Слезы, рыданье… «Не ошибайтесь, до свиданья!» Знаю я этихъ ученыхъ… и Ленка такая же — черезъ недѣлю — моя… Пари на пятьсотъ!
Пятьсотъ, говоришь? Пятьсотъ, такъ пятьсотъ…
Пусти!.. Выпусти, говорю… Не ломай пальцы… Ой!
Пятьсотъ, такъ пятьсотъ…
Не дури! Больно… Я шутя говорилъ про нее… На кой чортъ мнѣ она? Пусти!..
Не забывай… И не смѣй здѣсь говорить про нее.
Медвѣдь! Настоящій медвѣдь… Буржуй!..
Не нравится вашей милости? Смотри! (Показываетъ ему кулакъ) Ври, да не завирайся…
Ну, будетъ, перестань… Изъ-за всякой чепухи ты серьезныя вещи дѣлаешь… Пріѣхали время провести, а ты тутъ… Глупо это! Давай подопьемся… (Наливаетъ двѣ рюмки и пьетъ)
И зачѣмъ ты на свѣтѣ живешь? Притомъ разными субсидіями и преимуществами пользуешься… Удавить тебя надо.
Погоди, я тебѣ покажу… Къ Рождеству золото буду лопатами загребать.
Никакими я съ тобой дѣлами не желаю заниматься. Всѣ эти дѣла — воровство одно. Я и отцу это говорилъ, и тебѣ неоднократно повторялъ, — и все вы ко мнѣ пристаете. Ну васъ въ банное озеро!.. Отецъ мой мясникъ и домостроитель, а ты дворянинъ, но цѣна вамъ обоимъ два ломаныхъ гроша, а я ихъ не дамъ… Слышишь?
Съ тобой о дѣлѣ говорятъ, а ты антимонію заводишь… Болванъ!.. Брось бывать у Кастьяновыхъ… Какъ товарищу, говорю, брось! Толку черезъ это не будетъ, совсѣмъ съ ума спятишь. Ты купецъ, и твое дѣло хватать, ашать — и больше никакихъ. Пожалуйста, не задавайся на макароны! Если каждый алтынникъ будетъ разсуждать, тамъ это…
Молчи… (Пауза) Глупый ты человѣкъ, больше ничего… Зачѣмъ привезъ меня сюда?
Ребенокъ какой!.. Спеленали, да привезли…
Подмазываешься, подлаживаешься… Эхъ ты, дворянинъ! Ты думаешь, что я тебя не вижу?.. Насквозь вижу и — презираю… Да, презираю. (Пьетъ)
Погоди… (Наливаетъ себѣ рюмку и чокается съ нимъ) Помиримся. Терпѣть не могу ссоръ… Я, братъ, рубаха: для меня люди всѣ равны…
Врешь!
Съ тобой сегодня разговаривать нельзя.
То-то! (Пьетъ) Мнѣ на свѣтъ не хочется глядѣть, а ты съ разными глупостями… И про Кастьянову не смѣй такъ, никогда не смѣй…
Да вѣдь я же шутя про нее… такъ, между прочимъ А если дѣйствительно хочешь знать мое мнѣніе объ ней, такъ я тебѣ скажу…
Говори.
Рѣдкая дѣвушка… Не отъ міра сего… Она вся тамъ, гдѣ-то далеко, въ будущемъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ она — на землѣ… Она любитъ каждый булыжникъ на улицѣ и, кажется, страдаетъ за него, когда ходятъ и ѣздятъ по немъ.
Вѣрно… вотъ это вѣрно! Глаза у ней какіе-то такіе ясные, особенные…
Глаза рѣдкіе, — ни у одной такихъ не встрѣчалъ…
Правда вѣдь? Это рѣсницы дѣлаютъ ихъ такими… Потомъ, у ней волосы… Смотри, какіе волосы…
Волны… понимаешь, — волны!
Она на птицу похожа.
Не даромъ ей улетѣть все куда-то хочется…
Хороша-то хороша, только вотъ что, братъ, — ты мнѣ объ ней говорить здѣсь запрещаешь, а сакъ карточку вытащилъ. Это некрасиво…
Да, да… Я и забылъ, что мы въ этомъ домѣ… Поѣдемъ отсюда!
Погоди… Здѣсь хорошо, уютно… Подопьемся…
Хорошо… Люблю пожить… Люблю, знаешь, чувствовать себя такъ, какъ сейчасъ… Мнѣ какъ-то все безразлично и ни о чемъ не думается… Тамъ, гдѣ-то, кто-то кричитъ, бѣснуется, бьется о стѣнку головой, а мнѣ все равно — лежу и курю… Это блаженство, которое не всѣмъ понятно… Хорошо…
Обидно.
Что?
Обидно мнѣ!
Что обидно?
Изъ жизни моей ничего не выходитъ и, кажется, ничего не выйдетъ. (Размышляя) Дома чужой я и тамъ… чужой…
Гдѣ тамъ! У Кастьяновыхъ?
Не у нихъ только… вообще, среди такихъ людей, какъ они… Что я для нихъ? Буржуй… Они и разговариваютъ со мной какъ-то не такъ, какъ между собой… Вотъ вчера пришелъ къ одному, — Елена Егоровна послала…-- такъ и такъ, говорю, посовѣтуйте, какихъ такихъ убѣжденій держаться… и вообще, дескать, интересно знать, отчего на землѣ такая канитель идетъ? — просто ему, чистосердечно говорю… А онъ: «Изъ отцовскаго мѣшка золото вытряхните, тогда и узнаете, а до тѣхъ поръ ничего не поймете»… Несуразный какой-то… Не могу я имъ свои мысли ясно выражать… И стыдно мнѣ ихъ… Самъ не знаю, отчего, а стыдно…
Постой!.. Кажется, привезли намъ… (Вскакиваетъ съ дивана)
Ну, ихъ!.. Давай одни… Говорить будемъ, коньякъ пить. (Пьетъ)
Благодарю покорно… Ты мнѣ надоѣлъ: объ одномъ и томъ же цѣлый вечеръ тростишь… Давай деньги!
Какія деньги?
Вѣдь ты мнѣ обѣщалъ 50 рублей. Не могу же я здѣсь безъ денегъ.
Эхъ, какой ты!..
Ну давай, давай! Тутъ 85.
Чай, будетъ?
За тобой 15… Я, братъ, люблю келейно… У меня здѣсь есть любимая комната…
Къ вамъ барышня.
Здравствуйте!.. (Не рѣшается подать ему руку, садится въ кресло и глупо молчитъ) Что вы такъ смотрите?
Ничего, такъ… (Пауза) Васъ какъ звать?
Лизой… (Вспомнивъ, что кавалеровъ надо развлекать разговорами) Я у знакомыхъ была сейчасъ… Меня дома не застали, оттого такъ долго… Я все по знакомымъ, люблю въ гостяхъ бывать, особенно, когда на гитарѣ играютъ… Одна моя подруга съ офицеромъ живетъ, такъ онъ на гитарѣ играетъ…
Хотите яблочка?
Благодарю. (Беретъ яблоко и держитъ въ рукахъ. Пауза) Что вы такой скучный?
А такъ.
Можеть быть, мнѣ уйти? Не понравилась я вамъ? Не стѣсняйтесь, скажите… Вамъ другую привезутъ. Здѣсь можно разныхъ смотрѣть… У всякаго свой вкусъ.
«И куда преступнымъ окомъ
Я ни погляжу, —
Въ униженіи глубокомъ
Человѣка всюду зрю».
Это вы къ чему же? Какъ будто бы не зачѣмъ? (Посмотрѣвъ на него, послѣ небольшой паузы) Что съ вами, голубчикъ? (Пересаживается на диванъ рядомъ съ нимъ)
Скверно на землѣ… А могло бы быть хорошо… Я знаю, какъ могло бы быть… Только надо человѣку научиться думать и чувствовать не по-собачьи. Все въ немъ, и все для него — и солнце, и небо, и лѣса, и моря… А онъ такъ себя унижаетъ. Смотрѣть мнѣ больно на него и на себя больно смотрѣть… (Почти сквозь слезы) Тутъ закономъ не поможешь, — они всѣ собачьи, — тутъ надо душу одухотворить, и все сызнова, чтобы камня на камнѣ не осталось… А этого не понимаютъ, никто не понимаетъ… Елена Егоровна тоже ничего не понимаетъ… А меня недорослемъ считаютъ. Смѣются, не слушаютъ, когда я говорю… Все учатъ… А можетъ быть, я ихъ самъ могу учить?
Да вы не убивайтесь! (Лаская его по плечу) Ишь, какой вы, голубчикъ, трогательный.
Дома меня за человѣка не считаютъ… Отецъ давно рукой махнулъ, и я на него махнулъ… Мы, какъ кошка съ собакой, живемъ… И никого у меня нѣтъ, никого… Матреша есть… а зачѣмъ она мнѣ? И что можетъ она дать мнѣ? Это тоже… тутъ тоже запятая. Ребенокъ. У меня ребенокъ есть… А что изъ этого слѣдуетъ? Мнѣ вотъ моя душа дороже ребенка и дороже Матреши. Я… я самъ по себѣ хочу… Елена Егоровна опять тутъ не понимаетъ… Меня никто понять не можетъ… И я никого не понимаю, и книгъ многихъ не понимаю. У меня отъ книгъ голова болитъ.
Я не знаю, что сказать вамъ… Вы книгъ-то не читайте. Что ихъ читать, коли голова болитъ?
Зачѣмъ же это я? (Всматриваясь въ глаза Лизаньки) Кто ты мнѣ, и кто я тебѣ? Зачѣмъ я тебѣ все это говорю?
Вѣдь я не просила, вы сами…
Уйти мнѣ? (Пауза. Артамонъ начинаетъ тихо хныкать, и Лизанька смущается, безпомощно стоитъ и смотритъ на него) А вы перестаньте! Вы мужчина… Вотъ грѣхъ какой!
ОЛЬГА ИВАНОВНА
(подходя къ Артамону).Человѣкъ, о чемъ плачешь?
Давно такъ они.
Что смотришь? Не мѣсто тебѣ здѣсь, не мѣсто… Зачѣмъ ко мнѣ пріѣхалъ?
Старуха, а румянишься…
А ты не замѣчай… Что замѣчать-то? Если каждому человѣку на его грѣхъ указывать, палецъ отвалится. Палецъ-то отвалится, а грѣхъ-то все останется.
Значитъ, по-твоему, ничего на землѣ дѣлать не надо? Такъ все, какъ есть, и оставайся? А если я видѣть не могу? Я никакого безобразія видѣть не могу…
Настоящее-то безобразіе, ммлый человѣкъ, прячется, его не увидишь… Это ничего, что я рожу-то свою напачкала, у меня и душа запачкана — оно и подходитъ. А вотъ у другихъ рожа-то чисто ангельская, а душа-то… у меня, у проклятой сводни, прости, Господи, лучше! Напрасно обидѣлъ…
А вы простите.
Вамъ не понравилась барышня? Можно другую.
Я имъ говорила.
Никого мнѣ не надо.
Чумазлайка, ему не надо этого. Развѣ не видите, что не съ этимъ человѣкъ пріѣхалъ? Онъ мѣста себѣ не найдетъ.
Вотъ именно, именно, старуха!
Только и остается вамъ вмѣстѣ Богу молиться.
Не кощунствуй… Убирайся, уходи отсюда!
До свиданья, господинъ хорошій!
До свиданья. Вы бы яблочко… Возьмите яблочко.
Я получила.
Получите еще. (Подаетъ ей яблоко)
Развѣ для подруги… (Идетъ къ двери и останавливается)
Что встала?
Очень они славные. (Уходитъ)
Ничего дѣвушка… Только испортится… Нельзя не испортиться, — человѣкъ не властенъ надъ самимъ собой.
Въ томъ-то вся и штука, старуха, что онъ властенъ… Только вотъ человѣкомъ-то трудно быть… мѣшаютъ… Ему съ малолѣтства, какъ въ руки покойника отходную, росписаніе жизни вручили: это можно, а это нельзя, это полагается, а то ни подъ какимъ видомъ… Вотъ онъ и мается всю жизнь съ этимъ росписаніемъ. Житья нѣтъ человѣку! Никакъ душу подъ росписаніе подладить нельзя!
Насолили тебѣ, я вижу, люди-то… А ты плюнь на нихъ! Пошли ихъ къ лѣшему и живи самъ по себѣ.
Нельзя этого. Раньше я такъ жилъ — знать никого не хотѣлъ. Отъ всѣхъ рукъ отбился… И такъ съ мальчонокъ… Въ гимназію поступилъ, такъ меня черезъ годъ поперли оттуда: «намъ такихъ не надо». А теперь вижу, — нельзя такъ жить потому, что все одно къ одному, и моя жизнь — это вся жизнь… Я вотъ недавно это понялъ и смутился очень… умомъ смутился.
Не по себѣ тебѣ, парень, вижу, не по себѣ. Замытарили тебя люди… Ты имъ не вѣрь, никому не вѣрь… Я ихъ знаю… Лучше меня никто людей не знаетъ… Они днемъ — на улицахъ, въ магазинахъ, управленіяхъ своихъ — ряженые, всѣ ряженые, а вотъ у меня ночью такіе, какіе есть — настоящіе… Перевидѣла я ихъ за 40 лѣтъ, и какихъ только не перевидѣла — и образованныхъ, и необразованныхъ, и духовныхъ, и военныхъ, и штатскихъ — у меня всѣ бывали — и профессора, и купцы, и священники, и разные тамъ попроще… Такъ вотъ я тебѣ что скажу: днемъ у нихъ у всѣхъ разныя лица, а ночью, у меня здѣсь — одно, и такое, что у coбаки лучше… Я собакъ больше людей люблю… Посмотри ступай: у меня въ двухъ комнатахъ 30 собакъ, да 20 кошекъ живетъ… Человѣкъ одинъ — Прасковья, и хуже ихъ всѣхъ…
Такъ не вѣрить? А я вотъ такъ вѣрю, только не не тѣмъ, которые у васъ бываютъ.
У меня всякіе бываютъ… И тѣ, которые хорошими кажутся днемъ-то, бываютъ, всякіе бываютъ…
Тяжело, что-ли, тебѣ? Ты знай Бога, да себя.
Убить мнѣ кого-нибудь хочется.
Что?
Убить мнѣ кого-нибудь хочется!
Что ты?.. Сумасшедшій человѣкъ! Да ты православный, что-ли?
Раскольникъ. У меня дѣдъ Сусловскую вѣру основалъ въ губерніи… Говорятъ, много было Сусловцевъ, да теперь вымирать стали.
Пьешь ты много… у тебя разумъ-то и мутится.
А можетъ быть, и не мутится… Я, старуха, прозорливый, подкожную жизнь всякаго человѣка вижу.
Вотъ товарищъ вашъ… (Тихо, нагнувшись къ нему) Зачѣмъ съ такимъ хороводишься?
Онъ ничего… У него была когда то амбиція, дворянская честь, а теперь онъ продался купцу… Да еще какому купцу? Мяснику, отцу моему… Домами его управляетъ… Прислуживаетъ…
О-о, какъ осовѣлъ! Допилъ?
И продался онъ весь купцу, отцу моему… Отецъ держитъ его для бахвальства и чванства: у меня, дескать, дворянинъ въ услуженіи находится.
Что ты несешь?
Издѣвается надъ нимъ, платитъ ему 40 цѣлковыхъ въ мѣсяцъ. И онъ знаетъ это и — служитъ, и пресмыкается, потому что подлащивается въ счетъ будущихъ благъ… Дѣлового человѣка разыгрываетъ… (Его охватываетъ порывъ страшной злобы — онъ схватываетъ бутылку и хочетъ ей ударить Осокина) Ахъ ты, вша!..
Что ты, ни съ того, ни съ сего? Какой дьяволъ тебя укусилъ?
Погоди, за деньги пятки скоро будешь щекотать моему отцу, какъ крѣпостныя бабы щекотали господскія пятки. Лягушкой прискачешь, ящерицей приползешь — къ ногамъ купца и будешь пресмыкаться, пока не издохнешь.. Будешь, будешь, будешь!..
Смотри, я полицію призову!
Пошелъ вонъ! Видѣть тебя не могу! Противенъ ты мнѣ!
Дикарь!.. Онъ человѣка убитъ можетъ.
Сцена представляетъ третій задній дворъ грязнаго столичнаго дома, называемый садомъ. Съ правой и лѣвой стороны огромныя стѣны; въ глубинѣ видна часть пятиэтажнаго дома съ нѣсколькими входными общими крыльцами. Одно изъ нихъ, ведущее во многія квартиры, между прочимъ, ведетъ и въ квартиру Кастьяновыхъ въ нижнемъ этажѣ, окна котораго равняются почти съ землей. Домъ набитъ жильцами дешевыхъ квартиръ. По внѣшнему виду видно, кто и какъ тутъ живетъ: на нѣкоторыхъ окнахъ виситъ бѣлье, сушатся подушки, на веревочкахъ мотается провизія и т. п. Посрединѣ дома темныя ворота, онѣ выходятъ на слѣдующій дворъ, гдѣ происходитъ постройка новаго дома, видны лѣса, строительные матеріалы; цѣлыми днями слышна тамъ трудовая жизнь: ругань, стукъ топоровъ, паденіе тяжелыхъ вещей, пѣсни рабочихъ, когда они втаскиваютъ тяжелые предметы. На заднемъ дворѣ, въ садикѣ, сравнительно спокойно. Тутъ растутъ у стѣнъ какіе-то запыленные кусты, посрединѣ чахнутъ три дерева; подъ однимъ изъ нихъ сдѣланы столъ и скамейка, врытые въ землю. Были когда-то клумбы, но теперь остались отъ нихъ жалкія очертанія. Въ углу, на первомъ планѣ хмѣлевая бесѣдка; хмѣль не выросъ, нѣсколько безсильныхъ вѣтокъ его вьются по ржавымъ проволокамъ. Солнце рѣдко проникаетъ на этотъ задній дворъ, и когда иногда и не надолго врываются въ него лучи солнца, то они кажутся необыкновенно блестящими, кричащими. Клочокъ неба замѣтнѣе по ночамъ, когда на немъ звѣзды.
По поднятіи занавѣса, Копейкинъ сидитъ подъ деревомъ. На немъ осеннее пальто, калоши, въ рукахъ тросточка. Дни его сочтены, чахотка въ послѣднемъ періодѣ. На темно-земляномъ лицѣ его съ плохой растительностью, выдѣляются глаза подъ густыми бровями, тяжелые, злые глаза.
На дворѣ сумрачно. Неподвижный Копейкинъ производитъ впечатлѣніе спящаго человѣка. Пауза. Лучъ солнца яркимъ снопомъ откуда-то изъ-за стѣны вливается въ садикъ. Копейкинъ встрепенулся, ожилъ, съ умиленіемъ глядитъ на солнечное пятно, образовавшееся на землѣ. Въ одномъ изъ оконъ дома появляется голова Тани.
Папа, солнце! Иди на солнце!
Да, да… солнышко… Я сейчасъ… (Идетъ къ тому мѣсту, гдѣ легло солнечное пятно) Стульчикъ… стульчикъ принеси.
Кажется, прячется…
Ну, ничего, ничего… Поставь стулъ… Оно опять выглянетъ… (Садится на студъ и киваетъ головой въ сторону передняго двора) Вотъ шумятъ больно… цѣлый день тукъ-тукъ-тукъ… пыль летитъ, известка… Строятъ гроба живымъ… Имъ только бы ампоше, въ карманъ себѣ… Что ихъ люди? Пусть дохнутъ…
Пойдемъ въ комнаты…
Мать сердится?
Ну, ее!.. Чѣмъ я виновата, что она родила меня хромой? Злится, сама не зная, на что…
Злючкой стала. Не смѣй съ матерью ссориться! Слышишь? — не смѣй… Испортилась ты… Поправлюсь, опять съ тобой заниматься начну… За скрипку примемся… нѣмецкій языкъ…
Не выглянетъ солнышко… Пойдемъ домой…
Въ Таганрогѣ круглый годъ солнце, и зимой солнце… Уѣхать-бы туда, и хорошо было-бы, не захворалъ-бы я тамъ…
Молчи ужъ! Не уѣхалъ, такъ что говорить…
75 рублей въ Таганрогѣ на улицѣ не валяются… Ты, что-ли, мнѣ давала-бы ихъ? Глупая… Пятнадцать лѣтъ, а глупая…
Ты ихъ все равно сейчасъ не получаешь, — боленъ…
На метлѣ поѣдемъ… Вонъ тамъ у воротъ, у дворника, метла стоитъ, сядемъ съ тобой, да и поѣдемъ… Тащи метлу!
И все сердишься… всѣ здѣсь только сердятся… винятъ другъ друга… А виноватъ тотъ, кто всю эту жизнь сдѣлалъ… (Подумавъ) Выходитъ, Богъ, папочка, виноватъ.
Солнышко… опять оно… (Двигается вмѣстѣ со стуломъ какъ будто-бы ближе къ солнцу) Хорошо… Грѣетъ… грѣетъ. (Съ дѣтскимъ довольствомъ) Такъ… такъ… вотъ это такъ… Мнѣ только-бы солнце, больше ничего не надо… (Послѣ небольшой паузы) Теперь въ Таганрогѣ тепло, какъ лѣтомъ… купаться скоро начнутъ…
Здравствуйте, Федоръ Федоровичъ!
Какъ живемъ? Работаемъ?
Во всю… И днемъ, и ночью…
Мама не велитъ разговаривать съ нею…
Что? Что вы сказали? Повторите, Таня! (Послѣ небольшой паузы, укоризненно) Я слышала, что вы сказали: мама не велитъ разговаривать со мною?
Да. — Вы папу погубили… Если бы не вы, онъ не бастовалъ бы, служилъ бы до сихъ поръ. (Сдерживая слезы) Мама говорить…
Молчи, скверная дѣвчонка!..
Вашъ папа боленъ, онъ не могъ служить…
Я мамѣ скажу, что ты разговариваешь.
Таня, это нехорошо…
А я вотъ скажу, скажу…
Я сейчасъ съ вами поговорю, не уходите домой… (Выпрыгиваетъ изъ окна въ садъ. Таня убѣгаетъ)
Ушла…
Злючка стала… Испортила мать… Глядѣть мнѣ на нее больно…
Права она? Можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ я немного виновата?
Ну, вотъ вздоръ! Я самъ себѣ господинъ… Вотъ, погодите, понравлюсь, я еще покажу себя… Я еще поработаю… За пятьдесятъ цѣлковыхъ выворачивать свою душу больше не буду… Нѣтъ-съ, дудочки! Только бы поправиться, — я въ газетахъ начну работать… У меня есть кой-какія мысленки… Не помажу по губамъ, ужъ могу сказать, не помажу…
А, можетъ быть, если бы вы не увлекались… Впрочемъ, что значатъ наши маленькія жертвы, наши маленькія жизни? Намъ не хорошо, будетъ другимъ лучше (Желая сказать ему что-нибудь пріятное) Ничего, не робѣйте, — жизнь впереди.
Мнѣ только поправиться-бы, я-бы… То-есть такъ, знаете, накипѣло, такъ накипѣло… (Показывая на сердце) Кажется, гордо перерѣзалъ-бы… Только къ газетѣ какой-нибудь пристроиться-бы, — не чернилами, кровью писалъ-бы, кровью…
Иди! Въ квартирѣ никого нѣтъ… Мы уходимъ…
Куда?
Въ ссудную каcсу… (Обращаясь къ Еленѣ) Послѣднія kохмотья несемъ, и все по вашей милости… Во всякомъ случаѣ, я издѣваться надъ собой не позволю… Какіе мы ни-на-есть, а все-таки люди.
Кто-же надъ вами издѣвается?
Не слѣпые… Видимъ… Я все вижу! Погубили моего мужа, погубили… Всегда, всѣмъ буду это говорить!
Тише, мамаша, тише!
Кого мнѣ стѣсняться? Кого я боюсь? Я правду всегда всѣмъ скажу, хоть на улицѣ, при всѣхъ… Погубили тебя, погубили!
Это ложь!
А-а, правда глаза колетъ! А я правду больше всего люблю, черезъ нее и погибаю… У меня золотой медали нѣтъ, я гимназію не кончила, а все же я не хуже другихъ и не позволю, не позволю надъ собой смѣяться!..
Никто надъ вами не смѣется…
Всѣ на дворѣ знаютъ, что вы съ моей жизнью сдѣлали! Покуда васъ здѣсь не было, развѣ мы такъ жили? Онъ работалъ. У насъ въ сохранной кассѣ триста рублей было… Всѣ это знаютъ… Пріѣхали, познакомился онъ съ вами и сталъ пропадать изъ дона… Цѣлыя ночи у васъ сидѣлъ, мудрости набирался…
Время его сдѣлало другимъ, не я…
Время! Скажите, пожалуйста, онъ никогда не получалъ этой газеты…
Вы не поняли…
Какъ-же? Куда ужъ намъ понять! А все-же мы почестнѣе васъ, — насъ изъ городовъ не выгоняли, мы людямъ жить не мѣшали, съ обысками къ намъ полиція не ходитъ… Вашъ папенька…
Не смѣйте трогать моего отца!
Не нравится?.. А вотъ вы меня не только потрогали, а все сердце мое разорвали, всю жизнь мою разбили…
Это вамъ все представляется, вы отъ горя одурѣли. Мнѣ васъ очень жаль…
Мнѣ жалости вашей не надо… Я хлѣба на нее не куплю… Плевать мнѣ на вашу жалость!.. (Обращаясь къ Танѣ) Покажи ей языкъ, покажи!
Мамаша, мамаша!
Что такое? Что такое тутъ, Леночка?
Папа, папа! Я не знаю, что мнѣ дѣлать! Эта женщина… эта женщина…
Что эта женщина? Эта женщина говоритъ правду. (Обращаясь къ Кастьянову) Воспитали дочку… сумѣли… И отдаютъ… отдаютъ такимъ учить… (Обращаясь къ жильцамъ) Отдаютъ такіе дураки, какъ мы… А они вотъ, вотъ чему учатъ… (Показываетъ на мужа)
Въ чемъ дѣло?
Она говоритъ, что мы погубили ея мужа!..
Я говорю и всегда буду! Не вы, — онъ служилъ бы, не бастовалъ бы, и никакихъ у него глупостей въ головѣ не было бы… А теперь изъ-за нихъ онъ вотъ до чего себя довелъ!
Я все-таки не понимаю…
До старости дожили, а не понимаете… Вамъ въ церковь надо ходить, Богу молиться, а вы людей смущаете, дочкѣ потакаете…
Замолчи!.. Замолчи, мать! Я… я… только и жизнь узналъ, когда съ нимъ познакомился. Я вспомнилъ, что я человѣкъ… Измытарила ты меня… Люди били, а ты прибавляла… И всю жизнь такъ, всю жизнь… Но теперь довольно… довольно! Я выросъ! Это ты врешь, что я погибъ: профессора лучше тебя знаютъ… Я еще покажу себя! Я не погибъ… Я выросъ! Понимаешь? Выросъ!
Папа… (Обращаясь къ матери, топая ножками, со сжатыми кулачовками) Не смѣй папу обижать! Онъ боленъ… онъ умретъ!
Пойдемъ… Я у васъ въ долгу не останусь. Припомните вы меня! Припомните…
Если я не понравлюсь, кому я нуженъ такой? Зачѣмъ я такой жить буду? Всѣмъ въ тягость… И никто мнѣ не скажетъ правды: умру я, или нѣтъ?…
Папа, что съ тобой? Ты весь поблѣднѣлъ. (Беретъ его подъ руку) Пойдемъ! Тебѣ надо въ кровать.
Ничего… пустяки… Ничего, Леночка.
Я знаю, это ничего… (Уходя съ отцомъ домой) Я сейчасъ, Федоръ Федоровичъ!
Никто не скажетъ… никто…
Вамъ тоже надо домой… Становится холодно, — еще не лѣто…
Да, холодновато…
Идите… Лягте въ кровать и ни о чемъ не думайте…
Сейчасъ. (Пауза) Скажите мнѣ только правду: умру я, или нѣтъ?
Я вѣрю докторамъ… Вѣдь вамъ сказали, что у васъ хорошее сердце, что оно еще поборется…
У меня сердце хорошее. Всѣ доктора сказали…
Ну, вотъ, видите! Главное, сердце.
Съ моимъ сердцемъ еще можно, значитъ, поскрипѣть… поработать… Мнѣ только дѣвчурку на ноги поставить бы.
Не надо простужаться, идите домой…
Простужаться не надо… (Идетъ домой) Я поправл.сь. Спасибо сердцу… Сердце у меня здоровое… хорошее сердце…
Леночка! А, Леночка! Что здѣсь такое случилось? Я спала, ничего не слыхала. Ты не слышишь, что ли? Поди сюда!
Ничего не случилось, не бойтесь.
Поди сюда!
Отстаньте, мама!
Никого нѣтъ. Мнѣ кажется, что и камни, и стѣны подслушиваютъ. (Еще тише) Что такое? Отецъ ни слова не говоритъ, ты тоже… Я вижу, что-то такое здѣсь было…
Ничего, мама… Я сказала, ничего. Ты всего стала бояться, — какъ будто бы сейчасъ изъ кустовъ выскочитъ квартальный и потащитъ тебя въ полицію…
Какъ чужая вамъ… Секреты у васъ все съ отцомъ стали… Цѣлую жизнь я ему прыть охлаждала, а онъ подъ старость лѣтъ опять студентомъ становится… Изъ гимназіи прогнали, въ отставку велѣли подать… Стыдъ-то какой! Вотъ пенсіи не получитъ, такъ будетъ знать.
А я горжусь.
Тише… Чѣмъ гордиться-то?
Отцомъ горжусь… Вы стыдитесь, а я горжусь… Ихъ только двое во всей гимназіи противъ всѣхъ пошли…
Ну, ладно, ладно… Что здѣсь-то было?
Ничего не скажу. Папа хорошій… Онъ могъ бы многое сдѣлать. Вы ему только мѣшали, только хотѣли, чтобы онъ былъ чиновникомъ, смиреннымъ и послушнымъ.
Не тебѣ судить насъ. Я его цѣлую жизнь любила и только добра ему хотѣла…
Простите… Вы слишкомъ, слишкомъ меня любите… Въ этомъ мое несчастіе. Я, кажется, опять васъ обижаю? Не будемъ разговаривать.
Отецъ-то очень разстроился, — куритъ, не выпуская изо рта папиросу, и все затягивается… Всегда онъ такъ, когда разстроится чѣмъ-нибудь… Пойду къ нему, — какъ бы чего съ нимъ не сдѣлалось… (Замѣтивъ у воротъ Артамона) Артамоша!
Гдѣ?
Вонъ онъ…
Что съ тобой? Гдѣ былъ?
Не спрашивай…
Опять? А слово? Гдѣ твое слово?
Мнѣ стыдно тебѣ въ глаза глядѣть… Не спрашивай ничего…
Да что съ тобой случилось? Весь ты въ грязи!.. Подъ заборомъ, что ли, валялся?.. Ахъ, Артамоша! Пойдемъ, умойся, приведи себя въ порядокъ.
Тебѣ ванну надо сдѣлать, пойдемъ въ квартиру.
Безъ нея можно… (Останавливается въ раздумьѣ у крыльца)
Не разговаривай… Сейчасъ прикажу нагрѣть воды.
Отецъ искалъ?
Справлялся, раза три присылалъ.
Не забылъ еще… Ну, да скоро позабудетъ…
Что же всталъ? Идемъ…
Не пойду я къ вамъ… Когда я былъ тамъ…-- я все по дурнымъ мѣстамъ ходилъ, Елена, тамъ мнѣ лег че… — когда я былъ тамъ, я думалъ: есть на свѣтѣ уголокъ, я приду въ него, и мнѣ будетъ хорошо… Пришедъ, и назадъ уйти хочется… Чужой я здѣсь…
Не пущу… И папа, и мама, и я — мы всѣ тебя любимъ.
Меня одна старуха тоже полюбила… Я вотъ къ мой пойду… Она страданія человѣка понимаетъ…
А я развѣ не понимаю?..
Ты какъ-то по другому… Ты за тѣхъ, которые потомъ будутъ, а глубину настоящей скорби ты не замѣчаешь. Старуха замѣчаетъ и правду жизни видитъ, а ты слѣпая…
Какая тамъ старуха?.. Пойдемъ… Потомъ будемъ говорить. (Артамонъ упирается) Не ломайся! Идемъ!
Ладно. Только я, можетъ быть, уйду… Ты не удерживай… (Уходятъ)
Кто это?
Я… Простите… (Смущенно) Здравствуйте! (Подаетъ руку) Не приходилъ Артамонъ?
Пришелъ только сейчасъ… Здоровъ и живъ.
Славу Богу, слава Богу…
Идите къ намъ!
Онъ не любитъ, когда я вхожу къ вамъ, да притомъ же Марья Герасимовна…
Мама ничего…
Она ничего, только такъ смотритъ, что неловко цѣдается… На прошлой недѣлѣ замѣчаніе сдѣлала, — сказала: людямъ полагается жить въ законныхъ бракахъ…
Я скажу мамѣ, чтобы она не смѣла вамъ замѣчаній дѣлать… Идите!
Лучше пошлите его сюда, скажите: только на два слова…
Славная вы! Если бы я могла на васъ жениться, я женилась бы и всю вашу жизнь устроила бы… Слушайте… Сядьте сюда… (Показываетъ на подоконникъ и садится сама. Матреша тоже садится. Елена говоритъ тише)
Я съ нимъ говорила, совѣтовала на васъ жениться. Онъ очень боится, не надѣется на себя, но все-таки не прочь, если ужъ это нужно, необходимо.
Неужели? Не можетъ быть… Вы шутите?.. По ихъ убѣжденію, это глупости…
Такъ-то такъ, но на свѣтѣ, Матреша, много глупостей, которыя мы принуждены пока дѣлать… Измѣнится жизнь, и не будемъ дѣлать мы глупостей…
Понятно… Только очень тяжело съ ребенкомъ, — на квартиру хозяйки не пускаютъ…
Я его сейчасъ пошлю… Поговорите съ нимъ…
АРТАМОНЪ
(совершенно равнодушно отстраняя ее рукой).Неловко здѣсь, — народъ.
Не радъ? (Отошла отъ него на шагъ и замолчала. Молчитъ и онъ) Пропадалъ сколько дней… Я мѣста себѣ не находила… вился, встрѣтились, и такъ обходишься…
Мы цѣловаться-же намъ съ тобой здѣсь? Чудачка…
Я не прошу, чтобы ты цѣловался… А неужели нельзя поласковѣе? Я такъ о тебѣ забочусь…
Все это я знаю и благодаренъ тебѣ… Только объ этомъ нечего говорить…
Сегодня я тебя во снѣ видѣла… Будто-бы ты идешь по полю, а Колюшка за тобой удочки несетъ… На полѣ цвѣтовъ много и разные, разные… (Пауза) О чемъ я ни заговорю, ты все молчишь… Какъ будто тебя не касается все мое… Двѣ разныя жизни…
Пустяки…
Нѣтъ, не пустяки… Ты своей жизнью живешь, а я — твоей, потомъ Колюшкиной, а ужъ затѣмъ своей… И хуже всѣхъ мнѣ! Вѣдь вотъ опять приходится комнаты искать… Какое это мученіе! Не пускаютъ съ ребенкомъ, да еще съ такимъ, незаконнорожденнымъ…
Сволочи! Дрянь люди, Матреша! — Мнѣ одна старуха ихъ, какъ на ладони, показала… Да я и безъ нея зналъ…
Елена Егоровна славная…
Она не въ счетъ… Ей представляется; что она завтра утромъ проснется, посмотритъ въ окно — и увидитъ царствіе Божіе на землѣ… А городъ, съ его вонючими домами, улицами, провалится въ тартарары… Это такъ, моментально… Смѣшная…
Каждый разъ, когда ты объ ней говоришь, дѣлаешься пріятнымъ, такимъ, какимъ былъ раньше… Похожъ на того, что въ Лѣтнемъ саду присталъ ко мнѣ… Присталъ и не отсталъ. На горе себѣ ты связалъ меня съ собою… Скажи: вѣдь ты такъ, такъ думаешь?
Вздоръ… старая пѣсня… Все ты объ одномъ толкуешь…
Артамонъ, люби меня…
Да вѣдь я-же люблю… Я не подлецъ, я никогда не брошу тебя… Только мнѣ странно: міръ огромный, и идетъ въ немъ ерунда страшная, — ужасъ беретъ, а тебѣ все равно… И ничего ты не хочешь…
Мнѣ любви твоей надо… Вотъ я тебѣ говорю о квартирѣ, что нигдѣ съ ребенкомъ не пускаютъ, а ты не обращаешь вниманія…
Все это я, братъ, понимаю… отлично представляю… И если ужъ такъ тебѣ необходимо становится, я женюсь, и тогда… тогда тебѣ, понятно, будетъ лучше…
Еще-бы, еще-бы! Вездѣ жить можно будетъ, люди не будутъ пренебрегать… Я вѣдь не хуже ихъ… Ты не бойся меня и ничего не бойся… Подумай, разсуди: вѣдь все останется по-прежнему, только мнѣ и Колюшѣ будетъ лучше… Люди не будутъ смѣть къ намъ дурно относиться.
Что у него животъ болитъ еще?
Давно прошелъ… Я ему гофманскихъ капель на сахарѣ дала. Два раза сказалъ сегодня: папа… А ты вотъ три дня не былъ…
Завтра приду… Потолкуемъ…
Какъ было бы хорошо… Какъ было бы хорошо! (Встаетъ) Надо домой идти… Я на минутку… Кухарка за Колюшей хотѣла посмотрѣть, пока я бѣгаю…
Иди, иди… Народъ тутъ… Слышишь, разговоръ?
Прощай… Когда придешь? Въ шесть? Въ шесть?
Ну, въ шесть, семь, восемь…
Нѣтъ, въ шесть, обязательно въ шесть… Прощай (Опять цѣлуетъ) Я рубашку Колюшѣ сшила — голубенькую съ бѣлыми мушками. Да это тебѣ не интересно… Прощай.
Видѣли? Видѣли, сейчасъ проскользнула?
Нѣтъ. Кто проскользнулъ?
Матрешка… Каждый день она къ нимъ бѣгаетъ… Женятъ они Артамона на ней… Вотъ увидите, у меня нюхъ есть…
Вы, того… Вы насчетъ этого чуть что услышите, ко мнѣ сейчасъ же, — этого допускать нельзя… Только и стоитъ прогнать ихъ съ квартиры, да контрактъ связываетъ…
Посмотрите… Чай собираются пить… Тоже, какъ люди хорошіе, проклятые, живутъ, — на столѣ и сыръ, и масло… Даетъ же Господь людямъ! (Увидѣвъ Артамона) Артамонъ! Артамонъ вошелъ…
Возвратился… Что онъ дѣлаетъ у нихъ? Интересно… (Подсматриваетъ въ окно) Изволите ли видѣть? Съ книгой… Литературой занимается… Вотъ дуракъ! То пьетъ, то читаетъ…
Погибаетъ… Ужъ вы, пожалуйста, господинъ Осокинъ, насчетъ квартиры…
Ладно, ладно… Не разговаривайте, услышатъ…
Пожалуйста… Позвольте пожать вашу руку… вы такой пріятный человѣкъ…
Пожмите. (Подаетъ ей руку)
Пойдемъ!
ЕЛЕНА
(выпрыгивая).Артамонъ, за мной! Дышать свѣжимъ воздухомъ!
Я черезъ дверь…
Вылѣзайте въ окно… тюлень!..
Смотрите на небо…
Сколько звѣздъ!..
А вамъ изъ нашего колодца видно только клочокъ неба…
Вы знаете названія звѣздъ?
Нѣтъ, кромѣ «Большой Медвѣдицы», ничего…
Давайте искать «Большую Медвѣдицу»… (Перебѣгаетъ на другое мѣсто) Не видите?
Нѣтъ. Она вѣдь ковшомъ, а тутъ мѣста мало…
А я вижу, вижу… вижу!
Гдѣ?
Вонъ, надъ трубой… Видите? Видите, изгибается?
Нѣтъ.
Надъ трубой… надъ трубой…
Ну, ее къ чорту! Шея заболѣла…
Вы меня не узнаете… Ей-Богу, не узнаете… Совсѣмъ другимъ буду… Мнѣ жизнь представляется такой… (Подумавъ) Вотъ ни живемъ, и нѣтъ у насъ ни родины, ни городовъ, ни домовъ, — ничего нѣтъ, что жить мѣшаетъ… И ничего мы этого не хотимъ, а хотимъ мы и дѣлаемъ новую родину, распахиваемъ поля, работаемъ и поемъ пѣсни… Обязательно пѣсни… Подъ пѣсни строимъ новый домъ, большой, огромный для всѣхъ домъ, съ зеркальными окнами… И крыша тому дому небо… Только небо… Отецъ на старомъ мѣстѣ громоздитъ пятиэтажный… Не построитъ… То-есть, онъ построитъ, да… (Задумывается)
Вы что-то говорили? Я не слышала…
Я не говорилъ, я пѣлъ…
Пѣли?..
Это бываетъ… Вотъ мнѣ вы говорили сейчасъ въ комнатѣ о разныхъ книжныхъ мудростяхъ, а мнѣ показалось, что вы говорите о чемъ-то другомъ, о чемъ-то хорошемъ, — о Богѣ или небѣ, вотъ объ этомъ, что надъ нами… А мудрости эти всѣ тутъ не причемъ…
Вы не поняли… Давайте сидѣть здѣсь до зари…
Давайте… Съ большой охотой…
Какъ-то разъ, когда мнѣ было лѣтъ семнадцать, я попала за городъ… Былъ вечеръ… Закатывалось солнце… И мной овладѣло такое настроеніе, что я встала на колѣни и поцѣловала землю… И это искренно, безъ всякой комедіи… Со мной никого не было…
Мнѣ хочется это сейчасъ сдѣлать…
Комната въ квартирѣ Кастьяновыхъ. Три двери: одна, въ глубинѣ, выходитъ въ переднюю и расположена противъ парадной входной двери, двѣ другихъ находятся съ лѣвой стороны и ведутъ въ комнату Елены и въ комнату старика Кастьянова. Обстановка разнохарактерная: золоченая мебель и простыя кухонныя табуретки. У одной изъ стѣнъ — рваный турецкій диванъ; недалеко отъ него старинные часы тумбой. Посрединѣ — обѣденный столъ; надъ нимъ лампа. Рояль. Большой книжный шкафъ; на немъ стоитъ глобусъ. Буфета нѣтъ — развалился; посуда поставлена на отдѣльномъ столѣ и покрыта скатертью. Драпировки на окнахъ и дверяхъ разноцвѣтныя, дырявыя. На стѣнахъ портреты писателей 60-хъ годовъ и географическія карты. На полу — подобіе ковровъ
Каждая вещь въ комнатѣ говоритъ о разрушающейся жизни. Утро. На столѣ кипящій самоваръ и посуда. Самоваръ уныло поетъ. Старикъ Кастьяновъ, въ старомъ халатѣ и туфляхъ, бродитъ по комнатѣ, останавливается иногда передъ окномъ и смотритъ на улицу. Онъ не спадъ ночь, пожелтѣлъ, осунулся; повидимому, переживаетъ что-то мучительное, тяжелое. Жадно куритъ и, докуривъ одну папиросу, торопливо свертываетъ другую.
Поешь? Выпроваживаешь? Не умираю еще… поживу… Вотъ тебѣ! (Закрываетъ трубу самовара крышкой, снова бродитъ по комнатѣ. Подходитъ къ окну и принимаетъ какую-то дѣвушку, идущую по улицѣ, за Елену) Леночка! (Торопливо, задыхаясь отъ радости, идетъ къ средней двери и кричитъ) Старуха, Леночка идетъ!.. Я говорилъ, что придетъ…
Гдѣ? Показалось тебѣ…
Нѣтъ, смотри! (Оба подходятъ къ окну) Видишь? Видишь, походка такая, какъ у Леночки… Вонъ тамъ идетъ, у желѣзнаго дома…
Это не она… Глаза-то у тебя совсѣмъ плохіе стали…
Не она… Какъ же это не она? А мнѣ показалось…
Что чай-то не пьешь? Пей! Смотрѣть-то на тебя страшно: пожелтѣлъ, какъ лимонъ.
Это тебѣ кажется…
Чего ужъ не кажется. Вижу я, что съ тобой дѣлается…
Не придетъ… А ну-ка не придетъ?..
На, выпей.
Чего тутъ еще?
Не разговаривай, выпей… Это успокоитъ…
Ничего не успокоитъ. (Выпиваетъ капли)
Ночь не ночевала… О насъ не подумала… И что люди будутъ говорить?
Глупости! И все ты по рецепту другихъ живешь, которыхъ и въ глаза никогда не видала… Всю жизнь такъ: «осудятъ»! «Подумаютъ»! Ничего, никогда я больше не слыхалъ отъ тебя!
Не разстраивайся… Что злишься? Говорить съ тобой нельзя стало… Совсѣмъ студентомъ сталъ подъ старость лѣтъ: все не такъ, все не нравится… (Садится пить чай и наливаетъ ему стаканъ. Ставя передъ нимъ стаканъ) Пей! (Послѣ небольшой паузы) Къ доктору сегодня пойдемъ… Пусть при мнѣ тебя осмотритъ: ты вѣдь самъ ничего не скажешь.
Ступай одна — осматривайся.
Перестань курить! Вѣдь всѣ внутренности свои прокоптѣлъ, изо рта не выпускаешь…
Это ты напрасно… 35 лѣтъ ты мнѣ это говоришь, и 35 лѣтъ я курю.
Не я, задохся бы въ дыму… И Богъ знаетъ, что съ тобой было бы безъ меня… Можетъ быть, и въ каторгу угодилъ бы… (Пауза) Не ждала я, чтобъ Леночка вся въ тебя вышла… (Съ отчаяніемъ) И гдѣ ходитъ? Подумать страшно… Придетъ ли?
Придетъ… Вотъ посмотри, сейчасъ придетъ… Засидѣлась у какой-нибудь подруги и осталась ночевать…
Не притворяйся, старикъ… Меня утѣшать нечего. Самъ не вѣришь словамъ своимъ… И что съ ней сдѣлалось? Кончила курсъ съ золотой медалью, любила музыку, играла такъ, какъ никто въ гимназіи… Помнишь Саратовскій концертъ? Начальница поцѣловала при всей публикѣ… И вдругъ… не понимаю…
Стара, чтобъ понимать… Впрочемъ, ты никогда этого не понимала…
Чего не понимала?
Никакого протеста… Ты только приноравливалась къ жизни, да меня лечила касторкой отъ всякихъ фантазій…
Что говоришь, старый?
А что? Развѣ неправда? Вѣрно!.. Бывало, чуть во мнѣ вспыхнетъ огонекъ и какому-нибудь почтенному вору-мерзавцу захочется запустить, ты сейчасъ-же касторки… У тебя — все отъ плохого желудка, всякая порядочная мысленка…
И сейчасъ скажу, что все отъ здоровья… У Леночки нервы плохіе… Ей надо водой лечиться и на желудокъ обратить вниманіе… У насъ въ пансіонѣ мадамъ Альбертъ всегда, бывало, какъ дѣвочка задумается, сдѣлается грустной, касторки давала… Всѣмъ, всѣмъ… Такая была славная, симпатичная…
Она!
Можетъ быть, Артамонъ… Если бы она!
Ну что же? Что? Говори скорѣй!
Что молчишь-то? Разсказывай. Былъ у Осиповыхъ?
Къ Бондаревымъ заѣзжалъ?
Чай, въ трактирѣ сидѣлъ, не искалъ? Говори!..
Говори… Все равно узнаемъ.
Господи, что такое?
Ничего. Не нашелъ я ее. Вездѣ былъ, гдѣ она бываетъ.
Ну что же? Что?
Да чего что! Видите, одинъ, — значитъ, не нашелъ.
Не скрывай… Говори, Артамонъ, не скрывай… Вѣдь намъ еще хуже не знать-то, что съ ней…
Я самъ не знаю, что съ ней и гдѣ она.
Правда?
Правда… отстаньте!
АРТАМОНЪ
(обращаясь къ Кастьянову).Что носъ повѣсилъ? Не годится старому студенту носъ вѣшать.
А ты заѣзжалъ къ этой?.. Какъ ее? Рыженькая такая… еврейка она… Гофманъ. что ли?
Заѣзжалъ… Не была она у ней…
И у Осиповой былъ?
Говорилъ уже…
Я пойду искать… И къ Гофманъ, и къ Прибытковой схожу опять. Онѣ мнѣ помогутъ… Онѣ скажутъ, гдѣ она… Пейте тутъ чай… я пойду.
Придетъ она.
Когда придетъ? Можетъ быть, съ ней, Богъ-знаетъ, что случилось! Пойду одѣться… (Уходитъ)
Всю ночь не спалъ… Затылокъ теперь ломитъ… Ворочался, думалъ-думалъ и ничего не выдумалъ… Ну, что мнѣ съ ней дѣлать? Замужъ совѣтовать выйти, дѣтей народить? Не могу я этого, стыдно… А другого ничего не придумаю…
Пусть ее.
Пропадетъ, ни за грошъ пропадетъ… Ей вѣдь море по колѣно, — она ничего не боится… совсѣмъ казакъ на войнѣ… Бывало, въ мое время и либеральничали, и работали, но какъ-то все это келейно, тихо, втихомолку… А теперь вѣдь на площадяхъ кричатъ, на улицахъ орутъ… А талантовъ нѣтъ… Гдѣ Герценъ? Гдѣ у нихъ Герценъ? Вонъ онъ, посмотри! (Показываетъ на портретъ Герцена на стѣнѣ) Умъ! Огонь!
Ну, ихъ!..
Кого?
Да всѣхъ вашихъ писателей… Не люблю я ихъ…
Неучъ, неучъ…
Толковали, толковали, а изъ жизни ничего не сдѣлали, только въ тупикъ ее загнали… Имъ хорошо, — они умерли! А намъ вотъ тутъ живи, да расхлебывай всѣ мерзости!
Болванъ! Ты, братъ, совсѣмъ дуракъ. Да развѣ это писатели сдѣлали?
Не они только… Время ихъ сдѣлало, наше время… А они выражали свое время, стало быть, и они тоже… Это я такъ понимаю.
Болванъ и выходишь, да еще однобокій болванъ… Ничего ты правильно себѣ уяснить не можешь. А отчего? Систематическаго образованія нѣтъ. Если бы не шелопайничалъ, а учился…
Слышалъ я это! Только мнѣ всегда казалось, — не тому меня начинали учить, чему надо… Мнѣ мальчишкой больше всего хотѣлось знать, откуда люди на землѣ появляются, и зачѣмъ они появляются… День и ночь я объ этомъ думалъ, и мучила меня эта тайна; а при такомъ состояніи я никакъ не могъ грамматикой прилежно заниматься.
Что же тебѣ объяснить надо было?
Я не знаю, что надо было. Только грамматика-то тутъ не причемъ была, а особенно молитвы… Смѣшили онѣ меня… Я ихъ учителю, какъ дьяконъ, нараспѣвъ отвѣчалъ и хохоталъ, а онъ отцу жаловался… Отецъ поролъ… И всякое yченье сдѣлалось мнѣ противно тогда.
Не попалъ ты въ руки хорошія… Былъ у меня одинъ такой же огарокъ, какъ ты… Въ Тамбовской гимназіи я тогда служилъ…
Постой… Кажется, Осокинъ въ кухнѣ. (Подходитъ къ двери передней)
Кухарку пробираетъ.
Сюда идетъ. Должно быть, за мной…
Здравствуй! (Протягиваетъ руку, Артамонъ руки не даетъ) Очень деликатно… ничего другого отъ васъ ждать нельзя… Я за вами… Отецъ требуетъ… Требуетъ какого-то отчета въ трехъ тысячахъ… По векселямъ, что ли, вы тамъ заняли у кого-то…
Что, вы и здороваться не хотите?
Простите, я разсѣянъ… Непріятности все… Чортъ знаетъ, какія возлагаютъ на тебя идіотскія порученія, а ты долженъ ихъ исполнять!.. (Здороваясь съ Кастьяновымъ) Что, Елена дома?
Какая она вамъ Елена?
Я съ вами не желаю перебираться… Желаете вы идти къ отцу?
Скажите ему: отчета отдавать никакого не хочу, деньги подъ векселя больше брать не буду и, вообще, не буду у него брать никакихъ денегъ…
Романтизмъ… Вотъ вы ступайте и скажите ему.
Не хочу.
Странно… При чемъ же я тутъ? Онъ накинется на меня, и я долженъ буду выслушивать то, что вы должны выслушать. Не очень это пріятно…
Она! Ея звонокъ…
Дверь отпирается, и входитъ Елена. Въ шляпѣ и кофточкѣ, прямо проходитъ въ свою комнату)
Пришла… Наконецъ-то пришла!.. Гдѣ же это ты? Ну, потомъ, потомъ разскажешь… чай, голодная? Садись чай пить.
Мнѣ надо остаться одной… я… мнѣ нужно умыться, привести себя въ порядокъ…
Какъ мать, я тебѣ обязана сказать, Елена…
Пожалуйста, мама, безъ этого тона!
Блѣдная. Замѣтили вы? Блѣдная? Да?
Это ничего… Я не люблю красныхъ лицъ.
Не мылась… Вы слышали — сказала: пойду, умоюсь? Значитъ, не до того было… Авось, все разскажетъ… только нѣтъ, едва ли… Она въ послѣднее время совсѣмъ разговаривать со мной перестала… А всегда была откровенна… Гдѣ? Что? Ничего не знаю… (Обращаясь къ Артамону) Авось, тебѣ разскажетъ. Попытайся…
Не буду. Захочетъ, сама разскажетъ. (Садится на диванъ)
Бумаги какія-то рветъ… Грѣхъ… грѣхъ, да и только… Пойду ей цвѣтной капусты сварю, — чай, ѣсть захочетъ…
А я полежу, братъ… Голова у меня не того… Надо полежать.
Ну, или, или… не бойся… Чего ты сегодня какъ разрядилась? (Показывая на Артамона) Вонъ онъ стоитъ. Разговаривайте, я мѣшать не буду. (Уходитъ)
Здравствуй! (Хотѣла было его поцѣловать, но спохватилась и осмотрѣлась кругомъ) Нельзя… Увидятъ… Готовъ?
Что ты такъ рано?
Вѣдь сегодня 28-ое.
Ну что же 28-ое?
День вѣнчанья… Батюшка обѣщалъ послѣ обѣдни вѣнчать… Надо сейчасъ идти… У меня все готово… И четырехъ свидѣтелей нашла… Одинъ, Богъ его знаетъ, кто… подошла и попросила на улицѣ какого-то господина… Засмѣялся и согласился.
Чортъ возьми, а я и забылъ объ этомъ обстоятельствѣ… Мнѣ казалось, 28-ое не скоро.
Какъ же такъ? Надо идти… За десять рублей батюшка согдасился.
Надо?
Какъ же иначе? Ты бы хоть одѣлся…
Да у меня нѣтъ ничего, кромѣ этого… (Показывая на визитку) Галстухъ развѣ бѣлый пустить?
Это хорошо, надѣнь.
Грязный онъ, чортъ его возьми! Чай, и этотъ сойдетъ?
Да ужъ ладно… Давай только, я его перевяжу… До сихъ поръ не научился завязывать. (Перевязываетъ галстухъ и говоритъ) Надо скорѣе!.. Тотчасъ же, какъ обѣдня кончится, за насъ примутся. Только бы скорѣе!.. Батюшка говорилъ, что въ полчаса окрутитъ… Что ты такой грустный? Не смѣй быть такимъ!
Такъ идти?
Какъ же иначе? Вѣдь у насъ все рѣшено.
Да?.. Надо идти. (Садится на диванъ)
Ты мнѣ позволишь? Я не рѣшалась одна, думала, тебѣ не понравится…
Въ чемъ дѣло?
Цвѣты приколоть сюда можно? (Показываетъ на грудь)
На кой чортъ? Пойдемъ по улицѣ, и люди, пожалуй, будутъ догадываться, что вѣнчаться идемъ… Плюнь на это дѣло!
Что же мы дурного дѣлаемъ? Напротивъ, про тебя будутъ говорить, что ты хорошій человѣкъ.
Что губы надула? Приколи, если надо тебѣ…
И приколю!.. Мнѣ самой пріятно. Я не для людей… (Прикалываетъ) Надо идти, Артамоша!
Елена, я вѣнчаться пошелъ!
Развѣ сегодня? Такъ скоро… Здравствуйте! (Цѣлуетъ Матрешу) Рады? Счастливы?
Мнѣ все равно… Нельзя иначе…
Мама, Артамонъ вѣнчаться идетъ!
Не ожидалъ, братъ… Не скрою, удивилъ ты меня… Ну, что-же… Это честно… Это хорошо. Одобряю твое желаніе.
Да это, въ сущности, желаніе квартирныхъ хозяекъ… Мнѣ все равно… Житья ей не даютъ съ ребенкомъ… Если бы не было этого квартирнаго отродья, съ ней-то (киваетъ на Матрешу) я какъ-нибудь поладилъ-бы…
Что ты говоришь? (Обращаясь къ Матрешѣ) А я вотъ такъ рада за васъ… Не все равно, милая, далеко не все равно… Дай Богъ вамъ счастья! (Цѣлуетъ ее) А ему вѣрить нельзя, что это все равно… Неправда! Онъ (показываетъ на Артамона) первый будетъ меньше уважать… Рада, очень рада! (Опять цѣлуетъ) И ко мнѣ, ко мнѣ, какъ я говорила, если повѣнчаетесь… Вотъ вамъ стариковскую комнату приготовлю… Живите… Сама буду за маленькимъ ходить…
Да, да, къ намъ… Послѣ вѣнца къ намъ…
Будьте счастливы…
Куда ужъ намъ быть счастливыми!.. Да не особенно нужно это. Трудно быть господиномъ судьбы своей… Нами управляетъ случай: беретъ въ свои лапы и бросаетъ, какъ комки грязи… Но я поборюсь еще… Это не конецъ… (Обращаясь къ Матрешѣ) Ручку!
Не ладно что-то…
Еще одна необходимая, какъ смерть, глупость. (Идетъ въ свою комнату)
Не пущу! Опять запрешься въ комнатѣ… Поѣшь что-нибудь, поѣшь!..
Какъ это скучно!.. Ну налейте стаканъ чаю…
Что же ты намъ ничего не разскажешь?
Не знаю, что…
Можетъ быть, ты… Можетъ быть, у тебя есть что-нибудь такое, сердечное?..
Сердечное?.. Есть.
Ѣшь хлѣбъ съ масломъ… Ѣшь… (Подвигаетъ ей бутербродъ)
Вотъ и разскажи намъ… Все разскажи… Кто онъ? Можетъ быть, тамъ что-нибудь случилось?.. Мало-ли что бываетъ?.. Ты молодая, ошибку сдѣлать могла…
Онъ, мама, великанъ, могучій, сильный и наивный, наивный, какъ ребенокъ… Я его люблю, я вѣрю въ него… Онъ невѣжественъ, онъ теменъ, но онъ прекрасенъ!
Ну что комедіяничаешь? Съ тобой серьезно, а ты… (Перемѣнивъ тонъ, добродушно-сердито) Скажи прямо! Гдѣ была сегодня?
Я ничего вамъ не скажу.
Хорошо… очень хорошо… Никогда ты со мной по-человѣчески не говоришь, все съ нимъ, все съ нимъ.. (Киваеть на старика) Ну, хоть ему разскажи… Я и мѣшать не буду, уйду… Всегда у васъ секреты отъ меня были.
Ну, ну, старуха, что ты!
Лишняя я здѣсь, лишняя…
Успокойся, старенькій, не волнуйся… Ты знаешь, что я ничего не дѣлаю дурного… Ты вѣришь мнѣ?.
Такъ-то такъ, да вѣдь…
Ну, что? Что?
Посмотри ты на себя… Фитюлька ты… Тебя плетью надвое перешибить можно, и мокренько только останется.
Вѣра горами двигаетъ…
Слова, фразы, Леночка… Ей-Богу, фразы!…
Что же ты, старенькій, лгалъ мнѣ? Вѣдь я сказала что ты не разъ мнѣ самъ говорилъ.
А-а, стыдно стало!..
Что ты со мной, какъ съ ребенкомъ, разговариваешь!
Учитель… теоретикъ. Всѣ вы такіе… Ученіе само себѣ, а жизнь сама по себѣ… Это не такъ… Жить — учитъ — творить, дѣлать жизнь…
Объ этомъ мы съ тобой послѣ поговоримъ, — объ этомъ безъ конца говорить можно… Ты мнѣ лучше разскажи: какъ и что? Гдѣ ты бываешь?
Я ничего не скажу.
Что же, не пойму, по-твоему, что-ли, я?
Поймешь!
Вотъ и говори!
Но не почувствуешь… Ты не можешь чувствовать, какъ я… Не смотри на меня такъ… не смотри!
Вѣдь я мучаюсь, Леночка!.. Я…
Я знаю, но я ничего не ногу сдѣлать… Пойми — ничего…
Сказала бы…
Ахъ, папа! Любовь, какъ самый грубый деспотизмъ можетъ отравлять жизнь, мѣшать свободѣ… Это кажется абсурдомъ, а на самомъ дѣлѣ это такъ, это такъ, папа!..
Чепуха!.. Для меня всегда была любовь чувствомъ самымъ высокимъ, самымъ священнымъ.
Есть двѣ любви — маленькая и большая… Маленькая — это та любовь, которой мы любимъ наши столы, стулья, мужей, отцовъ, дѣтей… Большая любовь это… это — любовь Христа, любовь ко всему міру… Мнѣ кажется, можно любить солнце, народъ гораздо больше, чѣмъ своего ребенка…
Фразы, Леночка!.. Ей-Богу, фразы… Вѣдь мы же люди, а не боги!
Маленькая любовь суживаетъ, опошляетъ жизнь; она источникъ всего маленькаго, всего ничтожнаго… И черезъ эту любовь люди несчастны… только черезъ нее, черезъ свою маленькую любовь. Если бы они любили солнце, идею, будущее, они не страдали бы, когда ломаются ихъ стулья, изнашивается платье, умираютъ близкіе…
По-твоему, и близкій человѣкъ, и стулъ — одно и тоже. Хоть убей, не могу понять!
Ну, я не умѣю яснѣе выразить то, что чувствую… Но есть любовь, папа, гнетущая, нудная, которой не нужно, совсѣмъ не нужно мнѣ…
Это ты про мою любовь къ тебѣ говоришь? Это ты?.. Вотъ какъ!
Нѣтъ, нѣтъ, папочка!.. Я говорю про любовь мужчины и женщины…
Ну, чтоже! Спасибо… Такъ мнѣ и надо, дураку… Живи, какъ хочешь… люби отца, какъ стулъ… Это одно и то же… Стулъ, столъ, отецъ, мать, кочерга!..
Папочка!.. (Цѣлуетъ его)
Мнѣ жить немного… Проживу какъ-нибудь…
Господи, какъ это скучно!..
Кажется, Копейкинъ пришелъ… Вотъ человѣкъ маленькой, маленькой любви… и я не знаю несчастнѣе его человѣка… Понимаешь теперь меня?
Хоть убей, не понимаю!.. Копейкинъ несчастливъ потому, что онъ боленъ.
Онъ и здоровымъ никогда не могъ быть счастливымъ, веселымъ, бодрымъ… (Увидѣвъ Копейкина и Таню въ передней) Идетъ сюда…
Я смотрѣть на него не могу… Сердце надрывается. (Уходитъ въ свою комнату. Входятъ Копейкинъ и Таня)
Вотъ это хорошо, что пришли… рада васъ видѣть… (Помогая Танѣ довести его до дивана) Какъ это вамъ удалось вырваться?
Плачетъ все — просится сюда… Мама ужъ сама велѣла отвести.
Не ври… совсѣмъ не плакалъ… Что я баба, что-ли? Не понимаетъ она меня съ матерью… Вотъ опять на вашемъ диванѣ… Вчера мнѣ очень плохо было, думалъ, — конецъ, и не придется на вашемъ диванчикѣ посидѣть, а сегодня ничего… молодцомъ я сегодня… (Послѣ небольшой паузы, благодушествуя) Опять у васъ… (Прислушиваясь къ біенію своего сердца) И хорошо себя чувствую… Сердце здорово работаетъ…
Чаю хотите?
Нѣтъ, пилъ сейчасъ… (Хвалясь) Мяса здоровый кусокъ съѣлъ: аппетитъ появляется… Вотъ только желудокъ испортился отъ лекарствъ… А былъ знаменитый желудокъ, прямо гордился желудкомъ — никогда никакихъ катарровъ!..
Вы поменьше думайте о вашихъ болѣзняхъ… Читали сегодня газету?
Нѣтъ… (Показываетъ на Таню) Вонъ не принесла… Пятака у нихъ нѣтъ для меня… Все закладываютъ, продаютъ, а на газету пятака нѣтъ…
Вы что-же ко мнѣ, Таня, не приходите за газетой? Вѣдь я вамъ говорила… (Беретъ со стола газету и даетъ Копейкину) Вотъ новый номеръ.
Мама не велитъ къ вамъ ходить… Вы меня испортите.
Что говоришь? Дурочка!
Самъ ужъ очень умный! Умные люди много денегъ зарабатываютъ, а ты грошовое жалованье получалъ… И бѣлья у насъ отъ этого нѣтъ.
Это ей мать въ голову вбила.
Оставь меня! Разговаривай вонъ съ ней… (Показываетъ на Елену)
Тише… Ножкѣ больно станетъ! (Обращаясь къ Еленѣ) Опять у ней ножка что-то болитъ, ноетъ въ суставѣ… Мать въ клинику водила… Ничего, говорятъ, это… бояться нечего.
А глаза какъ?
Глаза ничего, надо пока только очки носить…
Пока… Всю жизнь проносишь ихъ! Не хочу я носить! На улицѣ надо мной мальчишки смѣются, дергаютъ меня за косу… И зачѣмъ вы меня на свѣтъ родили? Зачѣмъ?
Молчи! Молчи!..
Не хочу я очки носить! Не хочу!.. Я лучше умру, а ихъ носить не буду!..
Не изломала? Нѣтъ… Ну, слава Богу!.. Три рубля заплатили! (Прячетъ очки въ карманъ) Совсѣмъ испортилась дѣвочка!.. Я уже два мѣсяца не занимался съ ней… нѣмецкій начали даже… Мнѣ по нѣмецкому языку если немного позаниматься, я могу ее самъ выучить… Два года вѣдь уроки бралъ по нѣмецкому… Деньжищъ уйму истратилъ… Это не шутка!..
Усталъ я немножко… Можно лечь?
Понятно, голубчикъ.
Сыграйте что-нибудь…
Не буду, — васъ музыка разстраиваетъ.
Я вѣдь родился музыкантомъ… Ничего я не люблю на свѣтѣ, кромѣ музыки… Бывало, чуть цѣлковый лишній заведется, бѣгу въ концертъ. Оперу я не любилъ, я концерты любилъ… Мнѣ теперь ясно, что я музыкантомъ родился… (Послѣ паузы) У меня ужъ рѣшено: какъ понравлюсь, опять уроки на скрипкѣ начну брать… Для себя музицировать буду… Утромъ писецъ, а вечеромъ музицировать…
Это хорошо…
Люблю музыку… Очень люблю. (Утираетъ пальцами слезы) У дѣвочки тоже музыкальныя способности есть… Вотъ бы ее скрипачкой сдѣлать!.. Ножка тутъ не помѣшала бы — и хроменькой можно на скрипкѣ играть..
Это — мысль хорошая.
Я ее въ консерваторію отдамъ… Это у меня рѣшено…
Съ виномъ встрѣчаете?.. Честь честью!..
А гдѣ же Матреша?
Къ себѣ ушла.
Да вы повѣнчались, что-ли, или нѣтъ?
Какъ же, повѣнчались!.. Возложилъ еси на главахъ ихъ вѣнцы!..
Не пойму: шутишь ты, или нѣтъ?
Давайте вина!
Не дамъ!.. Изъ всего вы, даже самаго священнаго, балагурство устраиваете, шутки… Развѣ такъ можно!
Поздравляю, братъ! (Крѣпко цѣлуетъ и трясетъ его руку) Хвалю… честно… благородно!.. Хоть и неучъ ты, а многое тебѣ прощу… А гдѣ же жена?
Ушла къ себѣ.
Какъ же такъ? Вѣдь мы просили же вмѣстѣ сюда чтобы… Надо же какъ-нибудь день-то этотъ отмѣтить.. Вѣдь такой день разъ въ жизни бываетъ!
Это лишнее… А жена завтра переберется къ вамъ сегодня уложится… Теперь вѣдь ей можно и у васъ и у всѣхъ жить: получила право, — возложилъ еси и; главахъ ихъ вѣнцы!
Что дуришь? Все у васъ не по-людски выходитъ.. Смотрѣть-то мнѣ на васъ не хочется… Должно быть и тебѣ, что жена, что стулъ — все равно!
Именно не по-людски… не дамъ вина къ обѣду и мороженаго не дамъ!.. Пойду не велю кухаркѣ дѣлать..
Заплачу… Мороженаго хочу!
Лучше не глядѣть. (Уходитъ)
Да вы не шутите? Правду, что-ли, женились?
Женился.
Нашего полку прибыло… Поздравляю!.. (Протягиваетъ костлявую, холодную руку)
Какого полку? Страждущихъ и обремененныхъ? Не хотѣлъ бы я пополнять собой этотъ полкъ…
У меня безъ тебя была тяжелая сцена съ отцомъ.
Не новость… Я хочу веселыхъ сценъ… Когда будутъ веселыя сцены?
Когда измѣнится жизнь.
И умремъ мы…
Ужасно было тяжело говорить… Что я могла сказать ему? Что? Я чувствую, — я уйду, и они умрутъ… Развѣ это не ужасно?..
А ты не оставила мысли уйти?
Это зависитъ не отъ меня… Я, можетъ быть, должна буду это сдѣлать…
Ты знаешь, куда идти тебѣ? Я не знаю, куда идти мнѣ… Къ старухѣ…
Какъ нехорошо, что между нами есть это совершенно лишнее недоразумѣніе…
А мнѣ не вѣрится, что я у васъ на диванѣ…
Онъ, кажется, спитъ…
Какъ ты себя чувствовалъ въ церкви?
Скверно… Странно… когда я шелъ вѣнчаться, мнѣ это казалось комедіей, ерундой, но въ церкви, когда зажгли свѣчи и надѣли вѣнцы, мнѣ сдѣлалось вдругъ почему-то страшно… Я вспомнилъ тысячи, десятки тысячъ другихъ, которые, такъ же шутя и не придавая никакого значенія обряду, вѣнчались и… создавали изъ своей жизни каторгу, дѣлали роковыя ошибки… (Тихо, кивая на Копейкина) Вотъ какъ онъ… Я не знаю, способенъ ли я на какую-нибудь работу… А если нѣтъ? Къ отцу я не пойду, и тогда что-жъ? (Опять тише, кивая нa Копейкина) Его жизнь, его конецъ, а можетъ быть, и хуже… Человѣку постыдно такъ кончать… Онъ рождается разъ…
Не бойся, ты такъ не кончишь… Ты кончишь обязательно красиво. Я въ этомъ убѣждена… Мало сдѣлаешь, это несомнѣнно, но кончишь красиво.
Это ты такъ говоришь… а на самомъ дѣлѣ пренебрегаешь мной… Ничего не говоришь, не откровенна… Можетъ быть, я могъ бы быть полезенъ въ твоемъ дѣлѣ?
Ты тамъ лишній… ты слишкомъ горячъ, необузданъ, можешь погубить все дѣло… Потомъ, ты не вѣришь намъ… Иди своей дорогой…
Солнышко…
Что вамъ? (Подходитъ къ нему) Онъ спитъ…
Мнѣ грустно, Елена… Меня какъ будто бы кто-то оскорбилъ, обидѣлъ, надавалъ пощечинъ… Я это еще въ церкви почувствовалъ..
Злое у него лицо… Это брови придаютъ такое выраженіе…
Если ты уйдешь, я уйду за тобой…
Я не возьму тебя… Поди сюда, посмотри на его лицо…
Мнѣ кажется, вотъ-вотъ онъ сейчасъ умретъ… Тяжело… (Отходитъ отъ дивана) Ты замѣчаешь, что здѣсь все умираетъ? Умираетъ эта лампа, диванъ, глобусъ… Умираютъ эти писатели на стѣнахъ и книги на полкахъ… Папѣ 65 лѣтъ… Все это естественно… Но тутъ еще можно прожить годъ, два, пять… Меня не хватитъ на это!.. Бѣжать, бѣжать отсюда!..
Возьми меня съ собой!.. Я погибну здѣсь!.. Ты вѣра моя, маякъ мой!..
Музыки! Хоть бы сыграли что-нибудь… Я пришелъ послушать… Сыграйте!.. Можетъ быть, и не услышу больше никогда…
Что-же, голубчикъ, вамъ сыграть?
Вотъ это… что я люблю… Какъ это называется?.. Бетховена соната она.
Quasi una fantasia?
Да, да…
Ну, хорошо…
Декорація второго дѣйствія. Вечеръ. На переднемъ дворѣ кончился рабочій день. На одной изъ стѣнъ лежитъ кроваво-золотистое пятно — отблескъ солнца, и когда этотъ отблескъ на стѣнѣ потухаетъ, въ саднкѣ становится почти темно и скоро совсѣмъ темно.
При поднятіи занавѣса, Копейкина ходитъ подъ окнами квартиры Кастьяновыхъ, — повидимому, чего-то ожидая.
Изъ воротъ выходятъ — Максимъ Сусловъ, Осокинъ и приказчикъ изъ мясной лавки, здоровенный дѣтина въ бѣломъ фартукѣ и съ огромными ножами за поясомъ.
Максимъ Сусловъ — очень старый старикъ; рѣдкіе, сѣдые волосы его пожелтѣли; онъ сгорбился, но все еще силенъ и крѣпокъ; худъ и высокъ; лицо посинѣло, и на рукахъ, съ постоянно растопыренными пальцами, рѣзко обозначились жилы. Ходитъ въ длинномъ сюртукѣ и цилиндрѣ, какіе носятъ раскольническіе попы. Голосъ у него громкій, повелительный; въ рукахъ палка.
Здравствуйте, мадамъ! (Подаетъ руку Копейкиной) Разорять гнѣздо идемъ… (Киваетъ на окна квартиры Кастьяновыхъ) Премного вамъ благодаренъ за разныя сообщенія… Такъ и надо… Если про этихъ господъ молчать, они всѣ города и селенія отравятъ…
Понятно, отравятъ… Мужа моего точно зельемъ какимъ опоили… Совсѣмъ разумъ потерялъ и такія заговорилъ вещи, что, прямо, стыдно слушать… «Я выросъ! Я выросъ»! А чего выросъ? Въ землю увязъ…
Умственность у него небольшая… Относительно помѣщенія не обременяйтесь, подождать малость могу. (Обращаясь къ Осокину) Ступайте, скажите: отецъ говорить пришелъ…
Отправимся вмѣстѣ, будетъ лучше.
Я знаю, что лучше… доложите.
Я не лакей…
Покорнѣйше прошу.
Доложи!
МАКСИМЪ
(дѣлая низкій поклонъ передъ Осокинымъ).Простите, пожалуйста, дворянинъ-батюшка, обидѣть изволили мы васъ… не взыщите…
Я никогда не буду разговаривать съ вашимъ сыномъ… а также не буду ѣздить на базаръ съ вами и по разнымъ грязнымъ дѣламъ ходить… Вы и передъ лавочниками, и передъ всѣми бахвалитесь мной…
Не вами, фуражкой вашей… Только, мнѣ кажется, разговоръ этотъ теперь ни къ чему, потому что мнѣ не до васъ…
Не пущаютъ… Говорятъ, видѣть не желаютъ…
Какъ? Меня не желаютъ видѣть!.. Я пришелъ окончательный разговоръ съ сыномъ вести, а меня не желаютъ видѣть! (Подбѣгаетъ къ окну и стучитъ палкой) Отпереть!.. Слышите? Отворить сейчасъ двери!.. За полиціей пошлю, выломить заставлю!…
Что я, хозяинъ здѣсь, или нѣтъ? Окна перебью, отворите!
Что тебѣ надо?
Окончательно говорить съ тобой пришелъ… Пусти, отвори двери!
Нечего намъ съ вами разговаривать. Проваливайте!
МАКСИМЪ
(цѣпляясь за раму и обращаясь къ приказчику).Держи. Держи одну половину! Не пускай… не пускай!…
Руки на отца поднимать?!. Почтенные, смотрите! Отца бьетъ… Вотъ какой онъ! (Обращаясь къ приказчику) Держи! Не пускай!.. Не пускай!..
Что вамъ надо? Васъ въ двери не пускаютъ, вы въ окна ломитесь… Не позволю я никакого вреда дѣлать Кастьяновымъ!.. Знай это и убирайся отсюда!
Вонъ! Всѣ вонъ изъ моего дома!.. Они разбойничье гнѣздо устроили у меня… вольнымъ духомъ надышали въ стѣнахъ моихъ… Ограбили сына моего… женили на дѣвкѣ паскудной!.. (Обращаясь къ жильцамъ) Вотъ что они сдѣлали, почтенные, съ сыномъ моимъ!..
И мужу моему всю жизнь испортили!.. Всѣ это знаютъ…
Вонъ, развратители! Вонъ, нечистые духомъ! Старикъ! Учитель! Поди сюда!.. Я тебя при всемъ народѣ срамить буду!.. И дочь твою!..
Артамонъ!.. Прошу тебя… Поди сюда!.. Артамонъ!..
Ты вотъ какъ?! Ты вотъ какъ съ отцомъ!.. Что же теперь мнѣ дѣлать съ нимъ, почтенные? (Обращаясь къ приказчику) Казни его! Казни! Полосни ножомъ!.. Полосни ему брюхо!..
Я, можетъ быть, самъ полосну!..
Артамонъ!.. Артамонъ!..
Ты не того… Ты съ ума-то не сходи… Брось ножъ! Брось!
Сволочь!.. Только подъ ножомъ, подъ страхомъ смерти въ тебѣ образъ человѣческій появляется… Убирайся отсюда! Не мѣшай людямъ жить!.. (Обращаясь къ жильцамъ) И вы всѣ убирайтесь… Чего смотрите?
Какъ же вы такъ папашу?
Весьма естественно… Вотъ онъ мнѣ отецъ, и я очень просто отрекаюсь отъ него!..
Заступаетесь?.. Онъ васъ въ сырыхъ квартирахъ гноитъ, кожу сдеретъ, если платить не будете, а вы все будете заступаться… Какъ же? Отецъ!.. Противно смотрѣть мнѣ на васъ… Уходите съ глазъ долой!..
Ты не очень… не очень… легонько… Каинъ… Прямо Каинъ!.. Отца убить хотѣлъ!..
Это ты меня убить хотѣлъ!..
Я? Какъ это я? Врешь!.. Что я, японецъ, что-ли? Индусъ некрещеный? (Чувствуя себя неправымъ и чтобы сорвать на комъ-нибудь свою досаду, набрасывается на приказчика) Ты чего тутъ стоишь? Иди въ лавку!.. Что я тебя для ножоваго дѣла, что-ли, звалъ, — ножи-то за поясъ воткнулъ? Сказано, чтобы только въ лавкѣ съ ножами быть! Неслухи! Ступай въ лавку! (Приказчикъ уходитъ) Господи, грѣха-то какого надѣлали!.. Предъ всѣми жильцами какой позоръ приняли!.. Вѣкъ теперь не замолить… (Идя къ воротамъ) Осокинъ, за мной! Распоряженіе произойдетъ.
Говорила, — лучше уѣхать изъ дома его… Видишь, что выходитъ…
Что выходитъ?
Неспокойствіе какое… Что это за жизнь?
Тебѣ все покою хочется… Ну, едва ли ты со мной его дождешься. Чѣмъ дальше отъ меня будешь, тѣмъ лучше тебѣ будетъ… Я покою больше всего боюсь…
Цѣлыми днями ругаешься… И чѣмъ ты недоволенъ, никакъ догадаться не могу… Скажи мнѣ: чего тебѣ надо? (Пауза) я тебя стала бояться… Какъ-то ты сразу, вдругъ перемѣнился. Почему? Мной недоволенъ? Ну, я переѣду съ ребенкомъ куда-нибудь, оставлю тебя одного… Хочешь, чтобъ такъ было? Я сдѣлаю…
Ты тутъ не при чемъ…
Уѣхать бы отсюда…
Я уѣду… Я далеко уѣду…
Вѣдь я не держу тебя: поѣзжай, куда хочешь…
Еще бы держала… Меня держать нельзя, и никто и можетъ.
Тише говори, — народъ… Копейкина у стѣны ходитъ… (Пауза) Если нужно тебѣ, я уѣду, одна буду жить…
Говорю, ты тутъ не причемъ… Мнѣ все равно, какъ тамъ выйдетъ — одна, не одна… Не въ этотъ штука…
А въ чемъ-же?
Большой жизни мнѣ хочется… Я не согласенъ жить, какъ люди живутъ. Не хочу. Лучше ничего не надо… Поняла?
Нѣтъ… Какъ же жить не такъ, какъ люди живутъ? Этого нельзя…
Искать надо… жизни другой искать… И въ этомъ исканіи, можетъ быть, настоящая жизнь и есть… Дѣдъ мой всѣ вѣры перепробовалъ, ни одну не нашелъ по сердцу и свою выдумалъ, Сусловскую… Вотъ и я свою найду… Мнѣ безъ этого никакъ жить нельзя… Не понимаешь ты этого… Тебѣ кажется, что я тобой недоволенъ и сержусь на тебя, а этого нѣтъ. Ей-Богу, нѣтъ!.. Я уважаю тебя… А сержусь я на всѣхъ, и недоволенъ я всѣми людьми… И, главнымъ образомъ, за то, что они изъ жизни помойную яму устроили, одно безсмысліе, и стойла для себя вездѣ понадѣлали… Отецъ, вотъ, имъ новыя строитъ… радъ, что люди такіе…
Это ты такъ все говоришь… Ты мной недоволенъ… Я это чувствую, чувствую сердцемъ…
Выходитъ, что и чувства, какъ мысли, есть короткія и слѣпыя…
Опять недоволенъ… Что ни скажу, все не такъ…
Водка дома у насъ есть?
Вѣдь ты далъ слово Еленѣ Егоровнѣ не пить…
Ну, ладно… Ты не говори ей… Есть водка?
Нѣтъ.
Сходи купи… (Вынимаетъ кошелекъ)
Не пойду!.. Ни за что не пойду! Не надо тебѣ водку пить… Вредно…
И удивительно, право, какъ люди свою шкуру берегутъ!.. Я самъ пойду, куплю… (Встаетъ)
Не ходи! Не пущу я тебя.
Меня не пускать нельзя… Запомни это…
Хотите умный совѣтъ послушать?
Какой совѣтъ?
Пропавшая ваша жизнь, если не послушаете меня.
Вы ходили тутъ и подслушивали?..
Чего подслушивать? Всѣ знаютъ, какъ вы живете… Мнѣ жалко васъ, хочу совѣтъ вамъ дать… Я въ жизни все видѣла, все испытала… Была дурой, стала умной, только — жаль — поздно, ухватиться не за что, и молодость прошла… А была я покрасивѣе васъ…
Я ничего отъ васъ не хочу… Оставьте меня…
Мнѣ жалко васъ… Пропадете!.. Много нашей сестры пропадаетъ изъ-за мужей… А вашъ такой, что хуже моего… Развѣ можно на него положиться? Плюньте на него — совѣтую! Послушайте меня: ступайте сейчасъ къ старику, — такъ и такъ, молъ, простите за все и обезпечьте маленькаго Суслова… Проститъ старикъ, — онъ спитъ и видитъ, говорятъ, внученка имѣть… И еще въ домъ къ себѣ возьметъ… Вѣдь онъ одинъ живетъ… Ступайте!.. Спасибо мнѣ скажете… вѣкъ будете благодарить…
Что ужъ больно гордо себя держите? Разговаривать не хотите? Можетъ быть, хуже меня будете нищей. Я какая ни-на-есть, а внѣ закона дѣтей не рожала. Мой папаша хотя и парикмахеръ, но никогда-бы этого не допустилъ бы…
Вы напрасно обидѣлись на меня… Я просто не хочу слушать вашихъ совѣтовъ… (Входить на крыльцо)
Не обращайте вниманія, Матрена Степановна. У госпожи Копейкиной сердце уязвленное, — ей все кажется, что ее обижаютъ и посягаютъ на ея драгоцѣнное существованіе.
Не только уязвленное, а… я уже не знаю, какое… въ клочки разорванное!
Куда это мужъ ушелъ? Сейчасъ видѣлъ, прошелъ въ ворота, безъ шапки…
Не знаю… Такъ… должно быть, на улицѣ постоять…
Я все-таки люблю его… Онъ меня не перевариваетъ, а я люблю… И радъ, очень радъ, что старику сейчасъ потасовку задалъ. Слѣдуетъ! Его-бы въ волостномъ правленіи положить на скамейку и выпороть… Я съ удовольствіемъ всыпалъ бы ему штукъ сто!..
Лиса… Вотъ лиса!..
Вамъ, Матрена Степановна, не подходитъ называться Матреной Степановной… Вамъ шло-бы имя — Людмила, Татьяна, и еще лучше-бы — Раиса: въ этомъ имени есть что-то райское…
Не къ чему этотъ разговоръ… (Уходитъ)
Ушла… Не везетъ… Совсѣмъ перестало везти… Чортъ знаетъ, какія женщины стали, даже модистки!.. Бывало, разъ, два — и готово, а теперь ни чорта не выходитъ… Старъ, что-ли, сталъ?
Пора ужъ угомониться… Я думаю, много погубили нашей сестры… И не стыдно?
Чего-же стыдиться? Горжусь… (Пристально посмотрѣвъ на Копейкину) Приходите часовъ въ двѣнадцать сюда…
Что вы! У меня мужъ умираетъ…
Не умретъ, — онъ сто лѣтъ будетъ умирать… Въ самомъ дѣлѣ, приходите — тряхнемъ стариной!..
Пожалуйста, не смѣйтесь… Я была очень хорошенькая… На Тверской въ фотографіи моя карточка даже висѣла…
Я не смѣюсь… Ей-Богу, серьезно… Мнѣ ваша душа нравится и вообще…
Освѣтились нѣкоторыя окна — стало совсѣмъ темно. Клочокъ неба безъ облака, и кажется звѣздъ на немъ еще больше… Городъ какъ будто бы особенно неспокоенъ: въ обычномъ шумѣ его слышны новые, необычайные звуки.
Елена, это ты? (Отбрасываетъ бутылку)
Ты меня испугалъ. (Подходя къ нему) Наши дома?
Не приходили еще… Я очень радъ, что ихъ не было, — здѣсь была безобразная исторія… Приходилъ отецъ…
Теперь мнѣ все равно, что было здѣсь и будетъ… Я обрубила. Сейчасъ ѣду.
Куда?
На югъ…
Зачѣмъ?
Нужно… Я обязана… Не спрашивай, — ничего не скажу… Надо торопиться, пока не пришли наши… Иначе не выбраться. Поѣздъ отходитъ въ 12 часовъ… Если можешь, дай мнѣ пятнадцать рублей… Я боюсь, что у меня не хватитъ…
Ты не уѣдешь…
Не будемъ ни о чемъ говорить. Все кончено… Я обрубила.
Ты не уѣдешь… Тебя не хватитъ на это… Ты вернешься съ первой станціи!
Подло удерживать меня… Ты не долженъ!.. Я дала слово ѣхать, и я обязана ѣхать… Я не могу дольше оставаться въ этой квартирѣ! (Показываетъ на окна своей квартиры)
Ты не можешь?.. Зачѣмъ-же ты помогала меня приковать къ ней? Чтобъ я одинъ задохнулся? Да?
Это было необходимо… У тебя не было другого выхода.
Вздоръ!
Надо торопиться… Мнѣ нужно взять кой-какія бумаги… (Идетъ ко крыльцу)
Постой!.. Мнѣ нужно что-то тебѣ сказать… Погоди, я сейчасъ вспомню…
Я знаю, что ты хочешь сказать… Я не люблю тебя и уѣду одна… Больше разговаривать намъ не o чемъ.
Я зналъ это, но… Какъ же это? Что-же мнѣ дѣлать?
Наши!
Ты что это, Леночка? Куда собралась?
Я на минуту… Мнѣ нужно сходить къ Гофманъ… отнести книгу…
Нѣтъ, нѣтъ, не пущу. Одиннадцатый часъ, на улицахъ тьма оборванцевъ, просто проходу нѣтъ!.. Пойдемъ ужинать… Напрасно не пошла съ нами, — было очень весело! И квартира у нихъ большая, въ семь комнатъ! (Подходя къ двери) Пойдемте!
Я сейчасъ приду, мама.
Не пущу. Не пущу! Иди домой!…
Можетъ быть, ей и въ самомъ дѣлѣ очень нужно, старуха… Гофманъ недалеко живетъ, она скоро придетъ… Только дай слово, что скоро придешь. (Обращаясь къ Артамону) Проводи ее!
Съ нимъ не пущу… Кухарку возьми…
Какія глупости! Никакихъ провожатыхъ не надо… Я одна. (Идетъ и останавливается) Забыла взять книгу.
Какую? Я принесу сейчасъ…
Я сама.
Такъ ты, смотри, не обманывай! Ужинать будемъ ждать…
Сейчасъ, сейчасъ… Ахъ, какой ты! (Толкая его въ дверь и, смѣясь, цѣлуя голову) Пошелъ, пошелъ домой… а то зацѣлую тебя до смерти!
ЕЛЕНА
(тихо).Они умрутъ… Ты будь съ ними… все время будь съ ними… Тебѣ не долго придется здѣсь быть: они умрутъ.
Ты возвратишься съ первой станціи…
Папа заводитъ часы… заводитъ часы… Надъ нимъ крыло смерти…
Ты возвратишься съ первой станціи…
Никогда… (Отходя отъ окна) Давай пятнадцать рублей…
Скорѣй… Но до поѣзда еще долго… Я успѣю… Я уже свободна!
Покуда живы они, ты не будешь свободна, гдѣ бы ты ни была!
Да… Это жестокая мысль… Отойдемъ подальше, а то насъ могутъ слышать… (Отходятъ къ скамейкѣ. Пауза) Зачѣмъ мы отошли?.. Намъ нечего говорить… Надо торопиться… Поѣздъ отходитъ въ двѣнадцать… Теперь одиннадцатый… Мама, кажется, сказала — одиннадцатый?.. Я ѣду на югъ… Ты не бросай ихъ… Ты… Я, можетъ быть, тебѣ напишу… (Опять подбѣгаетъ къ окну) Папа все еще заводитъ часы!.. Какъ долго онъ заводитъ ихъ сегодня!.. Почему такъ долго?.. Мама уже въ капотѣ… Удивительно скоро она надѣваетъ капотъ! (Подходя къ Артамону) Въ каждое воскресенье папѣ коробку конфектъ… Я могла только ему давать коробку конфектъ въ каждое воскресенье. Артамонъ!.. (Пауза) Артамонъ, скажи мнѣ что-нибудь! Давай сядемъ… сядемъ… поговоримъ… (Садятся Пауза) Говори… Намъ надо что-то такое сказать… Отъ тебя пахнетъ водкой… Ты опять пилъ водку?
Сегодня случится что-нибудь… А если не случится, я никогда не уйду отсюда…
О чемъ ты говоришь?
Когда я не зналъ тебя, у меня были тяжелыя мысли… И когда я узналъ тебя, мысли эти стали легкими и свѣтлыми… Онѣ не были тяжелы мнѣ… Теперь онѣ опять дѣлаются тяжелыми, и онѣ раздавятъ меня.
Я не понимаю хорошо, о чемъ ты говоришь… Тебѣ надо сдѣлаться человѣкомъ, надо научиться работать. Я говорю пошлости… Не слушай… Тебѣ подскажетъ сердце, что надо дѣлать. Я вѣрю въ твое сердце. Ты человѣкъ большой любви…
Ты ѣдешь по Курской дорогѣ?
По Курской… Я уже забыла, что ѣду… Черезъ два дня я на югѣ… Увижу море… Я никогда не видала моря… Оно мнѣ представляется грознымъ. Какъ жаль, что это все такъ выходитъ… Мы — друзья и враги… Все равно… (Подбѣгаетъ къ окну) Должно быть, часы испортились… Папа все еще заводитъ ихъ. Когда я была маленькой, я пугалась, какъ били они по ночамъ… уходила спать къ мамѣ… Но теперь этого нѣтъ… есть только будущее. Я вѣрю, вѣрю, Артамонъ! Если придется мнѣ умереть, я умру безъ страха… (Отбѣгая отъ окна) Мама подошла къ окну… Должно быть, услыхала мой голосъ. Скорѣе… Скорѣе… (Бѣжитъ къ воротамъ и останавливается) Копейкинъ… Я не простилась съ нимъ… Надо его повидать. (Вбѣгаетъ на крыльцо и задумывается, взявшись за ручку двери) Можно и не видать…
Елена, я сейчасъ караулъ закричу на весь городъ… Въ Богородскѣ будетъ слышно!..
Глупости… Надо идти. (Спускается съ крыльца) Теперь ужъ пора.
Ты уйдешь, я пойду и убью отца своего.
Что за вздоръ?
Если бы не онъ, ты не ушла бы отъ меня. Онъ сдѣлалъ меня ненужнымъ тебѣ… Онъ… только онъ. Я лишній вездѣ, гдѣ честно, свято и тепло… Да есть ли это? Есть ли? Елена, гдѣ это все хорошее, о чемъ мы съ тобой говорили? Что душу живило, въ восторгъ приводило?.. Вѣдь мнѣ землю хотѣлось порой цѣловать!.. Гдѣ оно? Нѣтъ, ничего нѣтъ… обманъ одинъ… Тьма, кругомъ тьма!.. Потомъ другимъ будетъ лучше… А я хочу, чтобы мнѣ было лучше!.. Я закричу сейчасъ… Ей-Богу, Елена, закричу!.. Не могу я жизни переносить… не могу!..
Тише… тише… не надо такъ громко… Теперь о томъ, что было, поздно говорить… Вѣрь, какъ я… Прощай!..
Не вѣрю… Ничему не вѣрю… Все обманъ, все иллюзія… Не уходи, ради Бога, не уходи! Ты пойми, я хочу, чтобы мнѣ было лучше!
Я не знаю, о чемъ мы говоримъ… Все это не нужно, все лишнее… Я обрубила… я обрубила. (Быстро уходитъ)
Погоди… Я понялъ, что я хочу сказать. Погоди.
Кто-нибудь подите сюда!.. Человѣкъ скончался! Мужъ умеръ!.. Батюшки! (Падая на подоконникъ, въ слезахъ) Родимые!.. Кто-нибудь подите сюда!
Папочка… Папочка… Папочка!
Идетъ?