Статья о новом королевстве Италии
правитьЛишь только Голландия успела получить себе пансионера от мощной руки Наполеоновой, как вдруг Италия сделалась жертвою властолюбия. Было объявлено, что Иосиф Бонапарте — об отъезде которого в Милан возвещено Европе с такой торжественностью — отказался от власти самодержавной; мы знаем уже, какое непреодолимое отвращение имеет от нее вся Наполеонова фамилия. По смиренному отречению Иосифа можно было догадываться, что сам Наполеон согласится обременить себя еще одною короною, и не захочет лишить Италию единственного человека, которого консульта в Лионе признала способным обладать наследством Астольфов и Дезидериев. Многие утверждают даже, что французские и итальянские журналы не объявили бы решительным образом о предполагаемом короновании Иосифа в Милане, если бы сам Наполеон не находил нужными сих околичностей для постепенного открытия своих намерений, и если бы он не видел выгод своих в провозглашении себя королем Италии уже в то время, когда Европа привыкла бы почитать Иосифа будущим королем Ломбардии.
Не хотим думать, чтобы государи европейские, следуя взорами за г-м Бонапарте, удачно и беспрепятственно совершающим блестящие свои подвиги, начали спорить с ним о значении слов, и потребовали от него объяснения, что он разумеет чрез наименование королевство Италии, которым ему угодно было назвать прежнюю Ломбардию? Предположим на час, будто г. Бонапарте отвечал бы, что новая монархия под именем королевства Италии значит тоже, что прежняя республика Итальянская; тогда можно было бы сказать ему, что в таком случае надлежало бы назвать ее королевством Итальянским (Royaume Italien), а не королевством Италии (Royaume d’Italie); ибо это не есть одно и то же. Но государи не занимаются грамматикою. Известно, что один ритор, рассуждая с императором Адрияном о грамматике, должен был замолчать, и после признался друзьям своим, что не надобно оспоривать такого человека, который имеет в своем распоряжении тридцать легионов. Может быть, и г. Бонапарте имеет такие же права господствовать над словами и действиями.
Надлежит решить вопросы гораздо важнейшие, которыми без сомнения займутся кабинеты европейские. В каком отношении король Италии состоять будет к прочим государствам полуострова? Он показал уже опыт ленного правления, дав княжеству Пиомбинскому нового государя, вассала Франции. Будет ли он требовать дани от младенчествующего короля этрурийского, который равным образом ему обязан своим достоинством? Будет ли он, в качестве преемника Мартелей, обратно требовать себе того, что Пепин подарил папе Стефану, и таким образом, сделавшись государем наследия Св. Петра, присвоит ли себе право на завладение королевством обеих Сицилий, от которого папы еще не отказались? Не станем в истории отыскивать прав на все сии предполагаемые требования, а скажем только, что обладатель пространных земель, от берегов Адижа до залива Специи, соединенных с империею, простирающейся от Рейна до гор Пиренейских и от океана до Средиземного моря, не захочет ли считать своими подданными тех государей, которых владения заняты французскими войсками, которым не дает воли входить в подробности внутреннего управления, отставляя от службы их министров и генералов, и которых наконец он явно оскорбляет, не уважая мнения Европы?
История возвестит потомству, каким образом постепенно ослабевали старинные правила, которыми прежде кабинеты руководствовались. История сохранила нам описание происшествий, ознаменовавших конец семнадцатого столетия, когда вся Европа вооружилась, чтобы не допустить внука Людовика XIV до трона, который принадлежал ему по праву наследства; она же скажет, как в начале девятнадцатого века г. Бонапарте объявил себя королем Италии, узаконил порядок наследования сей новой монархии, дал ей конституцию, не спросясь государей, которые принимают великое учестие в столь важных переменах. Нет сомнения, что г. Бонапарте о короне Италии скажет то же самое, что сказал он о присоединении Пьемонта ко Франции: «Это безделица! Этого надобно было давно ожидать!». Но государи Европы, которые в самом деле должны ежедневно ожидать новых покушений от г-на Бонапарте, сочтут ли сие присвоение оправданием будущего его поведения?
Да будет нам позволено сказать еще несколько слов о чудесном феномене в политическом мире и о непонятном бездействии тех, которых г. Бонапарте назначает быть жертвами своего честолюбия. Европа наполнена слухами о новых затеях и о нелепых речах, которые г. Бонапарте заставляет говорить перед собою своих министров и государственных советников, и в которых ясно обнаруживаются гигантские виды ненасытного честолюбия; несмотря на то, государи с равнодушием слушают голос, угрожающий им бедствиями! Наполеон велит ставить себя выше Александра Македонского и Карла Великого. В самом деле его возвышение чудеснее всех завоеваний, которыми сии велики люди прославились! Александр и Карл Великий сражались до тех пор, пока не истребили всех своих соперников; оба они не имели равного себе ни в могуществе, ни в величии. Г. Бонапарте старается то же сделать, и не скрывает своих намерений.
Не можем укорять министра Талейрана, что он г-на Бонапарте поставил выше Александра Македонского и Карла Великого; он говорит то, что ему было приказано. Наполеону хочется превзойти Александра и Карла; Талейрану оставалось повиноваться воли своего государя, однако ж ему не надлежало рассказывать небылицы насчет великих людей, с которыми сравнивает г-на Бонапарте. Министр утверждает, что геройская мысль о наследственной власти никогда не входила в голову Александра; между тем, как всем известно, что в Македонии было правление наследственное, и что Александр, заступив место отца своего Филиппа, без сомнения, не хвастаясь геройством, мог иметь понятие о власти наследственной. Если сей завоеватель не заботился о наследниках обширной своей империи, это значило, что ему хотелось иметь другого Александра своим преемником. Г-н Бонапарте предполагает начать новую династию; Александр желал лучше со славою окончить старую — а в этом есть великая разница. Александр сам покорял государства; г. Бонапарте присваивает себе уже покоренные — вот в чем состоит выгода сего последнего; но Талейран не заметил ее.
Упреки г-на Талейрана против Александра и Карла Великого также неосновательны, когда он обвиняет их в том, будто они предали империи свои на жертву безначалию. Мы сказали выше, что Александр не мог найти детей законных, естественных или усыновленных, которые были бы достойны занять престол македонский. Что принадлежит до Карла Великого, всем известно, что он вручил сыну своему империю, им основанную. Если по причине слабости его преемника империя потерпела бедствие, в том винить должно не Карла, но естественные препятствия, часто встречающиеся при основании новых династий и при намерениях удержать за собою обширные завоевания.
Статья о новом королевстве Италии: [О переименовании Наполеоном I Ломбардии в королевство Италии]: (Из Англ. вед.) // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 21, N 10. — С. 143-149.