(1874 г. стр. 20).
Дорогой другъ! Вы прислали мнѣ изданный въ Лейпцигѣ трактатъ профессора Чермака «о гипнотизмѣ» и просили меня сдѣлать нѣсколько замѣчаній на его критику наблюденій профессора Крукса, въ которой онъ Крукса, Уаллеса, меня и другихъ старается исключить изъ списка естествоиспытателей. Охотно исполняю ваше желаніе — не потому чтобы я считалъ необходимымъ отражать горячіе нападки невѣжества, а потому что уже съ нѣкотораго времени я имѣлъ намѣреніе свободно высказаться о моихъ опытахъ, точнѣе обозначить мою точку зрѣнія. Весьма поучительно, но вмѣстѣ съ тѣмъ и грустно видѣть, какъ во имя «точной науки» и «истиннаго просвѣщенія» отказываются отъ расширенія области нашихъ знаній и вращаются въ ложномъ кругѣ. Такъ говорятъ: «достойны вѣры только отчеты трезвыхъ естествоиспытателей»; естествоиспытатель же, какъ бы онъ ни былъ даровитъ, тотчасъ перестаетъ быть трезвымъ, какъ скоро рѣшается проникнуть въ ту область, которой коснулись опыты Крукса, и его отчеты теряютъ достовѣрность, — или: «Круксъ, Уаллесъ и другіе всегда наблюдаютъ не точно», какъ скоро пускаются въ эту область; между тѣмъ какъ до того и послѣ они были и остаются точными наблюдателями. Не приходится ли послѣ того воскликнуть вмѣстѣ съ Круксомъ: «тѣмъ хуже для фактовъ?» И эти люди, говорящіе отъ имени науки, совершенно забываютъ, что они перестаютъ говорить научно, когда дѣло идетъ объ этомъ предметѣ. Положительная наука переходитъ отъ извѣстнаго къ неизвѣстному; здѣсь ей хотятъ предписать обратный путь. Наука еще далеко не знаетъ, чтó возможно и чтó невозможно, — даже устами г. Чермака, она заявляетъ свое невѣдѣніе о многихъ предметахъ, а между тѣмъ говорятъ «о несуществованіи» фактовъ, потому что они «невозможны». «Невозможными» они кажутся тѣмъ, которые въ своемъ умничаньи воображаютъ, что они твердо установили понятіе о томъ, чтó абсолютно невозможно. Уаллесъ, Круксъ и другіе могутъ быть совершенно спокойны въ сознаніи, что они ни на іоту не стали менѣе естествоиспытателями отъ того, что ихъ наблюденія подверглись ненаучнымъ критикамъ; они могутъ смѣло утверждать, что ихъ методъ строго наученъ: они наблюдали безъ предвзятаго мнѣнія и сообщили результаты своихъ наблюденій. При этомъ они не поступали такъ, какъ позволилъ себѣ поступить г. Чермакъ: они не считали себя вправѣ, какъ онъ, «оставить многое на долгое время не открытымъ, можетъ быть даже ко вреду человѣчества», и сообщили то, что имъ казалось фактически вѣрнымъ. Могли-ли эти наблюденія быть тотчасъ объяснены — объ этомъ Уаллесъ, Круксъ и другіе пока не заботились, хорошо сознавая ограниченность современныхъ знаній; эти ученые не думаютъ, какъ Чермакъ и комп., что всегда легко отличить возможное отъ невозможнаго. Если кто-нибудь въ наукѣ ставитъ гипотезу, то мы вправѣ принять ее или отвергнуть; но отвергаютъ обыкновенно предлагаемую гипотезу лишь тогда, когда вмѣсто нея могутъ выставить другую, болѣе удачную. Если же сообщаются факты, то наблюдатель-противникъ обязанъ указать новыми наблюденіями, что эти факты не суть факты, т. е. что наблюденіе ошибочно; такъ обыкновенно и поступаютъ; но не тогда, когда фактъ принадлежитъ къ категоріи наблюденныхъ Круксомъ: тогда нѣкоторые люди науки, которыхъ конечная цѣль должна бы быть отысканіе истины, позволяютъ себѣ говорить, что они вовсе и не желаютъ наблюдать. Такъ поступили Шэрпи, Стоксъ и другіе (см. книгу «Спиритуализмъ и наука»). Съ этими фактами обошелся весьма своеобразно и г. Чермакъ передъ своей аудиторіей. Ему нельзя было отрицать реальность показаній динамометра, и потому онъ это принимаетъ какъ фактъ «на одномъ лишь свидѣтельствѣ Крукса», но не хочетъ ихъ приписать дѣйствію особенной силы, исходящей изъ медіума. Его слушатели должны были легко согласиться съ его мнѣніемъ, такъ какъ лекторъ представилъ имъ единичный, на первый взглядъ мало поразительный фактъ и не привелъ никакихъ подробностей, необходимыхъ для его обсужденія. Если-бы г. Чермакъ былъ послѣдователенъ, то онъ долженъ былъ бы принять и другіе наблюденные Круксомъ факты «на одномъ лишь его свидѣтельствѣ». Между ними достаточно такихъ, которые, даже безъ принятія во вниманіе мелкихъ подробностей, поразительны и исключаютъ возможность «неточнаго наблюденія». Даже профанъ въ наукѣ можетъ легко рѣшить, научный-ли это методъ — выбирать и приводить только то, что легко можетъ быть оспорено и объяснено въ смыслѣ предвзятаго мнѣнія.
Такъ какъ явленія, описанныя Круксомъ, происходятъ только въ присутствіи извѣстныхъ лицъ и это согласно съ свидѣтельствомъ другихъ наблюдателей, то весьма вѣроятно, что присутствіе такихъ лицъ необходимо для вызова явленій. Далѣе, такъ какъ эти лица находились въ такомъ положеніи, что для нихъ было невозможно вызвать явленія какимъ-либо обыкновеннымъ физическимъ способомъ (и эта невозможность должна быть принята какъ фактъ на основаніи свидѣтельства Крукса), то по необходимости надо придти къ тому заключенію, къ которому пришелъ Круксъ. Я повторю вмѣстѣ съ нимъ: «идите и испытывайте, и если вы установите извѣстный фактъ, то говорите о немъ безбоязненно, по долгу чести!»
Съ сочиненіями по этому предмету Чермакъ обращается не лучше, чѣмъ съ фактами. Въ письмѣ Гёггинса онъ видитъ не болѣе какъ «выраженное въ деликатныхъ словахъ, но рѣшительное отрицаніе согласія своего мнѣнія съ Круксомъ». Но Круксъ не выражалъ никакихъ «мнѣній»; онъ только старался констатировать факты и Гёггинсъ[1]), на сколько онъ самъ могъ ихъ наблюдать, находитъ ихъ описаніе правильнымъ. Гёггинсъ и для Чермака — научный авторитетъ; но хотя Гёггинсъ находитъ, «что эти опыты указываютъ на крайнюю необходимость дальнѣйшаго изслѣдованія», тѣмъ не менѣе «строгая наука» («строгая» конечно только въ смыслѣ понимаемомъ г. Чермакомъ) вовсе не признаетъ даже существованія этихъ фактовъ. Часто я слышалъ, какъ такая «строгая наука» желаетъ признать реальность явленій только тогда, когда они произойдутъ при тѣхъ условіяхъ, при которыхъ они не происходятъ. Такая «строгая наука» явно противорѣчитъ здравому смыслу! Я не буду болѣе останавливаться на этомъ; не разъ уже говорено о томъ, что такой методъ не наученъ и не логиченъ; но на это указаніе всегда очень мало обращали вниманія, — не обратятъ вниманія и на мои слова. Было бы даже безполезно далѣе распространяться объ этомъ: одни, число которыхъ дѣйствительно ограничено, ясно видятъ всю нелогичность такихъ дѣйствій; другіе, составляющіе большинство, непоколебимы въ своемъ упрямствѣ и самодовольствѣ, а профессора Чермака, лекціи котораго побудили меня написать свои мысли, нѣтъ уже въ живыхъ.
Было бы также безполезно, если бы я захотѣлъ описывать всѣ мои собственные опыты. Я прошелъ тотъ же путь, какъ и многіе другіе. То, что я теперь признаю какъ фактъ, казалось мнѣ прежде невозможнымъ. Но такъ какъ я не могъ по совѣсти утверждать, что все, что мнѣ кажется невозможнымъ, въ дѣйствительности невозможно, то я находилъ не только позволительнымъ, но даже необходимымъ воспользоваться представлявшимися мнѣ случаями наблюдать; здѣсь, какъ и вообще въ естественныхъ наукахъ, я считалъ для себя убѣдительными одни лишь факты, и эти факты были убѣдительны — по крайней мѣрѣ для меня.
Круксъ не только наблюдалъ, но и экспериментировалъ; онъ старался вызвать явленія такого рода и при такихъ условіяхъ, чтобы было возможно убѣдительно ихъ описать. Убѣдить удалось ему только немногихъ, — не потому, чтобы родъ явленій и условія были дурно выбраны, а потому лишь, что лица, о которыхъ я говорилъ вначалѣ, вращаются въ ложномъ кругѣ и ни чѣмъ не могутъ быть убѣждены.
Разумѣется Круксъ со временемъ найдетъ лучшія и болѣе точныя условія, и придетъ время, когда истина пробьетъ себѣ путь; теперь же эти лучшія и болѣе точныя условія помогли бы ему также мало, какъ и выбранныя имъ въ настоящее время. Я, съ своей стороны, большею частью не экспериментировалъ, а только наблюдалъ (понимая послѣднее слово въ самомъ обширномъ смыслѣ); я старался убѣдиться прежде всего самъ. Убѣжденіе мое росло постепенно; мало по малу я долженъ былъ признать реальность цѣлаго ряда явленій. Излишне описывать эти факты. Я могу ограничиться замѣчаніемъ, что они аналогичны и не менѣе поразительны описанныхъ Уаллесомъ, Круксомъ, Варлеемъ[2]) и другими! Условія, при которыхъ я ихъ наблюдалъ, исключаютъ для меня лично всякую возможность заблужденія, и я считаю себя вправѣ съ полнымъ убѣжденіемъ сказать, что это факты дѣйствительные, а не продуктъ неточнаго наблюденія.
Единственные опыты, произведенные мною съ динамометромъ — достаточно и безошибочно описаны уже другими (см. «Спиритуализмъ и наука», стр. 25, 29), и я долженъ только прибавить, что выраженіе «измѣненіе вѣса» не вполнѣ точно и поэтому неудобно. Никто изъ насъ не подразумѣвалъ измѣненія тяготѣнія; выражаясь такъ, мы понимали «измѣненій указаній инструмента», которое вызывалось силой, дѣйствующей на ряду съ силой тяжести. Эта сила дѣйствовала то въ одномъ направленіи съ тяжестью и слагалась съ ней, то въ направленіи противоположномъ, и тогда было уменьшеніе показаній инструмента. Что-же касается до источника этой силы, то я вмѣстѣ съ Круксомъ полагаю возможнымъ принять, что она исходитъ изъ вѣсомой матеріи тѣла медіума. Здѣсь, какъ и вездѣ, не слѣдуетъ думать о возникновеніи силы безъ расходованія энергіи — слѣдовательно, возникновенія чего-либо изъ ничего: здѣсь только перенесеніе силъ съ одного матеріальнаго тѣла на другое. Причина этого перенесенія должна быть еще найдена. Этимъ же самымъ перенесеніемъ силъ должно быть объяснено также свободное движеніе массъ, которое не разъ наблюдалось. И здѣсь, и тамъ не всегда необходимо непосредственное прикосновеніе медіума къ предмету. Я разскажу два поразительныхъ случая, которые я наблюдалъ въ присутствіи Юма.
Засѣданіе происходило въ моей квартирѣ, въ моемъ кабинетѣ; поэтому я могъ положительно знать, что не было сдѣлано никакихъ механическихъ или другихъ приготовленій; всѣ присутствовавшіе были мнѣ знакомы; общество сидѣло за 4-хъ-угольнымъ столомъ, покрытымъ короткою шерстяною скатертью; на немъ во время происшедшихъ явленій горѣли двѣ свѣчки (стеариновыя). Кромѣ сидящихъ за столомъ никого въ комнатѣ болѣе не было.
Послѣ разныхъ незначительныхъ явленій, которыхъ я описывать не стану, вдругъ двинулось большое, тяжелое кресло, снабженное катушками и стоявшее въ сторонѣ отъ насъ. Кресло это находилось передъ моимъ большимъ письменнымъ столомъ, на разстояніи около 1½ до 2 метровъ отъ другаго меньшаго стола, за которымъ сидѣло наше общество. Двѣ переднія ножки кресла, къ которому никто не прикасался и не могъ прикасаться, поднялись нѣсколько вверхъ и, въ такомъ наклонномъ положеніи, кресло толчками покатилось но прямой линіи къ нашему столу; придвинувшись вплотную къ столу, оно сдѣлало еще нѣсколько неправильныхъ движеній и затѣмъ остановилось, занявъ свободное мѣсто между Юмомъ и другимъ господиномъ, почти на углу нашего стола.
Немного погодя, Юмъ взялъ со стола стоявшій на немъ колокольчикъ и подержалъ его на нѣкоторомъ разстояніи отъ края стола и немного ниже уровня столешницы. Колокольчикъ и рука Юма были освѣщены свѣтомъ свѣчекъ. Спустя нѣсколько секундъ, Юмъ отнялъ руку, и колокольчикъ остался свободно висящимъ въ воздухѣ, не прикасаясь ни къ столу, ни къ ковру, ни къ чему-либо другому. Господинъ, между которымъ и Юмомъ стояло кресло, могъ совершенно близко наблюдать за висящимъ въ воздухѣ колокольчикомъ. Замѣчу, что этотъ господинъ былъ хорошо извѣстный русской публикѣ пожилой ученый и литераторъ[3]); съ Юмомъ онъ не задолго до того познакомился у меня, желая воспользоваться случаемъ видѣть странныя явленія. Я сидѣлъ на противуположной сторонѣ стола; въ то время, какъ колокольчикъ висѣлъ въ воздухѣ, я всталъ и черезъ столъ совершенно ясно видѣлъ верхнюю часть колокольчика. Вскорѣ послѣ того колокольчикъ упалъ на колѣни Юма, но вслѣдъ затѣмъ опять поднялся въ воздухъ безъ всякаго къ нему прикосновенія, и послѣ того спустился на ручку кресла, гдѣ и остался. Во все это время колокольчикъ не выходилъ изъ ярко освѣщеннаго пространства. Руки Юма и другихъ присутствовавшихъ, а также всѣ предметы находились на нѣкоторомъ разстояніи отъ висящаго въ воздухѣ колокольчика.
Эти явленія аналогичны описаннымъ Круксомъ: свободно висящій въ воздухѣ колокольчикъ соотвѣтствуетъ летающему по воздуху и играющему аккордеону, а движеніе стоящаго далеко отъ медіума кресла аналогично движенію висящей на динамометрѣ доски, безъ прикосновенія къ ней медіума.
На дѣлаемое часто замѣчаніе, что подобныя явленія происходятъ исключительно въ присутствіи Юма, и на вопросъ, по какой это причинѣ? — я долженъ отвѣтить, что имѣлъ случай наблюдать аналогичные, хотя менѣе рѣзкіе, но не менѣе поразительные факты и въ присутствіи другихъ лицъ, а именно въ присутствіи моихъ знакомыхъ, не профессіональныхъ медіумовъ.
Мнѣ конечно возразятъ, что все, что я видѣлъ и старался добросовѣстно описать — «невозможно». Я предоставляю каждому вѣрить мнѣ или нѣтъ; я даже удивился бы, если-бы моему отчету такъ тотчасъ и повѣрили; но я самъ совершенно убѣжденъ, что все мною описанное фактически вѣрно и поэтому возможно. Реальность этихъ явленій для меня точно также доказана, какъ каждая химическая реакція; главное различіе состоитъ въ томъ, что въ послѣднемъ случаѣ мы въ состояніи произвольно вызывать явленія и болѣе или менѣе знаемъ необходимыя для того условія; большая же часть обстоятельствъ, обусловливающихъ возникновеніе медіумическихъ явленій, намъ до поры до времени неизвѣстна. Однако-жъ слѣдуетъ помнить, что естествоиспытателямъ не разъ приходилось наблюдать явленія природы, реальность которыхъ была внѣ всякаго сомнѣнія, но ближайшія условія которыхъ вначалѣ не были извѣстны и только впослѣдствіи были хорошо узнаны. Отысканіе этихъ условій даетъ обыкновенно возможность произвольно вызывать явленія.
Въ подобныхъ случаяхъ — а въ особенности, когда имѣются согласныя между собою описанія нѣсколькихъ наблюдателей, извѣстныхъ за добросовѣстныхъ и дѣльныхъ — сомнѣній обыкновенно не высказывается вовсе и реальность явленій принимается молча; даже если подобное описаніе сдѣлано однимъ только такимъ лицомъ, то вообще считаютъ по меньшей мѣрѣ стоющимъ труда провѣрить и прослѣдить далѣе такое наблюденіе. Почему же въ данномъ случаѣ поступаютъ иначе? Почему, подобно тому какъ Чермакъ съ письмомъ Геггинса — стараются даже извращать смыслъ тѣхъ сообщеній, которыя должны бы вести къ новымъ наблюденіямъ?
Кстати замѣчу, что упреки, дѣлаемые ученымъ касательно изслѣдованія медіумическихъ явленій не совсѣмъ основательны. По отношенію къ этому изслѣдованію я раздѣлю естествоиспытателей на четыре главныя категоріи. Первая категорія, къ которой принадлежатъ Чермакъ, Гёксли, Тиндалль, Стоксъ, Шэрпи, докторъ Томсонъ и другіе — ничего не желаетъ о нихъ знать. Какъ я уже старался показать выше, эти господа поступаютъ не научно, а иногда едва-ли логично; но пока они bona fide (съ спокойной совѣстью) остаются въ неосновательномъ и, съ научной точки зрѣнія, ничѣмъ неоправдываемомъ убѣжденіи, что имъ дозволено отрицать a priori, до тѣхъ поръ нельзя отъ нихъ и требовать, чтобы они дѣлали наблюденія. Ко второй и, къ счастью, незначительной по числу категоріи принадлежатъ люди хорошо и достаточно видѣвшіе, чтобы не находить возможности болѣе отрицать реальность явленій, но не имѣющіе мужества слѣдовать долгу чести и заявить о видѣнномъ. Для нихъ нѣтъ извиненія. Третья категорія, самая многочисленная, заключаетъ въ себѣ лицъ, твердо стоящихъ на почвѣ науки, но не дѣлающихъ наблюденій надъ медіумическими явленіями. Для нихъ до сихъ поръ только не представлялось случая для ознакомленія съ этими явленіями и не было побужденія ими заняться; различныя, мелькомъ слышанныя извѣстія и противорѣчивыя сужденія не могли ихъ къ этому подвигнуть: имъ время дорого, и они, работая на положительной твердой научной почвѣ, не могутъ имъ жертвовать для самостоятельныхъ поисковъ за случаями для наблюденія. Они не заслуживаютъ упрековъ, и если обстоятельства дозволяютъ имъ наблюдать, то они вступаютъ во 2-ю или 4-ю категорію. Эта четвертая и, къ сожалѣнію, числомъ весьма незначительная категорія состоитъ изъ людей, убѣдившихся въ реальности явленій и осмѣливающихся о томъ говорить публично. Отъ нихъ можно ожидать строго научныхъ доказательствъ и опытовъ. Они обязаны это сдѣлать — и сдѣлаютъ, когда обстоятельства дозволятъ; каждый компетентный въ этомъ дѣлѣ человѣкъ знаетъ, однако же, какъ рѣдко можно — и какъ трудно найти случай методически и научно изслѣдовать эти явленія. Здѣсь дѣло заключается не только въ пріобрѣтеніи собственнаго личнаго убѣжденія, но и въ подведеніи явленій подъ такія условія, которыя могутъ быть доказательны и для другихъ. Но если это и удается, то что ожидаетъ смѣльчака? Примѣры Крукса, Гера и другихъ для насъ достаточно поучительны. Тѣмъ болѣе должны мы быть благодарны первому изъ нихъ, этому заслуженному современному наблюдателю и съ довѣріемъ ожидать отъ него новыхъ опытовъ и отчетовъ. Большая часть естествоиспытателей послѣдней категоріи могутъ сказать своимъ товарищамъ словами Уаллеса: «мы чувствуемъ себя на столько твердо сознающими истинность и объективность этихъ явленій, что спокойно можемъ ожидать вердикта каждаго ученаго, желающаго найдти истину»; мы знаемъ, что каждый изслѣдователь, который серьезно и добросовѣстно займется этимъ предметомъ, необходимо придетъ къ тому же убѣжденію, какъ мы.
Этимъ я заканчиваю письмо, и предоставляю вамъ, дорогой другъ, поступить съ нимъ такъ, какъ вы найдете полезнымъ въ интересахъ истины.
Преданный вамъ А. Бутлеровъ.
17/29 Ноября, 1873 г.
С.-Петербургъ.
