Статьи по истории и философии (Новиков)

Статьи по истории и философии
автор Николай Иванович Новиков

Опубл.: 1781. Источник: az.lib.ru • [«О великости духа русских людей»]
[О научных сочинениях в России]
[Скифская история]
[Артемон Матвеев]
[«О высоком человеческом достоянии»]
О достоинстве человека в отношениях к богу и миру
Истины
О добродетели
[«Нравоучение как практическое наставление»]
[«Причина всех заблуждений человеческих есть невежество, а совершенства знание»]
О главных причинах, относящихся к приращению художеств и наук
О торговле вообще
[О несправедливости рабовладения]

Н. И. Новиков

Статьи по истории и философии

Воспроизводится по изданию: Н. И. Новиков. Избранные сочинения. М.; Л. 1951.

Электронная публикация — РВБ, 2005.

Содержание

[«О великости духа русских людей»]

[О научных сочинениях в России]

[Скифская история]

[Артемон Матвеев]

[«О высоком человеческом достоянии»]

О достоинстве человека в отношениях к богу и миру

Истины

О добродетели

[«Нравоучение как практическое наставление»]

[«Причина всех заблуждений человеческих есть невежество, а совершенства знание»]

О главных причинах, относящихся к приращению художеств и наук

О торговле вообще

[О несправедливости рабовладения]

[«О ВЕЛИКОСТИ ДУХА РУССКИХ ЛЮДЕЙ»]

Благосклонное принятие от общества некоторых маловажных моих сочинений ободрило меня и было поощрением к важнейшим трудам. В нынешний, 1773 год увидят читатели мои ежемесячное издание под заглавием «Древния российския вивлиофики»; и когда приняты были благосклонно собственные мои творения, то в рассуждении вещества, сие издание наполняющего, почти не сомневаюсь я о благосклонном оного принятии.

Не все у нас еще, слава богу! заражены Франциею; но есть много и таких, которые с великим любопытством читать будут описания некоторых обрядов, в сожитии предков наших употреблявшихся; с неменьшим удовольствием увидят некое начертание нравов их и обычаев и с восхищением познают великость духа их, украшенного простотою. Полезно знать нравы, обычаи и обряды древних чужеземских народов; но гораздо полезнее иметь сведение о своих прародителях; похвально любить и отдавать справедливость достоинствам иностранных; но стыдно презирать своих соотечественников, а еще паче и гнушаться оными. Напоенные сенским воздухом, сограждане наши станут, может быть, пересмехать суеверие и простоту, или по их глупость, наших праотцев: но одни ли россияне подвержены были сему пороку? — Пусть припомнят господа наши полуфранцузы день святого Варфоломея: тогда не должно будет удивляться, что у нас некоторые частные люди от суеверия пострадали. Но я прекращу сие, дабы не навлечь на себя гнева сих подражателей клеветы А* де Ш.**

К тебе обращаюсь я, любитель российских древностей; для твоего удовольствия и познания предприял я сей труд; ты можешь собрать с сего полезные плоды и употребить их в свою пользу. Не взирай на молодых кощунов, ненавидящих свое отечество; они и самые добродетели предков наших пересмехают и презирают. Впрочем, я уведомил уже тебя известием, в «Ведомостях» напечатанным, о порядке сего издания; что ж касается до вещества, которым наполнено будет сие издание, то сие показует заглавие сея книги.

Остается мне просить благосклонных моих читателей о вспомоществовании мне в сем издании: ибо хотя я уже и имею много разных любопытства достойных списков для наполнения сего издания, но, может быть, у охотников хранятся еще достойнейшие оных. И так, если соблаговолишь ты, любезный читатель, учинить мне сие вспоможение, то сообщи таковую книгу к переплетчику Миллеру, а я, списав оную, возвращу вам в целости, с засвидетельствованием моея благодарности.

Ее императорское величество всемилостивейшая наша матерь и государыня, пекущаяся о просвещении нашем, и в сем случае первая соизволила ободрить меня самым делом, указав сообщить мне из вивлиофики ее книгу, содержащую множество редких писаний. В самом начале сего моего труда сия книга принесла мне великую пользу: ибо я находил в ней то, что пропущено во многих списках.

Наконец, если усмотришь ты, благосклонный читатель, какие погрешности мои или недостатки, в сем издании легко быть могущие: то упусти мне оные, памятуя, что в начале своем ничто не может быть совершенно.

[О НАУЧНЫХ СОЧИНЕНИЯХ В РОССИИ]

Получа сей список от г. коллежского асессора Петра Кирилловича Хлебникова, нашел я его весьма достойным напечатания как для сохранения самого сего списка, так и для удержания в памяти имен некоторых бывших городов, урочищ и прочих достопамятных известий, в сей книге находящихся, а паче всего для обличения несправедливого мнения тех людей, которые думали и писали, что до времен Петра Великого Россия не имела никаких книг окроме церковных, да и то будто только служебных. Предприяв издать во свет сей список, но не утверждался на одном мною полученном, я старался отыскивать другие и нашел в библиотеке императорской Академии наук два списка, один старинным, а другой новым письмом писанные; у одного из оных не находится заглавия и до пятидесяти страниц начала, а другой под заглавием: «Описания Московского государства», но оба весьма неисправно переписанные. Потом получил я еще из Москвы три таковые же списка, старанием моего друга отысканные: первые два из библиотеки покойного Александра Григорьевича Сабакина, а третий, исправнейший всех, список, на котором подписано: «Список со списка, находящегося в патриаршей ризнице». Прочитав все оные списки, нашел я, что полученный мною от г. Хлебникова список старее всех, и потому решился я издавать по оному, исправив только против других находившиеся в нем описки и погрешности. При сем списке находящееся предисловие показывает, что сия книга была в трех частях; и если не ошибаюсь, то вторую часть оныя отыскал я под названием «Поверстныя книги», которую принял я намерение в свет издать в непродолжительном времени. Что ж касается до третьей части, содержащей в себе описание, в которых городах находились бояре или окольничие и проч., то по сие время нигде еще оныя отыскать я не мог. В некоторых местах не находится наименования речек, а в других одни реки двумя наименованиями означены; но я оставлял оные погрешности точно так, как находятся в списках, опасаясь, чтобы поправками не погрешить более самого переписчика.

[СКИФСКАЯ ИСТОРИЯ]

К ЧИТАТЕЛЮ

Скифская история, издаваемая ныне мною во свет, давно уже известна всем упражняющимся в российской истории и любителям ее. Она сочинена стольником Лызловым в 1692 годе и состоит в трех частях: 1) содержит в себе историю скифских народов и оканчивается взятьем царства Астраханского под Российскую державу; 2) содержит историю о Перекопской, или Крымской, орде и царех их, о Магомете и законе, от него вымышленном, и оканчивается историею турецких султанов; 3) и последняя часть есть перевод с польского языка в 1687 годе и содержит в себе известие о дворе турецких султанов и пребывании их в Константинополе. Кажется, что нет нужды выхвалять труд сочинителев: ибо оный давно уже писателями российской истории похвален и уважаем. Что же касается до издания сея книги, то учинено оное с наилучшего списка из всех тех, которые я имел и которые мне видеть случилось. Сей список находится в Москве в патриаршей книгохранительнице, написанный изрядным и чистым старинным почерком в лист. Я решился предпочесть его другим спискам наипаче потому, что на оном подписано, что оный самим сочинителем отдан в патриаршую книгохранительницу. В прочем не остается мне больше ничего, как в заключение сего пожелать читателю моему, чтобы он пользовался сею книжкою столько, сколько любители российской истории желали видеть ее напечатанною. За первою частью последует вторая и третия вскоре.

[ПОСВЯЩЕНИЕ]

Милостивый государь мой, Петр Кириллович!

Я давно искал случая к изъявлению искренней и чувствительной моей благодарности за все дружеские ваши одолжения и вспомоществования в пользу моих изданий и теперь свидетельствую оную приписанием вам «Скифской истории». Сие свидетельство, хотя и маловажное в рассуждении труда моего, но достойное вас по искренности и чистосердечию, с которыми я сие исполняю; достойное по желанию вашему видеть сию книгу напечатанною к пользе общества; и, наконец, достойною в рассуждении важности труда сочинителева, который всеми упражняющимися в российской истории писателями уважаем. Здесь должно бы было упомянуть о всех тех стараниях, которые вы в пользу российской истории и географии прилагаете; но ваша скромность, с которою вы оказываете свои старания, заставляет меня умолчать об оных. То только скажу, что многочисленная и изобилующая российскими рукописями ваша книгохранительница, ваше рачение о собирании важных и полезных книг, попечение о издании оных во свет и, наконец, ваше знание в истории и географии российской делает вам истинную честь и заслуживает благодарность от единоземцев ваших. В заключение сего письма осталось мне просить вас, чтобы вы сей знак моего дружества и благодарности приняли в том виде, в котором я исполнил оный, и были бы уверены в том, что я во всю жизнь мою не пропущу ни одного случая, где только могу, изъявить мое к вам усердие и благодарность, с которыми и пребуду навсегда

вашим искренним и верным слугою,

Николай Новиков.

В Санктпетербурге.

Февраля 20 дня,

1776 года

[АРТЕМОН МАТВЕЕВ]

[ПОСВЯЩЕНИЕ]

Сиятельнейший граф! Милостивый государь!

Издавая во свет историю о невинном заточении ближнего боярина Артемона Сергиевича Матвеева, не могу я никому посвятить ее пристойнее, как вашему высокографскому сиятельству, его правнуку и преемнику всех блистательных добродетелей, украшавших того ироя. Писатели и издатели во всех временах часто посвящали деяния ироев людям породою только знатным или высокостепенным, но редко имели случай посвящать оные ироям, каковы были описываемые ими: напротив сего, я посвящаю сию книгу такому ирою, который делами своими еще и превышает своего прадеда. А сим действием сугубо исполняю я должность сына отечества, обязанного служить оному посильными своими трудами и прославлять дела и подвиги собратий своих, заслугами государю и отечеству знаменитых. Артемон Сергиевич Матвеев весьма достоин всемирного прославления яко истинный ирой того века: ибо неусыпными трудами и попечениями чрез всю жизнь свою споспешествовал он благополучию государства и наконец, спасая государя и отечество, заслуги свои запечатлел кровию своею. И так, издавая во свет сию книгу, свидетельствую усердие мое ко прославлению его имени, а посвящая оную вашему высокографскому сиятельству, знаменитому ирою нашего века, приношу хотя слабую, но искреннюю жертву победителю, покорителю и умирителю врагов моего отечества. Я бы желал распространить достодолжную похвалу великим вашего высокографского сиятельства душевным свойствам и добродетелям, но скудость пера моего полагает мне пределы. Остается мне просить ваше высокографское сиятельство о том, чтобы сие мое усердное приношение приняли вы с обыкновенного вашею благосклонностию и позволили бы мне быть навсегда,

сиятельнейший граф,

милостивый государь,

вашего сиятельства

искреннейшим,

усерднейшим и верным слугою,

Николай Новиков.

К ЧИТАТЕЛЮ

Сообщаемая ныне мною ученому свету книга содержит в себе разные известия, касающиеся до жизни славнейшего мужа времен царя Алексея Михайловича. История наша весьма мало может нам представить ему подобных. Сей есть Артемон Сергиевич Матвеев, ближний боярин, наместник разных городов, царския большия печати и государственных посольских дел оберегатель, приказов стрелецкого, казанского и других, також и Монетного двора главный судия. Сей неутомимыми услугами, верностию и преданностию к государю, беспредельною любовию к отечеству, милосердием к народу, мудростию и правосудием в делах политических и гражданских, храбростию и прозорливостию в делах воинских и, наконец, ученостию своею снискал себе славное название царского друга и благодетеля народа. Царь Алексей Михайлович писывал к нему обыкновенно в письмах своих: «Друг мой Сергеевич!» Одно из таковых писем доказывает совершенно, сколь велики были к нему любовь и доверенность сего государя. Сие письмо писано было к нему из Москвы под Смоленск, где тогда Артемон Сергиевич с войсками находился; а в нем между прочим написано: «Приезжай к нам скорее: дети мои и я без тебя осиротели: за ними присмотреть некому, а мне посоветывать без тебя не с кем», и проч. Таковых писем и других известий и собственных Артемона Сергиевича записок и сына его графа Андрея Артемоновича весьма много находится в доме князей Мещерских, о чем я сам слышал от покойного его сиятельства князя Василья Ивановича Мещерского и которые он, разобрав, обещал ко мне прислать. Желательно бы было, чтобы сии бумаги ко мне сообщены были, дабы или при втором издании приобщить оные к сей книге, или бы можно было приступить и к сочинению совершенной истории сего великого мужа. Любовь же народную к нему доказывает слышанное мною ото многих достоверных людей, а паче от покойного князя Василья Ивановича Мещерского известие, который уверял меня, что он сие известие почерпнул из домовых записок, находящихся у него, и которое я здесь сообщаю. Артемон Сергиевич Матвеев имел весьма малый и тесный домик между Покровкою и Мясницкою, в приходе церкви Николая чудотворца, что на Столпах, где после уже построил он большие каменные палаты, которые и ныне еще в целости стоят и принадлежат князьям Мещерским. Царь несколько раз ему говорил, чтобы он построил себе большие палаты, но Артемон Сергиевич всегда отговаривался недосугами и неисправностию; наконец царь сказал, что он сам прикажет ему построить палаты. Артемон Сергиевич видно что не старался обременять себя милостьми государскими и для того, благодарив государя, сказал, что он уже исправился и намерен того же лета строить себе палаты. И в самом деле приказал заготовлять материалы к строению; но тогда во всей Москве не было в привозе камня для фундамента. Слух о сем в городе разнесся, что боярин Матвеев хочет строить палаты, но затем не начинает, что нет камня на основание дома. Стрельцы и народ, собравшись, между собою переговорили, и несколько человек на другой день пришли к боярину, сказывая, что стрельцы и народ слышал, что он нигде не нашел купить камня, так они ему кланяются, то есть дарят, камнем под целый дом. «Друзья мои, — отвечал боярин, — я подарков ваших не хочу, а ежели у вас камень есть, то продайте мне, я богат и могу купить». Присланные ответствовали, что пославшие их сего каменья не продадут ни за какие деньги, а дарят своего благодетеля, который им всякое добро делал, причем просили его неотступно, чтобы он приказал те каменья принять. Долго не склонялся боярин, но наконец согласился и приказал привезть. Но в какое пришел он удивление, когда на другой день увидел полон двор навезенных каменьев с могил. Выбранные говорили ему: «Привезенные каменья взяты нами со гробов отец и дедов наших, и для того-то мы их ни за какие деньги продать не могли, а дарим тебе, нашему благодетелю». Боярин, не отпуская их и не принимая каменья, тотчас поехал к царю и уведомил его о сем неслыханном случае; но царь ответствовал ему: «Прими, друг мой, сей подарок от народа, знатно, что они тебя любят, что гробы родительские обнажили, для того чтоб сделать тебе угодность: такой подарок и я бы охотно принял от народа». Боярин возвратился домой, принял каменья, дарил их, но они ничего не приняли, и так отпустя их, начал строить дом. К чести сего мужа должно сказать и то, что царица Наталья Кирилловна, мать императора Петра Великого, воспитана была в его доме и жила в оном до самого вступления в замужство царское. Хороший его вкус и знание в свободных художествах утверждает иконостас в домовой его церкве, который весь написан наилучшим итальянским письмом. Любовь его к наукам доказывает то, что он всегда имел обращение с иностранными учеными людьми, что после было причиною его несчастия и ссылки в правление царя Феодора Алексеевича. Один польский историк уверяет, что царь Алексей Михайлович при кончине своей, предусматривая слабость сил телесных обоих царевичей, Феодора и Иоанна Алексеевичев, сделал было завещание, которым наследником и преемником престола своего определял царевича Петра Алексеевича, а Артемона Сергиевича назначал правителем государства до совершенных лет младого царевича; но что по кончине царя Алексея Михайловича обстоятельства переменились, и сей случай, по его уверению, был причиною ссылки боярина Артемона Сергиевича.

Что касается до сей издаваемой мною книги, то список, с которого я издавал, угодно было ее императорскому величеству приказать сообщить мне из собственный ее книгохранительницы.

Судьбою предуставлено, чтобы век Великия Екатерины был веком славы и величества России и чтобы не токмо ныне живущих великих мужей, но и умерших память и славные дела, погребенные во тьме веков прошедших, извлекалися из-под спуда и полагалися пред очи всего мира при ее премудром правлении, для прославления имен их в позднейших потомках. Сей список, полученный мною от ее императорского величества, списан с находящегося в доме покойного князя Василья Ивановича Мещерского под следующим заглавием:

«Оправдание о безвинном разорении и о седмилетнем страдании бывшем в ссылке в Пустоозерском остроге боярина Артемона Сергиевича и сына его, комнатного стольника Андрея Артемоновича, Матвеевых, с 7184 по 7190 год, при державе пресветлейшего государя царя и великого князя Феодора Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, блаженныя памяти, каковый он, вышеименованный боярин, весьма ясно изнес по трем своим челобитным, тогда от бывшего у него пристава от стольника Гавриила Яковлева сына Тухачевского из Пустоозерского того острога посланным в стрелецкий приказ, для донесения его высокопомянутому царскому величеству о всесовершенной той истинной правде и о невинности своей по явной на него клевете и по вымышленному от внутренних его боярских злодеев притворному и самому ложному составу, с достоверными самыми от себя доказательствы, к ясному во всех тех злосоставных и сказкою ему причтенных вин изобличением освидетельствованных истинным правосудием божиим и от божественного писания святых правил, от христианских всех законов и всех гражданских прав и уложенья, которые вины без всякого испытания, чрез оные государственные права, без очных ставок, необходимо надлежащих ему, боярину, с ворами и клеветниками оными, и противно всем христианским законам и правилам и гражданским тем правам и уложению ему, боярину, в казанской приказной палате, при боярине и воеводе Иване Богдановиче Милославском нарочно из Москвы присланным дьяком Иваном Гороховым сказаны были, который дьяк Горохов его ж боярские и сына его пожитки на его великого государя с дьяками, с Львом Нечаевым и с Никитою Полуниным, в прошлом, 7185 году описывал и обирал. О чем о всем вышепомянутом обстоятельнее известно будет из тех его боярских к его царскому величеству и к святейшему Иоакиму патриарху московскому и всея России подлинных челобитен и к ближним боярам с грамоток, списанных по порядку ниже сего. А те все подлинные челобитные писаны были собственною рукою сына его Андрея Артемоновича». Кроме сего списка, имел я еще три другие, один находящийся в императорской библиотеке при Академии наук, другой получил я от г. генерал-аудитора лейтенанта Петра Кирилловича Хлебникова, третий находился у меня купленный мною. Все сии четыре списка сходствовали между собою совершенно, кроме того что в трех последних списках весьма много погрешностей, от переписчиков учиненных. К сему списку прибавил я собранные мною надписи с надгробий многих особ из рода Матвеевых.

В заключение желаю читателю моему, чтобы он при совершенном здравии пользовался сею книжкою, ожидая с терпением совершенной истории сего великого мужа.

[«О ВЫСОКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ДОСТОЯНИИ»]

Благосклонный читатель!

Издатели сего журнала, приступая к сему предприятию, толико были обременены страхом и надеждою, что и теперь не находят себя в состоянии вдруг открыть своего намерения.

Собрание наше состоит только из десяти; а сложив вместе время нашея жизни, составит не более тридцати лет. Таковая младость едва достигает и до «Утреннего света» в нашей жизни; почему, как то и со всеми молодыми людьми бывает, мы хотя и великую полагаем надежду на свое прилежание и трудолюбие, однакож не смеем уповать, что по желанию удостоят нас многие своим чтением.

Более девяти дней размышляли мы о средствах, которыми б могли снискать многих читателей. Собрание наше подобно было афинскому ареопагу. Имело оно столь важный и почтенный вид, что и сама грозновидная Минерва была б им довольна; однакож со всем тем не могли мы ни на что решиться. Все, что ни было предлагаемо, казалось нам или весьма младым, или крайне старым; или очень искривленным, или слишком прямым; или весьма кратким, или безмерно протяженным: словом, при окончании всех наших советов приметили мы, что наше желание быть издателями не сопряжено не только с довольною смелостию, но ниже подстрекаемо тщеславием, самолюбием или гордостию.

Наконец выступил один из наших возлюбленных сочленов, коего малые, глубоко впадшие и проницанием украшенные очи и длинный нос, осеняющий на сухом лице его сильно изображенные черты, предсказывающие всегда, о чем он помышляет; и который приобык не прежде начинать говорить, как только когда Венера проходит чрез Солнце. Таковый-то сочлен наш, выступив, вопрошает: «Друзья! уверены ли вы, что наши сограждане охотно будут читать лучшие, по вашему мнению, вновь избранные сочинения? Разве перья ваши очинены по новейшей французской моде? разве снабдила вас Англия и Немецкая земля материею к писанию?» Проговорив сие, садится он паки с важностию и потирает зардевшее чело свое.

Подобно как сильным громовым ударом мрачнее тучи разгоняются и солнечным лучам дают свободное прохождение, тако от сего вопроса души наши вдруг исполнилися светом. Сколько ученые наши споры о избрании сочинений были прежде живы и громогласны, толико по сем настало глубокое молчание. Долгое время взирали мы друг на друга, не зная, что нам думать, говорить или делать должно; и для того просили мы его, чтобы он нас своим полезным советом из сего нового затруднения исторгнул. «Сие ты, — говорили мы, — сделать должен для того, что немилосердо принудил нас воспрянуть от сна, весьма для нас приятного». Долго мы принуждены были просить сего противу слабостей, погрешностей и пороков неукротимого нравоучителя. Наконец патриотическая ревность к возлюбленному отечеству преодолела его упрямство. Пылающее его желание приобщить что-либо к пользе и благосостоянию своих сограждан разверзло его человеколюбием тронутое сердце, и начал он вещати тако:

— Друзья! о чем я вас прежде вопрошал, без сомнения есть столь важное дело, что вы о нем в прежних ваших советованиях и помышлять не могли. Все ваши старания и изящные предприятия, все ваши с непрестанными бдениями издаваемые ученые труды были бы тщетны и бесполезны, если б они читателям нашим не понравились. Я весьма далек от сомнения о любви ко чтению наших единоземцев; но мы не в состоянии ныне заключить о таком деле, которое время решить должно. Однакож положим, хотя без утверждения, что любовь ко чтению не во всех еще российских городах совершенно распространилася: будем ли мы тем освобождены от нашей должности, которою обязаны к нашим единоземцам, когда некоторые из них сами к себе свой долг позабывают? В сем случае не должно ли наше усердие о благе таковых наипаче усугубляться? Не должны ли мы тогда все наши старания с большим предусмотрением и благоразумием учреждать, дабы читающим согражданам доставлять удовольствие, а нечитающих привлекать к собственной их пользе? Обольщенные некоторых иностранных писателей сочинениями, подобными блеску сусального золота, скоро могут прийти сами в себя, если мечтательные оных красоты, подобно в нашем воздухе зимою блещущим снежным частицам, увидят растаевающими и в ничто обращающимися при восхождении солнца правды. И так вопрос мой не должен был приводить вас в сомнение в вашем намерении, но только сделать вас осторожными во исполнении оного; ибо он приводит вас вдруг ко всему расположению сего нашего журнала и в молчании подает совет: будьте полезны для благоразумных.

Сим мог бы я окончать мое слово, а прочее оставить вашей достохвальной ревности, если б еще не усматривал из очей ваших нетерпеливого желания узнать подробнейшие мои заключения. И так, противу моего свойства, хочу я теперь несколько обстоятельнее и пространнее говорить. Я думаю, что лучшим предметом настоящих трудов наших избрать не можем, как сердца и души возлюбленных наших единоземцев. Сии наши единоземцы суть разумные существа, из тела, души и духа состоящие. Мы оставим перукмахерам, портным и изобретательницам новых мод украшать их наружность; оставим искусным врачам иметь попечение о пользовании их телесных болезней; но души и дух их да будут единственным предметом нашим; им-то врачевание, укрепление и тому подобное предлагать станем. И для того издаваемые нами листы должны наполнять истинами, в природе человеческой основание свое имеющими; истинами, от естества проистекающими и тем же самым естеством объясняемые. Нужно ли вам, чтоб я сие утвердил доказательствами? изрядно: послушайте меня еще несколько минут.

Если небо, землю, воду, воздух и огонь, словом, все естество будем по намерению исследовать, то нам, во-первых, не иное что представится, как человек, для коего все произведенное натурою достойно рассуждения. Величественное солнце со всем великолепным сонмом звезд было бы недостойно нашего внимания, если бы благотворящие оных влияния не показывали нам, что они немало споспешествуют нашему благу. Все три царства природы были бы для нас немногоценны, если б нам опыты не доказывали, что человек всего оного сотворен владыкою. Все пространное поле наук и художеств преобратилось бы в пустое, бесплодное и сведения не достойное мечтание, ежели б оные не стремились ко исправлению человеческого сердца, ко споспешествованию человеческому благополучию и к расширению души и сил ее. Все нам доказывает, что между видимыми вещами, кои в течение толиких лет мы узнали, ничего преизящнее, величественнее и благороднее человека и его от источника благ происходящих свойств не находим; а из того и следует, что мы не несправедливо судим, — и кто может сие великое и благородное самолюбие похулить, если человеков за истинное средоточие сей сотворенной земли и всех вещей почитаем! Ничто полезнее, приятнее и наших трудов достойнее быть не может, как то, что теснейшим союзом связано с человеком и предметом своим имеет добродетель, благоденствие и счастие его.

Все мы ищем себя во всем: побуждающие нас к тому причины были бы слабы и недействительны, если б мы, предпринимая что-нибудь, самих себя или надежду нашего удовольствия, нашего счастия и благосостояния из вида упускали. И так нет ничего для нас приятнее и прелестнее, как сами себе. Удивительно ли, когда с охотою внемлем разговорам о нас и если беспрестанно алчем знати, что другие о нас рассуждают? Какое благородное движение души примечаем даже и в неосторожном юношестве, когда оного дела удостаиваем нашея похвалы? Самый непорядочный человек не долго будет противиться, если о его заблуждениях станут ему доказывать кротким образом. И так, если бы возможно было людей привести к тому, чтоб они сперва вообще себя, как средоточие всех вещей, почитали за образ благонравия и добродетели; тогда б мы каждого особливо находили склонным признавать себя за важную и достойную часть сего средоточия. — Как вы, друзья мои, могли сомневаться в приобретении многих читателей такого издания, которое будет вещать о самих читателях? если только вы постараетесь подавать помощь врожденному в людях желанию ко приобретению знания вашим искусным избранием сочинений.

Великим споспешествованием служить вам будет незнание многих, что до самих себя касается. Большая часть, странствуя мыслями по беспредельной обширности мира, ищут познания всех возможных, всех существующих вещей, а в своем собственном малом мире пребывают неизвестны и чужды. Многие науку познания самих себя не почитают за нужную и требующую великого прилежания: но яко не приносящую довольной пользы, считают за домашнее ремесло и легчайшее ко изучению. Другие отчасти думают, что сей, как лучшей науке, тогда обучаться должно, когда уже все в их понятие вмещено будет. Иные же — и сколько есть таковых! подверженны всегдашним непостоянствам, подобно алчным пчелам, летают от одного цвета познания ко другому; пространство сего поля и множество на нем красотою своею привлекающих цветов суть причиною, что они на сих прелестных полях теряются и никогда не могут возвратиться ко благоухающему амаранту самих себя. Наконец, другие, коих числом более всех, меняют нужные вещи на бесполезные; теряют прямой путь, почитая малость за нечто важное; и для того никогда сами до себя не достигают. И так удивительно ли, когда познание самого себя есть наука, между людьми мало еще известная?

Не можем отрещи, чтоб не было и таких людей, которые всю свою жизнь только в том проводят, что всегда взирают на себя; но они рассматривают одну поверхность человека. И сие их познание самих себя не то, о коем нам древние египетские и греческие мудрецы толь много превыспреннего и полезного обещают.

Таковое познание, друзья мои, не может вам в намерении вашем воспрепятствовать, но еще тем более способствовать будет, если вы некоторых, переменчивостию бабочкам подобных, со кротостию поставите пред зерцалом истины и покажете в оном путь, по коему могут они с поверхности тела нисходить во внутренность сердец их.

Все пространство поля высокого, среднего и общего нравоучения открыто нашему предприятому труду. Обрящем на оном некоторые места пусты и необработанны. Не будем страшиться насмешливых и уничижающих остряков, которые нравоучительные сочинения за нечто старое и излишнее разглашают. Весьма униженную на свете добродетель возвести паки на ее величественный престол, а порок, яко гнусное и человеческой природе противуречащее вещество, представить свету во всей его наготе, таковых трудов и одно намерение уже достойно похвалы, хотя б душевные силы и не в состоянии оных поддерживать. Чем больше нам сердца наши подают важное свидетельство, что никакие другие намерения не будут упражнять нашего пера, тем покойнее и равнодушнее станем мы сносить и слушать все посмеяния и ругательствы, касающиеся до нашего «Утреннего света», доколе, наконец, великое солнце все просвещающего духа посреди нашея тверди явится; и тогда мы с радостию в лучах его света исчезнем.

Человек, как я уже прежде сказал, есть нечто возвышенное и достойное. Священное откровение научает нас притом, что он прежде всех творений получил свое образование по образу всевышнего и что животворящее дуновение всемогущего даровало ему жизнь. Сие обстоятельство само по себе есть толь велико и важно, что может в нас вперить подобострастие к такой твари, которая самим творцом почтенна толикими преимуществами; следовательно, и должны мы важности сего дела соразмерные писания употреблять и важно о таковых свойствах вещати. Да будет нам дозволено с теми только людьми иначе поступать, кои сами свое высокое человеческое достояние ногами попирают и достойное почтения свойство уничижают; которые противятся врожденным благородным побуждениям; отрицаются своевольно от чистых человеческих чувствований; такие люди, конечно, заслуживают, чтоб мы их за диких в человеческом только образе скитающихся зверей почитали и к чести человечества строжее с ними поступали, нежели наша склонность ко кротости нам повелевает. И так всеобщая сатира да будет бичом, коим мы станем пороки и сих нечеловеков наказывать. Да будет также сие нерушимым для нас законом, чтоб давать восчувствовать сие наказание единым токмо порокам, а не особам, поелику они суть человеки. Порок и человек, сии два предмета, должны в наших листах быть подобны двум параллельным линиям, которые вечно одна другой прикоснуться не могут. Станем, друзья мои, прежде всего стараться быть человеколюбивыми, дабы, все терпя и не касаяся личной укоризны, могли мы удобнее писать ко споспешествованию добродетели; и если при сем предполагаемое нами всеобщее человеколюбие будет нам служить полярного звездою, то легко возможем пройти сквозь камни, нас окружающие, и сильное учинить нападение на одни пороки, злобу и бесчеловечие.

Древность оставила многие прекрасные и преизящные сочинения о таковых важных материях. Время и обстоятельствы большую часть оных погребли под их развалинами. Исторгнем оные оттуду, друзья мои; предадим их нашим согражданам на их собственном языке. Таким образом честь древности спасем для пользы нашего отечества; и притом будем часто иметь случай читателей наших препровождать ко дверям доброго вкуса и разумного познания. Новейшие времена должны благодарить некоторым высоким разумом одаренным людям за обретение стезей и пути к познанию человека и его естества. Многие великие духи дерзали проникать во глубину человеческого сердца и примечания свои обнародовали. Не презрим мы ничего намерению нашему полезного, хотя б оное предрассуждениями и испорчено было.

Да будет для нас неоцененно все, что предмету нашему, то есть благу сограждан наших, споспешествовать может. Я знаю, друзья мои, сколь мы далеко отстоим от ненависти и гордости и сколь алчно желаем, чтоб все наши возлюбленные сограждане присоединили свои труды к нашим для достижения единого намерения. И для того позвольте, чтоб все, которые во всеобщем знании человека и самих себя приобрели откровения, могли наполнять своими сочинениями несколько наших листов. Просите и поощряйте их явно к сему полезному для общества труду; уверьте их, сколь много они нас обяжут, если свои писания нам сообщать будут. Они могут присылать письма свои ко книгопродавцу, у которого продаваться будет наш журнал, а мы уже о прочем с великим удовольствием стараться не преминем. Какая приятная надежда питает мое сердце! Сим случаем познакомимся мы со многими великими умами, с истинными патриотами и с прямыми человеками. Во древности Диоген искал их с фонарем, но и в нынешнее время, друзья мои, не на всех улицах они встречаются с нами!

Наконец, нужно для отвращения в корыстолюбии подозрения, чтоб вы пред согражданами не сокрывали, с каким намерением прибыток от сего журнала получать желаете. Почто не дать знать свету, что вы все выручаемые деньги от продажи сего журнала определили к содержанию училищ для бедных детей?

Правда, не всегда должна шуйца ведать о добрых деяниях десницы; да и когда благодеяния явно проповедываются, тогда лишаются они внутренней своей цены, и благотворители уподобляются фарисеям. Но здесь совсем иное: учреждение таковых школ не может быть тайно. Они требуют знатного и постоянного подкрепления. Добрый ваш пример может побудить других добронравных людей. Любовь их к бедным, воспитания не имущим согражданам чрез сие поострится; потщатся помогать в подъятии бремени, которое возлагают на рамена свои некоторые, охотно на то согласившиеся; бремя легкое, приятное и никого не удручающее, и которое, однакож, человечеству и должности к отечеству великую честь приносит. И так, где доброе дело требует явного примера, там хулы достойна стыдливость, заставляющая сокрывать честные намерения и благородные действия. Смелость и неустрашимость имеют всегда в себе нечто привлекающее, что люди часто как бы непреодолимую силу употреблять принуждены. Плутарх, во своем сочинении о случае написав, что без угрызения совести о добрых своих делах говорить возможно, может быть о таковом намерении не помышлял. Я думаю, что мы, без всякого опасения быть почитаемы тщеславными, можем не только о сем возвестить, но еще и долг наш требует, чтоб мы сие обнародовали. Ежели мы чрез сие нашим любезным согражданам отворим новые врата, покажем новый путь ко благу человечества, то и отвратим от них нарекание, что им случаев недоставало оказать их любовь к человекам, к их согражданам, и их возлюбленному отечеству.

Сим прекратил свое предложение наш любезный сочлен. По строгом разыскании нашли мы, что он, исключая последнее положение, ничего такого не сказал, в чем бы мы с ним совершенно согласны не были. Мы положили, чтоб сие мнение его было напечатано вместо предисловия к нашему журналу, для того что предисловие при всяком новом сочинении обыкновенно связано с некоторыми трудностями. Может быть, мало было таковых писателей, которые при вступлении ко своему сочинению не трепетали. По счастию, любезный наш сочлен от сего нас избавил; и мы не должны умилостивлять хулу или стараться привлекать внимание. Узнают и без того наши почтенные читатели все наше намерение и чего они впредь от наших листов ожидать могут.

По примеру Фукидида не завещали мы им навеки своего сокровища, а потому и не должны им возвещать о цене оного. Известны уже они как о нашем намерении, так и о нашем страхе: и время покажет, основательно ли было то и другое!

О ДОСТОИНСТВЕ ЧЕЛОВЕКА В ОТНОШЕНИЯХ К БОГУ И МИРУ

Ежели захотим мы рассматривать человека надлежащим образом во всех окрестностях его, тогда неминуемо долженствуем разобрать и то, в каких отношениях находится он ко всем вещам, вне его сущим. Но ежели рассмотрения наши ограничим и на одну только внутренность его, то и тогда без прекословия долженствуем признаться, что в природе человеческой находится много такого, что внушает в нас истинное к нему почитание и искреннюю любовь. Бессмертный дух, дарованный человеку, его разумная душа, его тело, с несравненнейшим искусством сооруженное к царственному зданию, и его различные силы суть такие вещи, которые безмерно важны и трудны для рассмотрения посредственно рачительного. Между тем человек со всеми дарованиями, находящимися в нем, тогда только является в полном сиянии, когда взираем мы на него яко на часть бесконечный цепи действительно существующих веществ.

Когда единожды во предисловии нашем изъяснились мы и обещали любезным согражданам нашим стараться мало-помалу познакомить их самих с собою, и прежде всего высокое достоинство человеческое представить понятным, то и желали б мы усердно, дабы все почтенные читатели наши с самого начала возымели сие высокое понятие о свойствах человеческих: ибо мы предполагаем, что ни единый человек не может ни мыслить, ни делать благородно, когда он, возвышаясь благородною гордостию, не будет почитать себя важною частию творения.

Правда, есть много и таких людей, которые, ослепляясь тщетною гордынею, думают о себе очень много. Но мы постараемся доказать, что таковый высокомерный горделивец ни истинныя своея цены, ни высокого достоинства человеческого отнюдь не знает и превозносится тем, что к человеческой природе или не точно принадлежит, или составляет малейшую частицу его совершенств. Богатство и знатность рода не точно проистекают из человеческия природы; следовательно, высокомерие богача или дворянина есть смешная гордость. Но кто хочет мыслить о себе возвышенно и гордиться человеческим достоинством, тот должен рассматривать себя совсем в других видах.

Много было нравоучителей, да еще и ныне находятся между человеками пресмыкающиеся духи, которые человеческую природу столь страшно унижают, что, если бы возможно было им поверить, надлежало бы стыдиться быть человеком. Иные думают, что божественное смиренномудрие требует, дабы о человечестве иметь толь низкие понятия, и потому почитают за должность свою презрительнейшими и гнуснейшими образованиями учинить человеческую природу мерзостною и ненавистною. Но человек, себя за ничто почитающий, не может и к другим иметь никакого почтения и к обоих сих случаях являет низкость мыслей.

Вне человека находится высочайший виновник природы и весь мир. И так если мы восхотим рассматривать человека в отношении его ко всем веществам, вне его существующим, тогда долженствуем обозреть не токмо то, в каковом отношении находится он к богу, но и сие, сколь тесно связан он со всемирным зданием.

Когда рассматриваем мы, в каком отношении человек по естеству своему находится к богу, то всеконечно должно возыметь превосходное понятие о человеческой природе, если рассудить, что сия человеческая природа от бога проистекает, от него беспрестанно сохраняется и что он сам ее к тому употребляет, дабы открыть себя и свою славу, достойную обожания, и представить оную в мире светлейшею и блистательнейшею. Богу было бы возможно произвесть другие бесчисленные творения: бесконечно многие иные от нас отменные люди суть возможны; и мы бы вечно пребыли в нашем первом ничтожестве, если бы наш творец не преимущественно нас извел из оного своим всемогуществом. Он восхотел устроить мир, который бы его божества достоин и его премудрости приличен был. И так при сем поступил он как мудрый строитель, который лучшие дерева, лучшие каменья и проч. избирает; и потому мы надежно уверены быть можем, что понеже бог из всех возможных веществ, которые на место нас могли бы произведены быть, преимущественно нас, как свое совершеннейшее творение, одушевить удостоил, то, следовательно, мы и были лучшее в царстве веществ, из коих господь нас предъизбрал. Всякое иное существо, сотворенное вместо нас, столько ж бы совершенно, как мы, занимало наше место в сем мире; следовательно, мы богу были угоднее других бесчисленных веществ, им не сотворенных для того, что он нас сотворил. И если великий и премудрый монарх восхощет возложить на кого важную должность и из множества особ, ему для сего представленных, единую изберет, тогда по справедливости заключить возможно, что такое избрание той особе творит великую честь. Сколь же таковое избрание мало в сравнении со избранием всемогущего и премудрого творца! Благоразумнейший монарх во своем выборе может ошибиться: но всевидящий не может обмануться; следовательно, по справедливости можем мы то для себя великою честию почитать и тем гордиться, что бог нас из многих других возможных веществ в человеков избрал, человеками создал и человеками сотворил. К сему еще следует, что он нас своим провидением от самого первого мгновения времени нашего бытия во веки веков сохранять хощет. Мы в тот же бы час погрузились паки в первое наше ничтожество, если бы творец нас, так сказать, не беспрестанно носил на своих дланях; если бы в наших действованиях ежечасно своим могуществом не действовал; и если б все окрест нас таким порядком не учреждал, чтобы мы беспрестанно жить могли. Когда же великий бог, господь господей ежечасно нами упражняется, то из того единственно следует, что он непрестанно о нас помышляет, что его бдящее око беспрестанно на нас и на наши малейшие деяния обращено и что он в нас ежеминутно действует. И так предписал уже он начертание всей нашей жизни даже до будущая вечности; и таким образом учреждает все, дабы сие начертание во всех его частях совершенно точно исполнено было. Какою ж радостию и каким благородным возвышением духа сия мысль долженствует оживлять каждого человека особенно и всех совокупно, созерцающих все сие во всей важности и во всех отношениях! Колико радуются и колико гордятся служащие земному монарху, когда познают, что он об них часто воспоминает и часто уверяет о попечении своем о их благоденствии! Но сколь далеко отстоят сии воспоминания и уверения от тех, кои проистекают от существа всевысочайшего! Первые иногда бывают для некоторых только намерений, для других же позабываются и без действия остаются; да и одни неприятели наши часто разрушают все наше земное счастие: но в промысле божием о нас сего изменения не долженствуем опасаться; ибо в каждое мгновение ока приобретаем мы новые доказательства о непременной его к нам любви, милости и щедроте; даже и тогда, когда действиями нашими и не заслуживаем оных. И так сия мысль, что всевысочайшее существо беспрестанно об нас помышляет и преимущественно пред всеми другими творениями об нас печется, не долженствует ли вперять в нас почтение к самим себе? Сие всевысочайшее и милосердое существо никогда не позабывает и никогда не теряет нас из вида между бесчисленным множеством тварей. Он, яко всеведущий, может помышлять о всем; яко всемогущий, может обо всем пещися; яко сущая любовь и милость, изливает благодеяния избраннейшему творению своему, даже что и бесстуднейшая неблагодарность человеческая от сего не отвращает.

Какое отношение может с тем сравняться, в котором мы, человеки, находимся, как человеки, к нашему богу, к нашему создателю, к нашему отцу? Познайте же, любезные сочеловеки сего мира, величие и достоинство, которыми вы в сем отношении превознесены. Мы уверены, что вы чувствуете в сердцах ваших ощущения, приличные сему вашему достоинству.

Очевидно, что бог нас сотворил и содержит для того, дабы нами свое величество, силу, славу и премудрость вселенной предъявити. Мы дело рук его; а дело превозносит творителя своего. Когда мы совершеннейшие из всех веществ, которые бы могли вместо нас сотворены быть, то бог поступил бы противу собственный своея чести, если бы он вместо нас другое что сотворил. А если мы такие творения, которых виновник естества сам почел достойными поместить на чреду своих величайших и славнейших деяний, то для чего же сие не должно нам дать достопочтеннейшего и преимущественнейшего вида во всех окрестностях творения?

Могут сказать, что все здесь о нашем отношении к богу говоренное может быть сказано и о червяке, который в наших глазах есть презреннейшее творение; и, следовательно, непонятно, как сия мысль в нас, человеках, такие высокие помышления о самих себе внушить удобна? Неоспоримо, что все твари в равном отношении к богу в рассуждении их бытия и сохранения состоят; но сии суть против разумных тварей несмысленные и разумным подчиненные творения. Человеки, как разумное существо, принадлежат ко классу творений первого степени; следовательно, что о всех тварях сказано быть может, то преимущественно и прежде о человеках должно быть сказано. С нашим предметом не согласно выискивать из высочайшей феологии основания к доказательству того, что бог человеков преимущественно своея любви и почитания пред всеми другими тварями предпочтил. Сверх сего, мы не хотим сими мыслями человеков возгордить. Гордый все окрест себя презирает и хочет единый имети все, что имя чести носит. Но благородная гордость думает о себе возвышенно, присвояет себе честь, соразмерную своему существу, а притом и о других думает высоко и от всего сердца готова им такую же честь, или еще и большую, приписывать, когда того истина требует.

Если теперь рассмотрим, в каком отношении состоят человеки по своему естеству ко прочим тварям и к остатку всего мира, то предположим, что все вещества в мире таким образом друг со другом соединены, как реки с океаном, которые попеременно свои воды друг другу сообщают. Всякая вещь в мире есть цель всех других и средство ко всем другим.

Если человеков почтем за цель всего мира, то как великолепно поставлены они в оном, как средоточие в сей окрестности творения; как владыки мира, как божества, для коих солнце сияет, звезды блистают; которым звери служат; для которых растения зеленеют, процветают и плоды приносят. Человеки премущественно пред другими творениями имеют по естеству своему возможность мир себе представлять, об оном размышлять и рассуждать. И так можно их почитать за властителей, для коих некто театр со всеми махинами великолепно устроил, оперу сочинил и оную действительно представляет, дабы и очи и ушеса сих властителей увеселены были. Весь мир есть сей театр, а человеки суть зрители сего мира, которые должны, оный созерцая, веселиться и всяческие выгоды из оного извлекати; да и надежно сказать возможно, что бог весь мир для каждого человека устроил таким, каков он есть, а не иначе. Исполнен сею мыслию, ступай во время прекрасного летнего вечера во приятный сад прогуливаться; тогда поистине о себе не низкие мысли возымеешь. Увидишь, как нам и небо и земля свои услуги оказуют; как они нас ущедряют и рачительно платят нам должную дань; луна освещает нам зрелище природы; звезды украшают своды небесные; зефир, шумящий древесами, веет нам благоуханием, собранным со цветов; бдящий соловей увеселяет пением наш слух; словом, вся тварь стремится к нам, дабы доставити или выгоду какую, или удовольствие. И так человеки могут, по благоугождению своему, всем царствовать и всем учреждать, а из прочего, что не в их власти состоит, могут они себе, по крайней мере когда восхотят, почерпать увеселение. И потому всякий человек может некоторым образом сказать сам в себе: весь мир мне принадлежит.

Если же мы воззрим на человека как на средство всех прочих вещей сего мира, то и по сему не меньших же мыслей должны мы быть о нем. Если бы люди были токмо единою целию всех вещей сего мира, а притом не были б средством оных, то были бы они подобны шмелям, которые у трудолюбивых пчел поядают мед, а сами оного не делают. Тщетная честь! бедное достоинство, которое людей равняло б со свиниями, проядающими все время жизни своея и в сластолюбии валяющимися во грязи и которые уже после смерти становятся средством. Истинные человеки не должны тако проводити жизнь. Если они хотят быть властителями мира и достойными почтения, то да будут подобны достопочтенным монархам, которые себя отцами отечества своим сочеловекам оказывают и которые то думают, что чем важнее и достойнее почтения сан в общежитии, тем более особа, облеченная в оный, долженствует отечеству служить и быть полезною. Какое величие! какое достоинство! какое превосходство! Всякий в государстве ли, в земле ли какой или во граде живущий человек, почитая себя средством, долженствует своему отечеству и каждому своему сочеловеку служить и быть полезен. Какое благородное упражнение, какое гармоническое велелепие, какая искренняя любовь, верность, честность и справедливость в таковых местах будут встречаться на улицах! И когда единое сие воображение вливает ужо во все наши жилы сладчайшее чувствие удовольствия, то что ж бы было, если бы сие в самом деле исполнялось? если бы всякий человек по величию своего достоинства поступал? — И так если люди будут почитать себя за средство всех вещей сего мира, то, не согрешая, могут думать, что они в оном много значат и что остатку прочего света в них великая нужда: собственная польза сего мира требует оного. Мир и все прочие творения, исключая человеков, не могли бы никоим образом так быть совершенны и столь бы хорошо им не было, если бы мы не были человеками, как теперь они то обретают, когда мы человеки.

Сия последняя мысль открывает нам в человеческой природе еще особливую сообразность с богом, которая придает ей совершенно достопочтенный вид. Бог никоим образом от вещи вне себя не может иметь пользы: ибо он сам в себе столь совершен, что ему самого себя для себя довольно и не имеет нужды ни в какой вещи. Он, напротив того, сам всесовершенно полезнейшее существо, сотворяет все твари совершенными, сколько возможно, и, им всем всяческое благо уготовляя и подая, оным утверждает их благоденствие единственно только для них, а не для себя. Здесь да вообразит себе каждый из человеков, которые по достоинству человеческому живут, как цари мира, себя средством почитают, окрест себя только единое устрояют благо, во всех частях себя до совершенства довести стараются и всякое благодеяние чинят не из какого другого намерения, как только из единого удовольствия творить добро; таковые человеки да возымеют том более божественное мнение о себе самих, чем более они исполнением сего своего царственного достоинства всевысочайшему божеству уподобляются. И так человеки, почитаемые средством, суть более, нежели когда бы они только почитаемы были единою целию, или средоточием, для которого все вещи на свете пребывают. — И так при толико ясных доказательствах и истинах нужно лишь нам желать искренно благосклонным читателям нашим неутомимого наблюдения и сохранения величия их достоинства.

ИСТИНЫ

1

Счастие, прилепляясь к людям слабого духа, делает их гордыми и ожесточает. Но когда предается мужам великого духа, то еще большим окружает их сиянием, доставляя им случай помоществовать человечеству, которое они более всех умеют чтить.

2

Лихоимец, притесняя невинность и угнетая бедность, скопляет сокровища; но потомки его расточают все во многие лета награбленные им богатства столь же скоро, сколь быстро текли слезы им обиженных.

3

Страсти суть ветры, помощию коих плавает корабль наш, который своим кормчим имеет рассудок, правящий разумом. Когда же нет ветру, то корабль плыть не может; а когда кормчий неискусен, то корабль погибает.

4

Говорить много и хорошо означает свойство высокого разума; а говорить мало и хорошо есть качество благоразумия; говорить же много и дурно свойственно глупцу.

5

Ругатель есть такой человек, который даже и тем неумолкно беспокоится, для чего какая река течет из озера, а не из моря.

6

Человек умирает, предают его земле. Возлагают по нем печальную одежду на некоторое время; но сколь скоро оно минует, то и память его исчезает. Токмо единые благотворители человечества из мыслей наших не удаляются.

7

Извинять в самих себе погрешности, которых, однакож, в других не терпим, значит, что лучше любим быть сами дураками, нежели других таковыми видеть.

8

Кто привык лгать, тому всегда надобно за собою носить большой короб памяти, чтоб одну и ту же ложь не переиначить.

9

Тот, кто всегда говорит неправду, не чувствует, какой он труд предпринимает; ибо надобно ему выдумать тысячу других для подтверждения первой.

10

Собирать книги, которых не разумеем, и покупать их для того, что они славных писателей, весьма походит на то, если б кто купил платье, которое хотя ему и не впору, но славным портным сшито.

11

Говорить, что делать должно, а поступать совсем иначе, значит то же, если б кто, для построения дома накупив материалы, никогда оного не состроил.

12

Желать учиться, а имея к тому способы, упускать оное, походит на то, ежели б кто, сидя в темноте, велел подать свечу; а когда принесли оную, то бы в темное удалился место.

13

Соболезновать о том, что истина и правосудие изгнаны из света, а не стараться возвратить их, значит то же, чтобы, поджав руки, кричать на пожар.

14

Добродетельная душа не для того делает добро, чтоб после воспользоваться, но для того, что только счастие созидать привыкла.

15

Мужчина, который видит прекрасную женщину, не более имеет причины желать быть ее мужем, как и тот человек, который бы, удивляясь золотым яблокам в Гесперидских садах, желал быть тем змеем, который их хранил.

16

Искусившаяся во светском обращении женщина употребляет мужчин так, как искусный игрок в шахматы поступает со своими шашками: он ни за одну не принимается, чтоб в то же время не обозреть и другую, которая могла б принести ему более пользы.

17

Многие говорят, что никогда не пьют вина или кофе; а есть и такие, кои с холодным духом и без всякого зазрения говорят: я никогда не читаю; так для чего же не говорить им и того: я безумец, я никогда не рассуждаю?

18

Многие оставляют свет, но по большей части так, как Ева оставила Адама, чтобы с диаволом поговорить наедине.

19

Два именитых полководца, два славных писателя, две красавицы, два ровных крючкотворца редко бывают друзьями.

20

У кого рука свербит беспрестанно на чужое, тот и из поставленной на него западни кусок доставать бросится.

О ДОБРОДЕТЕЛИ

Добродетель есть искусство содержать свои страсти в равновесии и управлять себя в наслаждении наших желаний. Аристотель сказал, что молодость не способна к нравоучению, для того что ограничивание страстей погубляет семена добродетели и разум делает не способным к рассуждению; в совершенном же возрасте, в котором можно бы пользоваться наставлениями философов, никогда их не читают, для того что отвращаются от того попечением о своем благосостоянии; старость повреждена политикою, которая ничем не различает пороков от добродетели, как только одним именем, и которая рассуждает о должностях по корыстолюбию, а о достоинстве по успехам. Удивительная превратность мыслей называть все то похвальным, что есть полезно! Махиавел утверждал, что несчастный Цезарь был больше ненавидим, нежели Катилина, но Цезарь, не употребляя во зло честолюбие, был самый великий человек из всех людей, и Катилина имел тысячу еще пороков, гораздо беззаконнейших, нежели обладаему быть страстию.

Прежде вступления в политику вооружитесь вы превосходными правилами добродетели, их без того скоро и прежде времени можно потерять при дворах государских или в делах, ибо больше имеют удовольствия в свете и больше распространяют сей яд, повреждающий нравы.

Все может служить к добродетели: разум читаемых нами авторов, вкус посещаемых нами приятелей, отеческие наши законы и все то, что мы слышим, входит в наши нравы, получают и они вид тех предметов, которые нас окружают.

Премудрость есть действие разума, непросвещение ума и необузданности сердца всегда находятся вместе, и следует или преследует одна другую взаимно, столько-то находится согласия между добродетелью и истиною! но для чего же люди просвещеннейшие часто бывают весьма порочны? Сие происходит от того, что можно познать истину, не любивши ее, и что можно любить добродетель, не узнавши ее; от сего-то каждый предмет имеет два вида, из которых один принадлежит разуму, а другой, относившийся к нашему благосостоянию, принадлежит к свободе.

Вся наша жизнь протекает во всегдашнем непостоянстве, иногда мы рассуждаем, иногда бесимся; о, если бы могли выключить такие несчастные для нас часы!.. Но к сему нужны долговременные рассуждения, намерения, часто подтвержденные, и беспрестанные старания, которые бы могли нас удерживать на пути добродетели.

Наука производит по порядку и по частям, а все делать вдруг прилично одной только природе. Резчик, окончавши голову, начинает прочую часть тела, но цветок или всякое растение произрастает вдруг во всех своих частях, природа его обработывает и совершает одним разом. Таким же образом происходит и с добродетелью: когда прилепляются только к ней одной, то прочие ослабевают; но когда обще к добру прилепляемся, то приобретаем все добродетели; сие подобно произрастению, которое находится всегда в действии и по обстоятельствам производит всякого роду благие плоды.

Общие добродетели довольно прославлены, все их видят и все об них говорят; но мало бывает случаев для редких добродетелей, и великодушие не состоит в одном пустом сиянии: благородная и бескорыстная душа, отдающая сама себе отчет в справедливости своих дел, гораздо приятнее вкушает удовольствие после неудачного успеха в каком-нибудь деле, нежели когда она достигает до исполнения великих своих желаний.

Злодеи, объявленные враги добродетели, не столь пагубны хорошим нравам, как те, которые притворяются быть честными и которые пороки прикрывают маскою честности.

В несчастии больше сияет добродетель, и кажется, что она уподобляется пахучим духам, которые выдавливаются для того, чтобы изведать их благовоние.

Малые несовершенства делают препятствие великим добродетелям, для чего? Для того, что нравоучители внушили нам ложные мысли о совершенстве или что люди, великими добродетельми одаренные, не имели довольно снисхождения, открывая свои погрешности. Аристотель справедливо сказал, весьма вредно, что возвышают человека выше человеческого совершенства. Плиний же не что иное был, как льстец, когда он сказал, что боги не могли благосклоннее быть Траяна к смертным.

Нравственное сочинение, которое не основывается над действиями человеческими, есть бесполезно, и которому подобны многие сочинения молодых или в уединении живущих нравоучителей, которые почерпнули познание нравов только в изучении самих себя или в школах у таких людей, которые по своему состоянию не могут знать светской науки. Что же думают при дворах об их нравоучительных сочинениях? То же, что думал Аннибал о примечаниях Фармиона в рассуждении воинской науки. Говорят, что рассуждения философов уподобляются восторгу стихотворцев, весьма способному увеселять воображение.

Самое лучшее расположение к добродетели есть вообще прямое добросердечие, благородство и честность во всех наших действиях; но сие праводушие должно сходствовать с слабостию человеческою: если всегда ходить наклоня голову, то, спотыкнувшись, можно опасно ушибиться.

Зритель лучше видит погрешности, нежели игрок; но тогда, когда он сам научился чрез свои погрешности. К невинности же должно присоединять благоразумие, а сие-то благоразумие есть познание зла. Без сего добродетель всегда впадает в руки своих неприятелей, и какое бы преимущество имел честный человек над сердцем злого, если бы он не проницал всех умыслов злости? Понеже то, в чем занимаются несправедливые души в превратности, из которой делают они систему, есть не что иное, как удостоверение, которым думают, что честность происходит из слабости разума или из простоты нравов, которая не иначе познает пороки, как чрез нравоучительные проповеди: но когда б они увидели, что мерзостное покрывало их беззаконных дел открыто, тогда бы они воздавали должное почтение добродетели, подобно сему говорит (можно прилепиться к пороку) басня о Василиске, что как скоро увидишь и предупредишь его, то он яд свой теряет.

Удивления достойна злобная пословица итальянцев! если говорят об каком человеке, то они вам скажут, что он столь хорош, что со всеми добродетельми не стоит ничего.

Одно из главных расположений к добродетели есть благожелательство, сия есть душевная склонность, которая простирается далее, нежели человечество ко всем творениям; сие есть чувство, которое во всех сердцах разливает род некоторого приятного снисхождения, чрез которое они никогда не раскаиваются о добром деле, какое бы ни было оного употребление. Без сего свойства, которое вас больше уподобляет божеству, человек есть тварь беспокойная, бедная, не полезная как земле, так и самому себе.

Склонность делать добро, чтоб оная могла назваться добродетелью, имеет нужду в правилах, они различествуют от той способности обязывать, которая вас делает больше рабом, нежели благодетелем людей. Вы оставляете друга, дабы помочь чужестранцу, вы бросаете жемчуг петуху, который просит только у вас зерна, сие значит не иметь связи в предметах и в средствах в вашей благосклонности. Понеже вы не можете услужить всем людям, то будьте только благосклонны к большей части, а услуги ваши оказывайте малому числу.

Гостеприимство есть добродетель великой души, которая привязана к целой вселенной чрез узы человечества, благодарность в малых благодеяниях доказывает, что чувства предпочитают богатствам.

Находятся ли такие люди, которые полагают свое удовольствие в злости и которые вкушают особливую радость видеть печали и несчастия других людей? Или не подобны ли они тем насекомым, которые прилепляются к чирью? Однако со всем тем из них происходят политики. Таким образом Махиавел думает, что христианская религия весьма полезна злым людям, для того что она в их волю предает добрые сердца, но в самом деле нет такого закона, который бы так утешал несчастных, как евангелие, которое повелевает иметь столько же снисхождения, сколько и повиновения.

[«НРАВОУЧЕНИЕ КАК ПРАКТИЧЕСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ»]

Писатели по обычаю, давно введенному, обязаны давать публике отчет в том, чего ради предприяли явиться пред ней и привлечь ее на себя примечание; мы охотно и с удовольствием подвергаем себя оному обыкновению, ибо нас ободряет намерения нашего непорочность, приведшая нас к сему предприятию, и потому что мы уверены, что никто, кому оная известна, не может нас порицать. Оканчивая издание наше сим месяцем, сообщаем здесь план, по которому поступали, и надеемся, что те, кои оказывали некоторое неудовольствие, признаются, что предприятие наше заслуживает если не похвалу, то по крайней мере доброе имя.

Каждый писатель должен иметь два предмета: первый научать и быть полезным, второй увеселять и быть приятным; но тот превосходным долженствует почитаться пред обоими, который столько счастлив будет, что возможет оба сии предмета совокупить во единый. Рассуждение публики о писателе утверждается на тех же двух предположениях, и он почитается тогда счастливым, когда признан публикою оных исполнителем. Если же, напротив того, по мнению оной не только не достиг обоих предметов вместе, то есть быть полезным и приятным, но ниже одного из оных, притом если с своей стороны не утвержден справедливостию и чувствованием великой и благородной в себе души; и если не надеется, как Сократ или Милтон, на правосуднейшее и правильнее мыслящее потомство или если уличается совестию о неправедном своем намерении, то достоин сожаления.

Сильное стремление к добру, возбужденное человеколюбием и истиною, или слепая, суетным самолюбием надутая гордость и тщеславие перед подобными себе, или, наконец, подлое корыстолюбие рождают писателей и наполняют земной шар бесполезными вздорами и книгами, которые служат лучше для завивания волосов, нежели для чтения.

Если смеем себя причислить к писателям, то какого об нас мнения? Не полагают ли нас недовольные журналом нашим в число тех, которые самолюбием и жадностию корысти побуждаются к изданию сочинений, погубляющих время и нравы читателей? Хотя бы то было и правда, но для нас нет ничего удобнее, как опровергнуть таковое мнение. При издании сего журнала мы не могли иметь гордости и самолюбия, потому что крайне было бы смешно, если б мы хотели величаться и гордиться переведенными токмо с других языков правилами. Сверх оного, мы весьма удалены как от самолюбия, так и не могли иметь столь глупой мысли, что будто мы одни только достигли нужных к таковому предприятию познаний и разумения языков, нет, конечно; мы удостоверены, что и другие имеют также познания и разумеют языки, да еще, может быть, и более и лучше, нежели мы.

Но положим, что можно гордиться и одним только переводом, но и в сем случае гордостию укорить нас не можно; потому что тот, который других перед собою не уважает, должен непременно сделаться известным; но что до нас касается, мы никогда публике себя не объявляли. И так сколь мало побуждала нас к предприятию суетная гордость и безумное самолюбие, столь же мало, да еще и менее могла в том иметь участия корысть. Мы еще до начатия сего сочинения объявили публике, на какое употребление плата за журнал назначается. Оная определена была на заведение училища для неимущих детей, которые бы, может быть, без оного осталися навсегда жертвою невежества и, следовательно, не столь полезными членами для общества. Всевышний благословил труды наши, что легко усмотреть можно из сообщаемых ежегодно нами известий о успехах. И, может быть, увидят скоро оных и плод в некоторых воспитанниках, соответствовавших намерениям и желаниям нашим. Таким образом, когда все оные суетные намерения были от нас удаленными, то можем заключить, не нарушая скромности, что мы в предприятии своем не имели другой побуждающей причины, как истинное, а не слепое и безумное к заблуждению, стремление, или ентузиасм, и любовь к отечеству, проистекающую из чистейших источников. Ласкалися мы изданием такового журнала, каков наш, искоренить и опровергнуть вкравшиеся правила вольномыслия, которого следствия как для самых зараженных оным, так и для общества весьма пагубны. В сем намерении избирали мы только нравоучительные и умозрительные материи, о изящности, превосходстве и пользе которых уверены не только благоразумнейшие из наших соотчичей, но и вся Европа, и которые казалися нам способнейшими для вкоренения и утверждения добрых нравов и истребления гнусных и страшных некоторых правил. Почему весьма для нас удивительно, что толь общие, толь драгоценными и полезными от всякого здраво мыслящего человека признанные материи могли неугодными быть для некоторой части наших соотчичей. Но хотя и не понравились некоторым, однако восчувствовали другие всю великость и важность оных во всем их виде. Самые служители и толкователи слова божия познали цену некоторых отделений и мыслили толь благородно, что после говоренных ими с великою похвалою проповедей, когда вопрошены были, откуда почерпнули оные, то откровенно признались, что одолжены оными «Утреннему свету».

Доселе сообщали мы более о самых материях нравственных и умозрительных, или метафизических, нежели о пользе оных; ибо надеялись мы, что достоинство оных может говорить само за себя; но изведав опытом, что некоторому числу людей совсем неизвестна подлинная и существенная польза высоких оных истин, осмеливаемся теперь читателям нашим представить великую пользу, проистекающую от нравоучения и уверения о бессмертии души. Нравоучение есть наука, которая наставляет нас, управляет действия наши к нашему благополучию и совершенству, которая внушает нам истинные правила великих должностей наших ко творцу, высочайшему нашему благодетелю, к ближним и к себе самим, которая предписывает сии должности и показывает средства исполнения оных. Такая наука не должна ли быть достойною всего нашего внимания? не должна ли составлять во всю жизнь главные наши упражнения? Так, без сомнения. Нравоучение есть первая, важнейшая и для всех полезнейшая наука; оной прежде и паче всего должно научать юношество; в оной особенно должны упражняться пастыри и учители церковные, и оная по справедливости должна первое занимать место в христианских поучениях. Возьмем искуснейшего богословских систем учителя, который нравоучения не знает или не любит, может ли он быть столь приятен богу и полезен человеческому обществу, как тот почтенный и правдивый муж, который хотя никогда не углублялся в системе богословской, но знает нравоучение и любит оного правила и по оным поступает?

В каком виде мы ни рассматриваем нравоучение, оно всего полезнее, нужнее и необходимее как для временной жизни, так и для вечности. Нравоучение, подобно дневному светилу, являющемуся на горизонте, освещает душу нашу от юности, от наступления дней, в продолжении, при конце оных и в самый час смерти. Оно распространяет свет свой по всем душевным силам, оным управляемым; человек, открывающий глаза свои при сем светильнике, видит всю великость своих должностей, употребление всех способностей и преимуществ и причину своего бытия. Оно есть не один токмо свет, освещающий разум, но пламя, воспаляющее и оживляющее человеческое сердце: сия приятная теплота, подобно божественному огню, согревает добрые природные склонности, оживляет оные, питает совесть, умерщвляет страсти и преклоняет волю. Желание делать добро тем более в нас умножается, чем более знаем и чувствуем силу побудительных к тому причин и изящность добродетели: от чего происходит неизвестное некоторое внутреннее удовольствие, первый плод, первое воздаяние добродетели. Нравоучение, подобно тихому источнику, производит плодородие в сердце нашем, питает находящиеся в оном счастливые склонности, утверждает глубоко корни оных и приносит сладкие плоды. Умножается оным купно и отвращение к пороку; открывается его гнусность, и представляется злополучие, влекомое им за собою; сия ненависть бывает во искушениях нашею спутницею и помогает нам восторжествовать над оными. И так нравоучение, просвещая разум, образует оный к мудрости, очищая сердце, готовит оное к добродетели и сими путями ведет человека к земному и, надежнее еще, к небесному блаженству. Кратко сказать, сие божественное учение не оставляет человеку большего желания: ибо, наставляя его в должностях, показывает ему купно отношение его к предвечному существу; и сие познание, ведущее человека к любви, почитанию и повиновению божественным уставам и провидению, совершает его счастие. Таких понятий и чувствований достигнувший человек готов бывает на всякие жертвы для исполнения своих должностей: ибо помогает ему бог, подкрепляет его и утверждает. Удостоверенный человек о вечной жизни и совершенном блаженстве, яко о наградах за добродетель, в состоянии произвесть великие дела; сердце его стремится к сему блаженству, силы его возвещают ему явно оное, а высочайшая благость совершенно уверяет.

И так упражнение во нравоучении есть важнейшее для всякого возраста и для всякого состояния; оно составляет существенную закона часть, которая наипаче заслуживает внимание и старание мудрого мужа. Сия наука есть не тщетная теория, не пустая схоластическая наука, не в спорах состоящее учение, которое, к сожалению, вкравшись в систему толь простого, толь кроткого и толь святого закона, обезобразило оную; нравоучение есть не слабая пища памяти, не такая наука, которая служит людям к показанию их перед другими в разговорах или книгах: нет, оно есть практическое наставление, которое должны мы носить в сердцах наших, которое должно освещать совесть и преклонять без упущения волю и которое должно служить правилом наших поступок в уединении и между людьми, в трудах, спокойствии и забавах, в несчастии, счастии, в здравии и болезнях, в отдалении от конца жизни и при самом конце оной; кратко сказать, во всех отношениях и состояниях, отцу, сыну и брату, мужу и жене, гражданину общества, мира и вечности. Чтоб немногими словами изобразить весьма известную истину: нравоучение есть наука настоящего и будущего блаженства, для временной и вечной жизни; следовательно, оно есть изо всех наук самое полезнейшее, нужнейшее и необходимое.

Самые древнейшие народы знали важность, великость и необходимость сея науки. Между ими были законодатели и любомудрия, или философии учители, которые с большим или меньшим успехом упражнялися во нравоучении и оное другим предлагали. Египтяне, китайцы, персы, греки и римляне имели нравоучителей, которые, распространяя свет в сей науке, благодетельствовали человеческому роду. Жрецы нигде, кроме Египта, не были нравоучителями; они занимались более распространением догматических своих правил, нежели небесными истинами чистейшего нравоучения. Святой церкви небесного отца предоставлено было составить полную систему высокого нравоучения, яко сущности учения божественного.

Нравоучение св. Моисея, оного древнего еврейского законодателя, изъявляет своим совершенством и изящностию божественное свое происхождение. Ведя человека к почитанию единого и истинного бога, показывает, что любовь к ближнему есть главнейшее правило всех должностей к оному и что управлением своих страстей и желаний отдаляется все ведущее к пороку и беззаконию. Блаженны были бы иудеи, если бы могли возвысить души свои до сих высоких и чистых чувствований и не оставались при одних наружных обрядах.

Последовали греки, из оных Сократ во нравоучении превосходил всех язычников; он, удостоверившись о достоинстве сея божественный науки, углубился совершенно в одну оную, презрев все баснословия. Ему следовали Платон, Епикур, Зенон и многие другие. Потом варварство и происходившие от оного предрассуждения истребляли время от времени сие божественное учение и одержали верх. Наконец Бакон и Гроций возобновили путь, по которому следовали Волфий, Николе, Паскаль, из которых последнего особенно мы благодарить обязаны.

Сие толь нужное учение, от которого зависит благополучие как частного человека, так и целых фамилий и обществ, сия божественная наука должна ли быть у нас в пренебрежении? — Отрицание сего вопроса сколь для нас неприятно, столь оно справедливо. Приметь различные и повсеместные в общественной жизни случаи и реши тогда, основательно ли наше рассуждение. Откуда происходят развращение между полами, множество несчастных браков, подозрение и вражда между братьями и сестрами, отцами и детьми, повсеместные лечения, бесчисленные обманы, несправедливости, на которые все жалуются, не размышляя, что сами ежедневно то делают, откуда, наконец, убивства, если не от недостатка во нравоучении?

Желал бы я более говорить о важности нравоучения, но отвлекает меня другой мой предмет, о котором говорить должен, то есть благотворная польза, приносимая уверением о бессмертии души. Приведение доказательств о бессмертии оной за нужное теперь не почитаю: ибо, кажется, довольно уже было о том рассуждаемо во многих местах нашего журнала.

Когда же мы точно уверены о бессмертии нашей души, то научаемся, во-первых, оным уверением познавать величество свойств творца нашего, потом в особенности бесконечную его премудрость, благость и правосудие, и признавать оные с величайшим благоговением и благодарностию. Уверение о великости нашего существа и о великости того, что определено для нас в будущей жизни, естественно побуждает нас ко простиранию проницания нашего в будущее и заставляет нас пещися о том, что после нас последует. Сие уверение производит то, что мы стараемся делать вечным имя наше и память и что мы не равнодушны во мнении об нас позднейшего потомства. Сие чувствование, что душа наша бессмертна, есть надежнейшее правило всех наших благородных, великих и человеческому обществу полезных деяний, без которого правила все человеческие дела были бы малы, низки и подлы. Сие уверение истребляет порок, возвышает и питает добродетель в самых опаснейших обстоятельствах. Сие уверение делает неразрушимым союз человеческого общества и дает естественным законам ту важность, которую требует честь высочайшего законодателя и благо человеческого рода. Сие чувствование подает страждущему христианину в жесточайших болезнях утешение; он мнит: есть вечность, в которой престанет болезнь моя и где ожидает меня непреходящее веселие. С оным уверением невинно утесненные и гонимые подвергаются без роптания всем неправосудным случаям, их угнетающим, в несчастии и превратностях пребывают постоянными и верными добродетели, презирают опасности и с мужеством идут на угрожающую смерть, радуются, уверены будучи о вечности, где ожидает их за страдание награда и где венец непрестанного веселия увенчает главы их. Коль свята, коль славна выгода для нас, когда уверены о сей несомненной истине, но какие мучения, какое бедствие для нас, когда будем отрицать оную? При всем нашем полном благополучии будет недоставать нам покоя совести, не восхитит нас никакое великодушное и благородное действие, и менее того еще мы сами будем в состоянии что-нибудь великое произвесть. Чистейшие небесные чувствования должны будут уступать скотским похотениям, правда неправде, добродетель беззаконию; несчастный отчается, невинность утеснится, злодей и порочный восторжествует; имение, честь и жизнь будут в опасности, словом, вся земля сделается адом.

Самые язычники ощущали сладчайшее удовольствие и успокоение, размышляя о бессмертии души. Оное размышление было для них твердейшею подпорою посреди несчастия, причиненного им за их добродетель. Оное размышление, удостоверяя их о блаженной будущей жизни, возбуждало к исполнению полезнейших добродетелей и к покорению и содержанию всегда в повиновении их страстей разуму.

Сего-то ради оные великие мудрецы Египта и Греции преподавали сие учение с крайним прилежанием и представляли оное ученикам своим яко одно из величайших и важнейших. Пифагор снискал оное в Египте; но неразумение или не довольное знание гиероглифического языка совлекло последователей его с правого пути, и чистейшие правила египтян были совсем обезображены. Сократ первейший из язычников и Платон возобновили сие учение во всей оного чистоте и имели великое множество последователей. Все оные предлагали истины свои ясно: но египетские мудрецы для чужестранца, который не был допущен до великих таинств и, следовательно, не разумел тайного гиероглифического письма, были непонятны. Ибо они под непонятными для очей незнающего, но в самом деле глубокомысленными изображениями сокрыли важнейшие познания. Если бы мы имели совершенное изъяснение оного, без сомнения важного, гиероглифического языка, то увидели бы, что многие познания, которым в наши времена удивляются как новым, известны уже были египетским мудрецам, и нашли бы, может быть, такие вещи, о которых не имеем ни малого познания и которых открытие было бы весьма полезно. Мы сообщили нашим читателям некоторые опыты и сего языка для поощрения к большему обработанию сего поля. Но как мы приметили, что многие из наших читателей сими троякими материями несколько или совсем были недовольны, то сею частию оканчиваем наш журнал. Просьбою ж некоторых побуждены с наступлением будущего года начать новый, мы никак не отступим от нашего предмета, но всегда будем стараться оный иметь, хотя в различном и пременном виде. Материи нового сего журнала будут состоять частию из нравоучения, из описаний жизней славных героев и политиков и описания славных сект; все оное будет переменяемо политическими, историческими и географическими отделениями'. Мы ласкаем себя, что сим расположением более угодим вкусу публики и склоним к ощущению удовольствия и тех читателей, которым казалось, что будто журнал наш весь наполнен одинакими материями.

[«ПРИЧИНА ВСЕХ ЗАБЛУЖДЕНИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЕСТЬ НЕВЕЖЕСТВО, А СОВЕРШЕНСТВА ЗНАНИЕ»]

В заключении последнего месяца издаваемого в течение трех лет журнала под названием «Утреннего света» объявили мы читателям причины, побудившие нас к сему предприятию, и, наконец, открылися и в том, что понудило нас окончить оный и обещать новый с некоторою переменою плана и расположения, имея, однакож, всегда в виду предположенный нами предмет, дабы чрез то удовлетворить как тех, которые скучали высокими, следовательно, не забавными и не приятными для них материями, так и не лишить удовольствия тех, которые ощущают сладость и совершенную пользу во нравоучении и высокомыслии.

Мы за нужное почитаем объявить намерение наше и при начале сего журнала для тех единственно, которые не имели случая читать прежнего, а удостоят чтения своего сие «Ежемесячное московское издание».

Причиною, побудившею нас к таковому предприятию, было сострадание, которое всякий человек, мыслящий человечески, чувствует, когда слышит, что люди, от природы великими способностями одаренные, в воспитании ученостию украшенные и между людьми почтенные, говорят и хулят с надменным и уверительным видом и остроумием закон, ко спасению рода человеческого первыми людьми свыше полученный и нам преданием доставленный, и когда взирает на простодушных людей, внимающих прилежно умствованию оных вольномысленных мудрецов, почитающих себя победившими все народные предрассудки и низкое суеверие искоренившими.

Лестно для всякого человека, живущего в обществе, стараться во всем быть отменным перед другими людьми, а особливо перед большею частию людей, следующих часто слепо и безрассудно преданиям своих праотцев. Сие старание природным человеку беспредельным самолюбием и гордостию возносится иногда до такой степени, что люди, получившие от природы и счастия драгоценные дары, желая отличить и возвысить себя перед людьми, не отменяются часто и от животных и с оными обращаются в едином, так сказать, круге, с тем только различием, что они пользуются остроумно услугою животных и наружностию оных с переменою вкуса и новостию выдумки испещряют и украшают свою собственную наружность. В таковых упражнениях, колеблемы будучи тремя сильными восхищающими ветрами честолюбия, сладострастия и сребролюбия, большую часть жизни проводят, отвергая все то, что приятности ветров оных противоборствует.

По окончании толь веселых, радостных и счастливых дней наступает обыкновенно непременное разрушение того, что в сладкой жизни веселило; изыскиваются различные средства для подкрепления ослабевающей со дня на день природы; по многочисленных опытах рождается отчаяние о возвращении прежних сил, орудием удовольствия служивших. И наконец неразделенный и бессмертный человеческий дух, занимавшийся во все течение времени низкими и не приличными роду его деяниями, пробуждается и чувствует суетность оных; но чувствует иногда поздно, ибо то редко может совершиться в короткое время, на что целая жизнь определена.

Неудивительно, что люди после семи тысяч лет, после толь многоразличных с родом человеческим случившихся перемен, завесою от нас глубокую древность закрывших, будучи в молодости, во угождение восхищающих страстей своих поносят святейший закон, имеющий начало и происхождение свое во отдаленной древности, когда род человеческий упадал и со временами лишался прежней своей невинности.

Человек при рождении своем и не имея в жизни опытов, оживляющих силы и способности, полученные от природы, ничем не разнится от скотов и животных. Во младенчестве чувствует он токмо голод и жажду, побуждающие к подкреплению жизни; в ребячестве начинает уже научаться волею или неволею перенимать от окружающих его; в юношестве, видя уже различные примеры подобных себе и по бесконечному врожденному желанию услаждения, восхищается всем окружающим его и стремится достигнуть и наслаждаться тем, что у других лестного для себя видит и к приобретению чего легкие и приятные воображает пути. В сем новом и беспрестанно восхищающем положении находяся, человек, не чувствуя еще над собою опытов наказания, предписанного за дерзость и безумие природою и человеками, будучи в силе и крепости, упоенный сладостию бесчисленных окружающих предметов, возбужденный бесконечным самолюбием и гордостию, по наследию от предков полученною, не имея еще ни времени к рассуждению, ни случая к размышлению, откуда он, что он и чем наконец будет; словом, уловленный настоящими и всегда новыми для него прелестями, неудивительно, если отвергает неизвестные ему будущие обеты, похищающие у него явно настоящие и известные удовольствия.

Ибо всякий молодой человек истиною почитает токмо то, что он чувствует и чем услаждается, а что не благоприятствует его чувствам, то приемлет он за выдумку и за изобретение человеческой хитрости для пользы собственной изобретателей, хотя оная выдумка есть единый путь к совершенству человеческому и благоденствию. Но паче всего удивительнее, что много таких людей, которые, уже и летами согбенны, заражены еще молодостию, хотя в жизни своей имели бесчисленные опыты к восчувствованию истины выдумки оной древнейшей и достопамятнейшей. Ибо каждому человеку должно быть известно, ежели только когда-нибудь рассуждал о себе, что ни единая черта оного древнего и святого закона мимо не идет, когда дерзновенным и безрассудным смертным оная преступается. Непременную истину сию каждый из нас со вредом как себе, так и другому, без сомнения, чувствовал, хотя иногда и не рассуждал об ней: но то к несчастию нашему, что мы часто закон почитаем для себя несносным бременем, наложенным на нас как будто для посторонней какой-нибудь выгоды, а не для собственной пользы, совершенства и благоденствия.

Причина всех заблуждений человеческих есть невежество, а совершенства знание. Но, может быть, скажут покровители и защитники необделанной грубости, что мы видим весьма многих ученых, которые более предаются порокам и заблуждению, нежели самые грубые невежды, и что вся мерзость, какая только находится на земном шаре, да и самое неверие или безбожие суть плоды учености. Так, конечно: но сие не от наук происходит, но от невежества в науках.

Хотя многие между людьми прославилися в некоторых частях учености и имена свои предали бессмертию: однако они при всей своей славе могут быть сущие невежды. Всех познаний и наук предмет есть троякий: мы сами, природа, или натура, и творец всяческих. Ежели ученый не соединит оных трех предметов воедино и все свои познания не устремит к совершенному разрешению оной загадки: на какой конец человек родится, живет и умирает, и ежели он при учености своей злое имеет сердце, то достоин сожаления и со всем своим знанием есть сущий невежда, вредный самому себе, ближнему и целому обществу. От таковых-то ученых вся мерзость, находящаяся на земном шаре, свое имеет начало. По всей справедливости оных относить должно к самому грубому и вреднейшему невежеству: ибо они не только науками не просвещают разума и не исправляют сердца, но еще более оными утверждаются в гордости и во всех гнусных пороках.

Сего-то ради благоразумная древность сообщала науки по выбору и испытанию одним токмо достойным и рожденным к наукам. Не трудно различить такого ученого, который учился, дабы показать себя и питать перед подобными себе гордость и тщеславие, от того, который беспрестанно учится единственно для снискания истины и для сообщения оной ближнему не для тщетного самохвальства, но дабы разделить с ним проистекающее от оной бесценное удовольствие. Первый, надувшийся гордостию и знанием, каким-нибудь случаем полученным, кричит, не взирая ни на кого и не слушая слов других, а старается только свое пересказать: другой, напротив того, ища истину, с великим смирением выслушивает мнение всякого, не презирая никого, будучи совершенно уверен, что и последний мужик, ежели только чистое имеет сердце, может лучше истину чувствовать, нежели самый звездочет с развращенным сердцем.

Весьма странно и удивительно, без сомнения, многим должно казаться, что как люди, приобретшие множество о вещах понятий, могут толь развратно мыслить об истинах весьма вероятных и достоверных. Чему дивиться? Ибо всякий из ежедневных опытов может видеть, что слабым духам, да и самым великим часто и безумие нравится, подобно как высокая истина.

Разврат в науках и проистекающее от оных роду человеческому зло происходят, как кажется, от незнания источника, из которого науки проистекли, и от незнания предмета, куда они текут и пиющих чистейшую их воду за собою стремиться возбуждают.

Известно всем имеющим хотя некоторое сведение о науках, что они суть плоды созревшего бессмертного человеческого духа, одаренного от природы способностию понимать или заключать о бесконечности как времени, или продолжения, так и пространства, или неограниченности: нельзя сказать постигать; ибо бесконечность постижима только единому безначальному и бесконечному. И так когда человек, одаренный толь благородным духом, по которому он и человеком именоваться право имеет, занимается не свойственными духу его безделками и благородную науку ума употребляет к таким предметам, которые в рассуждении бесконечного продолжения в то же самое время исчезают, когда начинаются, то весьма естественно, что в таком случае наука более зла, нежели пользы, приносит; ибо как в мире нет ни единой вещи, которая бы была без намерения, так и всякая малейшая травка свою собственную пользу имеет и ежели не в своем употребляется месте, то не только не пользует, но и вредит.

Подобно как государь или правитель народа, одаренный от природы достойными правления качествами и имеющий совершенную власть как себе, так и целому народу устроять счастие и благоденствие, если занимается всегда только такими упражнениями, которые принадлежат земледельцу, то наука царствовать ему, конечно, бесполезна: так и человек, одаренный неумирающим духом и имеющий случай и способы оного силы просвещать, если в целую жизнь свою упражняется только в том, в чем и все животные, то наука разума не только ему не полезна, но по бесконечному его внутреннему побуждению вредна и пагубна.

Когда же человек, проходя два царства, растения и животных, прелестями оных услаждается столько, сколько законы природы повелевают к его содержанию, но имеет всегда главною метою совершенство свое, то есть совершенство духа, состоящее в познании бессмертных истин, которыми восхищается и возносится до вышнего царства духовного, или разумного: то наука разума не может не споспешествовать ему в толь славных его подвигах.

Многие нынешнего века высокие и купно низкие любомудрцы, или философы, почитают оную науку химерою, или соплетением пустых, непонятных и бесполезных метафизических изречений или терминов, а прославляют систему, состоящую в последовании склонностям своим, каковы бы они ни были и куда бы ни стремились, говоря, что природа, естество или натура к тому нас побуждает и что безумно налагать оковы на природу, виновницу толиких удовольствий и сладости.

Правда, что совершенно безумен был бы человек, если бы захотел прямо отрещися от удовольствий и услаждения: да и невероятно, чтоб был такой человек или такое животное, которое услаждение, соединенное с дыханием и жизнию, променяло бы на ничтожество. Хотя и были примеры, может быть есть и будут, что люди, скучая жизнию, лишаются произвольно оной, однако оные примеры не только не утверждают прославляемой оной системы, но совершенно ее опровергают. Ибо по двум токмо причинам люди к самоубийству приступают, или подражая сланному в Риме Катону, который, не видя средств к спасению республики и почтя себя бесполезным на земи между человеками, лучше захотел преселиться и возвыситься в царство мертвых, или в царство духов; или, наконец, к бесчестию помянутой системы и к должному вечному грызению совести начальников оной, слабые люди, в юности упившиеся роскошию и доведенные оною до несносных болезней, отчаяния и безумия, подъемлют руки свои на живот свой.

Рассматривая свойство, силы и природу человеческую, без сомнения видеть можно, какие свойственны и приличны человеку удовольствия.

Известно всем, что человек родится, растет и доходит до совершенного возраста, подобно как и всякое растение, места своего не переменяющее, и что он имеет чувства и внутреннее побуждение к содержанию и сохранению своему и к произведению с восхищением подобных себе, так, как все животные, с тою только разностию, что животные получили стремлению своему предел, которого они прейти не могут, а человек сверх оного получил еще нечто благороднейшее, одаренное волею и разумом, помощию которых он может владычествовать над оными, избирать для себя все превосходнейшее, чувствовать достоинство и честность, удивляться стройности и красоте вселенный, словом: он может возлетать до кругов вечности и восхищаться мудростию всевышнего, сотворившего вселенную и даровавшего дыхание и жизнь всяческим.

Ежели кто выходил когда-нибудь из чувственного круга, общего со скотами, в собственный человеческий круг умозрения, тот, конечно, не может сомневаться, что он рожден не для телесных и минутных сладостей, которые бесконечного его желания и стремления не только не могут удовольствовать, но еще предавшегося оным более раздражают и унижают перед неразумными тварями, следующими всегда порядочному своему побуждению; но природа произвела его к большему и благороднейшему удовольствию, нежели оные скотские сладости, к таким услаждениям, которые соответствуют его бесконечным склонностям и силам, полученным от предвечной мудрости, даровавшей ему разум и свободную волю к его совершенному благополучию. — Прекрасно славный Галлер в поэме о происхождении зла, описывая духовный мир, говорит о изящности воли и разума человеческого:

Die Welt mit ihren Maengeln,

Ist besser, als ein Reich von Willen-losen Engeln.

(Мир с своими недостатками превосходнее, нежели царство ангелов, воли лишенных.)

Сott wollte, dass wir ihn aus Kenntniss sollten lieben,

Und nicht aus blinder Kraft von ungewaehlten trieben.

(Бог хощет, чтобы мы, познав его, любили, а не по слепому и неизвестному какому-нибудь стремлению.)

Многим в нынешние времена истина сия не нравится: причина оному, как кажется, развратное познание целой истории человеческого рода. Ныне вообще о глубокой древности думают так, как о грубом невежестве и суеверии, не удостоивают своего на оную воззрения и, почитая все, в оной происшедшее, за нелепое баснословие, занимаются на многих языках пустословием без понятий, хотя всякий, и малое сведение о истории учености имеющий, должен признаться, что все науки, которыми мы хвастаемся, начало и происхождение получили в глубокой древности. Ежели бы оные мудрецы нынешнего времени обратили на себя взор свой, так, как на исчадие отцов своих, то почувствовали бы хотя из сыновней должной преданности почтение к предкам своим и столь развратного и неправильного об них не имели мнения. — Правда, хотя, повидимому, и должны мы быть просвещеннее наших первых праотцев, ибо мы можем пользоваться проложенными от них путями мудрости и, следовательно, так, как по известной уже дороге, с меньшею трудностию доходить до цели оной и превзойтить древнейших наших учителей: однако, взирая беспристрастными глазами на себя и на всю древность, как на источник, из которого все науки произошли, должны признаться, что мы не только их не превосходим, но едва ли и сравниться можем; ибо мы по сие время не только в науках ничего нового не изобрели и не прибавили, но едва ли и разумеем все, что от них получили. Ибо известно нам, что мудрецы греческие, научившие народ свой во всяком роде наук и художеств и оставившие нам неподражаемые сочинения, которым мы удивляемся и удивляться будем, заимствовали всю свою мудрость в Египте, в котором и поныне осталися монументы и черты высокого знания и мудрости.

Сколь далеко отстоит в познаниях нынешний народ иудейский от своих праотцев, живших во времена Соломоновы и Моисеевы! Но и сей первый нам известный учитель и вождь израильского народа был уже в такие времена, когда род человеческий почти уже совершенно терял мудрость, начертанную на сердце, и имел нужду для возвращения оной в начертании закона на камне.

Многим из читателей наших, которые привыкли думать о себе более, нежели о праотце своем Адаме, может быть все оное покажется не весьма достоверным. Но когда первый человек, как говорит об нем Моисей, муж, достойный нашего почитания и доверенности, введен был в рай сладости, без сомнения не скотский и телесный, но человеческий, разумный и духовный, и когда дал всем животным свойственные им названия, и притом, без сомнения, несравненно более нашего имел о творце своем познания, то кажется, что он, кроме бесполезных внешних и модных наших украшений и уборов, во всяком знании нас превосходил. И ежели читатели наши беспристрастно подумают о всей древности, нами славимой, то, конечно, все прежде предложенные нами истины не покажутся им не имеющими основания; и с получением справедливых понятий о состоянии первых отцов своих получат, конечно, истинное познание и о целом человечестве; ибо ежели человек не имеет основательного и точного понятия о начале и происхождении какой-нибудь вещи, то может ли без погрешности заключить, на какой конец оная бытие свое имеет? Сколь же полезно для человека знать о происхождении своем и о судьбе, ему предстоящей, то доказывать, кажется, не нужно; ибо невероятно, чтобы нашелся такой человек, который, как существо размышляющее, совершенно отрицал бы пользу размышления о самом себе; хотя многие оное утверждают и целую жизнь так проводят, но они говорят, не подумавши прежде; ибо говорить и жизнь вести можно и не рассуждая ни о чем, подобно сидящей в прекрасной клетке говорящей птице.

Кто же желает иметь точное понятие о самой отдаленнейшей древности, тот необходимо должен иметь сведение о языке иероглифическом, который был общим у всех древнейших народов. Истину сию доказывают целые народы, как то египтяне и по них греки, иудеи и по них христиане.

Греки, научившиеся у египтян мудрости по начертаниям или изваяниям, назвали оные начертания иероглифами, τά Ίερογλύφΐχα, которые римлянами именуются гиероглифами, Hieroglyphica. Слово сие сложено из ιερός, {От ίερος происходит и ίερεΰς, иерей, или священник.} священный, и γλύφω, режу, изваяю, и значит священные изваяния. Богодухновенный Моисей в данном народу иудейскому законе, обрядах и церемониях и мудрый Соломон в воздвигнутом великолепном храме, совершеннейшем рук человеческих здании, оставили нам множество иероглифов, которые с прибавлением еще новых даже и до днесь хранятся и на которые мы часто с благоговением взираем.

Кроме оных просвещенных народов, нам известнейших, у которых остатки древности сохраняются, находят благоразумные путешественники и у других, не весьма известных народов подобные начертания древней мудрости.

Что ж касается до самого источника, из которого произошел язык иероглифический, то предложим мы читателям нашим мнение некоторых упражнявшихся и упражняющихся в оном мужей. Первый человек, как говорят они, был столь совершен, что, имея чистый разум и превосходные чувства, мог проницать в природу вещей, чувствовать согласие оных (analogiam rerum); словом, читать целую природу и удивляться премудрости создавшего. Когда же люди начали лишаться даров оных, то принуждены были понятия свои о природе и о самом боге сообщать потомкам начертаниями, или иероглифами, образующими свойства вещей, существующих в мире, устроенном по совершенному равновесию и согласию. И сей способ сообщать понятия почитается первым. Когда же со временами люди начинали более удаляться от истины и оные начертания становилися невразумительными, то рождалися науки для объяснения оных и для показания ослабевавшему уму человеческому стройности и красоты вселенныя, дабы убедить оный и принудить восчувствовать развратность его действий и превосходство истины.

В сем-то положении человеческого рода, как уверяют упоминаемые мужи, свидетельствуясь всею древнею историею, произошли все науки, из которых наипаче древностию почитаемы были рисованье, стихотворство, музыка, арифметика, геометрия, астрономия и архитектура: все оные науки основание свое получили в природе, которую и предметом своим имеют.

Может быть, из читателей наших найдутся такие, которые слыхали от ученых, что геометрия, без знания которой Платон, оный великий муж в Греции, не принимал к себе в ученики, изобретена в Египте по нужде, для размерения полей и назначения меж, которые ежегодно рекою Нилом заравниваются. Но ежели они упражнялися в оной драгоценной науке и хотя некоторое получили сведение, сколько оная употребления имеет в других науках, то согласятся, может быть, с Евклидом и другими греческими мудрецами, от которых мы получили оную и пользуемся, не изобретя по сие время ни единой новой фигуры, а оставя главное оной основание без разумения. Многие думают, что архитектура год от года в большее приходит совершенство, позабыв или совсем не ведая, что греки и римляне получили знание оное из Египта, где и поныне еще находятся совершенные и неподражаемые рук и искусства человеческого здания, и удивляяся новому роду готического строения вкуса испорченного, введенного готами, народом грубым и не имевшим ни малейшего о вещах сведения.

Сверх сего доказывают иероглифического языка как древность, так и то, это он источником своим имеет природу, химические и алхимические знаки, употребляемые для означения элементов.

Из всего сказанного можно легко заключить, сколь язык иероглифический для нас нужен: ибо помощию его только можем мы достигнуть ясного и совершенного сведения как о древности, так купно и о настоящем положении человеческого рода. Не имея же сведения о целом человечестве, можем ли мы частно знать о себе и обо всем окружающем нас? Можем ли мы знать, в чем состоит прямое счастие наше и общий наш жребий? Можем ли мы быть полезными друг другу и целому обществу и благодарными управляющей оным матери нашего отечества, пекущейся о счастии нашем?

Что же касается до прямого намерения журналов наших, то оно состоит в том, чтобы, по примеру некоторых просвещенных народов, распространять знание, на котором основание свое имеет мудрость, яко предмет и доля человеческого рода.

О ГЛАВНЫХ ПРИЧИНАХ, ОТНОСЯЩИХСЯ К ПРИРАЩЕНИЮ ХУДОЖЕСТВ И НАУК

От самого начала мира человек единственно о том только старался, как бы иметь нужное себе пропитание или защитить свое владение от лютости медведей и львов. Не имея ни законов и никакого сообщения, он препровождал дни свои, скитался в страхе и грубости, и жил подобно диким, рассеянным по лесам американским, опасаясь всегда то жадности себе подобных, то свирепства диких зверей. В сии ли то времена бедности будем искать начала наук и художеств, произрастающих обыкновенно в спокойствии и тишине. Конечно, нет. По прошествии некоторого времени, которого точно определить нельзя, опыт показал выгоды нечаянного соединения; после опасного своевольства следовала по счастию общая тишина, и чрез долговременные опыты почувствовали нужду в установлении законов; разум человеческий, избавившись от страха, до сих пор его объемлющего, находил удовольствие рассматривать зрелище естества и был также свободен рассуждать и о самом себе. Сие есть чаятельно то время, в котором науки начали произрастать. И как скоро приметили важную пользу, которую может иметь из наук рождающееся общество, то все стали ревностно в них упражняться; изящные же художества в великом множестве соединялись ко умножению человеческого удовольствия и к отвращению нужды.

Науки, перенесенные на другое место, уподобляются полевым, скоро иссыхающим, цветам. Они не иначе процветают, как усильным старанием садовника, не привыкают к новому климату и не сообразуются с свойствами той земли. Они удобно прозябают, и сильный ветр их не беспокоит. Народ есть первый собиратель плодов, науками приносимых: к знатным же они приходят весьма поздно. Не должно думать, чтоб оные вдруг процвели в каком-нибудь народе или чтобы для сего довольно было только ученых людей из других государств. Они могут украсить царский дом; но весьма редко бывает, чтоб они могли и все государство сделать ученым. Птоломей Филадельф, Константин Порфирогенит, Карл Великий и Альфред хотя имели у себя великое число ученых, из разных мест собранное, однако науки у них не утвердились, и хотя оные процветали под тенью престола, но до того только времени, пока десница государская орошала, а лишившись сего призрения, испытали всю суровость чуждого климата; оставленные, увяли со всеми своими плодами, принесенными во время короткого споспешествования их покровителей.

Художества и науки столь медлительно шествуют, что государство, в котором оные начинают произрастать или которое их принимает, необходимо должно пребыть долгое время без всякой перемены в управлении. Колико стараний должно употребить без успеху; колико трудов предприять с самого первого заведения наук до приведения оных в совершенство; из самого простого рисунка, сделанного наудачу, довести до совершенного искусства Апеллеса! Между тем временем, как сие совершенство постепенно происходит, то науки еще как бы сном отягощены бывают, и великого стоит труда, чтоб возбудить их от глубокого сна, тогда должно представить себе все опыты своих предшественников, приложить к ним новые изобретения и привесть к концу то, что лишь только было начато; собрать все нужное для строения, прежде сего разбросанное и оставленное первыми художниками, и сделать из сих остатков, до половины уже разрушенных, совершенное строение. Все сие можно надеяться получить в таком только государстве, которое непоколебимо стоит чрез многие веки. Науки в короткое время правления возрастают купно с политическим учреждением. Они одинакую имеют судьбу и вместе разрушаются. Такой точно был жребий наук у аравитян.

Долговременность государства подает наукам случай приходить в совершенство; вольностью же они процветают. Физики научают нас, что все животные стараются о средствах к своей безопасности и обыкновенном их удалении от насильствия прочих. Свободны будучи от страха и угнетения, склонность их действует во всей своей силе. В государстве, в котором царствует естественная вольность, слон почитается гражданином, а бобр архитектором. Но как скоро хищный человек станет тревожить их общество, то сия естественная их ревность к вольности кажется упадающею, и они более ни в чем не упражняются, как только в защищении самих себя, и разум их, затмен будучи вместе с благосостоянием их республики, терпит то бедное состояние, к которому мы их приводим.

Сие примечание не несправедливо в рассуждении рода человеческого. Ибо и мы также теряем от страха все свое рачение, дарования и горячность. В рабском состоянии добродетель и знание навлекают на себя подозрение.

В деспотическом правлении Азии великая слава бывает предзнаменованием великого несчастия. И всякий человек, какого бы состояния ни был, желающий отличить себя от прочих, подвергается бесчисленным опасностям.

В благополучном веке Рима вольность была душою красноречия и заставила Силлов и Помпеев дрожать пред народным трибуном. Но когда после благородной гордости сих республиканцев последовало подлое рабство во времена императоров, то сей благороднейший жар вдруг погас, и разум римлян вместе с их вольностию погребен был на полях фарсальских.

Англичане великие оказали успехи в философии, причину тому полагаю я гордую вольность их мыслей и сочинений, которые могут быть примером целому свету.

Всякому известно, что «Домитиан умертвил Меция Помпониана за то, что он имел у себя общий чертеж света и сокращение Тита Ливия. Никому также небезызвестно, что Эрмоену Тарсискому некоторые внесенные им в его историю описания стоили жизни». Да и нигде, где только рабство, хотя б оно было и законно, связывает душу как бы оковами, не должно ожидать, чтоб оно могло произвесть что-нибудь великое.

Для хорошего успеху в науках требуется притом чистый и приятный воздух, способный учинить жизнь счастливую столько, сколько разум того желать должен. Плодоносная земля щедро обогащает своих жителей во время нужды; ибо когда случится недостаток в нужном, тогда нимало не помышляют о излишнем удовольствии: для сего нужен приятный и умеренный климат, чрезмерный же зной изнуряет тело и ослабляет разум; а противная сему крайность заграждает все пары, затмевает чувства и отягощает умы. Притом должно знать, что науки сперва произросли на плодоносных брегах Нила, оттуда получены они афинянами, которые их обогатили, римляне привели их в совершенство, а Париж украсил их; Лондон же, желая их размножить, дал им важный и печальный вид, сходствующий с воздухом, их окружающим.

О ТОРГОВЛЕ ВООБЩЕ

ВВЕДЕНИЕ

Век наш, просвещенный более всех прежних столетий во всех предметах, подлежащих познанию человеческому, есть такая эпоха, в которой просвещеннейшие государи и министры пекутся о политическом благосостоянии граждан. Между прочим, извлечено в нем из прежнего мрака весьма важное для человечества дело, то есть торговля, и озарено светом рассудка и философии то влияние, которое может она иметь во всякую часть государственного состава.

Были народы, употреблявшие долго правила торговли якобы скрытно; но не знавши довольно сих правил, видели только их действия и удивлялись оным. Наконец могущество и богатство торгующих народов побудили начальников земных обратить внимание на торговлю. Самые просвещеннейшие умы употребляли дарования свои на исследование важного сего действия и утвердили правила оного; Невтон и Лок писали о материях, касающихся до того. Таким образом произошли мало-помалу правила такой науки, которой бесчисленные отделы простираются в употреблении на все потребности человечества и которая не может уклониться от внимания политика, имея важное влияние во все части общества, управляемого им.

Достойные и просвещенное мужи и в наше время со счастливым успехом прилагали труды свои ко всем частям торговли, к открытию правил ее, к следствиям и действиям оных. Гюм, Шмит, Таубе, Зонненфелс, Пинто, Райналь, Фортбоне и многие другие открыли подлинные правила торговли и показали весьма ясно все ее отношения.

Для подания соотечественникам нашим понятия о сей науке намерены мы выбирать из сочинений помянутых мужей и других, отличившихся заслугами в сей материи, то, что покажется нам нужнейшим, и приобщать к публичным «Московским ведомостям». Исполнение сего намерения начинаем теперь «Рассуждением о полезном влиянии торговли в благосостояние государства». Оно разделяется на четыре отделения, из которых:

В первом будем говорить о происхождении торговли в политических обществах.

Во втором определим понятие о торговли, различные рейды ее и учрежденный в оных распорядок.

В третием представим исторически выгодные действия торговли в знатнейших торговых государствах.

В четвертом, наконец, покажем то, каким образом торговля, имея влияние во все средства пропитания и в совокупленное с ними упражнение граждан, приводит чрез то благополучие гражданское в государстве в цветущее состояние.

Предмет наш есть тот, чтоб сделать пользу и угождение нашим читателям; а достижение сего предмета будет нам наградою.

ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ТОРГОВЛИ

ї 1

Мы не утверждаем еще никакого понятия о торговле, но испытаем ее в начальном ее виде и последуем ей в разыскании нашем по степеням, по которым она возникая возросла наконец до сего огромного здания тысячекратных отношений и многоразличных составлений.

ї 2

Всякое государство имело эпоху, в которой было оно в детстве своем и начинало образоваться. Тогда не могла быть такая торговля, какова она ныне, ибо не знали еще тогда тех потребностей, которые в цветущих государствах, где все размножилось на бесчисленные отрасли, происходили мало-помалу и возросли якобы до чрезмерности.

Тогда возможен был один только самый простой род торговли, то есть мена. Завладевший прежде всех землею получал от нее пропитание, которое употреблял отчасти на свое содержание, отчасти ж должен был отдавать в промен за иные необходимые потребности в жизни, например за одежду, за орудия и пр. (мы предполагаем, что можно получать излишнее множество пропитание).

ї 3

Члены таких обществ натурально должны были разделиться на два главные класса: на земледельцев и ремесленников; ибо первые не могли в одно время удовлетворять всем своим потребностям и приобретать пропитание, а последние, не имевшие земли для обработывания, должны были упражняться в приготовлении других необходимых потребностей, дабы выменивать себе пропитание от изобилия первых. Чем далее пространялось сие разделение работы на особенные отрасли, тем более и совершеннее становилось всеобщее произведение трудолюбия и тем более умножились меновые дела.

ї 4

И так сия мена есть первый и самый простой род торговли, приявший начало свое купно с обладанием собственности. Обширности ее надлежало всегда располагаться по множеству потребностей, какие люди тогда имели. Климат, род жизни, склонности и тому подобное возводили ее на высшую или низшую степень.

ї 5

Когда были удовольствованы все потребности, произведенные натурою, которые у народов, пребывших верными сим непосредственным требованиям натуры, ограничиваются всегда на немногих только предметах, тогда надлежало сему меновому торгу остановиться в своей окружности, и сия непременность владычествует у всех диких народов, не перешедших еще в полированное состояние.

ї 6

Но скоро преступлены были сии пределы, скоро произошли новые потребности. Истонченный вкус, или некоторый степень роскоши,^[1] имеющий предметом потребности хотя сами по себе обходимые, но к удобности, к великолепию и к царствующей попеременно моде нужными ставшие, сей вкус распространился мало-помалу в большой части новообразовавшихся обществ, умножил произведением сих потребностей всеобщую меру действенности и привел в движение силы прилежания^[2] и способности к изобретению. Изобретение денег, или другой подобной равноценности,^[3] присоединившееся к тому, облегчило и умножило сие распространение в тем большем степени.

ї 7

Деньги суть всеобщий масштаб цены товаров и замена всему, что продать можно. При многоразличных неудобствах мены необходимо было людям выдумать таковую всеобщую замену. У всех народов, достигших до малого только степени общественного учреждения, можно найти, что введено между ими нечто подобное; и где обретались дорогие металлы, тамо открыты были скоро и выгодные их свойства, делавшие их пригоднейшими всего к сему употреблению.

Мы преминуем здесь разные степени, пройденные сим металлом прежде, нежели он чрез многоразличные поправки применился наконец в нынешние монеты, ибо сие не принадлежит в пределы нашего исследования.

ї 8

Между тем сии деньги, которые, по принятому о них мнению, представляли все потребности и были средством доставать во всякое время оные, сделались также и предметом всеобщего желания. Они облегчили мену и обратили в простейшее дело действия,^[4] причиняемые оною и при особенных случаях бывавшие совсем невозможными, и таким образом стали купно причиною, умножившею обращение товаров и положившею первое начало подлинной торговле. Но доколе общества одинакие еще имеют потребности, доколе сии ограничиваются только в первых необходимое их жизни, дотоле и введение денег не может иметь дальнейших следствий, кроме того, что приобретшие их прежде других перестанут работать и будут удовлетворять своим потребностям деньгами своими. Между тем пропитание скоро сделается реже, ибо снедение прирастает без умножения числа работающих; оно станет дороже, и класс работников умножится купно по мере снедения, доколе плодоносив земли будет награждать достаточно их труды. Мануфактуры также возвысятся, ибо владетели денег будут доставать себе более вещей. Но и здесь последует скоро остановка, когда земледелию неудобно будет распространяться далее. Пожелания человеческие не простираются еще далее физических потребностей, они заключены еще в сии пределы.

ї 9

Здесь торговля должна была бы остановиться, невзирая на все денежные суммы, если б дух человеческий не начал сам добавлять себе потребности, преступившие все пределы натуры.

Сей есть дух прилежания, который истонченным вкусом упражняется в излишних вещах. Тщетно скопляются деньги в том государстве, где нет сего вкуса, мануфактуры без него никогда не возвысятся, никогда не процветет торговля, сии деньги не имеют иного действия, кроме описанного теперь нами, если не присовокупится к тому прилежание; они содержат третий класс граждан, которые живут ими и не работают, доколе их имеют; но не рождают они еще никаких новых потребностей, а служат только способом к удовлетворению уже обретающихся. Есть правило, что только умножение потребностей, если можно им удовлетворить, умножает число людей. Оно только умножает прилежность, чрез его только может торговля достичь своего процветения: деньги не суть потребность, доколе нет иных потребностей, которых удовлетворительный способ они представляют.

В древнейших временах не было недостатка в деньгах, но богатые обладатели оных, не находя предметов новых потребностей, держали их запертых в своих сундуках, и они не имели обращения. Не одни только американские золотые и серебряные рудокопни, наполняющие Европу, но наипаче изобретательный вкус в искусных потребностях довел прилежание до толь высокого степеня тонкости; сей вкус есть пружина знатных успехов, какие имела торговля, и купно также путь, по которому она всегда выше восходить будет, пока желание наше не имеет пределов.

Натура довольно имеет предметов, а изобретательная рука художника умеет давать оным бесчисленное множество образовании прелести, так, что хотя они прежде и совсем были неизвестны, но как скоро появятся, то почитаются необходимыми.

ї 10

Мы займемся на несколько времени отличностию сего появления. Мы воображаем себе богатого человека, думающего, что не имеет никаких потребностей, которым бы он уже не удовлетворил: сей человек пусть пойдет на гостиный двор. Нигде не узнает он скорее своих потребностей, как тамо. Все, что он увидит, покажется ему либо необходимым, либо по крайней мере годным. Он должен будет удивиться, что мог жить без такой вещи, которую остроумный художник для того только, кажется, и изобрел, чтоб она прельстила его своею новостию и удовольствовала бы желание, происшедшее в нем от того. Он купит такие вещи, которых, не видавши, не пожелал бы никогда во всю жизнь свою. Таким образом изобретательный художник всегдашнее имеет побуждение работать и доставлять чрез то богатому приятные предметы за его деньги, хотя и не угнетает его недостаток. Корысть или честолюбие будет его поощрять к изобретению всегда большого числа орудий роскоши на употребление другим.

ї 11

Сия краткая картина возрастающих потребностей человеческих может некоторым образом показать, как торговля и прилежность получили при том предметы своего приращения.

Не множество сокровищ, которых довольно лежало сокрытых в сундуках богатых еще до открытия Америки (до такой эпохи, в которой торговля и прилежание новую получили жизнь); но плодоносная земля, которой произведения растут якобы сами собою и тем самым делают жителей ленивыми и бездейственными (такие земли еще и ныне остаются без народа, без торговли, без прилежания), умножили потребности и возвысили торговлю; но сия изобретательность художников и соответствующий ей роскошный вкус в излишних ее товарах издавна были главными пружинами приращения торговли.

ї 12

Но мы не исследовали еще, каким образом из простой мены мало-помалу произошла великая связь торговых действий у купцов. Беспрестанно текущий источник, из которого происходят человеческие потребности, то есть дух прилежания, открылся; действия мены умножились бы тогда так, чтобы почти не возможно было удовлетворить всем сим новым потребностям: имеющий деньги ремесленник, земледелец, каждый должен бы был на то только употреблять свое время, чтоб достать подлинные или мнимые необходимости. Сие неудобство надлежало отвратить. Когда при простом образе торговли, то есть при мене, необходимо было ввести всеобщую замену, могущую облегчить действия оные: то ныне, при сих до бесконечности умножившихся потребностях, еще необходимее изобрести якобы новый род денег, или такое действие, которое бы сократило и сделало простым бесконечный труд и различное умножение околичностей, происходящих тогда, когда всякий сам хочет удовлетворять своим потребностям.

Вместо того чтоб суконщику должно было разносить свои сукна ко сту человек, имеющих нужду в оных, дабы получить от них деньги или другие потребности, которые ему надобны или которые должен он равным образом паки променять на другие, вместо всего сего ходит он к купцу, который принимает от него его товары на кредит или за наличные деньги гуртом и продает опять свои припасы порознь употребляющим оные.

Здесь купцом представляются деньги, людьми, употребляющими товары, представляются потребности, а ремесленниками и фабрикантами товары. Как деньги изобретены были для облегчения мены, так и прибытие купца надлежит почитать новым изобретением, чрез которое самые деньги стали действительнее, а обороты купли и продажи еще более сократились. Всякий берет прибежище к нему употребляющим служит он вместо фабрикантов, сим же вместо употребляющих, а у обоих кредит его заступает место денег.

Фабриканту для продажи своих товаров не нужно много разведывать: он может работать с весьма великою выгодою в отдаленном углу какой-нибудь провинции, если только место, где он поселится, удобно для его работы: купец служит ему вместо употребляющего его товары. Употребляющие также не будут иметь недостатка в предметах удовлетворения своим потребностям, хотя бы во всей их стране не работал для них ни один фабрикант: купец служит им вместо фабриканта.

Ремесленник узнает, большой ли или малый расход товаров имеет ветвь его прилежания; он узнает на публичных рынках, как высока цена товаров, сколь много требуют каждого из оных и каких произведении искусства ищут более прочих. Он может по тому располагать свою работу, и упражнение его по сему знанию либо переменится, либо распространится.

Купцы, умеющие получать отвсюда известия, узнают чрез то всегда, какие перемены приключаются при всякой отрасли прилежания, и по сему знанию определяются правильно цены товаров по правилам сходства. Когда сии обстоятельства сойдутся в каком-нибудь государстве, то из того непременно следует, что всякую потребность можно доставать за подлинную ее цену; и все работники, доставляющие ремесленникам первоначальную материю, приходят в цветущее состояние. Земледелец, ободренный расходом своих припасов (ибо он должен бывает пропитать целый класс граждан, живущих либо одними деньгами, либо работою художественною), умножает свое земледелие; прилежность оживляется, мануфактуры и фабрики процветают, и как они, так и торговля, всегда более возвышаются, подкрепляемы будучи взаимным влиянием; наконец, последняя ищет себе иного пути. Тогда открывается иностранная торговля под сугубым своим образом.

ї 13

Граждане государства, не могущие удобно удовлетворять необходимым или мнимым своим потребностям собственными произведениями своея земли и работою своих ремесленников, берут прибежище ко всякой чужой земле, где сие удовлетворение для них удобнее и приятнее, или если какая-нибудь земля излишние имеет произведения и мануфактурные товары, то купцы оной ищут таких народов, которым предлагают товары по свойству их вкуса, и променивают оные на произведения земель тех народов.

Сие есть выгодная эпоха, в которой купец начинает искать прибыли и показывать полезное или вредное свое влияние в потребности и нравы миллионов людей.

ї 14

Необходимо нужно, чтоб при учреждении иностранной действительной торговли^[5] прибыток купцов был весьма знатен, когда изведывается вкус нации и желания ее возбуждаются. Новые товары еще неизвестны ей в рассуждении подлинной их цены, и она не знает ценить и собственных своих. Торговля в обеих Индиях служит здесь примером. Сие возбуждает ревность между купцами и к выгоде другой нации ослабляет их прибыток.

ї 15

Если учреждение такой новой отрасли торговли сначала соединено с опасностию и прибыток не довольно бывает велик, или если заводятся кладовые для товаров и факторства для обработания новых произведений чужой земли, или, наконец, заводятся селения и заключаются трактаты: то на сие потребны соединенные силы целых товариществ, которые, кроме того, ту еще производят выгоду, что товары их не могут отступить от настоящей цены ни слишком высоко, ни слишком низко. Сии суть торговые компании, учрежденные почти у всех народов, ведущих пространную торговлю.

ї 16

Чрез сии степени должна была проходить торговля, пока. Переменилась она из простого образа мены в нынешнее столь запутанное сплетение бесчисленных отношений и взаимных интересов многоразличных ее отраслей. Мы надеемся, что последовали ей здесь чрез все важные эпохи даже до высоты нынешнего ее пространства. Теперь надобно определить ее точнее и раздробить по разным ее родам.

ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ

ПОНЯТИЕ О ТОРГОВЛЕ, РАСПОРЯЖЕНИЕ И ОТРАСЛИ ЕЕ

ї 17

Торговлею называем мы упражнение, имеющее предметом выгодную мену всех потребностей. В сем смысле не можно уже назвать торговлею мену, бывшую в самой первой эпохе. Здесь существенность торговли состоит в выгоде или прибытке торгующего; а там основанием мены был недостаток какой-нибудь необходимой потребности. Меняющий не имел намерения получить прибыток, но хотел только достать за какую-либо равноценность то, в чем имел нужду. При сей торговле, напротив того, натурально, чтоб некоторые особы упражнялись единственно в запасении множества разных потребностей и в продавании оных потом другим гражданам, дабы жить получаемою от того прибылью. При мене было сие невозможно: никто не предпринимал тогда выменивать такие вещи, которые ему были не нужны, дабы при других случаях продавать их паки.

И так отправление торговли, по определению нашему, требует людей, упражняющихся особенно в запасении разных произведений и в продавании оных употребляющим их. Вот обыкновенное понятие о купцах.

Сии торгующие особы, будучи беспрестанно заняты увеличением своих выгод, беспрестанно стараются о облегчении своего упражнения и о выгоднейшем распоряжении оного. Они приступают к произведению сего в действо либо частно, либо в особливых совокуплениях, называемых торговыми компаниями, смотря по тому, сколько торговля их опасна, сколько требуется иждивения на учреждение ее, либо, наконец, рано ли или поздно надеются знатную получить прибыль.

Внимание купцов простирается на близкие и отдаленные нации, чрез земли и моря, узнает потребности народов, ищет изобилия таких товаров, которых взаимный промен составляет предмет их торга. Неизвестные народы и страны, грозная опасность яростных волн морских не удерживают их попечений. Голландская Ост-Индская компания, сей исполиномерный колосс, имеет сухопутную и морскую силу, противящуюся царям Индии; она либо побеждает их, когда они противятся требованиям компании, либо чрез мирные трактаты доставляет выгоды своей торговле. Без сих трактатов Голландия, умевшая постановлять их с выгодою себе при всяком случае, не достигла бы далеко до скорого своего возвышения; чрез них всякая торгующая нация может получить самые постоянные и выгодные успехи в своей торговле.

Но сим не довольствуется отважность торгующих народов. Когда бывает найдена новая земля, изобилующая редкими и драгоценными товарами и произведениями, то начинают заводить тамо некоторые распложения сих произведений, то есть колонии, дабы одним отправлять сию торговлю или чтоб получать сие произведение в большем множестве и за меньшую цену. Подобный способ к достижению сего ж намерения суть купеческие кладовые для товаров, учреждаемые на таких местах, где удобнее достать во множестве те товары.

Для сопротивления опасности морской начали изобретать распоряжение для безопасности (ассекуранция) договором, обвязывающим одного брать на себя весь страх торга другого за некоторую часть цены товаров; сие распоряжение есть не только важный вспомогательный способ торговли, но и составляет особенную часть оной, которою в великих торговых городах занимаются особенные ассекуриры.

ї 19

Сии различные распоряжения купца, служащие к распространению выгодного его упражнения, и удачный успех сих стараний возбуждают всеобщую к нему доверенность в том, что имеет он великие денежные суммы или может достать оные скоро продажею своих товаров. Вот основание кредита, громады, имеющей беспредельную окружность, посредством которой купец восходит на самый край своего возвышения, или часто также падает тем глубже.

От различных образов, принимаемых сим кредитом при различных обстоятельствах, происходят записи,^[6] ассигнации,^[7] вексели и пр. такие распоряжения, которые сами становятся выгодными отраслями торговли. Толико различны и множественны суть дела, с торговлею совокупленные. Теперь остается нам еще разобрать подробно разные роды самого торга.

ї 20

Первый род торговли есть тот, который отправляется между согражданами государства, или внутренная торговля; сия должна служить основанием внешней. Когда дух прилежания возбужден, тогда только она возможна; и когда нация сама снабдена нужными потребностями, тогда полезно распространять торговлю в чужие государства. Внешняя торговля есть либо собственная, либо чужая:^[8] первая бывает тогда, когда граждане какого-либо государства сами вывозят свои товары; а другая, когда оставляют они то чужестранцам. Есть еще род внешней торговли, якобы двойной, при котором соединяются выгоды и отвращаются убытки обоих прежних родов; мы говорим о экономической, или посреднической, торговле. Торгующая нация вывозит излишние произведения из чужих земель и развозит оные паки к иным нациям. Сей род торговли имеет предмет пространнейший прочих: он занимается продажею излишних произведений всех стран света и может издержать и приобресть бесчисленные капиталы. Народы, занимающиеся торговлею, всегда старались присвоить себе сей экономический торг сколько возможно в высшем степени. Чрез него торгующие нации одни удовлетворяли потребностям многих народов и получали от всех себе прибыток. Когда посмотрим на высоту, до какой достигли ко всеобщему удивлению торгующие республики древнего и нового света, и когда объявится, что единая только торговля была причиною могущества их и богатства: то можно измерять влияние сего торга и увидеть действия, какие оказывает он во всех частях государственного состава. Мы приступаем теперь ко представлению выгодных сих действий.

ОТДЕЛЕНИЕ ТРЕТИЕ

ВЫГОДНЫЕ ДЕЙСТВИЯ ТОРГОВЛИ ВООБЩЕ У ТОРГУЮЩИХ НАРОДОВ

ї 21

Немалый послужит доказательством выгод торговли, когда представим мы действия, оказанные ею у всех торгующих народов.

ї 22

Как скоро человеческие потребности преступили пределы натуры, как скоро дали они упражнение прилежанию и чрез то умножили земледелие и число народа, то нашла и торговля свои предметы; она начала возрастать, и где были народы довольно остроумные и трудолюбивые, там останавливалась она на несколько времени и скорыми шагами восходила на знатную высоту. В разных эпохах переходила она от одного народа к другому, когда один становился бездейственнее, небрежнее и расточительнее, а другой действеннее, бережливее и умереннее; она превращала развалины в цветущие государства или не оставляла ничего, кроме видимого упадка, бедности и нищеты тамо, откуда угнетающие налоги и тиранское насилие ее изгоняли.

ї 23

Ни одно государство не бедно столько произведениями, чтоб не рождало некоторых в изобилии; но и натура не истощила всего на один климат, а разделила мудро блага свои так, что скоро необходимо стало помогать взаимному недостатку земель взаимным изобилием и что народы посредством потребностей своих находились в некотором сообщении. Сие сделало торговлю необходимою еще в самые ранние времена и поддерживает ее всегда.

История сохранила нам сии действия торговли по ее успехам и по важным следствиям у самых древних народов; она изобразила сильными чертами преимущественное пред прочими процветение, могущество и богатство торгующих народов. Мы намерены представить здесь примером одни только важнейшие из тех государств, которые якобы эпоху составили в торговле и в свое время всегда имели преимущество пред прочими в рассуждении ее.

ї 24

Ассирийская монархия, кажется, приобрела бесчисленные свои сокровища отменно богатою азиатскою торговлею. Действие торговли суть богатства, а следствие сих есть роскошь, вводящая в художества тонкость. Великий степень тонкости, до которого художества достигли еще в Семирамидино время, есть доказательство того, что в сем государстве царствовал тогда великий торг. По чрезмерной роскоши в первых азиатских государствах можно вообще надежно заключить о раннем процветении торговли в сей богатой части света.

ї 25

Греция в первоначальном и еще диком своем состоянии состояла по большей части из морских разбойников; посему скоро достигла до некоторого совершенства в мореходстве, и для того торговля ее отправляема была только на островах и в приморских городах.

Афины, Родос, Коринф были важнейшие города, в которых действовали благодетельные влияния торговли.

Афиняне, обладавшие Греческим морем, отправляли корабли свои на Черное море, во Фракию, в Феникию, во Египет, в Сицилию и в Италию. Число военных кораблей их простиралось часто далее 300. Город их, обогащаемый своею торговлею, процветал дотоле, пока Спартанская республика, происшедши, унизила из ревности сию республику.

Родоссцы еще до времен Омировых скопили себе сокровища Греции.^[9] Торговля города их процветала еще тогда и распространилась по всему Средиземному морю. Родоссцы имели конторы свои в Испании; они владели долго Балеарскими островами и производили великий торг в Египте.^[10]

Коринф имел весьма выгодное для торговли положение: он разделял два моря, замыкал и отворял Пелопоннес и всю Грецию. В нем была особливая гавань для кораблей, приходящих из Азии, и другая для приходящих из Италии. Чрез сей город можно было перевозить самые большие корабли из одного моря в другое.

Нигде не взошли художества на высший степень совершенства, нежели здесь. Могущественный город сей процветал долго, пока наконец римляне его опустошили.

ї 26

Между тем как отчасти в Греции, отчасти ж в Азии распространялась роскошная торговля, возник на берегах морских народ и завел экономическую торговлю в известном тогда мире, побуждаем будучи недостатком произведений своего отечества и подкрепляем действенностию и благоразумием. Сей народ, тиряне, превзошел скоро распространением торговли отечественный свой город, Сидон, из которого они вышли. Тиряне прошли в Европу даже до Испании и завели везде по окиану сильные селения.^[11]

Кораблеплавание было тогда еще трудно, берега морские служили мореходцам вместо компасов, и народы, разделенные морем, редко имели сообщение между собою. Тогда наступило благосклонное время для экономической торговли; трудно было найти народ, сообщение с которым было бы вредно. Тиряне посредством кораблеплавания своего, которого изобретением они хвалились, имея преимущество пред всеми прочими народами и будучи потому обладателями моря, доставлявшего им дань со всех наций, могли таким образом наслаждаться всеми теми выгодами, какие имеют просвещенные народы над пребывающими в невежестве, и располагали везде цены товаров. Из древних народов они более всех доказывали, до коликой славы, могущества и богатства может достичь какой-либо народ посредством единой торговли.

Сей прилежный и трудолюбивый народ, владевший небольшою только полосою земли на берегах морских, имел многие преизрядные гавани на сих берегах и умел пользоваться сими выгодами. Леса ливанские и другие лесистые азиатские места доставляли ему изрядные материалы на кораблестроение, и в короткое время имел он многочисленные флоты. Народ сей для распространения своея торговли странствовал не только по всему Средиземному морю, но проходил чрез Гибралтар и в великий окиан.^[12]

Все народы с обоих краев Аравии, Персии и Индии, даже до отдаленнейшего западного берега, от Скифии и северных стран, даже до Египта, Варварии и полуденных земель, все споспешествовали умножению их богатств, могущества и знатности. Тиряне неутомимою своею ревностию и благородным славолюбием дошли до того, что почитаемы были первым народом в свете, если не в могуществе, то по крайней мере в богатстве и блистательном великолепии. Все их старание устремлено было на мирное наслаждение своею торговлею, распространяемою ими повсюда, куда могли они найти путь. На Британских островах, в Испании, в других приморских местах по обе стороны дороги и вообще во всех гаванях Средиземного, Черного и Маротского моря имели они кладовые для товаров, из которых получали все, что им полезно, а другим нациям нужно было. Таким образом в препространной окружности производили они три главные роды торговли, вывоз, привоз и перевоз товаров, для иностранцев и для себя самих. Аристотель говорит, что феникиане в Тартессе, испанском городе, толикое множество серебра выменивали за деревянное масло и за другие маловажные товары, что корабли их едва могли поднимать грузы оного. Такова была морская их торговля. Сухопутный их торг был также весьма пространен. Отправляли его в Сирии, Месопотамии, Ассирии, Вавилоне, Персии, Аравии и Индии. Сие может дать некоторое понятие о богатстве такого народа, о котором священное писание говорит, что купцы его были князи.^[13] Тир был великий всемирный магазин, в котором все найти было можно.^[14] Желание обогатиться и ласковые поступки жителей его с иностранцами привлекали великое множество оных в Феникию, а при сем скором умножении народа возможно было феникианам заводить большее число селений в Малой Азии, Греции, Ливии и Африке. Карфагена, славнейшее из сих селений, удержала дух своего отечества и превзошла его потом посредством большей обширности власти, процветения торговли и славы оружия. Торговля тирян, доколе она процветала, не имела иных пределов, кроме пределов известного тогда света. Тир сам почитал себя всеобщею столицею народов, царем моря. Мануфактуры их приготовляли самые искусные товары, известные тогда. Там делался пурпур, которого драгоценную краску одни тиряне умели приготовлять, завладевши пурпурною ловлею, сидонские стеклы, тонкое полотно и самой искусной работы деревянные и метальные вещи.^[15]

Сей город, неоднократно будучи разоряем, всегда возникал снова из пепла своего чрез сильный торг свой и достигал до прежнего величества. Он гордился славою, что один был повелителем морей, обладателем торговли всех народов и основателем столь многих селений. Но сия гордость и чрезмерная роскошь, не основывавшаяся уже наконец на прилежании, были причиною его испровержения: Александр, разоритель его, пришедши, разрушил стены его и башни, на которые он еще полагался.

ї 27

Второй важный торговый город был Карфагена, селение тирское, которого жители имели те же правила и тот же дух торговли, какие имел отечественный его город. Единая торговля произвела Карфагену, торговля же споспешествовала ее приращению. Положение сего города было еще выгоднее тирского: он находился в равном отдалении от обоих краев Средиземного моря, и плодоносные берега африканские, на которых он лежал, доставляли ему изобилие хлеба.^[16] Снабжен будучи натуральными сими преимуществами, ум карфагенян, склонный к торговле и мореплаванию, весьма скорые имел успехи, так, что не мог тогда сравниться с ними никакой народ, а особливо в кораблеплавании.^[17] Сила их и величество возвысились чрез то столько, что они завоевали мало-помалу самые богатые и пространные области. Всегда будучи ревнительны к увеличению своея торговли, завладели они всем африканским морским берегом от алтарей филенских даже до столпов Геркулесовых. Они завоевали всю Испанию, Сардинию, Сицилию, Балеарские и почти все острова на Средиземном море. Сила их и могущество столько чрез то возвысились, что в одной их столице при начале третией войны с римлянами находилось более 700 000 жителей; толикое число даст всегда сему городу место между первыми городами в свете; и на одном африканском береге владели карфагеняне более нежели тремя стами покоренных городов.

Выгоды торговли побуждали народ сей к невероятному трудолюбию и прилежанию и к предприятию всего того, что могло споспешествовать его торгу и кораблеплаванию. Ни в каких иных науках не упражнялся он, кроме принадлежащих к мореходству н коммерции. Карфагеняне странствовали повсюда сами для покупления излишних товаров у чужестранных народов и для продажи оных паки другим, имевшим в них нужду. Испанские, мавританские и галликанские берега, земли, лежащие поту сторону пролива и столпов Геркулесовых, были западная, а все известные тогда азиатские страны восточная область их торговли.

Из западных стран вывозили карфагеняне железо, олово, свинец, медь, что с великою прибылью продавали за драгоценные азиатские товары. Из Египта получали они тонкое полотно, бумагу, хлеб, парусину и канаты для своих судов; с берегов Чернного моря вывозили они пряные зелья, благовония, золото, жемчуг, драгоценные камни, ковры, кармазин; из Тира и Феникии пурпур и кармазин, богатые штофы, разные искусно выработанные вещи и также все получаемое ими из Египта. А в сии земли привозили они из собственных своих провинций хлеб и другие полевые плоды, деревянное масло, медь [?], звериные кожи железо, свинец, медь, испанское серебро, олово британское, всякие роды рукодельных товаров, делаемых ими самими.

Таким образом, будучи купцами и якобы управителями богатства всех народов, сделались карфагеняне и обладателями моря. Они сообщали Азию с полуденными и западными землями и были нужным каналом сего сообщения. По ободрению от сената лучшие их морские офицеры предпринимали разные морские путешествия для пользы кораблеплавания и заключали торговые трактаты с римлянами и другими народами. Самые знатные карфагеняне не стыдились торговать: они столько ревности и прилежания прилагали к торгу, сколько самые низшие граждане, и великие богатства, приобретенные ими, никогда не могли терпение их и рачительность сделать им скучными. Но не один прибыток от экономической их торговли, но также золотые и серебряные заводы испанские были источником их богатства. Они получали от рудокопен сея земли бесчисленную добычу. Они знали все художества своего отечества; рукоделия и ремесла процветали у них чрезмерно, особенно ж славилась карфагенская деревянная и кожаная работа; а кордуан делается еще и доныне в Варварии.

Таким образом Карфагена достигла наконец до толиких богатств и толикого могущества, что могла спорить с Римом о владычестве миром. Сильные флоты ее, каких никогда не видано было на море, магазины, наполненные всякими корабельными принадлежностями, и, наконец, обладание морем, продолжавшееся столь долго, доказывают цветущее состояние прибыточной ее торговли. Теперь не можно удивляться, что Карфагена столь скоро возвысилась и столь долго счастлива была в торговле; не можно удивляться тому, что сей город после превеликих поражений, претерпенных им, вскоре мог сооружать паки великие флоты и выставлять многочисленные войска: цветущий торг скоро награждал сей урон денежными суммами, карфагенянам удобно было собирать из всех своих гаваней множество матросов и гребцов для снабдения своих кораблей и определять на всякий из оных искусных мореходцев и начальников. Для собрания сухопутного войска нанимали они чужих воинов, выбираемых из лучших народов, и таким образом не принуждены были никогда опустошать села и города наборами солдат; на фабриках не бывало от того никогда остановки, и мирные работники и художники не тревожены были в своей работе. Никогда не прерывалась торговля и не ослаблялось множество народа. Так республика сия покорила себе наемного кровию препространные земли и королевства; она делала чужие народы орудиями своего могущества, высочества и чести, не употребляя на все то собственных денег: народы, с которыми она торговала, платили ей на сие подать.

Упадок сего торга, которого выгоды затмены были наконец в глазах карфагенян воинскою славою и который никогда не согласуется с духом войны; чрезмерная гордость богатствами, которых истинного употребления не знало наконец ослепленное их сребролюбие; а напоследок недостаток благоразумия и осторожности, оказываемой карфагенянами в охранении своего отечества: все сие произвело то, что город, лишась главных подпор, пал наконец от сильнейших римлян.^[18]

ї 28

Еще осталась Александрия, сделавшая главную перемену в торговле и привлекшая ее к себе во всем тогдашнем ее величестве. Сей город, построенный Александром по разорении Тира, якобы для замены урона торговли, лежал на четыре мили расстоянием от Каира и привлек весь торг сего города к себе. Положение его было столь выгодно, сколь только можно вообразить, и скоро сделался он самым богатейший торговым городом в свете. С одной стороны имела Александрия свободное сообщение с Азиею и со всем Востоком чрез Черное море, сие ж море и Нил отворяли ей путь в пространные страны Ефиопии; наконец, Средиземное море споспешествовало сообщению всех сих земель с Европою. В пышной ее гавани, имевшей два входа, видны были беспрестанно со всех сторон приходящие чужестранные корабли и выходящие египетские, которые развозили грузы свои по всему известному тогда свету. Скоро возвысился город сей до такого совершенства, что для него позабыты были Тир и Карфагена.

Из всех царей египетских Птоломей более прочих споспешествовал процветению торговли государства своего посредством сего города. В сем намерении содержал он на море для защиты торговли многочисленные флоты. По сказанию древнего одного писателя,^[19] содержал государь сей кроме 60 кораблей чрезвычайной величины еще более 4000 других кораблей, определенных на службу государству и для приращения торговли.

Владычество сего царя простиралось кроме Египта на множество новозавоеванных земель. Для совершения благополучия сих провинций старался он привлечь в них богатства и удобности восточные, повелел прокопать канал от западного берега Черного моря даже до Нила и вдоль по оному построить множество гостиниц для путешественников и купцов. Великая удобность кладовых для товаров в Александрии была причиною того, что весь Египет наполнился бесчисленными богатствами. Доказательством величины сих кладовых служат пошлины, собиранные в Александрии ежегодно с привозу и вывозу, которые, несмотря на дешевизну их, превосходили 37 000 000 ливров.^[20] Под властию римлян еще процветала индийская торговля в сем городе столько, что обыкновенно получал он прибыли 10 000 процентов.^[21] Некоторые римские императоры первых веков делали многие выгодные учреждения в пользу сея торговли, и она тогда только лишилась своея обширности, когда Константинополь стал резиденциею римских императоров. Туда прибегла якобы торговля в то время, когда западные провинции Римской империи разорены были нашествием северных варваров и вся Европа приведена была в смятение. Суровые сии северяне разлучили народов, совокупленных Римскою империею. Европа разделилась тогда на разные общества, земля осталась без обработания, города были опустошены, и все сообщения одного народа с другим разрушились: насильство, грабительства, бедность и глубочайшее варварство, в которое погрузилась Европа, разорвали совсем взаимную торговлю провинций и государств на несколько столетий.

ї 29

Между тем итальянцы удержали еще некоторым образом в Европе дух торговли посредством сообщения своего с Константинополем; они паки нашли вкус в драгоценных товарах и прекрасных рукоделиях азиатских. Священная война, привлекшая в Азию множество народа из всех стран Европы, открыла пространное сообщение между восточными и западными странами земли. В продолжение сея войны получили большие города итальянские свободу и с нею права, делающие их независимыми областями. Вскоре после сея войны изобретены были магнитная игла и морской компас, которые, соделавши мореходцев безопаснее и отважнее, довели кораблеплавание до совершенства, облегчили знакомство с отдаленными народами и торговле дали чрез то новую жизнь.

ї 30

Тогда произошли в Италии собственные торговые республики, Венеция, Генуи, Пиза возвысились и посредством торговли достигли до чрезвычайной власти и знаменитости.

Недостаток собственного содержания, которого не могли доставлять Венеции немногие острова, подвластные ей сначала, принудили ее питаться торгом. Она обогатилась преимущественно при крестовых походах перевозом европейских войск в Азию и поставкою оным съестных припасов. В краткое время завладела она совсем богатою ост-индийскою торговлею, соединенною еще притом с торгом левантским. Венециане в свое время одни из всех европейцев путешествовали в Константинополь и в Левант, вывозили оттуда ост-индийские товары и произведения и продавали оные прочим европейским нациям. С распространением их торговли возросло и могущество их. Мало-помалу завоевали они берега Адриатического моря и достали наконец ту обширность земли, которою владеют ныне. Таким образом Венеция в короткое время сделалась одною из самоважнейших держав европейских; она распространила свою область, исправила мануфактуры свои и фабрики и укрепила во всех частях гражданское свое благосостояние.

Генуа и Пиза достигли до величества своего также посредством торговли. Сии города, так, как и Венеция, приобрели себе богатство, могущество и знаменитость от крестовых походов, имевши равное участие в торге, присвоенном Венециею. Они весьма часто употребляемы были в войнах сего времени при осадах морских городов, завладели почти всеми деньгами в Европе, получили торговые вольности со знатными областями и увеличили счастие свое в обширности своего торга, жители их были богаты, а художества и рукоделия процветали у них в превосходном степене. Но в краткое время гордость их и ревность в торговле ускорили их падение. Генуа, завоевавши Пизу, разорила ее и наконец поглощена была сама сильнейшею Венециею, которая стала потом одна царицею торговли. Великая роль, игранная сею республикою в истории, есть следствие прибыточной ее торговли и могущества и богатств, приобретенных ею от оной. Венеция сохранила сию знатность дотоле, пока открытие португальцами нового пути в Ост-Индию отняло у нее почти совсем азиатскую ее торговлю и пока неизмеримые успехи прилежания в Европе лишили ее большей части торга, произведенного ее могуществом. Сия потеря лишила ее способов собирать новые богатства; но сохранила она уже приобретенные и утвердившие силу ее. Еще и ныне производит она сухопутный и морской торг довольно знатный и весьма хорошо сходствующий с величиною и плодоносием земли и, наконец, с действенностию и трудолюбием жителей.^[22]

ї 31

В то время как южная Европа производила торг с толиким рачением и благополучным успехом, возбудился дух торговли и на севере.

Народы, жившие около Балтийского моря, весьма еще были дики и на всех водах наводили опасность морскими своими разбоями. Сие побудило города Либек и Гамбург вступить в общий защитительный союз для приведения в безопасность своея торговли. От сего соединения получили они великие и важные выгоды, так, что в краткое время более 80 знатнейших германских городов, от самых последних краев восточного моря даже до Кэльна, пристали к славному Ганзеатскому союзу. Сей торговый союз, не имевший никогда подобного себе в истории, скоро столь сделался страшным, что величайшие монархи искали его дружества и боялись его гнева. Члены сильного сего общества начертали первый систематический план торговли, ставший известным в средние времена, и учредили его по общественным законам, положенным во всеобщих их собраниях. Они снабдили всю Европу корабельными припасами и выбрали для поклажи своих товаров разные города, из которых Бригге во Фландрии был знатнее всех.

Предмет торга их были северные товары, которые меняли они ломбардам за индийские произведения и рукоделия, и сии сокровища ломбардские либо выгружали в гаванях Балтийского моря, либо по большим рекам Германии провозили в средние части сего государства.^[23]

Богатство и могущество, приобретенные сими городами, мало-помалу привели их в состояние не только сильно защищать торг свой и распространить его, но и участвовать в важнейших военных делах Германии и всего севера. Тогда настала для Германии эпоха процветения прилежания и мануфактур. Общество сие ободряло ремесленников покупкою их работы. Всякий город, находившийся в сем союзе, доводил собственные свои товары до совершенства и отвозил их на собственном иждивении в приморские города, почитаемые кладовыми. Либек и Гамбург были тогда более велики сими кладовыми, нежели собственным своим торгом. Таким образом, 80 городов причиняли процветение торговли в таком государстве, которое ныне, по утверждении его расположения, не может ожидать сих прекрасных дней. Сей союз распался наконец, для того что спор о преимуществе восстал против торговли: одному из обоих надлежало уступить, и погибель последней означает в истории начало первого. Столь многим степеням не возможно соединиться когда-либо к выгоде торговли, и доколе пребудет в Германии нынешнее расположение правления, дотоле не достигнет сие государство до той великости торговли, к которой определено оно по своим силам.^[24]

ї 32

Португаллия, привлекшая к себе открытием нового пути в Индию неисчерпаемую торговлю тамошних земель, причинила сим новую и важную перемену. Торговля левантская разлучена тем была навсегда от индийской, и товары последней, привозимые прежде в Европу чрез Александрию, тогда доставляемы были непосредственно по морю в Лиссабон, и из сего общего пристанища купцы прочей Европы получали восточные товары. Португаллия обогатилась сим торгом и распространила скоро свое могущество. Кому не известно цветущее сего королевства состояние под правлением Иоанна II, Емануила и Иоанна III, трех королей, распространивших ост-индийскую торговлю, сделавших в пользу оной великие завоевания в Азии и в Африке и доведших благополучие и процветение своего королевства до самой высшей степени? Тщетно Венеция и египетский султан противились успеху португальской торговли: она не остановилась; но как Португаллия не умела, или паче не могла, употреблять ее, будучи под властию Испании, то перешла оная наконец в руки Голландии и Англии.

ї 33

С новою силою возбудился дух торговли на севере. Народ, давно уже упражнявшийся в торговле, народ, которому натура определила быть торговым народом по выгодному положению его земли, по предприимчивому его духу и по умеренной жизни, голландцы, лишены будучи безрассудным тираном своих вольностей и чрез то успеха прежней их торговли, единственного их пропитания, осмелились наконец, по выражению одного новейшего писателя, переломить железный скиптр, их угнетавший, и поднять главу свою из вод, дабы владычествовать над морями.

В самом деле, ни один народ, ни между древними ни между новейшими, не возвысился в торговле с толикими преимуществами и с толиким сиянием, как голландцы. Едва преобразилась область сия в республику, как торговала уже во всех четырех частях света и в то ж самое время вела войну с сильнейшими монархами в Европе.

При сей республике нужно разыскать тщательнее разные источники, произведшие совокупно скорое приращение ее величества.

В самые еще древние времена были батавы (так назывались тогда голландцы) сильная нация, с которою Цезарь заключал союзы и объявил ее вольною. Народ сей имел участие во всех воинских предприятиях римских полководцев после Цезаря против германских народов и снабжал оных всеми нужными потребностями. Между всеми германцами одного сего народа не мог победить Проб.

Для рассуждения о успехах мореплавания в Голландии надлежит только представить себе военные флоты, о которых упоминает история. В тринадцатом столетии граф Вилгелм отправится из Голландии с 12 военными кораблями для предприятия крестового похода, и около сего же времени Флоренс IV выступит в поход со флотом, состоявшим более нежели из 300 кораблей. В конце четырнадцатого столетия видим мы голландцев, ссужающих кораблями своими английскую нацию для перевоза войск во Францию; в пятнадцатом столетии начинают успехи сии быть явнее: голландцы оказывают силы свои на большем театре, с благополучною удачею преследуют они неприятелей своих на открытом море, они побеждают их часто.

Следующее столетие есть та эпоха, в которой выходят они из морей европейских. Они путешествуют в Америку для сыскания острова, подаренного им от Карла V. В то же время сооружают голландцы флот для сопротивления морской силе Гейнриха VIII и Франциска I, соединившихся против Карла.

Наконец, седмьнадцатое столетие было эпоха высочайшего их могущества. Торговля их в восточной и западной Индиях распространилась с непонятно скорыми успехами, и морская их сила возвысилась до крайности. Часто содержали они на море более полтораста военных кораблей, употребляемых в одно время против разных неприятелей.

Между тем всего натуральнее надлежало образоваться морской силе у голландцев. Положение Голландии показывает натуральное оной начало в рыбной ловле; а рыбная ловля сия, доставлявшая всем народам потребную пищу, скоро подала им случай к распространению торговли. Обитатели земли, состоящей из одних болот и воды, не могли иначе доставать потребностей своих, даже и самонужнейших к содержанию жизни, как из чужих стран. И так должны они были стараться найти изобилие в предметах прилежания, представляемых им натурою. Хлеб и строевые материалы были купно первые необходимые им потребности. Они начали выменивать себе сии потребности за свою рыбу, которую столь хорошо приготовлять умели, что приобрели от нее великие богатства. Голландцы столько распространили сию ветвь пропитания, что в 1601 году на одну ловлю сельдей выпускали они из гаваней своих более 3000 судов, и от одной ловли и приготовления сея рыбы питалось более 20 000 людей.

Северная торговля была вторая причина могущества их и благосостояния; торг шерстью с Англиею доставил мануфактурам их чрезвычайное приращение. Хотя столетия потребны были на то, чтоб нации от столь слабого начала возвыситься до самого цветущего состояния, однако угнетающая нужда и необходимость суть пружины, могущие делать чудеса в приращении прилежания, умножении граждан, могущества и богатства. Вольность, приобретенная Голландиею чрез войну против утеснителя своего, Филиппа, короля испанского, была главною пружиною скорого ее приращения; однако не одна вольность сия, но и самое время той войны, когда республика, необходимостию принуждена будучи свергнуть с себя тиранское иго, напрягала все свои силы; сие время было эпоха, в которой торговля их утвердилась и распространилась до бесконечности. Ободрены будучи победами, нападали голландцы на неприятелей своих не только в Европе, они путешествовали в восточную и западную Индии, от времени до времени, отчасти хитростию и благоразумным поведением, отчасти ж силою оружия, завладели богатыми областями, которые имела прежде Португаллия в сих частях света. Ост-индийская торговля мало-помалу досталась совсем в их руки; а сие сделало их купцами всего света. На кораблях их перевозились южные товары на север и северные на юг; всю Европу снабдевали они индийскими товарами.

Не можно удивляться скорому успеху их могущества, видя завоевания и договоры, которое умели они везде делать для выгоды своей торговле. Они поднимают войну на севере и чрез то получают от разных держав полезные для торговли своея условия; они завоевывают множество селений у португальцев в Ост-Индии и заводят там новые; торг их простирается даже в Китай и Японию; они учреждают Ост-Индийскую свою компанию для доставления торговле своей нового успеха; по примеру сея установляются в Америке Суринамское и другие общества, в Езеквебо-Демерари, Бербице и т. п., а французская и испанская торговля доставляет им бесчисленное множество американских произведений.

За все сии успехи обязаны голландцы своему благоразумию, действенности и предприимчивому духу. Они суть такой народ, который по справедливости может сказать самому себе то, что один новый писатель полагает в уста его:

«Я сделал плодоносною сию землю, обитаемую мною, я украсил ее, я сотворил ее. Сие грозное море, покрывавшее поля мои, претыкается ныне о крепкие плотины, противопоставленные мною ярости его. Я очистил сей воздух, который неподвижная вода наполняла смертоносными парами, я основал великолепнейшие грады на грязи и песке, наносимом от окиана. Гавани, построенные мною, каналы, мною выкопанные, принимают произведения всего света, которые раздаю я по благорассуждению своему. Наследства других народов суть области, оспориваемые одним человеком другому. Но что я детям моим оставляю, то исторг я у стихий, заклявшихся против обиталища моего, и утвердил власть оного. Сюда ввел я новый физический, новый моральный порядок. Где не было ничего, тамо произвел я все. Воздух, земля, образ правления, свобода, все есть мое творение. Я наслаждаюсь честию прошедшего; а обращая взор на будущность, с удовольствием зрю, что прах мой в тишине покоиться будет на том месте, где предки мои видели громады волн».^[25]

По справедливости скажем мы, что торговля соделала чудеса над сею республикою; чудеса в умножении граждан, в прилежании, во внешнем могуществе, в скоплении богатств, и при всем том чудеса в умеренной жизни ее обитателей, пожертвовавших всеми удобностями торговли удержанию ее.

Земля сия в рассуждении положения своего весьма выгодная для торговли, но весьма неспособная к обиталищу граждан, не производя ничего потребного пропитанию, будучи ежедневно в опасности поглощена быть морем, сия земля становится многонароднейшею в Европе; и все сие есть действие торговли.

Если Голландия не процветает ныне так, как в прошедшем столетии, то надлежит приписать сие внешним и внутренним препятствиям. Сии препятствия суть погрешности правления во всех частях; а еще более стечение торга других народов, нашедших в самом могуществе Голландии пример того, что торговля преважное имеет влияние в благосостояние государств.

ї 34

Англия выступает на театр. Сие государство, принявшееся за торговлю позже всех других европейских наций, служит ныне примером мудрого правления, цветущего умножения народа, учрежденной самолучшим образом государственной экономии, прилежания и мануфактур, которых произведения расходятся везде по одному только имени; наконец, служит оно примером торговли, производимой по разумнейшим и здравейшим правилам. Все сии части связываются между собою наподобие единой цепи и цветущий торг сего королевства общественною имеют подпорою.

История содержит в себе различные следы того, что Англия и в древнейшие времена не совсем пренебрегала торговлю; когда управляли ею просвещенные государи, тогда и торговля была ими распространяема.

Елисавете, сей мудрой правительнице, довольно известны были истинные правила торговли; она не допустила долее вывозить толикое множество необработанной шерсти в Голландию и в другие страны, как бывало прежде. Она повелела завести собственные шерстяные мануфактуры и запретила вывоз шерсти. Сколь совершенны ныне английские сукна и сколь пространен расход их! Под правлением сея королевы начала Англия полагать основание своему благополучию и производить план такой системы, которая, утверждаясь на истинных правилах, не могла не удаться. От сего времени продолжали англичане беспрестанно, даже доныне, исправлять свое земледелие, увеличивать прилежание и возвышать свои селения, торг и морскую силу. Правила их в рассуждении торговли различны с правилами голландцев; и должны быть различны, потому что Англия имеет собственные произведения, а Голландия не имеет.

Торг Англии основывается отчасти на великом множестве собственных произведений и товаров, отчасти ж на произведениях и товарах подданных ей селений. Государство сие старается при том обработывать у себя все свои произведения и отвозить их в лучшем виде к другим нациям; напротив того, потребное ему от других государств получать из первой руки и сколько возможно привозить к себе необработанное; наконец, получать также все произведения пространных своих селений, а им доставлять за то мануфактурные товары и другие нужные произведения.

Посему необходимо надлежит процветать в королевстве сем государственной экономии, возрастать мануфактурам и распространиться до крайности кораблеплаванию. Кромвель положил основание сей системе введением мореходных актов. От сего получил торг всех наций, привозивших в Англию товары, всеобщий удар; сие свергло Голландию, до которой преимущественно сие касалось, с высоты ее в торговле; а торговля Англии и морская сила ее очевидно возвысились.

Голландия не может торговать собственными произведениями, она должна допускать вывозить из гаваней своих необработанные материалы и привозить в земли свои готовые товары, дабы не лишиться совсем большей части своего торга. Торг Голландии есть чистый посреднический торг, а торг Англии смешан.

Предметы английского торга весьма пространной суть окружности. Неизмеримые селения сего королевства в Северной Америке сообщали ему во множестве всякие произведения, родящиеся в тех землях; а, напротив того, употреблением английских товаров причиняли превеликий расход рукоделиям и произведениям Англии. Земли и острова, обладаемые еще Англиею во всех прочих трех частях света, производят все то, что прежде было предметом торга самых богатейших народов, и чрез то торговля ее простирается по всему земному шару. Повсюду рассылают английские купцы свои товары и получают за то сколько возможно необработанных произведений. Из сего следует, что мануфактурам английским надлежит быть в самом цветущем состоянии, какое только бывало некогда в каком-либо государстве; и действительно, совершенство их есть свыше всякого описания. Изобретательный ум и утонченное искусство превосходят здесь все пределы, достиженные поныне другими народами. Изряднейшие машины, самые лучшие ремесленные орудия, остроумнейшие изобретения и искуснейшие инструменты, которых в прочей Европе совсем но знают, суть главная подпора сего мануфактур совершенства. Примером того может служить так называемая разбивная мельница (flatting mill), одна из самых полезнейших машин, которая посредством двух с невероятным искусством обработанных катков без молота превращает в листы серебро, красную и зеленую медь, томпак и самое железо, чрез что в три часа более делается, нежели сколько десять кузнецов молотами в три дни сработать могут.^[26]

Запрещен также и вывоз английских ремесленных орудий. Между главными ветвями прилежания знатнее прочих шерстяные рукоделия. Исчислено, что от одних сих рукоделий пол чают пропитание полтора миллиона людей и что еще в 1562 году вывезено английских сукон на 5 миллионов гульденов в одни Нидерланды. И прочими рукоделиями также по сравнению занимается превеликое множество народа. Вообще английские мануфактуры учреждены по самолучшим правилам и наслаждаются преимущественно пред прочим совершенною свободою.

Скотоводство в Британии равным образом на чрезвычайном степени высоты находится. В начале нынешнего столетия считали в Англии одной 12 000 000 овец, цена шерсти которых превосходит 15 миллионов гульденов; но сего ужасного множества и шерсти не довольно на снабжение всех мануфактур: сверх оной привозится еще весьма много португальской, африканской, испанской, американской и голландской шерсти. — Однако не одни овечьи заводы процветают в сем королевстве, но и все роды скотоводства. Превеликое употребление мяса, нужное англичанам, и великий вывоз соленого мяса, коровьего масла, сыру и т. п. доказывают, на каком степени процветения должно быть там скотоводство крупного рогатого скота. — Кому, наконец, неизвестны английские лошади, которых все нации рачительно иметь стараются?

Но и главная подпора государств, земледелие, есть предмет предприимчивой прилежности английского народа. С того времени как парламент определил награждение за вывоз хлеба, то в Англии не только довольно произращено было оного для собственного употребления, по исчислению, деланному от 1746 до 1750 года, вывожено было оного в чужие страны ежегодно на 1 500 000 флоринов, а после сумма сия возвысилась до 2 000 000 флор.^[27]

Сие цветущее состояние всех средств пропитания есть причина чрезвычайного многолюдия, которое не столь приметно для того, что ежедневно выезжает множество народа для наполнения пространных сего государства селений во всех частях света, и для замены урона, причиняемого беспрестанною войною.

Сих немногих примеров довольно для показания некоторым образом благосостояния сего королевства, происходящего от торговли. Сие цветущее состояние Англии, владычествующее посредством добрых правил государственной экономии, умножает национальные богатства в чрезвычайном степени. Чужое золото и серебро лиется всегда в сие государство, по большей части из Испании и Португаллии, и возвышает народное богатство до той крайности, в которой начинает оно само собою разрушаться. Умножение денег увеличивает отношение товаров к оным. Цена произведений и жизненных потребностей возвышается постепенно, для того что земледелец, хотящий участвовать в лучших обстоятельствах рукодельцев, должен бывает за все платить им дорого. Такое возвышение цены простирается натуральным разделением на все потребности, по которым должно распределять плату работникам. Все принадлежащее к произведению товаров, материя их, перевоз и т. п., должно вздорожать. А из сего не иное может следовать, как то, что преимущество товаров в цене пропадает. Англичане и преимуществуют пред соперниками своими не в цене художественных своих произведений, но только в совершенстве оных. Да можно сказать, что англичане и не имели еще поныне соперников, ибо товары их суть единственные в своем роде. Англии известна сия выгода, и на сей коней введены строгие осмотры, препятствующие вывозить из государства худые товары.^[28] Но от сего самого изрядства и от дороговизны английских рукодельных товаров происходит то, что расход их и все мануфактуры приметно ущербают. Невзирая на строгие запрещения, многие фабриканты выезжают в чужие земли, а с ними преселяется туда и прилежание.

Также и ужасное пространство сего государства в других частях света преступает пределы. Рассматривая основание умножения народа, находим, что оно недостаточно для подкрепления толикой чрезмерности искусственного могущества. Великость морской его силы, старые и вновь приобретенные области его в других частях света, а наипаче беспрестанно почти продолжающиеся войны требуют столь великого множества людей и далают нужными столь многочисленные суммы денег, что многонародию и силе сего королевства весьма надлежит ослабевать. Англия испытывает сие ослабение ущербом прилежания и земледелия; а правительство не может воспрепятствовать тому, достигши до могущества своего отчасти посредством чрезмерного напряжения натуральных сил нации, отчасти ж посредством богатств чужестранных и опасной игры мнимого кредита. Несмотря на великое национальное богатство, во всем английском государстве обращается не более 16 миллионов монеты; прочая ж сумма, почти в тридцать крат сея большая, состоит в бумажных деньгах.

Для удержания искусственной сея игры кредита, без помощи которого рушилось бы все могущество, принуждена Англия к чрезмерным налогам, ослабляющим только еще более ее многолюдие и унижающим прилежание и земледелие.

Северная Америка взбунтовалась: налоги сии слишком были отяготительны для ее и несправедливы, ибо не оставлено ей было путей к приобретению того, чем надлежало платить оные. От решения сего раздора между Англиею и сильными ее в той частью света селениями зависело то, что либо возвысилась бы она до самой пространнейшей и твердой власти, либо унизилась паки до натурального своего могущества. Может быть, окончила уже Англия торговую ролю свою на театре света, может быть, возьмут участие в торге с Америкою и Ост-Индиею другие нации, которым свойство политического их состава сие позволяет.

ОТДЕЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

КАКИM ОБРАЗОМ ТОРГОВЛЯ ДЕЙСТВУЕТ ВО БЛАГОПОЛУЧИИ ГОСУДАРСТВА

ї 35

Доселе видели мы якобы издали сияние, могущество и богатства торгующих наций; мы показывали то постоянный, то скоропреходящий блеск их в доказательство того, что выгоды торговли иногда скоро, а иногда медлительнее производят процветение государства. Теперь должны мы по предмету нашему открыть философским оком пружины, поддерживающие и скрепляющие сию великую громаду политического благосостояния, и рассмотреть то, каким образом они действуют. Сие исследование тем нужнее для политика, что в великой машине государства, о самолучшем успехе которыя он стараться должен, самомалейшее упущение какой-нибудь неважною кажущейся части оныя причиняет неотвратимые препятствия, и столь маловажными кажущиеся обстоятельства могут препространные произвести выгоды для всея машины.

Око политика ищет везде причин и действий, связь между собою имеющих, и преследует их даже до самого простейшего их вида; таким образом, научен будучи правилами и опытом, может он судить о влиянии, какое должно произвести каждое обстоятельство в определенном случае.

Подобным образом должны мы раздробить действия торговли и в свойстве ее сыскать те выгоды, которыми наслаждается от нее государство, по связи ее со всеми частями гражданского благополучия, дабы представить степень могущества и богатства и все прочие выгоды торга от начала его до всея обширности великости его. Посему весьма нужно кажется нам разобрать особенно всеобщие действия или следствия торговли в отношении к государству и при каждом из оных открыть влияние в разные основания гражданского благополучия.

Сии влияния торговли в государство оказываются преимущественно в следующем:

1) в произведении кредита, 2) обращения денег, 3) относительного богатства; 4) в умножении процветения прилежания и 5) государственной экономии; 6) в роскоше; 7) во нравственном просвещении и утончении; 8) в упражнении граждан; 9) в умножении народа и 10) в свободе.

ї 36

О КРЕДИТЕ

Кредит вообще есть доверенность заимодавца к своему должнику в рассуждении платы. И так государственный кредит, есть такая доверенность к государству, а приватный кредит к приватной особе. Доверенность сия двоякое имеет основание, вещественное и личное: вещественное утверждается в государстве на способности граждан его ко вспомоществованию, а у приватного человека на обладаемом им действительно имении либо на путях к приобретению оного; личное основание состоит в способности должной особы к скорому приобретению того, чем заплатить надлежит. Оба роды сего кредита у торгующих государств находятся в превеликом процветении.

Государственный кредит, по данному нами о нем понятно, основывается на способности граждан ко вспоможению, а сия способность зависит от путей к снисканию имущества в том государстве, от цветущего состояния земледелия, от неутомимого трудолюбия, от многонародия, от действенного ума нации и, наконец, от процветения торговли, возвышающей все вышеупомянутое до совершенства.

Приватный кредит, основывающийся также на способности к приобретению и на действительном имуществе должника, получает от торговли превеликое приращение. Богатство национальное и удобность путей к пропитанию умножают вещественный и личный кредит граждан государства.

Таким образом, богатства, лиющиеся от торговли в государство и умножающие чрез то национальный и частных граждан достаток, производят доверенность кредита, которая всегда должна основываться на способности ко вспомоществованию как в государстве, так и у приватных особ. Всеобщий опыт доказывает, что деспотические государства всех менее, а республики всех более кредита имеют: сие происходит по большей части от недостатка торговли в деспотических государствах и от удобности оной в республиках.

Купеческий кредит, весьма возвышающийся в торговых государствах, не только действителен для самого себя, но подкрепляет часто и кредит государственный. Если бы знатнейшие английские купцы и другие богатые домы в 1745 году не подали помощи кредиту Англии, то сие королевство совсем лишилось бы оного.

Также и предмет, для которого правительство занимает деньги, дает кредиту новую силу. Если хочет оно оживить трудолюбие своих граждан, распространить более свою торговлю и укрепить другие ветви гражданского благополучия: то с таким намерением гораздо удобнее найти кредит, нежели на произвождение войны и другие тому подобные предприятия, которых окончание неизвестно; а сие и делают торгующие государства. Таким образом, кредит полезен им для увеличения торга и всего соединенного с приведением оного в совершенство. Сверх того, торгующему государству не нужно занимать у чужестранцев: оно удобно находит кредит у собственных своих граждан, могущих дать ему оный в высочайшем степени. История голландской республики показывает пример того, как торговая нация от прибытка своего торга находит в самой себе достаточные источники на выдержание труднейшей войны, на произведение в действо величайших предприятий, не употребляя на то богатств других наций. Англия при чрезвычайном своем могуществе мало имела нужды в чужестранных кредиторах для исполнения великих своих предприятий. Двоякая проистекает из того государству выгода: 1) доходы его остаются в нем, и 2) заплата капитала не причиняет пустоты в обращении денег.

Банки, заводимые во всех торгующих государствах, ибо споспешествуют они удобности торговли, безопасности денег, нетрудности заплаты, умножению обращения и верности сумм, не подверженных ущербу или приращению ни при каких переменах монет, для того что банковые деньги всегда остаются одинаковы, сии банки, становящиеся публичными банками, когда правление принимает их под свое покровительство, суть новый источник кредита. Не впускаясь в различные именования и роды банков, скажем мы только то, что они вообще имеют все вышеупомянутые выгоды, и государство находит чрез них пространнейший кредит у чужестранцев; оно находит в них средства к самой выгоднейшей для себя заплате долгов иноземцам; они служат ему источником, из которого может оно во всяком случае нужды занимать с превыгодными условиями; наконец, сии банки сами бывают в состоянии давать кредит чужестранцам и к пользе своего государства излишним множеством денег ссужать чужие нации, пока торговля процветает.^[29]

Купеческие компании могут почитаемы быть новою ветвию публичного кредита, которого обширность всегда распространяется купно с благополучным успехом торговых предприятий и который самую торговлю содержит в цветущем состоянии.

Мы удовольствуемся сим для доказания того, сколько может торговля умножать кредит, сколь сильное оказывает она действие в произведении и удержании оного. Она подкрепляет государственный и частный кредит нации, а выгоды сего приносят государству превеликую пользу. Оно, подобно приватному человеку, получает от кредита удобные способы исправлять свои обстоятельства, распространять свое могущество, делать завоевания, вести войны, производить торговые предприятия и поправления во всех частях государственного благосостояния; торговля доставляет ему вещественный кредит, и оно не опасается удобно сделаться банкротом.

Также и государственные ассигнации, основывающиеся на публичном кредите, умножают число денег и наполняют пустоту в обращении оных, показывающую всегда ослабение промыслов, недостаток путей к пропитанию и упадок внутренней и внешней торговли. Благоразумно учрежденные банковые обороты могут сберечь великую часть золота и серебра, необходимо потребного на обращение ежегодных произведений и работ в государстве, от других важных и выгодных предприятий и чрез то большую часть государственного капитала сделать действеннее и прибыточнее, заменяя недостаток настоящих денег бумажными, которые в домашнем обращении равную с золотом и серебром имеют выгоду.

Могущество Англии основывается единственно на великом ее кредите; а основание сего находится во цветущей торговле английского королевства. — Голландия, для защищения вольности своей против сильнейшего европейского монарха продолжительною войною, не имела нужды в употреблении чужих денег. Сия республика имела в себе самой источник своего богатства; она находила кредит у собственных своих граждан, ибо торговля беспрестанно удерживала ее силы.

Частный купеческий кредит равномерно выгодные имеет следствия в благосостоянии целого государства. Торг приводит деньги в обращение. Богатые частные особы, не обращающие сами своих денег, ссужают оными предприимчивый класс граждан за малые проценты, ибо кредит и множество денег необходимо унижают оные. Сие действует возвратно на процветение торговли, и всеобщая рачительность получает силы к распространению своих предприятий.

Сие распространение упражнения производится еще и другою причиною. Приватный кредит, заступающий у торгующих граждан место наличных денег, приводит заимодавца в состояние продолжать предприятие свое и без денег: должник дает ему достоверное обязательство, например вексель или т. п., которое в руках заимодавца бывает паки средством к промену его товаров и к удовлетворению его потребностям. Таким образом, купеческий кредит заменяет на несколько времени наличные деньги, не оставляя в обращении оных вредной пустоты, причиняющей препону всеобщему промену потребностей.

Мы не хотим теперь впускаться в исследование вопроса: выгодно ли или убыточно вообще для государства великое употребление кредита? Может случиться, что произойдут при том многие вредные оного злоупотребления, оно может запутать государство в пространные и тщетные планы, оно может составить вымышленные и вредные богатства, оно может внести неблаговременно бумажные деньги и произвести опасный оными торг. Но все сие не следует непременно от великого кредита; с другой стороны, имеет он столь же многие выгоды для государства, могущего приходить в разные обстоятельства, в которых кредит бывает ему нужен, и которых может оно посредством его освобождаться от величайших неудобств, в которых может оно посредством кредита сего делать перемены, полезные гражданам и служащие ко всеобщему благу. Кто может утверждать то, что от приватного кредита вредные происходят следствия? Кто может хулить такое государство, которого частные граждане друг у друга, а купцы у всякого иностранца удобно кредит находят? И так торговля произведением и умножением сего кредита причиняет пользу государству и возвышает истинное его величество и могущество, отверзая богатству все пути его действенности и делая возможным всякое употребление оного.

ї 37

О ОБРАЩЕНИИ ДЕНЕГ

Понятие, соединяемое с деньгами, и свойства, приписываемые им, делают необходимым то, чтоб деньги сии обращались беспрестанно для произведения своего действия.

Действие сие состоит в споспешествовании промену товаров и удобному удовлетворению потребностям. Чем скорее бывает сей промен, то есть чем скорее определенная сумма денег переходит из рук в руки и чрез то всякий, имевший оную, удовлетворяет некоторой части своих потребностей, тем больше, тем выгоднее бывает действие его. Сие учащение промена товаров на деньги и денег на товары называется обращением денег.

Мы не знаем, какое следствие торговли может быть натуральнее и приметнее сего обращения. — Посмотрим на упражнение купца, на верные и скорые платы, которые должен он беспрестанно делать, дабы не лишиться своего кредита; на верность и точность, с какою исправляет он свои требования; и, наконец, на все его старание, состоящее в том, чтоб употреблять капитал свой, на котором основывается торг его, к покупке товаров, сии товары сколько возможно скорее променивать на деньги, а деньги сии или кредит свой со всевозможною скоростию приводить в обращение, причем: он одними частыми прибытками приобретает себе богатство: посмотри на все сие, увидим мы содействие купца в споспешествовании обращению денег во всей великости оного.

Купец подает всякому капиталисту случай полагать с выгодою в торговлю свои деньги, которые без того лежали бы, не принося никакого прибытка, и были бы исключены из обращения: таким образом умножается обращающаяся сумма. В государстве, в котором процветает торговля, все запасные сокровища употребляемы бывают на разные предприятия.

Мы докажем, что торговля оживляет государственную экономию, мануфактуры и фабрики; а сие оживление прилежания не в ином чем состоит, как в том, что земледелец и ремесленник могут променивать произведения свои скоро и во множестве на деньги, а за сии доставать себе другие потребности. В сем только оказывается подлинное употребление денег: они могут служить средством к исполнению предприятий рачительности; а скорость промена товаров (следствие умноженных торговлею потребностей) производит и скорое обращение денег.

Необходимо требуется, чтоб для обращения денег находилось известное оных множество. Какое государство более имеет удобнейших средств к заменению недостатка народного имущества деньгами чужих государств, как то, которое производит с выгодою торговлю? Торговые прибытки разделяются по всему государству и награждают недостаток обращающейся монеты. Какое государство удобнее находит кредит, какое государство удобнее может заводить банки для умножения обращающейся денежной суммы и для скорости и удобности обращения? Колико способствуют умножению числа денег и скорейшему обращению оных вексели, акции и ассигнации, которые сами составляют предметы особенных ветвей торга и дают пропитание множеству людей? — И так денежное обращение производимо и споспешествуемо цветущею торговлею, и только посредством ее пребывает обращение сие совершенно, умножает свою скорость и содержит надлежащую сумму денег в беспрестанном движении.

Выгоды сего обращения для государства, которые суть так же следствие торговли, удивляют того, кто предпринимает рассмотреть их подробнее.

Обращение денег замыкает в себе оба следующие понятия:

1) известное множество обращающейся монеты, 2) скорость сего обращения; обое вместе взятое составляет выгоды денежного обращения.

Рассмотрим сперва только множество денег в обращении, не рассуждая о скорости оного. Единое прохождение денег чрезвычайные производит действия. Например рубль, переходя из Санктпетербурга в Москву, может между тем тысяче людей послужить на покупку разных потребностей; и таким образом выменивается на оный множество произведений, совокупно стоящих более тысячи рублев. Всякая остановка сего рубля у не хотящего истратить его прекращает сие действие и причиняет препону прилежности и остановку употреблению. Представя себе, якобы один только рубль обращается во всем государстве, увидим, что все расходы совершенно бы прекратились, если б сей рубль впал в руки скупого человека. Из сего следует, что всегда должно быть равновесие между прилежанием и обращающеюся монетою и что с умножением первого соединено умножение другой. Всеобщая рачительность, производительная сила прилежания и желание употреблять произведения умножаются, если никакая остановка в обращении не препятствует их умножению. Сия удобность обоюдной мены между деньгами и товарами рождает также удобность находить пути к пропитанию и содержит в себе причину цветущего умножения народа. По сему рассуждению не кажется уже невозможным то смелое положение, которое один новейший писатель утверждать отважился, что в таком государстве, где средства к приобретению в равновесии находятся с употреблением и где обое достигло до весьма высокого степени, там один гражданин доставляет пропитание другому. Издержки одного причиняют другому приобретение, и сколько издерживает первый, столько может приобрести другой. Когда первый выезжает из государства, когда издержки его прекращаются, тогда запирается источник приобретения другого; и если сей не находит иных средств к продолжению своего стяжания, то погибель одного влечет за собою погибель другого. Однако не должно принимать положения сего в таком смысле, якобы издержки одного гражданина непосредственно составляли содержание другого. При сем прирастает токмо мера упражнения столько, сколько требует содержание другого; а приращение сие так разделяется по целому, что один приобретает при том более, нежели сколько издерживает, и что выдача денег не всегда бывает купно с принятием оных. Чрез то прекращается обращение в особенных частях, и успехи его прерываются. Но вообще и там, где денежное обращение в равновесии находится с упражнением и потребностями, можно утверждать справедливость того положения, что один гражданин содержит другого по связи путей к приобретению. Вот причина, по которой содержится непонятное множество людей в таком государстве, где великая владычествует рачительность, где все приводится в движение свободным обращением денег, где не тщетна никакая работа, одним словом, где торговля может явить благодетельное свое влияние.

Второй предмет, представляющийся при обращении денег, есть скорость оного.

Сия скорость умножает все выгоды, производимые обращением: она причиняет то, что в кратчайшее время то же происходит следствие, которое от простого обращения не иначе произойти могло, как чрез частое повторение оного, и наконец заменяет она самый недостаток в числе обращающихся денег. — Сии положения столь ясны, что не требуют пространного доказательства. Положим, что в каком-нибудь государстве обращается 20 миллионов, которые в определенное время исправляют свое действие и производят вышеозначенные выгоды. Если скорость сего обращения умножена будет столько, что помянутая сумма в то же время обратится четырекратно, то произведет она действие 80 миллионов.

Из сказанного нами в прежнем нумере сих «Прибавлений» видно, сколь многие выгоды производит скорое обращение денег; видно, как меньшая сумма, обращающаяся скорее большей, равное с сею производит действие. Следовательно, видно и то, как торговля, умножая скорость обращения денег, поддерживает упражнение граждан, увеличивает множество народа и умножает истинное богатство подданных государства. В сем только разделении богатств между особенными членами государства, причем всяк наслаждается выгодами оного, содержится основание истинного богатства государя; ибо тот государь богат, который имеет многих подданных, а те подданные богаты, которые много имеют денег. Как некогда персидский царь Кир спросил Креза, сколько мог он собрать себе сокровищ, то сей сказал о удивительной сумме. Кир тотчас дал знать своим придворным, что ему нужно много денег, и вдруг принесли ему гораздо большую сумму, нежели какую объявил Крез. Думающий, будто богатство государства состоит только в скоплении золота и серебра, пусть посмотрит на Испанию; и тогда скажет он, что он обманулся. Распространенная только коммерция, производящая оживительное обращение денег, может обогащать государства.

Мы заключаем сей параграф местом из Антимахиавеля, в котором высокий сочинитель оного говорит: «Кто ничего более не знает, как собирать деньги, закапывать деньги, хотя бы он был приватный человек или король, тот не знает экономии. Не лежащие бесподвижно сокровища иметь должно, но великие доходы, происходящие от доброго управления».

ї 38

ОТНОСИТЕЛЬНОЕ БОГАТСТВО НАЦИЙ

Под сим богатством разумею я действительный прибыток денежной суммы в государстве, который может состоять либо в настоящей монете, либо в бумажных деньгах.

Не нужно мне доказывать, что богатство сие есть следствие внешней торговли. Действия его тем больше заслуживают внимания.

Явно, что у торгующей нации стечение прибыточных дотоле выгодные производит действия, пока множество сих столь увеличится, что натуральное отношение оных к товарам возвысится слишком и пропадет выгода в торговле с иностранными; что товары сделаются слишком дороги и не могут выдержать стечения других наций. Англия служит тому примером; она находится теперь на том пункте, на котором должна по сей причине опасаться потери великого расхода рукодельных своих товаров.

Однако время такого состояния весьма отдалено от всякого государства и надлежащими предприятиями всегда может содержано быть в сем отдалении. Всегда удобнее уменьшить и выключить из обращения излишнюю сумму денег, нежели заменить недостаток оной. Если ж наступит сие время в каком-нибудь государстве, то удобно находятся средства, которыми отвращается вред, могущий от того последовать. В сем случае может правитель с выгодою сберегать сокровища и употреблять их при нужде паки для государственного блага; в сие время можно отдавать деньги в заем чужим государствам, класть оные в чужестранные банки и т. п., а от сего сугубую получает государство пользу: оно получает ежегодно проценты, которые может употреблять в случаях нужды и на особливые потребности, без умножения угнетательных податей и других способов вымучивания денег у подданных, и всегда удерживает надежный капитал для непредвидимых случаев. Новые предприятия, если окажутся поводы к оным, завоевания, неизбежные войны и т. п. не ослабляют тогда нимало благосостояние граждан, потому что государство имеет уже готовое на оные иждивение.

Голландия, приобретшая процветавшим прежде торгом своим неиссчетные богатства, приняла одно из сих средств, не могши более употреблять остающихся своих денег на торговлю: она раздала в заем другим нациям более полторы тысячи миллионов. Процентами от превеликого сего капитала уравнивает она ныне противное свое торговое отношение к другим нациям и удерживает чрез то еще в знатном величестве упадающую свою торговлю.

Англия, хотя и приводил я ее в пример излишнего богатства, не могла бы удержать столь долго распространенного своего могущества без сего богатства. Кредит ее, главная оного подпора, пал бы без него, и ослабели бы от того ее силы.

Из сего следует, что относительное богатство нации никогда не бывает вредно, если умеют употреблять его надлежащим образом. — Доколе не все пути к приобретению совершенны, доколе можно еще их распространять, доколе земли остаются еще не населенные, доколе мануфактуры еще более могут расширяться, доколе может еще основываться на том большее умножение народа и, наконец, доколе самая торговля выше еще возрастать может, дотоле великое, всегда прибывающее богатство служит способом к тому, что все сии степени посредствовать будут успеху государства и ко приведению в процветение благосостояния его граждан.

Множество денег, доставаемое государством чрез торг, употребляется всегда на новые предприятия и к распространению тех ветвей промыслов и прилежания, которые тогда также соразмерную доставляют прибыль. Чем более прибывает денег, тем более бывает иждивения на предприятия, тем более участвования в самовыгоднейших ветвях торговли, а посему тем менее прибытка. И так скопленный капитал употребляется на новые ветви приобретения, соразмерно уменьшению прибыли от первых. Сие употребление капиталов на производительные силы всеобщем приобретения в государстве всегда может распространяться на большее число ветвей, так как равновесие прибытка содержит сии силы приобретения в разделении их на большее число предметов. Сие разделение всеобщего капитала на все пути ко приобретению, могущее до крайности распространиться при умножающемся всегда богатстве, производит совершеннейшее благосостояние, вещественнейшие силы, постояннейшее богатство, одним слово, всевозможное совершенство государства. Между тем чем более распространяется каждая ветвь приобретения и чем более употребляется на ее капитала, равномерно должны ущербать прибытии и потому проценты отпадать от капиталов. Таким образом, со времени открытия Америки не умножение золота и серебра, которым наша часть света якобы наводнена была и которое унизило только цену денег против цены произведений трудолюбия, то возвысившееся в целой Европе всеобщее прилежание уменьшило почти повсеместно денежные проценты, а паче в землях, большую производящих торговлю, как то в Голландии, Англии и т. п. — Сие самое унижение процентов выгодно для богатых наций, ибо подкрепляет оно внешнюю торговлю и избавляет от вредного стечения с иностранными.

Когда все сие у какой-либо нации до крайней достигнет высоты (но сколь еще от большей части государств отдалено сие время, или какое государство доходило когда-нибудь до толикого степени совершенства?), тогда еще остается государству средство выпускать чрезмерное богатство свое разными каналами и употреблять его так, чтоб оно в случае нужды могло паки распространить благодетельнейшее свое влияние.

ї 39

УВЕЛИЧЕНИЕ ПРИЛЕЖАНИЯ

Необработанные произведения какой-либо земли редко бывают предметом внешней торговли: нация, производящая такую торговлю, не будучи принуждена к тому особливыми обстоятельствами, в рассуждении политического своего приращения весьма мало должна иметь просвещения в торговле. Одно из первых правил торговли есть то, что всегда надлежит вывозить по всей возможности утонченные товары. Сие утончение есть предмет прилежания, состоящего в искусной работе фабрикантов.

Сие правило, столь натуральное и столь нужное для выгодного торга нации, доставляет рукодельцам упражнение и приводит их в состояние умножать ветвь пропитания своего по мере вывоза и доводить свое прилежание всегда до высшего степени совершенства.

Здесь можно задать вопрос: торговля ли происходит от прилежания или сие от торговли? Мы ответствуем: обое имеют такое взаимное сопряжение, что всегда одно споспешествует приращению другого. Торговля занимает особенный класс людей, споспешествующих промену товаров, а рукоделец достает чрез то время на продолжение своея работы. Торговля может весьма споспешествовать прилежанию, облегчая расход его произведений; но можно сказать, что и торговля есть действие прилежания. Человеческие потребности ободряют прилежание, но без торговли не возможен никакой удобный промен произведений; и так торговля есть необходимое следствие прилежания. Стеварт сравнивает обое со движением сердца и крови. Оба движения сии столь неприметно происходят одно от другого, что не возможно определить, где каждое из них начинается. Между тем есть положение, что где обое находятся совокупно, там торговля скоро споспешествует прилежанию, а сне сохраняет успех торговли. Обое основываются на третием предполагаемом нами обстоятельстве, а именно, что должен быть вкус в излишних вещах, причиняющий расход произведениям.

Внешняя торговля, открываясь, производит сей расход в превосходном степени тем товарам, которые суть предмет ее, и чем на большее число ветвей прилежания распростирается торговля, тем более возвышается сей расход в целой своей обширности. Стечение покупщиков всегда увеличивается, даже до известной крайности, последующей тогда, когда расход останавливается, и от того стечение со стороны покупщиков и продавцов становится равно. Между тем прилежание от самой низшей точки своего начала всегда распространяется и возрастает, доколе не противодействуют ему никакие препятствия. При каждой произрастающей ветви упражнения незанятые граждане, находящие в том пропитание и выгоды свои или не имевшие прежде довольного упражнения, поспешают соревновать друг другу своими способностями, доколе расход их работы и прибыток, получаемый ими от оного, достаточно награждают рачительность и действенность их. Если торгующее государство богато жителями, то в оном все трудолюбивые, не находящие в противном случае выгодного упражнения, найдут довольно работы; если ж не довольно оно многонародно, то сие есть для него источник приобретения жителей: чужестранные рукодельцы принесут способности свои и поселятся в том государстве, если мудрое правительство не противопоставит им никакого препятствия и допустит их наслаждаться приманчивыми выгодами.

Голландия подает пример того, как рукоделия, находя чрез торговлю расход своим товарам, заводятся в какой-либо земле от чужестранцев; она подает пример мудрого правительства, сообщавшего нужные к тому свободы. Хотя республика сия и с начала своего имела некоторые мануфактуры, однако по справедливости можно назвать ее местом прибежища для чужестранных рукодельцев. Когда дом австрийский во всех подвластных себе землях хотел завести инквизиции и когда Гейнрих II во Франции зажег свои костры, тогда бесчисленное множество беглецов приехало в Голландию, привлеченное туда свободою совести, и принесло с собою свои искусства.

В 1614 году принято в Амстердам множество ткачей, прибегших туда из Аахена и других мест, с обещанием платить им по 50 гульденов за заведение каждого стана, каждому ткачу выдать в заем на 4-летний срок по 200 гульденов и за всякого работника заплатить по 30 штиверов. Также и скорое приращение торговли в обе Индии было причиною заведения разных новых фабрик в Голландии.

Красильни, сахарные варницы, полотняные белильни, разные заводы, изобретенные голландцами; книгопечатное искусство и все искусства, соединенные с оным; искусство гранить алмазы, возведенное новою роскошью и открытием бразильских алмазных мин на высочайший степень совершенства и соделанное одною из прибыльнейших ветвей торговли: все сие процветало в Голландии, и не оставалось ни одной ветви прилежания, которую не преселил бы наконец в Голландию дух гонения или которую не привлекла бы туда свобода.

Не должно опасаться, чтоб таким образом одна ветвь прилежания не процвела слишком к урону другого упражнения, чтоб не пренебрежено было земледелие и чрез то государство не лишено бы было довольного множества необходимого пропитания и чтоб всякий гражданин, желая приняться за упражнение, заставляющее при первом взоре надеяться знатной прибыли, не выступал из круга прежнего своего упражнения: всякая перемена во всеобщей мере трудолюбия влечет за собою новые перемены, которых действия содержат равновесие с первыми. Как скоро пренебрежено бывает земледелие, то дороговизна произведений, умноженная недостатком пропитания и долженствующая возвыситься еще более по мере умножения народа рукодельцами, приманивает паки людей к обработанию земли, которой награждающие плоды большую обещают тогда прибыль. Увеличение какой-либо ветви прилежания дотоле безвредно, пока она выгодна и приносит прибыль; стечение ищущих в оной упражнения уменьшает ее прибыльность, от чего наконец воспоследует равновесие между ею и другими ветвями, и так сии оживут снова. Еще другое обстоятельство приходит при сем в рассуждение. Прибыток, втекающий в государство посредством цветущих ветвей прилежания, разделяется паки по тем работникам, которые доставляют рукодельцам материалы и удовлетворяют их потребностям (если сии обработывают преимущественно домашние произведения). И так при открытии внешней торговли необходимо должно умножаться запасение жизненных потребностей соразмерно приращению мануфактур. Где земледелие можно еще исправлять, где не все еще земли населены, там по сему положению нужное равновесие последует само собою. Если ж никакое исправление уже не возможно, если земля не может пропитать большого множества народа, то заведение торга хлебом есть остальное средство к замене сего недостатка. В таком государстве, в котором принято положение доставать жизненные потребности из чужих стран, торг сей тем знатнее, том вернее, тем постояннее и часто может сделаться паки ветвию вывоза. Голландия и все торгующие земли, которые, не имея собственных произведений, должны вести посредническую торговлю, подают пример сего.

В торгующей нации всякий тот гражданин не получает успеха, который не старается рачительно пользоваться своими способностями; в такой нации бывает всеобщее соревнование, при котором самый прилежнейший, остроумнейший, бережливейший гражданин в каждом состоянии получает награду. И так внешняя торговля величайшее имеет влияние и в усовершение прилежания. В ней соединяются все обстоятельства, могущие произвести сие совершенство.

Действие соревнования, долгое упражнение возбуждает ум мануфактуристов и воздымает его скоро к совершенству. Всякий работник вымышляет себе выгоды для приготовления работы своея как возможно дешевее и совершеннее (сии два качества делают надежным расход товаров); привыкши чрез долгое время работать ежедневно одинакие произведения, необходимо должен он приобретать себе выгоды и присвоивать совершенства, которых всякий другой, менее упражнявшийся, иметь не может. Свойство внешнего торга требует и по другой причине утончения мануфактур или паче употребления прилежания на те рукодельные работы, которыми драгоценнейшие и более прочих утонченные приготовляются произведения. Те только товары пригодны к иностранной торговле, которых провоз дешевее прочих и которые в самомалейшем пространстве большую заключают цену. Грубые рукодельные товары не стоят иждивения на дальний провоз, и потому никогда не можно вывозить их с большого прибылью в отдаленные страны.

Когда какая-нибудь нация приготовляет товары, при которых дешевизна и доброта совокуплены, то одерживает она преимущество при всяком стечении, и торговля ее пребудет в цветущем состоянии дотоле, пока будет она довольствоваться частым повторением небольшой прибыли. — Колико различны рукоделия и рукодельцы торгующих государств от тех, которые не умеют нигде найти великий расход своим товарам; колико пространно их упражнение, колико совершенны произведения их искусства? Посмотрим на мануфактуры германских городов, как они упали, не имея прежнего того торга, какой имели они во времена Ганзы. Сравнив мануфактуры английские с прочими мануфактурами в Европе и даже во всем свете, неопровержимо усмотрим при том сильное влияние торговли. Но как же может рукоделец возбуждаться к работе и к предприятиям, не видя расхода своея работы, не видя прибыли? — Не говорим мы, будто торговля в чужие страны всегда нужна к произведению сего действия: обретаются мануфактуры, которых произведения расходятся на употребление в собственной их земле и которые могут при том быть в цветущем состоянии. Но сие собственное употребление есть также действие внутреннего торга; оно производит то, что в небольших областях должна производить внешняя торговля для процветения мануфактур. А если к великому собственному употреблению и внешняя присоединится торговля, то не увеличит ли и не в большее ли совершенство приведет она прилежание?

Наконец, находится еще целый класс мануфактур, совершенно от торговли зависящих, купно с нею происходящих или паки упадающих вместе с упадком торговли. — Коликое множество людей в мореходствующих нациях занимается строением и сооружением кораблей, промышлением корабельных материалов; либо при сухопутной торговле перевозами и укладками гуртовых товаров и другими принадлежностями? Все сии люди лишились бы всех своих путей ко пропитанию, если б разрушилась торговля. — Голландия в начале прошедшего столетия высылала из гаваней своих на ловлю сельдей около 3000 кораблей, а на ловлю китов от 160 до 200. Коликое множество народа получало пропитание от строения кораблей сих, служивших для единой только ветви голландской торговли? Коликое множество бочек, сундуков, железных утварей, канатов и т. п. должно приготовлено быть для сих кораблей? и сколь выгодное влияние имело все сие в произведение нужных к тому материалов?

В сем-то состоит основание выгоды, производимой для нации перевозом при торговле; в сем состоит великое преимущество собственной торговли пред чужестранническою. Многие тысячи граждан, остающиеся иначе без упражнения, находят при том свое пропитание; вредный иногда торговый баланс становится чрез то истинною для государства выгодою, и потеряние перевоза бывает часто столь же велико, как и совершенное потеряние торговли.

ї 40

О ГОСУДАРСТВЕННОЙ ЭКОНОМИИ

Под словом государственная экономия разумеем мы все те способы, которыми собираются жизненные потребности и необработанные материалы либо из земли, либо другим каким-нибудь образом для дальнейшего воспользования оными.

И так государственная экономия занимается снисканием всех натуральных произведений: царства животных, растений и минералов доставляют чрез нее свои сокровища, дабы отчасти беспосредственно, а отчасти посредством утончительного искусства художников сделаться частию торговли.

Мы показали уже, что торговля оживляет и распространяет прилежание; а потому действует она и в государственной экономии, доставляющей материалы на рукоделья.

Мы представляем себе государство, в котором собственная внешняя торговля открылась со благосклонным балансом: в оном скоро является знатное начало прилежания, возрастающего мало-помалу и восходящего всегда на высшие степени процветения, так, как и богатство прибавляется в награду остроумным и трудолюбивым работникам. Потребность необработанных земных произведений, утончаемых рукоделиями, прибавляется, и потому плата за оные становится лучше. Земледелец, видя верный расход и награду за свою работу, пробужается от унылого небрежения, усугубляет рачение и старается сколько возможно возвысить доход со своея пашни. Исправляя обстоятельства свои соразмерною прибылью, может он тогда сносить издержки земледелия; не удерживаем будучи другими препятствиями, может он предпринимать поправки и распространения в своей работе; добрые обстоятельства его имущества приводят его в состояние содержать лучше свою семью; класс земледельцев умножается и в лучшие приходит обстоятельства, а потому все годные к обработанию земли всевозможный приносят доход.

Исправление государственной экономии непосредственно может производимо быть и купцами. Часто богатство купеческое употребляется на покупку таких земель, которые без того по большей части не обработаны бы оставались. Богатые купцы обыкновенно стараются быть дворянами, а вступя в сие состояние, бывают важнейшими предприимцами и попечителями о исправлении земель. В больших торговых городах, лежащих на землях, мало еще обработанных, можно видеть, сколь отважнее предприемлют купцы исправление полей, нежели другие граждане, не имеющие ни бодрости, ни сил на такие важные предприятия; а потому такие страны и бывают по большей части обработаны совершеннее иных сколько позволяет то в них свойство земли и климата.

Если справедливо то, как исчисляет Зисмилх, что на одной квадратной немецкой миле 6000 людей могут пропитаться только экономиею, и если также справедливо, что ни в какой стране многонародие не возвысилось еще на сей степень: то экономия вообще способна ко чрезвычайному умножению, которое излишно для единого национального употребления в государстве и требует, чтоб торговля, присоединясь к сему, произвела расход, могущий причинить всевозможное исправление в государственной экономии.

Торговля непосредственно действует также и в расходе необработанных земных произведений. Торг хлебом, предмет наблюдений многих новейших писателей, либо беспредельную оного свободу, либо ограничение утверждающих, который по великому своему влиянию в первое основание благосостояния гражданского довольно важен, дабы установить правила его по здравой политике, торг хлебом заслуживает в сем рассуждении первое место. Мы намерены здесь показать только влияние его в распространение и процветение земледельства.

В государстве, которого граждане упражняются в земледелии, нужно привести в процветение сию ветвь торговли. Единая и достаточная пружина земледелия есть известный расход и соразмерно прибыльная цена жатвы земледельца. Без сея пружины работает он для собственной только своея необходимости, и государство лишается множества натуральных произведений, ибо внутреннее употребление редко столь возвышается, чтоб могло причинить посредственный расход произведениям плодоносной несколько земли. И так теряет оно чрез то либо часть возможного своего многонародия, либо по крайней мере вывоз сих произведений и чистую от оного прибыль; теряет действенность свою и ревность та часть граждан, которой оные нужнее всех прочих и к второй служат они основанием благосостояния всех других гражданских классов.

Долго исполняла правило сие Англия, представившаяся между европейскими государствами совершенным образцом не только в торговле и прилежании, но преимущественно и в земледелии. Она не только позволила свободный вывоз своего хлеба, но и определила еще в ободрительное награждение по 1 рейхсталеру и 10 грошей за вывоз каждого квартера пшеницы, когда ценна оной в государстве не выше 13 рейхсталеров и 16 грошей; также и за другие роды хлеба соразмерное назначила награждение. Сие учреждение о хлебе введено было с самолучшим успехом еще в 1689 году; но в новейшие времена разные претерпело перемены, а по упадку земледелия доныне и совсем не исполняемо.

Также и скорое приращение английских в Америке поселений может приписано быть единственно процветению земледелия составлявшего доныне главное оных упражнение, и преимущественно великому вывозу экономических их произведений, которыми почти одними со многих лет питается вся южная Европа.

Все натуральные произведения, которые может рождати земля, при процветении торговли произращаемы бывают во множестве, и потому земли всевозможную приносят прибыль. Жители монтрейльские от произращаемых ими груш с единой части поля получают около 6000 тысяч ливров; напротив того, в Польше, где земледелию не помогает торговля, 6000 таких частей едва ли принесут столько чистой прибыли.

Великое заведение хмеля, шафрана и т. п. в Англии принадлежит торговле, развозящей произведения сии во многие отдаленные страны.

Гелдрийцы и утрехтцы распложали прежде толикое множество табаку, продаваемого в Амстердам, что учрежденная в сем городе для оного фабрика занимала более 3000 людей, и голландские купцы снабжали табаком во множестве германские и северные народы.

Проходя прочие царства натуры, коликое множество предметов нам представляется, которые все составляют знатные ветви распространенной торговли: произведение их всегда возвышается купно с умножением торга; а, напротив того, там, где нет торговли, либо мало приносят они пользы, либо не приносят совсем.

Коликие миллионы шелковых червей разводятся во Франции и в Италии? коликое множество шелковичных дерев насаждается для пропитания сих червей? коль многие художники и рукодельцы работают над всеми произведениями искусства, на которые употребляется сия материя?

Англия и Испания собирают с овечьих своих заводов превеликое множество шерсти, которая рассылается по всему свету либо необработанная, либо обработанная. Самые золотые и серебряные рудокопни в испанской Америке, хотя скупость и корыстолюбие испанцев довольные суть побуждения к разрытию земли, самые сии рудокопни не приносили бы Испании никакой пользы, если бы золото, почитаемое простым произведением, посредством чужестраннической сего государства торговли не служило к уравнению противного баланса в торге испанцев с другими нациями и не разделялось бы по всем торгующим народам. — Англия имеет превеликое множество каменного уголья, отправляемого но большей части в Голландию и во Францию. Сей торг занимает более тысячи кораблей и служит купно для навыка морским служителям. — Ловля сельдей, принадлежавшая Голландии и бывшая золотым источником сея республики, столь известна, что надлежит только упомянуть о ней. — Швеция, Норвегия, большая часть северных государств, отчасти ж и Германия знатную производят торговлю, отпуская лес свой мореходствующим нациям для кораблестроения.

Не нужно приводить более примеров того, что торговля может служить пружиною пользы всех употребительных произведений. Довольно ясно, что расход какого-либо произведения и великая потребность оного причиняют соразмерное умножение сего произведения. Торгующий народ, оживленный действенным духом торговли, ничего не оставляет втуне; от всего достает он пользу. Счастливо то государство, в котором большая часть капитала употребляется на приращение собственных произведений: сие употребление есть самое выгоднейшее для общества, прибыльнее всех прочих, и более всех умножает вещественный доход граждан.

ї 41

РОСКОШЬ

Роскошь есть слово столь многоразличного значения, что неудивительно, когда многие политические писатели либо похваляют ее, либо представляют чудовищем, разрушавшим целые монархии.

Политик рассуждает о роскоши единственно по политическим ее следствиям, и если сии выгодны, то она служит способом к политическому благополучию государства. В политическом смысле роскошь есть не что иное, как излишнее употребление ненеобходимых вещей, служащих к удобности и к удовлетворению владычествующему вкусу.

По сему понятию, если удовлетворяет роскошь удобности и владычествующему вкусу, то некоторый степень ее необходимо нужен в обществе, отступившем от простых потребностей натуры и во вкусе которого царствует некоторая суетность; а изгнание ее из такого общества ниспровергло бы прилежность художника, которого упражнение роскошью оживляется. Доставать себе по обстоятельствам своего имущества всякую удобность и спокойствие не почитается злом политическим; да не всегда бывает сие и моральным злом. Не вредно для государства то, что в нем всегда попеременно владычествует некоторый вкус или мода в уборах, платье, строениях и прочих до пышности касающихся вещах: все сие дает действенность прилежанию и приводит в обращение денежные суммы. Один известный писатель говорит: «Франция остроумна в изобретении платья и модных уборов; счастливая земля! Пруссия, подобная ныне в сем Франции и еще остроумнейшая в модах, вводящих новые работы, также в строении и увеличении городов по модам, еще счастливее. Чем более перемен в модах, тем более бывает работы; чем важнее предметы моды, то есть чем более доставляют они работы гражданам государства, тем полезнее такая перемена».

Роскошь тогда только вредна государству, когда предметы ее суть иностранные товары, потому что государство тогда оскудевает от выхода денег, обращение сих денег перестает, мануфактуры и фабрики приходят в упадок, большая часть ветвей торговли остановляется либо и совсем прекращается и, наконец, иссякают источники пропитания граждан. Для частного человека роскошь бывает злой тогда, когда расходы его превосходят его силы, когда он расточает свое имение; но сие не роскошь уже, а мотовство и расточение; да и самый упадок одной фамилии не важен для государства, ибо от оного получают пропитание десять других граждан, приготовляющих роскошные товары. Не роскошь, но чрезмерное расточение бывает причиною упадка частного человека; худое его домоводство разоряет его до основания, а государство может ли учредить домостроительство каждого своего гражданина? но может ли случай сей произойти при тысяче других обстоятельств, в которых и не владычествует роскошь? Наконец, остается еще сему несчастному один вспомогательный способ, то есть работа; а где роскошь основывается на торговле, там работа не бесчестна.

И так сия на торговле основывающаяся роскошь, которой материя производима собственною землею и утончаема собственными работниками, есть явное следствие торговли, действенности нации и трудолюбия рукодельцев. Торговля оживляет, распространяет, утончает прилежание; а из сего происходит то, что государство, в котором сие находится, изобильно бывает всякими способами к удобности, всякими искусственными работами, всякими потребностями владычествующего вкуса. Как сии предметы у богатых наций сделались необходимыми потребностями, ибо всякий гражданин имеет право и свободу доставать себе по мере имущества своего удобности и предметы вкуса и пышности: то не только внешнее употребление произведений принимаемой нами здесь нации (если чужестранцы получают от нее свои потребности), но и внутреннее умножится, многонародие увеличится по мере приращения работы, обращение денег сделается скорее, пути к пропитанию будут удобнее, и, наконец, множество людей найдет себе упражнение. И так неблагоразумно было бы запретить потребности роскоши, ставшие необходимыми всем просвещенным нациям, и чрез то подать повод ко вредному заповедному торгу; или, изгнавши насильственными запрещениями всю роскошь, заключить чрез то богатства граждан (которые, однако, скоро нашли бы другой путь и послужили бы на употребление чужестранцам); прервать обращение денег, существенное государств богатство: истребить ветви пропитания многих фамилий, должных лишиться чрез то своея работы; а чрез все сие ослабить и внешнюю торговлю.

Есть положение, что внутренняя роскошь, то есть употребление товаров, делаемых в собственной земле, должна никогда не быть вредна государству, но всегда приносить оному пользу.

А к возвышению мануфактур никакое средство столь не натурально и не действительно, как внутреннее стечение; при нем только возможен вывоз и дальнейший расход искусственных товаров. И так внутренняя роскошь есть способ к исправлению и усовершению рукоделий, и чрез то утверждает она внешнюю торговлю и распространяет ее обширность. По сей причине процветение большей части мануфактур во Франции должно приписывать роскоши как собственной ее, так особенно и многих других европейских государств. Таким образом роскошь умножает удобности граждан, споспешествует умножению народа и приносит государству извне богатство, если, не требуя иностранных редкостей, довольствуется собственными товарами.

Такое великое государство, какова Франция, производящее в самом себе материю роскоши, утончающее оную своими художниками и рукодельцами, пребудет в цветущем состоянии посредством сея роскоши, умножающей внутреннее употребление, и еще более посредством внешней торговли; расточительность граждан его есть полезная и прибыльная расточительность. Но если б малое государство захотело подражать сему, не имея само в себе потребной начальной материи роскоши и собственных работников для обработания оной, или, не могши променивать иных излишних произведений, должно было бы получать роскошные товары от чужестранцев: то разорилось бы оно до основания, расточая национальное свое имущество, которое в сем случае не только не приносит прибытка, но еще сугубым бывает уроном.

В заключение сего рассуждения приводим мы здесь еще место из Антимахиавеля, в котором великий сей политик изъясняемся так: «Расточительность, происходящая от изобилия и разливающая богатство по всем жилам государства, приводит великое государство в цветущее состояние. Она умножает потребности богатых, дабы тем теснее связать их с бедными. Если б неосторожный политик вздумал изгнать роскошь из великого государства, то ослабло и обессилело бы оно».

ї 42

О НРАВСТВЕННОМ УТОНЧЕНИИ И ПРОСВЕЩЕНИИ

Всеобщий опыт, пишет Монтескиэ, доказывает, что где владычествуют утонченные нравы, там процветает торговля; а где цветет она, там всегда соединено с нею бывает и утончение нравов.

Мы исследуем проявление сие в его источниках и покажем связь его с торговлею. — Человек в начальном состоянии натуры хотя имеет побуждение к сообществу, но сие побуждение весьма ограничено: оно простирается не на весь род человеческий, а на особенные только поколения и на меньшие общества. От сего происходит бесчисленное множество особливых поколений между дикими; от сего происходят и в образованных уже политических обществах столь многочисленные ордены, братства и другие подобные отделы. Доколе побуждение сие к сообществу в такие умеренные заключается пределы и притом всю свою силу якобы к единой привлекает точке, дотоле вражда против чужестранцев бывает владычествующею страстию всех сих малых обществ. Вечно не соединились бы сии многочисленные общества воедино, вечно бы род человеческий пребыл разделен на такие особенные отделы и в рассуждении нравов и просвещения всегда оставался бы на самом глубочайшем степене варварства и суровости, если бы другие причины не истребили национальную ненависть и не превратили ее во взаимную благосклонность и привязанность. Торговля издревле была один из первых и самых действительнейших способов к достижению сего предмета. — Посредством ее начинают человеки чувствовать новые взаимные потребности; общественный прибыток начинает соединять их теснее и истреблять натуральную их ненависть; совершеннее становится искусство одолевать ненавистные страсти и снискивать себе благосклонность от других; справедливость и добронравие возрастают мало-помалу: великие торговые города не могут процветать, не будучи верны в своих обязательствах и честны во своем торге.

Купцы, познакомясь со многими народами и узнавши нравы и обычаи оных, начинают сравнивать сии нравы, соединять их, а чрез то и собственный свой национальный характер переменять и делать общественнее. Не удивительно, говорит, потому, Монтескиэ, что нравы наши ныне не столь дики и суровы, как прежде: торговля доставила нам познание обычаев самых отдаленнейших народов; мы сравнивали их один с другим, и от того произошли важнейшие выгоды. История древнейших торговых народов научает, что национальные их обычаи прежде всех лишились своея суровости и ненависть к чужестранцам пременилась в благосклонность и ласковое обращение; что нравы их утончились, предрассуждения были откинуты, и науки и художества взошли на самый высший степень совершенства.

Свойство торговли производит все сии действия. Действенность и трудолюбие, новые потребности, большая удобность жизни, основывающаяся на них, суть основания торговли, которые многоразличными своими отношениями и обстоятельствами непременно должны производить образ жизни тончайший и просвещеннейший.

Действенность и трудолюбие, владычествующие преимущественно между рукодельцами, производят всегда некоторый степень просвещения, познаний и благонравия. Чистота жилищ, одежды и других жизненных принадлежностей зависит по большей части от высокого степеня трудолюбия и прилежности. Разность упражнений, перемена мод, дающих художникам всегда новую материю изобретения, приобучают и сих к такому же вкусу и к такой же тонкости. Чем в большие сношения приводит торговля художника, чем более имеет он различных случаев к изобретению, тем более такая рачительность возбудит в целой нации дух и ум. — Удивительно, сколь сильное действие над вкусом и нравами производит единое трудолюбие. Чрезвычайная чистота голландцем есть следствие только трудолюбия и прилежности сего народа. Англичане еще при Гейнрихе VIII столь были нечисты в домоводстве, что многие болезни, свирепствовавшие тогда между ими, сей приписываются причине; но прилежность в то время столь же редка была у них, как и чистота: а как в новейшие времена прилежность и трудолюбие получили успех от торговли, то и чистота достигла у сего народа до преимущественно высокого степени.

Богатство, умножающееся при торговле какой-нибудь нации, рождает роскошь, а чрез то производит единство во всех частям образа жизни. Пока роскошь не преступит надлежащих пределов, пока не погрузит она нацию совсем в леность и бездейственность, дотоле бывает она в другом рассуждении выгодна государству, а в рассуждении утончения нравов служит самою действительнейшею пружиною, проводящею людей из суровости в высшее образование. Франция бесспорно по сей причине взошла на высокий степень своего утончения и показывает ныне в сем пример просвещенной нации.

Изучение языков, искусств и наук также находит первое место себе у торгующих народов. Если не все они процветают, то по крайней мере те, которые связаны с торговлею и мореплаванием. Механические искусства, натуральная история, математические науки во всей своей обширности ревностно бывают изучаемы. Обретения неизвестных прежде земель и народов, познание о всем земном шаре суть плод торговых путешествий, возросший мало-помалу. Не единая только торговая нация, но все человечество просветилось от того и собрало от неизвестных земель и народов важнейшие и выгоднейшие познания. Торговой нации нужно изведывать нравы, вкус и потребности чужих народов и получать произведения их земель. Чрез сие рождается множество новых потребностей, и оным бывает удовлетворяемо; утончение и удобность жизни всего человеческого общества прибавляются. До открытия западного берега Африки и пути в Индию около мыса Доброй Надежды, а особенно до открытия Америки европейские народы едва знали один другого и не посещали друг друга почти никогда. Но удивительно ли, что Европа погружена была дотоле во всеобщее варварство, ибо все выгодные следствия прежних успехов торговли были разрушены и нации, жившие на суровом севере, ввели паки дух разногласия? удивительно ли, что состояние сие не прежде прекратилось, как голландцы свойственным себе духом торговли истребили сие разногласие народов; как прервали они пределы, в которых якобы заперты были сии, и привозом редкостей и драгоценностей из обеих Индий распространили изобилие товаров на всех европейских торжищах, всякой нации доставляли то, что ей недоставало, и брали от нее излишек ее произведений; как они чрез все сие паки соединили народы и удовлетворяли их потребностям.

Самое упражнение в торговле умножает проницание и благоразумие занимающегося оным. Дикий, имеющий нужду, например, в ноже, отдает за него все, что ему в то время не столько нужно. За сто лет пред сим можно было выменять у африканца фунт золотого песку на фунт железа, потому что не знал он ни цены, ни употребления обоего. Но сколь необыкновенен ныне такой род торговли, когда чрез опыт снисканное благоразумие научило людей знать лучше свои потребности и всякую вещь ценить по ее свойствам. Сие образует в торговых нациях особенный их характер. Они строги в наблюдении своих выгод, но не менее верны и совестны против торгующих с ними. Самое точное и строжайшее исполнение справедливости необходимо торгующим нациям и всегда находится у ник при цветущем их состоянии. Строгая жизнь, удовольствие меньшим прибытком, действенность в учащении оного, благоразумие пользоваться всякими обстоятельствами, искусство приобретать от всего всевозможную выгоду, все сие составляет купца. Сей дух торговли распространяется на всех членов государства, и всякий, вразумлен будучи собственными выгодами, научается употреблять имущество свое самолучшим образом. Земледелие, прилежание — все исправляется, от всего величайшая приобретается польза, — и народ, просветившийся в предметах политического своего блага, положил уже основание знатной доли счастия своего.

ї 43

УПРАЖНЕНИЕ ГРАЖДАН

Если нужное упражнение граждан в государстве единое есть средство к умножению народа и если от сего единого зависит цветущее состояние всякого особенного гражданина, то, без сомнения, довольное упражнение граждан великая есть выгода для государства.

Понятие, соединяемое нами со словом упражнение, заключает такое состояние граждан, в котором всякий из них от надлежащей своей работы удобно и выгодно нужное получает пропитание. Пути к пропитанию вообще суть предмет сего упражнения, и как торговля распространяет оные и приводит в большее процветение, то из сего видна связь ее со всеобщим упражнением; видно, что цветущее состояние оной должно и сие доводить до совершенства. Государство, говорит Гум, много производящее и к другим нациям отсылающее, должно иметь пространнейшее упражнение, нежели то, которое довольствуется натуральными своими произведениями и употреблением оных, и потому оно богатее, могущественнее, благополучнее сего. — Когда видим мы скудость граждан и слабость и повреждение государств, последующие вообще от недостатка упражнения и путей к пропитанию; когда рассуждаем мы о печальном жребии бедных, которые, не могши найти работы, становятся тягостию государству либо частным ого гражданам и которых праздная и худая жизнь равную склонность к праздности и пороку вливает в потомство их, столько же сожаления достойное; когда, наконец, рассуждаем мы о гражданине, который с пролитием пота и со всею охотою к работе не может приобрести себе более, нежели сколько необходимо ему на содержание себя в домашних своих: то должны мы высоко ценить выгоды, доставляемые торговлею чрез открытие новых и удобных ветвей пропитания, и почитать счастливым то государство, которого граждане, одушевляемы будучи всеобщею действенностию, находят в работе своей обильные пропитания источники. Здесь всякому гражданину предлежат способы возвыситься прилежностию и предприимчивостию; здесь процветает многонародие, здесь богатство разделяется по всем частным членам государства, и менее чувствуемо здесь то вредное неравновесие в имуществе граждан, навлекающее на бедных все публичные тягости, которых, однако, не могут они сносить не разорясь совсем, и увольняющее богатых от принятия в том участия, ибо имеют они способы отвращать от себя все тягости. Государство, которого подданные довольным заняты упражнением, может надежно собирать подати, да еще и увеличивать оные, пока оставляет оно подданным способы к надлежащему приобретению. "Лудовик XI, будучи дофином, налагал подати на подати, и подвластная ему земля воздыхала. Король Kapл VII взял потом дофинскую провинцию себе и унизил подати. Но как собранные прежде и купно с посторонними доходами в сей провинции обращавшиеся деньги не употребляемы уже были в ней самой, то подданные испускали болезненный глас вместо воздыхания и оскудели от уменьшения сборов, ибо прежде не невозможно им было платить большие подати при обращении денег, умножающем пути к пропитанию. Есть положение, что великие налоги менее разоряют гражданина, нежели недостаток путей к приобретению. Налагай на него всегда тягости, он будет сносить их, доколе, с другое стороны, имеет к тому средства; а если лишить его сих, то и самый малейший налог сделается несносным для него бременем, которое разорит его совершенно.

Сказанное нами в 26 No сих «Прибавлений» хотим мы доказать примером. Положим, что гражданин может приобретать 1000; по заплате десятой части дохода, то есть 100, остается ему 900 на нужное содержание и на предприятия.

Когда в том же государстве, по исправлении путей к пропитанию, возможное приобретение будет 3000, при удвоении податей платит гражданин пятую часть целого своего приобретения, 600; и так остается еще ему 2400 на продолжение приобретения и на содержание. Сравним теперь обе сии суммы, 900 и 2400, остающиеся гражданину в обоих случаях: сколь удобно может последний заплатить сугубое число, когда у него втрое более остается на продолжение своего приобретения, нежели у первого.

Первый гражданин, употребя на приобретение свое 600, оставляет себе на содержание 300; напротив того, второй, которому хотя и втрое нужно употребить на приобретение (что, однако, редко случается), однако кроме 1800 остается ему 600 на содержание и при удвоении податей. Коль удобно сему содержать свою фамилию, когда тот едва может питаться, и сколь легко может он заплатить свою подать?

В сем состояла доныне великая выгода Англии пред другими нациями. Хотя государство сие давно уже почувствовало некоторый ущерб при внешнем своем торге, происходящий от дороговизны его товаров, которая есть следствие богатства ремесленников и многочисленности денег вообще; но сего не должно предпочесть счастию столь многих людей. Невзирая на великие налоги, не ущербило богатство граждан: благосостояние их должно остаться нерушимо, доколе процветает их торговля, доколе отверзты им пути ко приобретению.

ї 44

УМНОЖЕНИЕ НАРОДА

Когда все просвещенные политики нашего времени утверждают положение, что многонародие составляет основание могущества и благополучия государства, то сие положение тогда только бывает истинно, когда разумеется в оном цветущее многонародие. Не множество людей, ни пропитания, ни работы не имеющих, не те члены государства, которые, отягощая трудящихся, сами не споспешествуют нисколько общему благосостоянию, не они составляют внешнее могущество и внутреннее благополучие государства: таких граждан надлежит почитать мертвыми в политическом смысле, бесполезными, отяготительными для государства, могущими истребить прочие его силы, получаемые им от полезных своих членов. В государстве должны быть такие граждане, которые имели бы случаи и способы силами своими и способностями содействовать общему благу; они должны быть нескудны, дабы приобретать себе пропитание и потребности самоудобнейшим и выгоднейшим образом; они должны иметь силы для продолжения, распространения и усовершения своего приобретения и для приведенная себя чрез то в состояние удовлетворять потребностям государства, удобно платить свои подати и, наконец, поддерживать взаимно благосостояние друг друга.

Не довольно того, чтоб иметь граждан и защищать их, говорит Русо; но должно помышлять и о содержании их и сберегать изобилие в таком пространстве, чтоб работа всегда была необходима и никогда не становилась бесполезною. Правила, по которым должна располагаема быть торговля, клонятся к занятию всевозможного множества людей. Мы показали выше сего, как торговля умножает государственную экономию, прилежание, обращение денег, кредит и всеобщую действенность; все сии предметы суть важнейшие пути к пропитанию и приобретению, все сии суть способы к упражнению, достигающие чрез торговлю до чрезвычайного степени совершенства, приводимые ею в состоящие высочайшего их процветения и могущие произвести всевозможное упражнение, доколе не противодействуют им существенное препятствия. Таким образом связывается торговля со всеобщим упражнением, а чрез сие со цветущим многонародием в государстве. В сем пункте соединяются якобы все выгодные ее действия со всех сторон, и сей есть высочайший и последний предмет политика. Достигаемо в нем благополучие общее и благополучие особенных частей столько, сколько оно достигнуто быть может. Не намерены мы писать здесь обстоятельное исследование о многонародии государства, но довольствуемся только показанием того, что торговля, распространяющая жизнь и действенность по всем ветвям пропитания, производящая новые потребности и удовлетворяющая оным, обращающая довольное число денег между работающими членами государства, чрез все сие производит цветущее состояние многонародия: помянутое положение, что благополучие государства состоит во множестве граждан, подтверждает выгодность цветущего сего многонародия. Все особенные силы государства, то есть граждане его, достигают до высочайшего степени своего количества и совершенства; а на сих одних силах основывается постоянное внешнее могущество и столь же твердое внутреннее его благополучие.

Блаженны государства, подобные здравому телу, в котором всякий член беспрепятственно и совершенно исправляет надлежащее! они возрастают дотоле, пока достигнут до самой вершины своего благосостояния; фамилии граждан их будут распространяться и умножаться, доколе предстоит им заслуга и приобретение. Чужестранцы, не находившие пищи в отечестве своем, не столько процветающем, спешат прияти участие в выгодах упражнения, доставляемых всякою вновь открывающеюся ветвию пропитания: купно со способностями своими и с трудолюбием приносят они выгоду своих потребностей и употребления произведений, распространяющихся неприметно даже на самые особенные части общества и производящих приращением своим умножение национального упражнения, которого польза всегда учащается рождением новых граждан, увеличением государственной экономии и распространением прилежания. Торговые республики, Тир, Карфагена, Голландия, наблюдали мудрые правила сии и принимали всякого, хотевшего в них работать и питаться трудолюбием своим; чрез то приращение благосостояния их скоро достигло до совершенства, и могущество их утвердилось.

[О НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ РАБОВЛАДЕНИЯ]

Мы сообщаем сие письмо наипаче для того, что оно писана благомыслящим очевидцем. Хотя и не выпустили мы предварительного защищения торга невольниками, однако не соглашаемся на оное, ибо оно утверждено на многих ложных заключениях. Здесь не место исследовать, не выкрадывают ли многих невольников из их земли; все ли невольники бывают преступники; в лучшее ли переходят они состояние; могут ли они когда-либо быть счастливы в невольничестве у европейцев, или обыкновенно поступают с ними ужаснейшим образом? Извинение, что мы в Европе делаем подобные несправедливости, что посредством торга невольников производится много добра, которое без оного должно бы оставлено быть, — все сии извинения не уважаются перед судилищем рассудка и человечества и не доказывают еще справедливости права, присвояемого белыми человеками над черными их собратьями.

Комментарии

ИСТОРИЯ И ФИЛОСОФИЯ

[«О ВЕЛИКОСТИ ДУХА РУССКИХ ЛЮДЕЙ»]

Предисловие к изданию «Древней российской вивлиофики»

Вопросы русской истории привлекали внимание Новикова с начала 70-х годов. Работа над «Опытом исторического словаря» столкнула Новикова с многочисленными рукописными книгами и документами из прошлого России. Вот почему, в соответствии со своими просветительскими убеждениями, он поставил перед собой задачу патриотического воспитания «единоземцев» на примерах жизни предков, показывая «великость духа» русских людей. Первым крупным историческим изданием и была «Древняя российская вивлиофика», начавшая выходить помесячно с 1773 года. Это издание сыграло огромную просветительскую роль, знакомя широкие читательские массы с прошлым нашей родины. В то же время оно способствовало и развитию научного знания, так как ввело в оборот огромное количество ценнейших исторических материалов. В предисловии к этому изданию под заглавием «К читателю» излагались основные положения новиковских воззрений на историю России.

Стр. 373. Пусть припомнят господа наши полуфранцузы день святого Варфоломея…-- В ночь на 24 августа 1572 года, в канун праздника св. Варфоломея, католики организовали в Париже чудовищное избиение своих религиозных противников — гугенотов. События Варфоломеевской ночи стали символом дикого проявления религиозного фанатизма и изуверства.

--…дабы не навлечь на себя гнева сих подражателей клеветы А* де Ш**.-- Речь идет о книге французского аббата Шапа «Путешествие в Сибирь», выпущенной в Париже незадолго до выхода «Вивлиофики». Этот очередной иностранный путешественник, посетив Россию, не пожелал узнать ни страны, ни народа, ни его культуры и наполнил свою книгу безграмотными и невежественными суждениями о России и русских. Клеветническая книга Шапа была восторженно встречена придворными низкопоклонниками. Именно об этой «клевете» и пишет Новиков в своей статье, противопоставляя вздорным суждениям француза подлинные документы, характеризующие славное прошлое России.

[О НАУЧНЫХ СОЧИНЕНИЯХ В РОССИИ]

Предисловие к изданию «Древняя российская идрография»

Публикуя рукописи «Древней российской идрографии», Новиков, как истинный патриот, стремился опровергнуть лживые утверждения невежд, что до Петра Россия знала лишь духовную литературу и не имела научных сочинений. Предисловие именно и формулировало эту задачу: «обличение несправедливого мнения тех людей, которые думали и писали, что до времен Петра Великого Россия не имела книг окроме церковных». Это издание вышло в 1773 году.

[СКИФСКАЯ ИСТОРИЯ]

Обращение «К читателю» и посвящение Петру Кирилловичу Хлебникову предпосланы рукописи «Скифской истории», извлеченной Новиковым из книгохранилища. «Скифская история» написана Андреем Лызловым в 1692 году, издана Новиковым в 1776 году.

[АРТЕМОН МАТВЕЕВ]

«Посвящение» и предисловие «К читателю» к книге «История о невинном, заточении ближнего боярина Артемона Сергиевича Матвеева»

Собрав документы об Артемоне Матвееве — государственном деятеле конца XVII века — в одну книгу, предпослав ей свое предисловие, Новиков впервые на материале русской истории создал образ идеального гражданина, истинного сына отечества, русского патриота. «История о невинном заточении» посвящена П. А. Румянцеву, талантливому русскому полководцу, подвергавшемуся гонениям именно в эту пору со стороны екатерининского фаворита Потемкина. Книга, изданная Новиковым, его предисловие получили шумную популярность в русском обществе. В последующем фигура Артемона Матвеева привлекла внимание многих писателей и историков. В начале XIX века появились десятки статей, с реакционных позиций истолковывавших образ Матвеева. Революционер Рылеев, приступив к созданию своих «Дум», цель которых, по словам Бестужева, была в том, чтобы возбуждать мужество сограждан доблестью предков, обратился к образу Матвеева. Отмечая попытки использовать материал жизни и деятельности этого человека в целях феодально-охранительных, Рылеев сознательно вернулся к новиковской интерпретации образа Матвеева, популяризируя в своей «думе» политические и исторические воззрения русского просветителя.

[«О ВЫСОКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ДОСТОЯНИИ»]

Данная философская статья написана в виде предисловия («Предуведомление») к новому журналу Новикова «Утренний свет», начавшему выходить в Петербурге с сентября 1777 года. Журнал издавался Новиковым в содружестве с литераторами Херасковым, Муравьевым и другими. К этому времени Новиков и его соиздатели были масонами. На этом основании буржуазными учеными «Утренний свет» был объявлен масонским журналом. В действительности же «Утренний свет» — первый в России философский журнал и в своей философской части направлен против главных доктрин масонства (см. об этом подробнее во вступительной статье). Отдел философии вел Новиков. В принятии литературных произведений решающее слово принадлежало Хераскову. В этом философском предисловии Новиков приступил к изложению своего этического учения о человеке — гражданине и истинном патриоте. В области литературы журнал выступил пропагандистом сентиментализма.

«Предуведомление» написано Новиковым от имени издателей журнала. Факт пребывания в масонстве всех издателей дал повод к фразе, звучащей непонятно для современного читателя: «Собрание наше состоит только из десяти; а сложив вместе время нашея жизни, составит не более тридцати лет». Смысл этой фразы в том, что Новиков намекает на молодой масонский возраст издателей журнала.

В этой же статье Новиков дал собственный иронический автопортрет — «один из возлюбленных сочленов, коего малые, глубоко впадшие и проницанием украшенные очи…» и т. д.

Стр. 386. Диоген из Синопа (414—323 до н. э.) — греческий философ.

Стр. 387. Фукидид (ок. 460 — ок. 396 до н. э.) — греческий историк. Известен был как один на богатейших людей Афин.

О ДОСТОИНСТВЕ ЧЕЛОВЕКА В ОТНОШЕНИЯХ К БОГУ И МИРУ

Важнейшая философская статья Новикова напечатана в первой части журнала «Утренний свет» за 1777 год. Внутренне полемическая, она направлена против официального церковного и масонского учения о человеке. Эта полемичность видна, прежде всего, при сличении данной статьи с книгой Иоанна Масона «Познание самого себя», которая в то время была одной из популярнейших масонских книг в России и переводилась одним из сотрудников журнала Иваном Тургеневым. Подробнее о философском содержании этого сочинения см. во вступительной статье.

ИСТИНЫ

Напечатаны в четвертой части журнала «Утренний свет». В форме афоризмов Новиков изложил главнейшие моменты своего этического учения.

О ДОБРОДЕТЕЛИ

Напечатана статья в девятой части журнала «Утренний свет». Вопросы добродетели разрабатывались Новиковым и во многих других статьях. В данном сочинении эта проблема разработана отдельно, свои выводы Новиков сформулировал четко и афористично.

Стр. 396. Махиавел (Николо Макиавелли) (1469—1527). — По характеристике Энгельса «Макиавелли был государственным деятелем, историком, поэтом и, кроме того, первым, достойным упоминания, военным писателем нового времени» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIV, стр. 476).

-- Цезарь Юлий (100 — 44 до н. э.) — политический деятель древнего Рима, установивший диктаторский решим. Убит сенаторами республиканцами во главе с Брутом.

— Катилина Луций Сергий (109 — 62 до н. э.) — глава военного заговора, направленного против римского аристократического сената.

Стр. 397. Аристотель (384—322 до н. э.) — крупнейший древнегреческий философ и ученый, «Александр Македонский в философии» (Маркс).

— Плиний Гай Секунд (очевидно, Младший) (ок. 62 — ок. 114) — член римского сената, наместник провинции во время императорства Траяна, писатель. Среди других сочинений им был написан панегирик Траяну исполненный безмерными льстивыми похвалами императору,

— Траян Ульпий (53—117) — римский император.

— Аннибал (Ганнибал) (247—189 до н. э.) — карфагенский полководец.

[«НРАВОУЧЕНИЕ КАК ПРАКТИЧЕСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ»]

Данное произведение Новикова напечатано было в девятой (последней) части «Утреннего света» (август 1780 года) в виде заключения; оно как бы подводило итог философским воззрениям Новикова эпохи «Утреннего света» и намечало пути дальнейшего развития (см. об этом во вступительной статье).

Стр. 399. Сократ (469—399 до н. э.) — греческий философ-идеалист.

— Мил[ь]тон Джон (1608—1674) — крупнейший поэт Англии и выдающийся деятель английской буржуазной революции XVII века.

Стр. 403. Платон (427—347 до н. э.) — крупнейший представитель античного идеализма.

— Епикур (Эпикур) (342/341 — 270 до н. э.) — выдающийся древнегреческий философ-материалист, атеист и просветитель.

— Зенон (ок. 336—264 до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист, основатель школы стоиков.

— Бакон (Бэкон) (1561—1626) — английский философ-материалист.

— Гроций Гуго (1583—1645) — голландский юрист, социолог, теоретик международного права.

— Волфий (Вольф Христиан) (1679—1754) — немецкий ученый и философ идеалист.

— Паскаль Блез (1623—1662) — французский математик, философ-идеалист и писатель-моралист.

[«ПРИЧИНА ВСЕХ ЗАБЛУЖДЕНИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЕСТЬ НЕВЕЖЕСТВО, А СОВЕРШЕНСТВА ЗНАНИЕ»]

Статья напечатана в виде предисловия к первому номеру журнала «Московское издание», вышедшему в 1781 году в Москве. Именно здесь наметился решительный поворот Новикова к политике, к разработке важнейших социально политических проблем — см., например, статью «О торговле вообще».

Стр. 410. Галлер Альбрехт (1708—1773) — швейцарский поэт и ученый. Должна быть отмечена характерная деталь: Новиков ссылается на Галлера, но не использует его доводов против материализма, а цитирует фразу из его философской поэмы «О происхождении зла» (1734), где высказывается мысль, что реальная земная жизнь «превосходнее» жизни вымышленной, «жизни ангелов».

О ГЛАВНЫХ ПРИЧИНАХ, ОТНОСЯЩИХСЯ К ПРИРАЩЕНИЮ ХУДОЖЕСТВ И НАУК

Напечатано в первой части «Московского издания» (февраль 1781 года).

Стр. 414. Птоломей Филадельф (285—246 до н. э.) — египетский царь.

— Константин Порфирогенит (Багрянородный) (905—959) — византийский император.

— Карл Великий (742/747 — 814) — король франков, а с 800 года римский император.

Стр. 415. Альфред (849—900) — король Уэссекса — сильнейшего в ту эпоху англо-саксонского королевства.

— Апеллес (IV в. до н. э.) — знаменитый греческий живописец.

Стр. 416. Помпеи Гней (106 — 48 до н. э.) — римский полководец, политический деятель, стремившийся к установлению диктаторского режима.

— Домитиан (Домициан Флавий) (51 — 96) — римский император, установивший режим жестокой военной диктатуры. Убит заговорщиками.

— Тит Ливий (59 до н. э. — 17 н. э.) — римский историк.

О ТОРГОВЛЕ ВООБЩЕ

См. подробный комментарий на стр. 702—707.

---

1. Luxus.
2. Industrie.
3. Aequivalent.
4. Operationen.
5. Activ-Handlung.
6. Actien.
7. Banknoten.
8. Сими словами, кажется нам, можно точнее означить то, что по-немецки называется active und passive Handlung. Выше сего первую назвали мы действительною торговлею.
9. Юпитер говорит Омир о Родосе, Юпитер любил жителей родосских и даровал им богатство. Илиад. Кн. II.
10. См. в Ремеровой истории древних времен. Стр. 782.
11. См. Montesquieu, Esprit des loix. L. XXI. Ch. VI.
12. Родденевой древней истории. Том X.
13. См. Прор. Исайи.
14. Allgemeine Geschichte der Handlung und Schiffarth, I Th., p. 94.
15. Особенное доказательство великого искусства феникийских художников находится под правлением царя Пигмалиона, известного по его сокровищам и сребролюбию. Сей царь приказал сделать самою отменного и предостойною любопытства работою из чистого золота образец масличного дерева, которого ягоды, сделанные из смарагда, удивительное имели сходство с натуральным плодом сего дерева. См. Allg. Gesch. der Handl. und Schiffarth, p. 94.
16. Роллен. Древн. ист. Т. X.
17. Полибия книга VI.
18. См. Allgem. Geschich, der Handl. und Schiffarth, I Th.
19. Афиней, в кн. V, стр. 213.
20. Роллен, ч. X.
21. Montesquieu, Esprit des loix. L. XXI, Chap. XVI.
22. См. Описание торговли европейских держав, ч. 2, стр. 158.
23. См. Робертзоновой истории Карла V, том I, стран. 103.
24. См. Юста Мозера Патриотические фантазии, часть I, ст. 257.
25. Аббат Райналь в Философической и политической истории поселений европейских народов в обеих Индиях.
26. Изображение английских мануфактур, торговли, кораблеплавания и селений; г. фон Таубе, ч. I, стр. 8.
27. См. описание торговли знатнейшие государств в Европе, ч. I, стр. 84.
28. Фон Таубе в Из. англ. ман. тор. кораблепл. и сел. Част. I, стр. 130.
29. См. Стевартовы правила государственной экономии. Книга ?, глава 13.