Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Том II
Государственное издательство политической литературы, 1952
Признаюсь, что я на вас весьма роптал, когда увидел в ваших листочках и то письмо, которое ко мне отец мой писал. Я тогда стыдился за порог выйти: мне казалось, будто всякий думает то же самое и обо мне, что об отце моем, и я боялся, чтобы не стали указывать на меня пальцами. Но теперь я очень сердит на моего отца; и потому досада моя на вас окончилась, и заступила благодарность ее место. Я сообщаю к вам письма, одно от отца моего, другое от матери, а третье от дяди и четвертое, мною38 и ответ на их письма написанное. Пускай разум их откроется свету, пусть в мое отмщение посмеются им люди и пусть свет узнает, каких свойств —
ФАЛАЛЕЙ ***
Так-то ты почитаешь отца твоего, заслуженного и почтенного драгунского ротмистра? Тому ли я тебя, проклятого, учил и того ли от тебя надеялся, чтобы ты на старости отдал меня на посмешище целому городу? Я писал к тебе, окаянному, в наставление, а ты это письмо отдай напечатать. Погубил ты, супостат, мою головушку! пришло с ума сойти. Слыханое ли это дело, чтобы дети над отцами своими так ругались? Да знаешь ли ты это, что я тебя за непочтение к родителям, в силу указов, велю высечь кнутом; меня бог и государь тем пожаловали: я волен и над животом твоим; видно, что ты это позабыл! Кажется, я тебе много раз толковал, что ежели отец или мать сына своего и до смерти убьет, так и за это положено только церковное покаяние. Эй, сынок, спохватись! Не сыграй над собою шутки: ведь недалеко великий пост, попоститься мне немудрено; Петербург не за горами, я и сам могу к тебе приехать. Ну, сын, я теперь тебя в последний раз прощаю, по просьбе твоей матери; а ежели бы не она, так уж бы я дал себя знать. Я бы и ее не послушался, ежели бы она не была больна при смерти. Только смотри, впредь берегись: ведь ежели ты окажешь еще какое ко мне непочтение, так уж не жди никакой пощады; я не Сидоровне чета: у меня не один месяц проохаешь, лишь бы только мне до тебя дорваться. Слушай же, сынок, коли ты хочешь опять прийти ко мне в милость, так просись в отставку да приезжай ко мне в деревню. Есть кому и без тебя служить; пускай кабы не было войны, так бы хоть и послужить можно было, это бы свое дело; а то ведь ты знаешь, что нынче время военное; неровно как пошлют в армию, так пропадешь ни за копейку. Есть пословица: богу молись, а сам не плошись; уберись-ка в сторонку, так это здоровее будет. Поди в отставку, да приезжай домой; ешь досыта, спи сколько хочешь, а дела за тобой никакого не будет. Чего тебе лучше этого? За честью, свет, не угоняешься; честь! честь! худая честь, коли нечего будет есть. Пусть у тебя не будет Егорья39, да будешь ты зато поздоровее всех егорьевских кавалеров. С Егорьем-то и молодые люди частехонько поохивают, а которые постарее, так те чуть дышат: у кого руки перестреляны, у кого ноги, у иного голова; так радостно ли отцам смотреть на детей изуродованных? И невеста ни одна не пойдет. А я тебе уже и приискал было невесту. Девушка неубогая, грамоте и писать горазда, а пуще всего великая экономка; у нее ни синий порох даром не пропадет, такую-то, сынок, я тебе невесту сыскал. Дай только бог вам совет да любовь да чтобы тебя отпустили в отставку. Приезжай, друг мой, тебе будет чем жить и опричь невестина приданого; я накопил довольно. Я и позабыл было тебе сказать, что нареченная твоя невеста двоюродная племянница нашему воеводе; ведь это, друг мой, не шутка: все наши спорные дела будут решены в пашу пользу, и мы с тобою у иных соседей землю обрежем по самые гумна; то-то любо: и курицы некуда будет выпустить! Со всем будем ездить в город; то-то, Фалалеюшка, будет нам житье! никто не куркай! Да полно, что тебя учить, ты ведь уже не малый робенок, пора своим умком жить. Ты видишь, что я тебе не лиходей, учу всегда доброму, как бы тебе жить было попригоднее. Да и дядя твой Ермолай чуть тако не то же ли тебе советует; он хотел писать к тебе с тем же ездоком. Мы с ним об этом поговорили довольно, сидя под любимым твоим дубом, где, бывало, ты в молодых летах забавлялся: вешивал собак на сучьях, которые худо гоняли за зайцами, и секал охотников за то, когда собаки их перегоняли твоих. Куда какой ты был проказник смолоду! Как, бывало, примешься пороть людей, так пойдет крик такой и хлопанье, как будто за уголовье в застенке секут; таки, бывало, животики надорвем со смеха. Молись, друг мой, богу; нечего, правду сказать, ума у тебя довольно: можно век прожить. Не испугайся, Фалалеюшка, у нас нездорово: мать твоя Акулина Сидоровна лежит при смерти. Батько Иван исповедал ее и маслом особоровал. А занемогла она, друг мой, от твоей охоты: Налетку твою кто-то съездил поленом и перешиб крестец; так она, голубушка моя, как услышала, так и свету божьего не взвидела, так и повалилась! А после как опомнилась, то пошла это дело разыскивать, и так надсадила себя, что чуть жива пришла и повалилась на постелю; да к тому же выпила студеной воды целый жбан, так и присунулась к ней огневица. Худа, друг мой, мать твоя, очень худа! на ладан дышит; я того и жду, как сошлет бог по душу. Знать что, Фалалеюшка, расставаться мне с женою, а тебе и с матерью и с Налеткою, и она не лучше матери. Тебе, друг мой, все-таки легче моего. Налеткины щенята, слава богу, живы; авось-таки который-нибудь удастся по матери; а мне уж, эдакой жены не наживать. Охти мне, пропала моя головушка! где мне за всем одному усмотреть! Не сокруши ты меня, приезжай да женись, так хоть бы тем я порадовался, что у меня была бы невестка. Тошно, Фалалеюшка, с женою расставаться: я было уже к ней привык, тридцать лет жили вместе, как у печки погрелся! Виноват я перед нею: много побита она от меня на своем веку, ну да как без этого. Живучи столько вместе, и горшок с горшком столкнется, как без того! Я крут больно, а она неуступчива, так, бывало, хоть маленько, так тотчас и дойдет до драки. Спасибо хоть за то, что она отходчива была. Учись, сынок, как жить с женою: мы хоть и дирались с нею, да все-таки живем вместе; и мне ее теперь, право, жаль. Худо, друг мой, и ворожеи не помогают твоей матери; много их приводили, да пути нет, лишь только деньги пропали. За сим писаный кланяюсь, отец твой Трифон, благословение тебе посылаю.
Я уже ваших листочков не читаю, да и покупать их более не намерен. Правда, мне должно признаться пред всеми, а вам предо мною, что содержание моего письма для вас, а паче еще для вашего состояния не очень приятно будет, ибо из оного не можете вы для себя никакой другой пользы ожидать, как только того, что вы всякую неделю четыре копейки43 из ваших доходов потеряете. Сохрани бог! если бы все ваши благосклонные читатели согласились на таковые предложения! тогда бы, конечно, я вам не советовал собирать сокровища вашею кистью; однако я осмеливаюсь с некиим пророческим духом вас в том уверить, что ваши читатели, кои из мещанства и купечества, не отрекутся и впредь платить вам дань за описание глупостей и пороков нынешнего века. Что ж касается до дворянства, то я в некоторых,………….44 предвижу для вас более вреда, нежели пользы, и больше ущерба в ваших доходах, нежели приращения оных. Не громовой ли то удар будет для вас, когда я вам чистосердечно открою, что купленные мною двадцать листов вашей живописи преданы уже от парикмахера моего на всесожжение! Признайтесь сами, не представляется ли в сию минуту глазам нашим тот жестокий пламень, поядающий творения ваши! Однако прошу вас, государь мой, дружески, соберите в сом случае все силы ваши и выслушайте мужественно причины, побудившие меня к уменьшению ваших семидневных сборов.
Я прихожу по знакомству в некоторый дом. В оном благородная девица, которая, по мнению других, а не по моему, весьма просвещенна, раскладывает по всей комнате свое платье и уборы; но что я увидел? чепчики, манжеты, булавки, новые башмаки и самые ее волосы одеты в Живописца! Тогда я сам в себе сказал: «итак, ты, господин Живописец, служишь всем вещам сея красавицы общим покрывалом или епанчою!» Другой раз случилось мне притти к одному молодому придворному, и лишь чуть только успел я выговорить два или три слова, как вдруг появился портной с новым вышитым камзолом и начал его униженно просить о десятилетнем еще долге; но господин вместо платы сказал ему в ответ: «друг мой, ведь я тебе только за шинели и сертуки остаюсь полторы тысячи должен, а прочее все в коротком времени получишь». Потом начал он кричать: «малый, подай чистой бумаги для камзола». Но малый, не запинаясь, отмечал, что нет во всем доме ни лоскутка бумаги. «Провались твоя голова, — закричал господин, — ты всякий день мне все одну проповедь читаешь: все нет да нет… Так подавай те листочки, что лежат за печкою». Слуга тащит оттуда, но что? разодранного Живописца! Итак, государь мой, не погневайтесь, я видел вашего Живописца у. разносчиков в корзинках, получал его с пудрою и с помадою; однако сего еще не довольно. Последние два приключения причинят вам гораздо чувствительнейшие удары. Прошедшей недели нужда заставила меня навестить одну модную госпожу, которая хотя редко бывает больною, однако и никогда здоровою. А сия губительная болезнь погубила и Живописца! Ибо кто бы к сей госпоже ни пришел и в какое бы то время ни случилось, то увидит всяк у нее превеликую кучу лекарств, служащих ей повседневною пищею. Здесь я, государь мой, изобретаю то, чего бы иной и в десять лет изобресть не мог. Любопытное мое око, ко крайнему вашему неудовольствию, открыло, что каждая бумажка, хранящая жизнь сея госпожи, есть Живописец и что все оные не иное что суть, как изувеченные Живописцы! Признайтесь, государь мой, легко ли вам сносить таковые насильства и станет ли еще сил ваших прочесть следующее приключение? Ибо что до меня касается, то я прихожу здесь в такую робость и бессилие, что не могу ниже глаз моих обратить на следующие строки; и одно только перо мое говорит за меня и мыслит и пишет. А дело вот в чем состоит.
Давно уже пылал я желанием сыскать себе друга, но друга богатого, пригожего и, если можно, разумного и женского пола. Петербургские свахи за несколько времени проповедуют уже имя, прав и добродетели мои. Третьего дня пришедши одна из сих посланниц сказала: «Ну, теперь дело сделано; одну половину брака сооружила я, а ты совершай другую. Я вас у одной приезжей барыни, имеющей у себя прекрасную Елену, описала честным дворянином, степенным, в любовных хитростях невинным агнцем; притом, что вы не картежник, не мот и бережете каждой копейки как глаза; словом, я вас называла петербургским чудом и российским фениксом». — «Да упоминала ль ты о том, — сказал я ей, — что я не только дворянин, но дворянин еще с именем, ибо я ученый дворянин». «Сей-то пункт, — был ее ответ, — и оставила я нарочно для вас самих. Она деревенская барыня, так вы можете как ее, так и дочь ее легко и лучше меня о том уверить. Итак, совершайте благополучно начатое мною дело. Сия деревенская барыня дает за дочерью двести душ, а она вас завтре к себе ожидает!» На другой день, то-есть вчерась, одевшись я благопристойно, не позабыл также по обыкновению моему и Живописца в карман положить, ибо я его для того всякий день с собою носил, что если случится в ком-нибудь какой порок приметить, то я, вынув его из кармана и сыскав пристойную для сего страницу, прошу, не угодно ли ему прочесть нечто из Живописца. Таким образом, пришедши я к сей барыне, старался сколько сил моих стало, во-первых, уверять ее в том, что сваха моя есть сущая христианка и что она ей о моих качествах и за мои деньги самую истину говорила; после начал я приближаться к важному моему намерению и иступил в разговор об учености. «Сударыня, — сказал я ей, — самое важнейшее упражнение в жизни моей состоит во чтении книг, ученых людей почитаю я больше всего на свете. Не изволите ль знать российского Рабнера, то-есть господина Живописца? Он составляет новые картины и, изгоняя из сердец наших пороки, преселяет их на оные, а душу нашу одним только добродетелям предоставляет». — «Кровь моя, — отвечала она, — запрещает мне иметь знакомство с мастеровыми людьми. Чей он человек? Из господских ли он или из купеческих? И вы знаетесь с ним?» — «Конечно, сударыня! Я имею честь называться его приятелем». — «Не подлость ли то, — вскричала она с презрительною улыбкою, — знаться и дружиться с художниками и живописцами! Да ты и сам но Хамов ли внучек?» — «Сударыня, — ответствовал я, — извините меня, вы, конечно, ошибаетесь в имени Живописца, которое употреблено только для заглавия книги; а сочинитель сам имеет совсем другую фамилию и есть не только дворянин, но еще ученый дворянин, то-есть который книги пишет. Я же называюсь его приятелем для того, что не только читаю, хвалю и ношу с собою его сочинения, но хочу еще, подражая его примеру, и сам прославиться изданием книг». Тогда она, оборотись ко мне спиною и захохотав, говорила к своей дочери: «Я еще и первый раз от роду слышу, что и дворяне бывают ученые. Благодаря бога! В нашей фамилии не было еще ни за одним такового художества, и никто ни книжником, ни скорописцем не бывал; и я скорее согласилась бы отпереться от родни, нежели дочь мою выдать за ученого». Потом, оборотись ко мне, сказала: «друг мой, не погневайся, у меня двери всегда будут для тебя заперты, а теперь для выходу твоего давно уже отворены стоят; и я лучше советую тебе убираться в царство живописцев и там искать своей невесты. Ибо в нашем отечестве исстари положено для дворянина шпага, для стряпчего перо, а грамота для попов».
Я, приметя в ней деревенское и грубое невежество, приводил ей в пример князей, графов, баронов и великое множество знатных дворян, которые себе науками вечную славу заслужили. Однако она столь упорно в своем мнении стояла, что не хотела и самого глупого сержанта променять на десять ученых дворян. Наконец, домашние примеры открыли ей глаза и, будучи насилу убеждена, что чрез ученость дворянская кровь нимало не повреждается, сказала мне: «однако избирай любое: или чтоб я у тебя ни одной книги не видала, не исключая и благородного твоего Живописца, или прошу не знать моего дома. В первом случае имеете вы и дочь, и двести душ, и меня вместо матери вашей, притом открою тебе в деревне моей новый ученый свет, то-есть как за сохою ходить и как из каждыя души золото делать; напротив того, лишаешься ты всего». Признаюсь, государь мой, что я при сих словах остолбенел и, не могши ничего говорить, просил только себе двадцать четыре часа на размышление. Господин Живописец! поудержите бога ради отмщение ваше за сожжение двадцати листочков, ибо то учинено в первом жару и в крайней задумчивости, а теперь, при таковых обстоятельствах, потребен мне ваш совет, совет, от которого зависит все мое благополучие. Скажите, что должен я здесь предприять? Во ожидании от вас скорого и полезного для меня совета, остаюсь вашим приятелем,
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьЕженедельный сатирический журнал «Живописец» выходил с 12 апреля 1772 г. по июнь 1773 г. Всего за время издания вышло 52 номера журнала. Средний тираж — 600—700 экземпляров. «Живописец», так же как и «Трутень», выходил в виде тетради в несколько страниц. Статьи и заметки из журнала «Живописец» печатаются по 4-му изданию (1781 г.) этого журнала, за исключением обращения Фалалея к издателю «Живописца» (из листа 23) и письма «дворянина с одною душою» (из листа 25), которые воспроизводятся по 2-му изданию.
Заголовки всех статей и заметок, входящих в настоящий сборник, даны по 1-му и 2-му изданиям «Живописца».
Наиболее яркие и злободневные, антикрепостнические статьи напечатаны в 1-й части «Живописца» в 1772 г. Но резкое недовольство господствующей дворянской знати и самой Екатерины II критикой крепостнической системы и, как следствие этого, придирки цензуры, что видно из целого ряда пропусков в тексте, сделанных под цензурным натиском, а также начавшееся восстание крепостных крестьян под руководством Пугачева привели к тому, что во 2-й части журнала Новиков был вынужден в сущности прекратить печатание антикрепостнических сатирических статей.
Издание «Живописца» прекратилось внезапно и, по всей вероятности, также вследствие цензурного запрета.
О политической остроте содержания сатирических журналов Новикова свидетельствует и то обстоятельство, что царская цензура, как известно, чинила серьезные препятствия при переиздании литературоведом и библиографом П. А. Ефремовым в 1864 г. «Живописца» и в 1865 г. «Трутня».
38 Ответ Фалалея родным не был напечатан в журнале. В 3-м и 4-м изданиях «Живописца» обращение Фалалея к издателю журнала опущено.
39 Не будет Егорья — то-есть Георгиевского креста. Орден, учрежденный в России в 1769 году для награждения за воинскую доблесть.
42 Данная статья воспроизводится по 2-му изданию «Живописца» 1773 г. В 3-м и 4-м изданиях статья опущена.
43 Четыре копейки. — Номер журнала «Живописец» продавался по 4 копейки.
44 В некоторых. — Здесь пропуск, вероятно, по цензурным мотивам.