— Ну, а вас же самих с сестрицей на волю Марфа Андревна не отпустила?— спросил судья Дарьянов карлика, когда тот окончил свою повесть и хотел встать.
— На волю? Нет, сударь Валерьян Николаич, меня не отпускали. Сестрица Марья Афанасьевна были приписаны к родительской отпускной, а меня не отпускали, да это ведь и к моей пользе все. Оне, бывало, изволят говорить: «После смерти моей живи где хочешь (потому что оне на меня капитал положили), а пока жива, я тебя на волю не отпущу».
«Да и на что,— говорю,— мне, матушка, она, воля? Меня на ней воробьи заклюют».
— Ах ты, маленький этакой!— воскликнул в умилении Ахилла.
— Да-с, конечно-с, заклюют,— подтвердил Николай Афанасьевич.— Вот у нас дворецкий Глеб Степанович, на волю их отпустили, они гостиницу открыли и занялись винцом, а теперь по гостиному двору ходят да купцам с конфетных билетиков стихи читают. Ничего прекрасного в этом нет.
— А он ведь, Николай-то Афанасьевич-то, он у нее во всем правая рука был. Крепостной, да не раб, а больше друг и наперсник,— отозвался Туберозов, желая возвысить этим отзывом значение Николая Афанасьевича и снова наладить разговор на желанную тему.
— Служил, батушка, отец протоиерей, по разумению своему угождал и берег их. В Москву и в Питер покойница езжали, никогда горничных с собою не брали. Терпеть женской прислуги в дороге не могли. Изволят, бывало, говорить: «Все эти Милитрисы Кирбитьевны квохчут да в гостиницах по коридорам расхаживают, а Николаша, говорят, у меня, как заяц, в углу сидит». Оне ведь меня за мужчину вовсе не почитали, а все, бывало, заяц. Николай Афанасьевич рассмеялся и добавил:
— Да и взаправду, какой же я уж мужчина, когда на меня, извините, ни сапожков и никакого мужского платья готового нельзя купить,— не придется. Это и точно, их слово справедливое было, что я заяц.
— Но не совсем же она тебя всегда считала зайцем, когда хотела женить,— отозвался городничий Порохонцев.
— Да, это такое их господское желание, батушка Воин Васильевич, было,— проговорил, сконфузясь, карлик.— Было, сударь,— добавил он, все понижая голос,— было.
— Неужто, Николай Афанасьевич, было,— откликнулось разом несколько голосов.
Николай Афанасьевич потупил стыдливо взор себе в колени и шепотом проронил:
— Не могу солгать, действительно такое дело было.
Все, кто здесь были, разом пристали к карлику:
— Голубчик, Николай Афанасьевич, расскажите про это.
— Ах, господа, про что тут рассказывать,— отговаривался, краснея и отмахиваясь от просьб руками, Николай Афанасьевич.
Его просили неотступно, дамы его брали за руки, целовали его в лоб; он ловил на лету прикасавшиеся к нему дамские руки и целовал их, но все-таки отказывался от рассказа, находя его и долгим и незанимательным. Но вот что-то вдруг неожиданно стукнуло об пол; именинница, стоявшая в эту минуту пред креслом карлика, в испуге посторонилась, и глазам Николая Афанасьевича представился коленопреклоненный, с воздетыми кверху, руками дьякон Ахилла.
— Душечка, душка, душанчик,— мотая головой, выбивал Ахилла.
— Что вы? Что вы это, отец дьякон?— заговорил, быстро подскочив к дьякону, Николай Афанасьевич.
Стоя на своих ножках, карлик был на вершок ниже коленопреклоненного Ахиллы, который, обняв его своими руками, крепко целовал и между поцелуями барабанил:
— Никола... Николаша... Николавра... если ты... не расскажешь, как тебя женить хотели... то ты просто не друг кесарю!
— Скажу, скажу, все расскажу, только поднимайтесь, отец дьякон.
Ахилла встал и, обмахнув с рясы пыль, самодовольно возгласил:
— А то говорят: не расскажет! С чего так, не расскажет? Я сказал: выпрошу, вот и выпросил. Теперь, господа, опять по местам, и чтоб тихо, а вы, хозяйка, велите Николавре стакан воды с червонным вином, как в домах подают.
Все уселись, Николаю Афанасьевичу подали стакан воды, в который он сам опустил несколько капель красного вина и начал:
— Это, господа, было вскоре после французского замирения, как я со в бозе почивающим государем императором разговаривал.
— Вы с государем разговаривали?— перебили рассказчика несколько голосов.
— А как бы вы изволили полагать?— отвечал с тихой улыбкой карлик.— С самим императором Александром Первым, имел честь отвечать ему.
— Ха-ха-ха! Вот, бог меня убей, шельма какая у нас этот Николавра!— взвыл вдруг от удовольствия дьякон Ахилла и, хлопнув себя ладонями по бедрам, добавил: — Глядите на него, а он, клопштос, с царем разговаривал!
— Сиди, дьякон, сиди!— спокойно и внушительно произнес Туберозов.
Ахилла показал руками, что он более ничего не скажет, и сел.
Рассказ начался.