Средневековая демократия (Зайцев)/ДО

Средневековая демократия
авторъ Варфоломей Александрович Зайцев

Опубл.: 1878. Источникъ: az.lib.ru

СРЕДНЕВѢКОВАЯ ДЕМОКРАТІЯ.

(Storia della Bepublica di Firenze di Gino Capponi, 2 edizione, 3 t., Firenze 1877.)

I.

Классическимъ образцомъ древней демократической гражданственности всегда были и будутъ Афины, гдѣ принципъ гражданской равноправности и самоуправленія осуществился всего полнѣе и далъ великіе результаты въ безсмертныхъ твореніяхъ философовъ, поэтовъ и художниковъ. Почти все богатое наслѣдство, завѣщанное древностью общечеловѣческой цивилизаціи, создалось подъ благотворнымъ вліяніемъ политической свободы Афинъ. Софоклъ, Аристофанъ, Сократъ, Платонъ и Фидій подарены міру высшимъ проявленіемъ гражданскаго духа въ афинскомъ обществѣ. Но Афины не только дали цивилизаціи драгоцѣнное наслѣдство твореній своихъ великихъ людей; они оставили человѣчеству идеалъ высшей гражданственности, ея основные принципы и идеи. Позднѣйшіе народы черпали изъ этого источника богатые матеріялы для развитія своихъ гражданскихъ чувствъ и міровоззрѣній, для законодательныхъ и политическихъ реформъ. Лучшіе публицисты XVII и XVIII вѣка обращались къ Афинамъ, какъ къ лучшему образцу тѣхъ общественныхъ формъ, какія только оставила Европѣ древняя цивилизація; тамъ они искали разрѣшенія своихъ сомнѣній и оправданія своихъ теорій. Въ этомъ отношеніи роль маленькой древней республики такъ велика, что значеніе ея въ исторіи развитія новѣйшей цивилизаціи не имѣетъ ничего равнаго себѣ въ лѣтописяхъ міра.

Почти такую-же роль суждено было разыграть въ Италіи другой маленькой республикѣ — Флоренціи. Въ самую мрачную эпоху среднихъ вѣковъ, среди глубочайшаго варварства, далеко болѣе глубокаго, чѣмъ азіятское варварство временъ Ассиріи и Египта, въ этотъ, такъ-сказать, «желѣзный періодъ» исторіи человѣчества, великія націи Запада, какъ-будто еще подъ вліяніемъ тѣхъ стадныхъ инстинктовъ, которые въ V вѣкѣ проклятой памяти вызвали переселеніе народовъ, ознаменовывали себя безрезультатными походами на во стокъ и въ Италію. Не успѣло пройти стадное побужденіе, увлекавшее ихъ съ востока на западъ, не успѣли они расположиться въ своихъ новыхъ лагеряхъ, какъ новое табунное стремленіе повлекло ихъ съ запада на востокъ и съ сѣвера на югъ. Въ то время, какъ народы крайняго запада предпринимали свои безплодныя нашествія на Азію, германцы продолжали свои.хищническіе набѣги на цивилизованную Италію, начатые еще при Маріѣ, за 100 лѣтъ до нашей эры. Прошли вѣка прежде, чѣмъ эти первобытные инстинкты исчезли въ европейскихъ націяхъ, и онѣ, отказавшись отъ кочевыхъ переходовъ, начали кое-какъ устраиваться, давать себѣ отчетъ въ своихъ общественныхъ условіяхъ и, наконецъ, относиться къ нимъ критически. Новые вѣка прошли въ этомъ смутномъ ощупываніи въ потемкахъ, пока, наконецъ, въ XVIII вѣкѣ принципы общества выяснились и обособились и могли вступить между собой въ сознательную борьбу.

Въ это-то время въ одномъ уголку Италіи существовала маленькая республика, гдѣ среди дѣятельной умственной жизни разработывались и зрѣли идеи и принципы новаго общественнаго быта. Принципы эти развивались въ безпрерывной борьбѣ, дѣлающей исторію Флоренціи не менѣе драматичной, чѣмъ исторія Афинъ. Но какая разница между этой борьбой во Флоренціи и той безсмысленной общей свалкой, которая происходила тогда въ остальномъ мірѣ!

Новая цивилизація, зарождавшаяся во Флоренціи, не имѣла ничего общаго съ древней. Флоренція должна была за-ново выработывать всѣ ея принципы и не могла ничѣмъ воспользоваться изъ наслѣдія Афинъ. Причина этому очень проста. Въ новомъ мірѣ не было краеугольнаго камня стараго міра — рабства, и вслѣдствіе этого всѣ принципы, выработанные старымъ міромъ, были непригодны для новаго. Въ древнемъ мірѣ борьба сословій происходила, какъ въ оперѣ, между главными дѣйствующими лицами, оставляя безучастной въ сторонѣ цѣлую толпу фигурантовъ. Въ новомъ мірѣ принципы должны были служить для всѣхъ, слѣдовательно, необходимо должны были быть шире и общѣе. Рѣчь шла не объ однихъ гражданахъ, а о цѣломъ народѣ.

Впрочемъ, новые принципы, разработанные во Флоренціи, были такъ-же нужды остальному тогдашнему міру, какъ и принципы древней гражданственности. Флоренція работала не для современнаго міра, который въ тотъ самый моментъ, когда перешелъ отъ варварства полукочевого къ варварству осѣдлому, — моментъ, который мы называемъ временемъ окончательнаго сформированія новыхъ государствъ и считаемъ эрой новой исторіи, — сокрушилъ ф.торентинскую республику.

Но то же самое случилось и съ Афинами. Бурное существованіе ихъ, отмѣченное такими великими жертвами, по привело къ вожделѣнному успокоенію въ тихомъ пристанищѣ какого-нибудь «золотого вѣка». Республика погибла жертвой перваго варварства, только-что просвѣщеннаго цивилизаціей, ею-же созданной! И выработанныя ею идеи не послужили древнему міру. Не только царства Птоломеевъ и Селевкидовъ, но и Римъ не могли воспользоваться результатами афинской исторіи, резюмированными въ идеалѣ республики Платона. Идеалъ этотъ до сихъ поръ остался утопіей.

Но внѣ этихъ практическихъ результатовъ, которыхъ непремѣнно добиваются люди, вѣрующіе въ «золотые вѣка» и потому относящіеся критически къ благороднѣйшимъ жертвамъ, спрашивая ихъ иронически: «къ чему-же привела васъ вся эта борьба?» — внѣ этихъ результатовъ, говорю я, Флоренція дала потомству не меньше Афинъ. Она дала, во-первыхъ, идеалъ новой гражданственности, и до сихъ поръ непотерявшій своего значенія для Италіи; во-вторыхъ, въ Дантѣ, Макіавели, Буонароти и Галилеѣ она дала высшія проявленія человѣческаго генія, — проявленія, которыя составили драгоцѣннѣйшую собственность всего человѣчества, главный фондъ всей послѣдующей цивилизаціи.

Поэтому Тьеръ, собираясь, послѣ своей отставки отъ президентства, писать исторію флорентинской республики, выразился справедливо: «такъ-какъ въ наше время демократическій принципъ въ Европѣ выступаетъ впередъ, то необходимо изучать исторію Флоренціи, какъ самую демократическую изъ древнихъ и новыхъ временъ». Онъ оставилъ это намѣреніе, узнавъ, что работа эта предпринята уже Джино Каппони, сочиненіе котораго въ трехъ томахъ вышло въ 1875 году. (Второе изданіе, на которое мы будемъ ссылаться, явилось въ 1876 году.)

Маркизъ Джино Каппони, родившійся въ 1792 году и умершій 3 февраля 1876 г., черезъ нѣсколько дней по выходѣ второго изданія своей «Исторіи Флоренціи», пользовался въ Италіи и даже за предѣлами ея громкой и лестной извѣстностью, какъ человѣкъ ученый, хотя до конца своей долгой жизни писалъ очень мало. Онъ принадлежалъ къ одному изъ древнѣйшихъ флорентинскихъ родовъ и фамилія его встрѣчается почти на каждой страницѣ исторіи его родного города, начиная съ его отдаленнаго предка, политическаго дѣятеля и мемуариста XIV вѣка. Къ тому-же онъ былъ очень богатъ и занималъ, стало быть, по рожденію высокое положеніе въ свѣтѣ. Но не удовольствовавшись имъ, онъ съ ранней молодости усердно занимался наукой и литературой, преимущественно классической и средневѣковой литературой своего отечества. При своихъ познаніяхъ и способностяхъ и при живомъ сочувствіи къ дѣлу національнаго обновленія Италіи, онъ сдѣлался ближайшимъ другомъ, товарищемъ и сотрудникомъ главнѣйшихъ дѣятелей того умственнаго возрожденія, которое предшествовало въ Италіи возрожденію политическому. Уго Фосколо, Николини, Леопарди, Джусти, Чентофонти, Вьёсе, Томассео, Манцони, Вальбо, д’Азеліо, Джоберти, словомъ, почти всѣ замѣчательные представители итальянской науки и литературы XIX вѣка были въ разныя времена его друзьями. Изъ иностранцевъ онъ былъ особенно близокъ съ англійскимъ историкомъ Роское, съ Тьеромъ, Озанамомъ, знаменитымъ Амперомъ и съ нѣмецкимъ писателемъ барономъ Реймономъ, посвятившимъ себя спеціально изученію итальянской литературы и исторіи.

Всю жизнь занимаясь изученіемъ преимущественно итальянскаго языка, литературы и исторіи, Каппони щедро поддерживалъ своими средствами труды другихъ ученыхъ и писателей, менѣе его счастливыхъ въ матеріальномъ отношеніи. Въ политическомъ отношеніи онъ былъ безупреченъ, хотя не принималъ непосредственнаго участія въ историческихъ событіяхъ. Впрочемъ, въ Тосканѣ при австрійскихъ эрцгерцогахъ политическія условія были несравненно лучше, чѣмъ въ остальной Италіи, и было меньше всего шансовъ очутиться въ тюрьмѣ, изгнаніи или на висѣлицѣ. Писалъ онъ мало, и то преимущественно въ изданіяхъ различныхъ академій, которыхъ состоялъ членомъ. Больше всего онъ принималъ участія въ изданіяхъ историческихъ документовъ, особенно «Итальянскаго историческаго архива». Только въ самомъ концѣ жизни ему суждено было ознаменовать себя крупнымъ историческимъ трудомъ.

Въ сороковыхъ годахъ француженка, госпожа Аларъ, издала исторію флорентинской республики, которая была вскорѣ переведена на итальянскій языкъ. Просматривая эту книгу, Каппони нашелъ въ ней много невѣрностей и важныхъ пропусковъ, началъ писать замѣчанія на поляхъ, и это мало-по малу привело его къ мысли самому написать исторію Флоренціи. Но мысль эту онъ осуществилъ только черезъ 30 лѣтъ, за годъ до смерти и много лѣтъ спустя послѣ того, какъ лишился зрѣнія.

Такимъ образомъ, его исторія представляетъ результатъ болѣе чѣмъ полувѣковыхъ изслѣдованій и изысканій. Но вмѣстѣ съ тѣмъ на ней лежитъ отпечатокъ идей давно пережитой эпохи, къ которой принадлежалъ авторъ. Въ ней вѣетъ духъ 20-хъ годовъ, въ которыхъ прошла молодость Каппони. Онъ до конца жизни остался человѣкомъ того времени, человѣкомъ умѣренно-буржуазнаго либерализма, англійскаго парламентаризма, конституціонныхъ идей Ріего и неаполитанской революціи 1820 года. Такой человѣкъ едва-ли могъ быть вѣрнымъ судьей флорентинской средневѣковой демократіи. Поэтому, пользуясь собраннымъ и расчищеннымъ имъ богатымъ историческимъ матеріаломъ, мы должны держаться на-сторожѣ отъ его личныхъ взглядовъ и сужденій.

---

Однимъ изъ самыхъ непонятыхъ историческихъ явленій остается до сихъ поръ вѣковая борьба папства съ нѣмецкимъ императорствомъ. Историки, враждебные католицизму, начиная съ Вольтера, видѣли въ этой борьбѣ выраженіе фантастическихъ притязаній и безпредѣльнаго властолюбія папства. Съ другой стороны, защитники папства, судя съ своей исключительной точки зрѣнія, такъ восхваляли его, что отъ ихъ похвалъ хуже нездоровилось, чѣмъ отъ нападеній противниковъ. Папы представлялись свирѣпыми деспотами, готовыми зажечь міръ съ четырехъ концовъ ради своихъ нелѣпыхъ претензій; Генрихи и Фридрихи являлись ихъ трагическими жертвами.

Все это не только односторонне, но и совершенно превратно. Зачинщикъ этой борьбы, Гильдебрандъ, котораго протестанты и либералы выставляютъ тираномъ и надъ которымъ они такъ развязно подтруниваютъ по поводу его отношеній къ графинѣ Матильдѣ, былъ одной изъ благороднѣйшихъ, самыхъ высокихъ личностей въ исторіи. Съ душой Катона и со страстью къ добру и идеалу французскихъ дѣятелей XVIII вѣка, онъ является поразительнымъ исключеніемъ въ свой вѣкъ, представляется однимъ изъ тѣхъ людей, которые возвышаются до понятій, до того опережающихъ свое время, что между ними и современниками ихъ лежитъ цѣлая нравственная пропасть и что современники ихъ готовы были-бы признать ихъ безумными, если-бы геній ихъ не внушалъ невольно такого уваженія къ себѣ, что приходится ограничиться названіемъ утопистовъ. Гильдебрандъ принадлежитъ дѣйствительно къ рѣдкимъ историческимъ явленіямъ, которыя по то чествуются, не то клеймятся этимъ именемъ^[1]. Чтобы вполнѣ оцѣнить его, надо живо вообразить себѣ нравственную физіономію его современниковъ. Это были чистые звѣри въ человѣческомъ образѣ, для которыхъ не существовало никакихъ нравственныхъ стимуловъ, ни религіозныхъ, ни моральныхъ, ни эстетическихъ. Цѣлью ихъ были одни грубѣйшія матеріальныя наслажденія; другихъ потребностей они не знали; средствами — дикое насиліе или, за невозможностью его, — наглый обманъ. Религіознаго увлеченія, выразившагося полвѣка спустя въ крестовыхъ походахъ, въ то время еще не существовало и оно было возбуждено самимъ Гильдебрандомъ, которому принадлежитъ первая мысль этихъ походовъ. Духовенство, какъ представитель нравственныхъ интересовъ, было такъ-же дико, такъ-же развратно, какъ и рыцарство, во главѣ котораго стоялъ грубый, невѣжественный и свирѣпый императоръ, считавшій себя не правителемъ страны, а предводителемъ этой шайки хищниковъ.

Эти дикія ватаги втеченіи уже цѣлаго вѣка вторгались отъ времени до времени въ Италію, единственную страну, гдѣ древняя греко-римская цивилизація не была истреблена безъ остатка, и водворяли въ ней свои варварскіе порядки, грозя довершить истребленіе цивилизаціи, недовершенное ни готами, ни лонгобардами. Они вводили въ ней неизвѣстный ей варварскій феодализмъ, водворяли въ замкахъ рыцарство, чтобы систематически грабить и опустошать страну въ промежутки между нашествіями изъ Германіи.

Во время этого безграничнаго торжества грубой силы, дикой и необузданной, Гильдебрандъ возъимѣлъ великую, по своей смѣлости, мысль объявить ей войну во имя справедливости и нравственности. Онъ такъ фанатически вѣрилъ въ силу идеи, что, вооруженный ею одною, счелъ возможнымъ покорить ей грубую силу, вырвать власть изъ рукъ ея представителей, передать ее въ болѣе достойныя руки, морализировать ею міръ, соединить людей нравственнымъ интересомъ и указать имъ высшую нравственную цѣль.

Нравственная идея въ тѣ варварскія времена могла имѣть только одну форму — религіозную. Религія была тогда то, что теперь наука и общественность вмѣстѣ. Только въ этой формѣ идея могла быть доступна людямъ и отвлечь ихъ отъ чисто-животныхъ интересовъ. Поэтому въ этой формѣ Григорій VII и взялъ ее, такъ-какъ и самому ему она была всего сроднѣе въ этой формѣ, хотя нѣтъ сомнѣнія, что у него было болѣе высокое и широкое пониманіе ея. Умирая побѣжденный въ борьбѣ, онъ въ послѣднихъ словахъ признавалъ себя мученикомъ не религіи, а истины, жертвой несправедливости, а не невѣрія или ереси.

Какъ другіе утописты, Пифагоръ и Огюстъ Контъ, Григорій VII хотѣлъ преобразовать и морализировать, міръ, передавъ власть изъ рукъ класса, представляющаго матеріяльную силу, въ руки класса, представляющаго нравственную силу. Такимъ классомъ должно было быть въ его время духовенство, но оно такимъ не было. Общій низкій уровень развитія отразился и на немъ. Такіе люди, какъ Гильдебрандъ, составляли въ немъ рѣдкія исключенія. Все-же сословіе было такъ-же грубо и безнравственно, какъ и рыцарство. Но Гильдебрандъ не отчаивался передѣлать его по своему образу и подобію, сдѣлать его достойнымъ быть правителемъ и преобразователемъ міра. Готовясь вступить въ борьбу съ грознымъ непріятелемъ, онъ увидѣлъ, что его собственная армія возмущается противъ него. Неустрашимый идеалистъ не поколебался. Онъ одинъ, со знаменемъ идеи, вступилъ въ борьбу и съ своими, я съ чужими.

И вѣра въ идею не обманула его. Животная сила должна была преклониться передъ его знаменемъ. Развратный Генрихъ, повѣрившій ни въ Бога, ни въ чорта, клятвопреступный, вѣроломный, кровожадный, варварски надменный, выдержалъ покаяніе на каносскомъ дворѣ, преклонилъ голыя колѣни передъ старымъ монахомъ. Правда, это торжество идеи надъ силой было непродолжительно, и въ дальнѣйшей борьбѣ папѣ пришлось дойти до худшаго униженія, до котораго могъ дойти этотъ человѣкъ идеи, — до необходимости отдать ее подъ защиту такой-же грубой силы нормановъ Гискара. Но если его великій планъ не могъ быть осуществленъ, то все-же дѣятельность его не осталась безплодной. Нравственный интересъ, который онъ старался возбудить, былъ возбужденъ, завѣтная мысль его — крестовый походъ, сдѣлалась общей мыслью европейскихъ народовъ.

Но не въ этомъ состояло главное наслѣдство, завѣщанное міру этимъ великимъ умомъ. Оно заключалось въ созданіи гвельфизма, который далъ болѣе богатые плоды, чѣмъ крестовые походы. Онъ предохранилъ Италію отъ феодальнаго варварства и далъ возможность цивилизаціи возродиться въ ней изъ уцѣлѣвшихъ остатковъ, чтобы изъ нея распространиться на всю Европу.

Джино Каппони, несмотря на свой антиклерикальйый образъ мыслей, вполнѣ признаетъ это: «Конечно, не я стану защищать, говоритъ онъ, — мнѣніе, выводящее свободу общинъ отъ правъ епископовъ и капитуловъ, но несомнѣнно, что въ провинціяхъ, менѣе зависѣвшихъ отъ имперіи и сильнѣе ощутившихъ реформу Григорія VII, народъ и духовенство были соединены общими интересами. Этотъ папа разрушилъ твореніе жаролинговъ» (т. е. владычество германскихъ императоровъ въ Италіи). И въ другомъ мѣстѣ: «Папы, могущество которыхъ возрастало, основывали его на независимости городовъ, т. е. латинскаго народа, имъ преданнаго. Констанцскій миръ 1183 (закончившій борьбу папъ съ Фридрихомъ Барбароссой) обезпечилъ италіянскимъ городамъ почти полную независимость».

Карлъ Великій подчинилъ всю Италію феодальному порядку Германіи, и Тоскана, какъ прочія части страны, имѣла своихъ герцоговъ, графовъ и маркизовъ, подъ верховной властью императоровъ. Изъ этихъ феодальныхъ владѣтелей графиня Матильда прославилась ролью, которую съиграла въ борьбѣ Григорія VII съ Генрихомъ IV, и была очень популярна, такъ-что во Флоренціи однимъ изъ самыхъ распространенныхъ именъ было Теса, сокращеніе отъ контеса. Владычество императоровъ выразилось развитіемъ въ странѣ феодальной аристократіи, покрывшей всю страну своими замками. Эта аристократія была, съ одной стороны, враждебна гражданамъ, а съ другой — государямъ страны, и въ то время, какъ графиня Матильда, опираясь на любившихъ ее горожанъ, держала сторону папы, аристократія была предана императору. Подъ властью ея города развивались, а когда по смерти ея прекратился домъ, царствовавшій въ Тосканѣ, и страна стала непосредственно зависѣть отъ поминальной власти императора, въ нихъ началъ развиваться республиканскій духъ средневѣковыхъ городскихъ общинъ. Когда Фридрихъ Барбаросса сдѣлалъ попытку обратить поминальную власть нѣмецкихъ императоровъ въ дѣйствительную, тосканскіе города приняли участіе въ борьбѣ противъ него ломбардской лиги. Сраженіе при Лепьяно (1176) положило конецъ этой попыткѣ, и констанцскій миръ обезпечилъ независимость городовъ Тоскапы, которые съ этихъ поръ стали независимыми республиками и могли развивать свободно свои учрежденія.

Въ Тосканѣ, благодаря ея географическому положенію, древняя латинско-италійская раса сохранилась въ наибольшей чистотѣ. Иноплеменныя варварскія орды, нахлынувшія въ Италію съ начала V вѣка, направляли свой путь на Римъ преимущественно по плоскому и ровному восточному краю полуострова, чѣмъ по гористому западному, черезъ Романью, а не черезъ Тоскану. Это имѣло огромное значеніе и для образованія новѣйшаго италіянскаго языка, вышедшаго изъ Тосканы, и для политическихъ условій страны. Тоскана могла сдѣлаться для Италіи тѣмъ, чѣмъ Аттика была для Греціи, ибо и тамъ, говоритъ Каппони, «по словамъ Фукидида, древнее населеніе мало измѣнилось, и пришельцы, изъ которыхъ всегда образуется аристократическое сословіе, имѣли мало значенія» (I, р. 7).

Этотъ иностранный аристократическій элементъ не успѣлъ быть насажденъ въ Тосканѣ императорами, какъ началась борьба между папствомъ и императорствомъ. Онъ сдѣлался естественнымъ союзникомъ своего творца и покровителя, императора, являвшагося въ Италіи въ качествѣ иноземнаго варварскаго завоевателя. Папство-же представляло національное знамя и интересы его были во многомъ солидарны съ интересами демократіи городовъ. Поэтому еще вначалѣ борьбы, еще при Матильдѣ, борьба, шедшая между папствомъ и императорствомъ, выразилась въ Тосканѣ борьбой городовъ противъ замковъ. Въ 1081 г. Генрихъ IV неудачно осаждалъ Флоренцію, а въ слѣдующіе года Флоренція расширяла свою область на счетъ окрестныхъ феодальныхъ владѣльцевъ. При этомъ великая графиня дѣйствовала за-одно съ гражданами.

Черезъ 20 лѣтъ послѣ ея смерти, въ 1135 г., флорентинцы взяли сосѣдній замокъ Монтебони, принадлежавшій фамиліи Бендельмонти, и принудили этихъ аристократовъ перейти въ гражданство. Это первый примѣръ такого перехода. Отъ смерти графини до констанцскаго мира императоры нѣсколько разъ пытались заявить свои верховныя права надъ Тосканой, давали ея инвеституру разнымъ своимъ приверженцамъ, старались вооруженной силой водворить ихъ во владѣніи и иногда на короткое время достигали этой цѣли. И попытки эти кончились только констанцскимъ миромъ.

Но если сраженіе при Леньяпо прекратило на время покушенія императоровъ на вольность италіянскихъ колунъ, то борьба между гвельфизмомъ или демократіей и гибелинизмомъ или феодальной аристократіей въ самой Италіи съ этого времени началась еще сильнѣе. Черезъ годъ послѣ Леньяпо, въ 1177, лѣтописи говорятъ о кровавыхъ и продолжительныхъ смутахъ во Флоренціи, возбужденныхъ честолюбіемъ аристократической фамиліи дельи-Уберти, нѣмецкаго происхожденія. Смуты эти имѣли уже совершенный характеръ борьбы между демократіей и аристократіей.

Констанцскій миръ, однако, не вполнѣ обезпечилъ независимость италіянскихъ общинъ; «обезпеченная только безсиліемъ императоровъ, говоритъ Каппони, — община подвергалась опасности при всякомъ вступленіи нѣмцевъ въ Италію» (I, 17). Аристократы постоянно ждали помощи отъ иноземцевъ. Богданъ 1185 г. Фридрихъ Барбаросса прибылъ во Флоренцію, «къ нему явились окрестные аристократы, у которыхъ флорентинцы отняли замки и крѣпости», и Фридрихъ «отнялъ у флорентинцевъ всю страну до самыхъ городскихъ стѣнъ и назначилъ къ нимъ своихъ викаріевъ, чтобы творить судъ и расправу» (I, 18). Но это господство нѣмецкихъ императоровъ долго не удерживалось, и по смерти Генриха VI, со вступленіемъ на престолъ Иннокентія III, власть императора исчезла, и вмѣстѣ съ усиленіемъ церкви усилилась и демократія городовъ.

Но хотя чужеземецъ и варваръ, нѣмецкій король былъ всеже императоръ, августѣйшій цезарь, какъ его величали, и обаяніе императорства было такъ велико, что граждане никогда не рѣшались отрицать формально его верховную власть. Они признавали и почитали ее съ однимъ только условіемъ, чтобы не чувствовать ее, чтобы она оставалась фикціей. Какъ фикція, она была даже очень удобна и представляла единственную извѣстную тогда санкцію народнаго самодержавія, котораго, какъ формулированный принципъ, еще не существовало. Городъ самъ не могъ имѣть державныхъ правъ, которыя могли принадлежать только императору. Но если право императора сводилось на фикцію, то городъ могъ овладѣть этой фикціей и пользоваться самодержавіемъ, въ теоріи относимымъ къ императору, но на практикѣ принадлежащимъ гражданамъ.

Италіянскіе города придумали очень замысловатую комбинацію, чтобы такимъ образомъ возвести комуну на высшую степень государства. Комбинація эта состояла въ учрежденіи потесты, который представлялъ собою императорскую, т. е. высшую правительственную и судебную власть. Хотя учрежденная во имя императорской власти, власть потесты была такъ враждебна ей, потому что составляла санкцію и выраженіе республиканской независимости городовъ, что императоры ни на минуту не обманулись въ этомъ ея значеніи. Они потребовали было, чтобы потесты назначались и утверждались ими; но этого-то и не хотѣли городскія республики, потому что онѣ именно добивались того, чтобы императорская власть оставалась фиктивной и не переходила въ дѣйствительность. Поэтому, когда по временамъ въ своихъ походахъ императоры подчиняли себѣ города, первымъ долгомъ ихъ было — не назначать потесты даже по своему выбору, а отмѣнить эту должность и назначить своего викарія, — до того потеста, несмотря на теорію своего происхожденія, пріобрѣлъ республиканское значеніе.

«Каждый разъ, говоритъ Каппони, — когда въ исторіи и документахъ мы встрѣчаемъ замѣну потесты викаріемъ, мы можемъ быть увѣрены, что въ это время независимость общины была угнетена императорской властью» (I, 18).

Во Флоренціи перваго потесту мы встрѣчаемъ въ 1193 г. Но это было время страшнаго Генриха VI, при которомъ независимость Италіи была подавлена. Поэтому въ слѣдующіе годы мы не встрѣчаемъ больше потесты, и лѣтописецъ Малеспини (начала XIV в.) относитъ это учрежденіе къ 1207 году. Однако, потесты бывали и въ 1200 и въ слѣдующемъ годахъ. Съ 1218-же года они были уже постоянно. Въ приложеніи (№ II) къ I тому своей исторіи Каппони помѣстилъ описаніе флорентинскаго правленія съ 1280 по 1292 г., неизвѣстнаго автора. Вотъ что говорится въ немъ о потестѣ: «Иностранныхъ чиновниковъ два — подеста и капитанъ. Имъ подлежатъ и внѣшнія, и внутреннія дѣла города: внутри — отправлять правосудіе, блюсти порядокъ, рѣшать войну и миръ; внѣ — защищаться отъ непріятелей и нападать на нихъ. Подеста — древнее учрежденіе во Флоренціи; говорятъ, что оно началось въ 1202; по оно было гораздо древнѣе, а въ новѣйшее время стало называться подестой, такъ и мы его будемъ называть. Избраніе этихъ двухъ чиновниковъ или правителей было въ первые три года предоставлено папѣ, чтобы онъ избиралъ людей, непричастныхъ ни къ гвельфской, ни къ гибелинской партіи и желающихъ сохранять миръ, а чтобы они были въ силахъ охранять его, имъ нанимали каждому по 50 вооруженныхъ всадниковъ и по 50 пѣхотинцевъ, а въ первый годъ, очень смутный, по сту и тѣхъ, и другихъ. Въ остальное время, за шесть мѣсяцевъ до вступленія ихъ въ должность, въ общинныхъ совѣтахъ назначались избиратели подесты, а въ народныхъ совѣтахъ — избиратели капитана. Каждый избиратель предлагалъ, кого хотѣлъ. Но предложенный не могъ быть родомъ изъ имѣнія или города ближайшаго, чѣмъ на 50 миль разстоянія, долженъ былъ быть не менѣе 36 лѣтъ отъ роду, быть гвельфомъ, кавалеромъ или докторомъ, дворяниномъ или владѣльцемъ и не быть подданнымъ никакого государя. Голоса подавались отдѣльно, и четверо получившихъ наибольшее число голосовъ считались по порядку большинства кандидатами. Тогда выбирался посланникъ и отправлялся къ первому кандидату; если онъ принималъ, то остальные кандидаты устранялись; если отказывался, то посылали ко второму, потомъ къ третьему и четвертому, пока кто-нибудь не принималъ; если всѣ отказывались, выбирали четырехъ новыхъ кандидатовъ. Выбранный долженъ былъ принять втеченіи двухъ сутокъ со времени заявленія ему избранія, а если не давалъ отвѣта въ этотъ срокъ, то считался отказавшимся. Принимая, онъ долженъ былъ получить отъ своей родины письменное обѣщаніе не взыскивать съ флорентинской общины и ни съ кого изъ ея подданныхъ ни жалованья его, въ случаѣ, если оно будетъ ему не доплачено, ни пеней, которымъ можетъ подвергнуться. Онъ долженъ пріѣхать во Флоренцію за пятнадцать дней до вступленія въ должность съ своей фамиліей, чтобы узнать законы города, и пятнадцать дней долженъ оставаться послѣ сдачи должности для отчета. Тотчасъ по пріѣздѣ долженъ со всей своей фамиліей присягнуть или въ общинномъ совѣтѣ, или въ публичномъ парламентѣ на книгѣ статутовъ, обязуясь соблюдать ихъ. Фамиліей подесты считалось вотъ что: семь судей, два кавалера, четыре нотаріуса и восемь всадниковъ, изъ нихъ четыре жандарма, да лично при немъ двадцать стражей. Фамилія эта не должна была происходить ни изъ города (Флоренціи), ни изъ Тосканы. Она мѣнялась въ началѣ іюля, когда новые должны были пріѣзжать во Флоренцію, а прежніе уѣзжать, отдавши предварительно отчетъ. Жалованья подестѣ и его фамиліи полагалось 6,000 лиръ во все время. Стражи получали по 3 лиры въ мѣсяцъ. Жилъ подеста во дворцѣ общины. Вступалъ въ должность перваго января^[2]. Срокъ службы былъ годичный. Подеста вѣдалъ всѣ уголовныя дѣла». Кромѣ того въ гражданскихъ дѣлахъ онъ представлялъ высшую апеляціонную инстанцію. Вооруженная городская милиція повиновалась ему и капитану. Онъ предсѣдательствовалъ въ совѣтѣ Мудрыхъ, гдѣ предложенія исходили отъ него, гдѣ рѣшались миръ и война, принимались посланники и куда члены назначались частью по его выбору. Онъ-же предсѣдательствовалъ въ общинныхъ совѣтахъ и въ такъ-называемомъ общемъ парламентѣ или публичномъ совѣтѣ. За отсутствіемъ особаго генеральнаго капитана для воины, онъ командовалъ войскомъ во внѣшнихъ войнахъ. Иногда его отправляли посланникомъ.

Изъ этого описанія, въ которомъ авторъ ошибается только въ древности учрежденія потесты, мы видимъ характеръ этого института. Это была вывѣска или эмблема государственной самостоятельности порода; но всѣ мѣры были такъ хорошо приняты, чтобы эта власть не перешла въ болѣе опасную для гражданской независимости, что во все ея существованіе она ни разу не сдѣлала даже попытки упрочить или хотя-бы продлить себя. Первымъ условіемъ было, чтобы потеста былъ иностранецъ, притомъ издалека. Этимъ, съ одной стороны, обезпечивалась его зависимость отъ города, гдѣ онъ не имѣлъ никакой поддержки, а съ другой — онъ могъ быть дѣйствительно тѣмъ безпристрастнымъ посредникомъ и судьей, какимъ долженъ былъ быть, представляя собой чистое правосудіе, неувлекаемое личными и семейными страстями, симпатіями и антипатіями. Для большей безопасности, кромѣ потесты, съ его высшей политической и судебной властью, была учреждена такая-же избирательная должность капитана, который тоже выбирался изъ иностранцевъ и которому спеціально принадлежала полицейская власть. Вотъ какъ думали италіянскіе граждане рѣшить задачу соединенія высшей политической власти съ общественной свободой. Рѣшеніе это, казавшееся нѣкоторое время осуществимымъ, вслѣдствіе исключительныхъ условій тогдашняго положенія Италіи, не выдержало, какъ увидимъ, испытанія времени.

Борьба гвельфовъ и гибелиновъ выражалась, какъ мы уже сказали, во Флоренціи борьбой демократическаго гражданства съ аристократическими окрестными замками. Эта частная борьба, происходившая въ уголку Тосканы, слѣдовала за перипетіями великой борьбы папства съ императорствомъ. Пока съ Иннокентія III папство торжествовало, городъ торжествовалъ надъ окрестными феодалами. «Нападенія на замки, говоритъ Каппони словами лѣтописца Джовани Виллани, который хотя демократъ, но судитъ безпристрастно, — были больше дѣломъ насилія, чѣмъ справедливости, такъ что многіе дворяне отъ досады или чтобы получить лучшія условія, отдавали свои имѣнія, дома и вассаловъ церкви, лйпь-бы не уступить ихъ въ подданство общинѣ» (I, 29). Впрочемъ, нельзя вполнѣ отожествлять гвельфскую партію съ демократической. Многія знатныя фамиліи изъ-за родовыхъ и личныхъ раздоровъ держались гвельфизма, и когда Фридрихъ II возобновилъ борьбу съ папствомъ и съ своими нѣмцами вторгся въ Италію, когда съ нимъ гибелины временно восторжествовали въ 40-хъ годахъ XIII вѣка, кара его обрушилась во Флоренціи не на одну демократію. Всѣ выдающіяся гвельфскія фамиліи были изгнаны изъ города въ 1249 году. Но замѣчательно, что къ этому-же времени императорскаго торжества относится истребленіе во Флоренціи патериновъ, т. е. остатковъ альбигойской секты. Секта эта, такъ страшно пораженная во Франціи папами, нашла себѣ пріютъ въ союзной съ ними Флоренціи, конечно благодаря своему демократическому направленію, и была истреблена здѣсь около 1240 г. гибелинской аристократіей.

Но торжество послѣдней было непродолжительно. Еще при жизни Фридриха II противъ нея было въ городѣ возстаніе, поднятое, по словамъ Макіавели, «средними людьми». Но эти средніе люди были весь городской народъ, потому что въ числѣ ихъ выборныхъ старшинъ мы находимъ на первомъ планѣ одного башмачника. (Каппони, I, 35). Черезъ два мѣсяца Фридрихъ II умеръ (13 декабря 1250), и изгнанные гвельфы возвратились въ городъ, а вскорѣ (іюнь 1251), послѣ побѣды Флоренціи надъ гибелинской Пистойей, главныя гибелинскія фамиліи были изгнаны. Въ это время, говоритъ Каппони, «Флоренція встала во главѣ гвельфской партіи, италілнекой свободы и народнаго возрожденія, во главѣ, можно сказать, цивилизаціи» (I, 38).

Въ это время богатство и благосостояніе города получили быстрое развитіе. Республика начала чеканить золотую монету (фіорины или флорины). Но въ частной жизни нравы были еще просты и частныя имущества гражданъ не велики. «Флорентинскіе граждане, говоритъ Виллани, — жили скромно, питались грубой пищей, одѣвались сами и жены ихъ дешево, въ толстое сукно; сто лиръ было обыкновеннымъ приданымъ, а 200 или 300 считалось уже очень богатымъ» (Кап. I, 42).

Но Флоренціи предстояло испытать еще много превратностей, потому что судьба ея рѣшалась общимъ ходомъ борьбы гвельфовъ и гибелиновъ въ Италіи. Въ 1260 году, 4 сентября, флорентинская милиція была на голову разбита при Монтаперти нѣмцами короля Манфреда и гибелинами города Сіэны и другихъ гибелинскихъ городовъ. Главные представители гвельфской партіи должны были бѣжать изъ города. Въ числѣ этихъ эмигрантовъ былъ Брунето Латмни, впослѣдствіи наставникъ великаго гибелина Данта. Ненависть гибелиновъ къ Флоренціи была такъ велика, что они задумывали разрушить городъ до основанія, и только усиліямъ вліятельнаго между ними флорентинскаго аристократа Фаринаты дельи-Уберти удалось отвратить ихъ отъ этого намѣренія.

Но черезъ шесть лѣтъ появленіе въ Италіи Карла Анжу и смерть Манфреда при Беневентѣ измѣнили дѣла. Гибелины во Флоренціи, испуганные этими событіями и видя невозможность удержать за собой исключительное господство, сдѣлали попытку примиренія. Вмѣсто одного потесты было выбрано два — одинъ гвельфъ, другой гибелинъ. Они выбрали 36 гражданъ, безъ разбора, изъ гибелиновъ и остававшихся въ городѣ гвельфовъ, и составили изъ нихъ верховный совѣтъ, который далъ правильную организацію городской демократіи и такимъ образомъ, говорить Каппони, создалъ флорентинскую республику.

Горожане съ давнихъ поръ раздѣлялись на цехи и ремесла, которыхъ было 12, семь старшихъ и пять младшихъ. Старшіе были: 1) юристы и нотаріусы, 2) негоціанты, 3) мѣнялы, 4) суконщики, 5) врачи и аптекари, 6) торговцы краснымъ товаромъ, 7) скорняки. Какъ видимъ изъ этого перечня, это былъ средній классъ или то, что теперь называется крупной буржуазіей. Каждому изъ этихъ семи цеховъ Совѣтъ Тридцати Шести далъ своихъ консуловъ, свой совѣтъ, свое знамя и право выходить вооруженными въ строю при всякой тревогѣ въ городѣ. Выражаясь современнымъ языкомъ, Совѣтъ 36 учредилъ національную гвардію изъ крупной буржуазіи.

Эти нововведенія возбудили негодованіе въ самыхъ рьяныхъ изъ гибелинской аристократіи. Съ помощью нѣмецкихъ войскъ они попытались возстановить свою власть и истребить демократическій Совѣтъ Тридцати Шести; но въ этомъ столкновеніи они были побѣждены, и попытка ихъ повела только къ возстановленію гвельфовъ и къ утвержденію гражданскаго правительства. Чтобы еще болѣе обезпечить этотъ порядокъ, Флоренція отдалась на десять лѣтъ подъ протекторатъ могущественнаго въ эту минуту беневентскаго побѣдителя. Хотя черезъ это Карлъ Анжу получилъ право назначать въ республику своихъ викаріевъ, но это не нарушило независимости города. Викаріи его имѣли не больше значенія, чѣмъ потесты, и вся власть сосредоточивалась въ избирательныхъ совѣтахъ и въ представителяхъ семи старшихъ цеховъ, т. е. въ рукахъ крупной буржуазіи.

Эта гвельфскня буржуазія выказала себя неумолимой въ отношеніи побѣжденныхъ гибелиновъ. Дома, замки и имѣнія гибелинской аристократіи были разрушены и опустошены на огромную по-тогдашнему сумму 130,000 лиръ, конфискованныя имущества ихъ были раздѣлены на три части, изъ которыхъ одна отошла общинѣ, другая была употреблена на вознагражденіе пострадавшимъ гвельфамъ, а третья образовала капиталъ гвельфской партіи. Она въ это время организовалась такъ, что составила государство въ государствѣ. Получивъ собственную казну, отдѣльную отъ казны общины, она получила и свое отдѣльное правительство. Къ этому времени относится учрежденіе главы или капитана гвельфской партіи. Онъ избирался каждые два мѣсяца и имѣлъ спеціальнымъ назначеніемъ блюсти интересы гвельфовъ и дѣйствовать противъ гибелинизма, предупреждая его покушенія. При немъ были два совѣта: одинъ тайный, изъ 14 членовъ, другой — большой, изъ 60, имѣвшій назначеніемъ избирать капитана. Кромѣ того въ каждомъ изъ 6 кварталовъ города избиралось по пріору, трое изъ дворянъ и трое изъ народа; они имѣли въ своихъ рукахъ казну и печать партіи и были офиціальными обвинителями гибелиновъ.

При своемъ учрежденіи это правленіе партіи имѣло характеръ политической инквизиціи, было нѣчто вродѣ «комитета общественной безопасности», такъ-какъ гвельфская партія отожествлялась съ восторжествовавшей демократіей. Но въ своемъ увлеченіи минутнымъ интересомъ партіи флорентинцы не сообразили, чѣмъ можетъ сдѣлаться впослѣдствіи подобная, почти независимая отъ общины инквизиторская власть, располагающая правильной организаціей, независимой казной и вооруженная карательной властью.

Между тѣмъ торжествующіе гвельфы перессорились между собой. Съ одной стороны, папы стали бояться чрезмѣрнаго могущества своего покровителя, Карла Анжу, съ другой — начались ссоры между главами гвельфской партіи во Флоренціи. Чтобы ослабить вліяніе Карла въ городѣ, Григорій X хлопоталъ о возвращеніи изгнанныхъ гибелиновъ и, не добившись этого, подвергъ городъ интердикту. Преемникъ его, Николай III, добился этого, и при его посредничествѣ во Флоренціи было заключено примиреніе между партіями и въ это-же время грозная сила Анжу была сломлена сицилійскими вечернями. Съ другой стороны, нѣмецкое император ство въ это время было совершенно ничтожно. Такимъ образомъ папство торжествовало, и гвельфизмъ, какъ національная партія, потерялъ значеніе на время. Но во Флоренціи онъ еще служилъ знаменемъ демократіи, которая въ это время окончательно утвердилась. По миру, заключенному между гвельфами и гибелинами папой Николаемъ III, высшимъ правительственнымъ учрежденіемъ республики, подъ верховной властью потесты, былъ совѣтъ старшинъ, выбиравшихся кварталами въ числѣ 14 человѣкъ, 8 отъ гвель, фовъ и 6 отъ гибелиновъ. Изъ 6 кварталовъ два выбирали по трое старшинъ, а четыре по два. Они выбирались на мѣсяцъ. Но страсти партій поутихли, и мы находимъ теперь въ республикѣ многочисленный классъ такъ-называемыхъ нейтральныхъ. Отъ политическихъ партій интересъ перешелъ къ сословному вопросу. Это выразилось тѣмъ, что въ 1283 году Совѣтъ четырнадцати былъ отмѣненъ и вмѣсто него учрежденъ совѣтъ цеховыхъ пріоровъ, число которыхъ опредѣлилось въ 12. Это было окончательное торжество крупной буржуазіи семи старшихъ цеховъ, и нововведеніе это было дѣйствительно дѣломъ могущественнаго цеха негоціантовъ. Въ это-же время и полицейская власть, такъ-называемый народный капитанъ, получилъ титулъ защитника цеховъ и сдѣлался орудіемъ крупной буржуазій и ея совѣта пріоровъ.

Такимъ образомъ республика организовалась очень странно. Не считая политической силы организованной гвельфской партіи съ своимъ капитаномъ и двумя совѣтами, въ ней было какъ-бы два государства — государство общины и государство народа, какъ ихъ называли, т. е. цеховъ. Представителемъ перваго былъ потеста съ Совѣтомъ Мудрыхъ, съ двумя общинными совѣтами и съ генеральнымъ парламентомъ; оно обнимало собою всѣхъ гражданъ, безъ различія сословій, цеховъ и партій. Другое, государство цеховъ, имѣло представителями пріоровъ съ капитаномъ народа и съ такъ-называемымъ народнымъ совѣтомъ. Сюда входила только буржуазія цеховъ. Чтобы усилить себя, крупная буржуазія допустила въ ряды свои и мелкую, давъ такую организацію и младшимъ цехамъ, которыхъ было сначала пять, а потомъ четырнадцать. Пять младшихъ цеховъ, получившіе въ это время организацію, подобную организаціи старшихъ, и политическое значеніе, были: 1) мелочные торговцы, шляпочники и лоскутники; 2) мясники; 3) башмачники; 4) камепьщики и столяры; 5) слесари и кузнецы. Кромѣ организаціи, они получили и право выбора въ пріоры. Низшій народъ, непринадлежавшій къ цехамъ, назывался офиціально: popolo scioperato, народъ праздный или лишній; теперь это слово значитъ просто «бездѣльникъ». Это былъ пролетаріатъ, еще неимѣвшій мѣста ни въ государствѣ буржуазіи, ни въ государствѣ общины, гдѣ преобладала пока гвельфская аристократія.

Владычество буржуазіи было блестящее. Флорентинекая милиція торжествовала надъ гибелинами въ кровопролитныхъ битвахъ. Внутри было необыкновенное умственное и матеріяльное развитіе. Данте и Джіото росли и развивались въ это время. Въ городѣ возникали великія произведенія средневѣкового искуства; италіянскій языкъ выработывался на площадяхъ Флоренціи; торговля флорентинскихъ негоціантовъ распространялась отъ Фландріи до крайняго Востока. Богатая, образованная, могущественная и прославленная, буржуазія не могла терпѣть никакого соперничества въ государствѣ. Борьба между нею и аристократіей была неизбѣжна. Она была ускорена безтактнымъ, нахальнымъ поведеніемъ феодальной аристократіи, которая, отставшая въ нравственномъ и умственномъ отношеніи, позволяла себѣ возмутительныя продѣлки.

Вождемъ буржуазіи въ ея рѣшительной борьбѣ противъ знати явился богатый и вліятельный гражданинъ Джанъ делла-Белла, вступившій въ должность пріора 15 февраля 1293. По его предложенію противъ феодальнаго дворянства были изданы законы, названные уложеніемъ — Ordinamenti della giustizia. Чтобы показать его духъ, мы отмѣтимъ въ его указаніяхъ, что безъ согласія пріоровъ дворяне не могли являться ни обвинителями, ни свидѣтелями противъ гражданъ; имъ было запрещено жить у мостовъ ближе, какъ на 150 саженей; запрещено выходить изъ дому во время смутъ, запрещено присутствовать вооруженными на похоронахъ, сватьбахъ и другихъ церемоніяхъ; всякій гражданинъ, недонесшій объ обидѣ, нанесенной ему дворяниномъ, подвергался штрафу. Такъ-какъ эти установленія лишали дворянъ гражданскихъ нравъ, то легко можно было предвидѣть, что многіе изъ нихъ захотятъ отказаться отъ столь невыгоднаго положенія и перейти въ буржуазію. Поэтому такіе переходы были затруднены и, между прочимъ, постановлено, что при переходѣ въ буржуазію дворяне должны мѣнять свои гербы. За нарушеніе этихъ уставовъ дворяне подвергались изгнанію, а домъ виновнаго срытію.

Чтобы упрочить эти законы, была учреждена особая вооруженная исполнительная власть, спеціально предназначенная дѣйствовать противъ дворянъ. Это былъ гонфалоньеръ, избиравшійся на два мѣсяца, хранившій народное знамя, бѣлое съ краснымъ крестомъ, и имѣвшій подъ командою тысячу человѣкъ избранной пѣшей милиціи и 200 каменьщиковъ и другихъ рабочихъ для разрушенія домовъ виновныхъ. Первымъ гонфалоньеромъ былъ Бальдо Руфали, и вскорѣ должность эта стала высшею въ республикѣ.

Джанъ делла-Белла провелъ свою реформу, но самъ палъ жертвой ненависти, которую возбудилъ къ себѣ въ аристократіи. Она была такъ безсильна, что на первыхъ порахъ должна, была допустить все; но, по своему обыкновенію, она тайно обратилась къ интригамъ. Она пыталась дѣйствовать черезъ потесту, который былъ первымъ лицомъ въ республикѣ. И когда заинтересованный потеста выказалъ пристрастіе къ аристократіи въ одномъ частномъ судебномъ разбирательствѣ, народъ возсталъ съ такой яростью, что Джанъ делла-Белла, гонфалоньеръ и пріоры съ трудомъ спасли его. Въ виду безсилія потесты аристократія прибѣгла къ единственной силѣ, существовавшей въ республикѣ помимо буржуазіи и ея правительства, къ гвельфской партіи, въ которой имѣла много своихъ. Къ ней принадлежало и много высшей буржуазіи, которая, съ свойственнымъ ей тщеславіемъ, любила украшаться рыцарскимъ титуломъ. Джанъ делла-Белла вооружилъ ее противъ себя, предложивъ, чтобы впредь всѣ буржуазы, имѣющіе рыцарскій титулъ, сами и семьи ихъ, считались бы дворянами и потому были бы устранены отъ участія въ правительствѣ. Кромѣ того онъ замышлялъ отнять у гвельфской партіи ея исключительное положеніе въ республикѣ, печать и казну, «не потому, говоритъ Каппони, — чтобы онъ былъ не расположенъ къ гвельфизму, а чтобы унизить знать, господствовавшую въ партіи» (I, 99). Но партія воспользовалась этимъ, чтобы обвинить его въ гибеливизмѣ. Пріоры 1295, ультра-гвельфы, рѣшили подвергнуть его суду. Обвиненіе имѣло тогда такую силу, что многіе приверженцы Джана обратились противъ него. Низшіе классы, мелкая буржуазія, собрались вокругъ него во множествѣ, чтобы защищать его. Но онъ не захотѣлъ быть причиной междоусобія и добровольно удалился въ изгнаніе, гдѣ и умеръ во Франціи, завѣщавъ исторіи великій примѣръ вполнѣ честнаго гражданина.

Низшіе классы стояли за Джана. Но враги Джана, повидимому, пріобрѣли себѣ между ними подкупомъ и интригами нѣкоторую партію, потому что послѣ изгнанія Джана во Флоренціи игралъ значительную роль нѣкто Пекора, мясникъ, демагогъ, хвалившійся, что онъ былъ главнымъ виновникомъ низверженія тирана Джана. Весьма вѣроятно, что онъ былъ агентомъ аристократіи. Какъ бы то ни было, но высшая буржуазія господствовала безусловно и послѣ изгнанія Джана, но въ ней начали вскорѣ обнаруживаться семейныя и личныя соперничества и партіи, неизбѣжныя во всякомъ высшемъ господствующемъ сословіи. Знать и гибелины думали повести свою побѣду надъ Джаномъ дальше и сломить господство гвельфской аристократіи съ помощью императорскаго викарія. Попытка эта, однакожъ, не удалась, и гвельфская высшая буржуазія, обезпеченная въ господствѣ, могла заняться внутренними распрями.

Соперничество двухъ могущественныхъ фамилій. Черви и Донати, раздѣлило всю высшую буржуазію на двѣ партіи, такъ-называемыхъ бѣлыхъ и черныхъ, — названія, заимствованныя отъ партій Пистойи. Черки были богатые буржуазіи; Донати — обѣднѣвшая знать и думали поправить дѣла, перейдя въ буржуазію и отличившись въ ней крайнимъ гвельфизмомъ. Они успѣли въ этомъ, и ихъ черная партія сдѣлалась представительницей ультра-гвельфской высшей буржуазіи, между тѣмъ какъ бѣлая партія Черки имѣла послѣдователемъ низшую буржуазію, бывшихъ приверженцевъ Джана делла-Белла, людей нейтральныхъ, равнодушныхъ къ гвельфизму, желавшихъ мира и тишины, и всю образованную молодежь, какъ, напр., Данте Алигьери. Къ ней-же склонялись и гибелины, по двумъ причинамъ: во-первыхъ, потому, что она представляла болѣе умѣренный гвельфизмъ, во-вторыхъ, потому, что во изгнаніи всѣхъ знатныхъ гибелиновъ представителями гибелинизма оставались во Флоренціи люди бѣдные, даже многіе рабочіе, угнетаемые крупной буржуазіей.

Распри этихъ партіи нѣсколько лѣтъ смущали покой республики. Черные, какъ ультра-гвельфы, обратились подъ покровительство папы, которымъ былъ тогда страшный Бонифацій VIII, уже проклявшій Джана делла-Белла за гибелинизмъ. Папа послалъ въ 1300 г. своего легата водворять между ними будто-бы миръ, а въ сущности поддерживать черныхъ. Но терпѣніе флорентинцевъ лопнуло, черные запятнали себя разными преступленіями; между прочимъ Донати вступили въ открытую драку съ Черки, и когда участниковъ драки посадили въ тюрьму, черные подкупили тюремщика отравить четырехъ членовъ фамиліи Черки. Поэтому флорентинцы не приняли посредничества легата и хотѣли водворить миръ изгнаніемъ предводителей обѣихъ партій. Отъ легата думали отдѣлаться деньгами. Къ нему послали пріоровъ, которые поднесли ему 1,300 новенькихъ флориновъ въ серебряной чашѣ и сказали: «Извините, монсиньоръ, что маловато, безъ Совѣтовъ не можемъ дать болѣе». Онъ отвѣчалъ, что очень благодаренъ, очень на нихъ смотрѣлъ, но не взялъ (Дино Компаньи, который въ качествѣ пріора самъ ходилъ къ легату, у Каппони, I, 111).

Хотя Черки были тоже высланы для проформы, но въ сущности это была побѣда бѣлыхъ, и они были скоро возвращены. А между тѣмъ изгнанные черные вооружались; легатъ наложилъ на городъ интердиктъ, а папа искалъ орудія, чтобы наказать непокорную республику. Онъ нашелъ его въ бродячемъ французскомъ принцѣ, Шарлѣ Валуа, по прозванію Безземельномъ, братѣ Филипа Прекраснаго. Валуа явился въ Италію съ толпой рыцарей искать наживы, и папа обратилъ его на флорентинцевъ. Чуя грозу, республика послала къ папѣ трехъ пословъ, въ томъ числѣ Данта. Но это посольство ничего не сдѣлало, а флорентинское правительство бѣлыхъ допустило черную партію занять и провести себя переговорами. Когда Валуа подступилъ къ городу и потребовалъ ключей, правительство обратилось ко всѣмъ цехамъ, раздѣленнымъ на 72 ремесла, для отобранія у нихъ мнѣнія о томъ: исполнить-ли это требованіе или нѣтъ? Всѣ, кромѣ однихъ печниковъ, отвѣчали утвердительно. Въ виду нашествія безпардонной шайки правительство и большинство народа думали обезопасить себя переговорами. Историкъ Дино Компаньи, одинъ изъ членовъ правительства, человѣкъ честный, но не довольно энергическій, былъ главнымъ представителемъ этого трусливаго мнѣнія. Онъ думалъ спасти городъ и свою партію задобриваніемъ врага и хлопоталъ только объ одномъ, чтобы при вступленіи Валуа граждане вели себя смирно и ничѣмъ не подали-бы ему повода начать дѣйствовать враждебно.

Но надежда сохранить такимъ образомъ миръ не могла осуществиться. Едва Валуа вступилъ въ городъ, какъ черные поднялись противъ бѣлыхъ. Замѣчательно, что первыми зачинщиками безпорядка были богатые буржуазы Медичи. Затѣмъ въ городъ ворвались Донати и другіе изгнанные черные, и смуты дошли до крайности. Валуа продолжалъ увѣрять, что желаетъ только возстановленія мира между гвельфами, и для этой цѣли взялъ въ заложники вождей обѣихъ партій, но черныхъ тотчасъ-же выпустилъ, а бѣлыхъ удержалъ. Въ городѣ безнаказанно совершались противъ бѣлыхъ грабежи, убійства и поджоги. Валуа тоже грабилъ сколько могъ; когда послѣ этого онъ поѣхалъ къ папѣ и сталъ просить у него денегъ, Бонифацій отвѣчалъ: «я послалъ тебя въ золотое дно; если ты тамъ не нажился, то пеняй на себя». Между тѣмъ черные утвердили свое владычество во Флоренціи, изгнали своихъ противниковъ, въ томъ числѣ Данте Алигьери, все еще жившаго въ Гилѣ, осудивъ его на изгнаніе, имущество его на конфискацію, а домъ на срытіе и приговоривъ быть сожженнымъ живымъ, если онъ посмѣетъ вернуться; другимъ замѣчательнымъ изгнанникомъ былъ мессиръ Петрако ди-Паренцо даль’Инчиза, бывшій канцлеръ республики, отецъ знаменитаго Петрарки. Затѣмъ черные поспѣшили выпроводить французовъ, заплативъ имъ хорошія деньги изъ награбленныхъ и наконфискованныхъ имуществъ.

Торжество черныхъ надъ бѣлыми ничего въ сущности не перемѣнило, потому что и тѣ, и другіе принадлежали къ одному сословію крупной буржуазіи. Въ этой плутократіи по-прежнему господствовали личные и семейные интересы и возникавшія изъ нихъ распри. Побѣдители не замедлили перессориться. Глава черныхъ, Корсо Донати, природный аристократъ, "властолюбивый и отчаянный, какъ Катилина ", по выраженію Дино Компаньи, былъ полновластнымъ во время переворота. Но затѣмъ онъ не могъ ужиться въ мирѣ съ представителями крупной буржуазіи, Джуньи, Медичи, Делла-Тоза, Брунелески и др. Образовались снова двѣ партіи; во главѣ одной мы видимъ епископа Дотіери и Донати, во главѣ другой — Россо делла-Тоза. Епископская партія стала сближаться съ бѣлыми. Возникли новыя смуты. Для прекращенія ихъ новый папа Бенедиктъ XI прислалъ легата, но тотъ встрѣтилъ упорное сопротивленіе въ крайнихъ черныхъ и уѣхалъ ни съ чѣмъ. Наконецъ, дѣло дошло опять до открытой борьбы. Предводителями крайнихъ черныхъ были Медичи и Джуньи. Послѣ упорной борьбы они одержали побѣду въ іюнѣ 1304 года., причемъ сгорѣлъ весь аристократическій кварталъ города, болѣе 1,700 домовъ, всѣ старинные, укрѣпленные, какъ замки, дома древней аристократіи, изъ чего можно думать, что пожаръ этотъ былъ не случаенъ, а выполненъ по плану богатой буржуазіи, предводительствовавшей побѣдившей партіей. Нѣсколько времени спустя многочисленныеизгнанники бѣлой партіи, организовавшись, предприняли открытое нападеніе на Флоренцію при помощи бѣлыхъ или гибелинскихъ городовъ, Ареццо, Форли, Пистойи и др., но были разсѣяны, и черное правительство Флоренціи начало ожесточенную войну противъ бѣлой Пистойи.

Это буржуазное правительство не могло ужиться съ потестами, которые, хотя были иностранцы, но избирались изъ дворянъ и не могли сочувствовать направленнымъ противъ дворянства законамъ, а между тѣмъ обязаны были блюсти ихъ. Вслѣдствіе этого потесты были въ это время отмѣнены или, вѣрнѣе, преобразованы: вмѣсто одного иностраннаго потесты были учреждены двѣнадцать потестъ изъ гражданъ, по два отъ каждаго изъ шести кварталовъ; изъ нихъ одинъ долженъ былъ быть дворянинъ, а другой гражданинъ. Такимъ образомъ буржуазія завладѣла и этимъ учрежденіемъ. Торжествующая буржуазія не оставила въ покоѣ и своего бывшаго союзника, Корсо Донати. Онъ былъ объявленъ измѣнникомъ, бѣжалъ, былъ настигнутъ и убитъ (1308).

Затѣмъ наступилъ замѣчательнѣйшій эпизодъ въ жизни не столько самой Флоренціи, сколько ея великаго гражданина, Данте Алигьери, — походъ въ Италію новоизбраннаго нѣмецкаго короля, Генриха VII Люксанбургскаго. Конечно, не намъ, иностранцамъ, судить Данта. Общее благоговѣніе къ его памяти всѣхъ его великихъ соотечественниковъ перешло въ религіозный культъ и, конечно, имѣло свое основаніе. Особенно въ нашемъ столѣтіи, когда въ Италіи надъ всѣмъ господствовала одна мысль — національнаго единства и освобожденія, — мысль, породившая въ народѣ чудеса геройства и самоотверженія, создавшая героевъ партенопейской республики, Гарибальди, Бандіера, Маццинни тысячи другихъ личностей, достойныхъ героевъ Плутарха, — Дантъ въ идеѣ италіянцевъ является великимъ пророкомъ этого единства. Мы не будемъ оспаривать этого. Но мы переносимся на точку зрѣнія положенія дѣлъ 1308 года и спрашиваемъ, себя: чѣмъ должна была казаться тогда роль Данта? Признаемся, намъ очень было-бы интересно услышать доказательство того, что роль эта могла или должна была казаться симпатичной, но мы нигдѣ не встрѣчали этого доказательства. Разумѣется, роль эта до нѣкоторой степени объясняется тогдашнимъ взглядомъ на значеніе императора. Люди не столь высокаго генія, какъ Алигьери, но безупречные патріоты и вдобавокъ еще преданные гвельфизму, для котораго императоръ былъ пугаломъ, Дино Компаньи и Джованни Виллани, выражали сочувствіе императорству и его тогдашнему представителю, видѣли въ немъ умиротворителя Италіи, считали власть его благодѣтельной и необходимой. Такова была теорія, и какова-бы она ни была, она принадлежала лучшимъ людямъ того времени.

Но Дантъ не ограничивался теоріей. Выходецъ республики, онъ нашелъ убѣжище у веронскаго тирана. Отсюда, когда Генрихъ явился въ Италію, онъ обратился къ нему съ воззваніемъ отъ имени «всѣхъ тосканцевъ, желающихъ мира». Въ этомъ воззваніи онъ увѣщевалъ нѣмецкаго короля не колебаться, поскорѣе покинуть Ломбардію и идти прямо на Флоренцію, гнѣздо и опору возмущенія, на эту «паршивую овцу, заражающую своимъ прикосновеніемъ стадо своего пастыря»; онъ доказывалъ, что покореніе ея приведетъ немедленно въ покорность слабыя силы бунтующихъ въ Ломбардіи.

Какъ судить подобный поступокъ? Какъ оправдать гражданина, науськивающаго завоевателя на свое отечество? Скажутъ: вопервыхъ, для италіянца XIV вѣка императоръ не былъ завоевателемъ, а былъ законной высшей властью; во-вторыхъ, для великой души Дапта не могло существовать мѣстнаго патріотизма. Онъ считалъ своимъ отечествомъ не Флоренцію, а всю Италію, отъ Альповъ до моря, и если для блага этого отечества нужно было паденіе Флоренціи, то, какъ италіянскій патріотъ, онъ долженъ былъ желать его. Все это хорошо, но хорошо въ теоріи. Въ дѣйствительности-же императоръ былъ предводитель нѣмецкихъ солдатъ, продолжатель Оттоновъ и Барбароссы, противъ которыхъ возставало дружно все, что было живого и патріотическаго въ Италіи, — и Кресценцій, и Арнольдъ Брешіанскій, и ломбардская лига. Съ другой стороны, это императорство было защитникомъ мѣстныхъ тираній вродѣ веронскихъ покровителей поэта, врагомъ независимости и гражданской самостоятельности италіянскихъ городовъ. То, что поэтъ привѣтствовалъ, было двойнымъ игомъ, — игомъ иноземнаго владычества и мѣстной тираніи. Такъ было на практикѣ.

Далѣе, въ III томѣ, Джино Каппони довольно строго судитъ Макіавели за его цесаризмъ, но ни однимъ словомъ не намекаетъ даже на то, чтобы роль Данта могла кому-нибудь показаться сомнительной. Между тѣмъ Макіавели имѣетъ за себя то, что, во-первыхъ, жилъ въ эпоху монархическаго развитія; во-вторыхъ, то, что объединительный деспотизмъ, котораго онъ желалъ, былъ-бы національнымъ и даже служилъ-бы защитой Италіи противъ иноземнаго ига, котораго онъ былъ свидѣтелемъ. Наконецъ, Макіавели, искренній республиканецъ и вѣрный слуга республики, не могъ быть заподозрѣнъ въ томъ, что его теоретическіе планы вытекали изъ личнаго интереса.

Другое дѣло — Дантъ. Въ своемъ воззваніи онъ самъ говоритъ, что когда императоръ покоритъ Флоренцію, то намъ, эмигрантамъ, «будетъ немедленно возвращено наше наслѣдіе, о которомъ мы непрестанно плачемъ». Жертва борьбы республиканскихъ партій, протеже веронскаго тирана, онъ былъ слишкомъ лично заинтересованъ въ побѣдѣ императора, врага первыхъ и защитника второго. Когда припоминаешь, какъ въ своемъ изгнаніи поэтъ тѣшилъ себя изобрѣтеніемъ звѣрскихъ загробныхъ казней своимъ личнымъ врагамъ, нельзя не подумать также, что чувство мести могло имѣть вліяніе на его политическіе идеалы.

Быть можетъ, все это возможно объяснить какими-нибудь смягчающими обстоятельствами, принявъ въ соображеніе время или какія-нибудь другія условія, хотя мы такого объясненія не встрѣчали. Во всякомъ случаѣ, понятія человѣческія о добрѣ и злѣ, какъ видно, очень эластичны. Въ наше время только Бурбоны и Бонапарты ищутъ своего спасенія и возстановленія у враговъ національной и гражданской свободы отечества; патріоты-же не рѣшатся вернуться, хотя-бы изъ Новой Каледоніи, «dans les bagages de ]'ennemi». Впрочемъ, примѣръ Джана делла-Белла, добровольно уѣзжающаго въ изгнаніе, чтобы не быть поводомъ къ смутамъ, доказываетъ, что и тогда не всѣ раздѣляли чувства Данта.

Желанія Данта не сбылись. Флорентниская республика отстояла себя отъ нѣмцевъ; но для этого ей пришлось вступить въ невыгодный для республиканскихъ интересовъ союзъ съ главой италіянскихъ гвельфовъ, королемъ неаполитанскимъ. Гроза миновала, а невыгодныя послѣдствія этого союза остались. Неаполитанскій король получилъ вліяніе на внутреннія дѣла республики. Междоусобные раздоры господствующей буржуазіи продолжались. Вліятельнѣйшей фамиліей были делла-Тоза. Они перессорились между собой и обѣ стороны искали внѣшней помощи. Пино делла-Тоза былъ вѣрнымъ слугой короля неаполитанскаго; его родственникъ и врагъ, Стефано делла-Тоза, искалъ помощи у нѣмцевъ и гибелиновъ. Благодаря этимъ смутамъ, неаполитанскій король пріобрѣлъ такое вліяніе, что верховная власть надъ республикой была передана сначала ему на 8 лѣтъ, а потомъ сыну его, Карлу, герцогу Калабрскому, на 10 лѣтъ, и прекратилась только со смертью этого принца (1328). Это было печальное время, которое даже ознаменовалось безпримѣрнымъ до сихъ поръ въ республикѣ актомъ религіознаго фанатизма. Въ 1327 году былъ сожженъ во Флоренціи, какъ еретикъ и колдунъ, замѣчательный ученый и поэтъ Франческо Стабили изъ Асколи. Виновникомъ его смерти былъ одинъ монахъ, епископъ Аверсы и канцлеръ герцога Калабрскаго.

По смерти послѣдняго республиканское правительство было возстановлено въ прежнемъ видѣ, съ потестой и капитаномъ и совѣтами: общиннымъ, куда допускались всѣ, граждане и дворяне, и народнымъ, гдѣ участвовали только граждане, за исключеніемъ дворянъ. Это правительство, какъ подобаетъ всякому правительству привилегированныхъ классовъ (такъ-какъ въ концѣ-концовъ власть была въ рукахъ крупной буржуазіи), занялось главнымъ образомъ распространеніемъ политическаго могущества Флоренціи въ Тосканѣ. Оно завладѣло Пистойей и Ареццо. Впрочемъ, для страны эти завоеванія флорентинцевъ были благодѣтельны, потому что они вездѣ истребляли феодализмъ, возвращали подданнымъ бароновъ свободу, словомъ, провозглашали «войну замкамъ и миръ хижинамъ». Стремясь сама сдѣлаться сильнымъ государствомъ, Флоренція отдѣлалась отъ гвельфской политики. Когда сынъ императора Генриха VII, Іоаннъ король богемскій, явился въ Италію въ качествѣ папскаго союз ника, республика не задумалась вступить противъ него въ союзъ съ гибелинами и ему пришлось убраться во-свояси. И въ другихъ отношеніяхъ флорентинское правительство выгодно отличалось отъ прочихъ. Во время неурожая въ 30-хъ годахъ, когда другіе тосканскіе города прибѣгли къ жестокой мѣрѣ выгнать всѣхъ неимущихъ, живущихъ подаяніемъ, Флоренція не только приняла ихъ, но огромными закупками хлѣба въ Сициліи понизила цѣны и прекратила дороговизну. По этому поводу флорентинскій лѣтописецъ Матео Виллана, бывшій комисаромъ для надзора за продажей хлѣба, высказываетъ мысль, что «насильственныя мѣры въ подобныхъ случаяхъ для пониженія цѣны хлѣба ни къ чему хорошему не приводятъ, а только превращаютъ дороговизну въ чистый голодъ, государственная-же конкуренція разомъ понижаетъ-цѣпы».

Однако, властолюбивая внѣшняя политика высшей буржуазіи должна была принести горькіе плоды. Правительство затѣяло войну противъ Лукки для подчиненія себѣ этого города, не постыдившись купить свободу независимой республики у прогнаннаго тирана. Для веденія этой войны былъ назначенъ комитетъ изъ двадцати гражданъ высшей буржуазіи. Но эти лавочники повели дѣло очень дурно. Этимъ воспользовалась аристократія, всегда ненавидѣвшая господство буржуазіи, и стала подстрекать народъ къ требованію, чтобы дѣло было поручено одному высшему предводителю. Въ предводители была предложена знатная особа, Готье де-Бріеннъ, титуловавшій себя герцогомъ Афинскимъ и владѣвшій графствомъ Лечче въ Апуліи, изъ знатнаго дома де-Бріеннъ, царствовавшаго въ латинской имперіи, французъ по происхожденію, но отрекшійся отъ своего отечества и въ сущности просто авантюристъ и разбойникъ. Сначала онъ былъ избранъ на годъ главнокомандующимъ съ неограниченной властью въ городѣ и округѣ. Онъ тотчасъ воспользовался ею, чтобы начать преслѣдованіе противъ крупной буржуазіи и ея главныхъ представителей. Нѣкоторые изъ нихъ, въ томъ числѣ одинъ Медичи, были казнены. Этимъ онъ расположилъ къ себѣ не только дворянство, но и простой народъ, которому господство высшей буржуазіи доставалось жутко. Повторилась вѣчная исторія обращенія угнетенной плутократіей демократіи къ тираніи. Герцогъ Афинскій былъ провозглашенъ собравшейся на площади толпой пожизненнымъ государемъ Флоренціи (8 сентября 1342 г.)

Узнавъ о его возвышеніи, расположенный къ нему французскій король Филиппъ VI сказалъ: «пріютился скиталецъ, но пріютъ-то ненадеженъ». Слова эти были вѣрнымъ предсказаніемъ, и король оказался пророкомъ. Герцогъ, достигнувъ власти, поспѣшилъ заключить миръ съ Луккой и занялся спеціально грабежемъ своихъ подданныхъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ всѣ возненавидѣли его. Буржуазіи онъ былъ само-собою ненавистенъ, аристократія, возвысившая его, увидѣла скоро, что ошиблась въ разсчетѣ, думая властвовать при немъ: онъ держалъ ее въ ежевыхъ рукавицахъ и оскорблялъ. Низшій классъ былъ также недоволенъ имъ. потому что всѣ дѣла остановились и заработки прекратились. Ко всему этому присоединялись грабежи, насилія и буйства со стороны французскихъ рыцарей, налетѣвшихъ во Флоренцію, и сбировъ герцога. Послѣ десяти мѣсяцевъ господства герцогъ былъ свергнутъ общимъ народнымъ возстаніемъ, вспыхнувшимъ 26-го іюля 1343 года, и принужденъ бѣжать.

Но порядокъ возстановился не сразу. Дворянство, участвовавшее въ низверженіи тирана, потребовало участія въ правленіи, и буржуазія на первыхъ порахъ уступила. Но народъ возсталъ противъ этого нововведенія. Волненіе было такъ сильно, что одинъ богатый гражданинъ, Андрей Строцци, могъ возъимѣть мысль возстановить съ помощью низшихъ классовъ тиранію въ свою пользу. Хотя возбужденная имъ смута была усмирена и онъ изгнанъ, но народъ напалъ на аристократическіе кварталы за Арно и разрушилъ многіе дома ихъ. Эти безпорядки кончились учрежденіемъ новаго правительства, въ которое рядомъ съ крупной буржуазіей вошелъ и народный, демократическій элементъ.

Во главѣ правительства былъ возстановленъ гонфалоньеръ, выбиравшійся по-прежнему на два мѣсяца. Синьорію, т. е. правительство, составляли съ нимъ восемь пріоровъ, по два отъ каждаго изъ четырехъ кварталовъ, на которые городъ былъ раздѣленъ, вмѣсто прежняго дѣленія на шесть округовъ. Изъ нихъ двое должны были быть изъ крупной буржуазіи (жирнаго народа — popolo grasso), трое изъ средней буржуазіи и трое изъ ремесленниковъ. Гонфалоньерами бывали поочередно люди этихъ четырехъ классовъ. Но на выборахъ низшій классъ получилъ больше пріоровъ, чѣмъ полагалось, потому что имѣлъ больше голосовъ, чѣмъ средняя и крупная буржуазія. Такимъ образомъ, господство перешло къ демократіи (1344). Аристократія была окончательно подавлена. Множество членовъ ея перешло въ народъ; но онъ не, всякому давалъ эту честь и зорко наблюдалъ, чтобы переходъ этотъ не былъ военной хитростью. Поэтому было постановлено, что втеченіи пяти лѣтъ послѣ перехода изъ аристократіи въ народъ новые граждане не могутъ занимать никакихъ общественныхъ должностей.

Въ это время городъ могъ выставить до 25,000 вооруженной милиціи гражданъ, отъ 15 до 70 лѣтъ. Всего населенія въ городѣ считалось 90,000 душъ. Въ низшихъ мужскихъ и женскихъ школахъ было 8—10.000 учащихся; въ высшихъ 1,000—1.200 учениковъ. Въ городѣ было 110 церквей, считая тутъ и монастырскія, и тридцать госпиталей для увѣчныхъ и больныхъ болѣе чѣмъ съ тысячью кроватей. Шерстяная промышленность, главная въ городѣ, производила ежегодно на 1,200,000 золотыхъ флориновъ и ею жило 30 тысячъ человѣкъ. Въ городѣ потреблялось ежедневно 140 мѣръ хлѣба (что составляетъ по нынѣшней пропорціи потребленіе 90-тысячнаго населенія), 4,000 быковъ, 60,000 барановъ, 20,000 козъ, 30,000 свиней въ годъ, что составляетъ по населенію очень сильное потребленіе мяса, особенно принимая во вниманіе, что въ лѣтніе мѣсяцы всѣ богатые люди жили за городомъ. Подгородныя дачи были такъ мно гочисленны на шесть миль вокругъ, что считалось, что изъ нихъ можно-бы составить еще двѣ Флоренціи.

Доходы республики состояли изъ пошлинныхъ сборовъ, очень умѣренныхъ, но по тогдашнему времени они были очень значительны, превосходя доходы королей неаполитанскихъ, сицилійскихъ и арагонскихъ. Они простирались до 300,000 золотыхъ флориновъ, въ томъ числѣ сборъ съ товаровъ и продуктовъ, ввозимыхъ въ городъ, давалъ 90,000, пошлина на вино — 60,000. Въ случаѣ войнъ взимался чрезвычайный налогъ, доходившій иногда до громадныхъ суммъ. Впрочемъ, о налогахъ и ихъ системѣ мы скажемъ ниже.

Въ 1348 г. страшное несчастіе постигло всю Европу; оно поразило и Флоренцію, Это была моровая язва, истребившая три пятыхъ населенія города, остановившая всякую жизнь, прекратившая промышленность и всѣ прочія занятія, такъ что республика пять мѣсяцевъ оставалась безъ правительства, потому что было не до выборовъ новыхъ членовъ, а прежніе всѣ умерли. Въ то время, какъ богатые люди запирались въ своихъ виллахъ, какъ въ Декамеронѣ, низшій народъ отказывался работать. Общая опасность всѣхъ уравнивала. «Очень вздорожали рабочіе, пишетъ Стефани, — можно сказать, что имѣнія стали ихъ собственностью, такъ много требовали они мяса, хлѣба и денегъ». «Земледѣльческіе рабочіе, говоритъ Виллани, — требовали себѣ весь скотъ и зерно и обработывали только хорошія земли, а прочія забрасывали. Слуги и скотники не брали платы меньше 12 флориновъ въ годъ, а то и 18 и даже 24; ремесленники тоже требовали тройной платы. Община, нуждаясь въ деньгахъ и видя, что народъ нажился и напуганъ, увеличила вдвое пошлины на вино, хлѣбъ, соль и мясо». (Кап. I, 247, прим.)

Впрочемъ, антагонизмъ между имущимъ и рабочимъ сословіями существовалъ уже независимо отъ исключительныхъ обстоятельствъ 1348 года. Тотчасъ по установленіи демократическаго правительства и еще, какъ мы видѣли, раньше, онъ возникъ между «купцами и ремесленниками или, говоря нынѣшнимъ языкомъ, между капиталомъ и трудомъ» (Кап. I, 245). Низшій классъ, пользуясь численнымъ превосходствомъ своихъ голосовъ на выборахъ, овладѣлъ правительствомъ. Синьорія наполнялась «канатчиками, башмачниками, мясниками, колбасниками, кабатчиками, — словомъ, мелкими торговцами и ремесленниками», и, «состоя въ правительствѣ, каждый изъ нихъ считалъ себя царемъ», говоритъ Стефани. Но главную силу этого «мелкаго народа», popolo minuto, составляли рабочіе младшихъ цеховъ, а они находились въ матеріальной зависимости отъ крупной буржуазіи старшихъ цеховъ. Эти цари въ политикѣ были рабы въ жизни. Одинъ цехъ суконщиковъ держалъ въ своей зависимости цѣлую треть городского населенія, а именно 30,000 душъ. И эта зависимость давала чувствовать себя очень вѣско. «Двадцать четвертаго мая 1345 г., разсказываетъ современная лѣтопись, — флорентинскій капитанъ арестовалъ ночью шерстобита Чуто Брандини съ двумя сыновьями, за то, что названный Чуто хотѣлъ устроить общество въ Санта-Кроче (кварталъ), сдѣлать секту и замыселъ съ другими работниками Флоренціи. И въ тотъ-же день чесальщики и шерстобиты, услышавъ, что этотъ Чуто взятъ ночью капитаномъ въ постели, сейчасъ-же прекратили работу и не хотѣли работать, если не возвратятъ имъ этого Чуто, и означенные рабочіе пошли къ пріорамъ, прося ихъ возвратить Чуто здравымъ и цѣлымъ; и подняли смуты; и еще хотѣли лучшей платы. Упомянутый Чуто былъ повѣшенъ за шею» (Кап. I, 277).

При быстромъ развитіи промышленности рабочее населеніе быстро возрастало не только внутри, но и извнѣ, вступленіемъ въ него сельскихъ жителей и жителей другихъ городовъ. Чтобы ограничить политическое вліяніе рабочаго класса, буржуазія постановила въ 1346 году законъ, которымъ доступъ въ общественныя должности воспрещался «всякому иностранцу, хотя-бы и ставшему флорентинскимъ гражданиномъ, если отецъ и дѣдъ его не уроженцы Флоренціи и округа».

Во Флоренціи все еще существовала такъ-называемал «почтенная гвельфская партія», которая представляла какъ-бы государство въ государствѣ, имѣя свою организацію съ особымъ начальникомъ, капитаномъ гвельфовъ, во главѣ. Мы видѣли, что она служила нѣкогда орудіемъ для знати и послѣ побѣды демократіи потеряла отчасти спою силу, по продолжала существовать. Теперь она послужила такимъ же орудіемъ для новой аристократіи «жирнаго народа». Не имѣя возможности конкурировать съ народомъ въ правительствѣ республики, высшая буржуазія прибѣгла къ этому другому правительству и овладѣла имъ. Оно всегда имѣло характеръ инквизиціонный, олигархическій. Стоило только дать ему побольше политической власти — и изъ него могъ удобно выйти венеціанскій Совѣтъ Десяти, а сдѣлать это было но трудно. Въ статутахъ гвельфской партіи 1335 года, гдѣ говорилось, что этотъ «уставъ партіи всѣхъ гвельфовъ и преданныхъ святой церкви дается въ честь святѣйшаго отца и государя мессира Бенедикта XII папы, его наслѣдниковъ и его братьевъ кардиналовъ, и во славу свѣтлѣйшаго государя мессира Роберта (неаполитанскаго), и для благоденствія и величія народа и общины флореитинскихъ, для поддержанія и усиленія партіи и преданныхъ св. церкви и ихъ друзей и на посрамленіе враговъ», — въ этомъ уставѣ было объявлено, что «партія есть одно и то-же, что община и народъ Флоренціи» (Кап. I, 278). Стоило только обратить это страшное орудіе противъ низшаго народа подъ предлогомъ защиты интересовъ гвельфизма и преслѣдованія гибелиновъ, чтобы дать ему политическое значеніе. Это и стало главной заботой плутократіи. Первымъ закономъ 1347 г. былъ запрещенъ доступъ въ общественныя должности всѣмъ подозрѣваемымъ и уличеннымъ въ гибелинизмѣ или вообще въ непріязненномъ отношеніи къ церкви и къ гвельфизму. Затѣмъ въ 1358 г. новымъ закономъ, прошедшимъ не безъ сопротивленія со стороны демократической синьоріи, партія и ея правительство были превращены въ настоящую государственную инквизицію съ правомъ казнить и наказывать изгнаніемъ всѣхъ враговъ гвельфовъ, а чтобы быть признаннымъ таковымъ, достаточно было шести добросовѣстныхъ свидѣтелей. Непосредственнымъ предлогомъ къ такому усиленію послужило избраніе въ императоры и пріѣздъ въ Италію Карла IV, внука Генриха VII, будто-бы угрожавшіе гвельфизму, хотя безсиліе новаго Цезаря было всѣмъ извѣстно.

Эти важныя перемѣны Макіавели въ своей исторіи приписываетъ частнымъ раздорамъ олигархическихъ фамилій Риччи и Альбицци. Онъ разсказываетъ, что Риччи первые предложили законы противъ мнимыхъ гибелиновъ, въ надеждѣ обратить ихъ противъ враговъ. Но Альбицци, предупрежденные объ ихъ замыслахъ, взяли на себя иниціативу этого дѣла, провели законы и стали во главѣ гвельфской партіи. Тогда Риччи обратились къ противной партіи, но были побѣждены и изгнаны. «Впрочемъ, говоритъ одинъ лѣтописецъ (Морелли), — въ то время партіи сражались уже не оружіемъ, какъ при бѣлыхъ и черныхъ, а бобами». (Бобы, черные и бѣлые, служили избирательными билетами или шарами.) Несомнѣнно, что во всякой аристократіи родовыя распри играютъ большую роль. Но важность этой роли зависитъ, конечно, отъ существованія въ обществѣ другихъ, болѣе общихъ антагонизмовъ.

Какъ-бы то ни было, съ помощью гвельфской партіи плутократія, и во главѣ ея Альбицци, пріобрѣла господство, которымъ крайне злоупотребляла, преслѣдуя остракизмомъ (такъ-наз. ammonizione) не только политическихъ противниковъ, но и личныхъ враговъ вліятельныхъ членовъ своихъ, Но демократія, съ своей стороны, защищалась. Въ 1366 г. Риччи, который былъ главнымъ предводителемъ партіи, враждебной гвельфской партіи, удалось провести законъ, нѣсколько ослабившій послѣднюю. Было постановлено, чтобы гвельфская партія управлялась девятью капитанами, изъ коихъ двое были-бы отъ дворянъ, пятеро отъ буржуазіи и двое изъ народа, и что никто не могъ-бы быть приговоренъ за гибелинизмъ, прежде чѣмъ не будетъ утвержденъ жюри изъ 24 гражданъ. Вражда партій выражалась внѣшними знаками. Партія буржуазная или Альбицци назывались также партіей беретовъ, модныхъ головныхъ уборовъ, а демократическая партія — партіей шапокъ или колпаковъ. Нѣсколько лѣтъ побѣда между партіями, такимъ образомъ, колебалась. Олигархи имѣли идеаломъ венеціанское аристократическое правительство Десяти и стремились водворить его во Флоренціи, Наконецъ, въ 1373 году, они добились возстановленія во всей строгости законовъ противъ гибелиновъ, и когда вслѣдствіе этого возникли смуты, была учреждена чрезвычайная комисія изъ 56 гражданъ для возстановленія порядка. Она выказала безпристрастіе, устранивъ отъ общественныхъ должностей на 5 лѣтъ предводителей обѣихъ партій. Но это была хитрость. Риччи дѣйствительно лишились вліянія, а Альбицци остались представителями гвельфской партіи, а черезъ нее и всего государства. Олигархическія стремленія, казалось, восторжествовали.

Въ это время (1362—78) республика вела войны съ Пизой и съ легатомъ авиньонскихъ папъ въ Романьи, который, къ большому неудовольствію флорентинцевъ, овладѣлъ Болоньей. Война съ Пизой шла изъ-за морской торговли; пизанцы, владѣя берегомъ, очень стѣсняли въ этомъ отношеніи флорентинцевъ, и такъ-какъ весь рабочій классъ Флоренціи былъ заинтересованъ въ этомъ, то война эта была очень популярна. Поэтому мы видимъ, что восемь комисаровъ, избранныхъ для веденія этой войны, были всѣ демократы, и аристократамъ удалось устранить ихъ только послѣ своей побѣды, уже въ 1377 году, по смерти главнаго изъ нихъ, Джованни Магалоти, и благодаря измѣнѣ выбраннаго на его мѣсто Симона Перуцци,

Такимъ образомъ, въ 1377 г. порядокъ окончательно восторжествовалъ, и всякій сверчокъ узналъ волей-неволей свои шестокъ. Строгія мѣры, которымъ порядокъ былъ обязанъ своимъ возстановленіемъ, продолжались неукоснительно, чтобы и впредь поддержать его; Правленіе гвельфской партіи, душой котораго былъ теперь Дано ди-Кастильонкіо, законовѣдъ изъ знати, перешедшій въ буржуазію, учредилось, какъ правительство республики, и облеклось правительственнымъ ореоломъ, держа свои засѣданія для пущей важности и солидности таинственно по ночамъ и поражая злонамѣренныхъ громами изъ мрака. Это былъ настоящій благонамѣренный тероръ, отъ котораго никто не былъ гарантированъ, даже, какъ говорили, тѣ, кто былъ болѣе гвельфъ, чѣмъ Карлъ Великій. Партія рѣшительно затмѣвала синьорію, въ которой теперь тоже засѣдала все крупная буржуазія. Отсюда соперничество между этими двумя правительствами. Партія въ своемъ чрезмѣрномъ усердіи постигала своими карами безъ разбора и членовъ правительствующаго сословія. Это была небольшая клика людей, Альбицци, Дано, Риказоли, Строцци, тиранствующая въ республикѣ. Большинство высшей буржуазіи было недовольно этой тираніей и рѣшилось обуздать своевольство партіи. 1 мая 1378 г. въ гонфалоньеры поступилъ богачъ Сильвестро да-Медичи, человѣкъ пронырливый, но трусливый, властолюбивый, но нерѣшительный. Онъ со многими членами синьоріи замышлялъ отмѣну законовъ, дававшихъ силу партіи, но колебался. Узнавъ о его замыслахъ, предводители партіи рѣшились предупредить ихъ обвиненіемъ и изгнаніемъ членовъ синьоріи. По предложенію Петра Альбицци было рѣшено воспользоваться праздникомъ Иванова дня, самаго торжественнаго во Флоренціи, когда синьорія выйдетъ изъ своего дворца участвовать въ празднествѣ, и овладѣть дворцомъ, ибо «въ Флоренціи, говоритъ Каппони, — кто овладѣвалъ дворцомъ, тотъ овладѣвалъ и государствомъ» (II, 11.) Но самый нетерпѣливый изъ членовъ партіи, Беттино да-Риказоли, достойный предокъ реакціоннаго преемника графа Кавура, не выдержалъ и еще за нѣсколько дней до назначеннаго срока открылъ военныя дѣйствія обвиненіемъ нѣкоторыхъ членовъ синьоріи.

Противникамъ ихъ больше ничего не оставалось, какъ принять вызовъ. Они внесли законы противъ партіи въ совѣтъ пріоровъ; но тутъ партія имѣла много приверженцевъ, и предложеніе было принято дурно. Между тѣмъ собранъ былъ синьоріей народный совѣтъ. Медичи, явившись туда, жаловался на опозицію пріоровъ и великодушно отказывался отъ гонфалоньерства, котораго ему оставалось всего нѣсколько дней (до 1 іюля.) Въ совѣтѣ поднялось волненіе, которое сообщилось народу на площади. Всѣ вооружились; лавки были заперты. Въ этой тревогѣ прошло два дня; обѣ стороны выжидали. Наконецъ. 22 іюня народу наскучило ждать. Онъ поднялся противъ олигарховъ партіи. Дома ихъ были разрушены. Дано принужденъ бѣжать переодѣтый. Тюрьмы были открыты и ярестяпты освобождены. Знаменемъ народа былъ демократическій колпакъ, надѣтый на пику. Медичи и его друзья испугались, что движеніе пойдетъ гораздо дальше, чѣмъ они предполагали. Они приняли энергическія мѣры для возстановленія порядка, солдаты гонфалоніера выступили и повѣсили четырехъ рабочихъ, по одному въ каждомъ кварталѣ, «для примѣра».

Перваго іюля смѣнилась синьорія и гонфалоньеромъ сталъ Луиджи Гвичіардини. Народъ съ каждымъ днемъ убѣждался, что въ сущности никакой перемѣны но произошло. Надежды его обращались на популярныхъ и демократическихъ военныхъ комисаровъ, которые продолжали оставаться въ должности, хотя въ это время былъ заключенъ миръ съ папой (18 іюля.) Больше всѣхъ волновались многочисленные рабочіе, подчиненные цеху суконщиковъ; они, какъ мы говорили, составляли третью часть населенія Флоренціи, а патроны ихъ, послѣ упадка цеха негоціантовъ, составляли самую богатую, многочисленную и вліятельную часть буржуазіи. Во время своего управленія герцогъ Афипскій, заигрывавшій съ демократіей, какъ всѣ тираны, далъ имъ организацію, старшинъ и знамя; всего этого они лишились съ торжествомъ плутократіи. Они раздѣлялись на 25 ремеслъ, изъ которыхъ наибольшее число работниковъ было въ ремеслѣ шерстобитовъ. Они же были и бѣднѣйшіе, получая самую скудную плату. Ихъ называли общимъ именемъ чомпи, что считаютъ испорченнымъ словомъ compare, кумъ, какъ ихъ будто-бы фамильярно звалъ герцогъ Афинскій. Между вой составился въ это время родъ тайнаго общества для требованія себѣ гарантій отъ эксплуатаціи патроновъ.

Іюля 19 синьорія получила доносъ на это общество и тотчасъ распорядилась арестовать одного рабочаго, по имени Симончино и по прозванію Буджигатто (Пестрый Котъ). Онъ подъ пыткой показалъ, что между рабочими дѣйствительно существуетъ тайное общество, имѣющее цѣлью «добиться себѣ старшинъ, не быть подчиненными патронамъ, которые имъ дурно платятъ, и за трудъ, стоющій двѣнадцать, платятъ восемь, и принять участіе въ городскомъ управленіи» (Кап. П, 17.) Другими словами, они хотѣли организаціи, избирательнаго права и возвышенія заработной платы на треть.

Пока синьорія совѣщалась объ этихъ важныхъ открытіяхъ, одинъ рабочій случайно услышалъ крики пытаемаго Симопчино, догадался, въ чемъ дѣло, и выбѣжалъ на улицу съ энергическимъ крикомъ: "Вставайте, синьоры мясничаютъ! (і Signori fanno corne. Кап. II, 18.) Ударили набатъ, и вскорѣ дворецъ былъ окруженъ народомъ. Испуганная синьорія выслала успокоивать народъ Сильвестра Медичи, котораго подозрѣвали въ знаніи заговора, и другихъ популярныхъ членовъ буржуазіи. Но расходившійся народъ сжегъ дома гонфалоньера и другихъ ненавистныхъ ему лицъ и дворецъ цеха суконщиковъ. При этомъ не только не было грабежа, по народъ назначилъ особенныхъ инспекторовъ для наблюденія, чтобы ничто не было похищено и чтобы все безъ изъятія предавалось огню. Народъ забавлялся также, возводя въ рыцарское достоинство популярныхъ членовъ буржуазіи и нѣкоторыхъ своихъ предводителей, въ томъ числѣ одного шерстобита и одного печника. Нѣкоторыя ненавистныя личности поплатились жизнію. Дворецъ потесты былъ взятъ; потестѣ ничего не сдѣлали, но найденные во дворцѣ книги и статуты цеха суконщиковъ были преданы истребленію.

Затѣмъ народъ обратился къ синьоріи съ прошеніемъ, въ которомъ излагалъ свои требованія. Главнѣйшія были слѣдующія: чтобы ремесла, подчиненныя суконному цеху, чесальщики, шерстобиты, промывальщики, а также красильщики, цирюльники, портные, шляпники, гребенщики имѣли своихъ старшинъ или консуловъ и двухъ пріоровъ и чтобы четырнадцать младшихъ цеховъ имѣли треть всѣхъ избирательныхъ должностей; чтобы въ синьоріи засѣдали два члена отъ младшихъ ремеслъ и два отъ новыхъ рабочихъ цеховъ; чтобы дана была полная амнистія; чтобы втеченіи двухъ лѣтъ никого не арестовывали за долги; чтобы банкъ прекратилъ выдачу процентовъ и въ двѣнадцать лѣтъ выплатилъ-бы внесенные капиталы; чтобы былъ введенъ налогъ на доходъ, пропорціональный доходу. Чтобы понять требованіе относительно банка, надо знать, что еще полтораста лѣтъ тому назадъ (около 1225 г.) республика заключила первый внутренній заемъ по 25 %, который затѣмъ въ 40 лѣтъ былъ погашенъ. Затѣмъ были сдѣланы новые займы, и въ 1345 г. весь внутренній долгъ республики, доходившій до полумиліона флориновъ, объединенъ и учреждена касса для его погашенія, для которой асигнованы нѣкоторыя особыя пошлины. Банкъ, такъ-называемый Monte, выпускалъ именные билеты, приносившіе громадный процентъ, потому что законный процентъ былъ 5 % въ годъ, а между тѣмъ при развитіи ростовщичества нормальный процентъ доходилъ до 25, несмотря на всѣ законныя строгости. Поэтому билеты банка ходили по 30, по 25 и даже по 15 и менѣе за 100. Это колебаніе цѣны порождало азартную биржевую игру. Во время войны съ Пизой бумаги банка совершенно упали, а между тѣмъ республика нуждалась въ деньгахъ и необходимо было выпустить новый заемъ. Но законъ угрожалъ казнью всякому, кто предложитъ возвысить процентъ банка. Поэтому придумали такую уловку. Кто вносилъ въ банкъ 100, тому выдавали облигацію въ 300, съ законнымъ процентомъ 5 со ста; такимъ образомъ, банкъ платилъ собственно 15 %. Съ другой стороны, чтобы противодѣйствовать биржевой игрѣ, подрывавшей кредитъ банка, былъ установленъ налогъ 2 % на каждую формальную передачу облигацій, которыя были именныя и не могли поэтому передаваться безъ засвидѣтельствованія передачи у нотаріуса. Но всѣ эти мѣры, равно какъ и строгіе законы противъ частнаго лихоимства, не прекращали зла, и республика платила своимъ кредиторамъ, преимущественно капиталистамъ, банкирамъ и биржевымъ игрокамъ, громадный процентъ, ложившійся тяжелымъ гнетомъ на бѣдный классъ, платящій пошлины. Въ 16 лѣтъ, съ 1362 г., когда былъ заключенъ лихвенный заемъ по 33 за 100, кредиторы успѣли уже нѣсколько разъ получить свои капиталы, и потому требованіе рабочихъ было совершенно справедливо.

Народъ такъ грозно поддерживалъ свои требованія, что синьорія должна была принять ихъ. На другой день, 21 іюля, разнесся слухъ, что синьорія послала за иностранными войсками. Тогда 22 іюля народъ поднялся и потребовалъ, чтобы синьорія разошлась. На всѣ попытки примиренія онъ съ большимъ здравымъ смысломъ отвѣчалъ: «Мы синьорамъ такъ досадили, что не можемъ теперь имъ довѣриться». Синьоры разбѣжались, и народъ ворвался во дворецъ правительства.

Впереди всѣхъ, со знаменемъ въ рукѣ, шелъ босикомъ шерстобитъ Микеле Ландо, служившій на фабрикахъ знатнаго и богатаго дельи-Алессандри (изъ дома Альбицци). Онъ былъ настоящій представитель низшаго рабочаго класса, жилъ на скудный заработокъ шерстобита, а мать и жена его продавали овощи и глиняную посуду. Говорятъ, что въ молодости онъ служилъ въ Ломбардіи въ военной службѣ. Между товарищами онъ пользовался большой популярностью и былъ, вѣроятно, душой тайнаго общества, образовавшагося въ средѣ народа. Еще на лѣстницѣ, ведущей въ залу аудіенцій синьоріи, работники провозгласили его гонфалоньеромъ. Онъ тотчасъ принялъ это званіе и сталъ немедленно распоряжаться, писать приказы (изъ этого видно, что онъ былъ грамотный) и дѣйствовать энергически, закрѣпляя сильной рукой побѣду народа. На другой день былъ собранъ общій парламентъ, который торжественно утвердилъ его гонфалоньеромъ до сентября. Подъ его предсѣдательствомъ былъ учрежденъ комитетъ изъ восьми военныхъ комисаровъ и ремесленныхъ старшинъ для преобразованія республики. Въ комитетъ втерлись и вліятельные, популярные буржуазы, какъ Сильвестръ Медичи и Бенедетто дельи-Альберти. Такъ-называемые восемь, тоже изъ высшей буржуазіи, видя свою популярность, вообразили-было себя господами и стали распоряжаться, назначая на общественныя должности своихъ друзей. Такъ они назначили пріоромъ бывшаго гонфалоньера Джорджо Ска ли, въ свое время очень популярнаго и подвергшагося изгнанію отъ гвельфской партіи. Но узнавъ объ этомъ, народъ закричалъ, что хочетъ своихъ, а не дворянъ, и Скали остался не причемъ.

Первымъ дѣломъ комисіи было учредить три новыхъ цеха: портныхъ, красильщиковъ и чомпи или чернорабочихъ. Но тутъ поднялись и другія подчиненныя ремесла и въ самихъ ремеслахъ ученики и подмастерья противъ мастеровъ, что вызвало смуты и прекратило всѣ работы. Въ предупрежденіе голода новое правительство открыло даровую раздачу хлѣба; для покрытія расхода на это на богатыхъ была наложена контрибуція. Платежъ процентовъ банка былъ прекращенъ. Правительство было организовано такъ, чтобы треть членовъ была отъ старшихъ цеховъ, треть отъ младшихъ и треть отъ трехъ новыхъ. Недовѣріе народа къ буржуазіи все усиливалось; онъ какъ-то не вѣрилъ своей побѣдѣ, не вѣрилъ, главное, что буржуазія способна подчиниться ей. Поэтому онъ требовалъ смѣны всѣхъ цеховыхъ старшинъ, удаленія отъ должностей всѣхъ имѣющихъ рыцарское званіе, даже тѣхъ, кого народъ самъ возвелъ въ него. Всѣ яти требованія шли отъ самыхъ низшихъ классовъ народа, которые, какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, но могли успокоиться въ виду того постояннаго въ народныхъ революціяхъ явленія, что измѣненіе правительства и политическое торжество демократіи нисколько не ознаменовывается ни малѣйшей перемѣной въ матеріальномъ положеніи массъ. Отсюда неудовольствіе, волненіе, подозрительность къ новому правительству, хотя и вышедшему изъ революціи и народа.

И подозрительность эта вполнѣ основательна. Какъ-бы лично ни былъ добросовѣстенъ человѣкъ, но онъ не можетъ превратиться изъ шерстобита въ гонфалоньера безъ того, чтобы всѣ его понятія не перевернулись. Кто остался шерстобитомъ, тотъ видитъ, чувствуетъ, что существенной перемѣны не произошло въ положеніи той массы, къ которой онъ принадлежитъ; тотъ естественно волнуется и подозрѣваетъ, недоумѣвая, кто и какъ вырвалъ у него изъ рукъ результаты перемѣны, которая, какъ онъ думалъ, должна немедленно заявить себя существенной перемѣной въ его положеніи. Политическое торжество партіи пріятно, но имъ сытъ не будешь; дня три, четыре можно въ чаду его забыть о требованіяхъ желудка, но, наконецъ, они даютъ знать себя, а побѣдитель оказывается лицомъ къ лицу съ пустымъ карманомъ и запертой фабрикой.

Но кто превратился въ гонфалоньера, тому вещи представляются въ другомъ свѣтѣ. Желудокъ его молчитъ. До какихъ-бы крайностей ни доходила его честность, но ужь обѣдъ-то для гонфалоньера всегда найдется, хотя-бы кусокъ поленты, а присутствіе или отсутствіе куска поленты въ желудкѣ втеченіи мѣсяца радикально вліяетъ на понятія. Несмущаемый голосомъ желудка, гонфалоньеръ можетъ смотрѣть на вещи исключительно съ точки зрѣнія принциповъ. Благодаря ей, онъ видитъ, что побѣда полная, перемѣна рѣшительная, что больше желать нечего или, вѣрнѣе, что остается желать естественнаго развитія результатовъ, которое не замедлитъ явиться. Ожиданіе это ему представляется дѣломъ легкимъ. Чѣмъ добросовѣстнѣе онъ, чѣмъ искреннѣе желаетъ общественнаго блага, чѣмъ тверже убѣжденъ въ томъ, что онъ знаетъ вѣрно, что нужно для этого блага, тѣмъ съ большей непріязнью относится онъ ко всему, что ему мѣшаетъ заниматься имъ. Голова его полна отличныхъ плановъ; дайте ему только время; но голодные желудки приходятъ вопить подъ окномъ. Въ то время, когда все достигнуто, когда въ рукахъ его власть и ничто не мѣшаетъ ему заняться облагодѣтельствованіемъ общества, оказываются недовольные, которые чего-то еще хотятъ, осмѣливаются его торопить, подозрѣвать. Это или безумцы, или злонамѣренные агенты какихъ-нибудь праговъ революціи, новаго порядка и будущихъ благъ, которыя онъ имѣетъ осуществить. Но, по счастью, онъ — гонфалоньеръ, въ рукахъ его сила, и онъ съумѣетъ воспользоваться ею, чтобы отстоять реформу какъ противъ стараго, низвергнутаго порядка, такъ и противъ компрометирующихъ ее крайностей.

Такой образъ мыслей фатально долженъ возникнуть въ головѣ шерстобита, превращеннаго въ гонфалоньеры, и отсюда общій законъ: что во всякой революціи реакцію начинаетъ вышедшее изъ нея правительство. Каппони не понимаетъ этого закона и судитъ обо всемъ этомъ превратно, сваливая, по обыкновенію, все на дурные инстинкты черни. По счастью, онъ слишкомъ добросовѣстенъ или слишкомъ наивенъ, чтобы искажать или скрывать факты, и они говорятъ сами за себя.

Чомпи и другіе ремесленники, не довѣряя комисіи, учредили свой комитетъ изъ восьми членовъ, по два отъ каждаго квартала, для соблюденія интересовъ рабочаго народа. Этотъ комитетъ восьми былъ естественнымъ соперникомъ правительственной комисіи. Онъ обратился ко всѣмъ ремесламъ съ приглашеніемъ прислать депутатовъ для соглашенія о новой формѣ правленія республики. Онъ говорилъ очень громко и рѣшительно за народные интересы, объявляя свою волю, и обращался съ адресами къ правительственной комисіи, заявляя ей свои требованія, между прочимъ, чтобы цеховые совѣты получили право устранять отъ должности, кого вздумаютъ, изъ должностныхъ лицъ. Между этими восемью и правительственной комисіей вражда была открытая. Послѣдняя, заодно съ буржуазіей, обвиняла комитетъ восьми и вообще рабочій классъ въ замыслахъ установить тиранію, отдавшись подъ власть маркизу Ферарскому или какому-нибудь кондотьери. Хотя доказательствъ на это нѣтъ, но если принять въ соображеніе прежнія отношенія чомпи къ герцогу А финскому съ одной стороны, а съ другой — общее расположеніе демократіи къ тираніи въ минуты разочарованія, слѣдующія за революціей, неприносящей перемѣны въ ея положеніи, то нельзя не сознаться, что подозрѣнія эти могли быть или, по крайней мѣрѣ, казаться нелишенными основанія. Демократія по самому своему положенію и развитію чужда высокихъ нравственныхъ интересовъ и всегда готова поступиться ими ради матеріальныхъ преимуществъ. Это фактъ, недѣлающій чести человѣчеству, но тѣмъ не менѣе несомнѣнный фактъ. Нелѣпо объяснять несостоятельность попытокъ преобразованій и безсиліе революціонныхъ правительствъ дурными страстями черии; но нелѣпо также объяснять всѣ успѣхи тираническихъ стремленій, начиная отъ Пизистрата и Цезаря до Люи Бонапарта, «коварствомъ» этихъ людей. Очевидно, что это коварство находитъ въ массахъ нѣчто такое, чѣмъ можетъ ловкій деспотъ воспользоваться для своихъ цѣлей. Мы не говоримъ, чтобы нравственныя идеи были вовсе недоступны демократіи. Ради нихъ она можетъ втеченіи трехъ дней и даже трехъ мѣсяцевъ совершать геройскіе подвиги; но по положенію своему масса слишкомъ непосредственно зависитъ отъ матеріальныхъ потребностей, чтобы сохранить это настроеніе долго.

Противная партія впала въ обыкновенные грѣхи правительствъ, выходящихъ изъ революціи въ реакцію и въ ту погоню за наживой, которую такъ краснорѣчиво заклеймилъ Барбье въ своей «La Curée». Члены правительственной комисіи помышляли только о подавленіи такъ-называемаго безпорядка, т. е. народной иниціативы, и о продленіи своей диктатуры, не забывая и вознаградить себя за свою службу. Самъ Микеле Ландо хлопоталъ получить, по оставленіи званія гонфалоньера, должность потесты въ одномъ мѣстечкѣ, 100 флориновъ на лошадь и знамя со щитомъ. Каппони, разсказывая это, оправдываетъ его, говоря, что «не могъ-же онъ вернуться на фабрику, побывавъ гонфалоньеромъ, что, впрочемъ, должность, которой онъ искалъ, давала мало дохода и что вдобавокъ, когда ему предложили или должность, или знамя со щитомъ, онъ предпочелъ второе, а предпочитать почесть деньгамъ — признакъ достойной души» (Кап. II, 33). По-нашему, это доказываетъ только лишній разъ роковую страсть всѣхъ правительствъ ко внѣшнимъ отличіямъ, которой не избѣгъ и шерстобитъ. Какъ-бы то ни было, онъ согласился быть главнымъ дѣйствующимъ лицомъ въ замышляемомъ правительствомъ coup d'êtat.

Онъ разыгрался наканунѣ выборовъ новаго правительства, 31 августа. Надо думать, что народный комитетъ узналъ о затѣвающемся покушеніи реакціи, потому что отправилъ двухъ своихъ членовъ во дворецъ синьоріи за объясненіями. Здѣсь Ландо встрѣтилъ ихъ съ обнаженнымъ мечомъ въ рукѣ, напалъ на нихъ, гонялся за ними и въ этомъ неистовствѣ опрокинулъ съ лѣстницы одного мирнаго капуцина, который ушибся до смерти. Это послужило сигналомъ. Ударили набатъ съ обѣихъ сторонъ. Бенедетто Альберти и Джорджо Окали охраняли дворецъ. Ландо со знаменемъ двинулся ни кварталъ чомпи Санта-Марія Новелла, крича: «Да здравствуютъ цехи и народъ! Смерть измѣнникамъ, желающимъ тирана!» Между тѣмъ чомпи, собравшись, прибыли на дворцовую площадь. Но въ то-же время явилась туда и національная буржуазная гвардія, т. е. цехи со своими значками. Вскорѣ подоспѣлъ и гонфалоньеръ, вернувшійся, узнавъ, что чомпи на площади. Завязалась битва, въ которой чомпи были побѣждены и разбѣжались. Вечеромъ торжествующіе цехи обошли городъ въ воинственномъ порядкѣ.

Теперь буржуазіи оставалось отдѣлаться только отъ своего спасителя, Ландо. Это выходило само собой, потому что на другой день, 1 сентября, оканчивался срокъ его гонфалоньерату. Вѣроятно, въ угоду ему, гонфалоньеромъ былъ выбранъ его товарищъ изъ чомпи. Онъ получилъ свой штандартъ и должность. Но едва онъ сдалъ власть, какъ новое правительство, избранное въ этотъ день подъ охраной шестнадцати батальоновъ цеховой милиціи, объявило недѣйствительнымъ выборъ гонфалоньера и одного изъ пріоровъ, также изъ рабочихъ, и уничтожило цехъ чернорабочихъ; остальные два новые цеха были оставлены, такъ что младшихъ цеховъ стало шестнадцать. Было отмѣнено освобожденіе отъ долговъ и возстановлена уплата процентовъ банка. Двое членовъ народнаго комитета восьми, захваченные Ландо во дворцѣ, были казнены. Совѣты, народный и общинный, и правленіе гвельфской партіи были преобразованы такъ, что большинство вездѣ получилъ средній классъ буржуазіи.

Такимъ образомъ этотъ классъ восторжествовалъ, и шестнадцать младшихъ цеховъ получили преобладаніе въ государствѣ. Дальше этого реакція не пошла и республика осталась демократической. Высшая буржуазія не могла быть довольна результатами всѣхъ этихъ событій, и поведеніе ея главныхъ представителей доказываетъ, что она мало чаяла себѣ добра отъ какого угодно исхода дѣла. Все это время Сильвестръ Медичи держался въ сторонѣ; кромѣ того, что онъ имѣлъ натуру тѣхъ жуковъ, которые въ казусныхъ обстоятельствахъ притворяются мертвыми, да онъ и не находилъ себѣ роли. Цехи подозрѣвали его въ тайныхъ честолюбивыхъ интригахъ съ чомпи, а чомпи хотѣли отнять у него доходъ съ найма лавокъ у Стараго моста, и только торжество буржуазіи спасло его отъ этой конфискаціи. Во главѣ новаго правительства стояли бывшіе военные комисары, враждебные высшему классу, и одинъ изъ нихъ, Андрей Сальвіати, былъ сдѣланъ 1 сентября гонфалоньеромъ. Демократія зорко слѣдила за обоими своими врагами — пролетаріатомъ чомпи и высшей плутократіей. Въ посольства республики рядомъ съ знатными и богатыми людьми назначались ремесленники для надзора за ними. Казни и ссылки были часты. Вскорѣ послѣ первыхъ казней, слѣдовавшихъ за переворотомъ, былъ будто-бы открытъ заговоръ между чомпи, 2 казнены, 76 человѣкъ сосланы. Вскорѣ былъ опять открытъ заговоръ и казнено 7 человѣкъ, въ томъ числѣ изъ высшаго сословія Строцци и Мариньоли.

Въ это время явился изъ Венгріи неаполитанскій принцъ Карлъ Дураццо, врагъ королевы Джованни I. Флорентинскіе изгнанники обратились къ нему подъ покровительство и собирали свои силы. Республика учредила комисію общественной безопасности изъ восьми членовъ, въ томъ числѣ Микеле Ландо, «торговца посудой». Комитетъ сталъ дѣйствовать терористически. Въ городѣ и въ окрестностяхъ были произведены обыски и захвачены вернувшіеся тайкомъ изгнанники, въ томъ числѣ магнатъ Петръ дельи-Альбицци. Узнавъ объ ихъ арестѣ, народъ окружилъ дворецъ капитана, требуя ихъ казни. Капитанъ отказывался, говоря, что противъ нихъ нѣтъ уликъ. Тогда Петръ Альбицци, обратившись къ товарищамъ, сказалъ имъ, что лучше быть казненными, чѣмъ растерзанными, и предложилъ капитану сдѣлать признанія, достаточныя для осужденія. Прочіе послѣдовали его примѣру; капитанъ продиктовалъ имъ показанія, и такимъ образомъ погибли первые магнаты Флоренціи — Альбицци, Строцци, Симонетти, вмѣстѣ съ нѣсколькими чомпи. Въ это-же время былъ казненъ посланникъ республики при Карлѣ Дураццо, Варбадори, только за о, что во время своего посольства ужиналъ у Карла вмѣстѣ съ эмигрантами. Другой посланникъ республики при Карлѣ, богачъ Джованни ди-Моне, разбогатѣвшій изъ мелкихъ ремесленниковъ и бывшій душою новаго правительства, былъ убитъ эмигрантами при дворѣ принца. Имущества эмигрантовъ были конфискованы и продавались; для продажи назначена особая комисія, которая сама назначала покупщиковъ и цѣну, и назначенные волей-неволей должны были покупать; изъ вырученныхъ денегъ десять тысячъ флориновъ были асигнованы на выдачу вознагражденій за убійство эмигрантовъ. Процентъ банка былъ низведенъ на 5 вмѣсто прежнихъ 15, что было вполнѣ справедливо, потому что это былъ настоящій законный процентъ; но владычествующая буржуазія этимъ не удовольствовалась: она передѣлала мелкую монету, понизивъ ея достоинство, чтобы поднять цѣнность флорина; это былъ ея разсчетъ, потому что она продавала свои товары за флорины, а рабочимъ своимъ платила мелочью. Такимъ образомъ эта мелкая буржуазія лавочниковъ и ремесленниковъ притѣсняла рабочій пролетаріатъ, что служило источникомъ вражды, смутъ, стачекъ и прекращало работы. Число голодныхъ, и нуждающихся возрастало съ каждымъ днемъ. Опасаясь смутъ, многіе уѣзжали изъ города, такъ что, наконецъ, это выселеніе было запрещено и выѣхавшимъ велѣно вернуться подъ опасеніемъ штрафа. Честолюбцы и интриганы изъ высшихъ классовъ, участвовавшіе въ coup d'êta t 31 августа, какъ Джорджо Скали и другіе, увидѣвъ, что обманулись въ разсчетѣ и что власть досталась лавочникамъ и мастерамъ, думали возвратить себѣ ее съ помощью пролетаріевъ и тѣхъ изъ низшихъ цеховъ, которые, какъ два учрежденные во время побѣды чомпи, были въ сущности работниками и терпѣли угнетеніе отъ новыхъ властителей. По наущенію Скали въ началѣ 1382 г. (господство буржуазіи продолжалось уже четвертый годъ) одинъ рабочій, по имени Скатицца, подалъ жалобу на пріора Джованни Камби капитану, но капитанъ арестовалъ его самого и заставилъ сознаться, что доносъ былъ ложный. Узнавъ объ этомъ, Скали ночью съ толпой людей напалъ на дворецъ капитана и освободилъ Скатиццу. Обиженный капитанъ подалъ въ отставку. Тогда цеховые старшины подняли цехи, водворили капитана во дворцѣ и, пославъ за. Скали, который имѣлъ неосторожность явиться, велѣли немедленно обезглавить его. Съ нимъ погибло нѣсколько человѣкъ изъ низшаго народа, замѣшанные въ нападеніи на дворецъ капитана.

Но тутъ высшая буржуазія или такъ-называемые старшіе цехи вознамѣрились воспользоваться враждой народа къ младшимъ цехамъ, чтобы возвратить себѣ власть. Разрывъ этотъ былъ довершенъ уничтоженіемъ двухъ цеховъ, учрежденныхъ въ 1378 г. Съ крикомъ: «да здравствуютъ твельфы!» старшіе цехи и народъ поднялись на другой день послѣ казни Скали; младшіе цехи не чувствовали себя въ силахъ противиться, будучи одинокими. Былъ собранъ общій парламентъ, который назначилъ комисію, преобразовавшую конституцію въ пользу старшихъ цеховъ такъ, что въ синьоріи, всѣхъ комитетахъ и совѣтахъ они получили половину плюсъ одинъ голосъ. Эмигрантамъ 1378 г. была дарована амнистія, но уничтоженные цехи не возстановлены, потому что высшая буржуазія, проведшая эту реформу, не хотѣла усиливать ими младшіе цехи. Низшая буржуазія попробовала было противиться этимъ преобразованіямъ и цехи мясниковъ и виноторговцевъ открыто возстали на площади, но были прогнаны. Можно было опасаться, что простой народъ воспользуется ихъ пораженіемъ и произведетъ безпорядки. Высшая буржуазія также боялась его, какъ и побѣжденные, поэтому между ними не замедлило водвориться согласіе и порядокъ былъ сохраненъ. Въ слѣдующіе дни примиреніе между цехами было скрѣплено мѣрами противъ общихъ враговъ. Личности подозрительныя, какъ таинственный Сильвестръ Медичи, и многіе изъ народа были отправлены въ ссылку.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

"Дѣло", № 2, 1878

СРЕДНЕВѢКОВАЯ ДЕМОКРАТІЯ.

(Окончаніе.)

Побѣда, одержанная высшей буржуазіей Флоренціи надъ демократіей, не принесла вожделѣнныхъ плодовъ. Ненависть народа къ денежной олигархіи и жажда мести снова овладѣли имъ. 1 марта вступила въ должность новая синьорія, гдѣ на-ряду съ членами такъ-называемыхъ фамилій, Риччи, Перуцци, Ачайоли, сидѣли башмачникъ и мясникъ. Но уже 10 числа народъ поднялся съ крикомъ: «да здравствуютъ 24 цеха!» выражая имъ требованіе возстановить три цеха, учрежденные въ 1378 г. Капитанъ былъ за одно съ возставшими. Цехи вооружились, но до драки дѣло не дошло. Возставшій народъ былъ удовлетворенъ небольшими уступками и ссылкой двадцати-пяти самыхъ ненавистныхъ ему личностей, въ томъ числѣ измѣнника Микеле Ландо. Но уже три дня спустя, цехи, приготовившись, заставили отмѣнить большую часть этихъ мѣръ и возвратили изгнанныхъ, а два мѣсяца спустя, воспользовавшись смутой, можетъ быть, ими самими подготовленной, окончательно подавили чомпи, казнивъ многихъ и отнявъ у нихъ оружіе. Такимъ образомъ высшая буржуазія отдѣлалась отъ своихъ непріятныхъ союзниковъ. Торжество ея было полное. Въ 1387 г. она еще болѣе ограничила участіе низшей буржуазіи въ правленіи, предоставивъ ей только ¼ голосовъ. «Такъ, говоритъ одинъ лѣтописецъ, — во Флоренціи опять водворилось правленіе высшихъ цеховъ и благоразумные люди радовались возстановленію старинной доброй формы республики, съ устраненіемъ черни, — формы, гдѣ всякій цехъ былъ на своемъ мѣстѣ, гдѣ господство принадлежало лучшимъ людямъ по богатству и познаніямъ, тѣмъ, которые даютъ другимъ работу» (Кап. II, 73).

Мы уже сказали, что считаемъ не совсѣмъ несправедливымъ упрекъ въ наклонности къ цесаризму, дѣлаемый народу его противниками. Когда присутствуешь въ исторіи при возмутительномъ зрѣлищѣ водворенія какого-нибудь древняго или новаго Бонапарта, все, что есть въ человѣкѣ нравственнаго, поднимается на сочувствіе его врагамъ и жертвамъ, кто-бы они ни были, надменныели сановники и аристократы, какъ Помпей и Сципіонъ Метеллъ, или реакціонные буржуазы, какъ члены палаты 1851 года. Если въ массѣ они не заслуживаютъ сочувствія, то благородная идея опозиціи хищничеству и разбою, великодушное негодованіе на безстыдное покушеніе дѣлаютъ мчогихъ изъ нихъ героями и дѣло освящается кровью Катоновъ и Боденовъ. Но если разсудить хорошенько, то отвѣтственность аристократіи, родовой или денежной, хъ успѣхѣ Бонапартовъ не меньше отвѣтственности народа. Мы говоримъ это не въ смыслѣ обвиненія, потому что эта отвѣтственность невольная, это участіе безсознательное и фатально вытекающее изъ самаго положенія вещей. Тутъ обвиненія въ строгомъ смыслѣ быть не можетъ, потому что все это имѣетъ роковой характеръ необходимости. Тамъ, гдѣ существуетъ общественный антагонизмъ, гдѣ интересы народа противоположны интересамъ привилегированныхъ сословій, тамъ тиранія Бонапартовъ логически вытекаетъ изъ борьбы враждующихъ классовъ. Она освящается авторитетомъ и поддержкой однихъ и безсильнымъ злорадствомъ другихъ.

Установленное окончательно въ 1387 г. господство старшихъ цеховъ, превратившееся въ господство аристократіи, существовало около 50 лѣтъ (по 1434). Душой его въ первыя времена былъ гонфалоньеръ изъ оптиматовъ, Мазо де.тьи-Альбици, племянникъ того Пьеро, который погибъ жертвой низшихъ буржуазныхъ цеховъ. Правительство ревниво оберегалось отъ всякихъ враговъ, какъ отъ людей, подозрѣваемыхъ въ стремленіи къ тираніи, отъ заигрывающей въ демократію знати, такъ и отъ низшихъ классовъ. Многіе были изгнаны, въ томъ числѣ вся могущественная фамилія Альберти; многіе переведены въ дворянство и такимъ образомъ лишены участія въ гражданскихъ дѣлахъ, и, наоборотъ, многіе дворяне, породнившіеся съ господствующими плутократами или соединенные съ ними дружбой, переписаны въ цехи. Золотая молодежь, сынки плутократовъ, записывались въ низшіе цехи, гдѣ, благодаря деньгамъ, получали вліяніе и держали эти цехи въ субординаціи. Правительство завело также значительную стражу для своей защиты. Оно не забывало и своихъ личныхъ интересовъ. Главные оптиматы и сами Альбици принадлежали къ цеху суконщиковъ и ради своихъ личныхъ выгодъ запретили ввозъ въ предѣлы республики иностранныхъ суконъ. Однако побѣжденные низшіе классы еще пытались протестовать противъ окончательнаго закрѣпленія власти плутократіи, и надежды ихъ обращались на семью Медичи. Мы видѣли, каковъ былъ Сильвестръ. Самъ по себѣ онъ былъ такъ трусливъ, что не могъ ничего сдѣлать, но его постоянная двусмысленная роль между партіями, ни къ одной изъ которыхъ онъ прямо не приставалъ и казался всегда въ одозиціи со всякимъ правительствомъ, — эта роль, вытекавшая просто изъ личной трусости и нерѣшительности, придавала ему видъ глубокаго политика, человѣка съ таинственными цѣлями, и оказалась полезнѣе для будущности его фамиліи, чѣмъ была бы рѣшительная политика, въ его время еще преждевременная. Въ то время, какъ всѣ скомпрометировали себя безвозвратно въ ту или другую сторону, Медичи остались какими-то сфинксами, оптиматами по положенію, демократами будто-бы по симпатіямъ. По смерти Сильвестра роль его продолжалъ его родственникъ, Вьери, и когда Мазо Альбицц, какъ гонфалоньеръ, закрѣплялъ правленіе оптиматовъ, недовольные изъ низшихъ классовъ обратились къ Вьери, какъ къ своему предводителю, предлагая сдѣлать возстаніе и возвести его въ правительство. Но осторожность была въ характерѣ Медичи; онъ не только отказался, но и отговорилъ народъ отъ движенія, и умѣлъ не только избѣжать подозрительности правительства, но даже представилъ ему себя надежной опорой его, такъ что въ то время, когда многія первыя лица изъ оптиматовъ, участвовавшія въ аристократическихъ реформахъ 1382 и 1387 гг., были изгнаны по подозрѣнію въ честолюбивыхъ замыслахъ, Медичи спокойно остались. Между тѣмъ уже тогда современный лѣтописецъ Минербети пророчески говорилъ, что еслибы Медичи сошлись съ народной партіей, то было-бы крайне опасно для республики попасть подъ власть этой фамиліи, — опасно потому, что флорентинская плутократія ставила своимъ идеаломъ венеціянское правительство, превратившееся въ абсолютную олигархію, какъ-разъ въ то время, когда въ 1378 г. во Флоренціи торжествовала демократія. Избавившись остракизмомъ отъ всѣхъ собственныхъ членовъ своихъ, не вполнѣ отрѣшившихся отъ общенародныхъ интересовъ, плутократія стремилась сдѣлать республику достояніемъ немногихъ богатыхъ фамилій. Руководителями ея въ этомъ стремленіи были Мазо Альбици, Николаи да-Уззано и предокъ нашего историка, Джино Каппони, покоритель Пизы. Они дѣйствовали въ этомъ духѣ и во внѣшнихъ, и во внутреннихъ дѣлахъ.

Съ чисто-внѣшней стороны учрежденія республики по-прежнему представляли какъ-будто достаточныя гарантіи народнаго самодержавія. Вопросы внѣшней политики, законодательства, найма войскъ не рѣшались синьоріей, а должны были восходить на утвержденіе новоучрежденнаго въ это время Совѣта Двухсотъ, гдѣ должны были быть рѣшаемы большинствомъ двухъ третей, оттуда они поступали на разсмотрѣніе другого совѣта изъ 131 члена, гдѣ засѣдали цеховые старшины и другіе избранные граждане; затѣмъ они шли на обсужденіе народнаго совѣта и, наконецъ, общиннаго. Но эта сложная машина упрощалась тѣмъ, что во всѣхъ этихъ совѣтахъ засѣдали все одни и тѣ-же лица изъ крупной буржуазіи, такъ что въ-концѣ-концовъ правленіе сосредоточивалось въ аристократической синьоріи, а здѣсь все рѣшалъ тріумвиратъ Мазо Альбици, Джино Каппони и Николаи Уззано. По смерти двухъ первыхъ старый Уззано былъ настоящимъ правителемъ государства. Вотъ современное описаніе преній синьоріи: «Гонфалоньеръ, смирный человѣкъ и богачъ, открылъ засѣданіе; стали читать бумаги, потомъ открылись пренія; мнѣнія были весьма различны. Пока эта толпа препиралась, Николаи Уззано спалъ крѣпкимъ сномъ, ничего не слыша. Наконецъ, когда сонъ у него прошелъ или, можетъ быть, кто-нибудь разбудилъ его, онъ, весь заспанный, поднялся съ мѣста, сказалъ, какъ надо сдѣлать, и всѣ согласились съ его мнѣніемъ». (Кавальканти у Кап. II, 152).

Но это положеніе дѣлъ находило недовольныхъ и въ демократіи, и въ высшемъ классѣ. Народъ былъ недоволенъ произволомъ правителей, поступавшихъ съ нимъ, какъ съ безгласной толпой, и обременявшихъ его тяжелыми налогами. Надеждой народа по-прежнему оставались Медичи, и между ними Джованни, по прозванію Биччи, богатѣйшій банкиръ, достигшій гонфалоньерата въ 1421 году, человѣкъ по характеру совершенно похожій на Сильвестра и Вьери, хотя принадлежалъ къ другой линіи этой фамиліи. Эта линія не имѣла наслѣдственныхъ богатствъ, и ловкій Джованни самъ нажилъ себѣ колоссальнѣйшее состояніе.

Что-же касается оптиматовъ, то они были недовольны тѣмъ, что находили государственныя формы все еще слишкомъ демократичными и, считая идеаломъ венеціянское правительство, хотѣли дать Флоренціи открыто и прямо форму олигархической республики. Главою этихъ ультра-аристократовъ былъ сынъ Мазо Альбици, Ринальдо. Партія эта, пользовавшаяся покровительствомъ синьоріи, держала съ разрѣшенія гонфалоньера въ 1426 году сходку въ Санто-Стсфано, гдѣ присутствовало человѣкъ семьдесятъ самыхъ, значительныхъ гражданъ. Кавальканти, разсказывающій объ этомъ собраніи, сообщаетъ рѣчь Ринальдо Альбици, которая если, можетъ быть, не совсѣмъ точно передаетъ слова оратора, за то какъ нельзя лучше выражаетъ идеи этой партіи. Смыслъ рѣчи тотъ, что низшіе классы не должны принимать участія въ государственныхъ дѣлахъ, потому что государственные интересы имъ чужды. «Если, говорилъ ораторъ. — дѣло идетъ о войнѣ, они всегда стоятъ за войну и говорятъ между собой: намъ-то что терять? Если мы побѣдимъ, намъ достанутся мѣста въ побѣжденной странѣ и мы набьемъ карманы; а если насъ побѣдятъ, то мы не понесемъ убытковъ; заработки наши останутся, а капиталовъ въ банкѣ у насъ нѣтъ. При этомъ они прибавляютъ и то, и справедливо прибавляютъ: въ военное время въ городѣ бываетъ много солдатъ, пѣхоты и конницы, кто приходитъ получать жалованье, а кто отдохнуть и покутить; всѣмъ имъ надо что-нибудь купить; и это рабочему люду на-руку. Война между волками, мудрые граждане, всегда миръ для овецъ, а они говорятъ, что они овцы, а вы волки. Думаете-ли вы, что они любятъ республику? Они даже не знаютъ, что это такое. Правда, при рожденіи и передъ смертью нѣтъ разницы между благорожденнымъ и простолюдиномъ; но разница въ нравахъ, а главное, въ любви; благородный любитъ, чернь боится». Въ заключеніи своей рѣчи Ринальдо Альбици предлагалъ преобразовать правительство въ аристократическомъ смыслѣ, что казалось ему легко. «Всѣ законы, говорилъ онъ, — какъ-бы ни были дѣйствительны и справедливы, поддерживаются силой; мечъ всегда послѣдній и компетентнѣйшій судья. Въ вашихъ рукахъ войско по случаю настоящей войны; стоитъ только взять 2—3,000 пѣхоты подъ предлогомъ тайной экспедиціи, вывести ее на площадь подъ видомъ смотра и заткнуть оружіемъ глотку черни, если-бы она вздумала протестовать». Такимъ образомъ, Ринальдо предлагалъ заговоръ съ цѣлью произвести coup d'état въ пользу аристократическаго правленія. У слушателей его текли слюнки, по ихъ смущалъ страхъ. Какъ ни безсиленъ казался народъ, хотя недавно еще онъ безропотно перенесъ уничтоженіе даже религіозныхъ братствъ, которыя показались правительству опасными, потому что въ нихъ народъ находилъ нѣкоторую организацію, нѣкоторую связь, но все-таки они живо помнили событія чомпи и господство младшихъ цеховъ и неохотно думали о возобновленіи борьбы. Тогда всталъ старый Уззано. Этотъ хитрый старикъ понималъ, что самъ народъ слишкомъ разъединенъ и деморализованъ, чтобы быть опаснымъ; что единственная сила его состоитъ въ его коноводахъ изъ высшаго класса и что, лишивъ его этихъ союзниковъ, съ нимъ не трудно будетъ справиться, ибо Ринальдо Альбици былъ правъ, говоря, что народъ не знаетъ, что такое государство, и съ равнодушіемъ отнесется къ политической перемѣнѣ, если не будетъ возбужденъ людьми, враждебными этой перемѣнѣ и.т просто желающими найти случай половить рыбу въ мутной водѣ. «Вамъ извѣстно, сказалъ Уззано, — что фамилія Медичи всегда была главой демократіи. Теперь Джованни Биччи — глава фамиліи, опора рабочаго и мелкаго торговаго класса, который считаетъ его отцомъ ремесленныхъ цеховъ. Я совѣтую поговорить съ.нимъ тайно, пригласить его сойтись съ нами, и если это состоится, будемъ дѣйствовать по его совѣтамъ». Всѣ согласились, и Ринальдо Альбици было поручено повидаться съ Медичи.

Такимъ образомъ, олигархія обращалась теперь къ Медичи съ предложеніемъ участвовать въ аристократическомъ coup d'état, какъ прежде народъ предлагалъ Вьери Медичи принять участіе въ переворотѣ демократическомъ. Результатъ былъ тотъ-же: Джованни наотрѣзъ отказался. Но въ то-же время онъ остерегся и вооружить противъ себя олигарховъ. Онъ увѣщевалъ ихъ не затѣвать перемѣнъ, могущихъ нарушить миръ и спокойствіе, выставляя себя рѣшительнымъ приверженцемъ стараго порядка. Политика его очень не нравилась горячимъ головамъ его партіи, его сыновьямъ, Козимо и Лоренцо, и родственнику Аверардо Медичи, которые желали-бы болѣе рѣшительныхъ заявленій въ пользу демократіи. Но старикъ оставался вѣренъ себѣ до самой смерти въ 1429 году.

Между тѣмъ войны и хищничество господствующихъ классовъ вели къ окончательному разоренію республику. Съ народа брали все, что только можно было взять. Чтобы выйти изъ этого критическаго положенія, грозившаго республикѣ банкротствомъ, былъ введенъ налогъ на доходъ. Мѣра эта была предложена и проведена ультра-аристократами, Альбици и Уззано, и пользовалась громкой популярностью. Это очень хорошо знали аристократы и, не желая видѣть осуществленіи этой реформы путемъ демократическаго движенія, предупредили народъ своей собственной иниціативой. Они предпочли пожертвовать немногимъ, чтобы спасти все, — разсчетъ благоразумный, но подобное благоразуміе рѣдко выказывается господствующими классами. Впрочемъ, пожертвованіе было немаловажное. Новый налогъ довольно тяжело отозвался на капиталистахъ. Напр., Николаи Уззано, платившій до сихъ поръ 16 флориновъ налога, былъ обложенъ 250 флоринами.

Когда налогъ былъ проведенъ (22 мая 1427 г.), народъ возликовалъ, но вскорѣ, не довольствуясь этой уступкой, демократія потребовала, чтобы налогъ былъ обращенъ въ прогресивный. Джованни Медичи рѣшительно возсталъ противъ этого и на-время успѣлъ задержать осуществленіе этой реформы, которая, однако, прошла послѣ его смерти, и простой подоходный налогъ былъ обращенъ въ прогресивный, причемъ, однакожь, высшей таксой были назначены 5 %. Установленіе его не обошлось безъ хлопотъ. Сначала налогъ упалъ только на флорентинскихъ гражданъ; но такъ-какъ они, избѣгая платежей, стали переводить свои имущества на имя другихъ подданныхъ республики, то онъ былъ распространенъ на всю область ея. Городъ Вольтерра рѣшительно воспротивился этому и сопротивленіе это пришлось укрощать силой.

Въ это время олигархія чувствовала себя на высотѣ могущества и вліянія и рѣшилась осуществить давно задуманный ею планъ. Слухи о заговорѣ олигархіи дошли, наконецъ, до Козимо Медичи, который въ это время жилъ лѣтомъ въ своемъ имѣніи. 1 сентября 1426 года Альбици сдѣлалъ гонфалоньеромъ свою креатуру Бернарда Гваданьи, и слухи о заговорѣ усилились такъ, что четыре дня спустя Козимо пріѣхалъ въ городъ и сообщилъ объ этомъ членамъ синьоріи. Всѣ отперлись и на другой день пригласили на совѣтъ восемь гражданъ, но два отъ каждаго квартала, въ томъ числѣ Козимо и Ринальдо Альбици. Однако Козимо не спѣшилъ идти на приглашеніе, опасаясь ловушки; но, получивъ новое приглашеніе, отправился во дворецъ, гдѣ и былъ арестованъ. Въ то-же время синьорія послала и за Лоренцо Медичи, который, узнавъ но-время объ арестѣ брата, бѣжалъ изъ города. Флорентинскій военачальникъ Николо да Толентино, войска котораго не были еще распущены, двинулся было противъ города на выручку Медичи, но друзья Козимо, боясь, что появленіе войскъ заставитъ олигарховъ убить его, уговорили Николо остановиться. По той-же причинѣ и Лоренцо Медичи, собравшій было много приверженцевъ и наемныхъ солдатъ, долженъ былъ распустить ихъ и удалиться въ Венецію.

Такимъ образомъ, Козимо былъ въ рукахъ олигархіи заложникомъ, и, угрожая его жизни, она могла заставить его приверженцевъ покориться ея требованіямъ. Онъ ежеминутно ждалъ смерти, страшно трусилъ и ничего не ѣлъ, боясь отравы. Начальникъ дворцовой стражи старался ободрить и успокоить его и обѣдалъ съ нимъ вмѣстѣ; онъ даже простиралъ свою любезность дальше, чѣмъ позволялъ ему долгъ. Такъ однажды онъ привелъ къ нему въ гости для развлеченія одного пріятеля или, вѣрнѣе, прихвостня, гонфалоньора Гваданьи, извѣстнаго своимъ шутовствомъ. Хитрый Козимо успѣлъ втихомолку поручить этому шуту взять изъ банка 1,100 дукатовъ съ тѣмъ, чтобы тысячу передать гонфалоньеру, а 100 взять себѣ. Гонфалоньеръ, получивъ эту взятку, сдѣлался вѣрнымъ слугой его, а Козимо въ своихъ мемуарахъ смѣется надъ нимъ, говоря, что далъ-бы ему и десять тысячъ, если-бы онъ попросилъ, лишь-бы спастись отъ угрожавшей ему опасности.

29 сентября состоялся приговоръ надъ Медичи, которые были объявлены «неспокойными и жестокими врагами республики, зачинщиками пожаровъ и всякаго разрушенія, дьявольскую натуру которыхъ флорентинскій народъ терпѣлъ до сихъ поръ по своей чрезвычайной добротѣ, и такъ-какъ милосердіе этого народа противится кровопролитію», то они осуждаются на изгнаніе — Козимо на 10 лѣтъ въ Падую, Аверардо — на 5 лѣтъ въ Неаполь, Лоренцо — также на 5 лѣтъ въ Венецію. Всѣ ихъ капиталы и имѣнія были имъ оставлены. 3 октября Козимо былъ выпущенъ изъ тюрьмы, и гонфалоньеръ самъ выпроводилъ его изъ города ночью подъ охраной собственной стражи, такъ-какъ нѣкоторыхъ враговъ Медичи подозрѣвали въ намѣреніи убить его. Это было, конечно, непростительной глупостью. Своимъ coup d'état, направленнымъ собственно только противъ одной личности, олигархическая синьорія дала этой личности громадное значеніе и популярность и затѣмъ выпустила преспокойно на всѣ четыре стороны, потому что приказъ жить въ Падуѣ, конечно, не могъ помѣшать Козимо при его богатствахъ и связяхъ отправиться, куда ему было угодно. Если, какъ говоритъ Каппони, Ринальдо Альбици былъ слишкомъ уменъ, чтобы запятнать себя убійствомъ, то не слѣдовало и начинать дѣла, потому что какъ ни высоко до сихъ поръ было положеніе Медичи, но все-таки теперь, въ изгнаніи, притомъ сохранивъ всѣ свои громадныя денежныя средства и связи, онъ сталъ гораздо болѣе опаснымъ врагомъ республики.

Это и не замедлило обнаружиться. Во Флоренціи Медичи былъ простымъ гражданиномъ, въ изгнаніи онъ тотчасъ принялъ роль изгнаннаго государя. Маркизъ Феррарскій и венеціянское правительство принимали его съ почестями, какъ владѣтельную особу. Очевидно было, что если теперь онъ вернется въ отечество, то уже не простымъ гражданиномъ, а главой республики.

Между тѣмъ несостоятельность олигарховъ и неминуемость его возвращенія были такъ очевидны, что кромѣ родственниковъ, креатуръ, кліентовъ и другихъ приверженцевъ, связанныхъ съ Медичи денежнымъ интересомъ, на сторону ихъ перешли всѣ интриганы и проходимцы, видѣвшіе, что будущее принадлежитъ имъ. Въ числѣ ихъ были не только Гвичіардини, Нерони и Пери Каппони, но даже нѣкоторые члены господствующей партіи и фамиліи Альбици. Не прошло и года послѣ изгнанія Медичи, 1 сентября 1434 года на выборахъ новой синьоріи партія ихъ восторжествовала. Альбици и ихъ приверженцы, въ томъ числѣ гонфалоньеръ Донато Велути, которому вышелъ срокъ, рѣшились силой воспротивиться вступленію въ должность новой синьоріи, а тѣмъ временемъ собрать народный парламентъ и кассировать имъ выборы. По противная партія тоже не дремала. Новый гонфалоньеръ Кокки первымъ дѣломъ арестовалъ прежняго. Обѣ стороны вооружились и готовились къ открытой борьбѣ. Опорой олигарховъ былъ богачъ Палла Сгроцци, котораго состояніе превосходило даже состояніе Медичи, но онъ по трусости отказался поддерживать свою партію. Въ это время жилъ во Флоренціи папа Евгеній IV. Между тѣмъ какъ 26 сентября обѣ стороны стояли другъ противъ друга вооруженныя и готовились рѣшить дѣло борьбой, на площадь явился посланный отъ папы легатъ Вителески съ предложеніемъ посредничества. Цѣлый день прошелъ въ переговорахъ, и на другой день Рональдо Альбици согласился отправиться къ папѣ, а тамъ далъ уговорить себя положить оружіе. Трудно рѣшить, дѣйствовалъ-ли папа добросовѣстно или нѣтъ, и если недобросовѣстно, то изъ какихъ видовъ. Какъ-бы то ни было, его вмѣшательство было роковымъ для олигархіи. Она была обманута кругомъ, согласившись положить оружіе. Подъ видомъ мирнаго соглашенія 29 числа былъ собранъ народный парламентъ, куда явились посланные отъ папы, и учредилъ комисію будто-бы отъ всего гражданства и, по словамъ Козимо Медичи, очень многочисленную, но въ сущности состоявшую только изъ 350 приверженцевъ Медичи. 2-го октября эта комисія, собравшись во дворцѣ вмѣстѣ съ синьоріейе отмѣнила приговоръ изгнанія противъ Медичи, послала вмѣсто нихъ въ изгнаніе Ринальдо Альбици и нѣсколько другихъ членовъ олигархіи и уморила подъ пыткой въ тюрьмѣ одного благороднаго молодого человѣка, Бартоломео де-Крески, возбуждавшаго смуты противъ комисіи. Козимо Медичи еще 30 сентября выѣхалъ изъ Венеціи, былъ принятъ въ Моденѣ маркизомъ Феррарскимъ съ великими почестями и 6 октября, съ братомъ и съ многочисленной свитой приверженцевъ, прибылъ во Флоренцію, гдѣ ночевалъ первую ночь во дворцѣ синьоріи.

Возвращеніе Медичи ознаменовалось изгнаніями и конфискаціями; въ числѣ ссыльныхъ были даже новорожденныя дѣти; строго было запрещено вести переписку съ изгнанниками; имущества ихъ продавались по дешевой цѣнѣ приверженцамъ Медичи. Нѣкоторые были казнены, въ томъ числѣ сынъ бывшаго гонфалоньера Гваданьи, а самъ Гваданьи, арестованный въ Пизѣ, гдѣ былъ губернаторомъ, таинственно умеръ на дорогѣ во Флоренцію. Козимо въ своихъ запискахъ хвалится, что употребилъ свое вліяніе для спасенія жизни нѣкоторымъ осужденнымъ и для замѣны имъ казни пожизненнымъ заключеніемъ, Онъ, разумѣется, былъ слишкомъ уменъ и остороженъ, чтобы тиранствовать безъ нужды. но какъ-бы то ни было, тиранія водворилась съ нимъ на цѣлыхъ 60 лѣтъ, впродолженіи которыхъ внутренняя политическая и общественная жизнь Флоренціи уже не представляетъ ничего оригинальнаго.

Учрежденія республики по формѣ не были измѣнены. Козимо Медичи по наружности оставался простымъ гражданиномъ, но въ сущности онъ былъ съ 1434 года и до смерти своей въ 1464 году полновластнымъ государемъ республики. Когда ему приходилось прибѣгать къ новымъ крутымъ мѣрамъ противъ враговъ тираніи, новыми ссылками и казнями утверждать свой деспотизмъ, Медичи охотно выдвигалъ впередъ другихъ, соглашавшихся брать на себя гнусную исполнительную роль, а самъ отходилъ на задній планъ. Онъ не имѣлъ недостатка въ клевретахъ, въ людяхъ, всегда окружающихъ тиранію и узурпацію, готовыхъ служить ей орудіями на всякое дѣло, брать на себя какія угодно порученія. При Козимо Медичи такую роль игралъ Пери Каппони, бывшій олигархъ, одинъ изъ первыхъ столповъ республики, и по личному прошлому, и по-семейнымъ традиціямъ казавшійся несомнѣнно преданнымъ республиканскимъ законамъ, но на самомъ дѣлѣ угодникъ тираніи.

Первымъ результатомъ этого переворота была перемѣна внѣшней политики. Республика была всегда естественнымъ врагомъ миланскихъ тирановъ Висконти, и война съ ними только-что кончилась. Медичи стали естественными союзниками Висконти и мѣтившаго уже на мѣсто ихъ Сфорцы. Въ угоду послѣднему Медичи задумалъ погубить его личнаго врага, кондотьера Бальдачіо, состоявшаго на службѣ флорентинской республики. Въ сентябрѣ 1441 года клевретъ его, гонфалоньеръ Орландини, зазвалъ Бальдачіо во дворецъ, приказалъ его убить и выбросить тѣло въ окно, а затѣмъ уже состоялся приговоръ, по которому Бальдачіо былъ признанъ измѣнникомъ, и трупъ его казненъ. Такая безцеремонная расправа была слишкомъ нагла, чтобы люди, державшіеся декорума, какъ Пери Каппони, могли одобрить ее хотя-бы молчаніемъ. Поэтому Пери вышелъ въ отставку и втеченіи двухъ лѣтъ какъ-будто стоялъ въ опозиціи правительству; но затѣмъ дружба между нимъ и Козимо стала еще тѣснѣе. При всей своей осторожности Медичи иногда забывался и впадалъ въ цинизмъ отъ сознанія своей силы; такъ, когда по поводу убійства Бальдачіо Каппони упрекалъ его, онъ отвѣтилъ ему рѣзко: «молитвами не управишь государствомъ». Но онъ отлично зналъ цѣну лицемѣрія, и когда Каппони отговаривалъ его отъ намѣренія женить сына на дочери владѣтельнаго графа Поппи, говоря, что, «будучи въ дѣйствительности государемъ, онъ тѣмъ тщательнѣе долженъ избѣгать всякой внѣшности, противной республиканскому равенству», Козимо послушалъ его.

На старости лѣтъ, по смерти уже Каппони, Козимо не только не отказался отъ этой лицемѣрной политики, но сдѣлался еще осторожнѣе. Всякой узурпаціи нужно по временамъ производить на общество острастки, потому что за первымъ тероризированнымъ поколѣніемъ выростаетъ второе, потомъ третье, которыхъ необходимо подвергать той-же операціи. Въ концѣ 50-хъ годовъ представилась подобная надобность. Козимо заблагоразсудилъ скрыться на задній плапъ, чему помогали его старость и недуги, и выставилъ впередъ гонфалоньера Луку Питти. Это былъ человѣкъ изъ оптиматовъ, богатый и честолюбивый; онъ охотно принялъ на себя роль оператора, устроилъ облаву на республиканцевъ, замучилъ пыткой въ тюрьмѣ главу ихъ, Джироламо Макіавели, казнилъ и изгналъ многихъ другихъ, — словомъ, блистательно произвелъ очищеніе общества, за что былъ щедро вознагражденъ деньгами. Козимо до того стушевался, что, казалось, вся власть перешла къ Питти, который въ это время построилъ свой знаменитый дворецъ, ставшій впослѣдствіи резиденціей великихъ герцоговъ Тосканскихъ. Онъ и другіе знатные клевреты Медичи воображали себя, въ самомъ дѣлѣ, хозяевами и даже мечтали о возстановленіи въ пользу своей клики олигархической республики. Медичи не охлаждалъ ихъ мечтаній, предоставляя имъ дѣйствовать и навлекать на себя общественную ненависть, но онъ направлялъ ихъ дѣятельность сообразно своимъ цѣлямъ.

Будучи иногда не прочь отъ самаго наглаго насилія, какъ въ дѣлѣ Бальдачіо, онъ, однако, держался правила бить не столько дубьемъ, сколько рублемъ. Недаромъ-же онъ былъ банкиръ. Съ самаго начала своей тираніи онъ взялъ въ руки своей клики распредѣленіе подоходнаго налога и распорядился имъ такъ, что въ его рукахъ онъ сдѣлался однимъ изъ его главныхъ правительственныхъ средствъ. Какъ онъ умѣлъ пользоваться ямъ, видно изъ того, что втеченіи первыхъ 20 лѣтъ его правленія 77 фамилій выплатили чрезвычайныхъ налоговъ почти 5 миліоновъ флориновъ. Семейство Пацци, одно изъ самыхъ богатыхъ, было доведено уже почти до разоренія, когда породнилось съ Медичи, и тотчасъ снова разбогатѣло. Такимъ образомъ, конфискаціи, производившіяся подъ видомъ распредѣленія налоговъ, давали средство, съ одной стороны, губить враговъ, съ другой — награждать и пріобрѣтать приверженцевъ. Неплательщиковъ. преслѣдовали штрафами, опять-таки денежными, и тюрьмой. Два раза въ годъ стража обходила имѣнія и дачи, собирала жатву, грабила дома; все это продавалось съ публичнаго торга, не въ счетъ налога, а въ счетъ пени; облигаціи банка не принимались въ уплату налога, и такъ-какъ плательщикамъ приходилось ихъ продавать, то Медичи и его креатуры скупали ихъ по низкимъ цѣнамъ, что давало имъ возможность быстро и легко, наживаться. Такимъ образомъ, одинъ изъ низшихъ клевретовъ Медичи, Пучо Пучи, бывшій бѣднякомъ, въ короткое время нажилъ огромное состояніе, и отъ одной покупки облигацій въ семь лѣтъ выручилъ 54 т. золотыхъ. Въ этихъ дѣлахъ страсть къ наживѣ превозмогала въ Медичи даже его осторожность. Въ припадкѣ алчности онъ забывалъ о своей лицемѣрной тактикѣ и дѣйствовалъ открыто; ссужая государству деньги, которыя назначено было взыскивать чрезвычайнымъ налогомъ, онъ взыскивалъ ихъ потомъ отъ себя, т. е. прямо выступалъ откупщикомъ государственнаго бюджета, причемъ дѣлилъ свои прибыли съ друзьями. Иногда онъ поступалъ въ денежныхъ дѣлахъ еще наглѣе; такъ, давая пріятелямъ по 50,000 флор. взаймы, онъ заставлялъ республику выплачивать себѣ эти долги подъ предлогомъ услугъ, якобы оказанныхъ государству его должниками. За то, когда было предложено въ финансовыхъ видахъ дозволить за извѣстную плату изгнанникамъ возвратиться, Медичи рѣшительно воспротивился этому. Впрочемъ, онъ долженъ былъ раздавать большія суммы въ долгъ и безъ отдача своимъ приверженцамъ, которые только изъ личныхъ выгодъ и могли содѣйствовать своему патрону. Результатомъ этихъ вѣчныхъ конфискацій однихъ и легкой наживы другихъ былъ упадокъ торговли и промышленности и обнищаніе не только разоренныхъ буржуазныхъ семействъ, но и рабочихъ классовъ. Раздраженіе порождало, съ одной стороны, постоянныя смуты и съ другой — подозрительность тираніи. Ей представлялись вездѣ заговорщики и она боялась своей собственной тѣни, что сопровождалось новыми казнями, изгнаніями и конфискаціями. Одинъ изъ фамиліи Риччи былъ обвиненъ въ заговорѣ по доносу, пытанъ и казненъ, а доносчикъ открыто награжденъ, какъ въ худшія времена римской имперіи. Тиранія приняла на себя защиту и моральнаго порядка, по нынѣшнему выраженію. Врачъ Джованни да-Монтекатини былъ повѣшенъ и сожженъ за то, что въ своихъ лекціяхъ отвергалъ безсмертіе души (1457 г.).

Мы уже сказали, что главные изъ помощниковъ Козимо мечтали о возстановленіи въ свою пользу олигархіи. Когда старикъ умеръ 1 августа 1464 г., они сочли этотъ моментъ удобнымъ для осуществленія своего замысла, потому что сынъ Козимо, Пьеро, былъ человѣкъ хворый и нерѣшительный. Во главѣ этой клики, кромѣ Луки Питти, стоялъ еще одинъ изъ Нерони, по имени Діетисальви. Въ то же время возбудились и надежды демократической партіи, вождемъ которой былъ Николай Содерини. Хитрый Нерони, чтобы погубить Медичи, воспользовался наслѣдственной алчностью Пьеро къ деньгамъ. Подъ личиной дружбы онъ посовѣтовалъ ему взыскать по всѣмъ долговымъ обязательствамъ, оставшимся послѣ отца. Но Козимо давалъ деньги приверженцамъ не для того, чтобы взыскивать ихъ; по крайней мѣрѣ, такъ думали его должники, и требованіе Пьеро лишило его большого числа приверженцевъ. Вслѣдствіе этого на выборахъ 1 ноября республиканская партія провела въ гонфалоньеры своего вождя, Содерини, и можно было надѣяться на возстановленіе свободы. Радость была всеобщая; множество гражданъ привѣтствовало новаго гонфалоньера, который былъ увѣнчанъ оливковымъ вѣнкомъ. Но онъ оказался человѣкомъ или неспособнымъ, или нечестнымъ, и провелъ два мѣсяца своей службы въ мелкихъ препирательствахъ съ членами послѣдняго правительства, не сдѣлавъ никакого важнаго преобразованія. Можно подозрѣвать его искренность, тѣмъ болѣе, что родной братъ его, Томасо Содерини, былъ близкій другъ Пьеро Медичи. Втеченіи 1465 года власть оставалась въ рукахъ Нерони и Питти. Но въ слѣдующемъ году партія Медичи усилилась до того, что олигархи замышляли отдѣлаться отъ него убійствомъ, и онъ былъ спасенъ, говорятъ, только находчивостью своего сына, Лоренцо. Убійство это ни въ какомъ случаѣ не могло повредить фамиліи Медичи, потому что Пьеро былъ въ ней самая неспособная личность, Несмотря, однако, на свое ничтожество и потерю власти, онъ все-таки продолжалъ занимать исключительное положеніе претендента, сносился съ папой, герцогомъ Миланскимъ, королемъ неаполитанскимъ и италіянскими вѣнценосцами. Во второй половинѣ 1466 г., послѣ неудачнаго замысла противъ жизни Пьеро, онъ прибылъ во Флоренцію изъ Кареджи, гдѣ жилъ долго для поправленія здоровья, и его сыновья, Лоренцо и Джуліано, юноши предпріимчивые и способные на все, стали дѣятельно хлопотать о возстановленіи своей власти. Олигархи держали совѣты во дворцѣ Питти, но не могли ничего придумать для отраженія замысловъ Медичи. Содерини предлагалъ, правда, очень вѣрное средство — поднять противъ Медичи народъ, но олигархи боялись этой обоюдуострой мѣры. Въ то время, какъ одни колебались, другіе трусили и отступали, старый интриганъ Питти, видя слабость своей партіи, втихомолку сошелся съ Пьеро, который особенно соблазнилъ его проектомъ брака Лоренцо съ его дочерью.

Въ такихъ обстоятельствахъ немудрено, что на выборахъ 1 сентября партія Медичи восторжествовала. Новая синьорія ввела въ городъ войска, навербованныя Медичи, и 6 сентября произошла расправа съ противниками. Нерони и другіе предводители олигархіи, Николай Содерини и главные республиканцы были отправлены въ изгнаніе; казней, впрочемъ, не было. Лука Питти остался во Флоренціи, но былъ кругомъ обманутъ и потерялъ всякое значеніе.

Такимъ образомъ, флорентинская плутократія дошла до такой слабости и ничтожества, что даже неспособный калѣка Пьеро могъ хозяйничать съ нею, какъ угодно. Онъ уже не считалъ нужнымъ лицемѣрить и корчить гражданина, какъ его отецъ. Правда, когда одинъ изъ знатныхъ изгнанниковъ, Ачайоли, обратился къ нему непосредственно съ просьбой о возвращеніи, онъ отвѣчалъ ему, что «лично охотно простила-бы его, но республика не должна прощать ради примѣра», выставляя, такимъ образомъ, впередъ имя республики, но тутъ-же прибавлялъ, что эта республика «пользуется отъ насъ полной и свободной властью»; трудно сказать, было-ли это циническимъ хвастовствомъ узурпатора или неуклюжей попыткой лицемѣрить. Какъ-бы то ни было, по послѣдніе три года своей жизни Пьеро жилъ настоящимъ государемъ Флоренціи, имѣлъ дворъ, принималъ князей, посылалъ сыновей въ гости къ другимъ дворамъ. Когда онъ умеръ 3 декабря 1469 г., сыновья его наслѣдовали ему, какъ законные принцы. На другой день по смерти Пьеро всѣ власти отправились къ Лоренцо «просить его взять на себя попеченіе о государствѣ, по примѣру его предковъ», говоритъ самъ Лоренцо въ своихъ мемуарахъ, и онъ, «въ виду своей молодости, тяжести и опасности этого бремени, согласился неохотно и только для сохраненія своихъ друзей и своего имущества, ибо во Флоренціи безъ власти трудно удержать за собой богатство». (Кап. II, стр. 354.)

При такомъ положеніи нелѣпо было церемониться съ прежними республиканскими формами. При Лоренцо онѣ были отмѣнены. Совѣты общинный и народный, капитанъ и другія республиканскія демократическія учрежденія были формально закрыты и всѣ выборы должностныхъ лицъ переданы Совѣту Ста, который по своей малочисленности былъ просто орудіемъ правителя. Правда, Лоренцо и Джуліано не принимали никакихъ новыхъ титуловъ или званій, которые выражали-бы ихъ государственное значеніе; по имени они все еще оставались гражданами и наравнѣ съ другими подвергались избранію въ существующія республиканскія должности. Но, оставаясь флорентинскими гражданами, они держали себя на равной ногѣ съ владѣтельными особами. Ихъ пріятель, герцогъ Миланскій, Галеаццо Марія Сфорца, посѣтилъ ихъ въ 1471 году во Флоренціи съ пышнымъ дворомъ, и оли принимали его, какъ равнаго, угощали великолѣпными праздниками и пирами, на которыхъ, къ великому соблазну благочестивыхъ людей, «ѣли мясо среди великаго моста безъ всякаго уваженія къ церкви и къ Богу», говоритъ Макіавели. Но еще большій соблазнъ должно было представлять для уцѣлѣвшихъ республиканцевъ зрѣлище республики, еще существующей номинально, но чествующей и празднующей общественными торжествами и увеселеніями дружбу тирановъ.

Въ это время въ Италіи была въ полномъ разгарѣ та веселая, разгульная придворная и великосвѣтская жизнь, которая во Франціи процвѣтала только въ слѣдующемъ столѣтіи при дворѣ королей Валуа и которую многіе историки выставляютъ образцомъ изящества, художественности, свѣтской утонченности; они хотятъ увѣрить васъ, что въ этой жизни развратъ и звѣрство Александровъ VI, Цезарей Борджіа, Карловъ IX и другихъ подобныхъ типовъ того времени выкупались образованностью, сочувствіемъ къ искуству, наукѣ, поэзіи; что если эта цивилизація имѣла свои мрачныя стороны, за то въ общемъ результатѣ она была блистательна, и что лучшіе представители ея. какъ Францискъ I и Медичи, а изъ нихъ Лоренцо Великолѣпный и Левъ X, хотя по нравственнымъ качествамъ были достойными современниками Борджіа и Сфорцы, за то, какъ двигатели просвѣщенія, имѣютъ право на уваженіе исторіи. Но стоитъ только раскрыть любого изъ современныхъ авторовъ, описывающихъ нравы той эпохи, чтобы увидѣть, какъ ложны всѣ эти новѣйшія описанія ихъ. Внѣшность вполнѣ соотвѣтствовала внутреннему содержанію. Читая Бенвенуто Челлини или Брантома, мы видимъ, что тогдашніе папы и королевы были гораздо грязнѣе, безстыднѣе, циничнѣе и грубѣе нынѣшнихъ кучеровъ и прачекъ.

Мы не будемъ говорить о заговорѣ Пацци. Это очень интересный самъ по себѣ эпизодъ исторіи, но неимѣющій отношенія къ нашему предмету, потому что флорентинскій народъ оставался въ немъ совершенно безучастенъ. Также мы пройдемъ молчаніемъ по той-же причинѣ политическую дѣятельность Лоренцо Великолѣпнаго. Скажемъ только, что неудача заговора Пацци еще болѣе утвердила власть Лоренцо, которому послѣ того синьорія, составленная изъ его креатуръ, дала почетную стражу. Еще до этого онъ не разъ открыто являлся тираномъ, какъ въ дѣлѣ съ Вольтеррой. Вольтерра былъ городъ, подчиненный флорентинской республикѣ. Онъ имѣлъ частную ссору съ Лоренцо за владѣніе новооткрытымъ рудникомъ. Лоренцо придалъ сопротивленію вольтерранцевъ характеръ бунта противъ республики; по его вліянію войска республики были посланы усмирять мятежниковъ, причемъ городъ былъ преданъ грабежу, церкви и дома ограблены, жителя взяты въ плѣнъ, женщины изнасилованы. Послѣ неудачи Пацци были произведены внутреннія преобразованія, которыя еще болѣе упростили механизмъ власти Лоренцо. Народные выборы были окончательно отмѣнены; былъ учрежденъ постоянный сенатъ изъ 70 лицъ, который назначалъ на всѣ должности. Изъ числа этихъ 70 всякіе полгода взбирались 8 членовъ исполнительнаго комитета, Такимъ образомъ, правленіе было окончательно сосредоточено въ немногихъ рукахъ и исчезла послѣдняя тѣнь народнаго самоуправленія. При такихъ условіяхъ Лоренцо было очень легко управлять, хотя онъ не пренебрегалъ и другими способами обезпечивать свою власть. Онъ не менѣе искусно, чѣмъ дѣдъ его, пользовался налогомъ на доходы, чтобы разорять однихъ и обогащать другихъ. Его тиранія была самая мелочная, самая стѣснительная, распространявшаяся до самыхъ интимныхъ подробностей частной жизни. Онъ, напримѣръ, воспользовался учрежденіемъ банка для того, чтобы вмѣшиваться въ семейныя дѣла гражданъ. Флорентинскій банкъ издавна ввелъ систему, имѣющую большое сходство съ нынѣшними компаніями стряхиванія жизни; за извѣстный ежегодный взносъ онъ обязывался снабжать дочерей флорентинскихъ гражданъ приданымъ при выходѣ ихъ замужъ; въ случаѣ-же смерти дѣвушки внесенныя деньги не возвращались родителямъ. Нѣсколько разъ втеченіи прежней исторіи Флоренціи, въ критическія времена, банкъ пріостанавливалъ выплаты приданыхъ, выдавая только проценты съ слѣдующей суммы. Лоренцо воспользовался тѣмъ, что еще дѣдъ его своими ссудами банку пріучилъ публику не различать между государственной казной и сундукомъ Медичи. Финансы ихъ были такъ перепутаны съ финансами банка, что Лоренцо распоряжался государственной кассой, какъ собственнымъ карманомъ Онъ по своему усмотрѣнію выдавалъ изъ банка или не выдавалъ приданыя, чѣмъ ставилъ семьи въ зависимость отъ себя, и безъ его согласія граждане не могли выдавать замужъ дочерей, если не хотѣли лишиться своихъ капиталовъ.

За два года до смерти, находя, что правительственное собраніе изъ 70 членовъ еще слишкомъ многочисленно, онъ добился, чтобы назначеніе пополнительной власти было ввѣрено постоянному комитету изъ 17 членовъ, въ числѣ которыхъ былъ и онъ. Уже поговаривали о назначеніи его пожизненнымъ гонфалоньеромъ, что было-бы офиціальнымъ признаніемъ его тираніи, когда онъ умеръ 8 апрѣля 1492 г.

Лоренцо имѣлъ двухъ сыновей, Пьеро и Джованни, который 14 лѣтъ уже былъ кардиналомъ in petto и впослѣдствіи былъ возведенъ на папскій престолъ подъ именемъ знаменитаго Льва X. Въ воспитаніи сыновей Лоренцо держался того лицемѣрія и двой ственности, которыя составляли традиціонную черту его фамиліи и политическаго поведенія этихъ предвѣстниковъ будущаго іезуитизма. Когда Пьеро еще юношей былъ назначенъ посланникомъ къ папѣ Иннокентію VIII, Лоренцо писалъ ему въ инструкціяхъ: «Хоть ты и сынъ мой, но все-же не больше, какъ простой гражданинъ Флоренціи, какъ и самъ я». (Кап. II, стр. 423, прим.). А въ тоже время при всѣхъ офиціальныхъ случаяхъ Пьеро при жизни отца игралъ роль принца и, присутствуя въ Миланѣ на сватьбѣ герцога, несчастнаго Джованни Ганаццо, съ Изабеллой Арагонской, пользовался почестями наравнѣ съ герцогомъ. Лицемѣріе считалось главной добродѣтелью въ этомъ семействѣ.

Но для систематическаго лицемѣрія и пройдошества нуженъ особый природный талантъ. Безъ него лицемѣріе останется простой взбалмошностью, которая не дастъ вожделѣнныхъ результатовъ въ дѣлѣ сбереженія и козы, и капусты. Пьеро Медичи, въ противоположность всѣмъ своимъ предкамъ, этимъ талантомъ не обладалъ. Воспитанный, какъ наслѣдникъ престола, онъ съ минуты смерти отца считалъ себя наслѣдственнымъ государемъ Флоренціи, хотя продолжалъ довольно грубо прикидываться простымъ гражданиномъ республики.

Черезъ два года по смерти Лоренцо гроза собралась надъ Италіей. Король французскій Карлъ VIII предпринялъ завоевательную войну противъ неаполитанскаго королевства. Всѣ мелкіе италіянскіе государства и государи всполошились и заколебались. Сильный иноземецъ готовился вступить въ страну, и могъ по своему усмотрѣнію возвысить однихъ, унизить другихъ. Всѣ партіи заранѣе разсчитывали на шансы, которые это вмѣшательство даетъ имъ или ихъ противникамъ. Пьеро Медичи былъ особенно въ нерѣшимости; и въ Неаполѣ, и во Франціи у него были банки и дѣла, которымъ разрывъ съ тѣмъ или другимъ правительствомъ могъ нанести чувствительный ударъ. Съ королями неаполитанскими Медичи были связаны хорошими личными отношеніями, установившимися при Лоренцо. Флорентинская республиканская партія, которая по смерти Лоренцо очень усилилась, потому что наглая и открытая тиранія Пьеро всѣхъ оскорбляла, разсчитывала поэтому на помощь французскаго короля для возстановленія свободы. Когда слухъ о приготовленіяхъ Карла VIII дошелъ до Пьеро, онъ послалъ ему посольство задобрить его въ то самое время, какъ велъ переговоры съ королемъ неаполитанскимъ. Но посольство это, во главѣ котораго находился Пьеро Каппони, состояло изъ флорентинскихъ оитиматовъ, въ душѣ ненавидѣвшихъ своего тирана и рѣшившихся воспользоваться случаемъ, чтобы погубить его. Они не преминули шепнуть Карлу о дружбѣ Медичи съ Неаполемъ и увѣрили его, что пока Медичи владычествуетъ во Флоренціи, это государство будетъ въ союзѣ съ Неаполемъ. можетъ быть, по ихъ совѣту Карлъ еще до похода’отнесся враждебно къ флорентинцамъ и закрылъ всѣ ихъ конторы въ Ліонѣ, выгнавъ банкировъ и купцовъ, что потрясло многочисленные частные интересы во Флоренціи и усилило общую ненависть къ Медичи, который казался виновникомъ этого бѣдствія. Это общее настроеніе стало выражаться рѣшительно при вступленіи французовъ въ Италію и дѣлалось все открытѣе, по мѣрѣ приближенія Карла къ Флоренціи. Пьеро, чувствуя, что почва подъ нимъ колеблется, придумалъ обратиться къ своему-же врагу Карлу. Онъ неожиданно выѣхалъ изъ Флоренціи, отправился къ королю, выдалъ, говорятъ, ему тайныя свои сношенія съ правителемъ миланскимъ Лодовико Моро, чтобы этимъ задобрить его, и, какъ полновластный государь Флоренціи, предложилъ уступить ему нѣсколько крѣпостей въ области республики. Синьорія и Совѣтъ Семидесяти, состоявшіе изъ приверженцевъ Медичи, старались между тѣмъ предупредить безпорядки въ городѣ. Попытка республиканцевъ ударить въ набатъ и произвести бунтъ не удалась. Но такъ-какъ французы вступили въ область республики, а Пьеро Медичи не имѣлъ никакого законнаго полномочія вести отъ нея переговоры, то синьорія должна была согласиться нарядить офиціальное посольство къ французскому королю помимо Медичи. При выборѣ посланниковъ республиканская партія одержала верхъ и въ число ихъ былъ выбранъ главный ея представитель, Допродано Савонарола.

Между тѣмъ Пьеро Медичи вернулся въ городъ 9 ноября 1494 г., но нашелъ дворецъ синьоріи запертымъ, упалъ духомъ и отправился домой; туда вскорѣ явился къ нему герольдъ отъ синьоріи и объявилъ приказъ ѣхать въ изгнаніе. Хотя у Пьеро было много вооруженнаго войска, но онъ не рѣшился противиться народу, который весь поднялся противъ Медичи, и повиновался приказу. Кардиналъ Джованни, бывшій въ городѣ, пытался-было занять своими солдатами площадь, но, увидя общее возстаніе, испугался и бѣжалъ, переодѣтый монахомъ. Великолѣпный домъ Козимо и Лоренцо былъ разграбленъ. Флоренція была снова свободна.

Между тѣмъ Карлъ VIII вступилъ въ Пизу. Пизанцы тотчасъ обратились къ нему съ мольбой освободить ихъ отъ флорентивскаго ига, и онъ принялъ городъ подъ свое покровительство. Это былъ поступокъ враждебный противъ Флоренціи. Тѣмъ не менѣе король отправился въ этотъ городъ, гдѣ ему приготовляли торжественный пріемъ, думая умилостивить его. 17 ноября онъ вступилъ въ Флоренцію. Намѣренія его были неизвѣстны; онъ позвалъ къ себѣ Пьеро Медичи, что не предвѣщало ничего хорошаго; очевидно было, что онъ хочетъ вести переговоры одновременно съ обѣими партіями и дать перевѣсъ той, которая представитъ ему больше выгодъ. По счастью для республики, Пьеро Медичи уѣхалъ въ Венецію и не явился на приглашеніе короля Флорентинскіе уполномоченные и во главѣ ихъ Пьеро Каппони вели между тѣмъ съ королемъ переговоры, долго неладившіеся. Главными требованіями флорентинцевъ было удаленіе Медичи и возвращеніе Пизы подъ власть республики; послѣдняго требованія Карлъ не могъ исполнить, потому что уже обязался торжественно передъ пизанцами охранять ихъ независимость. Однажды во время переговоровъ, когда секретарь французскаго короля прочелъ флорентинскимъ уполномоченнымъ условія Карла, Пьеро Каппони въ негодованіи вырвалъ у него въ присутствіи короля бумагу изъ рукъ, разорвалъ ее на клочки и бросилъ на полъ. «Мы затрубимъ въ атаку!» вскричалъ король. — «А мы ударимъ въ набатъ!» возразилъ посланникъ и вышелъ. По король велѣлъ вернуть его и принялъ съ ласковой улыбкой. Въ тотъ-же день подписали соглашеніе, по которому республика была признана свободной, Медичи изгнаны, флорентинцы обязались заплатить французамъ 120 т. флориновъ, крѣпости, отданныя французамъ Пьеро Медичи, оставались за ними во все время войны, относительно-же Пизы вопросъ остался открытымъ.

Вслѣдъ за изгнаніемъ Медичи были отмѣнены Совѣтъ 70 и другія учрежденія, введенныя этимъ семействомъ. Олигархія, враждебная ему, обманулась въ разсчетѣ, думая, что съ низверженіемъ тираніи установится ея владычество. Въ послѣдніе годы, подъ гнетомъ тираніи, во Флоренціи образовалась новая демократія, имѣвшая свой совершенно особенный характеръ, нравственно-религіозный. Среди распутства и лицемѣрія, характеризовавшихъ италіянскихъ тирановъ, свѣтскихъ и духовныхъ, протестъ противъ нихъ естественно долженъ былъ принять это особенное нравственное и религіозное направленіе. Тираны, даже папы и кардиналы, хвастались невѣріемъ, цинизмомъ, открыто выказывали пренебреженіе ко всѣмъ принципамъ нравственности и совѣстливости, какъ къ глупымъ предразсудкамъ, недостойнымъ образованныхъ и высокопоставленныхъ людей. По естественному антагонизму у враговъ ихъ должна была явиться особенная экзальтація благочестія и добродѣтели. Та-же экзальтація явилась у англійскихъ пуританъ, какъ протестъ противъ разврата Стюартовъ, и, наоборотъ, когда тиранія злоупотребляетъ именами религіи и нравственности, чтобы преслѣдовать опасную для себя независимость мысли, опозиція выражается крайностями отрицанія. Ханжество служитъ школой отрицанія, а общественный развратъ и упадокъ нравственныхъ силъ ведетъ къ противоположной крайности — къ экзальтированному преувеличенію человѣческихъ добродѣтелей. Кому это покажется парадоксомъ, того мы попросимъ указать намъ хоть одинъ примѣръ въ исторіи, гдѣ этотъ законъ антагонизма не оправдывался-бы фактами.

Главнымъ оракуломъ этого направленія былъ во Флоренціи Джироламо Савонарола, родившійся въ Феррарѣ сорокъ два года тому назадъ и съ 23 лѣтъ поступившій въ доминиканскіе монахи; для этого онъ тайкомъ бѣжалъ изъ родительскаго дома, увлекаемый жаждой дѣятельности, которую, по его мнѣнію, онъ всего удобнѣе могъ найти въ рядахъ монашества. Онъ говоритъ самъ, что его побудила къ этому «великая міровая скорбь, неправда людская, дошедшая до того, что не было человѣка, который бы дѣлалъ добро». Онъ бѣжалъ отъ свѣта; «я не могъ вынести, говоритъ онъ, — великаго развращенія ослѣпленныхъ народовъ Италіи, видя добродѣтель попранной, пороки торжествующими; это была моя сильнѣйшая страсть въ мірѣ». Онъ молилъ Бога указать ему путь «выйти изъ этой грязи», и Богъ удостоилъ сдѣлать его своимъ «воинствующимъ рыцаремъ».

Благодаря страстности своего темперамента, пылкости своего убѣжденія и своему огромному ораторскому таланту, Савонарола получилъ громадное вліяніе во Флоренціи, когда явился туда проповѣдникомъ. Проповѣдь его тотчасъ приняла политическое значеніе. Черезъ нѣсколько дней по вступленія французовъ въ Италію, 21 сентября 1494 года, братъ Джироламо, проповѣдывавшій на книгу Бытія, долженъ былъ говорить въ соборѣ о потопѣ. Толпа собралась огромная, и когда раздался голосъ проповѣдника: «И вотъ я пошлю воды на землю» — въ церкви раздались плачъ и крики ужаса, «морозъ пробѣгалъ по кожѣ и волосы становились дыбомъ», говоритъ очевидецъ.

Когда республика воскресла, вся демократія обратилась къ Савонаролѣ, ожидая отъ него совѣта и поученія для образцоваго устройства государства. «О, народъ мой, говорилъ онъ въ отвѣтъ на эти ожиданія, — ты знаешь, что я никогда не хотѣлъ вмѣшиваться въ государственныя дѣла; сталъ-ли бы я и теперь вмѣшиваться, если-бы не видѣлъ, что это нужно для спасенія душъ? Слова мои идутъ отъ Господа. Очистите души ваши; если въ такомъ настроеніи вы преобразуете вашу республику, ты положишь этимъ начало, о народъ флорентинскій, преобразованію всей Италіи».

Вліяніе, которымъ пользовался въ средневѣковой демократіи монахъ-проповѣдникъ, вполнѣ аналогично вліянію публицистовъ и журналистовъ въ демократіяхъ XIX вѣка. Онъ проповѣдывалъ въ религіозной формѣ идеи, которыя теперь проповѣдуются въ политической формѣ; та сила и то вліяніе, которое теперь даетъ журналистика, давала тогда кафедра. Это было самое вѣрное и почти единственное средство народной пропаганды, представлявшееся въ то время человѣку, который чувствовалъ въ себѣ призваніе руководить общественнымъ мнѣніемъ. Но проповѣдникъ идеи тогда только получаетъ значеніе и нравственную силу, когда идея его возвышенна и чиста, когда она не допускаетъ никакихъ сдѣлокъ и компромясовъ, когда она стоитъ выше всякихъ личныхъ соображеній и текущихъ интересовъ; при отсутствіи такой высшей идеи человѣкъ можетъ быть ловкимъ дѣльцомъ, полезнымъ агентомъ той или другой партіи, можетъ получить большое значеніе въ своемъ кружкѣ, но никогда не получитъ общественнаго значенія, не будетъ вліять на массы, не выдастся надъ толпой пракСРЕДНЕВИКОВАЯ ДЕМОКРАТІЯ.

151

тическихъ дѣятелей. Такимъ образомъ, истиннымъ руководителемъ общества можетъ быть только человѣкъ совершенно неспособный къ практической общественной и политической дѣятельности. Изъ этого неизбѣжнаго противорѣчія свойствъ пророка и дѣятеля вытекаетъ роковое слѣдствіе, что люди идеи, которые силою своей мысли производили перевороты, на другой день послѣ этого переворота дѣлались жертвами или даже орудіями ничтожныхъ и пустоголовыхъ интригановъ. Неизбѣжно выходитъ одно изъ двухъ: или человѣкъ идеи, благодаря своей популярности и значенію, занимаетъ практическую роль, получаетъ офиціальную должность въ новомъ порядкѣ, и тогда, какъ мы сказали выше, онъ неизбѣжно долженъ сдѣлаться отступникомъ идеи и реакціонеромъ; или онъ сохраняетъ свое независимое положеніе, и тогда вынужденъ тотчасъ-же обратиться противъ своихъ вчерашнихъ друзей и союзниковъ, принять на себя неблагодарную роль Кассандры, начать предсказывать реакцію съ первой минуты торжества реформы. Это неизбѣжно ведетъ его къ потерѣ популярности и вліянія, и первый ловкій пройдоха, дешево пріобрѣтшій себѣ вліяніе болтовней во вкусѣ дня, легко торжествуетъ надъ нимъ.

На Савонаролу народъ смотрѣлъ какъ на пророка. Когда тиранія была низвергнута, всѣ обратились къ нему съ увѣренностью, что онъ дастъ и образцы, и указанія для установленія «лучшей республики». Что могъ онъ сказать имъ, какой совѣтъ дать? Рекомендовать тѣхъ или другихъ личностей въ управленіе? Совѣтовать тѣ или другія учрежденія? Но оттого-то онъ и былъ пророкъ, что понималъ, что дѣло не въ правителяхъ и не въ учрежденіяхъ. Съ своей точки зрѣнія онъ могъ совѣтовать только одно: «очистите ваши души». Мы не беремся судить о томъ, было-ли ясно для самого Савонаролы значеніе этихъ словъ. Можетъ быть, онъ понималъ ихъ въ буквальномъ религіозномъ ихъ смыслѣ, можетъ быть, онъ вѣрилъ въ возможность внезапнаго и самопроизвольнаго преобразованія человѣка и считалъ его душу такой нравственной почвой, на которой можно немедленно насадить всяческія добродѣтели. Но если-бы даже онъ понималъ дѣло и такъ, то все-же былъ-бы правъ, потому что онъ сознавалъ, что дѣло требуетъ гораздо большаго, чѣмъ перемѣна лицъ и учрежденій, что день переворота есть не конецъ, а только начало проповѣдуемой имъ реформы. Въ этомъ состояла его геніальность, обрекавшая его на практическое ничтожество.

Когда, послѣ изгнанія Медичи, флорентинское правительство было демократизировано учрежденіемъ Большого Совѣта изъ тысячи гражданъ, въ которомъ сосредоточилась вся высшая власть, Савонарола одобрилъ его, но тутъ-же совѣтовалъ основать народное правленіе «на страхѣ божьемъ, на преобразованіи обычаевъ, на устраненіи язвы частныхъ интересовъ, на общемъ равенствѣ и общемъ мирѣ». Это было туманно и неопредѣленно, но и не могло быть другимъ; какъ скоро Савонарола принялъ-бы на себя роль практическаго преобразователя, онъ измѣнилъ-бы самъ себѣ и могъ-бы только погубить собственными руками свое дѣло. Съ другой стороны, это было вовсе не такъ неопредѣленно, какъ кажется. Когда его просили одобрить новыя учрежденія, онъ далъ отвѣтъ, котораго смыслъ очень въ сущности ясенъ: «Все это прекрасно, но этого недостаточно; дѣло не въ учрежденіяхъ, а въ коренной нравственной реформѣ общества». Но онъ не претендовалъ быть законодателемъ и указывать законы и параграфы для произведенія этой реформы. Онъ былъ вѣренъ своей роли. Онъ указывалъ цѣль, идеалъ — солидарность, равенство, братство. Указывать на практическія мѣры онъ не могъ, потому что по его идеѣ практическихъ мѣръ для этого не могло быть, потому что всякая практическая мѣра предполагаетъ въ основаніи убѣжденіе, что ею можно что-то закончить, что-то основать, а онъ былъ именно врагомъ по своей идеѣ всякихъ концовъ и основаній.

Предоставляя практическія мѣры другимъ, Савонарола настаивалъ на своихъ нравственныхъ идеалахъ. Въ правительственномъ Большомъ Совѣтѣ онъ высказался только за то, чтобы для собраній его была отведена большая зала и чтобы ему было дозволено проповѣдывать въ ней. Во время карнаваловъ 95 и 96 года онъ употребилъ свое вліяніе, чтобы не допустить обычныхъ увеселеній; мужчины, женщины и дѣти, преданные Савонаролѣ и составлявшіе многочисленную партію такъ-называемыхъ братскихъ (frateschi), причащались утромъ, а послѣ обѣда ходили процесіей по городу, послѣ чего на площади передъ дворцомъ синьоріи была сожжена большая куча такъ-называемыхъ суетъ и проклятій, т. е. непристойныхъ книгъ, картинъ, карнавальныхъ масокъ, игральныхъ приборовъ, картъ, костей и т. п.; все это было еще за нѣсколько дней собрано дѣтьми, ходившими съ этой цѣлью по улицамъ и домамъ. Въ политикѣ Савонарола употреблялъ свое вліяніе на то, чтобы примирять партіи, требовать возвращенія изгнанныхъ, отмѣнять смертныя казни и ссылки.

Между тѣмъ практическимъ главою новаго правительства былъ Франческо Валори, человѣкъ, снискавшій популярность опозиціей Медичи и выбранный въ гонфалоньеры въ январѣ 1497 г. За него стояли всѣ братскіе, во противная партія тоже была сильна. Къ ней, кромѣ приверженцевъ Медичи, принадлежали разные интриганы и люди, подкупленные иностранными правительствами. враждебными новому флорентинскому, какъ правительство Людовика Миланскаго. Валори отстаивалъ свою партію и, между прочимъ, изгналъ изъ города преданныхъ папѣ францисканскихъ монаховъ, враждебныхъ Савонаролѣ. Но по истеченіи его гонфалоньерства противной партіи удалось возвести въ эту должность нѣкоего Бернарда дель-Неро, проходимца, снюхавшагося съ младшей линіей дома Медичи. Основателемъ этой линіи былъ братъ Козимо Медичи, Лоренцо. Его внуки, Лоренцо и Джованни, играли при Лоренцо Великолѣпномъ и Пьеро роль принца Плонъ-Плона при Наполеонѣ III, и Пьеро Медичи чуть было ихъ не казнилъ, но испугался ихъ популярности и удовольствовался только гражданской ссылкой. По изгнаніи его они вернулись и теперь интриговали въ свою пользу. Съ другой стороны, и приверженцы Пьеро вели интриги. Онъ прислалъ въ городъ своего агента, знаменитаго тогдашняго проповѣдника, генерала августинскаго ордена, Маріано да-Гинацано, который открыто проповѣдывалъ противъ Савонаролы. Все это дѣлалось безнаказанно и даже безпрепятственно, что ободрило Пьеро до такой степени, что онъ двинулся къ Флоренціи, надѣясь, что его приверженцы откроютъ ему двери, во. узнавъ, что правительство готовится отражать его, онъ отступилъ. Подобная дерзость уже ясно указывала на существованіе въ городѣ многихъ измѣнниковъ, готовыхъ на крайности. По доносу одного эмигранта Антелы, негодяя, бывшаго приверженцемъ Медичи, высланнаго за это изъ Флоренціи и жившаго въ Римѣ и который теперь доносомъ хотѣлъ купить себѣ возвращеніе, были обвинены въ заговорѣ въ пользу Медичи пять человѣкъ, въ томъ числѣ гонфалоньеръ, старый шутъ Бернардо дель-Неро. Благодаря энергіи Валори, соумышленникамъ ихъ не удалось ихъ спасти и они были казнены.

Между тѣмъ Савонарола завязалъ борьбу съ папствомъ. Это было въ высшей степени непрактично, потому что борьба была неравная; Савонарола погибъ въ ней, а его гибель окончательно погубила флорентинскую свободу. Онъ даже не имѣлъ того оправданія, что увлекался несбыточными надеждами. Онъ ихъ не имѣлъ и заранѣе предвидѣлъ исходъ дѣла. Проповѣдуя постомъ 96 года, вначалѣ своей борьбы противъ папства, онъ говорилъ между прочимъ: «Спросятъ, чѣмъ кончится эта борьба? Если ты спрашиваешь вообще, я отвѣчу — побѣдой! Но если ты спрашиваешь въ частности, я тебѣ скажу — надо умереть и быть изрубленнымъ въ куски». Въ то-же время онъ писалъ матери, приготовляя ее къ извѣстію о своей гибели.

Но въ этомъ-то и состоитъ величіе Савонаролы. Эта непрактичность была единственной возможной и достойной дѣятельностью современной ему эпохи, единственно возможной для осуществленія умственнаго и нравственнаго возрожденія Италіи и міра. Не въ практической политикѣ, по примѣру Цезаря Борцжіа и Людовика Моро, должна была она искать своего значенія. Не даромъ говорилъ Савонарола народу флорентинскому: «если ты преобразуешь себя, то преобразуешь этимъ и всю Италію». Эту высшую цѣль надо было преслѣдовать. Этого требовалъ высшій интересъ идеи, нравственный интересъ республики, передъ которымъ были ничтожны текущіе интересы повседневной политики, и интересъ, наконецъ, религіи, которую Савонарола признавалъ единственнымъ средствомъ реформы. Могъ-ли онъ, представитель идеальной религіи, не протестовать противъ подложной религіи папы Александра VI, отца знаменитой Лукреціи Борджіа? Могъ-ли онъ допустить малѣйшую тѣнь солидарности между собой и этимъ честолюбивымъ хищникомъ, переодѣтымъ въ смиреннаго монаха?

Свободная Флоренція, являющаяся въ центрѣ Италіи зачинщицей движенія противъ папства и всякой тираніи, была слишкомъ опасна, чтобы борьба съ нею не была необходимостью для всѣхъ италіянскихъ правительствъ. Всѣ усилія папы Борджіа обратились противъ Савонаролы, вслѣдствіе чего политическіе враги этого реформатора могли легко восторжествовать надъ нимъ. Папа запретилъ ему сначала проповѣдывать; Савонарола сначала повиновался этому запрещенію, которое было для него нравственной смертью, потому что вся сила и жизнь его была въ проповѣди. Но въ критическую минуту республики, когда интрига ея враговъ чуть было по открыла воротъ Флоренціи Пьеро Медичи, Савонарола не выдержалъ и рѣшился снова взойти на кафедру. Тогда его политическіе противники рѣшились во что-бы то ни стало воспротивиться этому. Въ назначенный для проповѣди день въ соборѣ и вокругъ него собралась огромная толпа обѣихъ партій, и едва Савонарола вошелъ на кафедру, поднялся невообразимый шумъ; смятеніе было такъ велико, что всѣ ожидали кровавой схватки. Савонарола сошелъ съ кафедры и былъ отведенъ домой своими приверженцами, причемъ жизнь его нѣсколько разъ была въ опасности (май 1497). Тогдашняя синьорія была большею частію составлена изъ лицъ, враждебныхъ ему; они воспользовались этой смутой, чтобы нанести ему ударъ, издавъ запрещеніе всѣмъ вообще монахамъ проповѣдывать. Папа же воспользовался его ослушаніемъ, чтобы издать противъ него отлученіе. Но у него было еще много приверженцевъ. Синьорія, вступившая въ должность 1 іюля, состояла изъ его друзей. Они отвергли требованіе папы выдать ему отлученнаго монаха, несмотря на то, что Борджіа угрожалъ за ослушаніе наложить на городъ интердиктъ, а въ началѣ 1498 г. Савонарола подъ покровительствомъ правительства возобновилъ свои проповѣди. Онъ еще усерднѣе сталъ преслѣдовать свою мысль о церковной реформѣ, ведя по этому предмету обширную переписку. Черезъ своихъ друзей онъ хлопоталъ объ этомъ при иностранныхъ дворахъ: при его арестѣ у него нашли черновыя письма къ императору, къ королямъ испанскому, англійскому, венгерскому. Письмо его къ Карлу VIII было перехвачено на пути герцогомъ Миланскимъ и отослано имъ папѣ. Вездѣ Савонарола хлопоталъ о созвапіи собора для преобразованія церкви; такимъ образомъ, стало быть, онъ не разрывалъ съ церковью, являлся ея послушнымъ сыномъ и придерживался легальнаго пути собора, того пути, къ которому обращались уже въ XV вѣкѣ для прекращенія раскола и отмѣны злоупотребленій на соборахъ пизанскомъ, копетанцскомъ и базельскомъ. Но, рекомендуя это средство, какъ единственное извѣстное и возможное, Савонарола понималъ его безсиліе. «Соборъ, проповѣдывалъ онъ, — значитъ собраніе церкви, а церковью собственно называется то, гдѣ пребываетъ благодать св. Духа; но гдѣ-же она теперь пребываетъ? Развѣ въ какомъ нибудь темномъ добрякѣ? На соборѣ наказываютъ дурныхъ духовныхъ, низлагаютъ епископовъ, уличенныхъ въ симоніи или ереси. О, сколькихъ пришлось-бы низложить! Можетъ быть, ни одного не осталось-бы!» (Кап. III, 49).

Однако ни внѣшніе, ни внутренніе враги не могли погубить Савонаролу, котораго поддерживала любовь и уваженіе флорентинскаго народа. Его погубилъ фанатизмъ его собственныхъ друзей. Въ числѣ ихъ были доминиканскіе монахи, гордившіеся значеніемъ своего пріора и почитавшіе его славой своего ордена. Въ числѣ ихъ ^бы.іи люди простые, безусловно ему преданные, но крайне ограниченные, грубо суевѣрные, смотрѣвшіе на него не какъ на великаго человѣка, а какъ на великаго святого. Одинъ изъ нихъ, Доменико Бопвичини, горячо проповѣдывавшій во славу своего пріора, сказалъ однажды въ проповѣди, что святость его ученія такова, что можетъ выдержать даже опытъ огня. Папскіе агенты францисканцы не упустили случая погубить своихъ противниковъ. поймали доминиканцевъ на словѣ и потребовали подобнаго испытанія. Синьорія, избранная въ мартѣ, была враждебна Савонаролѣ и потому очень рада была случаю погубить его. Она согласилась на испытаніе и приняла на себя его устройство. Въ партіи Савонаролы, состоявшей главнымъ образомъ изъ простого народа, было много наивныхъ душъ, непоколебимо убѣжденныхъ, что пророкъ ихъ выйдетъ побѣдителемъ изъ испытанія. Положеніе Джироламо было единственное въ исторіи. При всемъ своемъ искреннемъ благочестіи онъ былъ слишкомъ человѣкъ своего вѣка, вѣка возрожденія, чтобы имѣть вѣру угольщика. Если въ принципѣ онъ и допускалъ возможность чудесъ, то, во всякомъ случаѣ, не имѣлъ ни малѣйшей надежды, чтобы чудо совершилось на его глазахъ и въ его пользу. Отдать свое завѣтное дѣло, дѣло прогреса и спасенія, на средневѣковое испытаніе огнемъ — значило навѣрно погубить пріора, себя и свою партію. Но отступить отъ испытанія, отказаться отъ него — было тоже вѣрной гибелью и для дѣла, и для партіи. Если до сихъ поръ анафемы папы Борджіа и интриги враговъ не могли ничего противъ него сдѣлать, то только благодаря любви и вѣрѣ къ нему народа; вся его сила состояла въ его нравственномъ авторитетѣ. Отказавшись отъ испытанія, онъ потерялъ-бы этотъ авторитетъ, оказался бы лжепророкомъ, обманщикомъ. Такимъ образомъ, нѣсколько юродивыхъ заставили геніальнаго человѣка пойти сознательно на погибель. Испытаніе было назначено на 7 апрѣля. Оно не состоялось. День прошелъ въ монашескихъ перебранкахъ между францисканцами и доминиканцами, а къ вечеру сильный дождь потушилъ приготовленный костеръ и разогналъ противниковъ. Савонарола вернулся въ свой монастырь униженный и потерявшій разомъ всю популярность, все свое значеніе.

Въ то время, какъ его приверженцы не могли опомниться отъ разочарованія и удивленія, что ихъ великій святой оказался несостоятельнымъ, противники его спѣшили воспользоваться его униженіемъ и поворотомъ общественнаго мнѣнія. Партіи бѣшеныхъ и гулякъ, какъ называли себя враги Савонаролы, вооружившись, явились на площадь съ угрозами и насмѣшками надъ плаксами, какъ они называли друзей Савонаролы. Съ площади они бросились къ монастырю Сань Марко, гдѣ жилъ Савонарола. Ворвавшись въ монастырь, они убили нѣсколько человѣкъ, пришедшихъ защищать его, схватили Савонаролу и фра Доменика и, осыпая ихъ оскорбленіями, приволокли во дворецъ синьоріи, гдѣ они были арестованы. Довершая свою побѣду, аристократическая партія, для которой Савонарола былъ прежде всего предводитель демократіи, спѣшила гибелью враговъ упрочить свое торжество. Политическій вождь республиканцевъ. Франческо Валори, и его жена были умерщвлены приверженцами Медичи. Реакція олигархо-аристократическая восторжествовала и выдала Савонаролу папской мести. Послѣ долгихъ пытокъ и мукъ, 23 мая онъ былъ повѣшенъ съ двумя другими доминиканцами, фанатикомъ фра Доменико, умершимъ геройски, съ непоколебимымъ убѣжденіемъ, что принимаетъ мученическій вѣнецъ, и фра Сильвестро, интриганомъ, имѣвшимъ при Савонаролѣ большое вліяніе на горожанъ и на самого проповѣдника, какъ человѣкъ энергичный, дѣятельный и способный.

Народная партія допустила своихъ враговъ погубить своихъ вождей. Но она не хотѣла допускать ни реставраціи Медичи, что было завѣтной мечтой бѣшеныхъ, ни установленія олигархіи, о которой мечтала золотая молодежь гулякъ. Паденіе Савонаролы и Валори не повлекло поэтому за собой перемѣны политическихъ учрежденій. Они остались по-прежнему демократическими, и верховной властью въ республикѣ продолжалъ быть Большой Совѣтъ. Олигархическая партія направила свои усилія къ тому, чтобы постепенно лишить это учрежденіе его демократическаго характера, ограничить число его членовъ, запереть доступъ въ него людямъ изъ народа, однимъ словомъ, сдѣлать изъ него олигархическое собраніе, какимъ оно было въ венеціянской республикѣ. Втеченіи четырехъ лѣтъ борьба между демократіей и аристократіей сосредоточивалась на спорѣ о составѣ Большого Совѣта и о способѣ подачи въ немъ голосовъ и счетѣ большинства. Наконецъ, чтобы положить конецъ всякимъ затѣямъ реставраціи или установленія олигархіи, демократическая партія настояла на учрежденіи пожизненнаго гонфалоньера, который долженъ былъ быть избранъ Большимъ Совѣтомъ изъ гражданъ не менѣе 50 лѣтъ отъ роду; ему дана была прежняя власть гонфалоньеровъ, съ предсѣдательствомъ во всѣхъ совѣтахъ и комитетахъ, такъ-какъ должность потесты была въ это время окончательно отмѣнена; ему было запрещено заниматься комерческими дѣлами, а его ближайшимъ родственникамъ, сыновьямъ и братьямъ, занимать офиціальныя должности; въ случаѣ преступленія имъ власти онъ подлежалъ суду всѣхъ комитетовъ, собранныхъ въ одно собраніе, и могъ быть приговоренъ ими къ смерти большинствомъ трехъ четвертей голосовъ. Словомъ, это былъ конституціонный отвѣтственный президентъ республики, ограниченный не только парламентомъ, но и исполнительными комитетами, которые остались избирательными. Имѣя поэтому очень мало въ сущности власти, онъ былъ, какъ прежде потеста, эмблемой, вывѣской народнаго самодержавія, и существованіе его въ республикѣ казалось гарантіей противъ тираніи и противъ олигархіи. Избранный въ пожизненные гонфаловьеры 22 сентября 1502 г., Пьеро Содерини вступилъ въ должность 1 ноября. Онъ пользовался репутаціей человѣка солиднаго и краснорѣчиваго, не слишкомъ умнаго и мало образованнаго, но благочестиваго и нравственнаго, однимъ словомъ, человѣка представительнаго и вполнѣ подходящаго для предназначенной ему роли.

Въ этой новой формѣ республика просуществовала десять лѣтъ, очень критическихъ въ исторіи Италіи (1502—12), — эпоху войнъ Цезаря Борджіа, Юлія II, Людовика XII и Фердинанда Аррагонскаго. Гонфалоньеръ Содерини и его дѣятельный помощникъ, Николо Макіавели, занимавшій должность секретаря Комитета Девяти, учрежденнаго для устройства милиціи и завѣдыванія ею, ловко лавировали въ мутной водѣ тогдашнихъ политическихъ обстоятельствъ и выудили въ ней возвращеніе подъ власть республики Пизы и Монтепульчіапо, потерянныхъ во время перваго нашествія французовъ. Но уже судьбы Флоренціи не зависѣли отъ нея. Въ это время, когда въ Италіи сталкивались и боролись интересы и силы великихъ европейскихъ державъ, Флоренція была однимъ изъ маленькихъ италіянскихъ государствъ безъ всякаго самостоятельнаго значенія, служившихъ пѣшками въ игрѣ великихъ монархій и слѣдовавшихъ въ своей судьбѣ всѣмъ перипетіямъ этой игры.

Все время отъ возстановленія свободы республика держалась союза съ Франціей и благодаря ему могла возвратить себѣ Пизу и другія владѣнія, пока дѣла французовъ шли хорошо. Но когда въ 1512 г., по смерти Гастона де-Фуа, французы были вытѣснены священной лигой изъ Италіи, для Флоренціи настала роковая минута. На конгресѣ въ Мантуѣ члены священной лиги, несогласные между собой по всѣмъ вопросамъ, сошлись на одномъ рѣшеніи — возстановить во Флоренціи Медичи. Пьеро Медичи давно не существовалъ. Изъ представителей этой фамиліи кардиналъ Джованни былъ папскимъ легатомъ, командовалъ войсками папы въ арміи лиги и только-что освободился изъ французскаго плѣна, въ который попалъ при Равеннѣ. Его младшій братъ Джуліано находился въ большой дружбѣ съ испанскимъ вице-королемъ. Узнавъ объ угрожающей опасности, флорентинское правительство отправило посольство на мантуанскій конгресъ, но оно было задержано на пути въ Болоньи. Вслѣдъ затѣмъ испанскія войска двинулись на Флоренцію.

Въ этихъ обстоятельствахъ гонфалоньеръ Содерини созвалъ Большой Совѣтъ, изложилъ ему положеніе дѣлъ и заключилъ, что, съ своей стороны, онъ готовъ сложить свою пожизненную должность. Когда стали отбирать голоса, всѣ единодушно оказались въ пользу сопротивленія требованіямъ лиги. Тогда 29 августа 1512 г. испанцы атаковали Прато и, взявъ городъ, произвели въ немъ ужасныя насилія. Это произвело роковое впечатлѣніе. Флоренція, которая восемнадцать лѣтъ спустя такъ геройски отстаивала свою независимость противъ такого страшнаго врага, какъ императоръ Карлъ V, на этотъ разъ покорилась своей участи безъ сопротивленія. Объясненія этого страннаго факта мы не находимъ у Каппони. Онъ тѣмъ страннѣе, что въ 1512 г. положеніе Флоренціи было гораздо благопріятнѣе для свободы, чѣмъ въ 1530 г. Не говоря уже о томъ, что теперь врагъ былъ менѣе опасенъ, что лига, всегда готовая перессориться и распасться, была менѣе сильна, чѣмъ Карлъ V послѣ павійскаго сраженія и взятія Рима, важно было еще то, что теперь республика существовала мирно втеченіи 18 лѣтъ, тогда какъ въ 1530 г. она только-что вышла изъ-подъ тираніи. Все новое поколѣніе успѣло вырости и воспитаться въ свободѣ. Партія Медичи была теперь несравненно слабѣе, потерявъ втеченіи 18 лѣтъ много связей, между тѣмъ какъ въ 1530 г. она была могущественнѣе, чѣмъ когда-либо, когда одинъ изъ Медичи сидѣлъ на папскомъ престолѣ. Тѣмъ не менѣе Флоренція покорилась насилію. Арестованные были выпущены; ободренные этимъ предатели стали дѣйствовать рѣшительно, заставили гонфалоньера Содерини отречься отъ власти, смѣнили другихъ правительственныхъ лицъ, отправили Содерини въ Сіену и, овладѣвъ правленіемъ, послали депутатовъ къ вице-королю, при которомъ находился и кардиналъ Медичи (31 августа).

На первыхъ порахъ состоялось соглашеніе, довольно почетное для республики. Испанцы обязались выйти изъ области ея, получивъ 140 т. Флориновъ; Медичи возвращались, какъ частные граждане; правленіе оставалось прежнее республиканское, и въ этотъ самый день, 31 августа, Большимъ Совѣтомъ было избрано новое правительство съ гонфалоньеромъ Родольфи, правда, родственникомъ Медичи, по заявившимъ себя до сихъ поръ республиканцемъ. Приверженцы Медичи были этимъ недовольны; они больше самихъ Медичи желали возстановленія тираніи. Джуліано Медичи былъ безпечный человѣкъ, довольно равнодушный къ политикѣ; его братъ мѣтилъ уже въ папы, но приверженцы ихъ желали во что-бы то ни стало ихъ тираніи, при которой можно наживаться и жить милостью тирана. Они представляли кардиналу, что если онъ не обезпечитъ лучше положеніе своей фамиліи во Флоренціи, то по уходѣ испанцевъ ее опять выгонятъ. Это подѣйствовало. 16 сентября кардиналъ съ войсками подъ предлогомъ почетнаго конвоя вступилъ въ городъ; его сопровождали вице-король, испанскіе генералы и кондотьеры съ значительными силами. Съ помощью этой вооруженной силы правительство было преобразовано. Большой Совѣть былъ отмѣненъ; правительство сосредоточено въ рукахъ немногихъ приверженцевъ Медичи; срокъ власти гонфалоньера установленъ прежній, двухмѣсячный; реформа закрѣплена казнями нѣсколькихъ горячихъ головъ, преданныхъ республикѣ. Вслѣдъ за тѣмъ 11 марта 1513 года Джованни Медичи превратился въ папу Льва X.

Сдѣлавшись первымъ лицомъ въ христіанскомъ мірѣ, онъ, конечно, уже не могъ быть маленькимъ тираномъ во Флоренціи. То, что было хорошо для богатыхъ буржуазовъ, Козимо и Лоренцо, было недостойно папы. Его братъ Джуліано тоже не расположенъ былъ удовольствоваться этимъ, мѣтилъ выше, женился на савойской принцесѣ и, сдѣлавшись гонфалоньеромъ церкви, жилъ при братѣ въ Римѣ. При нихъ-же жи.тѣ теперь въ званіи кардинала и вице-канцлера церкви Джуліо Медичи, незаконный санъ того Джуліано, брата Лоренцо Великолѣпнаго, который погибъ въ 1478 году въ заговорѣ Пацци. Это былъ ловкій интриганъ, который, какъ незаконный сынъ, не подвергался изгнанію за-одно съ своими родственниками при возстановленіи республики въ 1494 году и оказалъ имъ немалыя услуги въ 1512 году и раньше. Флоренція была отдана папой своему племяннику, двадцатилѣтнему Лоренцо, сыну старшаго брата, Пьеро. Было возстановлено прежнее правительство, основанное Козимо и существовавшее при Лоренцо Великолѣпномъ, состоявшее главнымъ образомъ изъ Совѣта 70 и его комитетовъ. Эта новая тиранія Медичи продолжалась 14 лѣтъ. Лоренцо Медичи, сдѣланный герцогомъ Урбинскимъ и женатый на французской принцесѣ, царствовалъ, какъ государь, до ранней смерти своей въ 1519 году. За три года до него умеръ Джуліано Медичи, мечтавшій получить тронъ Неаполя. Тогда Флоренція перешла въ непосредственное владѣніе папы, который управлялъ ею черезъ кардинала Джуліо Медичи. Послѣдній сдѣлался полнымъ ея властелиномъ по смерти папы въ 1521 году, а когда черезъ два года, 19 ноября 1523 года, самъ взошелъ на папскій престолъ подъ именемъ Клемента VII, униженіе Флоренціи было довершено.

Тиранія папъ Льва X и Клемента VII держалась, разумѣется, главнымъ образомъ полицейской инквизиціей и казнями. При первомъ изъ нихъ главнымъ пріютомъ свободныхъ убѣжденій была такъ-называемая академія въ домѣ Ручелаи. Ручслаи была богатая и знатная фамилія, сродни Медичи. Бернардо и Козимо Ручелаи, люди образованные, страстно преданные класицизму, открыли свои палаты и сады для собраній образованной молодежи. Здѣсь Макіавелли читалъ свои сочиненія о военномъ искуствѣ и о Титѣ Ливіѣ; Заноби Боидельмонте и Луиджи Аламанни, его друзья, декламировали свои стихи; сюда являлся Лодовико Аріосто, когда пріѣзжалъ во Флоренцію. Здѣсь-то сохранились лучшія преданія старой республики. Когда Левъ X скоропостижно умеръ, кардиналъ Содерини. имѣвшій большое значеніе въ колегіи кардиналовъ, въ согласіи съ флорентинскими республиканцами и французами, двинулъ во Флоренцію изъ римской области кондотьера Ренцо да-Чери, съ помощью котораго во Флоренціи долженъ былъ совершиться переворотъ противъ Медичи. Движеніе это не удалось, но флорентинскіе республиканцы не упали, духомъ и замышляли отдѣлаться отъ будущаго Клемента VII классическимъ способомъ. Заговоръ былъ открытъ перехваченнымъ письмомъ. Тотчасъ схватили двухъ изъ заговорщиковъ, ученаго знатока Платона, Діачето, и Аламанни, и казнили.

Другой случай былъ при избраніи Клемента VII. Одинъ знатный молодой человѣкъ, Пьеро Орландини, держалъ во время конклава пари, что Джуліо Медичи не попадетъ въ папы. Когда узнали объ его избраніи и съ Орландини потребовали проигранныя 100 скуди, онъ отвѣчалъ, что избраніе не дѣйствительно, потому что законъ запрещаетъ давать высшій духовный санъ «муламъ» — такъ называютъ италіяпцы незаконнорожденныхъ. Административный Комитетъ Восьми, орудіе Медичи, узнавъ объ этомъ, предалъ Орландини уголовному суду, который приговорилъ его къ смертной казни. Изъ судей только одинъ подалъ голосъ въ пользу обвиненнаго и такъ испугался своей смѣлости, что поспѣшилъ явиться въ Римъ для оправданія себя передъ папой, который простилъ его и даже сдѣлалъ епископомъ, чтобы онъ не возвращался во Флоренцію.

Въ 1527 г. Клементъ VII приготовилъ себѣ страшную бѣду, вступивъ противъ императора въ союзъ съ французами. Страшныя шайки Карла Бурбона и Фрундсберга бросились прямо на Римъ и 6 мая вѣчный городъ сдѣлался ихъ добычей. Къ чести своей, Флоренція не дождалась этого рокового событія, чтобы свергнуть тиранію Медичи. Переворотъ совершился здѣсь 10 днями раньше, 2G апрѣля.

Въ апрѣлѣ шайки Бурбона вступили въ Тоскану съ одной стороны, а войска лиги, подъ предводительствомъ историка Франческо Гвичіардипи, — съ другой. Флоренціи угрожало разграбленіе. По счастью для нея, Бурбонъ свернулъ на Римъ; Гвичіардини-же, клевретъ Медичи, ненавидимый своими согражданами, продолжалъ путь на Флоренцію. Здѣсь приближеніе непріятельскихъ войскъ Бурбона возбудило тревогу и смятеніе. Папскихъ «муловъ», Иполита и Александра, всѣ ненавидѣли и презирали. Правитель Флоренціи, кардиналъ Пассерини, былъ также ненавидимъ. Не задолго папа прислалъ во Флоренцію еще двухъ кардиналовъ, своихъ родственниковъ и флорентинскихъ уроженцевъ. Чибо и Ридольфи. Апрѣля 26 всѣ три кардинала и Иполитъ Медичи выѣхали изъ города на-встрѣчу арміи лиги, командуемой герцогомъ Урбинскимъ и Гвичіардипи. Тогда распространился слухъ, что Медичи бѣгутъ изъ города; разимъ все гражданство поднялось и вооружилось. Гонфалоньеръ Луиджи Гвичіардипи, братъ Франческо и, подобно ему, приверженецъ Медичи, напрасно старался отвратить отъ себя грозу, заявляя, что готовъ всячески содѣйствовать желаніямъ гражданъ. Одинъ изъ Аламанни бросился на него, ранилъ подлѣ него одного изъ пріоровъ, извѣстнаго угодливостью тиранамъ, и разогналъ синьорію. Въ это время кардиналы съ войсками вернулись въ городъ и двинулись къ площади. Междоусобіе на улицахъ было неизбѣжно, камни уже летали въ воздухѣ и одинъ изъ нихъ сломалъ руку статуи Давида, Никель Анджело. Но Медичи не чувствовали себя въ силахъ выдержать сраженіе, съ народомъ. Помышляя только о томъ, чтобы благополучно выбраться изъ города, они заключили съ горожанами соглашеніе, по которому получили свободный выходъ для себя и для своихъ приверженцевъ. Войска лиги двинулись послѣ того къ Рилу, но не поспѣли во-время, чтобы спасти его. 11 мая прибылъ Филиппъ Строцци и привезъ извѣстіе о взятіи Рима Бурбономъ.

Несмотря на самыя критическія обстоятельства, республика, однакожь, выдержала страшный ударъ. Таковъ былъ въ это время духъ гражданъ, что порядокъ установился безъ всякихъ смутъ и раздоровъ, и Флоренція нашла въ себѣ силу вести долгую борьбу противъ папы и императора, располагавшихъ самой грозной арміей въ тогдашнемъ мірѣ. Не было, правда, недостатка во Флоренціи въ робкихъ душахъ, привыкшихъ къ тираніи и хотя не любившихъ ее, но считавшихъ неотразимымъ зломъ, противъ котораго безполезно бороться. Таковъ былъ предокъ нашего автора, Николо Каппони. Тѣмъ не менѣе, въ виду общаго энтузіазма, эти люди не смѣли открыто высказывать своихъ мыслей. Весь народъ единодушно требовалъ возстановленія Большого Совѣта и другихъ учрежденій временъ республики до ея паденія въ 1512 году. Такъ-какъ большая зала, гдѣ прежде собирался Большой Совѣтъ, была при Медичи обращена въ казарму, вся испорчена и загажена, то вся флорентинская молодежь дружно привилась за работу, проработала цѣлый день и цѣлую ночь и на слѣдующее утро привела все въ тотъ порядокъ, въ которомъ зала находилась при Савонаролѣ. Имя его было снова въ устахъ всѣхъ, какъ символъ свободы. Большой Совѣтъ собрался въ числѣ 2,500 гражданъ — число, невиданное прежде; такъ-какъ всѣ не могли помѣститься въ залѣ, то многіе стояли въ передней и на лѣстницахъ. 1 іюня 1527 г. Большой Совѣтъ выбралъ новое правительство; главой его въ званіи гонфалоньера былъ избранъ Николо Каппони, «на честность котораго всѣ полагались», говоритъ его потомокъ. (Kann. III, 216.)

Но гонфалоньеръ былъ представителемъ робкаго меньшинства, безъ отвращенія переносившаго тиранію и теперь больше всего боявшагося упорнымъ отстаиваніемъ свободы навлечь бѣду на свое обезпеченное положеніе. Если кандидатъ этой партіи прошелъ, то только потому, что изъ людей, выдающихся положеніемъ и богатствомъ и имѣвшихъ дѣловую опытность, былъ почти единственный, нескомпрометированный излишней угодливостью тиранамъ. Впрочемъ, крайняя партія имѣла своего кандидата. Это былъ нѣкто Бальдассаре Кардучи, докторъ правъ, отъявленный врагъ Медичи, до того, что папа черезъ дожа Андрея Гритти упряталъ его въ Венеціи въ тюрьму, человѣкъ уже старый, небогатый и незнатный. Возвратясь во Флоренцію по возстановленіи республики, онъ сдѣлался популярнѣйшимъ человѣкомъ и кандидатомъ крайней партіи въ гонфалоньеры, но партіи Каппони удалось избавиться отъ него избраніемъ его въ посланники во Францію.

Крайняя партія во Флоренціи состояла теперь изъ демократіи, снова съ гордостью принявшей имя плаксъ, прежнимъ именемъ приверженцевъ Медичи, бѣшеныхъ, назывались теперь, напротивъ того, самые горячіе и нетерпѣливые враги ихъ, громко требовавшіе изгнанія всѣхъ бывшихъ приверженцевъ ихъ, разрушенія ихъ дворца. Къ нимъ присоединились такъ-называемые Libertini, независимые; подъ этимъ именемъ разумѣлась преданная республикѣ образованная молодежь высшихъ и среднихъ классовъ, во главѣ которой стояло всегда преданное свободѣ семейство Аламанни. Эти партіи заставляли поневолѣ правительство Каппони идти впередъ. По требованію бѣшеныхъ, были, наконецъ, приняты мѣры противъ приверженцевъ Медичи, когда папа вышелъ изъ плѣна и когда между нимъ и императоромъ началось сближеніе, непредвѣщавгаее добра республикѣ. Нѣкоторые приверженцы Медичи были посажены въ тюрьму, другіе изгнаны. Строцци уѣхалъ во Францію къ своимъ ліонскимъ банкамъ. 4"ранческо Гвичіа.рдини остался во Флоренціи, но безъ должности, на своей виллѣ, гдѣ могъ надосугѣ писать свою исторію. Либералы, подъ предводительствомъ горячаго юноши Данта Кастильоне, истребляли всѣ символы и портреты папъ Льва X и Клемента VII по церквямъ; тогда и синьорія распорядилась, наконецъ, снять гербы Медичи. Два раза въ это время, лѣтомъ 1527 г. и въ февралѣ 1528 г., въ городѣ свирѣпствовала смертность. Подъ ея вліяніемъ благочестивое настроеніе послѣдователей Савонаролы сдѣлалось господствующимъ, и Христосъ былъ офиціально провозглашенъ королемъ Флоренціи. Однако, крайнія партіи были до того проникнуты патріотическимъ чувствомъ, что воздерживались отъ всего, что могло-бы породить смуты, считавшіяся гибельными въ виду опасности, которой грозила Флоренціи возникавшая дружба папы съ императоромъ. 1-го іюля 1528 г. Каппони былъ вторично избранъ гонфалоньеромъ на годъ. Крайняя партія добилась только поголовнаго вооруженія гражданъ, чтобы быть готовыми на всякій случай отстоять свою свободу. Но именно объ этомъ-то и не думали Каппони и его партія, и потому долго противились мѣрѣ, по ихъ мнѣнію, безполезной и опасной; однакожь, должны были, наконецъ, уступить общему желанію. Въ крайней партіи такъ было велико желаніе сохранять внутренній миръ, что тогда Якопо Аламанни, пылкій юноша, одинъ изъ вождей либераловъ, увлекшись, въ ссорѣ ранилъ на дворцовой площади одного изъ приверженцевъ гонфалоньера и былъ за это тотчасъ арестованъ и приговоренъ къ смерти, послѣдними словами его были слѣдующія: «Если флорентинскій народъ будетъ такъ-же энергически расправляться съ каждымъ, кто нарушитъ законъ, я убѣжденъ, что онъ отстоитъ свою свободу» (Капп. III, 225).

Между тѣмъ совершенно случайно открылись измѣнническая интрига гонфалоньера. Въ апрѣлѣ 1529 г. гонфалоньеръ обронилъ во дворцѣ письмо, писанное ему изъ Рима довѣреннымъ лицомъ Якопо Сальвіати, съ приглашеніемъ выслать на границу сына Пьеро для совѣщанія о важныхъ дѣлахъ. Письмо было найдено однимъ изъ членовъ правительства, Герарди, принадлежавшимъ къ крайней партіи. Увидя измѣну, онъ созвалъ синьорію и представилъ письмо. Гонфалоньеръ былъ немедленно арестованъ, приведенъ на допросъ, сознался въ измѣнническихъ сношеніяхъ, и только увѣрялъ въ невинности своего сына. И на этотъ разъ крайняя партія обнаружила большую умѣренность. Преданный суду, гонфалоньеръ былъ оправданъ и только лишенъ должности. На мѣсто его въ гонфалоньеры избранъ Франческо Кардучи, родственникъ популярнаго Бальдассаре, подобно ему человѣкъ небогатый и неродовитый, но геройской души и древне-римской доблести.

Паденіе Каппони лишило папу всякой надежды водворить своего Александра во Флоренціи черезъ соглашеніе съ гражданами. Торжество крайней партіи и избраніе такого человѣка, какъ Кардучи, не позволяли ему больше и мечтать объ этомъ. Тогда онъ сошелся съ императоромъ, который радъ былъ цѣною существованія республики загладить свои грѣхи передъ папой и привязать его къ своей италіянской и обще-европейской политикѣ. Такимъ образомъ, духовный и свѣтскій властители, располагая дикими шайками, завѣщанными Карлу измѣнникомъ Бурбономъ, ополчились на свободный городъ. Ему оставалось только погибнуть со славой. Онъ исполнилъ этотъ долгъ. Исторія его годовой борьбы противъ всѣхъ силъ цезаря римскаго, короля испанскаго и германскаго, побѣдителя Франціи, есть чудесная эпопея, блистательно заканчивающая собой славныя лѣтописи республики.

Мы прослѣдили въ главныхъ чертахъ исторію флорентинской республики втеченіи трехъ вѣковъ ея существованія. Мы видѣли, что эта исторія наполнена постоянными смутами, непрерывной борьбой партій; что рѣдкое десятилѣтіе проходило безъ переворотовъ, междоусобій, взаимныхъ преслѣдованій; что всѣ страницы этой лѣтописи запятнаны казнями, ссылками, насиліями; что каждое сословіе достигало правъ только для того, чтобы отрицать права другихъ; что законныя притязанія демократіи, отчасти вслѣдствіе упорства высшихъ привилегированныхъ классовъ, отчасти вслѣдствіе низкаго нравственнаго уровня низшихъ, приводили только къ тираніи; что послѣ тщетныхъ усилій рѣшить вопросы равенства я братства республика могла сдѣлать только одно — погибнуть съ честью въ роковой борьбѣ. Таковъ былъ конечный результатъ трехсотлѣтій борьбы партій.

Но если конецъ флорентинской республики былъ такъ-же плачевенъ, какъ конецъ афинской свободы, то существованіе ея было такъ-же плодотворно для человѣчества. Въ ея внутреннихъ смутахъ выработались общественные принципы и соціальные идеалы, которыми люди живутъ до сихъ поръ. Какой-бы народъ мы ни взяли въ исторіи, существованіе его въ такой же періодъ времени окажется не болѣе спокойнымъ и счастливымъ. Но въ то время, какъ треволненія и страданія флорентинскаго народа были разумны, вытекали изъ сознанія и стремились къ опредѣленной цѣли, такія же треволненія переживала, напримѣръ, тогдашняя Испанія или Франція, по переживала ихъ безсмысленно, безцѣльно, среди фанатическихъ оргій или безумныхъ кровопролитныхъ войнъ. Жившій въ Флоренціи неугомонный духъ прогреса не позволялъ ей останавливаться и успокоиваться на такихъ положеніяхъ, которыя показались-бы верхомъ благополучія для другихъ народовъ. Поэтому если, съ одной стороны, исторія ея представляетъ тяжелое зрѣлище вѣчной борьбы, заканчивающейся паденіемъ, за то она имѣетъ и другую блестящую сторону безпримѣрнаго почти въ исторіи умственнаго и нравственнаго развитія.

Географическое положеніе Тосканы въ сторонѣ отъ большого пути завоевателей сохранило въ ней въ наибольшей чистотѣ латинскій элементъ. Варварство менѣе всего проникло сюда, а съ нимъ и феодальный порядокъ. Изъ всѣхъ странъ Европы въ средніе вѣка въ Тосканѣ больше всего сохранилась гражданственность. Въ началѣ XIII вѣка эти два элемента, тѣсно слитые между собой, латинизмъ и гражданственность, выразились въ первыхъ произведеніяхъ италіянской національной поэзіи. Уроженецъ маленькаго городка Умбріи, Францискъ Ассизскій, въ своихъ религіозныхъ гимнахъ на народномъ языкѣ призывалъ простой народъ всѣхъ странъ свѣта въ великое общее религіозное братство; и, какъ бы по голосу его, въ то же время италіянскія общины, чуждаясь феодализа, начали организоваться въ цеховое управленіе, крѣпостной народъ сталъ превращаться въ свободныхъ гражданъ, бѣдные и слабые стали соединяться въ гражданское общество, среди котораго раздалась свободная народная рѣчь. Дантъ удивлялся безумной гордости флорентинцевъ, которые хотятъ навязать всей Италіи свой плебейскій языкъ; но всѣмъ ямъ пришлось покориться этому демократическому, сильному и свободному языку. Не только юристамъ и аристократамъ пришлось говорить на народномъ языкѣ, чтобы быть понятыми народомъ и чтобы участвовать въ общественныхъ дѣлахъ, рѣшавшихся на площадяхъ и на улицахъ, но и гордый поэтъ въ своихъ сочиненіяхъ долженъ былъ заговорить языкомъ черни. Уже до него тосканскіе поэты, Гвидо Гвивичелли, Надо дельи-Уберти, кардиналъ дельи-Убальдини, Гвитоно д’Ареццо, и прозаики, какъ Малеспиви, писали на такъ-называемомъ вульгарномъ языкѣ. Даптъ писалъ противъ него по-латыни свой трактатъ De Vulgari Eloquio, на латинскомъ-же языкѣ онъ писалъ свой политическій трактатъ о монархіи. Но великое свое твореніе онъ былъ вынужденъ писать на народномъ языкѣ, самъ стыдясь этого и давъ своей поэмѣ скромное названіе комедіи, такъ-какъ, написанная на языкѣ черни, она, по его мнѣнію, не имѣла права на болѣе классическое названіе. Такъ геній народа восторжествовалъ надъ геніемъ поэта и заставилъ его подчиниться себѣ, — великая побѣда, одинаково выгодная и для побѣдителя, и для побѣжденнаго; народъ завоевалъ себѣ великаго поэта, а поэтъ, вынужденный принять языкъ народа, пересоздалъ его и довелъ до удивительной красоты. Другіе поэты (Чино пистойекій, Франческо Барберино, фра Іакопо да-Тоди) и прозаики (лѣтописцы Джованни Вилани, Дино Компаньи) и проповѣдники (фра Джордано да-Ривальта, фра Доменико Кавалька) должны были также принять языкъ черни; благодаря ихъ сочиненіямъ тосканскій или флорентинскій языкъ распространился по всей Италіи и сталъ національнымъ книжнымъ и разговорнымъ языкомъ италіянскимъ. Два великіе флорентинца въ слѣдующемъ поколѣніи, Бокачіо и Петрарка, въ прозѣ и поэзіи упрочили за нимъ это значеніе. Къ нимъ надо еще прибавить популярныя въ свое время письма св. Екатерины Сіенской. Въ это-же время во Флоренціи при Джотто возникало національное италіянское искуство, которому суждено было дойти до совершенства, неслыханнаго со временъ Перикла. Не довольствуясь этимъ національнымъ значеніемъ, въ томъ-же XIII вѣкѣ флорентинцы пріобрѣтали значеніе космополитическое, распространяясь по всему свѣту для торговыхъ цѣлей; они, по выраженію историка, «брали отовсюду цвѣтъ»: множество флорентинцевъ съ молодости отправлялись странствовать по свѣту, пріобрѣтали богатства, знанія, опытность, и, обогащенные всѣмъ этимъ, возвращались въ свой городъ, гдѣ было «такое множество людей богатыхъ, образованныхъ, знающихъ свѣтъ, какого не найти ни въ одномъ городѣ въ мірѣ». Папа Бонифацій VIII прозвалъ флорентинцевъ пятой міровой стихіей, когда на юбилеѣ 1300 года ему представились двѣнадцать уроженцевъ Флоренціи въ качествѣ посланниковъ отъ отдаленнѣйшихъ царей и государствъ, отъ князя русскаго и отъ хана татарскаго.

Въ слѣдующемъ вѣкѣ тосканскій языкъ окончательно былъ признанъ общимъ литературнымъ итальянскимъ языкомъ и на немъ стали писать во всей Италіи. Сами флорентинцы обратились въ это время къ изученію древней греко-латинской литературы и начали въ Европѣ возрожденіе древней цивилизаціи. Первымъ любителемъ классической древности явился столь національный и исполненный духа новаго времени поэтъ Петрарка. Въ эпоху Медичи Флоренція стояла во главѣ литературнаго движенія. Въ искуствѣ Флоренція имѣла въ XV в. Брунеллеско, Донателло и Леонардо да-Винчи. Подъ владычествомъ Медичи родились Микель Анджело, Буонаротти и Галилей.

Такимъ образомъ Флоренція была полна умственной жизни въ то время, какъ вся Европа еще коснѣла въ глубочайшемъ варварствѣ.

В. Зайцевъ.

"Дѣло", № 3, 1878

---

1. О Гильдебрандѣ рекомендуемъ читателю посмертное сочиненіе Вильменя: Histoire de Grégoire VII, 2 v. Paris, 1873, положительно лучшее изъ всѣхъ сочиненій покойнаго непремѣннаго секретаря французской академіи. Онъ работалъ надъ нимъ сорокъ лѣтъ.
2. Новый годъ начинался тогда 23 марта. (Annus Incarnationis).