Александр Беляев править
— Что нового, Вилли Улла? — спросил Бойко, поворачивая исхудавшее, бледное лицо.
Хозяин дома только что вернулся из города. Он поставил в угол корзину, снял барашковую круглую шапку, вытер со лба и шеи пот и снова надел шапку. Он был чем-то взволнован, но старался не показывать этого.
— Что нового? Ничего нового. Лежи. Поправляйся, — ответил он и опять снял шапку. На этот раз он помял ее в руках и повесил на гвоздь у двери.
Бойко продолжал внимательно следить за ним.
— Ты что-то скрываешь, Вилли Улла? Я вижу… Дай мне пить.
Пей, пожалуйста, — татарин протянул Бойко медный кувшин с узким горлышком. Бойко напился и закрыл глаза.
— Как все это нелепо, — тихо сказал он, не открывая глаза.
Бойко был прислан сюда из Симферополя, как агитатор. Но по приезде, в вечер первого же дня, его свалил с ног сильный приступ тропической малярии, захваченной на Кавказе. Несколько дней он провалялся без сознания. Теперь ему было лучше, но от времени до времени припадки повторялись. Он был так слаб, что не мог поднять голову. Вилли Улла ухаживал за ним, как умел: поил ключевой водой и кормил жирной бараниной.
В тот момент, когда Бойко уезжал из Симферополя, настроение было тревожное. Поговаривали о возможности эвакуации, так как Красная армия стягивалась на наиболее опасный участок фронта гражданской войны. Бойко страшно волновался, как бы эта эвакуация не произошла в тот момент, когда он валяется здесь, в горной татарской деревне, и эти волнения только ухудшали течение болезни. Вилли Улла, не желая еще больше волновать больного, не говорил ему о том, что происходит в городе, куда он ходил на базар. Однако скрывать правду скоро стало невозможно. В тот день, когда Бойко поднялся с разложенного на полу войлочного коврика, он решительно заявил, что идет в город.
— Куда идешь? — уговаривал его Вилли Улла. — Голова не держишь, ноги не идут.
Но Бойко упорно твердил:
— Дойду.
Вилли Улла вздохнул, почмокал неодобрительно губами и сказал.
— Нельзя туда идти. Красных нет, белые в Крыму. Мулла рад. Мемет Ресул рад. Мемет проводник был. Баринь катал. Деньги большой имел. Опять катать хочет. А бедный не рад. Опять аренда Мемету плати. Оч-чень нехорошо!
«Белые пришли!»
У Бойко от этих слов закружилась голова, и он опустился на войлочный коврик. Совершилось то, чего он так опасался.
Вилли Улла опустился рядом с ним на пол и начал утешать.
— Ничего, поживешь у меня. Тут тебя никто не тронет. Белые уйдут, опять большевики придут, тогда пойдешь.
Бойко остался жить у Вилли Улла. Поправлялся он медленно. Бездействие тяготило его. Постоянная мысль об опасности томила, как хроническая болезнь. Из осторожности, он почти не выходил из дома. Сидел на небольшой веранде, укрывавшей от горячих лучей южного солнца, и смотрел на каменистую дорогу, спускавшуюся капризными извивами. Эта дорога была для него запретной. Внизу синело море. Пахло горными травами. Но его не радовало южное солнце, он даже как будто не замечал его.
Однажды вечером он сидел у порога хижины и бездумно смотрел на кучевые облака, принимавшие вид фантастических замков, освещенных розовыми лучами заходящего солнца. Эти замки как будто стояли на сизых от тени, грозных скалах. И скалы и замки меняли свои очертания и окраску… Вот пошатнулась башня, расползлась вширь и стала похожей на летящую птицу… Вот замок из розового превратился в синий и начал медленно оседать…
— Послушай, товарищ!
Бойко вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял Вилли Улла. Он был чем-то взволнован и не скрывал этого.
— Плохо дело, — сказал он. — На тебя донесли. Я знаю, кто это сделал. Мемет Ресул это сделал. Мало ему своих виноградников, он мой отнять хочет. Шашла [сорт винограда] у меня такая — во всей деревне нет. А ему неприятно. Меня в тюрьму хочет за то, что большевика скрываю, а виноградник себе забрать хочет. — Вилли Улла высоко поднял и округлил свои черные, густые брови, отчего лицо его сделалось наивно-хитрым. — Откуда я знаю, что ты большевик? Ты мой гость и больной человек. Мне ничего не будет. А тебе неприятность может быть…
Бойко поднялся и взволнованно потер руки.
— Я могу уйти, — сказал он. — Я уже и сам решил это.
— Хорошо, ты уйдешь, только не сейчас, — ответил Вилли Улла. — Далеко не уйдешь, ноги слабы, а они едут, скоро здесь будут.
— Кто они?
— Офицер и два солдата, я все знаю, пусть Мемет Ресул не думает, что он умней всех в деревне.
— Что же делать? — невольно спросил Бойко.
— Иди сюда, — сказал Вилли Улла, приглашая Бойко следовать за собой.
Татарин привел Бойко в свои виноградник и, указывая на кучу обрезков виноградной лозы, сказал:
— Ложись, я тебя закопаю. Тут полежишь, а потом пойдешь, если хочешь.
Они вдвоем разгребли кучу, Бойко улегся, а Вилли Улла набросал на него обрезки лоз.
— Лежи, не шевелись, — и он ушел поджидать гостей.
Ожидать пришлось недолго. Скоро Бойко услышал стук лошадиных копыт по каменистой дороге. Подъехали к дому, остановились.
— Ну и дорога у вас, чорт ногу сломит, — услышал Бойко незнакомый голос.
— Зачем чорт, и лошадь сломит, — отвечал голос Вилли Улла, — плохой дорога.
— Тут у тебя живет один человек, где он? — спросил первый голос.
— Один человек? Он уже не живет. Выздоровел и ушел. А зачем он нужен? Может, он бандит?
— Большевик, — ответил первый голос.
Вилли Улла удивленно пощелкал языком.
— Разве узнаешь, кто он?!. Пришел больной, просит…
— Врет он все. Все в деревне знают, что это большевик! — вдруг вмешался новый голос.
— Мемет Ресул!" — решил Бойко,
— Обыскать дом!
Заскрипели седла, зацокали копыта лошадей, перебиравших ногами, — всадники, очевидно, спешились и вошли в дом.
Через некоторое время из дома послышались громкие крики. Вилли Улла и Мемут Ресул о чем-то спорили и бранились меж собой.
Потом все вышли из дома, и офицер — как решил Бойко — сказал:
— Вилли Улла, ты пойдешь с нами.
Вилли Улла неопределенно чмокнул губами.
Всадники сели на коней и начали спускаться по каменистой дороге. Голоса и шум копыт понемногу затихли вдали.
«Бедный Вилли Улла, он арестован», — подумал Бойко.
Из осторожности, Бойко решил не покидать своего убежища до наступления темноты. Время тянулось медленно. Незаметно для себя, Бойко уснул.
Вдруг он почувствовал, что кто-то осторожно разгребает кучу.
— Кто здесь? — громко, спросонок, крикнул Бойко.
— Тише, — услышал он голос Вилли Улла. — Это я. Вылезай. Теперь никто не увидит.
— Тебе удалось бежать? — спросил Бойко.
— Зачем бежать, сам ушел. Пуд табаку обещал офицеру. Хороший табак, американ. Он отпустил. Виноградник больше стоит, чем пуд табаку. Теперь тебе нельзя оставаться здесь. Иди. Только в город не ходи и по дороге не ходи. Везде солдаты с ружьями стоят. Вот так иди, — и Вилли Улла показал рукою на восток. — Там лес, большой лес. Там не найдут…
— Спасибо, Вилли Улла, спасибо за все, — сказал сердечно Бойко, протягивая татарину руку.
— Ничего. Хорошо. Спасибо. Прощай.,. Подожди, я сейчас!
Вилли Улла бросился к дому и вернулся оттуда с небольшим мешком.
— Вот, возьми. Брынза тут, лепешки. Кушай. Бойко простился с гостеприимным хозяином и побрел меж виноградников к черной громаде леса, видневшейся в горах на востоке.
Лес шумел. Ветер налетал порывами, трепал густые, темно-зеленые вершины буков и спешил к высоким северным соснам, росшим на скалистых утесах, и сосны, как будто в испуге, отшатывались от него. А ветер уже мчался дальше, срывался с утеса воздушным водопадом, разливаясь между татарскими деревушками, виноградниками и одинокими белыми дачами.
Сизая туча прикрыла еще не зашедшее за яйлу [яйла — значит «летнее пастбище». Местные жители, живущие в горах, так называют только вершинную площадь крымской горной цепи, где пасутся летом стада овец и лошадей. Но кроме такого нарицательного значения, слова «яйла» употребляется и как собственное имя Таврической горной цепи] солнце. Оттуда — со стороны тучи — от времени до времени доносились глухие раскаты грома. Приближалась гроза. Среди зарослей орешника испуганно пробежал заяц, спеша к своей норе. С тревожным карканьем, пролетела стая ворон. Все живое спешило укрыться от непогоды.
Низко опустив голову и выдвинув плечи вперед, один только Бойко шел навстречу ветру и буре, — дальше, как можно дальше от жилья, от этих уютных белых дач, красиво опоясавших берег моря. Чем глуше лес, угрюмее скалы, тем в большей безопасности он себя чувствовал. И только когда первые крупные капли дождя, пробившегося сквозь густую листву, упали ему на шею, Бойко подумал о том, что и ему пора позаботиться о защите от непогоды.
Он шел по косогору, поросшему густым буковым лесом. По левую сторону был отлогий спуск вниз. Справа громоздились уступами скалы, покрытые сосной и можжевельником. Сваленные бурей деревья и обросшие мхом огромные камни иногда преграждали ему путь.
Дождь все усиливался. Сухие русла горных речек ожили. Вода быстро наполняла их, бурлила у каменных преград и шумела мелкими камешками. Бойко с трудом перебрался через узкий, но глубокий ручей, прошел под проливным дождем лесную поляну и остановился перед бушующим потоком. Нечего было и думать перейти его. Камни и обломки деревьев как будто варились в этой кипящей массе, бешено вертелись и с грохотом низвергались вниз.
Бойко постоял в раздумье у потока и пошел обратно. Синие молнии сгущали тьму леса. Гром грохотал беспрерывно — над самой головой. При свете молнии, Бойко увидел, что небольшой ручей, который он только что перешел, также превратился в бушующий поток. Путь был отрезан. На поляне, где он стоял, не было даже густых деревьев, под ветвями которых он мог бы укрыться. И Бойко решил подняться вверх, к отвесным скалам, надеясь найти уступ, под которым можно было бы найти приют. Камни и потоки воды затрудняли путь. Цепляясь за кустарник, он поднялся на небольшую площадку, дождался, когда сверкнет молния, и увидел в ее трепещущем свете большую расщелину в скале. Он побежал к ней и, нагнувшись, вошел в пещеру.
Здесь было совершенно темно, но тепло и сухо.
— Прекрасно, — сказал вслух Бойко. — Лучшего ничего нельзя и ожидать.
— Кто здесь? — вдруг послышался голос из тьмы.
Даже неожиданное рычанье зверя не взволновало бы так Бойко, как эта заговорившая вдруг человеческим голосом темнота. Быть может, болезнь еще не оставила его, он промок, его лихорадит, и он снова бредит?…
В глубине пещеры зашевелилось, и кто-то опять спросил, возвышая голос.
— Кто там?
Нет, он не бредит. Это — живой человеческий голос. Пещера обитаема. Быть может, здесь поселился такой же скиталец… Но кто он? Друг или враг? И как ответить на его вопрос, чтобы не выдать себя?
.- Кто там, чорт побери? — в третий раз, уже сердито произнес голос неизвестного.
— Я, — ответил Бойко. Послышался короткий смех.
— Ну, теперь все ясно, — сказал насмешливо невидимый обитатель пещеры. — Если это вы, то входите, будете гостем. Вероятно, насквозь промокли? Сейчас зажгу огонь. Обсушитесь.
— Благодарю.
В углу пещеры послышалось шуршанье, потом шаги, — пещера, очевидно, была довольно глубокая.
В смехе незнакомца не было ничего угрожающего, но нервы Бойко были напряжены, — и он, услышав приближающиеся шаги, опустил руку в карман, где у него лежал револьвер, и отступил в сторону, чтобы его силуэт не был виден на фоне расщелины, служившей входом в пещеру. Некто подошел и чиркнул спичкой. Вспыхнувшее пламя осветило бородатое, как будто заспанное лицо человека. Налетевший порыв ветра погасил спичку. Незнакомец тихо, но энергично выругался.
— Спичек мало осталось, — сказал он, — и я зажигаю их редко.
Разгорелся костер, и Бойко, не вынимая руку из кармана, осмотрел пещеру. Она шла метров на пятнадцать вглубь, постепенно суживаясь. В самом широком месте пещера имела десять метров ширины и пять высоты.
Она, видимо, не была случайным приютом: у правой стены, в небольшой выемке, находилась кровать, сделанная из сучьев, покрытая мхом и сухими листьями. Серый, изорванный кусок материи — быть может, остатки шинели — служил одеялом. У изголовья кровати стояла винтовка. Старый шомпол был воткнут в расщелину скалы над костром. На шомполе висел солдатский котелок. Обитатель пещеры, несомненно, имел отношение к армии. Но какой армии: красной или белой? Был ли он, так же, как Бойко, случайно оторван от своих и отсиживался здесь в ожидании перемены, бежал ли с фронта, как дезертир, или, быть может, это был просто бандит, выходивший из своих лесов в смутные дни безвластья, чтобы пограбить и, как зверь, скрывавшийся в свою нору, когда власть — для него все равно какая — восстанавливала порядок?…
Бойко пытался разрешить этот вопрос, изучая внешность хозяина пещеры.
У него было грубоватое, обросшее рыжей бородой лицо, сонные, небольшие глаза. Не по плечам узкая, рубаха неопределенного цвета и широкие татарские штаны свидетельствовали о том, что этому человеку, вольно или невольно, не раз приходилось менять костюм. Ноги пещерного жителя были босы. Если сбрить эту бороду, оставить усы, то такое лицо можно встретить среди старых армейских капитанов. Но в настоящем виде его можно было принять за какого-нибудь рязанского мужика.
Осматривая неизвестного, Бойко несколько раз поймал и его скользящий, испытующий взгляд. И Бойко невольно осмотрел себя. Но на нем был также мало говорящий «сборный» костюм: старенький френч, черные брюки до колеи, обмотки и тяжелые солдатские «танки».
— Раздевайтесь. Сейчас я чай приготовлю, — сказал хозяин пещеры, — дождь утихает. — И он вышел из пещеры, чтобы зачерпнуть воды в котелок.
Бойко быстро разделся, развесил одежду у костра, вынул из кармана френча револьвер и уселся на землю, положив револьвер рядом с собой, под сухие ветки.
Вернувшись, неизвестный молча повесил котелок над огнем и уселся, поджав под себя ноги, иногда поправляя сучья в костре.
Рядом с костром лежала груда сухого хвороста. Неизвестный запустил руку в хворост и начал шарить, бросая исподлобья испытующие взгляды на Бойко. И Бойко вновь насторожился. Быть может, хозяин пещеры предложил ему раздеться только для того, чтобы обезоружить? Но Бойко не так-то легко поймать в ловушку. И, следя через пламя костра за каждым движением неизвестного, Бойко провел себе рукой по голой груди, боку, бедру, — как будто растирая их, — опустил руку до земли, нащупал холодную рукоятку револьвера и перевел рычажок на «огонь». Неизвестный запускал свою руку в груду хвороста все глубже, что-то пробурчал, пошарил, вынул небольшую жестяную коробку и поставил ее возле себя. Успокоенный, Бойко сделал рукою массаж в обратном направлении и положил руку на колено,
Оба молчали. Каждый из них понимал, что от этих первых моментов зависит многое. Если они узнают, что один из них красный, а другой белый, то что останется им делать? Броситься друг на друга, или разойтись в разные стороны, или же, наконец, заключить перемирие? Может быть, это было бы разумнее всего: они поставлены в такие условия, когда приходится вести борьбу с природой.
И Бойко уже хотел бросить эту игру в жмурки, но одна мысль остановила его. Что будет дальше, когда они узнают, с кем имеют дело? Одинокие люди любят поговорить. У каждого накопилось много злобы против врага. И если они враги, — их разговор неминуемо, рано иль поздно, перейдет в смертельную схватку. Инстинкт самосохранения противился этому. Хотелось хоть вот этот вечер провести спокойно у костра, обсушиться, выпить горячего чая… «Неужели, у этого пещерного жителя есть даже чай?» — думал Бойко.
— Чай хоть не китайский, — сказал неизвестный, как бы угадав мысль Бойко, — но пить можно. Тут всякая петрушка: душистые травы, кизил. — Он взял жестяную коробку, засыпал чаю в котелок и вдруг, повернувшись к Бойко, сказал:
— Послушайте, вот что. Меня зовите просто Петр. А вас как прикажете звать? Надо же нам как-нибудь называть друг друга, если нас свел случай.
— А меня зовите Иван, — отвечал, улыбаясь Бойко. Он понял, что пещерный житель также не спешит оформить положение.
— Ну вот и прекрасно, — и человек, назвавшийся Петром, бросил в котелок крупинку сахарина. — Вот и чай готов. Стакана вам предложить не могу. Придется воспользоваться вот этой банкой из-под консервов. — И «Петр» подал «Ивану» горячую жестяную банку.
— А я могу предложить вам лепешек, — сказал Бойко, вынимая из мешка мокрые от дождя лепешки.
Бойко с удовольствием тянул пряно пахнувшую, сладко-горькую жидкость.
— Правда, хорошо? Вроде чая с кофеем! Только сливок не хватает.
Покончив с чаем, Петр по-мужицки вытер усы тыльной частью кисти руки. «Нет, офицер так не вытрет губы, — подумал Бойко, — или он одичал в своей пещере, или… а может быть, это уловка?»
Петр подошел к кровати, вытащил из-под нее старые татарские чувяки, надел их на босу ногу, взял винтовку и сказал:
— Ну, я пошел. Вы можете спать на моей кровати. До утра я не вернусь. У меня, знаете, такая привычка: днем спать, а ночью бродить. — Заметив взгляд Бойко, скользнувший по винтовке, Петр добавил:
— Может, какую-нибудь спящую птицу подстрелю. У меня глаз зоркий. Спокойной ночи. — И Петр вышел.
«Хищный зверь выходит на добычу ночью», — подумал Бойко и подошел к выходу из пещеры. — Переночую, и завтра в путь, — решил он.
От догоравшего костра тянуло дымом, и этот запах смешивался с запахом ночной сырости освеженного дождем леса. Гроза прошла. Обрывки туч, как отставшие отряды великой армии, быстро летели над лесом. Полная луна ныряла между туч. Далеко внизу серебрилось море. У самого горизонта чернел силуэт парохода. Отсюда он казался маленьким, как игрушка. Но эта игрушка имела три трубы, оставлявшие позади себя длинную полосу черного дыма, и, вероятно, была хорошо вооружена.
«Военный корабль», — подумал Бойко. И его вдруг потянуло из этого тихого леса, зачарованного луной и ночными шорохами, туда, где дышит бурей великая борьба… «Рыбаком, монахом, чертом, дьяволом, а проберусь к своим», — думал Бойко, вспоминая товарищей.
Где-то далеко прозвучал выстрел. «Вероятно, Петр охотится. Кого подстрелил он? Птицу, горную козу, или, быть может, человека? Что удерживает его здесь, в лесу, если он белый? Или он еще не знает?…»
Думы Бойко неожиданно были прерваны шумом, раздавшимся слева от пещеры. Скоро ухо Бойко уловило лошадиный топот и ржанье. Сучья трещали в лесу, как будто сюда на поляну несся отряд конницы. Бойко с недоумением поднялся и устремил взгляд в чащу леса, откуда слышался приближающийся топот. Что за непостижимая вещь? Может быть, он в самом деле еще лежит в доме татарина и бредит, и все это: встреча с пещерным жителем и этот корабль на горизонте, и звук несущейся конницы — только бред?…
Еще минута — и вдруг Бойко увидел коня, выбегавшего из чащи. Он хромал на правую переднюю ногу и, тем не менее, мчался, как будто за ним гналась стая волков. Без узды, со сбившимся на бок седлом, задрав голову и оскалив зубы, ослепительно сверкнувшие на лунном свете, он перепрыгнул через ручей, добежал до середины поляны, протяжно заржал, круто повернул налево, спустился по отлогой поляне и скрылся в лесу. Вслед за ним на поляну выбежало еще несколько коней. Большинство из них не имело никакой упряжи, несколько коней было оседлано, у иных осталась одна подпруга. Они заржали в ответ удалявшемуся вожаку, сделали такой же крутой поворот и скрылись внизу. Все это длилось не больше нескольких секунд. Шум удалявшегося табуна постепенно утихал.
Бойко пощупал свою голову. Не сходит ли он с ума? Он не знал, что подумать. Как будто здесь, недалеко от него, произошло кровавое сражение… Но почему не уцелело ни одного всадника? И почему он не слыхал выстрелов?… Только один. Но что означал он? Бойко вдруг почувствовал необыкновенную слабость. Ноги его дрожали, как будто он только что поднялся после болезни. Он повалился на постель и забылся тревожным сном.
Иногда ему чудилось далекое ржанье, и он вздрагивал. Хромой конь, казалось, скалил зубы и уже не ржал, а хохотал ему в лицо…
В ужасе вскочил он и вот — бежит по степи, а рыжий жеребец преследует его, нагоняет, дышит в затылок горячим дыханием… На кургане виднеется группа людей. Их фигуры четко выделяются на фоне неба… Буденовки, похожие издали на старинные русские шлемы, придают стоящим на кургане людям вид древних витязей… Только бы добежать до них!… Конь куда-то исчез… Вот он среди своих…
— Где ты пропадал? — строго спрашивает его политрук Качурин. Брови у Качурина сердито нахмурены, а в глазах веселые искорки прыгают, — рад, что вернулся товарищ. Ванюша-Питерец, в прошлом — токарь по металлу, а теперь лихой кавалерист-разведчик, закадычный друг Бойко, тычет ему под ребра кулаком и, смеясь, горланит:
Эх, яблочко,
Куды котисся,
К офицерам попадешь,
Ни воротисся…
— А ведь вернулся!
Смеется и Бойко. Радостно ему так, что даже дыханье захватывает.
— Товарищи, — говорит он прерывающимся от волнения голосом и протягивает руку Качурину. А у Качурина — рыжая лошадиная морда смеется опененным оскалом длинных, белых зубов и смотрит на Бойко большим, круглым, скошенным, кровавым глазом:
— Попался!
Бойко издает протяжный стон и ворочается на постели пещерного жителя…
Только когда первый луч солнца зажег уступ пещеры, Бойко забылся, наконец, крепким сном.
Солнце уже стояло высоко, когда Бойко проснулся. Он вышел из пещеры и с удовольствием вдохнул свежий, утренний воздух. От бурных потоков не осталось и следа. В обмелевшем русле струились небольшие ручьи. Синицы порхали в кустах можжевельника. Дятел деловито долбил ствол старой сосны. Солнце золотило поляну и наполняло яркими пятнами буковый лес. Ночные страхи Бойко исчезли, как бушевавшие потоки. Он пошел вправо, вдоль отвесных скал, беззаботно насвистывая, перешел небольшой перелесок, вышел на новую поляну и вдруг остановился в изумлении.
Посреди поляны стоял небольшой табун коней. Животные мирно щипали траву, помахивая хвостами. Некоторые кони стояли парами и дремали, положив головы друг другу на спину. Это, очевидно, был тот же табун, который минувшей ночью пробежал по поляне. Бойко узнал хромого вожака — красивого жеребца рыжей масти, с крутым выгибом шеи и сильно развитыми мускулами ляжек. Его грациозные, несмотря на поврежденную ногу, движения и нервные, трепещущие ноздри говорили 0 хорошей крови. Недалеко от рыжего красавца стояла черная кобылица с белыми ногами.
«Донская» — решил Бойко. Возле кобылицы стоял небольшой жеребенок-сосунок. Несколько низкорослых коней могли принадлежать к местной крымской породе.
«Странное сборище» — подумал Бойко. Было ясно лишь одно, — все эти кони принадлежали кавалерийским частям. Об этом свидетельствовали сохранившиеся на некоторых из них седла. Кони терлись о деревья и пытались сорвать зубами седла — этот символ их порабощения человеком.
Бойко тихо стоял в зарослях можжевельника, наблюдая эту картину.
Вдруг рыжий жеребец начал поводить ушами, как будто к чему-то прислушиваясь, и потянул воздух расширенными ноздрями. Широкая грудь его напружилась. Он был необычайно красив в эту минуту. Откинув голову еще больше назад, он сильно, протяжно, призывно заржал. И, как по военному сигналу, бросился вперед — в атаку. Весь табун стремительно последовал за ним.
В первое мгновение Бойко подумал, что коней испугал кто-то, находившийся позади них. Но рыжий жеребец бежал прямо на Бойко, с пеной у рта и налившимися кровью глазами. Бойко, охваченный ужасом, бросился назад. Он слышал за спиной приближающийся топот копыт. Прыгая через камни и стволы поваленных бурей деревьев, Бойко бежал к пещере. Миновал перелесок, перепрыгнул через русло горной речки и упал под откос у города в пещеру. Кони настигали его. Бойко на четвереньках вполз в пещеру, едва успев подобрать ноги от лошадиных копыт. Рыжий жеребец с такой стремительностью преследовал его, что с разгону ударился грудью о выступ скалы, пошатнулся и захрипел. Оправившись, он сделал попытку войти в пещеру. Он мотал головой, стараясь просунуть ее. Ему удалось это, но плечи не входили в расщелину.
Бойко видел перед собой скошенный, большой, круглый, налитый кровью глаз и покрытую пеной морду с оскаленными зубами. Этот большой, умный, пылающий гневом глаз был страшен! Конь хрипел и, опершись на больную ногу, пытался правою проникнуть в пещеру как можно дальше и ударить человека. Но Бойко, бледный и задыхающийся, стоял в трех шагах от входа. Конь бил копытом каменистую почву, выбивая искры, и злобно взвизгивал. Бойко никогда не слыхал такого странного лошадиного визга. За рыжим жеребцом, в нетерпеливом ожидании, толпились другие кони. И Бойко чувствовал всем своим существом, что их наполняет звериная злоба. Да, это уже не были привычные домашние животные! Это были дикие звери, враждебные человеку. Они как будто мстили ему за тысячелетия рабства, за безропотный труд, молчаливые страдания и незаслуженные обиды, Почувствовав себя в безопасности и несколько успокоившись, Бойко опустился на землю. Сквозь расщелину входа он видел лошадиные ноги, бившие каменистую почву. Удары ног становились все реже. По-видимому, и кони поняли, что враг недоступен. Рыжий жеребец вынул голову, повернулся задом, лягнул несколько раз и отошел. Однако табун не уходил.
«Долго ли они будут меня держать в осаде» — думал Бойко. Его мучили голод и жажда. Бойко осмотрел пещеру. У костра, на уступе скалы, он нашел пару сухарей. В котелке осталось несколько капель «чая». На этот раз он показался Бойко отвратительным, но выбора не было. Бойко позавтракал и, утомленный, уснул.
И опять — полубред — полусон. Ему снились боевые товарищи, походная жизнь, с ее неожиданностями, тягостью неудач и радостью побед.
— Получен приказ готовиться к наступлению, — говорит Качурин. — Надо прикончить это осиное гнездо в Крыму. — И Бойко чувствует, как в его груди поднимается знакомая волна радости от этого бодрого слова наступление!…
Когда он проснулся, был уже вечер.
Сон взволновал Бойко. В самом деле, может быть, там, на севере, готовится наступление, а он сидит тут, как пещерный житель, — и ведет нелепую войну с лошадьми. И он решил покинуть пещеру, как только кони снимут осаду, и пробираться на север.
Бойко выглянул из пещеры, в надежде, что табун ушел. Но враги по прежнему находились вблизи. Надо было принимать какие-то меры.
«И куда это запропастился Петр? У него хоть винтовка была, — думал Бойко. — Чем бы отогнать коней?» Ему пришла мысль: зажечь костер и бросать в лошадей горящими сучьями. Он нашел спички, но хвороста не было.
Бойко решил сжечь кровать. Он разложил костер и начал бомбардировать коней горящими сучьями. Это помогло. Кони сердито храпели и отходили все дальше. Путь был очищен…
Подождав немного, Бойко уже хотел покинуть пещеру, как вдруг услыхал шум над головой. Откуда-то сверху скатился человек с ружьем. Это был Петр.
— Вот это вы хорошо придумали, — сказал он. — Проклятые животные! Они совершенно одичали…
Достав из сумки сухари, Петр начал грызть их крепкими зубами с жадностью здорового, сильно проголодавшегося человека, не переставая в то же время говорить.
— При каждой эвакуации часть лошадей оставалась брошенной на произвол судьбы. Они уходили в леса и здесь быстро дичали.
— Но почему они нападают на людей? — спросил Бойко. — Мне приходилось слышать, что дикие лошади очень боязливы и убегают при виде человека.
Петр, прищурив глаз, с трудом откусил большой кусок сухаря.
— В этом уж сами люди виноваты. Видите ли, какая штука. Татары вначале ловили одичавших лошадей и оставляли у себя. Но и наши и…
Бойко насторожился. Неужели Петр сейчас проговорится, к какой армии он принадлежит? Он сказал «наши и…» Скажет ли он теперь «красные», или «белые»?
Но Петр, очевидно, спохватился. Он начал сильно кашлять, как будто крошка попала ему в горло, и потом сказал.
— Наши и враги, вступая в Крым, само собой разумеется, начинали с реквизиции военных лошадей, захваченных населением. Тогда татары — да и русские тоже — начали попросту убивать лошадей в лесу. Шкуру продавали, а мясо ели.
«Очевидно, Петр немало прожил в лесу» — подумал Бойко, — «Что же удерживает его здесь?»
— Так создался в Крыму новый промысел, — продолжал Петр, — охота на одичавших лошадей. Да, грешен и я в этом. Днем охотиться на них невозможно. Чуткость этих животных удивительна. Не успеешь подойти с ружьем, — вожак заржет — и табуна как не бывало. Только ветки затрещат в лесу. Поэтому я охотился больше ночью, когда лошади дремлют. И то надо подходить с подветренной стороны и следить, где стоит сторожевой. У него всегда голоса поднята и ушки на макушке.
Покончив с сухарями и отхлебнув из котелка, Петр продолжал, вытирая по привычке нависшие усы:
— Однажды я подстрелил жеребенка. Кобылица, а вслед за нею и весь табун, бросились на меня. Мне пришлось спасаться на дереве. Табун продержал меня в осаде двое суток. И ведь умные животные! Они ходили на водопой по очереди, а меня чуть не уморили голодной смертью. Да и уморили бы, если б на мое счастье случайно не пришли в лес охотники — татары. Испугавшись целого отряда людей, лошади убежали.
— А вас не тронули эти охотники? — не удержался от вопроса Бойко, интересуясь узнать, какие отношения у Петра с местными жителями.
Петр погладил свои усы и, улыбнувшись, сказал;
— Меня? Зачем я им? За мою шкуру много не дадут. Да они меня и не видали. Я сидел в ветвях дерева… С этого самого жеребенка, может, и началась эта лошадиная война. Лошади начали бросаться на людей. А у меня с ними с тех пор прямо не на жизнь, а на смерть борьба идет. Ходи, да оглядывайся. Из-за них я даже хотел бросить эту пещеру, да жалко, уж очень удобная квартира. И хуже всех рыжий жеребец. Сегодня ночью я подстрелил, кажется, этого рыжего черта. Но пока я не убью его, я не могу быть спокоен.
— Почему вас не было так долго? — спросил Бойко.
— А потому и не было. Кони стерегли. Они хорошо знают мою квартиру. Ожидал, когда уйдут подальше на новое пастбище. Устал, как собака. Эх, и кровати нет! Ну, ничего, поспим и так. Завтра я не я буду, если не уложу рыжего. Спокойной ночи. — И Петр, растянувшись на земле, уснул.
Утром, попив чаю и позавтракав сухарями, Петр сказал:
— К обеду будем есть конину. Сдерем шкуру и продадим татарам. — Взяв винтовку, Петр вышел из пещеры.
— Вы далеко не ходите, — сказал он Бойко. — Я уже знаю все их повадки.
Он пошел вдоль опушки леса вниз по поляне. Бойко следил за ним, стоя недалеко от пещеры.
— Вон он, рыжий дьявол! — крикнул Петр.
Бойко еще ничего не видел, но услышал знакомое, тревожное ржанье. Скоро на поляну вышел рыжий жеребец, сопровождаемый табуном. Петр, отделившись от группы деревьев, смело пошел ему навстречу. Кони на этот раз приближались к врагу-человеку ровной рысью. Но, несмотря на это спокойствие, казалось, обе стороны сознавали, что настал час решительной битвы.
Петр с прежним хладнокровием подпустил врага, нацелил в грудь рыжего жеребца и спустил курок. Но ружье дало осечку. Прежде чем Петр успел выбросить патрон, весь табун, вслед за рыжим жеребцом, перешел с рыси на бешеный карьер. Петр бросился к деревьям, но черная донская кобылица уже отрезала ему путь отступления. Еще мгновение — и Петр оказался окруженным лошадьми.
Они хватали его зубами и взвивались на дыбы, стараясь копытами размозжить голову. Петр увертывался от ударов и бил лошадей прикладом. Скоро его винтовка была выбита из рук. Ухватив за гриву черную кобылицу, Петр одним прыжком вскочил к ней на спину и начал изо всех сил бить ее пятками в бока, надеясь, что она вынесет его из табуна. Лошадь взвивалась штопором, пыталась ухватить всадника зубами, падала на колени, но Петр был, очевидно, опытным наездником, знавшим фокусы своенравной лошади. Несмотря на все ее ухищрения, не переставая руками и ногами отбиваться, он еще держался.
Без мундштука и шпор Петр не мог заставить кобылицу вынести его из табуна. Однако сами кони помогли ему в этом. Они вздымались над кобылицей и, желая ударить Петра, больно били копытами в спину и бока кобылицы. Она захрипела под этими ударами и бросилась бежать по поляне, преследуемая табуном. Петр бил лошадь кулаками по глазам, пытаясь повернуть ее к опушке леса, где он мог ухватиться за сучья деревьев. Избегая сыпавшихся на нее ударов копыт, она сделала полукруг по поляне, приблизившись к месту, где стоял Бойко.
На мгновение глаза Бойко встретились с потемневшими глазами Петра. В этом мимолетном взгляде расширенных глаз Петра Бойко почудился упрек. В самом деле, почему Бойко не приходит ему на помощь? Он просто не успел опомниться, так неожиданно развернулась эта смертельная схватка. Бойко выхватил из кармана. револьвер и, не думая о том, что оставшиеся четыре пули он хранил на случай самозащиты, — бросился наперерез и выпустил весь заряд. Один конь, раненый пулей в живот, взвизгнул и поднялся на дыбы, другой упал на всем ходу, перевернулся через голову, тяжко поднялся, упал на передние ноги, опять поднялся и, шатаясь, с протяжным хрипом отошел в сторону, как раненый воин, выбывший из строя.
Табун круто повернул направо и помчался к опушке… Вот они летят над густыми буками. Петр протягивает руки, но они не достают до ветвей. Петр приподнимается, он уже стоит на спине обезумевшей лошади и хватается за ветви крайнего дерева. Ветвь под тяжестью тела опускается… Петр подтягивается на руках и поджимает ноги, чтобы избежать ударов копыт.
Низкорослая, лохматая лошадь ухватила Петра зубами за ногу и, присев на задние ноги, тащила на землю. В то же мгновение рыжий жеребец, поднявшись на дыбы, ударил Петра копытом в спину. Петр упал. Он судорожно передернулся еще несколько раз на земле, но борьба была уже окончена. Десятки копыт топтали его тело.
Все это произошло с необычайной быстротой. Бойко стоял, окаменев от ужаса.
Как будто насладившись местью, рыжий жеребец шумно вздохнул сквозь широко раскрытые ноздри, поднял голову, издал призывное ржанье и крупной рысью поскакал к лесу, стряхивая с морды окровавленную пену. За ним последовали другие кони.
— Погиб! — тихо произнес Бойко.
Подавленный ужасом виденного, он вернулся в пещеру. Ему тяжело было оставаться здесь. Бойко вновь неудержимо потянуло к привычным опасностям революционной жизни. Но перед уходом ему все же хотелось разрешить вопрос, кто был этот смельчак и хороший наездник, так трагически погибший. Бойко решил тщательно осмотреть пещеру.
К своему удивлению, он заметил, что пещера не замыкается скалой, а имеет узкий проход. Он взял спички, зажег лучины и проник через этот проход в другую пещеру, больших размеров.
Здесь, по-видимому, была тайная кладовая пещерного жителя. В углу лежал мешок с сухарями и две коробки сахарина. На полу валялись жестянки из-под консервов, два старых мешка и изорванная чадра. Бойко, окончив осмотр, уже направился к выходу, как вдруг в расщелине скалы он заметил старую газетную бумагу. Он вынес находку на свет, развернул газету и нашел в ней небольшое, простенькое колечко с бирюзой и сложенный вчетверо лист плотной, синеватой бумаги.
Это было письмо, адресованное французским комиссаром в Крыму одному из белогвардейских генералов. К письму была приложена пачка документов, написанных на французском языке. А на обратной стороне письма была полустертая надпись, сделанная карандашом рукой полуграмотного, или больного человека. Буквы прыгали и как бы валились в сторону. А может быть, их писал человек, сидя на седле едущей лошади? «Пе-ред-ать… в шта… Крас… ар…».
— Недурная находка, — пробормотал Бойко, усмехаясь, и глаза его заблестели. — Ради этого стоило задержаться в Крыму! Немало франков дали бы французы за то, чтобы получить обратно эти бумаги, если уж они не дошли по назначению… Интересно, сколько рук прошел этот пакет и кто сделал карандашную надпись? Так вот какую драгоценность, вместе с колечком, хранил Петр в своей пещере!…
Положив в карман находку, Бойко вышел из пещеры, оглянулся еще раз на кровавое пятно и начал бодро карабкаться по склонам горы…
Туда, на север, к своим — во что бы то ни стало!
Впервые: журнал «Всемирный следопыт» 1927, № 12.