В. В. Воровский. Фельетоны
Издательство Академии наук СССР, Москва, 1960
Бедный российский Макар, известный также под поэтическими названиями «многострадального» и «сермяжного», а также под прозаической, но вразумительной кличкой «ён», — этот бедный Макар искони отличался двумя незаменимыми с государственной точки зрения свойствами: во-первых, на него охотно валились все шишки, и, во-вторых, он гонял своих телят в такие места, дальше которых бывали только бывшие члены Государственных дум да лица, оказавшиеся не по чину умными.
Это последнее свойство Макара вытекает из священного права собственности, распределенной рукой провидения таким образом, что Макару остается искать для своих телят пастбища в таких географических широтах и долготах, где он может встретить только лиц указанных категорий (бывших депутатов и т. п.), ибо местное население уже вымерло естественным образом, оказавшись менее приспособленным к культурной государственной жизни, чем телята Макара и бывшие депутаты.
Что же касается отношения к шишкам или, вернее, шишек к нему, то этим благодетельным свойством Макар обязан покойному Исааку Ньютону, не тому Ньютону, которого или, вернее, которых с тяжелой руки Ломоносова так обильно рождает российская земля, а другому — старому, английскому Ньютону, имевшему неосторожность открыть закон тяготения.
Когда этот Ньютон лежал, говорят, однажды под деревом, на него упало зрелое яблоко. Ньютон сначала доискался причины этого афронта, открыл тут же на месте закон мирового тяготения, а потом съел преступное яблоко и, как уверяют ученые, с большим аппетитом.
К сожалению, наш Макар лежит не под обремененной плодами яблоней, а под вечнозеленой елью, с которой падают на него несъедобные, но зато сугубо колючие плоды.
Отсюда вытекают два следствия: во-первых, Макар отказывается их есть, хотя это весьма рекомендуется ему отечественными политико-экономами и гигиенистами; во-вторых, от недостаточного (вследствие этого странного отказа) питания, он совершенно не проявляет наклонности изучать вопрос о законах падения шишек исключительно на него, Макара.
За эту непростительную неподвижность ума и сердца Макар удостоился от г. Мих. Энгельгардта прозвища «фефела»1.
Впрочем, вы, может быть, не знаете г. Мих. Энгельгардта? О, тогда вы многого не знаете…
Господин Энгельгардт — это необходимое дополнение к Макару, так сказать, отрицательное дополнение. Вроде как крыловская муха является дополнением к волу; вол тащил поклажу, а муха сидела на рогах его и громко жужжала. Вол застрял в болоте и — ни с места. Он предложил мухе впрячься в телегу и вместе тащить. Но муха перелетела на какой-то понедельничный цветок и, обтирая лапкой пот, начала причитать:
— И что я за несчастная. И зачем я с этим фефелой сказалась. Вот теперь сиди и жди, пока этот большой идиот наберется сил, и мы сможем поехать дальше. Да и сможем ли? И т. д.
Так говорил г. Энгельгардт, с ненавистью глядя на запыхавшегося Макара. А Макар покорно и виновато молчал, пыхтя надсаженной грудью.
Тогда за Макара вступился г. Плеханов в недавней статье «Заметки публициста»2. Он старался убедить г. Энгельгардта, что он напрасно считает Макара созданным для вытаскивания его, Энгельгардта, из болота.
Здесь господа Энгельгардты проявляют психологию, сходную с психологией еловых шишек. Шишки думали, что Макар только и существует для того, чтобы им было мягко падать; гг. Энгельгардты думают, что природа создала Макара исключительно для того, чтобы он вытаскивал их из болота.
Оно, конечно, если вол вылезет из грязи, он этим и муху вытащит. Но для того, чтобы вол успешней мог вылезти, нужно не на рогах сидеть, не приписывать волу мушью психику, а делать нечто другое. Нужно помочь волу вытащить телегу, да так помочь, чтобы вол ясно почувствовал вашу помощь, тогда его силы удесятерятся и его работа осмыслится.
И это возражение было верно. Оно было верно, поскольку было направлено против господ Энгельгардтов. Но оно стало, на мой личный взгляд, неверным, когда Бельтов3 распространил его на всю интеллигенцию, даже на ту, которая напряженно работала и билась над застрявшей в грязи телегой. По его словам, так выходило, что виновником злополучного крушения телеги в болоте явилась «интеллигентщина», то есть наклонность всякой интеллигенции приписывать Макару свои мысли, чувства и вожделения4. Мы не будем останавливаться здесь на «интеллигентщине» и виновности интеллигентов неэнгельгардтовского типа, они сами за себя поспорят с автором «Заметок», нам же неохота прежде времени знакомиться с телятами Макара. Лучше обратимся к господам Энгельгардтам, которые больше на виду.
На «Заметки публициста» откликнулась… г-жа З. Гиппиус5. Это тоже Энгельгардт, но Энгельгардт навыворот. Настоящий Энгельгардт — позитивист, реалист народнического толка (что не мешает ему ставить себе и Макару утопические цели). Поэтому его «народ», то есть народ, каким он ему нужен и каким его Энгельгардт себе представляет, отличается теми же солидными свойствами: он должен совершить некое материальное деяние согласно программе г. Энгельгардта. Но г-жа З. Гиппиус — Энгельгардт навыворот, она враг позитивизма, она мистичка, идеалистка, декадентка, все что угодно. И «народ» ее такой же, ибо он ведь будет осуществлять ее правду, точнее, правду ее, Мережковского и Философова. «В русском народе, — пишет г-жа Гиппиус в „Слове“6, — есть нечто, ему присущее, его индивидуально от другого народа и от „не народа“ отличающее, и притом такое основное, что оно дает свою окраску всем другим качествам и недостаткам этого народа, такое основное, что если бы чудом было оно из него вынуто, не осталось бы русского народа, не о чем было бы спорить и говорить. Этого стержня, этой основы интеллигенция не понимает и понять не может, поскольку она заражена „интеллигентщиной“.
Сущность народная невидима для зараженного интеллигента, а потому народ для него непостижим и недостижим. Народ конкретный, человеческий, русский народ, с его темнотой и светом, с его ложью и правдой — шире „интеллигентщины“.
Все, что есть у народа, все, чем он живет и умирает, от чего встанет или падет окончательно, все это выросло у него в иных плоскостях, движется и решается другими законами, экономика и политика для него окрашены в иной цвет и могут быть освещены лучами иной правды. В круг полуидей догматического материализма народ не втиснешь…»
Ага! Вот где зарыта собака! Короткий смысл долгой речи г-жи Гиппиус тот, что русский народ — противник материализма, что для него не писан закон истории. Он, видите ли, — идеалист, он мистик, он — Гиппиус.
Радуйся, Макар! Наконец-то ты вышел в люди! Сколько столетий сыпались на тебя только еловые шишки, не считавшие тебя даже человеком, сколько самых материальных синяков понасаживали они тебе, — и вдруг оказалось, что в тебе кроется мистическое «нечто». Ты — не просто человек, как все люди, как немцы, французы, турки, купцы, дворяне, интеллигенты, нет, ты — сосуд мистики.
Когда ты мечтаешь о «землице», то помни, что это не о материальной земле ты мечтаешь, а о мистической земле. Когда ты весной берешь в ссуду хлеб за отработки, то это не материальный хлеб, а труд твой с ростовщическими процентами будет мистическим трудом. Когда ты платишь подати, когда отдаешь сына в солдаты, когда пропиваешь с горя одежду — все это явления не материального порядка. А когда ты голодаешь до бреда, о, тогда уже бесспорно ты находишься в мистическом экстазе!
Радуйся же, глупый Макар, и смотри, не утрать этих блаженных свойств своих. Тогда будет с тобой и Гиппиус, и Мережковский, и Философов. Но если ты, паче чаяния, уклонишься от этого мистического общения с потусторонним миром, если ты погрязнешь в материализме, буржуазности и прочей мерзости, если ты, вместо манны небесной, духовных благ, возмечтаешь о грубых материальных благах, — о, тогда… тогда они отвернутся от тебя с негодованием и скажут, что ты не Макар, а… интеллигент!
«Одесское обозрение»,
16 апреля 1908 г.
1 См. прим. к фельетону «Толстый и тонкий».
2 Статья Г. В. Плеханова «Заметки публициста» была опубликована в меньшевистской газете «Голос социал-демократа» № 1, 2 за 1908 г.
3 Бельтов — псевдоним Г. В. Плеханова.
4 Осуждая революционную тактику большевиков в 1905—1907 гг., Плеханов в «Заметках публициста» писал, что «интеллигенция, господствовавшая в революционных партиях, приписывала народу свои собственные политические взгляды и свое собственное политическое настроение». При этом Плеханов утверждал, что эта «слабость революционной интеллигенции» проявилась у Воровского «в яркой форме» (Г. В. Плеханов. Сочинения, т. XV, стр. 417—418).
5 Речь идет о статье писательницы-декадентки Зинаиды Гиппиус «Интеллигентщина», помещенной в газете «Слово», 6 апреля 1908 г.
6 См. прим. к фельетону «Надоедливый квартирант».