Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Спорщики править
В былое время в России у меня было много встреч с разными людьми, и огромное число их были — спорщики.
Эти люди — по большей части с высшим образованием — были всегда в приподнятом настроении. И стоило завести при них разговор, как они тотчас же вступали в спор — они никогда ни с чем и ни в чем не были согласны.
Новая пьеса, музыка, литература, картина — все вызывало в них отклик, все волновало. Волновало так, будто от этого зависела вся их жизнь и вся их судьба. Они негодовали, таращили глаза, кричали, надрывались…
С раннего утра они были в беспокойстве — скорбели, бежали к знакомому приятелю жаловаться. Жены их — по большей части несчастные — тоже скорбели.
Спорщик любил, чтобы его выслушивали и непременно соглашались. Тогда он несколько успокаивался и снисходил, прощал… Эти люди тонули в заботах и беспокойстве: артист не так играет в театре, музыка не та — не годится; художник не так пишет картины — всё декаденты; политика — не та, правительство никуда не годится, все не так…
У этих людей от споров рты делались с годами как ящики — губастые.
У приятеля моего Коли выдвинулась нижняя губа вперед, у другого знакомого — тоже Коли, профессора, — к сорока годам рот сделался дудкой: в разговоре он как бы гудел из дудки.
Возвышенные, ищущие женщины льнули к ним и любили слушать их горячие речи, а курсистки в восторге визжали, — и роман в их жизни сменялся романом…
Романы были короткие, бурные… Про такого спорщика можно было сказать — пожар! Но их почему-то называли — «горящими»…
Мои друзья-охотники хоть и были тоже спорщиками, но другого толка. И когда приехал ко мне на охоту профессор Николай Петрович, у которого рот был похож на дудку, то приятели сговорились его подразнить и всё говорили — наперекор. Что он ни скажет — в ответ какая-нибудь чушь.
— А что нужней, — спросил во время завтрака на террасе Василий Сергеевич, — университет или Охотный Ряд? По-моему — Охотный Ряд.
— Еще бы, конечно, нужней! — подтвердил охотник Караулов. Профессор сразу подавился окрошкой, уронил ложку, вскочил из-за стола и закричал:
— Это возмутительно! Такое невежество я слышу в первый раз.
Он водил глазами, ища сочувствия у доктора Ивана Ивановича и у других. Но все молчали.
— Ведь вы же интеллигентный человек, вы архитектор! — кричал он Кузнецову.
— А окрошка? — невозмутимо сказал Кузнецов. — Окрошку кушаете, любите окрошку кушать? Сами сказали: замечательная окрошка! В окрошке — телятина, сметана, квас, огурцы, укроп, где вы достанете? В университете? Нет-с… в университете не достанете-с… Охотный ряд, выходит, нужней.
— Постой! — сказал доктор, чтобы поддержать жар. — Окрошка! А вот когда вы обожретесь, университет-то и нужен. Доктор нужен. Я нужен. Впрочем, конечно, медицина это — наука… Это не какие-нибудь там филологи или юристы…
— Как!.. — закричал профессор. — Что значит «какие-то филологи»? Я — филолог! Медицина-то еще не наука, а историю надо было бы знать всему народу.
— Ну, это ерунда, — заговорил Сахновский, — в истории было столько хорошенького, что стоило бы и забыть, а не только изучать.
— Безобразие! — кричал профессор. — По-вашему, об Нероне, следовательно, надо забыть, о Торквемаде забыть?..
— Конечно, забыть! — кричали все. — На кой черт их помнить?
— В на-зи-да-ние! И они же все-таки, они были…
— Очень жаль, лучше бы не были…
Профессор задохнулся, выпучил глаза и вдруг жалостным голосом сказал:
— Нет, с вами разговаривать невозможно. Это жалкий спор. У вас в головах никогда и не жило даже смутное понятие о цивилизации.
— Как! — вскинулся Василий Сергеевич. — Как — не жило? Я строю дома — это цивилизация, в доме прекрасный клозет — это прогресс.
— Клозет? — растерялся профессор.
— Конечно, это прогресс, — сказали все.
— Нет, довольно. Я прекращаю спор. Теперь я вижу, с кем имею дело…
Профессор был вне себя. Мне стало жаль его, я вышел из-за стола и сказал Леньке:
— Алексей, подавай скорей жареных цыплят и скажи им, что утки дикие летят и все на реку садятся, недалеко, в болото… Не то они профессора уходят.
— А оно и верно, — ответил Ленька, — утки-то летят.
И, подавая к столу цыплят, сказал:
— Во уток-то сколько летит, на болото садятся…
Охотники сразу замолчали и посмотрели в сторону болота. Профессор глубоко вздохнул, достал бинокль и, тоже хмурясь и досадливо поводя плечами, стал смотреть вдаль…
После завтрака пошли на реку.
— Странная у вас компания, — говорил профессор, идя со мною рядом на охоту.
— Да ведь они нарочно говорят.
— Нарочно? Это возмутительно! У меня после этих споров все дрожит, и руки дрожат.
На болоте охотники разделились, и каждый пошел со своей собакой. Профессор стрелял в вылетавших из осоки уток, и все мимо. Подошел ко мне, развел руками и сказал:
— Пуделяю. Это все они. Я не могу говорить с такими людьми…
Больше в этот день споров не было: с охоты все вернулись усталые и, молча поужинав, легли спать.
Наутро небо было дождливое. Чай приготовили в моей деревенской мастерской. За чаем были горячие оладьи, которые необычайно понравились профессору, и он продудел:
— Прекрасные оладьи! Феноменально…
— Оладьи — это вам не социализм… — сказал композитор Юрий Сахновский. И пошло!..
Охотник Герасим слушал, молчал, мигая глазами, и потом спросил меня:
— Чего это? Чудно больно! Почто барин этот, профессор, что ли, на оладьи так серчает?..
ПРИМЕЧАНИЯ править
Спорщики — Впервые: Возрождение. 1939. 4 августа. Печатается по газетному тексту.
Нерон — Нерон (37-68) римский император (с 54), прославившийся своей жестокостью. В 59 г. повелел убить собственную мать.
Торквемада — Торквемада, Томас (ок. 1420—1498), с 80-х годов XV в. глава испанской инквизиции (Великий инквизитор).