Спевка (Петров-Скиталец)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| Спѣвка |
| Источникъ: Скиталецъ. Разсказы и пѣсни. — СПб.: Товарищество «Знаніе», 1902. — Т. I. — С. 107. |
Въ большой, но мрачной и грязной пѣвческой залѣ, лишенной почти всякой мебели, облокотясь на фисгармонію стоялъ регентъ и нетерпѣливо потренькивалъ пальцами на скрипкѣ, вызывая короткіе, бѣглые звуки. Это былъ пожилой мужчина, съ черными тараканьими усами, съ безпокойно бѣгавшими глазками и съ наклонностью имѣть «брюшко». Онъ прошелся, потренькивая, около фисгармоніи, причемъ обнаружилось, что онъ припадалъ на одну ногу. Дверь поминутно отворялась и затворялась, и въ комнату, шаркая ногами, собирался хоръ. Сначала шли мальчики, толкаясь и торопясь и на ходу оправляя свои курточки. Въ ожиданіи спѣвки они играли на дворѣ, отъ бѣготни и драки ихъ лица разгорѣлись, глаза блестѣли, и еще слышался сдерживаемый смѣхъ. Но при видѣ строгаго лица регента, улыбки быстро сплывали съ ихъ лицъ и замѣнялись озабоченнымъ выраженіемъ. Они становились по обѣ стороны фисгармоніи, лицомъ къ регенту; по одну сторону дисканты, по другую альты. Типы ихъ лицъ, казалось, соотвѣтствовали голосамъ: у дискантовъ были миловидныя тоненькія мордочки ангельскаго вида, а въ альты, большею частью, становились бутузы съ толстыми щеками и крупными чертами лицъ.
Нѣкоторые изъ мальчиковъ, тѣ, которые постарше, уже имѣли видъ отчаянныхъ сорванцовъ. На ихъ нахмуренныхъ лицахъ была написана наклонность къ злостному озорству. Одинъ изъ такихъ, очень хорошенькій, съ круглой, какъ выточенный шаръ, остриженной головой, проворно раздавалъ ноты, а въ то время, когда регентъ поворачивалъ отъ него голову, успѣвалъ ущипнуть, щелкнуть и дернуть нѣсколькихъ товарищей, состроить гримасу, и когда вслѣдствіе этого раздавался пискъ, и регентъ поворачивалъ голову, то видѣлъ уже его постную рожицу съ ангельскимъ выраженіемъ и грозно косился на обиженныхъ. За мальчиками вошли большіе, гудя и звучно откашливаясь и мимоходомъ раскланиваясь съ нимъ, а онъ слегка кивалъ имъ головой, потренькивая на скрипкѣ и зорко всматриваясь въ ихъ лица. Это были все здоровяки, плотные или жилистые, съ угрюмыми бородатыми и усатыми лицами, нѣкоторые съ густыми гривами до плечъ. Крупныя фигуры басовъ встали по одну сторону, тенора, народъ болѣе мелкій, встали по другую. Передъ каждой партіей стояли пюпитры съ разложенными нотами.
Въ общемъ сдержанномъ гулѣ слышалось перелистываніе нотъ, перешептываніе мальчиковъ и теноровъ и низкое гудѣнье басовъ, не имѣвшихъ шопота. Наконецъ, все утихло и пришло въ порядокъ, каждая партія встала полукругомъ передъ нотами, въ центрѣ полукруга стояли «главачи» — опытные пѣвчіе, которые «вели» остальныхъ. Хоръ былъ большой. Тенорами предводительствовалъ маленькій плюгавенькій тенорокъ съ птичьей физіономіей и козлиной бороденкой, одѣтый модно, въ коротенькомъ пиджакѣ и узенькихъ брючкахъ. Въ центрѣ басовъ стоялъ худой и низенькій человѣкъ, не имѣвшій лѣвой руки, вмѣсто которой болтался пустой рукавъ. Усы у него были необыкновенно длинные и вьющіеся, развѣтвляющіеся по концамъ; курчавые и длинные концы этихъ усовъ постоянно шевелились отъ дыханія, какъ щупальцы. Среди басовъ онъ казался маленькимъ, такъ какъ по бокамъ его стояли огромные люди звѣрообразнаго вида, съ лицами итальянскихъ бандитовъ. Среди дискантовъ и альтовъ тоже были «главачи», — мальчуганы съ отчаянными физіономіями, безцеремонно трепавшіе за шиворотъ подчиненныхъ имъ товарищей.
Регентъ обвелъ глазами хоръ.
— Опять не всѣ собрались! — сказалъ онъ скрипящимъ голосомъ, — Мокрилова нѣтъ, Шипилова нѣтъ, Пискунова тоже! Запишите штрафъ!.. Пьяницы!
— Похороны были! — прогудѣлъ позади басовъ огромный старикъ съ длинными сѣдыми волосами, по виду — разстриженный дьяконъ.
Говорилъ онъ чудовищно-густымъ басомъ, уже расшатаннымъ и колеблющимся, но звучавшимъ, какъ колоколъ.
Регентъ пожалъ плечами. Хоръ сдержанно засмѣялся.
Два мальчика почтительно разложили на пюпитрѣ толстую партитуру для регента.
Онъ провелъ смычкомъ по струнамъ, затѣмъ опустилъ скрипку и поднялъ кверху смычекъ…
— Начнемте! — торжественно сказалъ онъ, — басъ! соло!
Однорукій человѣкъ съ шевелящимися усами запѣлъ одинъ… У него былъ гармоничный, бархатный басъ. Полные, круглые звуки аккордомъ плавно лились одинъ за другимъ.
По-ми-луй мя, Го-осподи!
затрепеталъ его голосъ съ верхней ноты и, словно изнемогая, началъ спускаться книзу…
Яко не-э-мо-още-энъ есть!
спускался онъ все ниже и ниже, какъ будто желая освободиться отъ чего-то. Вдругъ къ нему присоединился жалобный, нѣжный, дрожащій и умоляющій голосъ:
Исцѣли… Исцѣ-ли!
А басъ, изнемогая, тщетно разбивалъ какія-то кандалы:
Не-э-мо-о-ще-энъ есть!
И вдругъ весь хоръ внезапно зашумѣлъ, какъ набѣжавшій шквалъ, и снова улегся; и опять выплылъ мягкій, жалобный теноръ. Это пѣлъ человѣкъ съ птичьей физіономіей.
И душа-а! Душа-а моя-а
жаловался онъ плачущими звуками.
Душа-а!
повторилъ онъ безнадежно…
Смя-те-э-эся!
густой волной прокатилась басовая рулада.
Смя-те-э-э-ся!
откликнулся теноръ и заплакалъ въ тревожныхъ жалобахъ.
Два голоса обнялись и зарыдали о мучительныхъ угрызеніяхъ кающейся грѣшной души…
Слезами омочу постелю мою!
терзался теноръ.
Слезами омочу!
повторялъ онъ неутѣшно, а хоръ, согрѣваемый теплой и густой октавой, глубоко вздыхалъ:
О-мо-чу!
Какъ будто наплакался, нарыдался человѣкъ за долгую безсонную ночь наединѣ съ самимъ собой, обливая слезами изголовье свое, выплакалъ всѣ слезы, изнемогъ, и только тогда утихла душевная мука, и созрѣло пламенное рѣшеніе.
Отступи-те отъ мене-е!
съ ужасающей энергіей грянулъ вдругъ весь хоръ, разражаясь быстрыми и короткими раскатами:
Отступите, вси дѣ-ла-ю-щіи беззаконі-е!
Отступите! Отступите!
А вслѣдъ за этою грозной лавой звуковъ, словно яркій лучъ, прорѣзавшій ненастныя тучи, засверкалъ радостный, торжествующій мотивъ, какъ будто была побѣждена какая-то враждебная сила.
Постыдятся и смутятся
Вси врази мои зѣло вскорѣ!
Побѣдительно мчался хоръ, а дѣтскіе голоса радостно и быстро звенѣли, какъ колокольчики:
Вскорѣ-вскорѣ-вскорѣ!..
Мрачные басовые звуки все болѣе и болѣе затушевывались и уходили вдаль, а ликующіе звонкіе переливы сверкающимъ потокомъ разлились и все затопили…
Пѣвчіе отирали потъ съ покраснѣвшихъ лицъ: работа была трудная.
Въ это время пришли двое запоздавшихъ пѣвчихъ. Одинъ былъ высокій, бородатый, хохлатый и мрачный басъ, другой — маленькій коренастый тенорокъ съ веселымъ подмигивающимъ лицомъ. Костюмъ послѣдняго былъ утрированно-фантастиченъ: одна нога была въ лаптѣ, а другая въ обрѣзкѣ, одна штанина синяго цвѣта, а другая парусиновая, и обѣ держались на тѣлѣ при помощи какихъ-то тесемокъ. Пиджакъ на немъ былъ съ чьихъ-то богатырскихъ плечъ и, достигая чуть не до пятъ, болтался какъ на вѣшалкѣ. Оба они были пьяны. Регентъ сдѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ ихъ.
Спѣвка продолжалась. Регентъ величественно стоялъ передъ пюпитромъ и разводилъ руками. Хоръ разливалъ цѣлое море звуковъ, не помѣщающихся въ комнатѣ. Весь воздухъ звенѣлъ. Порою окна вздрагивали отъ басовыхъ раскатовъ.
Свя-атъ! Святъ! Свя-атъ!
громыхали они, точно сваи вколачивали, сдѣлавъ свирѣпыя лица, выпуча глаза и наклонивъ сильныя покраснѣвшія шеи. Кто-то изъ басовъ выходилъ изъ себя и бороздилъ дикимъ голосомъ:
Го-сподь Са-вва-о-о!
Регента передернуло. Онъ остановилъ хоръ, плюнулъ и застучалъ смычкомъ.
— Кто это тамъ? — закричалъ онъ съ негодованіемъ. — Что вы, — обратился онъ къ басамъ, — ревете, какъ быки, которымъ не даютъ барды? Васъ ведутъ въ ярмо, а вы не хотите, и хвостами, и рогами мотаете, землю копытами роете? И на мѣру не смотрите? Что вы куда мордами встали? Вы вотъ куда мордами встаньте!
Басы сконфуженно встали «мордами» къ регенту.
Онъ нервно подскочилъ къ мальчикамъ и, схвативъ одного за плечо, встряхнулъ его:
— Ты что, животное, въ сторону смотришь? Вотъ куда нужно смотрѣть! — ткнулъ онъ его носомъ въ ноты. — Ослы! Свиньи! Раздайте «Благослови душе моя Господа!..»
Загудѣла чудная, величавая музыка. Тихо расплывался и росъ торжественный гимнъ величію Бога. Красивыя, поэтическія слова одѣвались въ странную музыку, полную глубокаго содержанія. Въ ней слышалось какое-то таинственное дуновеніе непонятныхъ силъ и чудесъ вселенной, и преклоненіе передъ Богомъ, Котораго всюду видитъ и чувствуетъ чуткая душа.
Одѣяйся свѣтомъ, яко ризою…
Покрываяй небо…
разливались таинственно-строгіе аккорды.
Ходяй на крылю вѣтренню!..
Звуки росли, подымались, крѣпли… Хоръ усиливался, какъ приближающаяся буря…
На гор-рахъ!
гремѣли басы, напрягая широкія груди, и разразились, заглушивъ весь дворъ громовымъ ударомъ:
Ста-а-нутъ воды!!
Но этотъ ударъ былъ испорченъ безобразнымъ крикомъ кого-то изъ басовъ.
Хоръ гремѣлъ, а регентъ кричалъ и стучалъ, желая остановить хоръ.
Бездна, яко рриза!..
гремѣло кругомъ.
— Скоты!! — слышалось сквозь пѣніе.
Отъ гласа гр-р-рому твоего не убоя-а-аться!!..
оралъ, увлекшись, пьяный басъ, не замѣчая, что уже весь хоръ остановился, и онъ оретъ одинъ.
— Вы пьяны, Шипиловъ! Если вы будете портить, я васъ выгоню со спѣвки!
Басъ что-то бурчалъ про себя, заикаясь:
— К-а-какой Егоръ явился! С-с-салаганъ.
А изъ теноровой партіи явственно послышался сочувствующій и хихикающій тенорокъ:
— Мартынъ съ балалайкой!..
Регентъ намѣренно не слышалъ этихъ словъ.
— Раздайте «возведохъ!» — сказалъ онъ печально.
Снова запѣлъ соло басъ съ шевелящимися усами.
Воз-ве-дохъ… о-чи мои…
полился мрачный и безотрадный мотивъ, точно вдали надвигалась громовая туча. Это была тоска сильной и глубокой души.
Но вмѣстѣ съ бархатнымъ басомъ грубо затянулъ и пьяный басъ.
Въ го-о-р-р-р-ы!..
ревѣлъ и онъ.
— Шипиловъ! — въ отчаяніи закричалъ регентъ, — что вы тамъ, какъ полушубокъ по печи возите? Молчите!
Опять начали сначала.
Во-зве-дохъ…
задрожала бархатная нота.
«Вво-зз-вве-ддохъ…
затянулъ и Шипиловъ.
— Выдьте вонъ! — вспылилъ регентъ, — какой вы солистъ? У васъ не голосъ, а валяный сапогъ! Вы оба пьяны съ Мокриловымъ.
Изъ теноровой партіи что-то хихикнуло…
Это взорвало регента.
— Выдьте вонъ оба! — крикнулъ онъ, покраснѣвъ.
Пьяный басъ и пьяный теноръ подошли къ регенту.
— П-п-позвольте! — заикаясь, гудѣлъ басъ и вдругъ, ударяя себя въ грудь кулакомъ, заговорилъ, плача. — Николай С-с-степанычъ! К-какъ я могу молчать, к-когда… мое любимое соло… любимое соло… и вдругъ… поетъ другой!
— Уходите! Уходите! — замахалъ руками регентъ.
Тогда пьяненькій оборванный тенорокъ обнялъ плачущаго баса и сказалъ, утѣшая:
— Уйдемъ, Ваня! Насъ здѣсь не понимаютъ.
Обнявшись, они повернулись къ двери, медленно прошли сквозь безмолвствовавшій хоръ и вышли изъ пѣвческой.
Вдругъ дверь снова отворилась, и въ комнату заглянула голова тенора.
— Колченогій чортъ! — крикнулъ онъ тоненькимъ голоскомъ.
Потомъ показалась голова баса.
— Вввв… — гудѣлъ онъ, силясь что-то выговорить, и вдругъ эффектно и съ невольной экспрессіей выпалилъ. — Свв-волочь!
Дверь захлопнулась, и въ корридорѣ послышалось гулкое шарканье удаляющихся пьяныхъ ногъ.