В старинном, как Кейстутов камень, замке княгини Рожковской в сочельник собрались друзья. В большом, сводчатом зале, верхушкой своей касаясь расписанного итальянцами XVII века потолка, горела елка.
Залитая тысячами электрических огней, увешанная блестящими безделушками, разноцветным мишурным дождем, золочеными пряниками, звездами и фонариками, елка отражалась в гладком, как ледяная поверхность, паркете из палисандрового и розового дерева.
Гости не танцевали.
В доме не было молодежи, так как единственный сын княгини, молодой князь Адольф, не мог покинуть, несмотря на праздник, свою дипломатическую службу при венском дворе.
Гости сидели группами, весело и непринужденно беседуя и смеясь.
Молчаливые лакеи ловко и быстро разносили подносы с плодами, сластями и вином.
Сама княгиня стояла перед большим столом из ляпис-лазури, скованной бронзой, и, нахмурив свои властные брови, говорила почтительно склонившемуся перед ней дворецкому:
– Когда гости уйдут, – тогда…
– Поздно и опасно, ваше сиятельство…
– Я так хочу! А опасности я не боюсь. Кто посмеет бросить тень подозрения на меня, княгиню Рожковскую?!
И она пошла к гостям, величественная в царственном платье из золотистого, тяжелого, как парча, шелка, покрытого тонкой паутиной кружев.
Лицо ее было гордо, но какая-то тайная прелесть, очарование ума и еще могучей, хотя уже осенней, красоты влекли к ней все взоры.
Мужчины при ее приближении поднимались в каком-то стихийном восхищении и, как зачарованные, шли ей навстречу, а женщины невольно улыбались ей, как солнцу, и даже забывали о зависти и сплетнях.
Глядя в эти гордые и прекрасные глаза, все прощали ее безумную жизнь в пирах и угарных развлечениях и здесь, в тесном кругу немногих друзей, и за границей, где имя красавицы-княгини Рожковской было окружено поклонением и изумлением.
– О, как вы прекрасны, княгиня! – сказал глубоким баритоном богатый помещик Коптский, сосед по имению. – Красота бессмертна!
– Вы – льстец! – ответила она, наклоняя голову.
Бойкая молодая дама, сидевшая на мягкой козетке, при этом движении княгини всплеснула руками и воскликнула:
– Боже мой! Какой чудный камень!
Все взглянули на грудь хозяйки замка. На белой матовой коже с просвечивающими, как у девушки, синими жилками, на цепи из крупных разноцветных алмазов, висел изумительной величины рубин, красный, как кровь.
Все обступили княгиню, а она, сняв цепь, передала ее гостям.
Драгоценность ходила по рукам, а когда она вернулась, княгиня сказала:
– Этот рубин принадлежал моему предку, другу и советнику герцога Филиппа-Равенство. Он, по приговору Трибунала якобинцев, погиб на эшафоте. Святая гильотина обагрилась кровью моего прадеда и смешалась с кровью санкюлотов. Какая честь для французских выскочек, людей неизвестного происхождения и случайного родства.
Княгиня умолкла, но огни, внезапно загоревшиеся в ее глазах, долго не гасли.
– А скажите, – продолжал Коптский, – в вашем роду сохранились подробности казни вашего прадеда, его последних минут?
Княгиня крепко сжала губы и холодным, почти резким голосом сказала:
– Да! Палачом, работавшим в этот день, был Круо, прозванный «Быком»…
С этими словами княгиня пошла навстречу маленькой, изящной девушке, несшей в корзиночке конвертики, перевязанные желтыми лентами.
– Кто эта особа? – спросила полная, пожилая дама, вскидывая на девушку золотой лорнет.
– Новая компаньонка княгини, – ответил, с видом своего человека, Коптский. – Она недавно прибыла из Парижа вместе с нашей очаровательной хозяйкой.
– Господа! – сказала в это время княгиня, хлопнув в ладоши. – Mademoiselle Blanche раздаст всем конверты с номерами. По ним вы найдете на елке маленькие подарки себе на память.
Началась суматоха. Около елки толпились гости, разыскивая свои подарки, смеялись, острили и шутили. В общем веселье не принимали участия только княгиня и дворецкий.
Княгиня сосредоточенно, с каким-то упорством, смотрела на большой портрет мужчины в роскошном костюме времен последнего Капета.
Дворецкий же стоял в почтительной позе, но глазами он следил за стройной фигурой компаньонки…
Уже давно опустел зал дворца. Погасили огни, и только кое-где, освещенная одинокой угловой лампой, блестела позолота рам и разбрызгивали разноцветные огни хрустальные слезы люстры.
В синем будуаре княгини горят лампы, и за столом сидят двое людей. Это – княгиня и дворецкий. Почтительный француз преобразился. Он сидит, с достоинством и спокойствием смотря в глаза княгини, и говорит с ней, как равный ей.
Княгиня повернула ключ в стоящей перед ней шкатулке и, переглянувшись с дворецким, шепнула:
– Пора…
– Да! – бросил он коротко, и в его глазах появился стальной блеск.
Княгиня нажала кнопку изящного звонка. Через несколько минут дверь открылась, и на пороге показалась компаньонка.
Увидев дворецкого, она вскрикнула от изумления.
– Войдите! – сказала княгиня, – и заприте за собой дверь на ключ.
Девушка исполнила приказание.
– Сядьте! – приказала княгиня и, злобно улыбнувшись, продолжала:
– Вам, вероятно, неизвестно, какая связь существует между нами троими? Страшная связь, mademoiselle, связь, которая уже в четвертом поколении служит проклятием вашей семьи!
– Моей семьи? – прошептала девушка, бледнея и дрожа.
– Да! семьи Круо, потомков палача, прозванного «Быком»! – рассмеялась княгиня, и пальцы ее начали сгибаться, как когти хищной птицы.
Девушка молчала, в ужасе глядя в прекрасное, ставшее зловещим, лицо княгини.
– Круо-«Бык» казнил на площади Бастилии моего прадеда, и кровь его тысячелетнего рода смешал с кровью подонков Вандеи. Сын Круо, Гаспар, пропал без вести, и только впоследствии его труп найден был в одном из подземелий города. Потом Альфред Круо, а затем Себастиан…
– Ему мой отец всадил нож в спину на улице Прони, мстя за смерть на гильотине своего деда… – сказал, вскидывая на девушку злые глаза, дворецкий.
– Теперь пришел твой черед! – сказала княгиня. – Мы не хотим убивать тебя… Мы предоставим твою участь решению судьбы…
И она еще раз повернула ключ в шкатулке.
Девушка бросилась к двери, но ее грубо схватил за плечи дворецкий и швырнул на землю.
– Tenez![1] – крикнул он повелительным голосом княгине.
Она бросила шкатулку на пол, рядом с упавшей девушкой, а сама быстро вскочила на диван.
Из шкатулки едва заметной тенью выскользнула маленькая змейка. Узкое коричневое тело ее, с красной полоской вдоль хребта, замерло на одно мгновение, а затем темной лентой быстро поползло по белому платью обезумевшей от страха девушки и вновь остановилось, коснувшись теплой шеи. Маленькая плоская головка с быстрыми зелеными глазками и жадным языком прильнула к коже и искала то место, где бился пульс.
Глаза лежащей девушки расширились, как у безумной, и в ужасную маску превратилось красивое лицо. Она не кричала и не шевелилась.
Змейка одним броском соскользнула с плеча девушки и, быстро извиваясь, поползла по ковру. Дворецкий схватил щипцы и, поймав змею, запер ее в шкатулку.
– Это – сурит! – прошептала княгиня, наклоняясь над девушкой. – Самая ядовитая из змей. Ее укус – смерть! Всякую ночь ты будешь заглядывать в глаза смерти, пока сурит не избавит тебя от мучений ужаса. А теперь в подвал ее, – крикнула княгиня.
Дворецкий, больно выворачивая руки ослабевшей девушке, поставил ее на ноги и поволок куда-то, изрыгая проклятия, какие слышит Париж тогда, когда перед тюрьмой Рокетт в утреннем тумане маячит силуэт «красной вдовы»… гильотины.
…А наутро от крыльца дворца тронулась карета, запряженная четверкой рысаков.
Княгиня отправлялась к торжественной рождественской обедне и никто, смотря на ее прекрасное и гордое лицо и величественную фигуру, коленопреклоненную в молитвенном экстазе, не знал, что палач, жестокий и беспощадный мститель, молится вместе с народом.
Примечания
- ↑ Tenez! – здесь: «Держите ее!» (фр.).