Александр Федоров
правитьСоперники
правитьI
правитьПароход снова сел на мель. Это была третья мель в продолжение четырех суток нашего путешествия. На первых двух мелях мы провели средним числом часов по десяти и на этот раз засели не менее основательно. Впереди предвиделся еще один перекат, и от одного этого представления у меня волосы становились дыбом. Я проклинал себя на разные лады за то, что не поехал по железной дороге. А все погода, чтоб ей пусто было! Дни стояли золотисто-румяные. Небо ясное и прозрачное, а по ночам все усеянное тепло мигающими звездами. Воздух чист и свеж.
Погода соблазнила меня. Я решился лучше пожертвовать одним-двумя днями, но зато провести это время не в душном вагоне железнодорожного поезда, а наслаждаясь последнею прелестью умирающего лета, дивным речным воздухом, приятным созерцанием красивых лесистых берегов… И вдруг, оказывается, вместо предполагаемых трех дней еду уже четыре и, вероятно, столько же предвидится впереди.
Двое моих спутников (в каюте первого класса нас было всего трое), полковник Аркебузов и статский советник Зефиров, попавшиеся на ту же самую удочку, как и я, негодовали на капитана, на пароход, на реку, на все, что имело то или другое касательство к нашему несчастью, но это нисколько не подвигало парохода вперед. Полковник ругался громко и бурно, стуча кулаком по столу; советник брюзжал.
— Нечего сказать, приятно проехался! — выпаливал полковник среди молчания.
— Да-с, прогулочка занимательная-с… — сеял, как осенний дождик, язвительные жалобы советник.
— О, миллион двести тысяч чертей! — еще более раздражался полковник. — В конце-концов здесь можно издохнуть от скуки!
С этим предположением нельзя было не согласиться. Действительно, мы до того надоели друг другу в продолжение минувших четырех суток, что нам тошно было друг на друга глядеть. Испробованы были все противоядия от скуки, но, наконец, и они потеряли свою силу. Даже карты были заброшены. Что же касается до анекдотов, то и они в конце концов были пересказаны все до одного, а их хватило бы тома на три убористой печати.
Последнее трио с разными вариациями повторялось нами все чаще и чаще, но, наконец, и оно надоело. Мы говорили о скуке как больные о своей болезни.
— Хоть бы одна дама в продолжение всей дороги! — вопил полковник, закручивая по привычке перед зеркалом свои богатейшие рыжие усы.
— Хе-хе-хе… — приятно захихикал советник и, щелкнув меня по животу, прибавил, лукаво прищуривая свои крошечные глазки: — Как вы думаете на этот счет? А?
Я должен был согласиться, что действительно, если бы была дама, положение наше казалось бы значительно сноснее. Положим, во втором классе ехали две дамы, но они были, по выражению полковника, такие «моримонды», что при взгляде на них человеку самый воздух казался кислым. Да и эти дамы к тому же были с мужьями.
Приятно помечтав о даме, полковник возвратился к действительности.
— Однако, черт возьми, мы все еще стоим!
— Стоим! — с отчаянием подтвердили мы.
Наверху раздавались шум, крики и беготня.
— Пойти взглянуть, как там и что… — пробурчал полковник.
Мы также решили отправиться с ним и вышли на палубу.
Ночь была темная, безлунная. Небо затянулось облаками, сквозь которые кое-где проблескивали, словно чьи-то любопытные глаза, сверкающие звездочки. Река чернела со всех сторон, как бездонная пропасть, и в ней наподобие погребальных факелов отражались фонари парохода, а невдалеке — огни маяка и каких-то барж.
— Третий класс на баркас! — командовал капитан.
В третьем классе поднялся ропот, но начальство не обратило на него ни малейшего внимания. Было не до того.
— Подводи баркас! Причаль! Руль — лево! Руль ле-е-во! Возьми зенки-то в руки, мохноглазый! Что у тебя мерлушками, что ли, они завешаны?
С баркаса в ответ тоже слышались голоса. Всех чаще — голос «мохноглазаго». Это был вятский мужичонка, в мохнатой шапке, надвинутой на глаза, в огромных валенках, с лицом, сплошь заросшим бородой, как у обезьяны. Голос у него был тонкий, речь тягучая, с тем особенно характерным колоритом, по которому сразу отличишь вятича от жителя других губерний.
Третий класс переправился на баркас, и опять началась знакомая нам канитель. Мы, однако, не стали дожидаться ее конца и, не сказав друг другу ни слова, единодушно завалились с отчаяния спать.
II
правитьHaутро, едва я успел протереть глаза, как полковник, вставший по военной привычке очень рано, с возбужденным лицом влетел в каюту и чуть ни бросился обнимать нас от восторга.
Мы насилу успели добиться от него в чем дело.
Потирая в радостном возбуждении руки, полковник, во-первых, объявил нам, что погода прояснилась. Во-вторых, пароход сошел с мели. Мало того, на какой-то из попутных пристаней на пароход села дама и притом, по уверению полковника, дьявольски хорошенькая.
Сам Колумб во время оно не так обрадовался земле, как мы этой даме. Советник — так тот, несмотря на свою солидную лысину, оставлявшую сзади его головы только незначительный бордюр волос, даже подпрыгнул на койке от радости.
— Где же она? Где? — приставал к полковнику советник, торопливо натягивая на свои вялые, тонкие, как спаржа, ноги серые панталоны.
Полковник в эту минуту вертелся перед зеркалом, щелкая шпорами и крутя усы, и с вытаращенными круглыми глазами напевал какой-то ликующий марш, как будто сам себя ободрял идти на завоевание крепости.
— Там… в рубке… — проговорил, наконец, он, все еще не отходя от зеркала.
— И одна? — продолжал выспрашивать советник, дрожащими от волнения руками застегивая пряжки.
Последний вопрос советника представлял поистине крупную важность, и в ожидании ответа мы с Зефировым затаили дыхание.
— Н-нет, не одна! — ответил полковник, оборачиваясь к нам.
Наши физиономии, очевидно, вытянулись.
Довольный произведенным эффектом, он захохотал.
— Ну да, разумеется, не одна! — произнес, наконец, полковник. — Где же вы видели, чтобы порядочная женщина путешествовала одна? Разумеется, с горничной.
И полковник снова залился хохотом.
Мы ожили.
— Есть еще там с нею какой-то… не то студент, не то гимназист. Так, мальчишка… — пренебрежительно добавил полковник, посмеявшись вдоволь.
Мы не обратили никакого внимания на это добавление и стали одеваться.
— А горничная-то хорошенькая? — спросил между прочим советник.
— Рожа, да еще с флюсом.
— Вы познакомились с нею? — в свою очередь задал я вопрос полковнику.
— С горничной?..
— Нет, с нею… с дамой…
— Гм… Покуда еще нет… Но это пустяки для меня! Раз, два, три — и готово! «Сударыня!..» Ну, и все такое прочее…
Уверенный в своей неотразимости, полковник снова щелкнул шпорами, взглянул опять вытаращенными, круглыми глазами в зеркало и еще неистовее закрутил усы.
На этот раз туалет наш затянулся несколько долее обыкновенного и отличался большею тщательностью. Наконец, мы с бьющимися сердцами поднялись из общей каюты наверх и застали там даму в обществе какого-то юноши.
Полковник картинно, но довольно бесполезно стоял в стороне, у пианино.
Солнце весело заливало своим ликующим светом уютную чистенькую рубку, которая уже успела надоесть нам, но с появлением новой пассажирки приобрела особенную привлекательность и казалась теперь как-то интереснее и обновленнее. Лучи солнца, кокетничая, засматривали в зеркало и непочтительно играли на блестящих пуговицах и эполетах мундира видного полковника, колесом вытягивавшего свою богатырскую грудь.
Мы переглянулись с советником и сразу поняли, что полковник еще не успел познакомиться с дамой.
Признаться сказать, она даже превзошла мои ожидания. Я никак не мог представить себе, что из какого-то медвежьего угла на реке Белой могла явиться такая очаровательная женщина.
Она была брюнетка, несколько цыганского типа, с матовым цветом лица, с черными притягивающими глазами, белки которых отливали синевою и сверкали из-за длинных, слегка даже загибавшихся кверху ресниц, с полными розовыми губками, открывавшими во время улыбки неровные, но белые и крепкие зубы, с густыми, слегка вьющимися волосами… Ее, пожалуй, можно было бы даже назвать красавицей, если бы не фигура. Фигура эта могла бы служить для какой-нибудь более заурядной головки, но для этой она была маловата, плечи приподняты, и оттого шея казалась небольшой. Для этой дивной головки нужен был бюст Венеры.
Одета она была в простое, но очень хорошо сидевшее на ней дорожное платье темно-зеленого цвета, отделанное черными лентами, которое удивительно шло к ней.
Что же касается студента или гимназиста, как аттестовал нам ее спутника Аркебузов, это был действительно совсем молодой человек, лет двадцати трех, с выразительным, почти юношеским, загорелым и даже несколько опаленным солнцем лицом, с глазами смелыми и умными.
Впрочем, мне он сразу как-то не понравился, несмотря на все мое пренебрежение к нему, внушенное полковником.
Они весело и громко болтали о разных пустяках, нисколько не смущаясь присутствием посторонних, и казались если не родственниками, то уж во всяком случае очень хорошими знакомыми.
Не знаю, заметил ли полковник наши насмешливые взгляды в его сторону, или ему самому стало невтерпеж больше красоваться молча у рояля, только он сделал решительное движение вперед и, протягивая руку к сонетке, щелкнул шпорами и произнес с отменной вежливостью, но с плохим французским прононсом:
— Mille pardon, сударыня…
Собственно говоря, в этом извинении не было ровно никакой нужды, так как дама сидела с противоположной стороны стола, а ее спутник сбоку, и полковник никоим образом не мог помешать ей; тем не менее, она кокетливо стрельнула глазками в полковника и ответила с улыбкой, которая появлялась на ее лице каждый раз, как она открывала рот:
— Пожалуйста.
Вошел лакей.
— Кофе! — приказал полковник.
— И мне! И мне! — подхватили мы.
— И коньяку! — добавил полковник, когда лакей повернулся к дверям.
— И мне! И мне! — снова подхватили мы, усаживаясь за стол в почтительном от дамы расстоянии, с противоположной стороны, между тем как полковник смело расположился vis-Ю-vis.
Наступило неловкое молчание. Лакей принес требуемое; полковник сразу бухнул чуть не полстакана коньяку в кофе и начал яростно стучать в стакане ложечкой. Мы последовали его примеру относительно коньяку, но я тут же и покаялся. Нечего сказать, хорошее мнение должна была составить дама о людях, которые с утра принимаются за коньяк!
Ложечки позвякивали о стекло. В рубке распространился приятный аромат fine champagne.
Положение наше становилось несколько комическим. На пароходах, на железных дорогах, на дачах знакомство вообще завязывается очень быстро, и в таких случаях желающий завязать разговор с незнакомой особой редко получает отпор, так как все отлично понимают, что дорожное или дачное знакомство ни к чему не обязывает. Однако, никто из нас не дерзал заговорить первый, и мы с советником уже начали подталкивать ногами под столом полковника.
Он многозначительно посмотрел на нас, повел плечами и вдруг, ни с того, ни с сего, поднялся очень решительно со стула и, обращаясь к спутнице нашей, заботливо проговорил:
— На вас, может быть, дует, сударыня? Не прикажете ли закрыть окно?
По правде сказать, и подобного приступа не нужно было, так как день был удивительно теплый. Кроме того, в случае надобности, это мог сделать ее молодой спутник, но мы были благодарны полковнику и за такое вступление, так как эта незначительная, неуместная фраза и послужила завязкой нашего знакомства.
На предложение любезного полковника дама опять стрельнула в него глазками и ответила:
— Благодарю вас. Погода такая дивная! Я бы даже ничего не имела против того, чтобы открыть еще одно окно.
Все мы разом повскакали со стульев, и скоро каждый открыл по окну, что вместе с открытым составляло пять окон.
— Ну, это уж слишком много, — улыбаясь, заметила дама.
Окна снова все закрылись.
Барынька громко засмеялась. Мы все рассмеялись тоже, исключая ее спутника, которому эта угодливость, по-видимому, была не особенно по душе. Вообще, даже для ее родственника, он казался чересчур уж любезным и внимательным.
Это маленькое qui-pro-quo, однако, окончательно разрушило всю неловкость вступления, и через какие-нибудь полчаса мы уже весело болтали все вместе, рассказывая ей свои дорожные приключения и неудачи.
III
правитьВремя быстро пролетело до обеда. Пассажирка отрекомендовалась нам вдовой, отправлявшейся в К, а своего спутника представила кузеном. Звали ее Варвара Павловна; его — Виктором Петровичем. Она была очень весела, говорлива и большая кокетка. Ее большие глаза щедро обливали нас своим нежным сиянием.
Обедать мы условились вместе.
Перед обедом она пошла в свою каюту переодеться; за ней вышел и ее спутник. Он, как оказалось, ехал во втором классе.
Лишь только за ними закрылась дверь, полковник вскочил со стула, прищелкнул языком и, поцеловав кончики пальцев, выразительно облизнулся.
— Вот это штучка!
— Очаровательна! — подхватил советник, с упоением закрывая глаза.
— Обворожительна! — согласился и я.
Ехать нам, по нашему расчету, приходилось еще сутки, не принимая во внимание мелей, но теперь мы ничего не имели против того, чтобы путь удлинился и чтобы река задержала нас перекатами…
Мы наперебой сообщили друг другу наши впечатления, но время тратить даром не приходилось, и мы стали сообща вырабатывать меню обеда, для чего на конференцию был приглашен даже пароходный повар.
Варвара Павловна вышла к обеду еще свежее и прекраснее, чем утром. На ней было суконное вяло-зеленого цвета платье, отделанное соболем, талия перетянута черным бархатным кушаком с изящной перламутровой застежкой. На плечи была накинута темно-зеленая бархатная накидка.
Грешный человек, сознаюсь, я втайне подумал: «Уж не для меня ли она так разнарядилась?» — и уверен, особенно за полковника, — самонадеянность которого после описанного подвига его возросла еще более и начинала меня не на шутку раздражать, — что он и статский советник Зефиров подумали то же самое.
Обедом оказались все довольны, и действительно, это был не обед, а, как выражался полковник, поэма, вино оживило всех еще более. Варвара Павловна окончательно очаровала нас, и когда мы уже под вечер спустились к себе вниз, у всех на уме были самого пикантного свойства мысли. Но излияния почему-то не срывались больше с языка. Разговор не клеился. Чувствовалась какая-то натянутость.
Это отчасти, правда, можно было объяснить тем, что при расчете за обед, влетевший в солидную сумму, каждый из нас хотел иметь честь заплатить за все самостоятельно, чтобы щегольнуть перед дамой. Особенно на этом настаивал ее спутник. Но после долгих споров, чтобы никому не было обидно, решили заплатить за обед сообща, поровну, разумеется, за исключением дамы.
«Черт возьми!.. А приятно такую барыньку иметь своей женой!» — вдруг запала мне в голову мысль, и в тот же миг другой голос шепнул мне ободряюще: «А почему бы и не так… Ведь она вдова лет двадцати пяти! Я тоже немного старше».
Рассчитывая так, что жена должна быть моложе своего мужа на десять лет, выходило, что я, имея тридцать восемь лет отроду, был старше ее всего на три года.
«Кроме того, — я посмотрелся при этом в зеркало, — кроме того, я недурен собой, и, мне кажется, она раза два на меня бросила такие взгляды, что, по-видимому, я мог бы надеяться…»
И мечты мои понеслись в карьер. Я уже видел себя с нею за утренним чайным столом, в шлафроке и в туфлях, а ее, пленительную, свежую, как июньское утро, в белом пеньюаре…
«В самом деле… Довольно шататься по свету холостяком… Пора и к тихой пристани, уж и то волосы начинают редеть и седеть. Ничего, что это так неожиданно… дорожное знакомство… и все такое… Говорят, что неожиданные браки бывают самыми удачными. Брак — лотерея. Судьба — индейка. Положение мое обеспеченное. Чего же еще надо?..»
Этими и подобными мудрыми изречениями я подкреплял свои мысли. Пока я был всецело занят ими, полковник большими шагами ходил взад и вперед по каюте с самым глубокомысленным видом, а статский советник лежал на спине, мечтательно устремив взор в потолок.
Мне пришло в голову весьма странное подозрение, и не успел еще я оформить его, как полковник неестественно кашлянул и, искоса посмотрев на советника, пробурчал мне, ероша свою коротко остриженную, колкую как проволока щетину и глядя куда-то в сторону:
— Послушайте, Иван Иваныч… Позвольте вас побеспокоить на пару слов.
«Ну, — подумал я, — с таким видом или занимают деньги, или говорят о щекотливых предметах».
Однако мне ничего не оставалось, как выразить согласие на это предложение, и мы вышли на палубу.
Раза два мы молча обошли пароход. Полковник смущенно крутил усы, затрудняясь, как приступить к объяснению со мной, и, наконец, заговорил:
— Видите ли… Вы, очевидно, человек порядочный… и того… как вам сказать… Ну, проницательный, что ли… Вы понимаете… В жизни человека… одним словом… бывают, как это говорится, моменты… А, да к черту все эти… «моменты» да «жизнь», — вдруг решительно оборвал он сам себя. — Терпеть не могу этих турдефорсов и фиглеймиглей! Попросту сказать, я хочу жениться!
— Ну, что ж, с Богом, — заметил я, а сердце мое екнуло.
— Не в том дело… А как вы думаете… Могу я надеяться, что она… Ну, словом, вы знаете, про кого я говорю… Могу я надеяться, что она… Ну, как бы вам сказать… Ну, словом, что она… согласится? Мне, знаете, показалось, что она раза два взглянула на меня так, что… Одним словом, вы меня понимаете…
«И ему это показалось!» — подумал я в негодовании, однако, уклончиво сказал:
— Что ж, попробуйте…
— Да, да, именно попробую! — обрадовался полковник Бог весть чему. — В самом деле… Довольно шататься по свету холостяком… Вам это, как молодому человеку, непонятно… А ведь мне, между нами говоря, сорок пять лет… (ему на худой конец было пятьдесят). Пора и к тихой пристани. Уж и то волосы начинают редеть и седеть. Ничего, что это так неожиданно… дорожное знакомство… и все такое… Говорят, такие неожиданные браки бывают часто самыми удачными. Брак — лотерея. Судьба — индейка. Положение мое обеспеченное. Чего же еще надо?
— Так, так, так… — поспешил ответить я вслух на это совпадение, пораженный им до глубины души.
— Благодарю вас! Благодарю! — горячо проговорил полковник и так сильно сжал мою руку от полноты сердца, что я присел. — Благодарю вас… Я знал, что встречу в вас поддержку моим… как бы это сказать… ну, словом, моим чувствам.
«Типун тебе на язык! — чуть не сорвалось у меня с губ. — Я скорее готов язык себе откусить, чем одобрять тебя на это предприятие».
После этого разговора заманчивая мечта еще сильнее овладела мною, а полковник ожил, повеселел и начал снова насвистывать бравурный опереточный марш, а затем вслух мечтать, как я за несколько минут перед тем, об утреннем чае вдвоем с этой бабеночкой… пышечкой… цыпочкой… в белом пеньюарчике… и проч… и проч…
Это уж было слишком! Каждое его ласкательное слово к ней оскорбляло меня так, как будто она уже была моею женою.
«Ну нет, это шалишь! — коварно подумал я. — Я тебя постараюсь предупредить!»
Но не успел я войти в каюту, как советник, заметив, что я один, вскочил с дивана и, плотно притворив дверь, конфиденциально начал со мною беседу почти в той же самой форме, как полковник.
«И вы!» — чуть не воскликнул я, но вовремя спохватился.
— Знаете… мой чин… положение в обществе… два имения в У-ской губернии, все это позволяет надеяться… Наконец, я заметил, что она раза два взглянула на меня так, что я… Одним словом, вы меня понимаете… — ораторствовал советник.
«И на этого, оказывается, взглянула!» — с ужасом подумал я.
— Что же касается моих лет, то для женщины такие лета надежнее. По крайней мере, не изменю.
«Вот это совершенно верно. Только для нее-то в этом немного корысти», — злобно подумал я.
— Хотя, конечно, я еще не так стар… — бодрился советник. — Мне всего… сорок пять лет (И этому сорок пять!). Но пора уже к тихой пристани… Вам это, как молодому человеку, конечно, непонятно…
И пошел, и пошел… Как по писаному. Даже об утреннем чае и белом пеньюаре не забыл.
— Итак, вы думаете, что я могу надеяться? — задал он мне в конце концов вопрос.
— Попробуйте… — и ему сказал я то же, что полковнику.
— Благодарю вас… Благодарю… Вы меня ободрили… И если я достигну своей цели, — в чем почти не сомневаюсь теперь, — я не забуду, что отчасти обязан вам тем, что вы поддержали меня… Благодарю!
— Помилуйте, за что же? — совершенно искренно протестовал я, мысленно посылая его к черту, в преисподнюю и прочие отвлеченные, но не симпатичные места. Но, несмотря на мои протесты, советник не унимался и продолжал трясти меня за руку.
«Постойте же! Я покажу вам себя! — злорадствовал я, заранее рассчитывая на победу. — Воображаю ваши вытянутые физиономии, когда я опережу вас и приглашу поздравить нас с нею с шампанским, как жениха и невесту!»
— Entre nous… Скажите, пожалуйста… О чем вас пригласил переговорить наверх этот… репей?.. — задал мне в заключение вопрос советник, с любопытством вытягивая ко мне худую, гладко выбритую физиономию с длинным, сухим носом и маленькими глазками… — Не имеет ли и он намерения?.. Vous comprenez…
Я по долгу совести хотел уже ответить отрицательно, но неожиданно озарившее меня желание стравить их вместе и полюбоваться этим со стороны, воспользовавшись моментами ссоры для своих целей, взяло верх, и я вероломно выдал вверенную мне полковником тайну.
— Только об этом ему ни слова… Ни намека…
— О, будьте покойны!.. — ответил советник, снова пожимая мне руку своими пятью костяшками.
Не успел еще он отнять руки, как в каюту вошел полковник Аркебузов и подозрительно взглянул на советника. Советник не выдержал и, надувшись, вышел из каюты с гордо поднятой головой.
— О чем это вы с ним беседовали? — в свою очередь обратился ко мне полковник. — Уж не имеет ли намерений этот… дупель?.. Вы понимаете…
Я нагнулся к нему и, боясь быть услышанным советником, также вероломно шепнул:
— Вы не ошиблись.
Полковник опешил, затем хотел презрительно засмеяться, но смех его вышел натянутым: так смеется на сцене плохой актер, играющий злодея.
— Однако, черт знает женщин. Ведь они капризны. Он к тому же богат… Пожалуй, чего доброго… — проворчал он.
— Пожалуй… — подзадорил я его, хотя при последнем замечании у меня самого кошки заскребли на сердце.
— Ну нет, дудки! Я этого не допущу! — решительно заявил полковник. — Теперь я высплюсь, а там уже знаю, что буду делать.
Он быстро разделся и тотчас же богатырски захрапел.
Я тоже прилег отдохнуть, чтобы хорошенько ориентироваться в предстоящем сражении.
Говорят, все преступники замечательно крепко спят перед смертью, а солдаты и офицеры — перед кровопролитным боем. Только этим и можно объяснить, что я через минуту тоже заснул, а когда проснулся, полковник все еще храпел громко, как труба.
Ему вторил с присвистом советник, и огонь лампы мягко освещал их живописные позы.
«Однако я заспался», — спохватился я. Взглянул на часы. 9 часов вечера. Тогда я быстро умылся и стал приводить в порядок свой туалет, намереваясь воспользоваться сном противников и обделать свое дело.
IV
правитьВ рубке было пусто. Я не решился постучаться в каюту Варвары Павловны и вышел на палубу, чтобы освежиться и окончательно решить план приступа.
Ночь была темная и звездная. Мимо, красиво блестя своими разноцветными огнями, прошел пароход и обменялся с нашим приветственными свистками. Звездочка сорвалась с неба и огненной змейкой прорезала мрак и исчезла. Мне это почему-то показалось счастливым предзнаменованием, и я с бьющимся, но легким сердцем пошел на палубу, потом прошел в рубку, открыл ее и стал дожидаться Варвары Павловны, так как вечером мы собирались вместе пить чай.
Прошло не более пяти минут. По палубе прошли две фигуры: мужская и женская.
— Войдем в рубку, там нет никого, — предложила она.
Я сразу узнал голос и насторожился.
— Нет, лучше здесь. Нас, по крайней мере, никто не увидит. А то явятся опять эти уроды…
«Конечно, это не о нас», — подумал я, однако не без тревоги.
— Почему они тебе так не нравятся? — кокетливо задала она своему собеседнику вопрос, усаживаясь с ним рядом, прямо под моим окном.
— Не нравятся, да и все! — недовольно ответил он.
— Ревнуешь?
— Нисколько.
— Ах ты, глупенький ты мой ребенок! Разве я не вижу, что ты меня ревнуешь!
— И не думаю.
— Нет, ревнуешь, признайся, что ревнуешь, — приставала она, стараясь повернуть к себе его лицо обеими руками.
— Ну, ревную! Ревную! Ревную! — как-то по-детски горячо и капризно заговорил он. — Ревную, потому что люблю тебя как безумный, а ты на моих глазах кокетничаешь с ними.
В голосе его задрожали слезы.
— Милый мой! Славный мой мальчик! — страстным шепотом заговорила она, растроганная его порывом, прижимаясь к нему. — И ты смеешь меня ревновать к этим трем олухам?..
Меня передернуло: это было достойное наказание за мое, хотя и невольное до некоторой степени, подслушивание.
— И ты смеешь меня ревновать, — продолжала она, — когда я для тебя бросила мужа, пренебрегла положением в обществе и еду Бог знает куда и на что? Милый! Как я люблю тебя!
Я уже не слушал, что будет дальше, и, ошеломленный, тихо ступая по ковру, чтобы не выдать себя, спустился в каюту.
Полковник Аркебузов и советник Зефиров быстро довершали свой туалет, отвернувшись друг от друга. Оба, очевидно, торопились.
«Не мне одному попадать в такое дурацкое положение…» — злорадно подумал я и, не давая обоим им времени одуматься, ни слова не говоря, взял их одного за правую, другого за левую руку и повел наверх, тихо-тихо ступая по ступенькам и заставляя так же тихо идти их.
Я привел их туда, где за минуту перед тем выслушал сам не особенно лестные вещи. Влюбленные не заметили нас и ворковали как голубки, прерывая свое воркование поцелуями, более продолжительными, чем разговоры. Но вот они поднялись, встали и рука с рукой отправились в ее каюту.
— Гм… Ловко… — прошипел советник, ехидно поглядывая на полковника.
— Вот тебе конституция!.. — брякнул полковник и растерянно развел руками.
Источник текста: Рассказы : Кн. 1-2 / А. М. Федоров. — Санкт-Петербур : О. Н. Попова, 1903.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.