Русская эстетика и критика 40—50-х годов XIX века / Подгот. текста, сост., вступ. статья и примеч. В. К. Кантора и А. Л. Осповата. — М.: Искусство, 1982. — (История эстетики в памятниках и документах).
Байрон
Москвитянин № 6, 1850
В 7-м нумере «Москвитянина» читатели прочли предуведомление к этой фантазии. Из этого предуведомления они узнали о причине появления этой статьи, узнали коротко ее автора и горячо полюбили его4. Теперь, когда уже читатели расположены в пользу автора, он предлагает им свою фантазию и советует ее внимательно прочесть.
Неизвестный.
Прохожий.
Большой любитель и знаток истории и литературы западных народов[1].
Другой большой любитель и знаток истории и литературы западных народов.
Страстный любитель славянских древностей.
Филолог.
Немец.
Француз.
Испанец и Португалец.
Человек вообще.
Бледный и очень молодой человек.
Хор.
Иногородний подписчик с своими письмами5.
Все сии действующие лица, по слабости, свойственной всем людям, могут судить несправедливо. Непогрешителен в этом отношении только хор.
Действие происходит за тридевять земель, в тридесятом царстве, не в нашем государстве.
Театр представляет что-то очень странное — залу не залу, манеж не манеж, может быть, какой-нибудь «Олимпийский цирк», но некоторые из зрителей полагают, что это гладиаторский цирк; а иные, пожалуй, подумают, что это — место для рыцарских турниров. К сожалению, зрители только видят внутренность здания: ибо не в средствах декоратора показать в одно и то же время и внутреннюю и наружную часть здания. Но если б зрители увидали фасад предлагаемого здания, им бы было очень приятно. Они бы увидали величественное и мрачное строение с надписью золотыми словами по голубому полю: «…сская литература, вход со двора». Но как бы то ни было, театр все-таки представляет «Олимпийский цирк». Пол усыпан песком; вечер; освещение слабое; вид плачевный. Зала наполнена густою и разнохарактерною толпою людей, которые составляют, впрочем, следующие-группы. Группа первая. Она уже очень малочисленна. Главные отличительные ее черты — очки, солидное выражение лиц, солидная и благородная одежда, псевдоклассическая дикция, псевдоклассические жесты и псевдоклассическая поступь. Подле этой группы стоит другая, вторая группа. Здесь выражение лиц энергично, костюмы оригинальны, но обдуманны, жесты резки и угловаты; дикция романтическая, образ мыслей оригинальный, но благородный. Рядом с этой группой стоит третья группа. Эта группа состоит из веселых людей, которые без умолку хохочут. Они смеются, без разбору, над всеми проходящими, а сами очень искусно пляшут на слабо натянутом канате и забавляют зрителей. Они отроду не сказали ни одного серьезного слова — все смеются да смеются да указывают на всех проходящих пальцами. Впрочем, они этим никому не мешают, да и им никто не мешает; пусть их тешатся на здоровье! Рядом с этой группой красуется четвертая группа. На лицах удаль; манеры изящны, небрежны — «бонтонны» и напоминают собой манеры русских актеров, исполняющих роли jeunes premiers[2]; брюки пестры; жилеты ярки; сюртуки коротки; волосы завиты; духи разительны, фразы испещрены французскими, испанскими и португальскими словами; в очи вставлены лорнетки; в сердце вложено самодовольствие и сознание собственного достоинства. Затем, следует пятая группа. На лицах безмятежное спокойствие и кротость; и фраки, и жилеты, и сюртуки — все черное, белы только манишки. Говорят здесь мало, зато серьезно; разговор людей, принадлежащих к этой группе, нельзя назвать разговором — это какой-то ученый диспут: говорят книжным слогом и с расстановкой; зато периоды правильны и круглы, дикция однообразна; жестов совсем нет. Усматриваются также люди, не принадлежащие ни к какой группе, коих очень мало, и промышленники, торгующие спичками, ваксою, щетками и проч. Есть также и древний хор, с таким же значением, как у Софокла и других древних трагиков.
Каждая из описанных групп производит шум; только пятая группа молчит глубокомысленно… Вдруг четвертая группа подымает такой неестественный гам, что зрители необходимо должны подумать, что случился пожар. Раздаются крики: «идет, идет!»
Человек, не принадлежащий ни к какой группе. Кто идет?
Голоса из четвертой группы. Идет большой любитель и знаток истории западных народов и их литературы.
Те же и большой любитель и знаток истории и литературы западных народов. (Четвертая группа при виде его встает с места и падает пред ним ниц; он делает ей знак, что не требует этого, и что она может встать, и потом сесть, но она отвечает ему: «помилуйте, я все сидела». Он повторяет свой знак, и она встает и потом садится.)
Большой любитель и знаток истории западных народов и их литературы (вбежавши и запыхавшись, в продолжение получасу силится начать говорить, но усталость, одышка и (главное!) внутреннее волнение мешают ему. Благоговейная тишина). Милостивые государи, я пришел вам сообщить колоссальную новость…
Все (с беспокойством). Что, что такое?..
Большой любитель и знаток литературы западных народов. Родовой быт убит6! (Смятение.)
Голос из толпы. Не может быть!
Большой любит. и знаток литературы запад. народов. Положитесь на меня! Родовой быт убит, говорю я вам.
Несколько голосов. Кто ж это его уходил…
Большой любит. и знаток литературы запад. народов. Автор новой превосходной комедии.
Несколько голосов. Как же это он ухитрился убить его?
Большой знаток литературы запад. народов. Он его казнил своей комедией. Итак, господа, поздравляю вас!
Хор. Позвольте спросить, с чем вы их поздравляете?
Большой любит. и знаток литер. запад. народов. Как с чем? Да разве вы не помните все, что мы говорили о родовом быте в нашем отечестве? Мы постоянно говорили, что все зло, которое было в России до Петра Великого, происходило от родового быта. Да, все несчастия, которые постигали древнюю Россию, как-то: пожары, голоды, неурожаи, повальные болезни, разливы рек — все это происходило от родового быта. Многие еще до сих пор сомневались во вреде и неблагонамеренности родового быта; но теперь новая превосходная комедия разгласит на всю Россию весть о вреде его. Прежде только мы об этом разглашали посредством ученых статей — теперь об этом прогремит художественное произведение. Ученая статья не может идее, ею развиваемой, дать такой известности, популярности, какую ей дает художественное произведение. Художественное произведение доступно для всякого, ученая статья доступна только для немногих избранных; художник гораздо нагляднее излагает истину, чем мыслитель. Итак, господа, родовому быту нанесен последний удар новой превосходной комедией.
Страстн. любитель славян. древнос. Да с чего ж это вы взяли, что новая комедия казнит родовой быт?
Больш. любит. и знат. литерат. запад. народов. С того, что лица, выведенные в комедии, живущие по началам родового быта, в ней жестоко, беспощадно, скажу более — ужасно осмеяны…
Страст. люб. славян. древнос. Извините! Совершенно напротив, лица, выведенные автором новой комедии, нарисованы им с необыкновенной любовью. Он в них старался показать (и это ему удалось), как размашиста, широка и глубока душа русского человека.
Большой знат. запад. литерат. Во-первых, позвольте вам заметить, что русская душа только широка, но не глубока. Это уж было доказано в «Петербургском сборнике»7…
Любит. слав. древностей. Нет, и глубока…
Больш. знат. запад. литерат. Нет, не глубока…
Любит. слав. древностей. Нет, глубока.
Больш. знат. запад. литерат. Ну, мы в этом с вами никогда не сойдемся, и потому оставим этот вопрос… Но позвольте вас спросить, в каких, например, лицах новой комедии автор имел дурное намерение показать, «как размашиста, широка и глубока душа русского человека»?
Страстный люб. слав. древностей. Например, в лице старика купца, этого русского pater familias[3].
Большой знат. запад. литерат. Ну, уж нечего сказать, славно он показал, как размашиста, широка и глубока душа русского человека. Как хотите, этого тезиса мне не доказывает личность старика купца; это отъявленный мошенник, колоссальный мерзавец.
Любит. слав. древностей. Что ж из того, что он плут и мерзавец? Он все-таки в сто тысяч раз лучше самого честного немца. Русский человек велик и прекрасен даже во всех своих пороках.
Большой знат. запад. литерат. Я этого что-то не понимаю!..
Любит. слав. древностей. Да как же вам и понять?! Разве вы знаете, разве вы понимаете русского человека?! Вы выросли, вы воспитаны только на одном западном. Когда вы только что начали жить сознательно, то есть осмыслять, подводить под теорию представлявшиеся вашему наблюдению факты, из какой сферы явились вам эти факты? Из сферы западной жизни, западной истории, западной литературы. Кто были вашими первыми истолкователями этих фактов, вашими первыми учителями? Западные писатели! И это было в вашу первую молодость, а впечатления первой молодости почти неизгладимы. Следствием такого воспитания было то, что вы так сжились с западным миром, так присмотрелись к его истории, что для вас стали непонятны ваша отечественная история и ваше отечество. Вы привыкли считать только то хорошим, что проявляется под такими же формами, под какими хорошее обыкновенно проявляется на Западе. Оттого многое, что у нас хорошо, вам кажется дурным только потому, что оно не носит на себе такой формы, под какой хорошее является у западных народов. По духу вы совершенный немец. Вы не только не понимаете русской жизни и русской истории, вы даже не понимаете русского языка.
Знаток запад. литературы (хохочет). Я не только понимаю русский язык, но я даже говорю по-русски, и говорю очень правильно и чрезвычайно цветисто.
Любит. слав. древностей. Конечно, синтаксический смысл вы найдете во всякой русской фразе, но до внутреннего ее смысла вам ни за что не добраться. Вы понимаете значение каждого русского слова, но вы не можете ему сочувствовать как истинно русский.
Знаток западной литературы. Положим, что так… Но мы отдалились от того, о чем начали говорить… Вы сказали, что личность старика купца вызывает симпатию…
Любит. слав. древностей. А вы сказали, что не можете понять этого; я вам старался объяснить причину, отчего вы этого не понимаете, и сказал, что причина эта заключается в незнании души русского человека, в непонимании его языка и истории, в несочувствии его языку и истории… Можете ли вы, например, понять всю красоту, меткость и глубину русских пословиц?
Знаток запад. литературы. По мне, нет ничего тривиальнее русских пословиц и поговорок. Какая узость взгляда, какая непристойность выражения! Положим, что русские пословицы «метки, зато они мелки».
Хор. Вы очень остроумны, милостивый государь!
Любит. слав. древностей. Ежели вы не можете понять красоты русских пословиц и поговорок, то как же вам могут нравиться действующие лица новой комедии, разговор которых так и кипит пословицами и поговорками? В этих пословицах и поговорках проявляется вся сила души русского человека; в них проглядывает все его миросозерцание, вся его самородная философия. Посмотрите-ка, сколько выражено этими простыми словами: «улита едет, да когда она будет»! Что?! Как вы находите это выражение?
А каково это: «владей, Фадей, нашей Маланьей»? (Молчание.) Какою милою простотою и грациозностью и вместе с тем силою дышат эти слова старухи купчихи; «живу-хлеб-жую»! Какая краткость, какая сжатость! Какая оригинальная рифма: живу и жую. А какова вам кажется эта сентенция свахи: «чего ж лучше, как не красотой цвести»?! Из этого мудрого изречения простой женщины мы видим сходство нашего миросозерцания с древнегреческим. Для греков красота была выше всего, полезнее всего; из выражения: «чего ж лучше, как не красотой цвести», — видно, что для нашего народа красота имеет ту же цену, какую она имела для эллинов. Это изречение так и дышит древней Элладой! Какой грустной иронией проникнуты следующие слова ключницы: «известно, мы не хозяевы — лыком шитая мелкота; а и в нас тоже душа, а не пар»! Какое сознание своего человеческого достоинства! А каково это изречение: «каково скончание? бывает и начало хуже конца!» Какая простота, какая пластичность! Ну-с, а какова эта сентенция старика отца: «мое детище: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю». Какое ясное понимание семейных прав! Вы не можете понять и оценить всех этих выражений, потому что не сочувствуете нашему гордому, но богатому и прекрасному языку. Есть у нас в языке слова и выражения, которые, отдельно взятые, не произведут на вас никакого впечатления; но каждый истинно русский не может их слышать без сладкого трепета и слез умиления. К таким словам принадлежит слово «ужотка», встречающееся в новой комедии.
Знаток литерат. запад. народов (с отчаянием). Да помилуйте, что же вы нашли в слове «ужотка»?! Какое в нем особенное значение?!
Любит. славян. древностей. «Есть речи — значенье темно иль ничтожно; но им без волненья внимать невозможно!»8
Любит. запад. литературы (после продолжительного молчания). Изо всех русских народных пословиц мне нравится только одна — «у всякого барона своя фантазия»: она резко отличается от всех других русских пословиц приличием тона, ясностью и отчетливостью выражения и простотою мысли…
Любитель славян. древностей. Помилуйте, да это не русская пословица — это переводная!..
Знаток (?) запад. литерат. Нет-с, извините, русская!
Хор (любителю запад. литературы). Не спорьте! эта пословица действительно не русская…
Знаток (??) запад. литерат. Нет! русская, русская, русская… А, да вот, кстати, тут у нас есть филолог. (Обращается к филологу.) Решите, пожалуйста, наш спор — скажите, русская или переводная эта пословица?
Филолог (краснея, конфузясь, запинаясь и вообще находясь в затруднительном положении). Извините… извините… меня… конечно… ваша ученость и ум признаны всеми за образцы, и в этом отношении выше вас никого нет… Но… но беспристрастие требует… Совесть моя велит мне сказать, не в укор вам, что эта пословица не русская. (Отирает пот, который сыплется с него градом; ему дурно; ему подают стакан воды.) Извините меня за мою откровенность!.. Будьте уверены, что мое беспредельное уважение к особе вашей…
Любит. запад. литературы. Ничего, ничего, я прощаю, я не сержусь. Что за беда не знать такой безделицы! Я ведь не занимаюсь специально филологией.
Четвертая группа (остается крайне недовольна филологом; в ней слышатся следующие о нем отзывы). Это труженик, это ученый, это бездарный человек. Он знает очень много фактов, а это есть признак бездарности… Истинно даровитый, талантливый человек не может знать много фактов — он не должен ничего знать!.. Прилежное изучение фактов и близкое знакомство с источниками сушит ум и убивает всякую живость и талант в человеке и цветистость в слоге. Истинный гений создает из немногого многое: он орлиным взором проникает очень немногие известные ему факты, и в пять минут делает из них такой удивительный вывод, какого не сумеет сделать иной ученый труженик из бесчисленного количества известных ему фактов в продолжение своей бесчисленной жизни. Да, предлагаемый филолог труженик! Он издает сухие, непонятные для нас вещи! Он не знает, как обращаться с публикой! Он хочет образовать ее вкус! Нет! Писатель должен рабски подчиняться вкусу публики: должен забавлять ее, делать ей сюрпризы (то есть смотришь, ученая статья с виду, а между тем в середине конфеты…). Его сочинения не нравятся дамам: он не умеет забавлять дам… То ли дело мы! Мы — дамские угодники! Ох, не люблю я ученых, знающих много фактов, я их боюсь, они у меня вот где сидят.
Любит. запад. литературы. Как бы то ни было, а русские пословицы так же нехороши, как и русская народная поэзия. Русские заунывные песни однообразны и бледны, поются все на один голос, а плясовые сальны… Самая сальная из них — комаринский.
Хор. Вас шокирует комаринский!? О, да вы bourgeois gentilhomrne[4]! Ну, будет!.. Довольно вы, господа, об этом поспорили, — теперь не угодно ли перейти к самой комедии?..
Любит. слав. древностей. Ну, так перейдемте к самой комедии. Автор комедии, как всем известно, есть не кто иной, как… (Здесь он произносит фамилию автора, причем подымается буря и гул в четвертой группе.)
Четвертая группа (с видом оскорбленным и бешеным). Что, что? Как! Как!.. Вы смеете называть автора просто по фамилии!
Люб. слав. древностей. Да как же еще его называть?
Знаток запад. литературы. Да так нельзя его называть, как вы его назвали: вы поступили очень необдуманно и опрометчиво и дадите за то ответ потомству. Вы не поставили перед его фамильей слова «господин». Про него нельзя сказать просто: «такой-то», надо сказать — «господин такой-то».
Любитель славян. древностей. Разве вы находите, что этак учтивее.
Знаток запад. литерат. Напротив, я нахожу, что этак не учтивее. Если б он был великий писатель, то его можно бы было звать просто по фамилии, не прибавляя слова «господин».
Любитель слав. древностей. Отчего так?
Знаток запад. литерат. Да разве вы не знаете, милостивый государь, что у нас в журнальной литературе уж так заведено, что только одних великих писателей называют в критических статьях просто по фамилии, не прибавляя слова «господин». Так, например, неправильно называть Гоголя «господин Гоголь». Только человек, незнающий истории русской литературы, не имеющий никакого эстетического вкуса и образования, может назвать Гоголя «господин Гоголь». После этого и Гомера можно назвать «господином Гомером». Также без слова «господин» употребляются фамилии умерших писателей, хотя бы эти писатели и вовсе не были велики; но в таком случае слово «господин» заменяется словом «покойный» или «покойник». Так, например, не пишут просто Баратынский, а — покойный Баратынский… Такое уж у нас в литературе заведение…
Любитель славян. древностей. Скажите же, пожалуйста, отчего учтивее и почетнее назвать писателя просто по фамилии, чем употреблять перед его фамилией слово «господин»?
Знаток запад. литературы. Оттого что, если вы назовете писателя просто по фамилии и не предпошлете ей слово «господин», то этим покажете, что уж до такой степени всем известно, что он господин, что в этом никто не сомневается и что поэтому нет нужды ставить перед его фамилией слово «господин»: и без этого все знают и помнят, что он господин. Но если вы перед его фамилией поставите это слово, то этим покажете, что хотите отвлечь от него подозрение в том, что он не господин; покажете, что еще для многих подлежит сомнению, господин он или нет, и что вы хотите отстранить это сомнение. Таким образом вы сделаете ему неучтивость, что и следует, по законам этикета, делать с простыми писателями.
Хор. Прекрасно!
Любитель славян. древностей. Как же прикажете звать автора новой комедии?
Знаток запад литературы. Зовите его по фамилии, предпосылая ей его имя и отчество, как это делается в нашей литературе в сомнительных случаях.
Неизвестный. Но как его зовут?
Хор. Это трудно решить. В «Москвитянине» назвали его Николаем Николаевичем, но это название было отменено по просьбе самого автора, заменено другим, более правильным, вследствие чего «Москвитянин» назвал автора Александром Николаевичем. Несмотря на последнее обстоятельство, «Современник», наперекор «Москвитянину», как журналу противных ему убеждений, все-таки называет автора Николаем Николаевичем9. Не знаю, чью сторону возьмут другие журналы… Многие ученые находят, что как «Современник», так равно и «Москвитянин» впадают в крайности, что следует избрать середину — взять нечто среднее между Николаем Николаевичем и Александром Николаевичем. Но не выдет ли это «дуализм»?
Любитель славян. древностей. Я буду придерживаться «Москвитянина» и звать автора Александром Николаевичем, тем более что «Москвитянин» с собственного согласия автора зовет его так.
Неизвестный. Но зачем же звать его по имени и отчеству. Можно попробовать звать его и просто по фамилии. Может быть, он великий писатель…
Другой знат. ист. и лит. зап. нар. (выбежав неистово из толпы). Нет, нет! Нельзя, никак нельзя! Он никак не может быть великим писателем, потому что у нас больше не может быть великих писателей. Великими писателями могут только быть Пушкин, Лермонтов и Гоголь… Больше иметь великих писателей нельзя. Критика этого не допустит… Теперь больше никто не смеет быть великим писателем. Да в наш век великих писателей и быть не может, потому что в наш век не может быть великих личностей!.. Наш век практический, век истинной цивилизации, истинного просвещения, а где цивилизация и просвещение, там не может быть великих личностей. Скажу прямо: возможность появления великой личности в данной земле есть признак плохой цивилизации, необразования, невежества, дурного тона — дикости. В гении, то есть в великой личности, скопляется необыкновенное количество моральных соков и сил в ущерб силам всего общества. Силы, скопляемые в великой личности, если б не было этой великой личности, были бы поровну разлиты в людях той страны, которой принадлежит гений. Такие личности, как Наполеон, разве могут существовать в благоустроенном обществе? Шекспир разве может существовать в наше время, когда литература так усовершенствована?.. Нет, он только мог существовать в глубокой древности, когда литература была в таком плохом состоянии и беспорядке.
Прежний большой знаток литературы западных народов. Позвольте вам заметить, что вы несколько ошибаетесь. Всякий со мной согласится, что вы с большим талантом и замечательным знанием дела и красноречием сейчас развили гипотезу о великих людях. Вы при этом обнаружили огромную начитанность и примерное трудолюбие. Но вы впадаете в крайность, а крайности, как доказано новейшими учеными, могут ввести в заблуждение. Вы сказали, что великие люди не нужны, а мне кажется, что они нужны для общества. Что бы сделало общество без Тамерлана, Юлия Цезаря, Генриха IV и Лейбница. Особенно принес пользу обществу Тамерлан. Заслуги его для цивилизации и просвещения неисчислимы! Нет, великие люди необходимы! Они двигатели всеобщей истории! История никак не может без них двигаться. На этом основании я вам скажу одно философское положение, которое я сам открыл без посторонней помощи; оно очень ново и оригинально. Вот оно: история точно так же не может существовать без великих людей, как человеческий организм не может существовать без головы или брюха. (При сих словах четвертая группа приходит в неистовую радость и рукоплещет фразе, возбудившей ее восторг.)
Четвер. группа. Браво! Браво! Эврика! эврика! Фора! Какое великое открытие! О великий историк! о великий человек! (Переводит эту фразу, напечатанную здесь курсивом, на немецкий язык, ибо в России ее оценить не могут; она расходится в Германии в 100000 экземпляров и доставляет своему автору бессмертную славу. Потом знатоку западной литературы четвертая группа дает обед по случаю открытия, им сделанного, носит его по зале на руках и наконец ставит на место.)
Большой знаток запад. литер. (продолжая). Впрочем, я с вами согласен, что для русской литературы не нужны великие писатели. Какая польза нашей литературе и нашему обществу от великих писателей? К чему нам великие писатели? У нас их довольно… Нам нужна беллетристика.
Хор. Что-о-о-о?
Знаток запад. литер. Беллетристика. (Хор делает гримасу, такую, какую делают люди с расстроенными нервами, когда их заставляют провести рукой по натянутому бархату или когда при них скрипят грифелем по аспидной доске.) Что вы морщитесь? Вам неприятна моя самодельщина — слово «беллетристика»10. Вы скажете, пожалуй, что оно оскорбительно для слуха, но я его буду говорить везде, всем и каждому, и не постыжусь сказать его и при дамах… Я человек решительный… Этакие ли слова я говорю! Я употребляю слова «инициатива», «модерный», «суверенитет», «шеф», «мотив». Разве можно, говоря об ученых предметах, употреблять такие слова, как «предводитель», «причина» и т. п.? Это тривиально! Надо говорить вместо «предводитель» — «шеф», вместо «причина» — «мотив». Этак гораздо важнее. Простой человек, не знающий иностранных языков, встретя такие слова, подумает, что под ними кроется Бог знает какая премудрость. «Бог их знает, что такое они значут», — скажет он с Тяпкиным-Ляпкиным… Я очень люблю иностранные слова! Но не в том дело… Дело в том, что нам нужна беллетристика. У нас беллетристика не развита и мало производительна; а нам она очень нужна. Какая нам польза в том, что у нас есть Гоголь, которого произведения превосходны, в высшей степени художественны? Но ведь у нас он один! Пусть лучше у нас будут похуже его писатели, только бы их было побольше. Я полагаю, что для литературы гораздо выгоднее, когда она имеет 10 человек писателей, которые пишут порядочно, чем одного писателя, который пишет превосходно. У нас есть художественная литература, но нет беллетристики; у нас слишком много хороших писателей, но мало дурных…
Хор. Нет, кажется, у нас и дурных, слава Богу…
Другой знаток запад. литер. Но все не столько, сколько во Франции. Это показывает, что во Франции цивилизация стоит на высокой степени развития. Знаете ли, что когда французская цивилизация будет стоять на самой высокой степени развития — когда все будут там равно образованны, равно добродетельны и счастливы, — там больше не будет хороших писателей, но все до одного жителя той страны будут уметь сочинять и будут дурными писателями. Вот до чего там со временем дойдет образование! Появление новой комедии меня очень радует: это богатый подарок нашей беллетристике.
Бледный и очень молодой человек. Неужели же вы новую комедию относите к произведениям беллетристики?..
Знаток западной литер. Разумеется. Неужели вы верите крикам приятелей автора, которые распускают ужасные слухи, что будто бы его комедия займет такое же почетное место в русской литературе, какое в ней занимает «Ревизор» и тому подобные произведения?
Бледный молодой человек. Верю.
Знаток западной литературы. Как, вы верите крикам его приятелей!
Молодой человек. Да я сам думаю, что именно такое место займет эта комедия.
Знаток западной литературы. Помилуйте, неужели вы думаете равнять новую комедию с комедиями Гоголя?
Молодой человек. А вы находите, что она хуже комедий Гоголя?
Знаток запад. литерат. Напротив, я нахожу, что она так же хороша, как комедии Гоголя, но тем не менее вижу ясно, что она не может занять в русской литературе такого же почетного места, как комедии Гоголя.
Молодой человек. Отчего же?
Знаток западной литер. А вот отчего. Она так же хороша, как комедии Гоголя, — она точь-в-точь так же хороша, как комедии Гоголя, но ведь она точь-в-точь такая же, как комедии Гоголя: она ничем особенным от них не отличается, не представляет ничего нового. Гоголь мог бы подписать под ней свое имя: это мастерская подделка под его комедию, сделанная самым лучшим, самым понятливым и в то же время самым покорным его учеником.
Молодой человек. Я с вами совершенно согласен, что новая комедия написана самым лучшим, самым понятливым учеником Гоголя; но я не скажу вместе с вами, что она мастерская подделка под произведение Гоголя, что Гоголь мог бы подписать под нею свое имя.
Знаток запад. литературы. Но ведь вы сами сейчас за мной сказали, что автор ее ученик Гоголя… Вы противоречите себе!..
Молодой человек. Что ж из того, что он ученик Гоголя. Ведь Лермонтов, как стихотворец, ученик Пушкина, но, несмотря на это, странно бы было встретить под стихотворением Лермонтова имя Пушкина: стих Лермонтова резко отличается от стиха Пушкина. Этого различия не заметит только тот, кто, кроме различия размера, никакого другого различия между стихами не видит. Стих Пушкина, по свидетельству самого автора «Руслана и Людмилы», вышел из школы Жуковского; что ж общего у Жуковского с Пушкиным, у учителя с учеником? Платон был ученик Сократа!..
Знаток запад. литературы. Что ж особенного в новой комедии, что нового представляет она? Нашли ли вы в ней хоть что-нибудь такое, чего нет у Гоголя?
Молодой человек. Во-первых, есть различие в юморе.
Знаток запад. литературы. Помилуйте, юмор у них один и тот же. Юмор того и другого носит характер беспощадного, неумолимого, страшного обличения людских пороков, людского уродства.
Молодой человек. Это правда. Тот и другой неумолимо и беспощадно обличают людские пороки, но у одного это является как цель, у другого — как средство.
Знаток запад, литературы. Как так?
Молодой человек. Пушкин отличительною чертою творчества Гоголя полагает уменье так выпукло, рельефно выставить пошлость или порок, чтоб он каждому бросился в глаза. Что этот тезис Пушкина характеризует поэзию Гоголя лучше, чем все, что было сказано о нем нашею критикою, в этом сознается и сам автор «Носа» в своей «Переписке с друзьями»11. Напрасно некоторые критики возражали на тезис Пушкина, говоря, что отличительная черта Гоголя — уменье изображать действительность как она есть — «математическая верность действительности», отсутствие всякой утрировки. Все это не есть отличительные черты поэзии Гоголя; все это — отличительные черты новой комедии. Вы указали на одну общую черту между автором новой комедии и Гоголем — на их уменье неумолимо выставлять наружу пороки. Эта черта действительно у них общая; но источник этого сходства отчасти случайный, внешний и заключается в материале, который брали для своих произведений Гоголь и автор новой комедии. Как для комедии Гоголя, так и для новой комедии служит однородный материал; и комедии Гоголя и новая комедия изображают одного рода людей — людей, нравственно испорченных. Но каждый из этих двух писателей по-своему употребляет этот материал: один с необыкновенной, ему только свойственной яркостью и рельефностью выставляет пошлость и недостатки своих действующих лиц; другой с свойственной ему одному математической верностью изображает своих действующих лиц, не преувеличивая в них их пошлости и недостатков.
Знаток запад. литературы. Так, по-вашему, милостивый государь, Гоголь хуже нового комика.
Молодой человек. Нет, я этого не сказал.
Знаток запад. литературы. Вы этого не сказали прямо, но вы ясно намекнули на это: вы сказали, что новый комик вернее изображает действительность, чем Гоголь.
Молодой человек. Да, я сказал это. Но из этого не следует, что Гоголь хуже нового комика. Новый комик в самом деле изображает действительность вернее, чем Гоголь, зато у его творчества недостает одной в высшей степени привлекательной черты, которая именно мешает Гоголю быть математически верну действительности, — это лиризм. В творчестве Гоголя очень много субъективного. Изображая своих героев, он не прячется совершенно за них, изображая их, он изображает отчасти и самого себя.
Знаток запад. литерат. (с хохотом перебивая его). Прекрасное понятие вы имеете о личности Гоголя. Из ваших слов следует, что он похож на своих героев. Хорош же должен быть, по-вашему, Гоголь, если он похож, например, на Бобчинского.
Молодой человек. Сделайте милость, не выводите меня из терпения — не придирайтесь к словам. Не берите моих слов a la lettre[5], смотрите на них как на facon de parler[6]. Я хочу сказать, что Гоголь, выводя своих героев, высказывает при этом свое воззрение на них, на их действия, на их разговоры. Неужели Гоголя можно назвать поэтом чисто субъективным, неужели, изображая нам своих героев, он не изображает в то же время своих чувств? Да, он изображает нам свои чувства, но не прямо, не непосредственно, как то делает поэт чисто лирический. Он не относится прямо к читателю, не вступает с ним в непосредственный разговор о своих чувствах, но говорит через посредников, через парламентеров. В эти посредники, в эти парламентеры берет он своих героев. Неужели не видать того состояния духа, в котором Гоголь изображает каждого из своих героев? Ведь только он сам может находиться в счастливом заблуждении насчет этого и говорить, что он изображает действительность «сквозь зримый для мира смех, сквозь незримые слезы»12. Ошибается Гоголь! Он смеется не сквозь «незримые» слезы: слезы эти видит всякий, кто только одарен эстетическим чувством, кто умеет смеяться высоким смехом, кто горячо любит ближнего, кто негодует при виде недостатков ближнего.
Знаток запад. литерат. Послушайте, дерзкий молодой человек, вы забываетесь! Вы хотите без доказательств отвертеться от опрометчиво высказанного вами положения, что Гоголь не математически верен действительности.
Молодой челов. Нет, я еще раз повторяю вам это положение. Да рассудите сами… Неужели Гоголь математически верен действительности, когда заставляет одного героя заметить другому, что у того зуб со свистом13; когда заставляет Бобчинского просить Хлестакова объявить всем в Петербурге, что живет, мол, в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский; когда в «Шинели» он заставляет одного из действующих лиц учиться перед зеркалом делать, при распекании подчиненных, лицо, достойное такого действия14. Чему же мы удивляемся во всех этих лирических выходках? верности ли изображения действительности, верности ли изображения лица? Нет. Мы удивляемся, с какой смелостью автор воспроизвел то впечатление, которое родилось в нем при взгляде на действительность, на лицо, им изображаемое. В душе автора образы, характеры лиц, им выводимых, создаются совершенно верно действительности, безо всякого преувеличения, но при изображении их он прибегает к гиперболам. Но эти гиперболы нисколько не мешают лицам, им изображаемым, оставаться живыми, художественно созданными характерами. Это не гиперболы Мольера, которые делают из лиц не живых людей, а каких-то неестественных уродов, изображают олицетворения страстей человеческих, поодиночке взятых. Гиперболы Гоголя только еще живее поясняют нам характеры лиц; ими Гоголь так верно, так близко к действительности изображает своих героев, что из них мы ясно видим, как живо, естественно, безо всякого преувеличения созданы характеры этих героев в душе его; но в то же время понимаем, что поэт, по особенному свойству своей художественной натуры, не мог изобразить их, не прибегая к гиперболе. Можно посредством гипербол изобразить очень живо и цельно какой угодно характер; и наоборот, можно при описании характера не употребить ни одной гиперболы, очерчивая характер самыми правдоподобными чертами, и, несмотря на это, все-таки не создать характера. При чтении такого описания характера вам не представится живой, цельный образ лица, и вы увидите, что и в душе писателя он не представлялся при составлении характера. У нас есть пропасть писателей, которые пишут очень натурально и рассказывают про героев своих самые правдоподобные, самые натуральные происшествия, в полной уверенности, что они создают истинные характеры; но, несмотря на эту уверенность, характеров у их действующих лиц не выходит, и на этом достаточном основании эти действующие лица относятся к «неправдоподобным уродам» Гоголя, как автоматы к живым людям. Я уж вам заметил, что у Гоголя много лиризма. Я этим хотел сказать, что Гоголь — живописец не только окружающей его действительности, но и живописец собственных впечатлений, рождающихся в нем при взгляде на действительность. Изображая в своих гиперболах то впечатление, которое овладевает им при взгляде на описываемый им предмет, он сообщает читателю это же самое впечатление и таким образом ставит его на свое место — заставляет его смотреть на предмет с одной с ним точки зрения. Поэтому, когда он посредством своих лирических мест и гипербол переносит нас на свое место, заставляет нас смотреть на лицо, им изображаемое, с своей точки зрения, — мы переносимся в душу поэта, видим это лицо во всей живости, во всей верности действительности, — видим его таким, как оно создалось в душе автора, получаем от него такое же впечатление, какое выражается в гиперболе, его изображающей, и верим этой гиперболе! Если вы еще не убеждены в том, что Гоголь не остается математически верен действительности при изображении своих героев, хотя и пребывает таковым всегда при создании их, то я вам приведу еще несколько мест из его произведений. Вспомните слова городничего (в «Ревизоре»), когда тот рассказывает о дурной привычке учителя уездного училища — делать в классе рожу — и замечает, что если он сделает ученику такую рожу, то это еще ничего, что, может быть, оно там так и надобно, что он судить об этом не может: но если он сделает рожу посетителю, то это могут отнести к дурному смотрению; вспомните, что смотритель училищ рассказывает ему о том, как за этого учителя он уж раз получил выговор: «он сделал», говорит смотритель, «рожу от чистого сердца», а мне выговор: «зачем вольнодумство внушаете юношеству!» Вспомните, как в «Мертвых душах» одна дама отправилась не помню куда-то для того, чтоб увидать там Чичикова, о котором разнесся по городу слух, что он милльонер, и по этому случаю надела платье с такой обширной юбкой, что принуждены были велеть народу посторониться, чтоб дать место юбке15. Вспомните, что Земляника на вопрос Хлестакова: «вы, кажется, вчера были ниже ростом?» — отвечает: «очень может быть»; вспомните, что, когда по Петербургу разнесся слух, что в Летнем саду гуляет нос майора Ковалева, все спешили туда насладиться таким поучительным зрелищем и одна дама, весьма нежная мать, писала смотрителю сада, который ей был хорошо знаком, чтоб он оказал детям ее протекцию и доставил все средства видеть нос г-на Ковалева (материнская нежность и заботливость!), вспомните, что в городе NN дамы, из учтивости, не говорят, что стакан воняет, но что стакан дурно ведет себя; вспомните все это, и вы убедитесь, что Гоголь не математически верен действительности, что он поэт не чисто объективный. Все сейчас мной приведенные юмористические выходки суть не что иное, как в высшей степени поэтические художественные гиперболы. Такого рода гиперболы — исключительная принадлежность поэзии Гоголя. Люди, глубоко любящие высокий, истинный комизм, не знают им и цены. Решительно нет средств показать, что в них преувеличение, что истина: в них есть и преувеличение и истина, и в то же время в них нет ни преувеличения, ни истины. Они в одно и то же время математически верны действительности и в то же время преувеличивают ее. Оттого-то они так смешны! В них есть что-то неизъяснимое… Они доставляют читателям бесконечное наслаждение — они смешат их до упаду… но порядочные люди от них смеются не простым смехом. От них у людей чувствительных становится волос дыбом, от них мучатся бессонницами, от них смеются «сквозь незримые для мира слезы». Да, правду сказал Гоголь, что есть высокий, восторженный смех, который должен стать наряду с высоким лирическим движением16! Конечно, не на всех производит такое сильное действие юмор Гоголя, не все способны смеяться высоким лирическим смехом, зато все, без исключения, согласятся со мной, что Гоголь самый «смешной» писатель. Для доказательства моих слов советую вам сходить в русский театр, когда там дают «Ревизора». Какой оглушительный хохот там царствует от начала до конца пиесы! При всякой юмористической выходке «все сверху донизу соединяется», сливается в одного человека и разражается залпом самого сильного, самого безумного смеха… Все хохочут без памяти… Один пришел в театр, озабоченный домашними делами, мелочными нуждами, другой — подавленный семейными неприятностями, третий — истерзанный оскорбленным самолюбием, четвертый — утомленный и обессиленный работой. Но здесь они все забывают, просветляются духом и предают себя во власть самому всевластному, самому благородному, самому живительному, самому чистому и светлому душевному движению — смеху… все смеются!.. Но что же комик, виновник этого смеха, всевластный двигатель сердец? Он один не смеется! В удел ему дано скорбеть о людских пороках, мучиться, страдать, глядя на них, и «крепкой силой неумолимого резца ярко и выпукло выставлять их на всенародные очи»17, чтобы другие, глядя на них, смеялись. Загляните в его переписку, и вы узнаете из его собственного признания, сколько страданий стоило ему создание героев, которые так смешат публику. Гоголь одарен сильной, непреодолимой, болезненной ненавистью к людским порокам и людской пошлости. Это причина его высокого лирического юмора, и это же самое причина и тому, что он не может спокойно изображать действительность, не может оставаться математически ей верен. Повторяю: отличительная его черта состоит не в верном изображении действительности, но в необыкновенной зоркости и, так сказать, неумолимости и неподкупности, с какой он везде умеет открыть дурное, и в выпуклости, рельефности и особенном комизме, с которым он изображает это дурное. Не таков автор новой комедии. Он математически верен действительности. Скажу смело: у нас нет поэта, который бы так был верен действительности, так конкретно изображал ее, как автор новой комедии. Его творчество — художество, в истинном, самом тесном значении этого слова. Цель его — не выказывать выпукло людские пороки, не расписывать людские добродетели, но изображать действительность как она есть — художественно воспроизводить ее. Напрасно вы его назвали комиком. Он не комик: он самый спокойный, самый беспристрастный, самый объективный художник. Его комедия смешна только потому, что верно изображает такую сферу, которая смешна и в действительности. Ему все равно какую сферу ни изображать — он изобразит всякую равно художественно, равно близко к действительности. Вы зовете его комиком, а я уверен, что из чего бы он ни взял материал для своего произведения — из истории ли евреев, из жизни ли древних греков или римлян, из жизни ли вавилонян; выйдет ли из его произведения комедия, или трагедия, или опера, — он во всяком случае будет равно художествен и верен действительности. Для того чтоб вы видели, как различно воспроизводят действительность Гоголь и автор новой комедии, приведу пример. Сравните сюжет «Ревизора» с сюжетом новой комедии. Даже в самом происшествии, которое изображено в «Ревизоре», есть гипербола. В уездный город ждут ревизора. В это время живет в гостинице города молодой человек, проезжий. Ему не на что продолжать пути и расчесться с хозяином, и он уж полторы недели живет в долг. Поэтому-то именно, что он полторы недели живет в долг, городские чиновные заключили, что он ревизор. «Как же не ревизор? И живет полторы недели, и денег не платит, и наблюдательный такой — заглянул в наши тарелки, когда мы ели семгу! Ревизор, непременно ревизор!..» Вот на чем держится завязка комедии Гоголя! Так же точно основана на гиперболе и в высшей степени комическая развязка первой части «Мертвых душ». В городе N узнают через Ноздрева, что Чичиков скупает мертвые души, и заключают из этого, что он намеревается, с помощью Ноздрева, увезти губернаторскую дочь, на основании чего ему запрещается вход к губернатору! Неужели вы не замечаете здесь лиризма, неужели это чисто объективное творчество!.. Не так в новой комедии. Сюжет ее очень обыкновенное происшествие, нисколько не преувеличенное, действующие лица ее очерчены совершенно объективно. Я сказал, что из произведений Гоголя видно, что он человек раздражительный, отличается болезненной ненавистью к людской пошлости и противоречиям, которыми исполнена «наша земная, подчас грустная» жизнь и на которые он так зорок. Совсем противоположное должно заключить о личности нового комика, по его комедии.
Знаток западн. литерат. Позвольте вас поймать в противоречии. Вы говорите о том, что можно заключить по новой комедии о личности ее автора; а минут десять тому назад вы сказали, что существенная его черта та, что он прячется за своих героев, что его личность никогда не просвечивает из-за их личностей, что он поэт совершенно объективный, что в нем нет совсем лиризма.
Молодой человек. Но по тому-то самому, что его личность никогда не просвечивает из-за личностей его героев, что он поэт совершенно объективный, что в его произведениях никогда не выступает лиризм, — по этому самому и можно заключить о том, какова его личность. Для того чтоб уметь скрыть свою личность за личностями своих героев, удержаться от лиризма, от выражения своих впечатлений при взгляде на своих героев, нужно быть человеком спокойным, не раздражительным. Человек с болезненной раздражительностью, с болезненной ненавистью к порокам, с лиризмом в характере, человек, находящийся постоянно в экзальтации, выходящей из себя при виде малейшей порчи в людях, не может спокойно рисовать действительности, не может быть художником в настоящем значении этого слова. Все лирики, великим представителем которых может считаться Байрон, люди неспокойные, ведут жизнь бурную, полную приключений, и по большой части не умирают своей смертию: тот погибает в бою, тот умирает на поединке, тот падает жертвою разъяренной черни. Они очень способны к эксцентрическим выходкам: иному из них вдруг придет в голову, что он великий грешник, что сочинения его — смертный грех и он публично кается в грехах своих и отрекается от собственных произведений18. Не таковы объективные поэты, они отличаются спокойным характером. В этом отношении лучшим их представителем может быть Вальтер Скотт. Поэтом объективным, то есть истинным художником, может быть только такой человек, которого миросозерцание проникнуто спокойствием и терпимостью, который кротко и любовно глядит на мир, не вдаваясь в чрезмерную экзальтацию ни в любви к прекрасному, ни в ненависти к пороку. Поэт, не одаренный такого рода спокойствием и терпимостью, не может относиться беспристрастно к своим героям, не может быть поэтом объективным. Конечно, в поэзии такого поэта вы не встретите тех бурных порывов чувства, тех энергических, «облитых горечью и злостью»19 протестов против людского уродства, на которые так щедра лирика. Но зато взгляд его на жизнь спокойнее: а тот, кто глядит спокойно, разглядит и заметит гораздо больше того, кто глядит неспокойно. Автор новой комедии с редким беспристрастием глядит на своих героев и с редким спокойствием рисует их.
Так точно дьяк, в приказах поседелый,
Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева20.
Знаток запад. литературы. Позвольте, дерзкий молодой человек, мне сделать вам еще два последние замечания. Вы сказали, что лирики люди неспокойные, ведут бурную жизнь и оттого не могут быть спокойными, объективными художниками. Но ведь Пушкин, написавший такие художественные, такие объективные произведения, как «Каменный гость», «Борис Годунов» и проч., вел очень бурную жизнь.
Молод. человек. Да, в молодости своей он действительно вел такую жизнь, зато в это время и в произведениях своих он явился чисто лириком. «Борис Годунов», «Каменный гость» и проч. относятся к летам его зрелости, когда он вел спокойную жизнь.
Знаток запад. литературы. Другое замечание; это замечание имеет форму вопроса. Кто же, по вашему мнению, лучше, — Гоголь или автор новой комедии?
Молодой человек. Я, право, не знаю, как отвечать на подобные вопросы. Давно прошло то время, когда решали вопросы о том, кто из двух писателей лучше или даже кто самый лучший из всех писателей. Нет ничего труднее, как расставлять писателей по степеням их достоинств. Но есть критики, которые делают это весьма искусно и напоминают мне этим одного моего знакомого, впрочем, очень ученого человека, который на вопрос, кого он больше всех любит, отвечает без запинки и безо всякого затруднения: «маменьку». «А после маменьки кого вы больше всех любите?» — спрашиваете его. «Дедушку и бабушку», — отвечает он вам. Продолжая вопросы таким образом, вы узнаете, что он после дедушки и бабушки больше всех любит дяденьку и тетеньку, после дяденьки и тетеньки сестрицу, а после сестрицы братца, а после братца няню и т. д. (Обращаясь к знатоку западной литературы.) А вы кого больше всех любите?
Знаток западной литературы. Это трудно решить. Я люблю очень многих с равною силою, но на разный манер. Я питаю равно горячую любовь и к моему отцу, и к моей матери, и к моей жене; но каждая из этих моих привязанностей носит особый характер: жену я люблю любовью супружеской, отца — любовью сыновней, мать — любовью материнской. Я вам решительно не могу сказать, кого я больше люблю…
Молодой челов. Ну и я вам не могу решить, кто лучше — автор новой комедии или Гоголь.
Знаток запад. лит. Вы сказали, что Гоголь лирик и отличается удивительной ненавистью к порокам, а автор новой комедии очень спокоен. Скажите же, ради Бога, которое из этих качеств, по вашему мнению, лучше?
Молодой человек. Было у меня два знакомых. Один отличался ненавистью к порокам, другой — целостью взгляда на мироздание. Вследствие таковых качеств первый не мог видеть равнодушно волка, сейчас начинал метаться, стонать и плакать, кричал, что волк злое животное, что он истребитель как крупного, так и мелкого скота, громко и энергически протестовал против его поступков; слова его дышали пафосом и в то же время неумолимою, едкою иронией. Напротив того, другой мой знакомый, встречая волка, вследствие мудрой терпимости своей, смотрел на него спокойно. Он знал, что вместе с вредом, который приносит волк, он приносит пользу, — что хотя он истребляет как крупный, так и мелкий скот, однако шкура его идет на составление шубы, которая нас греет зимою, поздней осенью и даже ранней весною. Вы видите, что трудно решить, кто из этих двух моих знакомых выше. В одном мы должны уважать необыкновенную энергию, необыкновенную любовь к человечеству и ненависть к к порокам, в другом — трезвость взгляда на жизнь.
Знаток западной литературы. Ну, как вам угодно, а из ваших неумеренных похвал автору новой комедии я замечаю, что вы к нему пристрастны и что вы недоброжелатель Гоголя.
Молодой челов. Странно, что вы замечаете из моих слов совершенно противоположное тому, что следует из них заметить. Я думаю, что из моих слов скорее можно заметить, что я пристрастен к Гоголю, а не враг ему. Да (поверьте моей искренности), я пристрастен к Гоголю. Я люблю его произведения больше произведений автора новой комедии, я им больше сочувствую, чем сочувствую новой комедии; но это дело моего личного вкуса. Вследствие чего именно я так пристрастен к Гоголю, и сам хорошенько не знаю. Может быть, это происходит оттого, что я, как и все русские юноши одного со мной поколения, воспитан на Гоголе. Когда я только что начал жить сознательно, когда во мне только что пробудилось эстетическое чувство, первый поэт, на голос которого откликнулось мое сердце, был Гоголь. Может быть, я ему сочувствую больше, чем автору новой комедии, и потому, что уже от природы я к тому наклонен. Как бы то ни было, но дело в том, что настроение моего духа, мое миросозерцание — гоголевское, и потому-то чтение Гоголя мне доставляет гораздо больше наслаждения, чем чтение новой комедии. Но в то же время автор ее представляет мне осуществление того идеала художника, о котором я давно мечтал. Гоголь в моих глазах не подходил под этот идеал. Давно я мечтал о таком художнике, давно я просил Бога послать нам такого поэта, который бы изобразил нам человека совершенно объективно, совершенно искренно, математически верно действительности. И вот такой поэт явился. Признаюсь откровенно, что, услыхав в первый раз новую комедию, я очень больно себя ущипнул, дабы увериться, сплю я или нет, во сне или наяву слушаю комедию, до такой степени натуральную, во сне или наяву вижу пред собой такого художника, которого давно ожидала вселенная, по котором давно тосковала она.
(Хор пристально смотрит на молодого человека.)
Прохожий. Мне кажется, молодой человек, что характеристика Гоголя, которую вы здесь представили, не полна, одностороння. Действительно, поэзия Гоголя изобилует того рода художественными гиперболами и тем лирическим юмором, о которых вы распространялись. В этом я с вами совершенно согласен. Но разве в этом юморе, в этих гиперболах весь Гоголь? разве поэзия его постоянно преувеличивает действительность? разве Гоголь не умеет рисовать действительности верно, так, как она есть? Вспомните, сколько создано им лиц, у которых ни в характере, ни в разговоре вы не найдете ни малейшей утрировки. Вспомните Осипа, Тараса Бульбу, Андрия, Акакия Акакиевича; вспомните, что у Гоголя есть даже целые повести, в которых действующие лица, все до одного, нарисованы с необыкновенным спокойствием и необыкновенною верностью, без малейшей тени преувеличения: вспомните «Коляску», вспомните «Старосветских помещиков». Итак, согласитесь со мной, что талант Гоголя состоит не только в уменье утрировать и в лирическом юморе, но и в верности изображения действительности. Если вы согласитесь со мной в этом пункте, то должны будете согласиться со мной и в том, что Гоголь выше автора новой комедии. (Молчание.) Вы сказали, что автор новой комедии умеет математически верно изображать действительность, а Гоголь выпукло выставлять людскую пошлость — художественно утрировать. Но как теперь открылось, из моих слов, что Гоголь, кроме того, умеет так же, как и автор новой комедии, верно изображать действительность и утрировать, а автор новой комедии умеет только верно изображать действительность, а утрировать не умеет, следовательно, знает только одну штуку, следовательно, ниже Гоголя, который знает две штуки.
Молод. человек. Вы отчасти правы. Действительно, у Гоголя создано много таких лиц, в которых нет ничего преувеличенного, которые верны действительности, но все-таки действующие лица новой комедии вернее их действительности; они конкретнее, они еще более похожи на людей, чем лица, созданные Гоголем. Они, в отношении своей живости и конкретности, относятся к героям Гоголя, как картина, нарисованная красками, относится к картине, нарисованной тушью.
Все. В чем же состоит эта конкретность действующих лиц новой комедии?
Молод. человек. В их языке. Вспомните, каким языком говорят даже те лица Гоголя, которые не утрированы. Неужели у него лакеи говорят точь-в-точь таким языком, каким говорят лакеи; купцы — точь-в-точь таким языком, каким говорят купцы? и т. д. Содержание их речей, их мысли совершенно приличны каждому из них, но им дана не та самая оболочка, которую они должны иметь. В их языке мало выражаются особенности сословий. Они так же говорят не своим языком, как не своим языком говорят действующие лица «Каменного гостя» Пушкина. Язык их переводный… Кстати замечу здесь, что и в других произведениях Пушкина действующие лица говорят не своим языком. Примером тому служат «Борис Годунов» и «Каменный гость».
Хор. Что ж, по вашему мнению, вернее природе: новая комедия или «Каменный гость»?
Молод. челов. Разумеется, новая комедия. «Каменный гость», во-первых, уже потому хуже новой комедии, что в нем есть несообразности, которых в ней нет. Так, в нем является и говорит статуя командора, а статуя ведь ходить и говорить не может; кроме того, в ней еще тот же недостаток, что действующие лица не конкретны в отношении к языку. Их язык можно перевести по-каковски вам угодно, и они от этого ничего не потеряют. Новая же комедия непереводима.
Хор. Ну а Шекспира можно переводить?
Молодой человек. Можно; но оттого его произведения и ниже новой комедии.
Хор. Что-о-о-о?
Молодой челов. Ничего. (Скрывается.)
Хор. Вот каковы нынче молодые люди!
Любитель славянских древностей. Вот до чего довела их натуральная школа.
P. S. Эраст Благонравов считает за нужное предупредить читателей, что он не разделяет всех убеждений, которые высказывают действующие лица его фантазии. Он скоро предложит публике эпилог к этой фантазии, где выскажет прямо свое мнение обо всем, что в ней делается и говорится21.
В настоящем издании собраны статьи русских критиков и эстетиков 40—50-х гг. XIX в.; все они написаны и опубликованы (в России или за ее пределами) в период с 1842 по 1857 г.
Составители отнюдь не претендовали на то, чтобы с необходимой полнотой представить в сборнике целый этап в развитии русской эстетики, — эта задача невыполнима в рамках одной книги; поэтому были отобраны такие документы, которые обладают наибольшей репрезентативностью по отношению к основным идейно-эстетическим течениям середины XIX в. Применительно к 40-м гг. это — демократическое западничество (в двух его разновидностях), славянофильство и «официальная народность»; применительно к 50-м — революционно-демократическое направление, русский «эстетизм» и направление «молодой редакции» «Москвитянина». В настоящем издании не представлены работы И. В. Киреевского, переизданные в его сборнике «Критика и эстетика» (М., 1979); публикуемая же статья А. А. Григорьева не вошла в состав его сборника «Эстетика и критика» (М., 1980).
Целый ряд работ, включенных в настоящий сборник, в советское время не перепечатывался; некоторые работы (часто в извлечениях) публиковались в изданиях, носивших преимущественно учебный характер (последнее из них: Русская критика XVIII—XIX веков. Хрестоматия. Сост. В. И. Кулешов. М., 1978). Статьи, вошедшие в сборник, публикуются полностью (за исключением статей Ю. Ф. Самарина и М. Н. Каткова — см. ниже, с. 516, 529—530).
Тексты печатаются либо по наиболее авторитетным изданиям академического типа (В. Г. Белинского, А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского), либо по первой и, как правило, единственной прижизненной публикации. (Заметим попутно, что вышедшие до революции посмертные издания некоторых представленных в сборнике авторов дефектны в текстологическом отношении.) О принципе публикации статей П. В. Анненкова, см. на с. 527—528.
При публикации текстов сохранена орфографическая вариантность одних и тех же слов: реторический и риторический и т. д., а также параллелизм типа: противоположный и противуположный, вызванный одновременным употреблением книжных и разговорных форм данного слова. Не менялось и написание таких слов, как сантиментализм, буддгаистический, нувелист, венециянский и т. д., которое являлось характерным для той эпохи. По возможности сохранены и пунктуационные особенности подлинника. В соответствии с современной нормой исправлялись лишь написания произведений, обозначения национальностей и т. п., которые не несут смысловой нагрузки. Неточное цитирование не оговаривается.
Весь материал сборника расположен по хронологическому принципу.
В состав Примечаний входят: краткая биобиблиографическая справка об авторе, указание на источник текста и постраничные примечания.
В Примечаниях приняты следующие сокращения:
Белинский — Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 1—13. М., 1953—1959;
Гоголь — Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. 1—14. [Л.], 1940—1952;
Григорьев — Григорьев А. Литературная критика. М., 1967;
Чернышевский — Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 1—16. М., 1939—1953.
Письма к Дружинину — Летописи Гослитмузея, кн. 9. Письма к А. В. Дружинину (1850—1863). М., 1948.
Составители приносят глубокую признательность Ю. В. Манну, рецензировавшему рукопись сборника и сделавшему ряд ценных замечаний.
Борис Николаевич Алмазов (1827—1876) — критик, поэт, переводчик, пародист. В 1848 г. поступил на юридический факультет Московского университета, за невзнос платы за обучение был уволен со второго курса. В первой половине 50-х гг. — активный член «молодой редакции» «Москвитянина»; в его статьях этого периода основательность суждений сочеталась с фельетонной задиристостью. Позднее сотрудничал в «Русском вестнике», «Заре», «Развлечении».
Статья «Сон по случаю одной комедии» печатается по первой публикации: «Москвитянин», 1851, т. 3, № 9—10, с. 97—122. Подпись: Эраст Благонравов. Статье предшествовало своеобразное объяснение («Сон по случаю одной комедии». <…> Предуведомление. — Там же, т. 2, № 7, с. 231—256), впервые представлявшее Эраста Благонравова (литературная маска молодого Алмазова), именем которого подписан цикл нестандартных по форме и полемически заостренных статей в критическом отделе «Москвитянина». В этих выступлениях отчетливо проявился темперамент критика, который в том же 1851 г. писал издателю журнала М. П. Погодину: «Я чувствую в себе непреодолимое желание ругаться и драться со всеми, что есть пришлого, басурманского в нашей литературе и нашей жизни. <…> Вы видите, что я не боюсь никого (цит. по кн.: Егоров Б. Ф. Очерки по истории русской литературной критики середины XIX века. Л., 1973, с. 33). Статья посвящена первой комедии Островского „Свои люди — сочтемся!“ („Банкрут“), опубликованной в № 6 „Москвитянина“ за 1850 г., но запрещенной к постановке Николаем I, вследствие чего публичное обсуждение не могло развернуться. В этом смысле жанр „драматической фантазии, с хорами, танцами, отвлеченными рассуждениями“, возможно имевший образцом „Театральный разъезд“ Гоголя (см.: Тотубалин Н. И. Творчество А. Н. Островского в журнальной полемике 1847—1852 гг. — „Учен. зап. ЛГУ“, № 218, серия филолог. наук, вып. 33, 1957, с. 66), был удачной находкой Алмазова, ввернувшего в текст даже имя-отчество автора „новой комедии“. Статья вызвала шумный резонанс, что во многом объяснялось желанием хотя бы косвенным образом высказать суждения по поводу пьесы Островского; полемику вокруг своей статьи подогревал сам автор, публикуя в „Москвитянине“ и „Письма Эраста Благонравова“ и даже письмо-мистификацию от некоего провинциала, не указавшего свое имя, но вообразившего, что его могут считать автором „Сна…“ (см.: Егоров Б. Ф. Добролюбов о „Москвитянине“. — „Учен. зап. Тартуского гос. ун-та“, вып. 184, 1966, с. 206). Ап. Григорьев спустя несколько лет после распада „молодой редакции“ напомнил об этой статье, в которой „высказан был впервые <…> глубоко верный взгляд на различие нового таланта, появившегося в нашей литературе, от таланта Гоголя“ (Григорьев, 390).
1 Цитата из стихотворения „Тьма“.
2 „Свои люди — сочтемся!“, действие 1, явление 8.
3 Вероятно, ложная ссылка, сделанная в пародийных целях.
4 В „Предуведомлении“ Эраст Благонравов, насмешливо рисуя литературную и ученую среду, иронически изобразил себя как дилетанта, которого разбирает честолюбие: „Я долго думал и наконец придумал: я решился описать сон, который мне на днях привиделся“ („Москвитянин“, 1851, № 7, с. 253).
5 „Письма иногороднего подписчика“ публиковал в „Современнике“ А. В. Дружинин.
6 В конце 1840-х — начале 1850-х гг. активно велась полемика по поводу теории родовых отношений, на основе которой историки западнического направления (К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев и другие) строили свою концепцию русской истории. Славянофилы же и М. П. Погодин решительно выступили против этой теории; Ю. Ф. Самарин и К. С. Аксаков в противовес ей развивали идею общинного быта в России. В „Сне…“ Алмазов иронически обыгрывает шумиху, поднятую этой полемикой.
7 Намек на статью В. Г. Белинского „Мысли и заметки о русской литературе“ в „Петербургском сборнике“ (Спб., 1846), изданном Н. А. Некрасовым (см.: Белинский, 9, 431).
8 Начальные строки стихотворения М. Ю. Лермонтова.
9 Извещая публику о „превосходном произведении“ — пьесе „Банкрут“, М. П. Погодин назвал автора Н. Н. Островским (см.: „Москвитянин“, 1849, т. 6, № 23. Смесь, с. 48); эта ошибка, исправленная в следующем номере (см. там же, № 24. Смесь, с. 67), была повторена в „Современнике“ (1850, № 2, отд. 6, с. 102).
10 См. в статье В. Н. Майкова (наст. изд., с. 100—102; см. также примеч. 27 к этой статье).
11 См.: Гоголь, 8, 292.
12 См. примеч. 23 к статье А. И. Герцена.
13 См.: „Ревизор“, действие 1, явление 3 (реплика Бобчинского о Добчинском).
14 Перед зеркалом „значительное лицо“ в „Шинели“ училось „голосу отрывистому и твердому“.
15 Вольный пересказ эпизода, содержащегося в 8-й главе „Мертвых душ“.
16 См.: „Мертвые души“, гл. 7 (Гоголь, 6, 134).
17 См. примеч. 11.
18 Намек на Лермонтова, Грибоедова и Гоголя.
19 Парафраза строки из стихотворения М. Ю. Лермонтова „Как часто пестрою толпою окружен…“.
20 „Борис Годунов“» (из первого монолога Григория).
21 Это намерение не было реализовано.