Александр Жиркевич.
правитьСонное царство великих начинаний
править
Ведь весна на дворе,
Ведь соседи твои
Работают давно!..
Встань, проснись, подымись.
На себя погляди:
Что ты был, и что стал,
И что есть у тебя!.."
I.
правитьРусско-православная Вильна чуть не накануне важнаго, историческаго события: 28 августа текущаго года исполняется столетие со дня рождения бывшаго попечителя Виленскаго учебнаго округа Ивана Петровича Корнилова — этого замечательнаго, убежденнаго сотрудника графа М. Я. Муравьева в С.-З. крае — в деле располячения русской школы, просвещеннаго деятеля, столько потрудившагося в Вильне на пользу науки, во славу насаждения в крае русскаго элемента, русской культуры, русской мысли…
Личности Муравьева и Корнилова так тесно связаны между собой в этом отношении, что, в сущности, юбилей Корнилова должен-бы был обратиться и в чествование Муравьева, а потому, в празднество всероссийское…
Впрочем, Муравьев более, чем когда-либо у нас не в моде и, поставив ему бронзовый монумент в Вильне, основав там-же музей его имени, мы, тем не менее, быстро шагаем в сторону, противуположную его заветам. А недавния истории с позорищем возле его памятника и у Св.-Георгиевской часовни над могилами сотрудников Муравьева в деле подавления мятежа — на православном Ефросиньевском кладбище гор. Вильны, ясно указывают на то, что мы, по обыкновению, все позабыли и ничему не научились…..
В виду сказаннаго, надо ждать, что 28-е августа не захватит даже всего Северо-Западнаго края, ограничившись одной Вильною и пройдет так, как проходят у нас многия, подобныя-же, события, т. е. по казенному шаблону, безжизненно, вяло, без политическо-национальной подкладки…
Тем интереснее будет посмотреть, например, чем-же откликнется Виленский учебный округ на столь небывалое, редкое в жизни его, торжество — говорим «небывалое, редкое» — так как едва-ли кому либо в голову придет чествовать, например, годовщину рождения попечителей Н. А. Сергиевскаго, Попова и барона Вольфа…
Но кое-кто из немногих, оставшихся еще в живых, сподвижников И. П. Корнилова, зашевелился, решил тряхнуть стариною.
Так, заведующий Виленскою Рисовальною Школою, основанною при Корнилове, наш местный художник, Ив. Петр. Трутнев написал уже, ко дню юбилея, замечательно похожий портрет своего бывшаго начальника. Заведующей Виленским Центральным Архивом, Ив. Як. Спрогис, зная, что сделал покойный для ввереннаго ему Архива, намерен тоже откликнуться на событие своими личными воспоминаниями о покойном.
Предположено, в память Корнилова, устроить торжественное заседание основаннаго им в Вильне Северо-Западнаго Отдела Императорскаго Русскаго Географическаго Общества; но самая программа этого заседания еще не намечена.
Молчат пока те учреждения, которыя должны были-бы волноваться, готовиться, говорить к наступающему событию громче, убежденнее, бодрее всех Виленские — Публичная Библиотека и Музей, как любимыя детища Корнилова, в которых вложил он некогда свою душу, свои силы, свои политическо-национальные, культурные идеалы…
И это зловещее молчание не на шутку начинает тревожить уже Виленских старожилов, помнящих еще заветы Муравьева и Корнилова: а вдруг, думается им, у Библиотеки и Музея да нечем связать настоящее со славным своим прошлым, чтобы порадовать загробную тень Ивана Петровича?!.. А, может быть, им, — поэтому, неловко, стыдно, невесело?!
Впрочем… По некоторым данным, следует заключить, что и наша Виленская Библиотека, в вышеупомянутом заседании Северо — Западнаго Отдела, намерена устроить в память своего основателя выставку…. но выставку — старых, географических карт.
Право, я не шучу…
Если это так и сбудется, то мы, Виленцы в праве тогда будем сказать: «От великаго до смешного только один шаг!»
На долю мою выпало счастье лично, даже близко, знать покойнаго Корнилова, в годы его физическаго угасания. И меня всегда поражала в этом добродушном старике, типа русскаго барина былых времен, неослабевающая бодрость духа. неослабевающая, до самой смерти, просвещенный интерес к тому, что делается далеко от Петербурга — в С.-З. крае вообще, а в Вильне — в особенности.
Основной чертою его благородной, неподкупно--честной, преданной Родине и ея Государям, гр. М. Н. Муравьеву, души была, всю жизнь, непоколебимая вера в творческия силы «русскаго человека», вера в великое, культурное призвание России на западных окраинах.
Без постояннаго, живого, теснаго общения с русским, окраинным элементом, казалось, Иван Петрович не мог — бы счастливо существовать.
Поэтому, приезд к нему, в Петербург, какого--либо деятеля, педагога из Вильны, стараго знакомаго, обращался в доме его в настоящий, семейный праздник.
«Ну, что у вас, в Вильне, делается?» бывал обыкновенно первый вопрос приезжему, за которым следовали очередные, волновавшие покойнаго вопросы:
«А Виленский учебный округ? А Публичная Библиотека? А Музей? А Сергиевский?!.»
Да, никогда не забывал он спросить и о Сергиевском…
При этом, на кротком, морщинистом лице его--уже следы искренней тревоги, напряженнаго внимания, почти страдания…
Затем, хоть целый день готов он слушать и слушать приезжаго, впитывая в себя духовно Виленския новости, то радуясь, как дитя, и смеясь своим беззвучным смехом, то по--детски-же печалясь, то скорбно, но сдержанно, негодуя…
Приезжих из Вильны, особенно местных тружеников на ниве народнаго образования, на поприще науки, бывших сослуживцев по Виленскому учебному округу, «Муравьевцев», как-бы ни были скромны они по их служебному положению, показывал он высокопоставленным своим знакомым, словно какия-то редкости, видимо относясь к ним, как к последним, прощальным, радостным лучам старческаго своего заката, с неподдельным духовным наслаждением и благодарностью подчеркивая, что ведь это все — живыя вести со «второй родины» — из близкой, дорогой сердцу его, Вильны, что это ведь — продолжатели его культурно-педагогических начинаний, хранители, носители его и Муравьевских заветов: он скоро умрет, а им суждено идти далее, нести, и поддерживать светильник правды в С.-З. крае.
С другой стороны, незабывавшие своего почтеннаго, бывшаго начальника Виленцы шли к нему, в его радушный, гостеприимный дом, чтобы погреться у очага его любвеобильнаго сердца, набраться новых сил, просветлеть душой, умом и сердцем, наконец, чтобы просто пожаловаться ему, молча посидеть около него.
В программе их поездок в Петербург, среди достопримечательностей, святынь столицы, всегда стояла и фамилия Ивана Петровича. Жаловаться--же было на что… Снова не добром поминалось тут имя Н. А. Сергиевскаго, и благославлялась память гр. М. Н. Муравьева.
А Иван Петрович Корнилов так умел слушать, пожать руку, обнять, сочувственно расцеловать, во-время прослезиться — в ответ на чужия, сердечныя излияния!!.
Трудно себе представить действительно тип более обаятельный, нравственно-уравновешенной, христиански-просвещенной старости, более попечительнаго, справедливаго, гуманно-благожелательнаго начальника, более доступнаго русскаго сановника, в присутствии котораго, с первой-же встречи, забывалось его высокое положение, его славное прошлое, а сознавалась лишь близость безгранично-доброй, чуткой ко всему возвышенному, прекрасному, готовой на всякий подвиг — во благо ближняго, души….
Сердце, протекция, кошелек всегда были у этого человека широко открыты для тех, кто некогда служил с ним в С.-З. крае, на дело этого последняго. Болезнь, дряхлость не могли помешать ему, при старческих его недомоганиях, подниматься на четвертые этажи министерских канцелярий, если надо было личным визитом, личной просьбою поддержать ходатайство за бывшаго подчиненнаго или за осиротившую семью его….
«Друг человечества». — Вот название, которое удивительно шло к Корнилову и небыло-бы ни лестью, ни ложью в отношении к его личности, к добру, которое он внес в общество.
Мои встречи с покойным, моя с ним переписка, право, одне из лучших, благоухающих страниц моей жизни. И когда, в трудныя минуты теперешняго существования в Вильне, находят на меня сомнения, колебания, апатия — стоит мне только взять письма его ко мне, взглянуть на его портрет, висящий на стене кабинета, чтобы почувствовать в груди прилив новых сил, а самого себя сознать способным еще совершить что-либо на пользу дорогой Родины: точно оттуда, из загробной сени, протянул мне уже Иван Петрович еще раз свою руку и дружески, ободряюще, как во дни былых встреч, пожал мою.
Около этих воспоминаний прошлаго до сих пор греюсь я духовно, как возле священнаго очага, мирный свет и тепло котораго утратят для меня свою силу лишь с последним моим дыханием. Впрочем, я и умру с твердой надеждою — встретиться еще с Иваном Петровичем там, за гробом, чтобы сказать ему, что до конца остался я верен его наставлениям; что идеалы, заложенные им в жизнь русской школы С.-З. края, в ученыя учреждения Вильны, не умерли: они лишь временно в забвении, но им суждено еще просиять для жизни вечной…
Да не я один, а многие, имевшие радость лично знать Корнилова, приходят, по привычке, на его могилу, в Александро-Невскую Лавру, с каким-то — особым чувством благодарнаго благоговения и тихой, молитвенной радости: умер ведь только-плотский человек, но жив, безсмертен дух его в Господе!.
«Меня любил. Меня уважал. Со мною переписывался Иван Петрович Корнилов». — Вот девиз, который не одного из бывших его сослуживцев поднял, укрепил в жизни, двинул вперед, утешил, поддержал в часы скорби.
Мне случалось слышать эти слова от угасавших сотрудников Корнилова, когда близость смерти заставляла их пытливо, тревожно оглянуться на пройденный путь, сделать подсчет затраченным силам, или от тех из них, около которых шипели уже человеческия злоба и клевета…
Да будете память о нем священна!!. Да перейдет имя его, в Вильне, из рода в род, из поколения в поколение!!… И да сбудутся мечты наши о радостном, загробном с ним свидании!!.
Разверните, хотя-бы, поучительный для окраинных деятелей, печатный труд Ивана Петровича Корнилова — «Русское дело в Северо-Западном крае» — книгу, изданную покойным отнюдь не в целях оправдания перед потомством, осуждения врагов и личных с ними счетов, а во имя торжества в крае русских начал, — и вы увидите, что это, в сущности, сплошной, хвалебный гимн русскому человеку, русскому уму, русскому ученому, наконец, русской, исторической правде на западных наших окраинах.
Недаром-же, покидая в 1868 году Вильну, не по доброй своей воле, а как мешавший новым течениям местной, политической жизни, по проискам польско-иезуитской пропаганды, писал он своему помощнику А. К. Серно-Соловьевичу:
«За неимением в крае местнаго русскаго общества, т. е. местной русской интеллигенции (если-бы она была, то и вопроса-бы русско-польскаго не было) — все бремя борьбы лежит на православном духовенстве и учебном округе, которому должны содействовать все русския наличныя и интеллигентныя силы в местной администрации, наскоро набранной из разных мест России».
В то-же время упоминаемая книга является ярким доказательством того, что мягкий по натуре, беззлобный, уступчивый, христиански-настроенный Корнилов не принадлежал к типу бойцов прогресса, политики, а лишь толковым, умным, убежденным исполнителем Муравьевских предначертаний.
Впрочем, этого не скрывает и сам Иван Петрович.
Уважение, любовь к покойному «диктатора Литвы», в свою очередь, объясняются тем, что в лице Ивана Петровича Главный Начальник Северо-Западнаго края нашел для себя подходящаго, понимающаго его начинания, раба-подчиненнаго.
Как известно, Муравьев не терпел, при совместной работе, сильных, самостоятельных характеров, людей с собственным своим мнением, с собственною инициативой. В то-же время, все и всех сжимая железной, уверенной рукою, всему давая желательное лишь ему направление, он предоставлял полную свободу деятельности подчиненным — в тесном круге их обязанностей, их ответственности…
В виду такой мудрой, административной политики, многие действительно воображали, что в эпоху Муравьевскаго пребывания в Вильне, они что-то творили самостоятельно, проводили свои идеи, шли по своему пути, не сознавая, однако, что надлежащий тон давался им из Виленскаго генерал-губернаторскаго дворца, или даже из канцелярии Муравьева.
Таким рисуется нам порою и Иван Петрович Корнилов, по книге его «Русское дело в С.-З. крае», как-бы ни старались не в меру ретивые поклонники почившаго, особенно бывшие его сотрудники, сделать его самостоятельным светилом, а не спутником светила.
Конечно, такое подчиненное отношение к Муравьеву нисколько не умаляет значения личных заслуг Корнилова, подвигов, совершенных им во главе с педагогическим персоналом Виленскаго учебнаго округа. — И, если я говорю о нем, то лишь в интересе исторической правды…
Пожалуй, даже оно — это зависимое положение — должно быть записано в заслугу Ивану Петровичу, как образец того, чем следует, в сущности, быть подчиненному, при преследовании общей, государственной цели, даже если он занимает такой высокий пост, как пост попечителя.
И действительно, надо удивляться, на сколько быстро Виленский учебный округ, во времена Корнилова, усвоил себе сущность Муравьевских требований, проникся Муравьевским духом…
Застав в 1864 году, среди служивших в округе, значительное большинство поляков, Иван Петрович, и тут благословляемый Муравьевым, по собственному его признанию, безжалостно, но и без чувства мести, уволил их всех до одного, заменив русскими людьми, как местными, так и на скоро созванными в Вильну из центральной России.
«С появлением на педагогическом поприще новых русских сил» говорит он в своей «записке 1868 года о русской, ученой и литературной деятельности в губерниях Виленскаго учебнаго округа»: «сделалась возможною и местная учено-литературная русская жизнь».
То-же самое говорил, писал более сильно, более властно и Муравьев. А Корнилову казалось, что он открыл нечто новое.
Русские люди, сплоченные вокруг своего доблестнаго, просвещеннаго, доброжелательно к ним относящагося, готоваго разделить с ними великодушно горе и радость их педагогически-научнаго, крестнаго пути, попечителя, не обманули надежд его и Муравьева, а дружно приступили к намеченной для них работе.
Работа эта значительно облегчалась тем, что то было время полнаго разгрома Муравьевым «Польши» в Белоруссии и Литве, высокаго подъема русскаго элемента, русскаго духа, русскаго самосознания, изгнания всего польско-латинскаго. Но и личность Корнилова сыграла выдающуюся роль, и общий подъем русско-национальнаго самосознания.
Недаром-же Муравьев говорил Корнилову:
«Русскому Правительству следовало-бы соорудить в Вильне памятник с надписью „Польскому мятежу благодарная Россия“. Важнейшим, труднейшим и первостепенным делом в С.-З. крае является не укрощение мною польскаго, в сущности, безсильнаго мятежа, но возстановление в древнем искони-русском, Западном и Литовском, крае, его коренных, основных, исторических, русских начал и безспорнаго, преобладающаго первенства над чуждыми России, пришлыми элементами».
Когда духовным взором окинешь, в наши дни, гигантский труд, совершенный в С.-З. крае в сравнительно — небольшой промежуток времени, сравнительно — небольшою горсточкой русских людей, чиновников, педагогов, художников, археологов, то невольно преклонишься перед ними и умилишься.
Но, в то-же время, невольно шевелится мысль: «Да разве могло быть что-либо иное при Муравьеве??».
Зато уже в 1867 году, не без затаенной гордости за своих тружеников-подчиненных, конечно, умалчивая, по обыкновению, о самом себе, мог написать Корнилов профессору В. И. Ламанскому, из Вильны:
«Выберите нисколько свободных дней да приезжайте полюбоваться, что делается при Учебном Округе, в Вильне. Смею думать, что Вы найдете много интереснаго в нашей замечательной библиотеке (Публичной) и отделе рукописей. Мы Вам покажем массы приготовленных к печати и печатаемых актов. В начале октября выйдет 1-й том актов, издаваемых при Виленском Учебном Округе, независимо от актов, издаваемых Виленскою Комиссиею, которую, надеюсь, мы перещеголяем, потому что наша работа идет несравненно быстрее и успешнее. Если вздумаете приехать, то, надеюсь, что остановитесь у меня. В моей обширной квартире есть всегда радушный уголок для моих достойных приятелей».
Надо, кстати, заметить, что не только таким светилам науки, каким был Ламанский, при случае, с любовью отводился радушный уголок в квартире попечителя Виленскаго учебнаго округа, но и целым историческим архивам, когда требовались особыя удобства для спокойной, научной над ними, работы.
Сам Иван Петрович, желая подать должный пример подчиненным, немногие, остававшееся на долю его, как попечителя, досуги отдавал на разсортировку, приведение в порядок старых книг и рукописей, свозившихся в те дни в Публичную Библиотеку со всех концов С.-З. края, из конфискованнаго, польскаго имущества, по целым часам роясь сам в книжном хламе, дыша пылью, плесенью, и тем, конечно, только удесятеряя силы работавших там-же, в каторжной подчас обстановка, педагогов.
Двери его дома, в Вильне, всегда были широко открыты для подобных тружеников, а в кабинет его, во всякое время дня, являлись с докладами о новых открытиях, о планах новых и новых работ.
Самый наивный, нередко прямо детский лепет нарождавшихся, закалявшихся в Корниловской школе, местных людей науки, как-бы ни был он незначителен, встречал здесь неизменное, предупредительно-доброжелательное к себе отношение со стороны попечителя, за плечами котораго стоял всесильный М. Н. Муравьев: все — хорошо, за все — сердечное, русское спасибо, все пригодится, приурочится, если не сейчас, то впоследствии, к общему делу…
Напоить чаем, накормить обедом, удостоить дружеской беседы самаго скромнаго, приезжаго из провинции, труженика, в доме Ивана Петровича было укоренившимся обычаем.
Неудивительно, что, при таких условиях, в округе, по всему краю, закипела лихорадочная, спешная, продуктивная работа…
«Приезжайте, поусердствуйте русскому делу!» обращается в 1866 году Корнилов к другому ученому — М. П. Погодину: «Приезжайте сюда с весны, остановитесь у меня, взгляните опытным глазом, как у нас идет дело, направьте, регулируйте наши разнообразные, с ученой целью предпринимаемыя, работы! Мы стараемся, как говорится, из всех кишек. Но ведь мы начали с ничего. Здесь нет университета, не было русских ученых. Теперь у нас Безсонов и Де-Пуле. Посмотрим, что сделают.»
По удалению из Вильны и отъезде в Петербург, покойный ведет с оставленной им педагогической семьею оживленную переписку, поддерживая бодрость духа и веру в правоту русских начал в С.-З. крае в своих недавних сотрудниках, а, главное, веру в будущее.
Масса таких дружеских, сердечных, полных русским умом, русским чувством, интересных, удивительно красивых по стилю и содержанию, подчас наивно — простодушных, писем хранится в архивах живущих еще и уже отшедших в мир иной Виленских деятелей.
Когда они, эти «человеческие документы» недавняго прошлаго, будут собраны и изданы, то подобное издание явится лучшим памятником Корнилову, как человеку, педагогу и начальнику.
В 1868 году советует покойный Серно-Соловьевичу:
«Крепко держите в своих руках учебныя заведения и к делу народнаго образования не допускайте людей, невнушающих доверия. Поддерживайте в наставниках бодрость и веру в свое дело. Нападки на них были и будут, потому что мы-то и боремся. Главное, чтобы мы не смущались и не впадали в малодушие.»
В письме к Н. Н. Новикову, того же 1868 года, он излагает такия здравыя, прочувствованныя, выстраданныя мысли:
«Мы с Вами были не наемники и не чиновники в казенном смысле этого слова. Мы действовали по убеждению, как честные и верные русские люди, желающие постоять за родное дело, за честь и достоинство нашего отечества.»
И далее, там-же говорится:
«Газета „Весть“ думает кощунствовать, называя нас чиновниками. Согласен: мы чиновники, но мы не имеем ничего общаго с выгнанными польскими чиновниками. Наши предшественники служили Государю и революции; они двоедушествовали, как подобает изменникам: получая русское жалованье, они служили польскому делу и ненавидели русских. Мы, русские чиновники Западнаго края, прежде всего — русские люди; много в нас недостатков, но нет измены; мы за одно с Государем, который так-же, как и мы, служить Отечеству. С польской или бюрократической, дисциплинарно-казенной точки зрения, чиновник есть наемник; но с национальной точки зрения, мы прежде всего люди русские, честные, верные агенты русскаго Правительства…»
Конечно, ошибался в людях и Корнилов.
Так ошибся он, например, в «ученом» Безсонове, рекомендованном ему в Вильну, для устройства Публичной Библиотеки и Музея, на котораго столько он расчитывал и который чуть не разогнал всех его сотрудников. «Ученаго» с трудом сплавили, наконец, из Вильны…
Следует заметить, что у покойнаго всегда хватало, однако, мужества и нравственной силы для того, чтобы откровенно сознаваться в подобных и других ошибках.
Вот хотя-бы два документа — отзыва, в разное время вышедшее из под пера его об одном и том-же человеке, попечителе Виленскаго учебнаго округа Н. А. Сергиевском.
В письме к Виленскому преподавателю С. В. Шолковичу (от 10 ноября 1869 года) [Оно хранится у меня, в подлиннике], ныне тоже покойному, Иван Петрович излагает следующее:
«Я надеюсь, что Вы останетесь в Вильне и учебный округ не лишится одного из своих даровитых и надежнейших преподавателей. Великая сила учебнаго округа, необходимая для выполнения его трудной службы государству, заключается в присутствии в нем достаточнаго числа мужественных и разумных нравственных личностей, соединенных между собой обоюдным, взаимным доверием и единством искренних и непреклонных убеждений, и я верю в нравственную силу состава Виленскаго учебнаго округа. Вы исполняете великую, историческую миссию нашего отечества; мы все, русские люди, смотрим на вас внимательно, поддерживаем вас и сочувствуем вам. Вы сами должны сознавать, что вы — передовой полк большого русскаго полка, что вы не оторваны от нас, — и это сознание, что за вами стоит вся Россия, должно вселить в вас уверенность в несомненном торжестве. Все возможныя случайности, все ошибки администрации, не изменят историческаго хода, не повернут Россию вспять. Запутанная и бездарная теперешняя местная администрация до того безпочвенна, что она не может долго держаться. Нет сомнения, что если-бы и в учебном ведомстве пошла перетасовка лиц, то это имело-бы самое пагубное влияние на учебно-воспитательную деятельность и на положение и будущую судьбу русскаго дела в крае. Удаление Помпея Николаевича (Батюшкова) есть действительно тяжелое испытание для Виленскаго учебнаго округа; но я надеюсь что и при новом попечителе не должно произойти ухудшения; потому что во главе округа поставлен человек твердый и самостоятельный (Сергиевский). Ваш новый начальник очень сочувственно говорит о Виленском учебном округе и искренно разделяет общее к нему уважение решительно всех порядочных людей. При всем том это — человек весьма образованный, даровитый, учтивый, доступный. Он очень хорошо понимает трудное положение русскаго учителя среди неблагоприятных общественных условий и я уверен, что он не даст никого из вас в обиду. Николай Александровича очень сочувствует учено-литературной деятельности Виленскаго Округа, и, полагаю, что он постарается дать ей возможно большее развитие. Я не сомневаюсь, что когда у Вас пройдет первая пора горя и досады, когда Вы успокоитесь и осмотритесь, то снова обратитесь к любимым Вашим кабинетным занятиям.»
Корнилову суждено было, однако, следить за тем, как тот-же Сергиевский, не взлюбив Шолковича, держал его в тени, даже ненавидел его, а. когда Семена Вуколовича не стало, то одно время равнодушно относился к судьбе оставшихся после него сирот.
Постепенный упадок Виленских учреждений — Публичной Библиотеки и Музея, при ней находящегося, Иван Петрович приписывал всецело той чиновной мертвечине, которая с годами пропитала все поры Виленскаго учебнаго округа, под влиянием сухого, черстваго отношения ко всякому живому делу Сергиевскаго…
И вот, в эпоху моей самой оживленной переписки с покойным — о забвении Сергиевским заслуг Шолковича и нежелании что--либо сделать для оставшихся на улице сирот его, когда Николай Александрович принужден был, наконец, уступить — под влиятельным давлением из Петербурга, вырвались у Корнилова (в письме ко мне от 21 января 1895 года) знаменательныя строки.
Со скорбию и негодованием пишет мне Иван Петрович: «Душевно радуюсь за детей нашего незабвеннаго Семена Вуколовича, что они нашли в Вас и Вашей почтенной семье замену отца и матери, и что даже казенное, застегнутое на все пуговицы, сердце сенатора Н. А. Сергиевскаго смягчилось и забилось добрыми к ним чувствами. Смотрю на это, как на особенную к сиротам милость Божию».
Когда-нибудь, с имеющимися у меня документами в руках, я разскажу русскому обществу про судьбу сирот моего наставника, преподавателя и друга: тут ярко выяснится разница между Корниловым и Сергиевским, как начальниками и людьми, а попутно обнаружится и причина, по которой все Корниловское было погублено, вытравлено, опозорено во времена Сергиевскаго.
В одном, в чем нельзя было провести, обмануть Ивана Петровича — это кличкою «русский».
По опыту знал он отлично, что ведь и А. Л. Потапов считал себя тоже «русским человеком», обижаясь, если смели подозревать его в обратном, в оффициальной переписке распинался за русское дело в С.-З. крае, отводя, например, Виленским учреждениям — Публичной Библиотеке и Музею — подобающее им, культурно-национальное, так сказать, боевое значение — в деле водворения в местном населении русских начал, а, между тем, убрал-же из Вильны его, Корнилова, П. Н. Батюшкова, разогнав, обезличив многих их сотрудников и сведя на--нет производительность культурно-политических их начинаний.
В качестве стараго, достаточно травленнаго волка, покойный не так-то легко поддавался гипнозу разных кличек, названий, общих мест, громких фраз, которыми нелегко было затуманить его сознание.
Ему нужны были работники, факты, дело, дело и дело, а также конечные, осязаемые результаты, при том возможно скорее, без всяких виляний, обещаний в будущем, реклам и шума…
К числу больных мест из жизни Виленскаго учебнаго округа, отравлявших угасающему Ивану Петровичу Корнилову его почетную, хорошо обезпеченную, всеми уважаемую старость — когда следил он, в последние годы своего заката за Вильной и судьбою основанных им там учреждений, — являлась очевидная для него агония Публичной Библиотеки и Музея.
Мне известно это из писем покойнаго, из бесед с ним на эту болезненную тему.
Если я позволил себе так долго остановиться на том значении, какое придавал Иван Петрович в Виленском учебном округе общему, бодрому настроению русских людей, даже благородной конкуренции — в научно-педагогическом деле, то потому лишь, что в упадке «Муравьевскаго духа» в округе, в унынии, апатии, партиях, интригах, в канцелярщине, свившей себе там прочное гнездо — во дни царствования Н. А. Сергиевскаго, справедливо усматривал он основную причину упадка и этих учреждений.
Он знал лучше других, в чем именно виновно тут «казенное, застегнутое на все пуговицы, сердце»…
Вот что пишет, например, Иван Петрович в своей заметке «Взгляд гр. М. Н. Муравьева на культурныя задачи Виленскаго Учебнаго Округа» [«Задачи русскаго просвещения в его прошлом и настоящем». Сборник статей И. П. Корнилова (посмертное издание) 1902 г.]:
«Программа, начертанная М. Н. Муравьевым для широкой и многосторонней просветительной деятельности Вил. учебнаго округа, строго и точно исполнялась и при моем ближайшем преемнике, незабвенном русском патриоте П. Н. Батюшкове. Его важныя научныя историческая издания по истории западно-русскаго края и Холмской Руси хорошо всем известны. П. Н. Батюшков умел удержать на службе в учебном округе И. Я. Шульгина, В. П. Кулина, Н. Н. Новикова и других, которых А. Л. Потапов считал слишком увлекающимися русскими патриотами и почитателями М. Н. Муравьева, и которых он намерен был, как людей безпокойных, удалить из ввереннаго ему края. К несчастию, для русскаго дела, П. Н. Батюшков скоро и сам разошелся с Потаповым и принужден был в 1869 году оставить службу в Вил учебном округе; а на его место назначен был Н. А. Сергиевский, занимавший важную должность попечителя Вил. учебн. округа в продолжении тридцати лет, т. е. до 1899 года.
С удалением П. Н. Батюшкова, весь строй жизни и вся деятельность Вил. учебн. округа мгновенно изменились. Согласно взглядам и требованиям А. Л. Потапова, Н. А. Сергиевский ограничил деятельность Вил. уч. округа и поставил ее в тесныя рамки единственно только школьнаго дела. Участие русских учителей в литературе и науке признавалось как-бы нарушением прямых служебных педагогических обязанностей. Виленский учебный округ словно заснул глубоким летаргическим сном и, в продолжении 30 лет, на нем словно лежала душившая его тяжелая гробовая плита. Ученыя и художественныя экопедиции учителей для собирания сведений о местных православных русских памятниках совершенно прекратились. Само собою разумеется, что лица, непользовавшияся благосклонностью Потапова, были удалены из учебнаго округа. Первою жертвой был почтенный И. Я. Шульгин. Увольнение его от должности помощника попечителя учебнаго округа было так для него неожиданно и внезапно, что он скоропостижно скончался от апоплексическаго удара. В. П. Кулин и Н. Н. Новиков принуждены были также в скором времени оставить Вил. учебный округ.
Только в 1899 году, после отъезда из Вильны Н. А. Сергиевскаго и вступления в должность попечителя Вил. уч. округа достойнаго В. А. Попова, возобновилась в учебном округе его прежняя, учено-литературная жизнь»…
Как человек благовоспитанный, но природе своей мягкий, деликатный, Корнилов не высказывал, быть может, ничего подобнаго в глаза ни самому Сергиевскому, ни педагогам, подчиненным последнему, во время приездов их к нему из Вильны в Петербургу не желая тем подрывать престиж новаго начальства округа и увеличивать существующую между ними рознь; но со старыми сослуживцами, или с посторонними, симпатичными ему, людьми, беседы его на эти темы носили в себе много искренней скорби и глубоких разочарований.
Выпуская в свет сборник свой «Русское дело в С.-З. крае», Иван Петрович точно хотел дать возможность, если не его современникам, то потомству, сделать параллель между тем, чем был Виленский учебный округ при нем и во что обратил его Сергиевский — за тридцать долгих лет фанатически проводимой им системы.
Кто знает, не желал-ли он, тем самым, вызвать, осуждение в будущем тех, кто так или иначе способствовал упадку Виленских — Публичной Библиотеки и Музея, — но осуждения особаго, — если можно так выразиться, «Корниловскаго», без злобы, мести и проклятий, а с лучами безпристрастной правды, с документами и фактами, единственно во имя пользы дела, во славу Родины, для подкрепления сил унывающих, колеблющихся, падающих духом, изверившихся в конечное торжество исторической правды в С.-З. крае…
Начав издание бумаг своего архива, покойный не коснулся тех материалов последняго, в которых содержатся указания на несомненныя причины разложения упоминаемых учреждений, как бы завещая, тем самым, нам, ближайшим, непосредственным очевидцам эпохи Сергиевскаго, разработку этого вопроса.
Ведь не даром-же, в статье своей, нами только что цитированной, сопоставив деятельность П. Н. Батюшкова, Н. А. Сергиевскаго и В. А. Попова, покойный точно обращается к русскому обществу наших дней с пророческим предостережением.
Он говорит:
«В заключение заметим, что возникшая со времен М. Н. Муравьева в Вил. уч. округе ученая и литературная деятельность еще на долгое время не должна прекращаться и ослабевать. Не следует забывать, что в северо-западных губерниях и по сие время нет ни одного высшаго русскаго учебнаго заведения и, что, к величайшему нашему стыду и позору, на древне-православно-русско-литовской земле главныя общественныя, культурныя и экономическия силы находятся в руках не русских и православных людей, а во власти местнаго дворянства и купечества, состоящих преимущественно из пришлых поляков, евреев и из потомков русских и литовских княжеских и боярских родов, отступивших от Православия и принявших сторону наших религиозных и национальных врагов.»
Вот та историческая вера, та историческая правда, которым до конца дней своих служил Иван Петрович Корнилов видя, как уничтожаются труды его и его сотрудников тридцатилетним игом Н. А. Сергиевскаго. Вот его последнее, прощальное слово, к нам обращенное…
И мне кажется, что лучшим, желанным для почившаго, венком на его могилу, в день предстоящего юбилея — 28-го августа — будет докончить его печатные труды, сказав печатно же, честно, открыто неподкрашенную правду о судьбе самых любимых его, дорогих ему детищ — Виленских Публичной Библиотеки и Музея, т. е. провести безлошадную параллель между тем, чем они во времена его, Корнилова, были, и во что обратили их «русские люди», в которых Иван Петрович так упрямо веровал, — обратили, главным образом, потому, что забыли, отвергли, осмеяли священные «заветы предков потомству»…
Не сомневаюсь, предвижу, что горькая правда, которую я скажу сейчас, заденет, огорчит, возстановит против меня некоторых лиц, с которыми у меня, в данную минуту, — наилучшия отношения. Но молчание там, где следует не говорить только, а кричать, протестовать, было-бы, прежде всего, с моей стороны, преступным омрачением памяти дорогого мне усопшаго.
Конечно, хорошо, если в Вильне состоятся торжества в честь Ивана Петровича Корнилова, которыя не ограничатся выставкою никому ненужных, старых, давно потерявших всякое значение карт. Хорошо, если в оффициальной обстановке воздадут покойному должное и тем покажут инородцам С.-З. края, на сколько в Вильне крепка русская память и как несокрушима здесь русская признательность к былым труженикам. Нельзя не приветствовать оффициальный характер подобных, краевых юбилеев…
Но пусть не проспит наступающаго события и Виленское русское общество…
Что мешало-бы, например, нам, Виленцам, устроить специальную, «Корниловскую» выставку вещей, принадлежавших почившему, венков, возложенных на гроб его, адресов, поднесенных ему при его жизни, писем к нему разных знаменитостей, ученых изданий Виленских учреждений, им основанных, портретов его и его сотрудников, — хотя-бы по достойному подражания примеру польскаго общества, недавно устроившаго в Вильне выставку — в память известной писательницы Оржешко?!…
Во всяком случае, хотелось-бы, чтобы русские люди С.-З. края, знавшие и незнавшие лично Корнилова, собравшиеся, так или иначе, во имя его, у потухающаго жертвенника заветных дум его, надежд, верований и идеалов, раздувши 28 августа на этом священном жертвеннике былой, мощный, огонь его, могли-бы сказать вызванной молитвами, воспоминаниями их, тени усопшаго:
«Мы, дорогой наш Иван Петрович, свято сохранили, бережно, с сыновней любовью, донесли твои заветы — до настоящаго, знаменательнаго для всего С.-З. края, дня… Мы, по прежнему, твои убежденные сотрудники… И вот результаты наших трудов: новыя научныя изследования, новыя издания, новыя сокровища русской культуры, вновь разысканные, исторические документы о русском, православном прошлом нашего края — в шкафах, в витринах Виленских — Библиотеки и Музея… Рядом с ними — сведения об экскурсиях, выставках, лекциях и т. п., и в наши дни продолжающихся по твоему почину. Как видишь, то, что посеял ты некогда в Вильне, во имя науки, в торжество исторической правды, мы с любовью взлелеяли, выростили, сняли обильной жатвою… Вот — наши житницы… Приди, священная для нас тень, и оцени сама плоды нашей тебе преданности! Приди, и возрадуйся, и слейся с нами в сегодняшнем духовном торжестве!!..»
Но, достойны ли мы, Виленцы, с радостным настроением, приступить 28 августа к такому знаменательному жертвоприношению?!.. Донесли-ли мы к этому дню священный огонь, который зажег некогда Иван Петрович, завещав нам зорко, неусыпно хранить его неугасимым, для того, чтобы в день нашего духовнаго, молитвеннаго с ним, покойным, общения, поддержат, раздуть старый, едва тлеющий, жертвенник?!. Чистыя-ли у нас руки для жертвоприношения?!. Спокойна-ли наша совесть?!…
Итак, еще раз, да простят мне, во имя братской моей любви к ним, во имя истины и общаго блага, те, кого болезненно заденет настоящая моя статья!..
И если я в чем-либо окажусь неправ, то пусть мне это докажут, так-же честно, с поднятым забралом, как это делаю я.
А пока что, вернемся к интересующему нас вопросу.
Существуют на свете так называемые «непонятые люди», между которыми нередко попадаются личности даже крупныя, замечательныя, так-таки и умирающия лишь в слабой надежде на суд, справедливость потомства, неоцененныя их современниками.
Но существуют, наряду с подобными несчастливцами, и целыя «непонятыя» учрежденья, которыя постигает однородная-же, грустная судьба — непонимания, забвения, страданий и…. преждевременнаго угасания.
Особенно это явление замечается в сферах науки, искусства, т. е. в областях, недоступных пониманию толпы, служение которым, как крест, несут на себе лишь отдельныя, избранныя, культурныя единицы общества.
К подобным забытым, непонятым учреждениям, к «пасынкам» науки, несомненно, но истории их существования, должны быть отнесены и любимыя детища гр. Муравьева и Корнилова — Виленская Публичная Библиотека с состоящим при ней Музеем.
В качестве Виленскаго старожила, давно следим мы за постепенным умиранием этих замечательных начинаний сравнительно недавняго прошлаго С-З. края — и попавший нам в руки оффициальный «отчет о состоянии учебных заведений и учреждений Вил. уч. Округа — за 1910 год», в который включен и отчет по упоминаемым — Библиотеке и Музею, усилил только в нас чувство стыда и скорби, быть может и потому, что время появления этого страннаго документа как-бы пророчески совпало со столетнею годовщиной рождения Корнилова…
Но мог-ли последний предвидеть, что когда-либо к отчету по Вил. уч. округу, — по округу, им столь любимому, над которым так надругался в течении (страшно выговорить) целых тридцати лет Н. А. Сергиевский, появится статья одного из представителей этого округа — г. Миловидова, стоящаго близко к Библиотеке и Музею, где на ряду с восхвалениями Сергиевскаго за его, яко-бы, сочувствие к этим научным, культурным учреждениям, будет помещена, грубая клевета на него, Корнилова!?…
А вот, что напечатал г. Миловидов:
«Не можем пройти молчанием еще одного памятнаго для Библиотеки (Виленской, Публичной) посещения. — 16 ноября 1893 года, в нее прибыл б. попечитель Виленскаго учебнаго округа И. П. Корнилов, положивший начало Библиотеке. По словам местнаго хроникера, Иван Петрович сердечно радовался, видя, что посеянныя им семена пали на добрую почву и принесли роскошный плод. В Библиотеке и Музее И. П. пробыл около двух часов, подробно интересуясь всем виденным»… (стр. 42).
Хотелось-бы знать, кто этот таинственный «местный хроникер»?! Не креатура-ли Н. А. Сергиевскаго?!…
От подобной неправды современников наших, только вызывающей презрение, с тем большим наслаждением уходишь к славному прошлому Библиотеки и Музея, к той исключительной, радужной, многообещавшей, обстановке, при которой они зарождались в Вильне, во времена Муравьева…
О заре их жизни довольно подробно, правдиво, хотя и без цветов чиновнаго красноречия, разсказывает нам та-же поучительная книга И. П. Корнилова, на которую мы уже ссылались — «Русское дело в С.-З. крае».
И для уяснения себе настоящего упоминаемых учреждений нельзя, на основании документов книги, не набросать, хоть в главных чертах, их прошлаго.
В своей памятной записке (1868 г.) «о русской ученой и литературной деятельности в губерниях Виленскаго учебнаго округа», приложенной к изданию, которую мы тоже цитировали, незабвенный деятель С.-З. края разсказывает о том, что до последняго мятежа в крае не только не было русских публичных библиотек, но евреями и поляками «производилась здесь обширная торговля книгами и католическими календарями, привозимыми из Польши и Германии, деятельно работали польские типографские станки и издавалась Киркором польская газета.» — «В то-же время, во всех шести губерниях, не было ни одной русской книжной лавки (первая русская книжная лавка Сеньковскаго и КR открыта в Вильне в 1863 г., с заимообразным пособием из контрибуционных сборов); в губернских казенных, весьма плохих, типографиях, печатались по-русски, за совершенно ничтожными исключениями, только Губернския Ведомости и циркуляры. События 1862 и 1863 годов могли достаточно убедить нас во враждебном характере местной польской литературы, и мы должны были признать всю ея неуместность среди русскаго и литовскаго населения. Но с тем вместе возникла необходимость, для утверждения в крае русскаго, нравственнаго влияния, наконец, для достоинства и чести русскаго имени, заявить здесь присутствие наших умственных сил. Русская умственная деятельность здесь необходима, как самое действительное орудие для противодействия враждебной нашему Государству польско-католической пропаганды, для служения правительственным интересам и для внушения иноверцам уважения к русским нравственным силам».
По свидетельству И. П. Корнилова, в 1864 году не имелось в Вильне почти ни одной серьозной, русской книги, которая давала-бы русским учителям, приехавшим в край из внутренних, русских губерний, верное понятие о Западном крае и его коренных обитателях, о характере и влиянии католицизма, о силе и значении — политическом и экономическом — польскаго и еврейскаго обществ и проч. В то же время здесь давали себя чувствовать — отсутствие коренного русскаго общества и недостатки других условий культурной жизни.
«До 1864 г. во всем крае не было ни одной русской публичной библиотеки, кроме нескольких польских библиотек, например, революционнаго общества „Пионтковскаго“ в Свенцянах», говорит он: существовавшая в Вильне, при «музеуме древностей», библиотека из 20, 000 томов не была публичною. При том, как библиотека, так и «музеум древностей», служили гораздо менее научным целям, чем польской политической идее."
Корнилов, вслед за гр. Муравьевым, хорошо понимал, что «изследования русской старины, производимыя на месте вековой борьбы коренных русских начал с чужеземными, открывая летопись унижения, гнета и страданий, вынесенных русским народом от господства поляков, естественно, затрогивают национальное чувство русскаго изыскателя, утверждают в нем сознание правоты русскаго дела в здешнем крае, разоблачают пороки и преступления польскаго общества и сильнее укрепляют любовь к своему, родному, русскому».
Как-бы в дополнение к сказанному, в статье своей «Взгляд гр. М. Н. Муравьева на культурныя задачи Вил. уч округа» [Посмертное издание статей Корнилова «Задачи русскаго просвещения в его прошлом и настоящем»], Корнилов говорит:
«Программа М. Н. Муравьева была весьма обширна. Признавая необходимым распространять возможно широко основныя ея положения в русском обществе, и особенно в Петербургской бюрократии и правительственных сферах, сбитых с толку ловкою и умелою польскою и латинскою пропагандой, и имея в виду, что в Западных губерниях не было в 1860-х годах ни русскаго дворянства, ни русскаго купечества, ни русских местных ученых и писателей, которые-бы могли вести культурную борьбу с наглою польской клеветою и обличать ее, — М. Н. Муравьев в одном только Виленском уч. округе и в его обновленном в 1864 году русском составе служащих видел единственное, достаточно сильное и надежное орудие против польских козней и для защиты русских законных прав и правды»…
«К. П. Кауфман и заменивший его в 1867 году гр. Э. Т. Баранов следовали во всех своих действиях духу и направлению гр. М. Н. Муравьева; но, к сожалению, плодотворная их деятельность, всецело направленная к укреплению в крае Православия и русской народности, продолжалась весьма недолго. В марте 1868 года прибыл в Вильну вновь назначенный генерал губернатор А. Л. Потапов»…
С одобрения, по указаниям графа М. Н. Муравьева, проектирует Корнилов, как верныя, наиболее надежныя, средства борьбы с ненормальным, постыдным положением русскаго дела в С.-З. крае, следующия нововведения:
а) «Учреждение, хотя-бы в главнейших городах северо-западных губерний, при содействии Правительства и под ответственным надзором Виленскаго учебнаго округа, публичных библиотек, с хорошим и осторожным выбором книг и с возможно полным собранием лучших литературных и ученых произведений на русском языке».
При этом он справедливо поясняет свою мысль примечанием:
«Безспорно, что хорошие русские писатели суть лучшие пропагандисты русскаго дела».
По проэкту его, библиотеки эти должны были иметь при себе «археологическия и этнографическия коллекции», а Виленская Публичная Библиотека, кроме того, служить «для возбуждения местных ученых, в особенности исторических и археологических работ и изданий», с сосредоточением при ней, по возможности, материалов и пособий для таких именно ученых работ.
б) «Ученыя командировки „наставников“ (т. е. педагогов Вил. учебнаго округа) — с целью изучения края и собирания предметов для библиотек и коллекций.»
в) «Издания материалов для местной археографии, археологии и этнографии, а также разнаго рода поощрения лицам, занимающимся полезною, учено-литературной деятельностью, равно как и приготовлением учебников, книг для народнаго чтения и пр.». (Записка И. П. Корнилова «о русской ученой и литературной деятельности в губерниях Вил. Уч. Округа» — 1868 года).
Объединившиеся вокруг Корнилова «новые русские люди» Вильны, исходя из подобной программы, прежде всего обратили внимание свое на Виленский «музеум древностей», как на учреждение, вредящее делу России в крае.
По словам Ивана Петровича, «Главный Начальник края признавал необходимым устранить польско-демонстративный характер» этого музеума и, в то-же время, «сообщить ему надлежащее значение — быть собранием и хранилищем предметов, напоминающих о русской народности и православии, искони господствующих в С.-З. крае».
По взгляду Муравьева, выраженному в отзыве его на имя Корнилова (1865 г.). «Виленский музеум, согласно § 1-го Высочайше утвержденнаго о нем положения, должен заключать в себе предметы, относящиеся к истории Западнаго края России, с целью, способствуя сохранению памятников древностей, доставить возможность воспользоваться ими к изучению края, и, вместе с тем, согласно выражению рескрипта Государя Наследника Цесаревича [Августейший Покровитель „музеума древностей“] на имя попечителя музея, камер-юнкера графа Тышкевича, содействовать к вящему укреплению уз, соединяющих бывшия Литовския губернии с прочими областями России».
Между тем, вопреки столь ясно и определенно выраженной Высочайшей воли, большая часть предметов, «музеума», при изучении их особой комиссией, во главе с Корниловым, оказалась «состоящей из коллекции, относящейся к чуждой этому краю польской народности».
Там даже обнаружена была большая мраморная группа, работы польскаго художника Сосновскаго, изображающая соединение Литвы с Польшей, т. е. обнаруживавшая польскую идею, заложенную в основание «музеума».
Группу эту сослали немедленно-же в Петербург, в распоряжение Министерства Императорскаго Двора, а предметы, напоминавшие неуместно и дерзко о «Польше», впоследствии были отправлены в Москву, в Румянцевский музей, где они и поныне находятся.
24 мая 1867 года состоялось, наконец, открытие в Вильне Публичной Библиотеки, в основание которой легли книги, в количестве 20, 000 томов, имевшияся уже при «музеуме».
К ним прибавили также книги и рукописи, собранныя из библиотек конфискованных р.-к. монастырей, польских имений и частных лиц.
Ко вновь образованной библиотеке присоединился бывший «музеум», совершенно реформированный на русских началах.
«По недостатку средств и помещения» пишет Корнилов: «нельзя было и думать об универсальной библиотеки, да и по самой цели для своего основания, она, библиотека, должна была служить преимущественно для чтения публикою русских книг и для ученых работ, в особенности служащих к изучению западных губерний и Царства Польского».
В письме к П. И. Севастьянову (1865), члену Императорскаго Археологическаго Общества, Иван Петрович сообщает:
«Здесь учреждается музей и библиотека; при музее будет учено-литературное общество с отделами историческим, археологическим и филологическим. — Музею и библиотеке следует дать преимущественно местное русское значение. Здесь должны быть собраны и поставлены на вид, между прочим, многочисленныя славяно-русския издания здешних типографий, например: Мамоничей — в Вильне, Скорины, Евьевской, Супрасльской, Заблудовской и пр. Сюда-же следует присоединить издания старо-русских книг: Почаевския, Краковския, Львовския, Пражския.
Как мы не богаты денежными средствами, то и надо обратить их на подобныя собрания, которыя будут служить величественным доказательством того, что западная наша граница есть исконная русская земля, что здесь крепло и развивалось русское образование, что здесь исконно господствовало русское слово, что полонизм есть явление чуждое, наносное».
В 1866 году, 28 января, Корнилов говорит другому известному ученому М. П. Погодину:
«С вашей легкой руки начинаются изследования по западно-русской библиографии, разработку этого вопроса считаю делом особенно важным. Наступила пора русской науке коснуться западно-русскаго вопроса. Необходимо усилить или, правильнее, возбудить, создать в С.-З. крае археографическия изыскания, которыя должны предшествовать историческим, капитальным трудам. Разсмотренее и издание источников и вообще разработка западно — русской истории — есть предметы первостепенной важности. Наука должна явиться во всей грозе на защиту государственных и народных прав, должна разрушить авторитет польской лжи, должна навести страх обличения на поляков, ошеломить их, уяснить, вывести на свет Божий истину, так называемою польского вопроса. Из пушек можно стрелять в поляков, но не в полонизм. Никто не спорить, что разбор какого-нибудь Верхотурскаго или Оренбургскаго архивов старых дел может представлять любопытныя данныя для разъяснения нашей государственной и общественной деятельности на востоке. Но для разрешения или правильнаго освещения современных, жгучих, роковых вопросов, возникающих на западе нашего отечества, занимающих нас, недающих нам покоя, смущающих совесть многих нерешительных и колеблющихся, от незнания или невернаго понимания, людей, — подобное отвлечение ученых сил на разработку давно поконченных или второстепенных вопросов, не принесет ни малейшей пользы. В особенности здесь наука имеет политическое, государственное значение, а потому все наши наличныя ученыя силы должны быть привлечены к западному вопросу». — «Мы с вами сознаем, конечно, что мы на твердой почве права; что польския притязания лишены его. Но, кроме нравственнаго и фактическаго для нас сознания наших прав, необходимо склонить на нашу сторону европейское ученое, а за ним и общественное мнение, необходимо уничтожить колебания и сомнения наших нетвердых соотечественников, подозревающих, что Западный Край, пожалуй, в самом деле польский; для прекращения колебания и для поворота убеждений необходимо представить торжественныя юридическия доказательства наших прав. И вот — задача для представителей русской науки. У нас на западе, русский ученый есть государственный деятель».
В кратком отчете о Виленской Публичной Библиотеке (май, 1867 г.), имеются у Корнилова следующия строки:
«Добросовестныя изследования историческия и этнографическия везде имеют громадное влияние на политическое воспитание и зрелость народа, содействуя к возбуждению и развитию его самосознания. Но нигде в России эти изследования не представляют такой важности, какую они имеют здесь, на классической почве России времен Нестора, в областях, где впервые сложилось Русское Государство. Здесь (в губерниях Минской, Гродненской, Витебской, Могилевской, древнем достоянии св. Владимира и его потомков) находятся самыя древния, русския могилы, открываются самые древние памятники русской письменности. Несмотря на долгое преобладание здесь чуждых элементов, враждебно относившихся ко всякому исконному русскому и намеренно, систематически истреблявших все, что носило следы или было произведением умственной жизни, в течение последних двух лет отысканы и спасены от истребления или безвестности многие замечательные, археологические памятники, которые послужат к возстановлению исторической правды о старине здешняго края»…
«Содержание библиотеки и все работы, как библиотечныя, так и по изданию памятников, ведутся на средства, даруемыя Правительством. В стране, где интеллигенция, хотя материально и жившая русским народом, враждебно относится ко всякому проявление русской умственной деятельности, естественно Правительство является единственным меценатом, единственною надеждою русских тружеников науки. Честь и слава ему за то! Виленская библютека будет служить лучшим в крае памятником ею покровительства науке и народному просвещению.»
«Кажется, излишне распространяться о важности Виленской публичной библиотеки для всего С.-З. края. Обширная область, заключающая несколько миллионов народа, не может оставаться без местнаго центра своей умственной деятельности. И, при том, для области, находящейся в таком политическом состоянии, в каком находится С.-З. край, нужно именно такое учреждение, как публичная библиотека. Влияние библиотеки на общество есть влияние примиряющее, располагающее людей к серьозному, спокойному и безпристрастному изучение прошедшаго и настоящаго. Это не выставка, со всеми ухищрениями декоративнаго искусства, разных старых вещей, бездоказательно окрещенных разными историческими именами, чтобы увлекать легкомысленных к безумной затее, обольщать их призраками, поддерживать в них непрестанно дух раздражены и озлобления. Библиотека предлагает рукописи, книги: приходите, читайте и поучайтесь!»
И далее Иван Петрович поясняет сказанное им ранее:
«Особенно знаменательным является значение Виленской Публичной Библиотеки в совокупности с Высочайше утвержденным и уже образовавшимся Северо-Западным Отделом Императорскаго Русскаго Географическаго Общества, имеющим предметом своих занятой изследования по археографии, археологии, статистике и этнографии. Совокупной деятельностью этих двух учреждений Вильна, мы твердо верим, займет свое должное место в кругу умственной деятельности России и внесет свою долю трудов в общую сокровищницу всем нам дорогого отечественнаго просвещения.»
Изучая только что приведенные, оффициальные документы, вышедшие из под пера замечательнаго русскаго человека и труженика С.-З. края, мы видим, что все, им сказанное, не было только праздной болтовней, рисовкою перед обществом, учеными людьми, правительственною властью.
Нет, работа действительно закипела в Виленском учебном округе, при том работа настоящая, на совесть, во всем согласная с глубокопродуманной, исторически-обоснованною, убежденною программою.
Изобразим-же теперь, хоть в общих чертах. то, что делалось тогда, при Корнилове, в Вильне, в разбуженном муравейнике «новых художников, педагогов.»
Сам Корнилов, в своей «записке» 1868 г., повествует так:
«С 1865 г. некоторые преподаватели получили командировки по северо-западным губерниям, с ученой целью: они записывали народныя поговорки, песни и предания, посещали монастыри и церкви, отыскивали древности, снимали рисунки и фотографии; с тем вместе они приобретали для библиотеки старо-печатныя книги, рукописи и старинныя вещи».
Перечислив ряд драгоценных, исторических приобретений, он пишет:
«Учитель прогимназии Петров составил альбом из 54 больших фотографий Супрасльскаго монастыря… Это собрание рисунков доставило материалы для предпринятаго в 1867 г. литографированнаго „Издания памятников православной старины С.-З. России“, под наблюдением заведывающаго основанною в том-же году в Вильне художественною и рисовальною школою, академика И. П. Трутнева. Кроме полученных таким образом ценных вкладов, Публичная Библиотека обогатилась частными приношениями лиц, служащих в учебном ведомстве, православных священников и др.».
В Библиотеку, из учебных заведений Вил. учебнаго округа, стали стекаться тысячами польския и старопечатныя латинския книги, преимущественно, схоластическия и богословския.
Много книг, по просьбе Корнилова, приходят в то же время и из разных правительственных и ученых учреждений России.
Генерал-губернаторы — М. Н. Муравьев, К. П. Кауфман, гр. Э. Т. Баранов, оказывая новому учреждению «постоянное покровительство, передавали ему конфискованныя библиотеки и выдавали суммы на его устройство и содержание».
Например, генерал Кауфман за 1000 руб. приобретает для Библиотеки редкое собрание русских монет Россильона и за 4000 р. прекрасную библиотеку Смитта…
Из письма Корнилова к гр. М. Н. Муравьеву (1865 г.) видно, что попечитель Вил. учебнаго округа, будучи в Петербурге, лично обращался с просьбами о пожертвовании для Библиотеки дублетов книг и эстампов к управляющему Министерством Народнаго Просвещения (и директору Импер. Публ. Библиотеки) — И. Д. Делянову, к президенту Академии Наук и вице-председателю Географическаго общества адмиралу Ф. П. Литке, к вице-президенту Академии Художеств князю Г. Г. Гагарину, и к другим лицам, — всюду встречая полное участие и добиваясь желанных результатов.
Впоследствии он с такими-же просьбами обращается и через гр. Муравьева к разным военно-научным учреждениям Петербурга, в Министерство Иностранных Дел, в Министерство Императорскаго Двора.
От последняго он с нетерпением ждет «излишних портретов Царственных Особ России, хранящихся в дворцовых складах, дублетов медалей и монет русских, и проч.».
Корнилов пишет, при этом, Главному Начальнику Края следующее:
«Все эти предметы, с присоединением к ним эстампов, портретов и изваяний великих русских деятелей, художественных русских произведений и дорогих изданий, а также местных православных и русских памятников и местных этнографических предметов, украшая стены, столы и витрины Библиотеки и Музея, будут наглядно напоминать посетителям, что здешний край есть неотъемлемая часть России не по одному праву завоевания, но и по неоспоримому праву давности русскою, преобладающаго в семь крат, населения».
Музею и ученому обществу, при нем образуемому, составляется устав и штат. Эта работа поручена специально приглашенному из Москвы Безсонову.
Независимо от изложеннаго, сам Корнилов ведет оживленную, содержательную переписку с русскими учеными Забелиным, Погодиным и другими, спрашивая у них советов, прося помощи, указаний, сообщая о ходе дела.
По его мнению (письмо к Погодину, которое мы уже отчасти цитировали) — Археографическая Комиссии в Петербурге и Москве «должны преимущественно, готов сказать, исключительно, заняться разбором и изданием актов Западной России, должны командировать на 2 — 3 года в Вильну специалистов для содействия здешней комиссии, занимающейся разбором дел Центральнаго Архива, и для археографических изысканий и экспедиций».
На первое место в Вил. Публичной Библиотеке Корнилов ставил с известным, конечно, русско-национальным подбором, рукописи (древние акты, грамоты, мемуары и т. п.), на второе — собрание русско-славянских старопечатных книг, печатанных в типографиях Вильны и других мест С.-З. края.
Затем, особое внимание было обращено им на собирание книг «на разных языках и разных времен, начиная с 1500 годов до последних лет, по истории, географии и этнографии русско-литовских областей, в совокупности с бывшим польским королевством в пределах 1772 года», так как подобныя издания являлись на его взгляд необходимыми «для исторических трудов о здешнем крае».
Отчет Корнилова за 1867 г. по Виленской Публичной Библиотеке, не без гордости, перечисляет различныя ценныя приобретения, в том числе «огромное собрание классиков разнообразнейших изданий, начиная с конца XV века и изследовании о них», равно, как и много любопытнейших средневековых научных сочинений, «громадную массу» латинских книг богословскаго содержания (о которых «и говорить нечего»), украшения библиотеки — редкия книги, инкунабулы, альды, эльзевиры и т. п., собрание географических карт и атласов, между которыми — много любопытнейших старых изданий, касающихся здешняго края, России вообще, бывшаго королевства польскаго и других стран" и проч.
В виду отсутствия в по-монастырских, конфискованных библиотеках книг русских, приходилось этот отдел заводить на ново, хотя на первый раз в незначятельном размере".
«Но» успокаивает читателей отчета почтенный деятель: «выбор новых, общеинтересных книг достаточен на первый раз и будет постепенно пополняться».
Целый ряд работ, изследований, связанных с экскурсиями местных педагогов, намечен им по археологии, археографии, этнографии, статистике…
Правда, такое разнообразие научных путей, открывающихся одновременно, разбрасывает несколько незначительныя, научныя, наличныя, педагогическия силы… Но — это не беда: ведь ожидаются скоро новыя подкрепления из России!!
О неутомимом, прямо-таки колоссальном, напряженном труде тогдашних педагогов Вил. уч. округа, в общих чертах, разсказывают те-же замечательные документы из архива покойнаго Ивана Петровича, которые он так тщательно собирал для того, чтобы имена этих пионеров русскаго дела в С.-З. крае перешли с благодарностью в потомство.
Но скоро настали и разочарования. По обычаю своему, Корнилов в них публично сознается.
Так, например, многообещавшая при первоначальном, беглом с нею знакомстве, библиотека, доставшаяся Библиотечной Комиссии по наследству от бывшаго «музеума», оказалась, как говорит он, наполненною всякой книжной дрянью и «незначительна по содержание».
По «записке» Ивана Петровича 1868 года, видно, что «из 20,000 томов более 12,000 были латинские, римско-католические, схоластико догматическаго содержания, и, очевидно, стояли на полках только для вида, неразобранные и некаталогизованные».
«Монастырския библиотеки, доставившия около 150,000 томов, найдены в крайнем безпорядке и без каталогов. Оне привозились в ящиках и кулях и принимались по счету или по кратким описям. В них оказалось значительное число деффектов и дублетов.»
«Предварительно каталогизации, необходимо было пересмотреть все книги, подобрать нередко из разрозненных томов разных библиотек цельныя сочинения; отделить деффекты, дублеты и книги, неподлежащия к поступлению в библиотеку (напр., специально-технические журналы и книги, схоластическое западное богословие и проч.); наконец, подобранныя книги надлежало распределить по отделам: 1) славяно-русских книг западных типографий; 2) книг на всех языках, служащих к изучению Западной России и Царства Польскаго; 3) русских книг разнаго содержания (кроме специально-технических); 4) иностранных книг разнообразная содержания, 5) Инкунабул, эльзевиров, альдов и других редких и ценных книг.»
«Заботы при разборе огромнаго количества книг и, затем каталогизации, по малому числу служащих, по частым их переменам, по их командировкам с ученою целью, наконец, по причине перестроек и меблировки зал, требовали много времени и трудов.»
«В библиотеке (Виленской, Публичной) заключается в настоящее время не менее 200,000 книг и богатое собрание, рукописей. Она открыта для публики в мае 1867 г., но и по ея открытии еще долго производились работы по устройству шкафов, витрин и полок. Библиотека и Музей, несмотря на обширные размеры, не имеют штата служащих и определеннаго содержания»…..
Ограничимся, в задачах нашего изследования, только что приведенными выдержками из оффициальной переписки Ивана Петровича Корнилова, в которых (равно как и в других, аналогичных по содержанию документах его времени, от него исходивших) ясно выражены цель, назначение Виленских — Публичной Библиотеки и Музея, и, попутно, так сказать, намечены программы всей будущей их деятельности.
Напомним кстати, еще раз, что все это не только вызвало в свое время одобрение гр. М. Н. Муравьева, но и утверждение с высоты Престола.
Основы эти, затем, не были поколеблены, отменены, даже изменены в чем-либо, каким-либо законом, каким-либо государственным актом.
Оне, поэтому, должны быть не только для нас священны, но и служить единственным мерилом при критическом отношении к современному упадку замечательнаго наследства, оставшагося нам после Муравьева, Корнилова и их преемников — Батюшкова, Кауфмана, Баранова…
Итак, из всего сказаннаго с совершенной ясностью вытекают следующия положения для названных учреждений:
а) И Библиотека, и Музей, при ней находящийся, должны иметь и в наши дни не обще-энциклопедическое, не универсальное назначение, а являться учреждениями специально-русскими, местными, краевыми, научными, культурными, политическими, предназначенными, служа интересам С.-З. края и поддерживая связь между этим краем и остальной Россиею, как с общим, главным, единственным источником древне-национальной политики и культуры, — в то-же время охранять, собирать, описывать в специальных изданиях документы, памятники старины и т. п., свидетельствующие о том, что наша русская культура, по давности ея, качеству и историческим, этнографическим, бытовым правам, выше, достойнее, законнее культуры польской, что Православие в С.-З. крае имеет более прав, чем католичество.
б) Только, при условии отсутствия в С.-З. крае, в Вильне, русских книг, русских библиотек, как роковое, необходимое, но нежелательное — в виду предыдущей идеи, — исключение, допускается в Виленской Публичной Библиотеке и отдел русских книг обще-образовательных и литературных.
Не забудем, однако, что и это исключение вызывает у И. П. Корнилова понятныя оговорки.
Допуская, в силу местных обстоятельств временнаго характера, переполнение Библиотеки ненужной ей, изящною литературою, покойный рекомендует, в своей «записке» 1868 г., — «хороший и осторожный выбор книг, с возможно полным собранием лучших литературных и ученых произведений на русском языке.»
Он стоит за изгнание из Библиотеки журналов, газет несоответствующих основным задачам, — а также книг специально-технических, — одним словом всего, что уклоняется от главнаго, местнаго, краевого назначения Библиотеки; стоит за приобретение для последней наиболее типичных, лучших, выдающихся произведений общей русской культуры, выразившейся в классических образцах литературы, искусства, науки, печати, в лице русских народных героев, подвижников национальной идеи и проч., и проч.
Великая, самодержавная, мощная, непобедимая, талантливая, грозная Россия, самим Богом призванная к особому высокому, культурному назначению — на благо человечества, и С.-З. край, — как ея любимое, безценное, единокровное детище, по проискам лишь коварных врагов, отторгнутое на время от общей матери — России и долженствующее с нею снова слиться, на этот раз уж на веки……
Все это, и только это, должны отразить в себе, как в правдивом зеркале, Публичная Библиотека и Музей.
Вот, что живым, неизсякаемым ключем бьется, бурлит, сверкает неудержимо в документах Муравьевскаго времени, вышедших из под пера Корнилова…..
Вот исповедание его политической, патриотической веры…..
И когда изучаешь подобныя и другия страницы, то все более и более убеждаешься в том, какое магическое значение на окружающих должна была иметь, в сфере, предоставленной ей Муравьевым, высокопросвещенная, истинно-русская, основательно — изучившая прошлое и настоящее С.-З. края, личность самого Корнилова.
Недаром-же, в прощальной речи своей, произнесенной при отъезде Ивана Петровича из Вильны, 24 марта 1868 г., один из ревностных сотрудников его — В. П. Кулин, между прочим, высказал и следующия, совершенно справедливыя, здравыя мысли, по адресу покойнаго:
«Поняв глубоко государственное значение северо-западных губерний и Виленскаго учебнаго округа, как представителя и проводника русской цивилизации, которой в деле окончательнаго объединения этих губерний с Империею принадлежит первенствующая роль, Вы с неутомимою настойчивостью стремились к тому, чтобы поставить вверенныя Вам учебныя заведения на высоту этой задачи»…
«С энергией Вы принялись за дело, которому отдали всего себя. Вы работали в продолжении четырех лет, день в день, с утра до глубокой ночи, с ревностью, всех нас изумлявшею, которая служила поучительным для нас примером. Вы знали, что тут не в предписаниях сила, а в исполнителях, — и прежде предписаний было много, но весьма часто они оставались мертвою буквою, ибо состав исполнителей был не тот»…
«А может-ли чье-либо сердце забыть Вас? Нет. Между нами установилась нравственная связь; силу ея составляет одна идея, которою Вы были проникнуты и всегда нас оживляли, идея, для всех нас близкая, родная, сердечная, ибо она русская. Вот тайна Вашей силы и Вашего успеха. Ваш рабочий кабинет был доступен для всех, кто служил делу; каждая дельная мысль, каждый умственный труд, доброе начинание находили у Вас привет, внимание, сочувствие, поощрение. Вы возбуждали нас к деятельности, указывали предметы занятий, направляли нас и сами работали вместе с нами, больше нас, и лучше нас. Всегда с любовию и благодарностью будем вспоминать мы и чисто русский дом Ваш, радушный, гостеприимный»…
По поводу того-же отъезда, другой сотрудник Корнилова — Новиков писал ему уже в Петербург:
«Труды Ваши необъятны. Знаете-ли Вы, заметили-ли Вы сами, что в четыре года Вы ни разу не сказали: „Как я устал!“ Утомление физическое выражалось во всем Вашем существе только до перваго вопроса о живом деле: приди к Вам с делом, и Вы забывали о различии между днем и ночью. Я никогда не только не видел, но и не понимал, чтобы можно было служить таким образом. Я не льщу Вам. Я говорю правду: для меня Вы были и останетесь живою школою. Как-же Вы хотели, чтобы в такой центр и фокус неизмеримой и никогда никого не тяготившей силы притяжения, объединения и возбуждения не ударила интрига!..»
Мы знаем (сделаем от себя добавление к словам Новикова), как эта гнусная «интрига», в лице новаго генерал-губернатора А. Л. Потапова, удалила Корнилова из Вильны, так-же как другия «интриги» убрали оттуда и его покровителя графа Муравьева.
Обоих оборвали на полу-слове, и письма Корнилова к оставшимся в Вильне его единомышленникам звучат — с одной стороны нескрываемою тревогой за будущее заложенных им в учебном округе начал, с другой — прежней твердою верой в «русских людей», работающих без него в Вильне.
Послужи еще несколько лет И. П. Корнилов в С.-З. крае, на боевом посту попечителя Виленскаго учебнаго округа, — имей Вильна генерал-губернаторов в духе Муравьева, Кауфмана, Баранова — и Публичная Библиотека с ея Музеем получили-бы то законченное, научно-нацюнально-русское, содержание, которое было намечено для них, как отдаленная цель.
Смело можно сказать, что если-бы не изменились политическия обстоятельства и люди, от которых в России зависит многое, то из них с годами было-бы выброшено все лишнее, затемняющее смысл главной идеи, засоряющее основное русло их жизни, а сами они отлились-бы в законченную образцово-классическую форму, при которой сделались-бы единственным, не только в России, но и в Европе, учреждением — по оригинальности, самобытности заложенной в них идеи, тесно связанной с историческими судьбами С.-З. края.
Нечего говорить, что к тому времени в них и духа «былой Польши» не осталось-бы…
Недаром-же, в записке своей (1868 г.), нами уже не раз цитированной. Корнилов писал о Виленском «музеуме»:
«Размещение предметов в археологическом отделении выражало, по заключению Комиссии, намерение образовать в древне-русском крае пантеон латино-польской старины. Понятно, что подобный музеум был поразительно беден местной русской стариною, хотя в нем, рядом с польскими предметами, нашлось место для египетских древностей и даже для китайских и японских шелковых материй, фарфоровых вещей, зонтиков, лакированных ящиков и других мелочей.»
Из всего сказаннаго видно, что Виленским — Публичной Библиотеке и Музею была завещана гр. Муравьевым, кроме мирной, культурной, научной, созидательной работы, и священная война с воинствующим полонизмом — война на жизнь и смерть, на почве тех-же — русской науки, русской культуры, путем чтения лекций на местныя, краевыя темы, выставок с известным национально-русским направлением, изданий научно-патриотическаго, преимущественно местнаго характера, возможно широкой популяризации в местном населении правильных взглядов на прошлое края, археологических съездов, ученых экскурсий, охранения, спасания, поддержания остатков седой старины, свидетельствующих о том, что С.-З. край есть законное достояние России.
Создатели Публичной Библиотеки и Музея торопились прочно обосновать на русских началах эти учреждения. Их торопил, в свою очередь, и сам Муравьев, понимавший, что Петербургские чиновники не дадут ему долго сидеть в Вильне, а начатое им постараются обезличить, оклеветать, осмеять, если не вырвут с корнем…
Покойный академик Ник. Мих. Чагин разсказывал мне, неоднократно, что обычным заключением Муравьева по разсмотрении им всевозможнаго рода проэктов вновь строившихся и возрождаемых из праха православных храмов Вильны, было выражение:
«Надо торопиться»….
Сотрудники Муравьева понимали, в свою очередь, по разным признакам, особенно шедшим из Петербурга, что не надолго, быть может, и им оставаться хозяевами даннаго, выгоднаго политическаго положения.
Они тоже, поэтому, торопились, при чем, не стеснялись даже совершать научно-археологическия варварства — в роде уничтожения ценных, исторических, художественных фресок в так называемом актовом зале «Aula», служившем некогда для ученых заседаний б. Виленскаго Университета и Медицинской Академии, с заменой их живописью в византийском стиле, ссылая в московский Румянцевский музей древния польския вещи, портреты и другия пожертвования местной польской знати, свидетельствовавшия о былом значении в С.-З. крае «Польши», а самый «музеум», устроенный гр. Евст. Тышкевичем, насильственно, быстро обрусив, оправославив…
Были и другия увлечения в этом нежелательном, с точки зрения науки, направлении, — говорим «нежелательном», — так как, волею судеб, получив в свое распоряжение «музеум», «новый русский» служебный персонал Вил. учебнаго округа — должен был непременно и свято сохранить, как древнюю стенную живопись на историческия и мифологическия сюжеты, так и соблюсти волю прежних жертвователей — поляков, не забывая, что в мире науки не может существовать политики, розни, ненависти, а всякая старина, даже из враждебнаго нам, русским, лагеря, неприкосновенна и подлежит сохранению.
Ведь мы не в силах-же вырвать из общей, гигантской книги всемирной истории страницы, свидетельствующия о польском владычестве в С.-З. крае!!….
Если, затем, поляки уничтожали здесь повсеместно, в своих узко-политических целях, памятники русской, православной старины, все ополячивая и окатоличивая, совершая научныя варварства, то это тем более обязывало нас, завоевателей ответить им обратным, доказав тем, что мы выше их, справедливей, культурнее …
И можно-ли было, в те дни, т. е. во времена графа М. Н. Муравьева, при общем направлении, данном им реформируемому «музеуму», опасаться вреднаго влияния нескольких десятков предметов, слабо напоминающих о былой «Польше», которой не суждено когда-либо в С.-З. край вернуться!!..
Пусть-бы оставались, например, в зале «Aula» фрески, аллегорически будящия нездоровыя мечтания о былой силе польско-иезуитской пропаганды, как след давно минувших, отлетевших в область невозвратнаго прошлаго призраков.
Они, конечно, теряли-бы свое кажущееся обаяние, когда тот-же зал наполнился бы рукописями, вещами, говорящими о более древней, православно-русской культуре края, портретами русских, местных мучеников, жизнь свою отдавших за любовь и преданность России, когда в этом-же зале, в известной системе, были-бы расставлены доказательства неумолимой, отрезвляющей, исторической действительности…
Разве могли сохранить для потомства какое-либо значение — полу-истлевший фрак Адама Мицкевича, халат последняго польскаго короля Понятовскаго и другая, подобная же ветошь минувшаго, часто сомнительная по достоверности, кубки, оружие, вещи былой польской знати, портреты сошедших давно со сцены жизни польских деятелей, если-бы рядом с ними были собраны и умело разставлены, развешены по стенам, предметы, говорящие о деятельности гр. Муравьева, Иосифа Семашки, реликвии других — великих и скромных — тружеников в деле возстановления в С.-З. крае попранных Польшею прав русской народности и Православия?!…
Ту поддельную зрительную трубу Косцюшки, которую изобличила русская комиссия, преобразовывавшая Виленский «музеум», конечно, следовало оставить — в качестве стараго пожертвования, но под нею необходима была-бы надпись с историей разоблачения этой исторической умышленной фальсификации, как одного из средств, к которому не раз прибегали местные ученые из польскаго, враждебнаго России, лагеря…
Впрочем, в те дни — в эпоху основания Публичной Библиотеки и преобразования «музеума», мятеж был только что подавлен, тысячи русских жертв кровью своей вопияли еще об отомщении, русскому-же национальному чувству только что были нанесены здесь, в Вильне, изменнически, изподтишка, незажившия еще раны…
А потому вышеприведенныя и другия, подобныя им, увлечения в отрицательном направлении нам понятны. История тоже, конечно, извинит их…
Но мог-ли Иван Петрович Корнилов и его сотрудники, изгонявшие столь энергично, даже с фанатизмом, из Виленскаго «музеума» Польшу, думать, что пройдут десятки лет, а египетския мумии и восточныя безделушки по прежнему будут украшать помещение русскаго, краевого Музея?!
Могли-ли они представить себе, чтобы весь книжный хлам, доставшийся в наследство Виленскому учебному округу, в том числе и польско-латинская, монастырско-ксендзовская стряпня былых поколений, т. е. опять-таки «Польша», предназначенная к изгнанию из Вильны, не только благополучно доживет в Публичной Библиотеке до наших дней, но и будет предметом особой там заботы, даже гордости, похвальбы грядущих наслоений педагогов Вил. учебнаго округа, т. е. «русских людей»?!…..
Могли-ли, наконец, они представить себе то время, когда совершенно зачахнет, угаснет, затеряется в этих самых великих учреждениях, как в лабиринте, основная цель их создания, утратится главная идея их права на существование, их русско-православный дух, а г. Миловидов, от имени Виленской Публичной Библиотеки, станет печатно величать все эти книжные отброски — «книжным богатством»?!
Но все это так и случилось, при том — увы! — еще при жизни Ивана Петровича…
Вернемся, однако, к истории Публичной Библиотеки и Музея…
С отъездом из Вильны Корнилова, судьба, в лице его заместителя П. Н. Батюшкова, как мы уже видели, послала в Вильну еще раз такого-же русскаго человека, как он, понимавшаго суть польскаго вопроса в С.-З. крае и поддерживавшаго, поэтому, начинания своего предшедственника, хотя, во многих отношениях, и необладавшаго личными качествами Ивана Петровича.
Впрочем, времена уже были не те: в Вильне не существовало гр. Муравьева, все сравнительно в наружном отношении успокоилось, а безконтрольно, при поддержке из Петербурга, царствовал здесь всемогущий А. Л. Потапов. Польско-иезуитская пропаганда, понемногу оживая, начинала поднимать из праха свою, на время трусливо спрятавшуюся, голову, носившую следы ударов, нанесенных ей Муравьевым. Организовывалось, при ея закулисном подшептывании, систематическое гонение на тех самых "русских людей, " — пионеров русскаго дела, которых недавно еще объединял около себя Корнилов, при том именно за их русско-национальное, патриотическое направление, ранее вызывавшее награды, пособия, благодарности и т. п. Одно подозрение в сотрудничестве в Катковских «Московских Ведомостях» грозило теперь занесением в списки подозрительных, а обличения местных нравов в газете — обысками, изгнанием со службы, пожалуй, высылкою из края. К полякам шли по всему С.-З. краю на встречу с раскрытыми объятиями, с братскими поцелуями, улыбочками и поклонами, лепеча, часто на международном французском диалекте (чтобы избежать оскорбительной для них русской речи), а то и на польском языке — о прощении, примирении, забвении, в то-же время проклиная Муравьева, в угоду полякам даже, при случае, и клевеща на него. Корнилов, его единомышленники, только мешали-бы в Вильне «новому курсу» русской жизни С.-З. края…
При Муравьеве все уходило в политику, каждый чиновник, самый незначительный, каждый солдат являлись представителями русско-национальной политики, а на «Европу» с ея угрозами насмешливо поглядывали. Теперь-же одним из первых лозунгов явилось здесь, в Вильне, «долой политику!» а затем, боязливо прибавлялось: «на нас смотрит ведь Европа»!..
Одним словом, настала мрачная, позорная в истории русской власти в С.-З. крае, но тем не менее знаменитая, "Потаповщина, " подорвавшая и подкопавшая все, что сделал Муравьев.
Эта эпоха, конечно, не могла миновать Виленские — Публичную Библиотеку и Музей, состоявшие в ведении Виленскаго учебнаго округа и, по-инерции, все еще представлявшие из себя «передовой полк» Корниловско-Батюшковской армии «новых русских людей»…
Перемена политических настроений высших сфер С.-З. края, как и всякая реакция, неминуемо должна была вызвать на свет и типы деятелей, как раз обратнаго направления с предыдущими…
II.
правитьТут мы и подошли, сами собою, к весьма интересному, существенному вопросу о том, кто-же, как и когда довел Публичную Библиотеку и Музей до их нынешняго грустнаго, заброшеннаго состояния, кто погубил их, совершенно уклонив в сторону пути, мудро намеченнаго для них гр. Муравьевым и Корниловым?!…
Как ни тяжело в том сознаться, но приходится засвидетельствовать, что в конец подорвали их политически-культурное значение свои-же «русские люди» — грядущаго типа, появления котораго так боялись оба деятеля, т. е. чиновники, по названию лишь «русские»…
Между ними надо дать первое место Сергиевскому.
Мы видели уже, как Корнилов глядел на деятельность, в этом отношении, Николая Александровича……
В течении ряда лет, я лично хорошо знал Сергиевскаго, имел случай близко видеть его «в деле», как политическаго представителя русской власти в С.-З. крае, как государственнаго человека и попечителя, говорить с ним, спорить о местных, краевых вопросах, — и могу, поэтому, удостоверить, что это был убежденный, русский патриот, верный слуга Государя, искрений, православный, примерный семьянин, но в то-же время, мягкий, вкрадчивый «лукавый царедворец», у котораго деланье служебной каръеры, боязнь испортить добрыя отношения с высшим начальством вообще, а с начальством С.-З. края в особенности, какая-то особая сушь канцеляризма, приверженность к форме, к внешности, к показному, вытравили с годами все живое, все оригинальное, самобытное, обратив этого человека с прекрасным образованием и богатыми задатками в какую-то чиновно-канцелярскую, движущуюся машину, в тип какого-то директора столичнаго департамента, и выработав в нем снаровку — покупать свой личный и служебный мир путем всякаго рода сделок, уступок, компромиссов и проч.
В общем, то был желанный, при новых Виленских течениях краевой политики, исполнитель чужих желаний, предписаний, т. е. то, что как раз так нужно было Потапову.
И вот скоро между этими двумя представителями русской власти в крае заключено было соглашение, ничто в роде наступательно-оборонительнаго союза.
Н. А. Сергиевский пропопечительствовал, затем, благополучно в Вильне 30 лет, и одно уж это обстоятельство ярко характеризует его личность, как человека и попечителя, когда примешь во внимание, что за это время здесь, в Вильне, перебывал, начиная с полякующаго Потапова, ряд генерал-губернаторов самых разнообразных политических оттенков и даже совершенно равнодушных к какой-либо политике придворных, военных генералов, поневоле лишь пережевывавших вопросы, оставшиеся им от предшественников, в том числе и никогда неумирающий в С.-З. крае «вопрос польский».
Но горе для Виленскаго учебнаго округа заключалось не в одной только личности Сергиевскаго, а в том, что, за десятки лет своего царствования в округе, он создал при себе, а затем, и оставил после себя в наследство будущим попечителям целую школу таких-же, как он сам, «русских людей» казенно-канцелярскаго типа, т. е. деятелей, особенно нежелательных в педагогических, научных сферах западных наших окраин.
Еще больше горя в том, что некоторые из них, как зловредныя, смертоносныя бактерии в организме, пораженном общим худосочием, дожили преблагополучно даже до наших дней, несмотря на все меры обеззаражения, порой против них принимавшияся.
На словах, в письмах, в оффициальных сношениях, Н. А. Сергиевский всегда старался держать себя (конечно, если это не могло помешать его каръере или испортить отношения к высшей власти) — стоящим на высоте «Муравьевских», «Корниловских» идеалов, а, между тем, вскоре после появления его в Вильне — в самом управлении округа, в учебных учреждениях округа, уже и не пахло «Муравьевским духом» недавняго времени, как это и отмечает И. П Корнилов; зато наружно царило всеобщее «все обстоит благополучно».
Неудивительно, что при этом человеке Виленские — Публичная Библиотека и Музей, в угоду А. Л. Потапову, быстро утратив недавнее боевое, культурное, политическое свое значение, обезличились, с годами совершенно потеряли свою «душу» и постепенно превратились в одно из отделений канцелярии Виленскаго учебнаго округа…
Многие помнили еще ту простоту, какой окружил себя в Вильне И. П. Корнилов. Но едва-ли кому в голову приходило — представить себе Н. А. Сергиевскаго, лично копающагося в старом книжном хламе монастырских библиотек, или под ручку прогуливающагося с каким-либо подчиненным ему педагогом, или бегущаго по Вильне розыскивать старину у местных евреев…
Если при Корнилове семья попечителя как-бы сливалась в одно целое с педагогической семьею учебнаго округа, то теперь, в казенной квартире г. г. Сергиевских, на Большой улице, образовался своего рода «двор», а патриархальная обстановка дома Корнилова сменилась утонченными придворными этикетами…
Неудивительно, что немногие педагоги, имевшие счастье быть допущенными в салоны своего начальника, наполненные высшим русским чиновничеством и местной русской знатью, не только не смели мечтать о задушевной, научно политической беседе, стакане чаю или обеде у радушнаго, семейнаго комелька попечительскаго дома, но поневоле должны были учиться светским манерам, изучать чужие вкусы, настроения, чтобы удостоиться попасть в луч зрения Его или Ея Превосходительств.
Те, кто усвоил себе тон попечительскаго дома, кто покорней гнул на службе спину, делали тотчас быстро каръеру, для чего не требовалось особых научных заслуг, особой личной нравственности. Часто обскакивали недавних «Корниловцев», настоящих педагогов, настоящих тружеников науки, людей несомненных дарований и подвигов, разныя бездарности, отвернувшияся, в угоду вкусов и требований начальства, от былых своих кумиров — Корнилова, Муравьева…
Порядочных людей в педагогических сферах С.-З. края было еще, правда, довольно много. Они, конечно, не могли забыть своего значения, обезличиться без борьбы и протеста, уступить место типам новых веяний…
То были тернии в чиновном венце Сергиевскаго. И он принужден был с ними считаться.
Оставшиеся еще «Муравьевцы» и «Корниловцы», небоявшиеся открыто вздыхать в Вильне о прежнем режиме в округе, терпелись пока, были подвигаемы по службе, получали очередныя награды, порой допускались даже ко двору попечителя, лишь потому, что жив был еще Корнилов, и не только жив, но и занимал в Петербурге, в Министерстве Народнаго Просвещения, высокий служебный пост, оставаясь в то-же время, как-бы недремлющей совестью для г. Сергиевскаго: Иван Петрович, как мы уже об этом говорили, поддерживал живыя сношения с Вильной и, не выдавая своих корреспондентов-педагогов, зорко следил за Сергиевским и го эпохою. — Ему тоже не желательно было сдаваться, покорно наблюдать за агонией всего, что составляло для него «святая святых» его жизни…
Я имею данныя для того, чтобы засвидетельствовать, что Н. А. Сергиевскому постоянно — таки приходилось поглядывать по направлению к Петербургу, где находился Корнилов, оправдываться перед последним, терпеть в Вильне ставшихся его единомышленников, даже улыбаться им, сочувственно жать руку и одобрять их научныя изследования — из боязни служебных и иных осложнений, все под давлением добродушнаго Ивана Петровича, близкаго к Министрам Народнаго Просвещения, знавшим историю удаления его из Вильны.
Но все-же… Если Вильна берегла «Потаповщину» со всеми ея ненормальностями и ужасами, то глубокий след, при том не на одном только учебном округе, оставила здесь, и не менее мрачная, «Сергиевщина»…
Эпоха управления округом Н. А. Сергиевским, отмеченная уже в свое время в печати, а также во многих частных мемуарах его подчиненных и врагов, освещенная ярко их личными архивами, как время гибели науки и народной школы в С.-З. крае, дождется еще когда-либо своего особаго, бытописателя, историка, судью, как типичный образчик того, на сколько, при известной, неумолимо проводимой системе и настойчивости, можно вытравить из живого, недавно еще здороваго, организма дух, заставив, однако, этот организм, по-прежнему, машинально действовать, изображая подобие настоящей жизни и тем обманывая не только бюрократический Петербург, но и наше сборное, окраинное, безличное, так называемое, «русское общество».
Как и надо было ожидать, «Сергиевщина», фанатично, умело, изгонявшая науку из мозгов и сердец Виленских педагогов, при поддержке «Потаповщины», конечно, прежде всего и главным образом должна была пагубно отразиться на Публичной Библиотеке и состоящем при ней Музее, как на передовых представителях исторически-научнаго просветления в С.-З. крае: мало-по-малу стали они утрачивать свое былое значение, прозябать, чахнуть и, к нашим дням, обратились в какую-то аномалию, в казенно-чиновную загадку, чуждую, постороннюю Вил. учебному округу и даже подчас лишь для него обременительную…
Отсюда, т. е. из «Сергиевщины», собственно говоря, — и начало всех дальнейших приключений этих злосчастных учреждений С.-З. края.
III.
правитьВторой «казнью Египетской», ниспосланной Господом Виленской Публичной Библиотеке, после «Сергиевщины», конечно, является сумбурное, ничем неоправдываемое, массовое нагромождение в этом замечательном — по идее — учреждении материала, ничего общаго ни с наукой, ни с историей России, ни с русской культурою, ни с прошлым С.-З. края неимеющаго.
Постараемся не быть голословными и приведем факты.
Мы видели уже, как И. П. Корнилов искренно горевал, что из 20, 000 томов книг, доставшихся учебному округу в наследство от библиотеки бывшаго «музеума», которыя первоначально, сгоряча, счел он за безценныя сокровища науки, более 12, 000 томов оказались схоластически-богословской, костельной дрянью, никому ненужной, только служившей для Виленскаго отдела польско-иезуитской пропаганды ловкой ширмою политики, как-бы грандиозной декорациею настоящей науки…
Между тем, многие-ли в Вильне знают, что вся эта многотысячная, латино-польская армия книжных, литературных отбросов, оставшись в Виленской Публичной Библиотеке, бережно, до сих пор, сохраняется на ея полках, в ея шкафах?!…
По-прежнему обманывают здесь глаз неопытнаго посетителя старинные, пергаментные, белые переплеты…
«Какое научное сокровище!» мерещится ему — в полном убеждении, что не станут-же в Библиотеке, содержащейся на казенныя деньги, беречь ненужное, — особенно если он, посетитель, начитался еще «отчетов» по Библиотеке и на слово поверил г. Миловидову, в его статьях, часто сопровождающих эти «отчеты».
Так как, во времена Корнилова, всеми средствами, отовсюду, чуть не силком, собирали в Публичную Библиотеку отсутствовавшая в Вильне русския книги, --в надежде найти нужный, ценныя — до главным, основным задачам новорожденнаго учреждения, издания, то из фундаментальных библиотек некоторых гимназий и училищ округа, согласно особому распоряжению последняго, были экстренно вытребованы в Вильну лишния этим библиотекам книги.
Однако, между ними, по собственному-же признание огорченнаго Ивана Петровича («записка» его 1868 г.), оказалось «несколько тысяч книг польских и старопечатных латинских, преимущественно схоластических и богословских.»
На ряду с подобными научными отбросами, в Библиотеку, конечно, потекли и «ненужные» учебным заведениям округа «старые журналы и книги», при том тоже в огромном количестве тысяч томов.
Таким образом, новое полчище книжнаго, стараго хлама, на этот раз уже на русском языке, нахлынуло в научно-просветительное учреждение, нагло, дерзко требуя себе, однако, там места, внимания, заботы, отвлекая от серьозной работы и без того немногочисленныя руки.
Раз заведенный в округе порядок — высылки в Вильну всего лишняго, ненужнаго, завалявшагося, по правилам бюрократической машины Н. А. Сергиевскаго, продолжался при нем в течении — страшно, сказать — 30-и лет!!..
Надо думать, что он благополучно дожил и до наших дней, если еще остались по провинции какия-либо завалявшияся книги.
Но можно себе представить, однако, как должны были изнемогать первые труженики Библиотеки эпох Корнилова и Батюшкова, при подобном, все неослабевающем, притоке книжных ненужностей!!…
К сожалению, этим одним не ограничилось массовое, сумбурное засорение Библиотеки — в ея прошлом.
Обращения Корнилова к разным учреждениям и отдельным лицам — о пожертвованиях в последнюю русских книг, — обращения, нашедшия себе, как мы уже видели, горячий отклик по всей России, вызвали также обильную, быструю присылку в Вильну изданий со стороны учреждений, ученых, педагогов, православнаго духовенства.
В результате — новый прилив книг, между которыми снова попалось много научного, литературнаго мусора, а если и находились порой ценныя издания, то за-частую совершенно не-подходившия к основной программе Библиотеки.
Тем не менее обижать отказом первых жертвователей не приходилось.
И вот все присылаемое «с благодарностью» принималось в Библиотеку — в надежде, в недалеком будущем, сделать ему надлежащую разсортировку и оценку.
По мысли-же Корнилова, гр. Муравьев приказал доставлять в Вильну книги, рукописи из конфискованная имущества закрытых им р.-к. монастырей, костелов, а также из имений частных лиц, замешанных в мятеже: новая волна книжнаго, рукописнаго материала, без описей и системы, часто в разрозненном, растерзанном, виде, полу-истлевших, изорванных книг, прихлынула к Библиотеке.
Но, как удостоверяет сам Иван Петрович, из 150, 000 томов, полученных таким исключительным путем из однех лишь "по-монастырских библиотек, " оказались десятки тысяч книг, в большинстве, никакого интереса, цены и значения вообще неимеющих.
Конечно, как мы уже о том упоминали, останься Корнилов на посту попечителя Виленскаго учебнаго округа еще хоть несколько лет, — и в этом хламе давно-минувшаго он и его почтенные сослуживцы, общими усилиями, отделили-бы книжную пшеницу от книжных плевел…
А, этого, к сожалению, и не случилось.
Подобное, если позволено будет так выразиться, книжное самоотравление, самоубийство Виленской Публичной Библиотеки, не было прекращено — увы! — и при преемниках Ивана Петровича.
Оно — на лицо и теперь.
Нам вполне понятно, почему при «Сергиевщине» никто не упорядочил этого вопроса.
С одной стороны, трудиться над книжным хламом Библиотеки было некогда: все захватывала, в те дни, чистая, показная, поощряемая высшим начальством, работа — совсем в ином направлении.
С другой стороны, руки опускались при убеждении, что сколько ни трудись в деле разборки, разсортировки целаго моря книжнаго хлама — ни благодарности, ни награды, ни повышения не получишь, а, пожалуй, еще угодишь в разряд тунеядцев, занимающихся посторонним, и потому безполезных для округа…
«А, ну, их!» махнули рукой на эти десятки тысяч томов педагоги типа новых настроений в округе: «Пусть другие когда-нибудь разберутся!» Библиотечной же Комиссии, одной, неподдерживаемой из управления учебнаго округа, было не под силу одолеть вражье полчище книжных ненужностей…
«А, ну, их!» перешло в наследие к сменившим Н. А. Сергиевскаго попечителям.
Так это вопиющее безобразие и дожило благополучно до нашего времени и будет еще, вероятно, существовать долго — пока не нагрянет на Вильну какая-либо внешняя начальственно-научная сила, в роде что-ли модных теперь сенаторских ревизий, и не установит должнаго, разумнаго порядка, воздав каждому по заслугам его…
А пока… Можно себе представить, после сказаннаго, во что-же обратилась Виленская Публичная Библиотека, если до наших дней, т. е. в течении слишком сорока лет, подобная лавина книжных, рукописных ненужностей и отбросов безостановочно, стихийно продолжала загромождать убогое, сравнительно небольшое, помещение Библиотеки!…
Еще ужаснее, что увеличение последней в том-же, нежелательном, направлении, т. е. ненужностями, продолжается и теперь, как совершалось еще сравнительно недавно, на наших глазах…
В этом нас убеждает хотя-бы статья А. И. Миловидова, под заглавием «Краткий исторический очерк Виленской Публичной Библиотеки», приложенная к отчету по Библиотеке за 1902 год, а, потому, несомненно имеющая оффициозный характер.
В отчетном (1902) году, по словам г. Миловидова, в «русском отделе», например, значилось 42, 910 томов книг с 23, 027 названиями; из них «по истории и вспомогательным к ней наукам» — 9, 958 томов, да по словесности — 5, 724 тома. Вся же остальная масса книг — 27, 228 томов — представляла из себя хаотическую смесь книг по богословию, правоведению, технологии, по наукам экономическим, врачебным, военным и т. п., — иными словами — издания, ничего общаго ни с историей вообще, ни с прошлым и настоящим С.-З. края неимеющия, не говоря уж о том, что среди них находились и тысячи книг, давно утративших свое значение, как устаревших, ничем незамечательных, интересных разве только для специалистов.
То-же самое загромождение Библиотеки сомнительным, утратившим всякое значение, материалом, замечаем мы и в вышеупомянутых двух подотделах — историческом и словесности, — которые мы нарочно выделили, как все-же подходящие, хоть по названию, к задачам Библиотеки.
Посмотрим, что из себя в 1902 году представляло, например, «иностранное отделение» — по отчету Библиотеки за тот-же год.
В этом отделении значилось 125, 000 томов книг, с 76,000 названиями.
Простая логика должна была-бы подчеркнуть, что, во всей этой груде книжной «иностранщины» едва ли многое найдется подходящее к России, к С.-З. краю, что на самом деле, и оказывается.
Между тем, отчет спешит похвастаться перед обществом, что в этом, разноязычном, иностранном полчище Библиотеки, особенно богато, полно представлены науки, «богословския», упомянув, что книги по богословскому отделу поступили из римско-католических монастырей.
Их, членов Библиотечной Комиссии, радует подобное «книжное богатство». А нас оно приводит в негодование. И вот в силу каких простых соображений:
а) Богословския науки вообще, а в частности — в том виде, как оне представлены в Виленской Публичной Библиотеке, ничего общаго не могут иметь с Корниловской программою последней;
б) В этой пыльной куче богословских книг былого времени мы несомненно и в 1902 году сталкиваемся с тем-же самым богословско-схоластическим хламом, никому ненужным, который сорок лет тому назад торжественно декорировал покойный Виленский «музеум», или валялся по библиотекам, чердакам и подвалам упраздненных при гр. Муравьеве р.-к. монастырей и костелов, так справедливо ужасая И. П. Корнилова.
Разве подобное явление не насмешка над наукой, над назначением Библиотеки? Разве это не ясный отзвук «Сергиевщины»?!.
Еще раз невольно оглянешься назад, вспомнив заветы Корнилова о строгом подборе, об исключительных качествах книг, в которых нуждается Библиотека, как учреждение русско-культурное, научно-краевое, стоящее лицом к лицу с враждующей с нами в С.-З. крае культурой польской.
В другой статье г. Миловидова, приложенной к отчету по Виленской Публичной Библиотеке за 1910 год, под заглавием «Из истории Виленской Публичной Библиотеки», на стр. 58-й, поименованы «отделения» Библиотеки в том порядке, как они существовали в 1877 году, при первом председателе Комиссии по устройству Библиотеки — Я. Ф. Головацком.
Из этого краткаго перечня и справок, при нем имеющихся, видно, что и тогда уже, т. е. более 30-и лет тому назад, кроме богословско-схоластической, костельной, литературы, Библиотеку загромождали и другого рода очевидныя ненужности — в виде, например, тысяч томов книг на еврейском языке, тысяч дубликатов, десятков тысяч «книг разрозненных» (целое, особое «отделение»), тысяч изданий деффектированных и проч., и проч.
Представьте-же себе, что все это многотысячное недоразумение до сих пор сохраняется, как святыня!…
Ужасно то, что ни г. Миловидов, как заведующий Библиотекою, ни другие члены Библиотечной Комиссии, стоящие за его спиною, точно не видят бездны, давно раскрывшейся под их ногами, или делают вид, что ее не видят…
Вот послушайте-ка, что, например, окидывая умственным взором недавнее прошлое Библиотеки, как ни в чем не бывало, повествует автор статьи «Из истории Виленской Публичной Библиотеки» (Отчет 1910 года)!
«Но самыя большия книжныя приращения» разсказывает он: «Библиотека получает путем пожертвований. Они были от казенных учреждений и частных лиц. Еще при Иване Петровиче Корнилове установилась практика, по которой из библиотек учебных заведений передавались книги, им ненужныя, например, польския, старые журналы, и вообще книги, неподходящия к возрасту учащихся. Хотя с 1865 года таких библиотек было передано немало; но все-таки в некоторых уездных училищах и гимназиях оне оставались; равно не все еще было взято из православных, р.-к. монастырей и частных конфискованных библиотек. Все это книжное богатство (?!), более значительное по количеству, чем по ценности, продолжало поступать и в разсматриваемый период», т. е. и после 1865 года до времени составления годового отчета за 1910 год (стр. 49).
Затем следует подробный перечень этих поступлений, точно и на самом деле ими обогащалась наша Библиотека.
Г-ну Миловидову, видимо, не приходят в голову хотя-бы уже те противоречия, которыя на лицо в самом построении его громких фраз.
Какия-же это «пожертвования» — раз их высылают в правительственное учреждение, из казенных учебных заведений, по приказу высшаго начальства учебнаго округа?
Какое-же это «книжное богатство», если оно состоит, по признанию автора, из ненужных, старых журналов и т. п., а сам автор подчеркивает, что присылавшееся обращало на себя внимание не по ценности, а по количеству?!..
Его не только не смущает подобная, более, чем странная, «практика», засоряющая без нужды помещение Библиотеки, но он, сейчас-же, вслед за сказанным выше, продолжает повествование дальнейших, в том-же направлении, подвигов и начальства Вил. учебнаго округа, и Библиотечной Комиссии, подчиненной округу.
По его словам (стр. 50), «приток поступлений — пожертвований и отчуждений от казенных учреждений особенно усилился во время управления Вил. учебным округом В. А. Попова, весьма сочувствовавшаго Библиотеке и сделавшаго для нея очень много».
Как видите г. Попову ставится даже в заслугу продолжение ошибки его предшественника — Сергиевскаго.
Но для того, чтобы не показаться голословным, г. Миловидов, далее (на стр. 51), спешит приложить к сказанному им яркую, по его мнению, иллюстрацию культурных, на благо Библиотеки, начинаний г. Попова.
Он пишет:
«В 1904 году Библиотечная Комиссия вошла с ходатайством к попечителю учебнаго округа, чтобы из учебных заведений были переданы в Виленскую Публичную Библиотеку журналы за старые годы, совершенно ненужные этим заведениям и напрасно занимающее там библиотечныя помещения».
К радости г. Миловидова (бывшаго в то время уже заведующим Библиотекой и, надо думать, даже по его инициативе), в течении одного лишь года подобных книжных отбросов, часто разрозненных, поступило изрядное количество — 3, 400 томов.
В голове читателя статьи невольно зарождаются, при подобном признании, мысли: «Вот подумаешь, какое сокровище привалило!… Книги, напрасно занимавшая место по разным учебным заведениям, без сомнения, также напрасно заняли его и в Библиотеке!»
А г. Миловидов нас еще успокаивает тем, что благодеяние, оказанное учреждению при г. Попове нашло себе слепых, усердных подражателей.
«И с того времени» утверждает он: «этот приток продолжается непрерывно».
Г. Миловидов, быть может, и в наши дни, весь этот хлам принимает, усчитывает серьозно, каталогизует, разставляет по полкам ввереннаго ему учреждения, благодарно вспоминая научную услугу, оказанную г. Поповым, и, вместе с остальными членами Комиссии по устройству Библиотеки воображая, при этом, что служить таким трудом заветам гр. Муравьева, Корнилова…
Он даже считает нужным, в особом примечании, как-бы извиниться перед читателями отчета в том, что если не делает «подробнаго перечисления этих поступлений», т. е. «книжных богатств», безостановочно, таким способом, стекающихся со всех концов С.-З. края в Библиотеку, как учреждение краевое, ученое, культурное, то единственно лишь «в виду того, что они напечатаны в годичных отчетах, издающихся с 1902 года».
«Слава Богу!» произнесем мы с облегченным сердцем: «Слава Богу!»
Нас смущают, однако, не только подобные, более, чем странные взгляды автора упоминаемой статьи, как то, что ведь взгляды эти очевидно разделяет вся корпорация Библиотечной Комиссии, приложившая статью г. Миловидова к своему отчету, как важный документ; что их-же одобрило и управление Вил. учебного округа, включивши статью в свой общий, годовой отчет… На подобную научную ересь, из года в год повторяющуюся из уст г. Миловидова, то в отчетах, им составляемых для Библиотечной Комиссии, то в его статьях, приложенных к этим отчетам, нет ни звука со стороны Министерства Народнаго Просвещения.
Молчание Вильны нас не удивляет.
Оно, это молчание, — одно из ярких явлений былой «Сергиевщины», как прямой результат многолетняго, чиновно-казеннаго, «монгольскаго» ига…
Школа Н. А. Сергиевскаго, как и всякая вообще казенная школа, тесно замкнутая в своем, особом, узком мирке понятий, преданий, обычаев, как безнадежно оторванная от здоровой почвы потребностей местной, краевой жизни, от традиции, заветов прошлаго, тем и вредна, что она в конец убивает в ея воспитанниках и последователях способность ориентироваться в окружающем, критически, осмысленно к нему относиться.
Люди, которым в течении долгаго ряда лет, ради семьи и куска насущнаго хлеба, поневоле приходится тянуть в провинции тяжелую, неприятную лямку казенной службы, покоряясь всякому произволу, всяким чужим направлениям и благовоззрениям, точно находящиеся под злонамеренным гипнозом, убеждены подчас сериозно в том, что делают нечто действительно нужное, полезное, производительное — в то время, когда они давно уже обращены в жалких марионеток начальнических капризов.
Они не только повторяют прежния, заученныя когда-то слова, но сами ими заслушиваются, усчитывая свои заслуги, не видя под ногами бездны.
Вот очередной чин, очередной орден, очередное пожатие начальнической руки… Это-ли не счастье, не радость?!. Им кажется уже, что они живут, что это награждает, поощряет их сама Родина; указывая им тот-же путь на дальнейшие, такие-же подвиги…
Оставьте их: это лишь — «гробы повапленные»…
Попробуйте-ка разубедить их, этих несчастных, одурманенных людей, снять с них, развеять в их помутившемся сознании, гипноз прекраснаго их, чиновничьяго самочувствия!!.
Попробуйте крикнуть их со всей силою наполняющаго душу вашу негодования и ужаса:
«Да ведь вы, господа, давно уже идете не туда, куда следует, лепечете безсмысленно слова, которым сами не верите!… Очнитесь! Взгляните вокруг вас!.. Или… По крайней мере, снимите маски и будьте тем, чем вы есть на самом деле!»
Они и разговаривать с вами не пожелают, сочтут вас-же за сумасшедшаго, за крамольника, посягающаго на спокойствие государства, осмеют вас…
Посмотрите, например, сколько у нас, в Вильне, в наши дни преступнаго забвенья заслуг гр. М. Н. Муравьева, — «Муравьевцев», — «Корниловцев», и как все они, на словах, конечно, верны идеалам Муравьева!…
Имеются они, подобные «Муравьевцы» и «Корниловцы», и в Виленской Публичной Библиотеке, как имелись там всегда…
А между тем, посмотрите, как эти-же господа, уверяющие, что отлично понимают, любят, ценят гр. Муравьева, а, главное, убежденные в том, что усвоили себе дух его, продолжают, уже по собственному своему почину, с попустительства управления Виленскаго учебнаго округа, загромождать вверенную им Муравьевско-Корниловскую Библиотеку всякими книжными ненужностями и отбросами!
Полюбуйтесь-ка, в какия «Авгиевы конюшни» они ее, на наших глазах, продолжают обращать, уверенные, тем не менее, что совершают нечто великое, святое, культурное…
Невольно воскликнешь лишний раз: «Да, сильны они, живучи еще в Вильне традиции, школа Н. А. Сергиевскаго!!.»
Но, Петербург — другая статья… Почему — же, на «Сергиевщину», — «Миловидовщину», глядящая из отчетов, молчит Петербург?!
Итак, разберемся, хоть немного, в фактах современной нам действительности.
Ненормальность деятельности Библиотеки, в настоящее время, происходит не только от того, что, по установившимся традициям, Библиотечная Комиссия продолжает принимать с благодарностью всякое пожертвование, сколь абсурдно оно-бы ни-было, по давно устаревшей поговорки «всякое даяние — благо», без надлежащаго при том, осторожнаго, критическаго отношения к жертвуемому, но и потому, что сама Библиотека дозволяет себе делать приобретения, совершенно идущия в разрез с задачами, завещанными ей Корниловым, с благословенья Муравьева, наконец, с интересами казны, деньги которой расходует…
Возьмите годовые отчеты по Библиотеке, хотя-бы все тот-же отчет за 1910 год.
На стр. 11 — 16, перечислены Библиотечной Комиссией получавшиеся в этом году (за плату и даром) — современныя нам издания — газеты и журналы.
Их была — масса — 153 названия. Из них преобладающее большинство, — неимеющая никакого литературнаго, научнаго значения, книжная и газетная публицистика текущаго дня, тем более неподходящая к Виленской Публичной Библиотеки, зиждущейся на Муравьевско-Корниловских фундаментах.
Ну, например, что общаго с русско-национальным культурно-научным, православным направлением Библиотеки могут иметь, получавшияся ею в 1910 году — три современных газетки — на еврейском языке («Гаховер», «Гид Газман», «Дос юдише Фольк»), детский журнал «Зорька», журналы иностранные, иллюстрированныя издания, польские сатирические листки, неотносящиеся к С.-З. краю, и проч. дребедень современнаго шатания мысли, вкусов, нравственности, порой самаго сомнительнаго, вреднаго, низкопробнаго содержания, или сумбурнаго нежелательнаго направления?!..
А, между тем, весь этот литературный винигрет, в преобладающей его массе, принадлежащий к разряду тех произведений печати, которыя покупаются по вокзальным киоскам, для разогнания железно-дорожной скуки, а, по прочтении, выбрасываются без сожаления в окно вагона, бережно сохраняют в шкафах Виленской Публичной Библиотеки, каталогизуют, выдают для чтения посетителям последней — наряду с величайшими произведениями человеческаго ума, таланта, совести!.. О нем печатно дают «отчеты» высшему начальству, обществу…
И так тянется давно уже, из года в год, со времен Сергиевскаго…
Сколько рук, подумаешь, ежедневно занято подобной работой, прямо безумной, Сизифовой, даже позорной для русскаго чиновника — педагога, человека с высшим образованием, каковы члены Виленской Библиотечной Комиссии!! Сколько времени пропадает, при этом, непроизводительно, даром!!.. Какие ненужные расходы, благодаря этому, производятся — во славу культивирования «Авгиевых конюшен», доставшихся ранее, по наследству!!..
А место!… Сколько дорогого, столь нужнаго, места отняли у Библиотеки, хотя-бы в одном 1910 году, эти 153 ежемесячно или ежедневно получающаяся издания!!..
Кому нужны эти еврейския газетки?!
«В настоящее время у нас, в Библиотеке, до 200, 000 томов однех книг разнаго содержания!» гордо хвалятся отчеты: «Наша Библиотека одна из первых в России!… Подумайте только, у нас 125, 000 названий!».
На самом-же деле, после всего, сказаннаго нами, такое убеждение Библиотечной Комиссии не более, как сладкий самообман, самообольщение, мираж, не более, как повторение той самой «декорации» науки, которую гр. Е. Тышкевич и другие поляки С.-З. края ловко устроили некогда в библиотеке б. Виленскаго «музеума» из никому неинтересных тысяч старых книг в дорогих, древних переплетах…
Если принять во внимание тот книжный хлам, который дошел до наших дней, как собранный со всего края еще во времена Корнилова, да прибавить к нему разныя другия нежелательныя, вредныя, сумбурныя наслоения позднейшаго времени, то смело можно сказать, что настоящих, полезных, хороших, нужных для Библиотеки книг, наберется какие-нибудь десятки тысяч. А более 150, 000, при научной поверке их и тщательной разсортировке, окажутся из разряда книжных отбросов и ненужностей, только позорящих такое научно-культурное учреждение, каким должна являться в С.-З. крае наша Библиотека…
В результате-же последняя окажется, и убога, и хаотична по содержанию, и безсистемна, конечно, не касаясь тех книжных и рукописных сокровищ ея, которыя с таким пониманием дела, с такой любовью, были собраны в эпоху Корнилова и Батюшкова.
Вот тогда-то, когда будет произведена подобная, должная, желательная, строгая оценка учреждения, с книжников и фарисеев будет сорвана в Вильне маска, а русское общество убедится в том, что от заветов Муравьева и Корнилова осталась в Библиотеке только старая вывеска с их великими именами, из-года в год подновляемая в отчетах такими представителями текущей публицистики и литературы, как г. Миловидов.
И тогда-то настанет страшный суд для тех, кто прикрывшись громкими кличками и надев на себя картонныя латы, осмеливались уверять, что они-то и есть настоящие, преданные рыцари великих заветов славнаго прошлаго.
Трагизм современной нам Библиотечной Комиссии, как мы на это уже указывали, заключается именно в том, что она, видимо, утратила способность критическаго отношения к своему безвыходному, тяжелому положению.
Отчеты ея, по прежнему, полны, как будто-бы, искренними, стонами и воплями:
«Изнемогаем! Помогите! Спасите!! Рабочих рук не хватает! Помещения уже мало! Начальство нас забыло… А „книжное богатство“ с каждым годом растет и растет!!. Что делать?! Каталогизация новых книг, — только одна она — отнимает уже бездну дорогого времени!! Средств нету!.. Приток пожертвований изсякает!»
А сами, так громко, на всю Россию, кричащие, не только ничего не предпринимают для того, чтобы разобраться в книжных отбросах, доставшихся им от прошлаго, чтобы хоть в данную минуту, остановить поток лишняго, дрянного, ненужнаго, нежелательнаго для Библиотеки, но еще его-же, этот поток, все увеличивают и увеличивают принятием новых и новых ненужностей…
Они даже словно кичатся подобным умножением «сокровищ» Библиотеки…
Для этого достаточно лишний раз заглянуть все в ту-же статью г. Миловидова — «Из истории Виленской Публичной Библиотеки» (Приложение к отчету 1910 г.).
Вот, например, автор ея отмечает ряд выдающихся, так сказать, массовых, пожертвований от разных лиц — наследников профессора О. М. Ковалевскаго, Н. А. Сергиевскаго, А. В. Белецкаго, от проф. А. С. Будиловича.
А мне известно, что в составе пожертвованнаго снова влилось в Библиотеку много лишняго, ненужнаго, подчас совсем незамечательнаго.
Одно собрание книг проф. Будиловича дало 6, 690 названий на разных языках, большинство которых относится к славяноведению.
Но при чем это славяноведение в Виленской Публичной Библиотеке, которая должна собирать все, что относится к так называемому «польскому вопросу» и другим местным вопросам С.-З. края?!
Между тем, г. Миловидов, как ни в чем не бывало, описывает торжественность, которой обставляется при нем в Библиотечной Комиссии всякое такое поступление, (а значит, были обставлены и поименованныя нами) на основании установившейся «практики».
«В практику» эту, по словам его, «вошло вносить в инвентарь имя жертвователя, затем делать сейчас-же точный подсчет всего поступления со внесением в инвентарь, устанавливать на полки по формату и описывать, так что теперь каждая книга, можно сказать, имеет свой формуляр»…
Хорошо, если вновь поступившая от жертвователя книга действительно ценная, нужная, полезная Библиотеке.
Тогда, конечно, и «формуляр» ея интересен…
Ну, а как вдруг да наоборот?!..
Еще раз оговариваемся, что мы, по-прежнему, смотрим, на данный вопрос — с точек зрения гр. Муравьева и Корнилова, некогда удостоившихся Высочайшаго одобрения, никем до сих пор из высших сфер неотмененных, а потому остающихся единственными руководителями, обязательными для чинов Виленскаго учебнаго округа.
Ко всякаго-же рода пожертвованиям нельзя иначе относиться, как по примеру других, крупных, уважающих свое достоинство, научных, художественных, наших сокровищниц, берущих в дар лишь то, что прямо подходит к их программе, да и из этого отбирающих только действительно выдающееся, достойное быть сохраненным для потомства.
Посмотрите, хотя-бы, как обставлен прием пожертвований в С.-Петербурге, в Музее Императора Александра III. Попробуйте-ка пожертвовать туда что-либо неподходящее: вам его вернут.
Без подобных, разумных, осторожных, границ и ограничений всякое научно-культурное учреждение легко может постичь судьба Виленской Публичной Библиотеки, т. е. оно неминуемо, с годами, обратится в складочное место всяких ненужностей и сомнительностей.
А в нашей Библиотеке, как в былые времена, всему рады и отказываться здесь непринято.
Чтобы подтвердить сказанное и показать, на сколько у стоящих во главе управления Библиотеки, в наши дни, утратилась способность серьознаго, критическаго отношения к жертвуемому, на сколько легко принимается ими сюда все, чтобы ни дали, лишь-бы то была даровщина, а в то-же время, на сколько среди них притупилось уважение к достоинству ввереннаго им учреждения, приведем, на выдержку, два следующих факта, лично нам известных, при том из недавняго прошлаго, т. е. такие, которые могут быть немедленно-же проверены.
Года два-три тому назад, Академия Художеств присылает сюда десятка два картин на обще-житейския темы современных художников (по каким соображениям, в силу чьего приказа — не знаем), между которыми есть прямо посредственная, жалкая мазня, и вот присланное уже взято, хотя ровно никакого отношения к Библиотеке не имеет. Часть картин и теперь висит в Музее древностей, изумляя публику своей очевидной неуместностью.
А вот и другой, еще более яркий, пример.
В отчете по Библиотеке за 1910 г. (19 стр.) говорится о том, что по «отделу искусств» поступила от известнаго художника, академика Ив. Петр. Трутнева «написанная масляными красками художественная картина, изображающая посещение Императором Александром II Виленской Публичной Библиотеки 13 июня 1867 года».
Сюжет действительно подходит к истории учреждена и картина повешена в зале «Aula», на почетном месте, над входными дверями. На ней изображен покойный Государь, разсматривающий у стола достопримечательности Библиотеки в присутствии генерал-губернатора гр. Баранова, попечителя И. П. Корнилова, Владимирова и нынешняго письмоводителя Библиотеки — Новашевскаго.
Но надо-же ведь знать, хоть поверхностно прошлое того учреждения, в котором служишь, надо детально изучить обстановку таких редких, выдающихся, исторических событий, как посещение Государя, покровительствовавшаго Библиотеке.
Кому-же из Виленских старожилов, интересующихся местным прошлым, не известно, однако, что Корнилов в ожидании приезда Царя, полагая, что таковой приезд будет еще не скоро, ушел к себе на время, в квартиру, так что, когда Государь действительно осчастливил Библиотеку посещением, то Ивана Петровича там на лицо не было?!
Спросите об этом, для проверки слов моих, у писавшаго картину академика Трутнева, у здравствующаго до сих пор Ю. М. Новашевскаго и они вам подтвердят справедливость мною сказаннаго.
Еще хуже, на взгляд наш, обстоит дело, если, как разсказывают, Библиотечная Комиссия знала об отсутствии Корнилова и заставила нашего маститаго, талантливаго художника уклониться от истины, желая увековечить на картине и основателя Библиотеки.
Мы никогда не стояли за фальсификацию истории, а всегда боролись за историческую правду.
В Библиотеке, в помещении б. «Музеума», откуда была так энергично изгнана польская фальсификация, тем более не должно быть места русским подделкам исторических фактов.
Зная И. П. Корнилова, мы уверены, что он первый был-бы искренно огорчен, если-бы увидел себя на картине, в обстановке, которая для него лично никогда не существовала…
Дело другое, если-бы его изобразили в пылу его действительной работы в Вильне, хотя-бы зарывшагося в кучу книжнаго хлама, присланнаго из конфискованных библиотек, или отстаивающаго в кабинете генерал-губернатора Потапова справедливость, патриотичность своей программы, своих сотрудников-педагогов..
Какие это благодарные сюжеты для украшения Библиотеки!
Лучшим выражением уважения к памяти почившаго ко дню предстоящаго юбилея — 28 августа, на мой взгляд, будет попросить академика Трутнева — тщательно замазать на его картине фигуру Ивана Петровича, или совсем уничтожить картину.
А отчет еще назвал подобную подделку под историю «художественной»!!.
Хорошо-же у членов Библиотечной Комиссии представление о правде в искусстве!! И как им дорого достоинство учреждения!..
Между тем, сами они удивительно как щепетильны к некотораго рода вопросам, касающимся исторических фактов.
Так, когда в 1908 г., по возвращении в Вильну из Смоленска, при генерал-губернаторе Кршивицком, оффициально поднял я, было, вопрос о возвращении в Вил. Публичную Библиотеку сосланных в Москву пожертвований польской старины, исходя из приведеннаго уже мною выше взгляда на необходимость мириться и с подобными древностями, как с данными истории, которых замалчивать и нельзя, и не следует во имя исторической правды, то из той-же Библиотечной Комиссии раздались энергичные протесты: видите-ли вещи, о которых я писал, могут возбудить нездоровыя мечтания о былой «Польше»; для них нет места; между ними могут быть подделки в роде зрительной трубы Косцюшки и т. п…
Совокупными усилиями Комиссии и других учреждений Вильны мой проект, конечно, провалили…
А какой шум был поднят в прошлом все по поводу фальсифицированной трубы Косцюшки!.. Сколько громких слов сказано, да и теперь еще говорится!!
Сами-же эти господа вывешивают на видном месте явную подделку под историю…
Куда идти далее в погоне за даровыми приношениями?! Усердие в деле прославления памяти Корнилова хорошо. «Но, к чему-же, стулья ломать?!»
Итак, мы, кажется, ясно доказали, что в инвентарях Виленской Публичной Библиотеки преобладают, в громадном количестве, ненужности, сомнительности, благодаря чему действительно интересное, нужное, выдающееся, тонет незаметным в грудах разнаго рода книжных и иных отбросов.
Подобное печальное, сумбурное состояние Библиотеки, как наследие времен Сергиевскаго, не только уронило ее в научном, культурном отношении в глазах всей ученой России, а повело к еще большему всероссийскому скандалу, — к тому, что низвело ее в наши дни до положения самой заурядной, общественной читальни.
Чтобы разобраться в этом вопросе, надо составить себе прежде всего ясное представление о том, кто-же главные посетители Библиотеки и чем она их, эта Библиотека, пользует?
К сожалении, отчеты Виленской Публичной Библиотеки, говоря об общем количестве выданных за год книг, об общих цифрах посетителей, умалчивают о главном, — какого-же рода книги (и какого разряда читателям) выдавались для пользования, к какой национальности принадлежали ея посетители?
Благодаря такому существенному пробелу, отчеты эти теряют всякое научное, общественное значение, всякий интерес для того, кто захотел-бы ознакомиться по подобному документу с духовной, непоказной, стороною существования нашего учреждения.
Тем не менее даже и те убогия, во многих отношениях, сомнительныя сведения, которыя проскользнули в отчеты, равно как и справки, собранныя нами частным путем, убеждают нас в том, что ученые, люди, серьозно работающие над местной историей, стариной, над связанными с ними и вытекающими из них вопросами, все реже и реже обращаются, за последние годы, в Библиотеку.
Преобладающая масса желающих пользоваться книгами состоит из любителей легкаго, приятнаго, поверхностнаго чтения, а спрашиваемыя книги, в громадном большинстве их, принадлежат не к числу классических, выдающихся произведений литературы, а к сомнительной беллетристике чуть не наших дней.
Идут в Библиотеку, в последние годы не как в священный храм науки, а потому что там, и книги выдаются безплатно, и есть где удобно, спокойно их читать…
Впрочем, сами отчеты не стесняются признать, что главной целью Библиотечной Комиссии сделалось — в последнее время — удовлетворять желаниям, требованиям посетителей, «публики», т. е. массы; что сама Библиотека обратилась в тип библиотек «по составу русских книг, имеющих характер универсально-энциклопедический» (отчет 1902 г.); что в ней — тысячи журналов и газет, ничего общаго с наукой неимеющих, что существует даже особый отдел — «беллетристики» и т. п.
И снова, на ряду с подобными, откровенными признаниями Библиотечной Комиссии, вы читаете уверения в том, что Библиотека, яко-бы, по-прежнему, осталась всецело верна идеалам, в нее заложенным гр. Муравьевым, Корниловым, что, по-прежнему, как и во дни своей былой весны, она чуть-ли не центр, не главный фокус умственной, научной, русско-культурной жизни края; что и книги-то в ней на подбор, по строгой системе и т. п.
Особенно усердствует в этом направлении г. Миловидов…
И вот, когда начитаешься подобных громких фраз, когда сопоставишь их с действительным положением вещей, то видишь еще яснее ту бездну, около которой ходит Библиотечная Комиссия, стараясь тем не менее, уверить себя и общество в том, что в Библиотеке, как всегда, «все обстоит благополучно»…
Жалкая философия отписок, отвиливаний, погребения горькой, вопиющей правды под кучей общих мест и умолчаний!!.
До чего мы дожили!!…
Возьмите хотя-бы отчет по Виленской Публичной Библиотеке за 1903 год.
Видано-ли где-либо, чтобы мало-мальски уважающая себя оффициальныя учреждения, в своих оффициальных отчетах, подносимых высшему начальству, пускались-бы в пререкания с «публикой», да еще с такой, какая составляет преобладающий элемент посетителей Виленской Публичной Библиотеки, оправдывались-бы перед нею, погружались-бы в литературу общих соображений?!.
А вот на стр. 36 — 37 упоминаемаго отчета Библиотечная Комиссия подразделяет, например, все библиотеки вообще на три категории — общественных, частных и публичных.
По мнению составителей отчета, которое, к слову сказать, можно с успехом оспаривать по всем его пунктам, «общественныя» библиотеки имеют, яко-бы, тот главный недостаток, что в них «всегда бывает открыт широкий доступ всем случайным поступлениям»; «частныя» -же библиотеки «делают подбор книг расчитанным на занимательность» и дающих так называемое «легкое чтение», которое, большей частью, бывает «нездороваго свойства, так как питает лишь фантазию, развращает ум, отучая его от серьознаго мышления, развращает и нравственность, угождая низменным инстинктам читающей публики».
А вот, видите-ли, так называемыя «публичныя библиотеки», содержимыя казною или учреждаемый Правительством, этих и других недостатков общественных и частных библиотек, будто-бы, никогда не имеют: «оне преследуют исключительно просветительныя задачи, согласныя с видами Правительства, с чем согласуется и книжный их каталог, составленный по известному плану и методу; строго регламентированный распорядок их также согласуется с главной их задачей и с отпускаемыми на их содержание средствами».
Зайдите нарочно в Библиотеку в любой день, когда она открыта, полюбуйтесь на то, что выдано на руки читателям, между которыми преобладают — подчеркнем это с умыслом еще раз — невинные, безусые, чистые юноши местных учебных заведений Министерства Народнаго Просвещения: и вы не на такие еще курьезы наткнетесь…
Невольно, просматривая книги, выданныя, по отчету 12 декабря 1903 года, вы говорите себе: ведь вся эта грязь, муть современной литературы могла попасть в Библиотеку лишь двумя путями — ее или приобрела, на казенныя деньги, Библиотечная Комиссия, или ее пожертвовали и приняли с «благодарностью!»
Ведь ее могли прочесть и мои дети!!…
В своих, полных подобными-же, циничными признаниями, отчетах, Комиссия отводит особое, как-бы почетное, место, и «любителям беллетристики».
Право радуешься, что Ивана Петровича Корнилова нет на свете…
В отчете по Библиотеке за 1902 год, подчеркнув, по обычаю своему, недостаточность отпускаемых ей средств, Библиотечная Комиссия говорит, что поневоле она должна ограничивать свои приобретения «выпискою или самых необходимых, или почему-либо особо выдающихся книг, в той или другой области науки».
Затем, г. Миловидов, в статье «Из истории Виленской Публичной Библиотеки» (стр. 45) упоминает, как-бы в укор прежним заправилам последней, что до 1884 года книги из Библиотеки брались (а, значит, и давались) — «почти исключительно для легкаго чтения, которыя с удобством можно достать в частных библиотеках г. Вильны».
Снова будто-бы повеяло на нас чем-то былым, разумным, Корниловским… Нам уже искренно жаль Комиссии, которая сознает ошибки прошлаго, но, в то-же время, лишена всякой возможности, за отсутствием денег, выйти на новую, верную, прямую дорогу…
И что-же?!
Просмотрите хоть то, что выписала сама Библиотечная Комиссия в 1902 г.!
Как видно из отчета, ею приобретены книги — 240 названий, в 297 томах — целое полчище книг.
Но, например, что общаго с понятиями необходимаго для Библиотеки, выдающагося, а, главное, принадлежащаго к той или иной отрасли наук, имеет хотя-бы дорогое издание Немировича-Данченко «Край Марии Пречистой. Очерки Андалузии». изд. 1902 г., с 600-ми рисунков?!
Между тем, потратив деньги на подобную ненужность, роскошь, наверное не приобрели для учреждения действительно ценнаго, нужнаго, полезнаго, выдающегося в научном мире, — иными словами совершили тяжкое преступление в отношении и к Библиотеке, и к памяти И. П. Корнилова…
По отчету за 1903 г. показана особая, загадочная группа посетителей — «лиц, являвшихся в Библиотеку за справками практическаго характера».
Если тут надо подразумевать особыя специальности, то разве И. П. Корнилов мудро не предупреждал будущия поколения членов Библиотечной Комиссии от подобных увлечений в сторону от главных задач учреждения?!.
В 1910 году Библиотека сама выписывала, на казенныя денежки (см. ея отчет), следующая издания: «Богословский вестник», «Вокруг Света», «Горный Журнал», «Веру и Разум», «журнал физико-химическаго общества», «Земщину», «Мирный Труд», «Ниву», «Русское Знамя», «Русский Паломник», «Странник», «Хуторское Хозяйство», «Jllustration», «Jllustratia Italiana», «Revue de deux Mondes» и др.
Снова — куча напрасно выброшенных казенных денег и книжных газетных ненужностей.
А посмотрите, как, между тем, рекламирует г. Миловидов, в статье своей «Из истории Виленской Публичной Библиотеки» (отчет 1910 г., стр. статьи 47) подвиги членов Библиотечной Комиссии — именно по удовлетворению посетителей «книжными богатствами» Библиотеки…
По его словам, «члены Комиссии всегда и с большою готовностью исполняют все книжныя требования, если после справки в подвижном каталоге книга оказывается в Библиотеке. При научных работах, для желающих, члены Комиссии являются руководителями, делая и сообщая указания по библиографии изследуемаго предмета. Немало дается указаний и справок читателям, занятым самообразованием, при выборе книг для чтения»…
Какое, подумаешь, завелись энциклопедисты в нашей — Виленской Публичной Библиотеке по всевозможным отраслям науки и вопросам жизни!! Какие авторитеты по задачам образования, воспитания!…
Так как А. И. Миловидов (автор статьи) заведует Библиотекою, то, значит, в числе других членов Комиссии, он и оказываешь научное пособие при работах, направляет и наставляет…
Библиотека открыта ежедневно с 12 ч. дня до 8 ч. вечера.
И вот члены Комиссии, судя по его словам, во главе с ним, весь день учат, помогают, выводят на надлежащей путь, трудятся с желающими…
А их, членов так мало — с председателем, всего три человека!! В настоящем-же, 1911 году, в составе Комиссии недочет.
Но труд-то, труд какой, какой культурный подвиг взвалил себе на плечи г. Миловидов!!…
Одним словом, подобныя библиотеки — верх совершенства…
Разрешившись подобной тирадой, Библиотечная Комиссия, по обычаю своему, сама себе сейчас-же выдает хвалебный аттестат:
«Такова и Виленская Публичная Библиотека.»
Но не верьте составителям отчета, а, в поисках за истиною, переверните несколько страниц того-же документа, напечатанных ими ранее, и взгляните (29-я и др. страницы), хотя-бы на то, чем наполнила Библиотека головы Виленских обывателей только за один день —12 декабря 1903 года…
И окажется…
Из массы затребованных в тот день книг (в общем более 150 NoNo), на серьозныя, действительно ценныя в научном отношении, книги выпадает всего два — три десятка, не более, а на книги, имеющия какое-либо отношение к С.-З. краю, и того менее.
Преобладающая-же масса требований, удовлетворенных Библиотекою, легла на современную, текущую литературу, при том на литературу, сомнительную по качеству, по содержание, на «беллетристику».
Что, например, общаго может иметь с «просветительными задачами, согласными с видами Правительства», хотя-бы такой литературный мусор, как «Боккачио. Декамерон», «Бежецкий. Военные на войне», «Гейнце. Тайна любви», «Литературный сборник студентов С.-Петербургскаго Императорскаго Университета», «Лям, Ян, Большой свет в Козловицах», «Маленькие разсказы» неизвестнаго автора, "Приложение романов в газете «Свет» — за два года, «Таинственный золотой дом» и проч., и проч.?!
Разве окажут хоть какое-либо благотворное влияние на ум, на нравственность юноши, воспитанника учебнаго заведения (а это в Библиотеке — преобладающая «публика») такия порнографическия произведения, как романы Золя?!…
Попали, в тот день, в руки читателей Библиотеки, и польские современные писатели, с их тенденциозностыо, со вздохами о «былой Польше», т. е. как раз то, чего как чумы для Виленской Публичной Библиотеки, боялся Корнилов.
Взяты были 12 декабря, например, романы Сенкевича «Потоп», «Семья Поланецких», «Огнем мечом»…
Иван Петрович наверное пришел-бы в ужас, если-бы увидел в основанной им, на русско-национальных началах, Публичной Библиотеке С.-З. края, долженствующей собирать лишь перлы русской науки, русской литературы, — выданныя по требованиям читателей, такия выдающияся, классическия произведения русской литературы, такия «хорошия», с особым тщанием выбранныя, книги, как «Еврейскую Библиотеку» Леванды, «Горячее время» Леванды-же, «Отчет о состоянии Казанскаго университета за 1854 — 55 учебный год», «Киевския университетския известия» за 1898 г, «Черную книги Парижской Коммуны» и др.
Недоставало-бы только сюда, в эту пеструю коллекцию, — еврейских газет «Гаховера», «Гид Газмана», «Дос юдише Фолька» и др. произведений еврейскаго пера.
Можно, однако, успокоиться на мысли, что они, эти органы печати, были выданы евреям в другие дни отчетнаго года: не даром-же их получает Библиотека?! И не русские-же станут читать их?!…
«Вон их отсюда!» закричал-бы Корнилов, теряя свою обычную, благовоспитанную сдержанность: «Какое-же отношение весь этот литературный хлам имеет к С.-З. краю, к нашей Вильне?!.. Вон их!..»
А составители отчета, «ни что-же сумняшеся», с именем покойнаго на устах, с его великими заветами в уме сердце (по их, конечно, уверениям), после подобнаго, позорящаго достоинство правительственнаго учреждения, списка взятых за один лишь день книг, самодовольно успокаивают русское общественное мнение (стр. 33) уверением:
«Приведенный список книг можно считать типичным и для других читальных дней в отчетном году».
Если бы это заявление не было сделано с серьозным, деловым видом, то разве не следовало-бы его счесть за злую насмешку над читателями отчета?!.
Другими словами составители последняго хотят ведь сказать:
«Мы ежедневно засоряем мозги, сердца, души Виленских обывателей и местнаго юношества, не только этой, но и другой, подобною литературой… Мы так намерены делать и в будущем, так как находим, что Виленская Публичная Библиотека не должна быть похожа ни на общественныя, ни на частныя библиотеки, дурным подбором книг только питающия фантазии, развращающия им, отучая его от серьознаго мышления, развращая нравственность и угождая низменным инстинктам читающей публики… У нас юноша, девушка, рабочий, солдат не встретят ничего подобнаго… Мы преследуем исключительно просветительныя задачи, при том согласныя с видами Правительства… Наш каталог составлен по известному плану и методу»…
"А Золя? А "приложение романов к газете «Свет»? А «Таинственный Золотой дом»? А «Тайна любви»?! спросите вы в негодовании.
Оставьте их! С ними споры безполезны: «Сергиевщина» давно убила в этих людях способность видеть свои собственныя ошибки, понимать то, что они говорят и пишут!
Тут слова не помогут, а нужно — повторишь еще раз, — чтобы грянул гром, притом немедленно и нежданно.
То, что я сказал о других днях выдачи книг, — похожих на день 12 декабря 1903 г., — не фраза, а факт.
Все было-бы хорошо, если-бы отчеты читались только публикой иногородной, если-бы постоянные посетители-читатели Библиотеки, из Виленских жителей, на себе самих не убеждались-бы в том, что все, сказанное г. Миловидовым не более, как цветы чиновничьяго красноречия, особенно хорошо культивировавшиеся в былыя времена Н. А. Сергиевскаго.
Ну, разве, например за последние годы существования Библиотеки, Виленская публика видела когда-нибудь, в течении целаго дня, сменяющих друг друга на дежурствах при читальном зале членов Библиотечной Комиссии?!.
Обыкновенно, когда ни придете вы в Библиотеку, выдают книги или Ю. М. Новашевский (вечно дежурный чиновник, заведующей письмоводством), или библиотечные сторожа, чаще всего сторож Владимир, а г-на Миловидова и других членов Библиотечной Комиссии нет. О них публика знает лишь по отчетам, ими публикуемыми..
Но какие-же руководители наставники, помощники, например при ученых работах, хотя и почтенный, престарелый, тем не менее не получившей образования, полу-глухой Ю. М. Новашевский, а тем более подчиненные ему, полу-грамотные, сторожа?!
Недаром же в польских местных газетах уже появлялись нарекания на безпорядки в Библиотеке именно на сторожей, якобы-бы грубых с публикою при выдаче ими книг.
И я действительно понимаю негодование какого-либо местнаго польскаго патриота, пришедшаго в Библиотеку за «Сенкевичем», а то и за чем-либо еще более патриотичным, когда какой-нибудь там русский сторож не с достаточным почтением подносит ему требуемую книгу!!…
Вот и русские посетители жалуются постоянно на то, что в читальном зале Библиотеки почти никогда не видно членов Библиотечной Комиссии, а приходится иметь дело лишь со сторожами. Эти-же последнее, то засядут играть в карты — в комнатке у прихожей, то, во время игры затянут, в пол-голоса, конечно, русскую, хоровую песню.
С одной стороны, подобное явление, в духе Муравьева, Корнилова, должно быть, конечно, приятным всякому русскому сердцу, несомненно указывая на то, что в Библиотеке бодрый, национальный дух Муравьева царит по прежнему…
С другой-же стороны (ах, всякая медаль имеет ведь две стороны!), разве не мешает такой, импровизированный концерт, даже в пол-голоса, какому-нибудь местному еврейчику, углубленному в чтение книг или газета на родном ему, еврейском, языке, или юному гимназисту, желающему изучить в деталях похождения героев бульварных романов, составляющих приложение к газете «Свет»?!…
Нельзя, конечно, винить и г. Миловидова, хронически, якобы, отсутствующаго в читальне Библиотеки, как раз в то время, когда идет там дело с выдачею книг: помилуйте, человек так много, так неутомимо трудится на педагогическом, на других общественных, литературных поприщах гор. Вильны!… Загляните только в печатные труды его!.
Но, когда читаешь, после сказаннаго, описания жизни Библиотеки, в роде статьи «Из истории Виленской Публичной Библиотеки» и приведеннаго нами из этого произведения места на 47 странице, где говорится о заботах его, г. Миловидова, при руководительстве читателями Библеотеки, то, в качестве Виленскаго старожила, интересующагося этой последней только улыбаешься и говоришь, качая головой, с укоризною:
«Ах, как неосторожно!»
То-же настроение охватило, например — меня, когда в упоминаемой статье г. Миловидова (все на той-же интересной стр. 47-й), после описания заслуг, оказываемых членами Комиссии Виленским обывателям, я прочел следующее:
«От членов Комиссии требуется постоянное внимание ко всем библиографическим изданиям, чтобы быть в курсе книжнаго текущаго дела и новостей книжнаго рынка в России и за границей, чтобы не упустить изданий, особенно подходящих для приобретения в Библиотеку и соответствующих местным требованиям. При небольших средствах Библиотеки нужна большая осторожность в выборе новых сочинений, чтобы пополнять ее лучшими, заслуживающими того, произведениями, и при том соразмеряя с существующею уже в каталоге литературою по данному вопросу.»
«Конечно для этого требуется большое знакомство с библиографической и критической литературой и с каталогом своей Библиотеки» скромно поясняет г. Миловидов.
Мы не забыли еще слов отчета по Библиотеке за 1902 г. о том, что ограничение средств заставляет Библиотечную Комиссию выписывать лишь самое необходимое, выдающееся в той или другой области науки.
Значит о науке-же, надо думать, говорить г. Миловидов и в выше приведенном отрывке из его статьи?!
И вдруг, по всей вероятности, он-же выписывает для Библиотеки….. «Очерки Андалузии» В. Немировича-Данченко!!…
Не могу никак без улыбки представить себе, например, г. Миловидова, лично удовлетворявшаго требование какого-либо читателя, по части романов, приложенных к «Свету», и, быть может, в ту минуту или даже в течении всего дня 12 дек. 1903 г., серьозно-воображавшаго, что он при этом свято чтит заветы И. П. Корнилова и просвещает, нравственно очищает чью-то читательскую душу…
Или вот еще — картина:
Г. Миловидов несет посетителю старые NoNo еврейских газет «Гаховер», «Гид Газман», и «Дос юдише Фольк»…
Или живая сцена: никого из чинов Библиотечной Комиссии, в читальном зале, не имеется, а воюет с публикой, крича на всю залу (по глухоте своей) почтенный Ю. М. Новашевский, под звуки доносящейся из комнаты сторожей песни «Вниз по матушке по Волге». А тут, в зале, еврейчик с "Гаховером в руках…..
Смеюсь, как видите, а на сердце у меня — ей Богу — кошки скребут.
Снова пугает меня и похвальба г. Миловидова энциклопедическими познаниями в области библиографической, критической литературы, и в основательном знании иностранных языков…
Ах, Александр Иваныч, Александр Иваныч!… Какой вы, право, снова неосторожный!!… Точно и мы, читающие ваши уверения, ничего не знаем, ни в чем критически разобраться не сумеем!!.. Словно мы не живем в Вильне…
Но вернемся к вопросу о деятельности Виленской Публичной Библиотеки…
До чего, в сущности, упало, унизилось, однако, к нашему времени значение последней, как учреждения ученаго, долженствующаго давать тон в этом отношении местной интеллигенции, видно хотя бы из отчета самой-же Библиотечной Комиссии за 1910 г.
Хотя и этот отчет грубо, непростительно грешит, как и предыдущия произведения того-же рода, против азбучных приемов первоклассных, русских правительственных учреждений, преследующих одне цели с нашей Библиотекой, тем, что не поясняет обществу, какого-же именно содержания требовались (читались) в отчетном году из Виленской Публичной Библиотеки книги посетителями, но все-же на счет этого можно сделать верный вывод другим путем, а именно изучив, на 21 и стр. отчета, список обычных, наиболее характерных, читателей Библиотеки.
Из этого оффициальнаго документа видно, что в 1910 г. было взято всего 1484 билета на книги, при чем, главное количество билетов падает на «учащихся высших, средних и низших учебных заведений» (55,9 % общаго числа посетителей).
Невольно приходят в голову тревожныя мысли: 1) не было-ли, тут, в их составе, и детей, которым по закону вообще воспрещается посещение публичных заведений? 2) Не получали-ли подростки, юноши, дети, книги, неподходящия к их возрасту — в роде романов, современной порнографической литературы, юмористических, с тем-же вредным направлением, журнальчиков и т. п.?!… 3) Ужели выбором книг для этой массы учащихся, по обычаю, руководили… сторожа Библиотеки?
Особенно интересно-бы знать, что могло привлечь сюда воспитанников низших учебных заведений?!.
Не Леонид-ли Андреев, не Арцыбашев-ли, не сумбурныя-ли приложения — к газете «Свет»?!.
То-же тревожное сомнение вызывает и следующая (по численности) группа — «учащиеся дома и готовящиеся к различнаго рода экзаменам» (9,9R/о общаго числа).
Удостоверено-ли, и какими именно документами, что являвшиеся дети, юноши действительно посещали Библиотеку только с узко-образовательной целью?
А если они, сделав фальшиво устное заявление, под видом науки набивали, на самом деле, слабыя свои головы «Пинкертоновщиной» или, что еще хуже, книжонками низкой пробы на социалистическия темы? (Есть ведь и такая «литература» в Библиотеке).
Не сторожа-ли могли помешать им делать это?! Не Юлиан-ли Михайлович Новашевский, и без того заваленный всякаго рода работою?!.
Затем, следует (по количеству) какая-то странная, прямо-таки, загадочная группа (84 билета) — из «ученых изследователей, начальников и преподавателей различных учебных заведений, в том числе и заграничных» — говорю «странная, загадочная», так как нельзя-же в серьоз, хорошо подумав, свалить в общую кучу ученых и каких-то там «начальников»?!.
Сейчас чувствуешь, что так высоко поставить начальство могла только рука русскаго, провинциальнаго чиновника, при том прошедшаго суровую школу Н. А. Сергиевскаго…
Прежде всего, интересно-бы знать, сколько-же было всего этих «ученых изследователей», кто именно такие и что они делали в Библиотеке?
Или их являлось так мало, что они совсем потонули в совершенно неподобающем им, пестром обществе?…
Быть может, здесь смешаны понятия «ученый» и «научный»?!…
А, быть может, в этот разряд занесен всякий педагог, пришедший за материалом для подчас заурядной статейки?..
Право, я не слыхал в Вильне об «ученых изследователях» в 1910 году: о них-бы говорили здесь, как о чуде.
Затем…
Что такое, затем, понятие «начальники»?!..
Россия — особая страна, где, куда не загляни, — всюду пахнет «начальством».
Начальник, у нас, так сказать, чуть не сидит на начальнике.
Под обще-принятый термин «начальник» подойдут ведь и педагоги, и военные, и гражданские чиновники.
Начальник отделения какой-либо палаты, нижний чин, офицер, священник и другия лица, по отношению к кототорым ниже, в том-же списке отчета, имеются, однако, особыя группы, тоже могут быть начальниками.
Или тут имелось в виду начальство, чином не ниже действительнаго статскаго советника?…
Совершенно теряемся в догадках, тем более, что хочется же найти хоть отдаленную связь между этим казенным термином и учеными людьми.
Но оставим разгадку столь сложнаго ребуса на долю Министерства Народнаго Просвещения, полагая, что начальство Виленскаго учебнаго округа знает также тайну, раз пропустило подобную группу в свой годовой отчет; допустим, что на самом деле заправские ученые заглядывали, хотя-бы в виде редких «зубров», в Библиотеку.
А если они читали там не произведения строго-научнаго характера, а книги по части беллетристики, романы, развлекались «Нивой», или каррикатурами?!
Ведь и они, эти избранники Божии, не боги, а, как все мы, простые смертные, имеют слабости свои и грехи…
Вот какия серьозныя недоразумения вызывает ненаучная, странная, чиновно-канцелярская группировка посетителей, — система, за которой чувствуется какая-то фальшь, что то не досказанное…
Вообще трудно себе представить, чтобы какое-либо другое правительственное учреждение России, преследующее однородный с нашей Библиотекою цели, позволило-бы себе безнаказанно, в оффициальном документе, подобную смесь в одной группе «одежд, лиц, племен, наречий, состояний», как это сделала Библиотечная Комиссия…
Но разсмотрим дальнейшее содержание списка.
Далее, в нем идут, по порядку (мы пропускаем несколько групп) бухгалтеры, конторщики, писцы, фармацевты, провизоры, чиновники, аптекарские ученики, ремесленники, рабочее, приказчики, железно-дорожные служащие, нижние чины, музыканты, наборщики, «лица неопределенных занятий», т. е. «публика», которая чистой наукою, вопросами общей культуры, местной, краевой политики, археологией и т. п., само собою разумеется, заниматься не станет.
А вот, в числе их, например, пять нижних чинов невольно смущают меня, как носящаго офицерский мундир.
Да разрешало ли им их непосредственное начальство посещать такое общественное, публичное учреждение, где бывают рабочие ремесленники?!.
И, опять-таки, интересно-бы знать, что могли брать они для пользования?!.
Не без улыбки читаешь в отчете, что и нижние чины, и воспитанники учебных заведений, даже низших, причислены к лицам, имеющим «общественное положение».
Ну, какое-же «общественное положение» у солдата, семинариста, ученика городского училища, у «лиц неопределенных занятий»?!.
Можно-ли так небрежно, так необдуманно сочинять отчеты, по старым шаблонам?!.
Лично для меня, однако, несомненно, что вся преобладающая масса посетителей Виленской Публичной Библиотеки не более, как любители «легкаго», а, быть может, и нездороваго, засоряющаго их мозг, развращающаго сердце и душу, порой несоответсвующаго возрасту их, положению, степени развития и проч., чтения.
Те-же обычные посетители всяких библиотек, ищущие лишь книгу, незаставляющую думать, чувствуются далее, на стр. 25, в отчете 1910 года, в особой таблице, в которой выставлены, снова в ничего-неговорящих цифрах, затребованные, в значительном количестве, журналы, книги на разных языках, в том числе и на русском.
Впрочем, Библиотечная Комиссия и сама нет, нет да и проговорится на счет теперешняго, преобладающаго в Библиотеке, элемента посетителей…
Так, когда, например, в 1903 году, при Виленском генерал-губернаторе кн Святополк-Мирском, по словам г. Миловидова (статья его «Из истории Виленской Публичной Библиотеки»), поднимался, в высших сферах, весьма насущный вопрос — о постройке для Библиотеки новаго здания, то г. Миловидов вполне разделяет мнение Библиотечной Комиссии, которая боялась потерять свое нынешнее место, на Дворцовой площади, «как центральное, легко доступное публике».
И далее, у него-же, мы читаем (стр. 28—29):
«Перемещение Библиотеки, хотя бы и в новое здание, но куда-нибудь на окраину города, могло-бы отвадить (?!) публику от посещения Библиотеки, благодаря чему она могла-бы потерять свое просветительное значение для жителей города».
Если тут автором имелись в виду, между прочими, солдаты, юные семинаристы, приказчики, наборщики, корректоры и проч. серый люд, да любители легкаго чтения и текущей беллетристики, то и слава Богу, когда удаление Библиотеки на окраину Вильны уменьшило-бы приток подобных, «постоянных читателей» — и жалеть этого не пришлось-бы.
А вот ученые, вообще люди, желающее работать усидчиво, серьозно, вдали от шумнаго, вонючаго города, да люди, ищущие справок для имеющих общественное значение работ, — те поехали-бы охотно и на окраину, лишь-бы получить неотложный материал…
Но их так немного обращается в Библиотеку, судя по ея-же отчетам! А удаление от центра города не совпадает с интересами некоторых членов Комиссии, служащих в Вильне на других поприщах общественной деятельности…
Г. Миловидов, в статье своей говорит (стр. 42):
«Главнейшей деятельностью Библиотечной Комиссии было, конечно, удовлетворение требований читателей.»
То-же повторяет и «отчет» (стр. 2), чуть-ли не им-же, г. Миловидовым, составленный:
«Деятельность Временной Комиссии по устройству Библиотеки и Музея состояла, прежде всего, в удовлетворение читателей Библиотеки и посетителей Музея».
«Мы удовлетворяем Виленскую публику — без различия вероисповеданий, национальностей, общественнаго положения» — таков смысл заявлений Библиотечной Комиссии, сделанных устами г. Миловидова.
«И делаете очень нехорошо!» ответим мы ей: «так как тем самым грубо нарушаете завет И. П. Корнилова, чтобы Виленская Публичная Библиотека служила только русским, при том людям, работающим серьозно над вопросами местной, краевой жизни, или желающим пополнить свое самообразование по русским классикам, но опять-таки — в целях той-же, научно-культурной работы».
«Но мы, заохочивая поляка, еврея к русской книге, тем самым приобщаем его и к русской культуре» будет возражать Комиссия.
«Снова попытки, и непрактичныя, и доказывающая совершенное непонимание Корнилова. „Волка сколько не корми, а он все будет в лес смотреть“ говорит русская пословица. Поляка и еврея сколько не благодетельствуй, а они не перестанут отворачиваться от русской культуры, уже потому, что она чужда, несвойственна их натурам. Приохотить к чтение русской книги — не значит еще приобщить кого-либо к русской культуре. Наконец, если-бы и случилось чудо, т. е. если-бы несколько евреев и поляков, начитавшись русских книг, стали-бы симпатизировать нам, русским, то разве от этого пошло-бы лучше дело разрешения „польскаго вопроса“ на окраинах, дело борьбы нашей с польско-иезуитскою пропагандой?!. Да никогда!!.. И, поверьте, что с зазыванием разно-национальной, разно-верной публики в Библиотеку, вы только упустите плодотворное влияние ее на „русскаго человека“ Вильны… Ужас-же, трагизм русскаго дела в С.-З. крае в том и заключается, что тут надо приобщать, чуть не насильно, к русской культуре своею, русскаго человека, долго, упорно разъяснять ему связь его с остальной Россией путем русской книги!!… Оставьте, поэтому, инородцев, иноверцев! займитесь только русскими… Иноверцы, инородцы сами, без ваших зазываний, затаскиваний в Библиотеку, приобщатся русской культуре тогда, когда последняя, усилиями окраинных, русских, людей, будет поставлена на подобающую ей высоту, выше культуры польской и еврейской».
Но видите-ли до чего низведена Виленская Публичная Библиотека, которая, во время И. П. Корнилова, была центром научно-культурно-политической борьбы, умственной жизни С.-З. края, являвшаяся одним из полков Корниловской армии русских людей?!.
Понимаете-ли, насколько искажена основная идея учреждения, осквернено его «Святая Святых» Корниловских заветов!..
Не сознают, или скорее как-бы не хотят сознать этого, только г. Миловидов и остальные члены Библиотечной Комиссии, даже публично хвастаясь своим, столь циничным, поруганием Корниловских заветов…
Не сообщая в отчетах главнаго, а именно, на какия-же книги был спрос и кто, какого рода издания требовал, низведя ученое учреждение на неподобающую ему степень безплатной читальни легкаго чтения, они, в 1910 году, затуманивают внимание читающих годовой отчет, безсмысленнсй игрою цифр и названий, — в роде того, что число читателей из группы «сельских хозяев» увеличилось, в сравнении с предыдущим годом, на 6 человек, число «чиновников», в то-же время, уменьшилось на 14 человек, на 5 человек увеличилось число «офицеров», на 3 человека — «воспитанников ремесленной школы» и т. д.
Одновременно с этим, дополняющий «отчет» своей статьею — о всем прошлом Библиотеки — г. Миловидов (на стр. 65) пресерьозно поучает общество, что годичная статистика читателей и посетителей (Библиотеки), равно как и выданных из Библиотеки книг, была всегда подвержена (в том числе и в 1910 году) постоянной перемене, что, в свою очередь, находилось, яко-бы, в тесной, живой связи «с местной общественной жизнью и даже с политическими движениями в крае».
Ну, скажите, пожалуйста, какое-же влияние могли оказывать общественныя события С.-З. края, например, хотя-бы на посещение Библиотеки нижними чинами, воспитанниками учебных заведений, чиновниками и т. п. «публикой»?!…
Несомненно, что ни г. Миловидов, ни другие члены Библиотечной Комиссии не могли-бы сделать мало-мальски разумный вывод — по поводу подобных, совершенно случайных, ничтожных колебаний их библиотечной, ненаучно-поставленной, статистики…
А тумана то сколько в отчет напущено!!…
От всего этого царства противоречий, замаскированных чистотой слога, ото всей этой мертвечины лишний раз веет на нас преданиями, сноровками былой «Сергиевщины», когда удавалось порой, за колоннами цифр, за общими фразами и канцелярскими приемами, с успехом скрыть от непосвященных нужное, существенное, серьозное, но неподлежавшее выносу из «своей избы» на свет Божий.
Так могут, однако, относиться к живым вопросам, подлежащим ведению даннаго учреждения, только люди, с годами, совершенно потерявшие ясное сознание своего назначения, самокритический анализ, а главное, с атрофированными самодостоинством и самочувствием, плывущие, так сказать, по ветру прихотей начальства, а то и по собственному произволу, не зная, куда, зачем, к какой пристани будущаго, учреждение их несет сложный груз свой…
Недаром-же, быть может, в отчете 1910 года, уронена туманно-загадочная фраза о том, что, по примеру прошлых лет, жизнь Библиотеки «шла нормальным путем», будучи определяема, регулируема не одними лишь «определенными правилами», но и «установившимися обычаями».
Мы отчасти видели уже, что это за «обычаи», и на сколько неразрывно связаны они с грустным прошлым Библиотеки…
Но допустима ли вообще роль каких-то «обычаев» — там, где замешаны интересы государства, где исполнителями являются чиновники, состоящее на казенном содержании?!…
Желательно-ли это?
Полагаю, что нет и нет…
Сведем-же в одно, относительно двух главных причин гибели Вил. Публ. Библиотеки — двух первых «казней Египетских», — «Сергиевщины» и «переполнения ненужностями», — все, нами до сих пор, сказанное.
Надеемся, что с нами согласятся в следующем:
а) К нашему времени Вил. Публ. Библиотека совершенно утратила свое былое, долженствовавшее за ней навсегда остаться, ученое, культурно-политическое значение в С.-З. крае.
б) Она обратилась в самую заурядную, безплатную, на казенный счет содержимую, публичную читальню.
IV.
правитьПрежде, чем перейти к дальнейшему описанию тех «казней Египетских», которыя суждено было переживать Виленской Публичной Библиотеке, и которыя переживает она в настоящее время, остановимся несколько на вопросе о том, на сколько утрата Библиотекою ея былого, культурно-политическаго значения и обращение ее в обыкновенную, общественную читальню для серой публики, соответствует местным, краевым интересам?
В своем месте мы указали уже, почему при Иване Петровиче Корнилове, после подавления возстания, за полным отсутствием русской книги в польско-еврейской Вильне того времени, при неимении в С.-З. крае вообще русских публичных библиотек, в Виленскую Публичную Библиотеку, по необходимости, введен был и обще-литературный отдел, с самым строгим, однако, подбором образцов только классической русской словесности, и с изгнанием образчиков «легкаго чтения»; при чем на это явление смотрели, как на меру временную, мешающую развитию главной задачи новаго учреждения.
В наши дни, Вильна, в сравнении с Муравьевско-Корниловским временем, переполнена магазинами с русскими книгами, русскими публичными, общественными, частными библиотеками, доступными для всякаго, в том числе и безплатными, в которых всегда на лицо лучшия произведения русской словесности. Библиотеки эти, не нося на себе какого-либо специально-научнаго отпечатка, подобраны, в большинстве случаев, для удовлетворения литературных вкусов любителей так называемых беллетристики, легкаго чтения.
В этом отношении Вильна, по сравнению даже с 1884 годом, когда г. Миловидов нашел число общественных библиотек здесь на столько достаточным, что обращение Вилен. Публичной Библиотеки в заурядную читальню являлось, по его мнению, лишним, сделала огромные шаги вперед и несомненно будет только прогрессировать в том-же направлении — с развитием жизни края.
Независимо от сказаннаго, сюда, со всех концов России, стекаются теперь русские и иностранные журналы, газеты, книги, в том числе и по отделам беллетристики, легкаго чтения; при чем магазины подчас прямо переполнены новинками в этой области до того, что многия книги остаются без покупателя, тем более, что их сейчас-же выписывают из столиц общественныя и частныя, платныя читальни.
Увеличение числа книжных русских магазинов тоже указывает на приток русской книги, на спрос на нее…
С главными, университетскими центрами умственной, книжной, литературной жизни России, в наши дни, идут постоянныя, оживленныя, удобныя сношения через Виленские книжные магазины и комиссионеров.
Я, не буду, затем, подробно говорить о том, что со все увеличивающимся наплывом в Вильну русскаго служилаго элемента, редкий русский интеллигентный дом не имеет теперь своей собственной библиотеки, где вы всегда найдете и выдающияся произведения русских классиков.
Почти каждое казенное, военное, гражданское, духовное учреждение обзавелось здесь также своей библиотекой или читальней.
В виду всего, только что сказаннаго, в нашем городе, в лишней публичной библиотеке нет надобности, и, если бы Виленская Публичная Библиотека в ея теперешнем виде, как читальня для публики, была-бы навсегда закрыта, то ни в самой Вильне, ни в С.-З. крае, подобное явление не произвело-бы, наверное, никакого впечатления. И жалеть об этой стороне ея деятельности, особенно в той форме, как последняя все ярче проявляется, русское местное общество, право, не стало-бы.
Напротив, русские старожилы и люди, вдумчиво относящиеся ко всем явлениям, краевой жизни, встретили-бы закрытие Библиотеки, как читальни, только с чувством радостнаго удовлетворения: одним скандалом, в области русской политики, стало-бы менее…
Совершенно иначе стоит дело, если мы коснемся того научнаго, политически-культурнаго положения, которое Виленская Публичная Библиотека, под влиянием «Сергиевщины», постепенно утратила.
Здесь, наоборот, есть над чем русскому, окраинному человеку, вздохнуть с сожалением, есть над чем глубоко, скорбно призадуматься, лишний раз, при том, оглянувшись в прошлое.
Если во времена гр. М. Н. Муравьева, т. е. непосредственно после разгрома в С.-З. крае «Польши» и небывалаго еще подъема здесь русскаго самосознания, чувствовалась потребность в высшем, краевом, на русских началах, учебном заведении, которое составляло-бы центр политической, научной, культурной, национально-русской жизни края, если создание Виленской Публичной Библиотеки явилось, в те дни, по необходимости, единственным средством пополнения подобнаго серьознаго пробела, то теперь политическое значение Библиотеки, в виду прежняго отсутствия в Вильне высшаго учебнаго заведения и особых политических условий края, сделалось еще более важным, прямо насущным.
Оглянитесь спокойно, в качестве стоящаго в стороне от политических течений и неимеющаго ни власти, ни средств для влияния на ход событий краевой жизни, писателя, на то, что делается, на наших глазах, в С.-З. крае, вдумайтесь в сущность совершающихся событий и отнеситесь к ним с точек зрения гр. М. Н. Муравьева!…
Вас наверное ужаснет мирно-поступательное, мирно-завоевательное, уверенное, культурно-победное шествие по русской земле С.-З. края «Польши», шаг за шагом уничтожающей здесь, иногда при содействии русских-же рук, все, что было сделано, заложено гр. Муравьевым.
Правда, в Вильни, красуются бронзовые монументы, воздвигнутые в честь последняго и Императрицы Екатерины II, как главных виновников поражений польско-иезуитской пропаганды, площадь у памятника Муравьева в Вильне окрещена его именем, устроен даже возле «Муравьевский музей», пестрят по городу русския вывески, русския названия улиц, а в сквере у кафедральнаго костела прютился бюст Пушкина…
Но пройдем поскорее мимо этих, чисто-внешних, признаков русскаго влияния, русской культуры, а углубимся мысленно, хоть немного, в работу Виленскаго отдала польско-иезуитской пропаганды наших дней — в деятельность польской интеллигенции, р.-к. костелов, польских обществ, ксендзов, польских газет, польских девоток и проч…
Наши местные, русские старожилы, незабывшие еще эпохи, предшествовавшей в Вильне последнему мятежу, и люди, изучившие эту эпоху по документам сравнительно недавняго прошлаго, особенно вновь — приезжие в Вильну, оглядываясь вокруг и повсюду, наблюдая грозные признаки, победно-шествующей «Польши», нередко, с тревогою говорят:
«Поверьте, мы накануне новаго возстания!»
Конечно, они грубо заблуждаются, так как открытаго, вооруженнаго мятежа против России в С.-З. крае более никогда не будет, хотя-бы уж потому, что подобныя историческия безумия дважды не повторяются.
Если-же под «мятежем» разуметь систематическое, упорное противодействие России в деле упрочения ея исконных прав на русскую землю С.-З. края и деятельность польско-иезуитской пропаганды в целях пассивнаго сопротивления русским, культурно-правительственным начинаниям, и во славу «Польши», — то надо признать, что, в сущности, подобный мятеж, со времен Муравьева, ни на минуту не прекращался в С.-З. крае.
Он только изменил свою политику, принял другия, более утонченныя, иезуитския, неуловимыя простым глазом, формы.
Но, по-прежнему, как и при Муравьеве, стоим мы лицом к лицу с «польским вопросом».
Русским деятелям С.-З. края никогда не надо забывать, что мы, русские, коренные жители края, его хозяева и завоеватели, находимся здесь, у себя дома, на постоянном, военном положении, почему должны каждую минуту иметь наготове оружие и спать с ним под подушкою, что здесь, на позиции, не место людям, не военнаго звания.
Поляки-же, наученные горьким опытом, отлично понимают истину: к чему рисковать жизнью, проливать кровь — свою и ближних, — если можно учредить в крае «Польшу» — безкровным, безопасным, верным, культурно-мирным путем, при том так успешно, что от России со временем останется лишь потрепаная, и ветхая вывеска с этим именем!?..
И пока мы, русские, по обыкновению, сладко спим, убаюканные миражем своей силы, своей властью, своими внешними преимуществами, — в родниках вечнаго «польскаго вопроса» незримо кипят, рождаются новыя и новыя струи… Им необходим естественный выход наружу и оне непременно вырвутся на свободу…
Иначе польская нация задохнулась-бы от скопившихся в ней грозовых элементов…
Мы видели уже, что гр. Муравьев не ставил себе в особую заслугу задушение мятежа грубой, подавляющей силою.
Он хорошо понимал что этой, чисто-внешней, показной победы, недостаточно еще для окончательного изгнания из С.-З. края «Польши», и латинства, а главный залог будущих успехов полагал в преимуществе России над «Польшей» — на почве культуры, науки, мирной политики, т. е. в тех именно сферах мысли, чувства, патриотизма, где была особенно сильна, упорна, хитра польско-иезуитская пропаганда.
Вот почему, вложив окровавленный меч свой в ножны, немедленно-же принялся он за водворение в С.-З. крае русской культуры, русскаго элемента мирными, научно-культурными средствами.
Можно, поэтому, представить себе его искреннее негодование, если-бы он мог встать из гроба и появиться в наши дни, в Вильне, в ореоле прежней своей власти и славы, убедившись, на сколько малодушно уступили мы в С.-З. крае полякам наши выгодныя, культурно-национальныя позиции, на которых были им, покойным, намечены, для грядущих русских деятелей С.-З. края, надежныя укрепления, как поразило бы его то, что Вильна, например, до сих пор без высшаго, русскаго, учебнаго заведения, а Вил. Публ. Библиотека унижена до степени самой заурядной, общественной безплатной читальни, обслуживая, между прочим, местных евреев и поляков.
Уже этих явлений современной нам действительности было бы для него, как для мудраго, проницательнаго, государственнаго человека, достаточно, чтобы убедиться в полном торжестве «Польши», забить тревогу, и, усмотрев в подобном явлении отсутствие надежных русских людей в Вильне, он стал-бы прежде всего скликать их сюда со всех концов России. Он отыскал-бы себе в помощники и второго Корнилова, вернув Вил. уч. округ к его былой научной деятельности.
Надо отдать полякам справедливость, что, например, в С.-З. крае, свое патриотическое дело проводят они теперь чисто, спокойно, уверенной рукою, не повторяя прежних своих безумий и ошибок, по программам, получаемым из Варшавы, Парижа, Кракова, а, быть может, и фабрикуемым для всей окатоличиваемой, ополячиваемой Белоруссии, для Литвы, в Вильне. Они научились ждать и терпеть…
И для них, волею судеб, в С.-З. крае, за последние годы, создалась особенно счастливая, небывалая обстановка.
Недавняя русская революция, в которой сыграла видную роль и местная польская интеллигенция, не скрывавшая своей ненависти к нам, русским, радовавшаяся нашим неудачам и вредившая России, где только могла, значительно подорвала в С.-З. крае русско-национальные устои, умело, предусмотрительно заложенные здесь гр. Муравьевым, Кауфманом, Барановым, и столь преступно расшатанные уже при их преемниках по Виленскому генерал-губернаторству.
По всему краю, в наши дни, идет небывалая борьба с «Польшею» белоруссов, литовцев, отстаивающих свою независимость и старающихся не разорвать органической связи с Россией.
Разве это одно не указывает уже на «пробуждение» польскаго «льва»?!..
Не слышно еще его грознаго рыкания, которое он удерживает из осторожности, чтобы не выдать слишком рано своего присутствия, но когти лап его уже оставляют следы на жертвах, им намеченных.
Поговорите-ка с православным, сельским духовенством края — и оно разскажет вам, что случаи совращения православных в р.-католичество все учащаются, что кое-где принимают они массовый характер.
Конечно, это относится не к тем единичным фактам, которые случайно проскальзывают в местную печать, а к тем явлениям, которыя совершаются в тиши и таинственности костельных, плебаниальных лабораторий…
Еще недавно одно духовное лицо, знающее С.-З. край, в серьоз уверяло меня, что пройдет несколько лет и, быть может, от всего, сделаннаго митрополитом Иосифом Семашкой, здесь, в крае, ничего не останется, что все, вероятно, даже с лихвой возвращено уже р.-к. Костелу…
А ведь мы видим лишь начало похода, предпринятаго во славу р.-к. Церкви р.-к. духовенством — по новой, мирной программе.
Тут штрафами, судами, перемещениями одиночных ксендзов ничего не поделаешь: все это создает лишь между р.-к. духовенством мучеников, еще более окружая ореолом их подвиги, явно совершенные во вред Православию и русской народности.
Посмотрите, например, что творится в самой Вильне — этом главном узле политической, административной, умственной, русской жизни С.-З. края!
Словно дерзкие вызовы России, как грибы, растут здесь, множатся польские музеи, устроенные с такой любовью, по такой системе, с таким духовным подъемом, что в сравнении с ними наш захудалый, сумбурный Музей при Виленской Публичной Библиотеке кажется какой-то насмешкою над наукой, историей и здравым смыслом.
Многаго, конечно, не покажут вам здесь, постороннему, русскому посетителю, но зато как умело сделаны в витринах, по стенам намеки на прошлое!!.
Утрата бывшаго «музеума» давно, общими усилиями Виленских польских патриотов, с избытком пополнена, тем, что собрано на этих выставках польских мечтаний, надежд, тщеславия и скорби о былом…
На ряду с музеями — польския библиотеки, общества, книжныя лавки, лавки с крестиками, молитвенниками и проч., с направлением открыто легальным, но, в тайниках программ, несомненно дразнящим те-же мечтания о «былой Польше от моря и до моря», напоминающим о р.-к. религии, яко-бы угнетаемой русскими, стоящей неизмеримо выше Православия, — а, потому, подтачивающая незаметно местную, культурно-национальную миссию России.
Как хорошо делают свое незаметное, патриотическое дело в Вильне, хотя-бы выставки иного рода — самыя невинныя на вид и по названиям — сельско-хозяйственныя, художественныя, даже конския, цветочныя, птичьи, «Казимировский базар» и проч.!!.
Все оне, в связи с общей работою польско-иезуитской пропаганды, наглядно показывают степень высоты польской культуры в С.-З. крае, подчеркивают значение «Польши» для населения края, говорят об ея успехах, что особенно бросается в глаза при отсутствии специально-русских, крупных выставок подобнаго-же рода..
Мы знаем, что все это — ложь, бутафория — со стороны поляков — и молча миримся, стушевываемся…
Кажется, что общаго между канонизованными святыми р.-к. Церкви и Адамом Мицкевичем, Одынцем, Сырокомлей и др. польскими писателями, открыто и тайно ненавидевшими Россию, страстно воспевавшими былую «Польшу»?!…
И тем не менее целая коллекция их изображений, в виде весьма ценных, красивых монументов с бюстами, эмблемами, венками, надписями, незаметно, исподволь выросла вдоль стен прекраснаго Св.-Янского костела Вильны, восхищая польских туристов, набожных пилигриммов, приезжающих и приходящих для поклонения местным святыням, воспитывая, в известном, желаемом направлены, умы и сердца местнаго, польскаго юношества.
В русском путеводителе по нашей Вильне, в числе городских достопримечательностей, изображены и некоторые, более интересные, из этих монументов польской, политической культуры. Не помню, есть-ли там, в путеводителе, снимки с памятников гр. Муравьева, Императрицы Екатерины…
Будущий, нелицеприятный, русский историк, с документами в руках, конечно, разскажет еще изумленному русскому обществу о том, как, при котором генерал-губернаторе, т. е. с чьего дозволения или попустительства, на чьи пожертвования, при сонливом молчании, так называемаго, местнаго, русскаго общества и русских, патриотических местных организаций, рядом со статуями р.-к. святых, вырос, как из под земли, этот пышный Пантеон польских знаменитостей, столь открыто осуждавших русскую культуру, русскую славу, клеветавших подчас на Россию перед Западной Европой…
А вот хотя-бы недавняя, с виду такая невинная, торжественно-погребальная, выставка предметов, связанных с памятью польской писательницы Э. Оржешко…
Мы были на ней, на этой политической демонстрации, и вынесли впечатление, довольно-таки сложное, тяжелое, еще раз невольно преклонившись перед поляками за их уменье красноречиво говорить пробелами, умолчаниями, намеками, полу-фразами, полу-образами, при том так, что желающий возстановит сам, в своей душе, истинный, поэтический образ польской патриотки. презиравшей, ненавидевшей Россию, и — увы! — недождавшейся освобождения «Польши», от «иноземнаго ига», хотя и умершей в надежде на «конечное торжество правды».
Передают, что, если Пантеону Св.-Янскаго костела на время, по крайней мере, против желания польскаго общества, не суждено увеличивать свою коллекцию бронзовых, мраморных воспоминаний о былом, то предположен ряд выставок, посвященных разным, сошедшим в могилу, знаменитостям — определенной политической окраски…
Поживем, увидим…
А пока, пройдемся по Вильне, в один из летних дней, когда русская интеллигенция мирно отдыхает себе по дачам, в именьях, на курортах, но когда, зато, десятки тысяч пилигримов-католиков стекаются в Кальварию, посещая мимоходом и Вильну, когда особенно, поэтому, не дремлют местные костелы, ксендзы и девотки.
Посмотрим-же, что видят у нас, в Вильне, например, белорусский, литовский мужичек или белорусская, литовская баба, подросток, проходя по улицам, кочуя от костела к костелу, от каплицы к каплице, чего они здесь, в Вильне, наслушаются, какия впечатления унесут с собой, в деревню, где снова поджидают, стерегут их ксендз и костел?!…
Вот — картина с натуры, постоянно повторяющаяся в нашем городе:
Повсюду польская речь. Дамския шляпки — в виде конфедераток; конечно не у всех. Польския вывески. Переводы с русскаго на польский язык на вывесках, в магазинах, да же у мест, где запрещается «складывать и делать нечистоты». Афиши на польском языке. Польская упряжь на конях местной аристократии. Кучера с «бичем.» Извозчики, говорящие по-польски. Объявления на польском языке — о какой-то выставке. Пантеон польских знаменитостей Св.-Янскаго костела. Такие-же Пантеоны, в миниатюре, в окнах польских магазинов, где бросаются в глаза открытки с изображениями польских героев, витязей, солдат, со сценами на патриотическия темы из жизни былой, славной Польши… Польские рестораны, гостинницы, цукерни. — Православная, окатоличенная Остро-Брамская Божья Матерь, незаконно отнятая когда-то у русских, но продолжающая говорить, хотя и на чуждом ей, несвойственном языке, о том, чем была здесь, в Вильне, когда-то Россия, униженная и едва терпимая; чудотворная икона, чтимая и православным населением, но у которой, по мнению ксендзов, девоток, яко-бы, действительны теперь лишь моления о «Польше», да проклятия по адресу России… Пышные костелы. Ксендзы. Костельный звон. Таинственная вереница клериков местной р.-к. духовной семинарии, проходящая по улицам. Многотысячная, запыленная процессия мужчин, женщин, детей, во главе с молодым, самодовольно улыбающимся, ксендзом, в цветочных гирляндах, под сенью хоругвей, вокруг икон, поющая молитвы на польском языке: она, сделав долгий, трудный путь, пришла в город из уезда. Но ей далеко, конечно, до процессий, устраиваемых по городу, из костела в костел, под опытным руководством местных ксендзов и девоток: тут совершается нечто грандиозное, прямо головокружительное, театрально-сказочное, которое не может, однако, не поразить воображение, чувство простого, набожнаго человека деревни…
А, если он, этот гость, принадлежит к интеллигенции, то к его услугам в Вильне — польский театр, польские концерты, польския, местныя газетки, открыто объявляющая войну всему русскому и нагло, безнаказанно утверждающая, вопреки данных истории, здравому смыслу и роковой очевидности, что Литва и Белоруссия никогда не были «Россией», а были, есть и останутся «Польшей», что «Россию» здесь, в С.-З. крае, выдумали чиновники да попы…
Быть может, ему подсунут и «Нашу Ниву», издающуюся, на белорусском наречии, русским человеком, думающим печатно по-польски, или другую русскую газету, издающуюся на русском языке, но чувствующую, думающую по-еврейски…
Недавно ему показали-бы не без злорадства, в какой преступной заброшенности находится сквер у памятника гр. Муравьева, сравнив его с чудными цветниками у театра, у кафедральнаго костела, как опять-таки с произведениями местной, высокой, польской культуры. Его повели-бы, пожалуй, к дому, где помещается часовня мариавитов, показали-бы выбитыя в ней правоверными католиками стекла, разсказав смешные анекдоты на тему о том, как оттаптывают несчастным мариавитским ксендзам, нарочно, во славу р.-к. Костела, мужицкими сапогами полубосыя их ноги, или как дети Виленской польской интеллигенции, в том числе нередко и воспитанники местных, русских, учебных заведений, бегут за мариавитским духовенством, крича ему в догонку по-козлиному, с тайнаго благословенья своих ксендзов, при поощрении, гордящихся подвигами молодежи, родителей…
И, поверьте, что поляк-патриот, заезжий из провинции, или зашедший в современную Вильну, по этим и по сотням других признаков, может, с облегченным вздохом, вознести благодарственныя молитвы у иконы Остро-Брамской Божьей Матери за то, что «святое дело ойчизны» понемногу, хотя и не быстро, делается…
А на ряду с этим спокойным, жизнерадостным, дыханием польско-иезуитской пропаганды, многое ли говорит, в современной Вильне, напоминает о России?!.
Конечно по улицам движутся еще русские полки, караулы; громыхает артиллерия; гарцуют казаки. По временам пронесется звон с колоколен православных храмов. Повсюду — мундиры, кокарды русскаго чиновничества, глядящаго самоуверенно на остальное человечество. В уличных киосках, у разносчиков, продаются местныя русския газеты. На ряду с польскою, слышится и русская речь. По соседству с польскими книжными магазинами весело сияют окна магазинов русских.
А рекламы о «коньяке Шустова» — в лавках, на конке, по углам улиц, даже на первой странице местнаго «официоза», — рекламы в прозе, стихах и красках, — силятся насадить, привить, прославить в С.-З. крае русскую культуру.
Не дремлет здесь, в Вильне, по-прежнему борясь за русские интересы, за русское достоинство, русская власть.
Но что, в сущности, может она сделать, при отсутствии в крае постоянной, местной русской интеллигенции, при общем, дремотном состоянии здесь русскаго сознания русской мысли, русскаго чувства, при общем равнодушии нашем к политике?!..
Что может сделать, при тех-же неблагоприятных условиях, единственно свободно, смело, без оглядок назад и в стороны, говорящая, газета «Белорусская Жизнь», изо дня в день истекающая собственной кровью, к голосу которой лишь вяло, сонно прислушиваются, да и то те, кого пощекочет неприятно слишком нервное, редакторское перо, да читатели провинции, от которых ничто, в жизни края, не зависит?!…
Есть у нас, в Вильне, и общественно патриотическия, русския организации… Их даже довольно много. Но оне теоретически борятся с российской революций вообще, оставляя в стороне главные, опасные элементы С.-З. края, именно составляющие польско-иезуитскую пропаганду. «Польский вопрос» для них, этих представителей центральной России, как-бы не существует. А потому и силы их не служат политическо-культурным, местным вопросам нашего края: оне пропадают даром, не помогая местному Правительству.
Это-ли не недоразумение? Это-ли не горе для русскаго, краевого дела?!…
Если гр. Муравьев, явившись в Вильну, в 1863 году, на-скоро стал создавать здесь «Россию», русское общество, русское купечество, русское дворянство, русскую науку, возложив на них бремя борьбы с «Польшею», то разве все это имеем мы, в наши дни, — не по кличкам, конечно, не по платью, а по деятельности, полезной государству?!.
Если даже ему пришлось оставить неразрешенным в С.-З. крае «польский вопрос», то разве вопрос этот благополучно разрешен к нашему времени?!.
Если он, грозный, мудрый и всесильный, представитель русскаго Царя, не был в состоянии искоренить в местных русских деятелях обычныя русския «Авось», «Небойсь!» и «Шапками закидаем!», то разве все это не процветает по-прежнему среди современной нам, русской интеллигенции Вильны?!.
Разве то, во что обращены хотя-бы наши — Публичная Библиотека и состоящий при ней Музей — не лучшая иллюстрация степени нашего теперешняго самочувствия, самосознания?!
И, если-бы гр. М. Н. Муравьев мог воскреснуть и вернуться в Вильну с прежней его, диктаторской властью, то он наверное не стал-бы бороться с «Польшею», в ея, иногда смешных, театральных, бутафорских проявлениях, оставив эту грязную работу на будущее, а, зато, всей мощью своей личности, со всей убежденностью любящаго свою великую Родину — Россию человека, ударил-бы прежде всего по местным русским людям, разогнав их сладкий, безпечный сон и призвав их к прежней, научно-культурной, мирно-боевой работе.
Тогда кончилось-бы в Вильне сонное царство с надписью над входом в него «все обстоит благополучно», — с надписью, только затемняющей, русское, краевое сознание, и совершенно несогласующейся с действительностью…
Пустующий ныне дворец генерал-губернаторов наполнился-бы опять былой, плодотворно-осмысленной жизнью…
«Польскаго вопроса» давно уже не существовало-бы, если-бы в С.-З. крае был разрешен раз навсегда, безповоротно, вопрос «русский»…
Ах, Муравьева-бы сюда, к нам, в Вильну, Муравьева, хоть на несколько только лет!!
«Да что это вы все бредите Муравьевым?!» спросят меня, пожалуй, не без раздражения Виленские русские патриоты из среды полякующаго чиновничества. "По вашему, не разставить-ли уже по мирному краю виселицы, не закрыть-ли костелы, не прекратить-ли р.-к. процессии, не заколотить-ли двери польских музеев и не упразднить-ли в Св.-Янском костеле Пантеон польских страдальцев за идею о возстановлении «Польши»?!
«Боже нас сохрани от подобных и иных безумий разрушения, репрессий, зажимания чужого рта!» отвечу я с полной откровенностью: "Конечно, было грубой ошибкой со стороны высшей власти в крае проспать устройство такой постоянной демонстративной выставки на политической подкладке, как Пантеон знаменитостей, при том в доме молитвы, который должен служить, между прочим, и делу сближения с Россией отдельных народностей, а не местом проповеди вражды, человеконенавистничества и борьбы со всем русским… И во времена Муравьева поляки не посмели-бы мечтать о чем-либо подобном в Вильне… Но раз Мицкевич и другие его единомышленники прочно уселись под сводами Св.-Янскаго костела, то было-бы непростительной ошибкою, грубым скандалом, их оттуда трогать. Имеются-же ведь еще в распоряжении великой России иныя средства борьбы, чем произвол грубой силы, которую следует употреблять лишь в крайности, против грубой-же силы… И снова, как не вспомнить Муравьева, мудро поучавшаго нас, что в С.-З. крае, для разрешения «польскаго вопроса», нужны не штыки, не пушки и солдаты, а нечто совсем иное: нужно польской культуре противупоставить здесь умело, убежденно, непоколебимо, открыто культуру русскую, польско-иезуитской пропаганде — те-же средства, с помощью которых так успешно творит чудеса она: науку, искусство, музеи, храмы, школы, органы печати, выставки, лекции, религиозныя процессии, книги, брошюры — на местныя, краевыя темы и т. п. Что мешает, например, нам, русским, хотя бы во всех садах города Вильны устроить из бронзы свой Пантеон русских знаменитостей, свидетельствующих о русской культуре, о русской славе, о русской доблести!?.. Надо, затем, неустанно, не жалея средств, отыскивать, спасать, делать общим достоянием, новыя и новыя документальныя, вещественныя доказательства наших исторических прав на здешнюю землю, обильно орошенную русской кровью: чем их будет больше, тем лучше. Надо копить, как сокровище, памятники русско-православной старины, укреплявшие в нас сознание наших прав на уважение и первенствующую роль. А мы в этом направлении остановились на полпути!.. Надо перестать стыдиться быть русскими и не позволять, безнаказанно нахалам из враждебнаго нам лагеря наступать нам на ногу, публично плевать нам в глаза… Необходимо вообще проснуться, встряхнуться, сбросить с себя «Сергиевщину», «Потаповщину», не убаюкивать сознание свое разными «отчетами», а работать и работать, в поте лица, на культурной почве, на каждый удар противника отвечая градом ударов. при том его-же оружием, изучая его-же приемы, его планы. Одним словом, нам ничего иного не остается, как самим стать рядовыми чернорабочими русской культуры, сбросить с плеч спесивое барство и природную лень, да учиться, учиться у врагов наших, как надо любить Родину свою не на словах только, а на деле упорнаго, убежденнаго труда, во славу ея… Вот наша политическая программа.
Выразимся еще определенней, яснее… Мы убежденно стоим не за возвращение к мрачной эпохе Муравьевских репрессий, вызванных крайней необходимостью и обстоятельствами, которыя, даст Бог, не повторятся, не за изгнание из Вильны и С.-З. края всего польскаго только потому, что оно — «польское», нам враждебное и неприятное, при том с помощью одной лишь грубой силы и бронированнаго кулака, а за столкновение двух великих славянских народностей — русской и польской — в открытом, благородном бою, с поднятым забралом. с девизом «истина!» на устах, с молитвой в душе, — столкновения на почве науки, археологии, искусства, религии, школы… При этом необходимо уважение к врагу, любящему не менее нас свою веру, свое отечество, чтущему своих героев, охраняющему свои могилы и неизлечившему еще своих ран…
Без этой вечной угрозы нашему историческому достоянию, русскому достоинству, интересам вверенных России в С.-З. крае отдельных народностей, без способности сознавать возле себя культурнаго, ненавидящаго нас, врага, усчитывающаго слабыя стороны нашего вооружения, не мыслимы для нас успехи.
Помните, что говорил дальновидно Муравьев Корнилову — на счет постановки в Вильне, в будущем, памятника с надписью «Польскому мятежу — благодарная Россия»?!
Мы вообще не за мертвый, полицейско-канцелярский покой, не за сытое, мирное благополучие отдыхающих на дешевых лаврах потомков победителей, а за постоянную жизнь на аванпостах, за вечный, победоносный прогресс, т. е. за неустанное движете вперед, за упорный, боевой труд — в деле борьбы двух враждующих между собою культур…
Вот почему мы стоим и за то, чтобы Виленскому учебному округу, по завету Муравьева, как единственной, сплоченной корпорации образованных русских людей, было возвращено прежнее его, Корниловско-Муравьевское, значение научно-культурной, русской силы в С.-З. крае…
Мы за возстановление красы и гордости округа — Виленских Публичной Библиотеки и Музея — в их былом, Корниловском, культурно-научном, подобающем им, высоком значении…
V.
правитьПерейдем теперь к продолжение описания причин, сыгравших выдающуюся роль в истории гибели Виленской Публичной Библиотеки и ея Музея.
Итак, третьей «казнью Египетской», обрушившейся на их «Корниловско-Батюшковское» благополучие, несомненно явилось так называемое «Положение» 31 декабря 1876 года, создавшее Библиотечную Комиссию «для устройства Библиотеки с состоящим при ней Музеем, равно как для управления сим учреждением, впредь до издания устава и штата Библиотеки» §) 1-й «Положения»).
Таким образом «Положение», во времена Сергиевскаго было составленно на-спех, лишь-бы дать хоть что-либо, определяющее оффициальную сторону учреждений.
Но мог-ли Иван Петрович Корнилов, зорко следивший за Вильной, предвидеть, что это легкомысленное, временное произведение его бывшей канцелярии просуществует благополучно до наших дней, угрожая сделаться чем-то вечным, единственным для Библиотеки и Музея, пережив и его, Ивана Петровича, и творца «Положения» Н. А. Сергиевскаго?!… Мог-ли он думать, что найдется и писатель, который, воздаст хвалу подобному убожеству канцелярщины?!…
А так и случилось…
В статье г. Миловидова «Из истории Виленской Публичной Библиотеки» (отчет 1910 г.), видимо, как образчик чего-то дельнаго, поучительнаго, приводятся и 13 § § этого «Положения».
Смело можем утверждать, что во всей России не найдешь казеннаго, на правительственныя средства содержимаго, учреждения, жизнь котораго определялась-бы десятком безсодержательных, жиденьких, составленных поверхностно, параграфов, где, в сущности, ничего не определяют и никого, ни к чему не обязывают.
Мы не приводим их здесь, не подвергаем критике, так как для этого потребовалась-бы особая статья, а мы отвлеклись-бы слишком в сторону от главной задачи нашего настоящаго труда.
К тому-же подобныя вещи надо читать в подлиннике, в связи с теми статьями, к которым оне приложены: тогда лишь вполне оценишь их качества…
Единственный пункт (§ 8), касающийся обязанностей председателя Комиссии, говорят о том, что это лицо «принимает все меры к сбережению находящихся в Библиотеке и Музее рукописей и разных предметов», распределяет занятия между членами и членами-сотрудниками Комиссии, избирает дежурнаго при читальной зале Библиотеки и т. п.
Этим и ограничивается все, что содержится в «Положении» относительно обязанностей лиц, составляющих Комиссию.
Ни слова о значении, о цели учреждения.
Ни об обязанностях заведующих Библиотекой и Музеем; ни об ответственности председателя и подчиненных ему в случае пропажи, порчи имущества, ни о том, как, по чьему распоряжению, производится ревизия Библиотеки и Музея. Какого рода учреждается для Комиссии отчетность? Как происходит передача имущества, при перемене в составе Библиотечной Комиссии, от одного служащаго другому?…
Ничего, ровно ничего!
Безценныя научныя сокровища Библиотеки, Музея, между которыми имеются, кроме того, и вещи огромной денежной стоимости, брошены на усмотрение, произвол нескольких служащих, кучки чиновников. А все остальное зависит уже от личных их, нравственных, служебных, научных качеств…
«Комиссия» говорится в § 2-ом «Положения»: «находится в ведении Министерства Народнаго Просвещения, под главным начальством Попечителя Виленскаго учебнаго округа».
Но в чем заключается это «ведение», это «начальство», опять-таки ни слова…
И тут, в округе, значит, никто ни к чему не обязывается, никто ни за что не отвечает…
Таким образом, «Положение» является, на наш взгляд, типичным представителем того, как вдумчиво, любовно, научно и заботливо относился вообще Н. А. Сергиевский к таким учреждениям, как Вил. Публ. Библиотека и Музей, а также наглядной иллюстрацией того духа, который царил в его канцелярии.
В то-же время оно, это «Положение», указывает и на полное обезличение педагогическаго персонала округа той отдаленной эпохи, который — надо думать — не имел возможности, или не желал, оказать какое-либо влияние на содержание столь важнаго документа, определявшаго жизнь и судьбу детищ И. П. Корнилова…
Право, еслибы я лично не знал Сергиевскаго, его времени, не имел-бы возможности детально изучить некоторые случаи из эпохи «Сергиевщины», то мог бы заподозрить тут особую, предусмотрительную мудрость со стороны покойнаго Николая Александровича, именно в этой неопределенности, туманности, расплывчивости ужаснаго «Положения», — как наличность желания развязать себе и своим преемникам руки в деле поддержания в наших Виленских ученых учреждениях Муравьевско-Корниловскаго направления…
И, действительно, каких только чудес нельзя было-бы, конечно, при желании, сделать в Библиотеке и Музее с подобным уставом, хотя-бы уж потому, что под параграфы «Положения» подходит все, что угодно!!. Ничего не указывается, но ничего и не воспрещается…
В такой, исключительной обстановке хорошо-бы жилось И. П. Корнилову, его сподвижникам.
Надо думать, что они, и под неопределенным, безцветным знаменем «Положения», продолжали-бы, во славу науки, просвещения Родины, свое великое, незаметное, культурно-научное, дело…
Но именно потому, что «Положение» позволяло делать что угодно, ни за что не отвечая и давая простор личному произволу начальства, оно и пришлось как раз кстати к режиму Сергиевскаго.
Однако, уже во времена самого Сергиевскаго, обнаружился и главный, с точки зрения интересов службы, канцелярский недостаток этого произведения: его полная непригодность к установленным в округе отчетам, шаблонам, трафаретам.
Нарушалась, таким образом, общая гармония и красота картины.
Не было должнаго порядка, учрежденнаго строгими правилами…
И вот сам Сергиевский начинает волноваться, тем более, что слышатся протесты и со стороны научных сил округа, оставшихся в наследие от Корнилова, чувствуется и неудовольствие последняго.
Но прежде, чем перейти к изложению попытки Сергиевскаго — выйти из неопределеннаго положения угрожавшаго служебному его благополучию, посмотрим, как относится к «Положению» современная нам Библиотечная Комиссия.
Представитель этой Комиссии и, так сказать, выразитель ея взглядов, г. Миловидов, в статье «Из истории Виленской Публичной Библиотеки», сухо, неполно, изложив, как создалось «Положение», сопровождает эту часть своего труда следующим философским соображением:
«Так как это „Положение“ представляет пока единственное основание для административнаго устройства Виленской Библиотеки, и может быть останется таковым не один еще десяток лет, то мы считаем нужным привести его в целом виде».
Ни попытки, затем, мало-мальски критическаго отношения к этой безпримерной насмешке в виде «Положения» — над судьбой Виленских ученых учреждений, ни изображения роковых, грустных последствий от него…
Видимо находя «Положение» — чуть не верхом канцелярскаго совершенства, г. Миловидов сопровождает его предисловием в торжественно-повествовательном стиле:
«Так вески аргументированное ходатайство Министра (Народнаго Просвещения) достигнуло цели: 1) заслушанный проект был одобрен Комитетом Министров и 31-го декабря 1876 года „Положение“ получило Высочайшее утверждение.»
Иными словами, все произошло так, как было желательно, и, благодаря Н. А. Сергиевскому, Виленские — Библиотека и Музей получили то, что соответствовало их нуждам; а в этом великом благодеянии, оказанном Виленскому учебному округу, сыграло видную роль и Министерство.
Мы вполне понимаем чувства г. Миловидова, как подчиненнаго, пишущаго о своем начальстве, а потому несмеющаго громко высказываться и думать вслух; мы также знаем, что в своих литературных трудах он является убежденным поклонником Н. А. Сергиевскаго, хотя успевает совместить это поклонение с приверженностью к идеалам гр. Муравьева и Корнилова…
Но, с другой стороны, мы не можем понять той развязности, с какой, поднеся русскому обществу текст «Положения», он точно хочет всех уверить, в своей статье, что с этим «Положением» все обстояло и до сих пор обстоит благополучно…
Позволим себе совершенно разойтись, в этом отношении, не только с г. Миловидовым, как автором статьи, но и с Библиотечной Комиссией, и с управлением Виленскаго учебнаго округа, поместивших статью в свои отчеты тем как-бы подчеркнувших свою полную солидарность с автором…
Надо-же серьозно относиться к тому, что пишешь, а тем более, печатаешь…
По нашему мнению, если «Положение» благополучно просуществовало 23 года при одном лишь г. Сергиевском, а, затем существовало и при его преемниках, то не потому лишь, как уверяет, в статье своей г. Миловидов, что осуществлению чего-либо более определеннаго мешало Министерство Финансов, а потому, что оно видимо было удобно для начальства Вилен. учебн. округа, давая полный, ничем неудержимый, простор произволу личных взглядов, симпатий, направлений.
Под него, при желании, можно было (как мы это уже и указали) подвести все, что угодно, оправдавшись потом, вывернувшись, отписавшись по всем правилам канцелярскаго искусства, укоренившихся в Вил. учебн. округе времен «Сергиевщины», сохранив, тем не менее общий тон благожелательнаго отношения к Библиотеке и Музею в прежнем, — «Корниловском» духе…
Давая страшную силу в руки начальствующих, оно, это «Положение», совершенно обезличивало, гнуло в дугу, запугивало подчиненных, служивших в Библиотеке: разве могли они в случае протеста с их стороны, сослаться, в свое оправдание, хоть на один из его параграфов?!…
С одной стороны, хитроумное «Положение», ни к чему, никого, никогда не обязывая, обязывало ко всему, что показалось бы желательным окружному начальству…
Отсутствие в этом типичном документе времен «Сергиевщины» хотя-бы намека на какой-либо контроль, на отчетность, на ответственность, бросало Виленския учреждения на нежелательный для науки, опасный путь всякаго рода таинственных, загадочных приключений…
Просмотрите все оффициальные отчеты Публичной Библиотеки и Музея, за все время их существования, поищите в них хоть намек на ревизию, т. е. на фактическую проверку безценных сокровищ Библиотеки, ея казеннаго инвентаря: ваш труд будет напрасен, так как, на сколько нам известно, никто, никогда Библиотеку не проверял фактически, по описям, инвентарям, от рукописи к рукописи, от вещи к вещи…
Нет ничего о таких ревизиях и в статьях г. Миловидова, служащих как-бы изящными, литературными иллюстрациями к «отчетам».
Правда, в статье «из истории Вил. Публ. Библиотеки», упомянуто о ревизии, будто-бы произведенной в 1874 году академиком А. Ф. Бычковым, как о чем-то исключительном, но ведь это не была ревизия учреждения, как утверждает автор, а лишь ознакомление столичнаго ученаго с вопросом об общих порядках в Библиотеке?!…
Право, какая-то блаженная Аркадия, прямо в России небывалая, при том в казенном, правительственном учреждении более 40 лет существующем на средства Правительства, русскаго народа, имеющем свой особый штат служащих, получающих, в свою очередь, жалование, чины, награды и проч!?…
Невольно вырвется: если блаженствовало с «Положением», не добившись его замены чем-либо более определенным, управление Вил. учебн. округа, то что же смотрели в Минист. Народн. Просвещ., мирясь с подобным порядком и находя его терпимым?!..
Что молчала все время Академия Наук, во имя интересов обще-научных, как представительница России — в вопросах науки, обязанная вмешаться в «Положение», как в позорище, явно угрожавшее безопасности сокровищ, сосредоточенных в Библиотеке — сокровищ, в судьбе которых заинтересован не только С.-З. край, но вся Россия — скажу даже сильнее, — вся Европа?!.
Ведь доходили же отчеты по Виленскому учебному округу, по Библиотеке и Музею и до Академии…
Наконец, как могли молчать — русское общество, другия ученыя учреждения, писатели, публицисты, люди науки, соприкасавшияся с порядками Библиотеки?!…
Почему молчали, наконец, Виленские генерал-губернаторы?!
Для меня все, однако, становится ясным, если взглянуть спокойно, трезво, на исключительное, заброшенное состояние наших Виленских ученых учреждений…
Дожить мирно, блаженно, в продолжении слишком сорока лет, со подобной чиновно-кааенною Аркадией до нашего времени, можно было лишь при следующей, опять-таки, исключительной, обстановки:
1) Надо было, чтобы и Министерство Народнаго Просвещения, и попечители Вил. уч. округа, и высшее начальство С.-З. края с годами утратили всякую веру — в пользу, значение; в насущную необходимость для России, для С.-З. края, Виленских несчастных учреждений, а также, значит, и веру в их живучесть, в их великую, научно-культурную, будущность.
2) Надо было, чтобы, в виду только что указаннаго равнодушия правящих, власть-имущих, высших сфер Родины, сами служащие в учреждениях, с годами, утратили-бы веру в историческую правду, наложенную гр. Муравьевым, Корниловым в учреждения, в их научно-культурную миссию, а, вместе с тем, и всякую надежду на улучшение положения учреждений, всякую веру в их светлую, продуктивную будущность.
3) Необходимо было, чтобы и научныя силы С.-З. края приведены были в дремотное состоите, исключающее возможность обличений, протестов; чтобы, в то-же время, и такия-же силы остальной России убедились в то, что Виленския учреждения — мертвы и безполезны, что они не представляют более интереса для науки вообще, утратили навсегда свою жизнеспособность, а потому и недостойны внимания, забот и поддержки.
4) Надо было, чтобы судьба 30-ь лет продержала Виленский учебный округ под «душившей его, тяжелой гробовою плитой» — «Сергиевщины».
5) Наконец понадобилось такое исключительное стечение благиприятствующих обстоятельств, чтобы в течении слишком сорока лет существования Виленской Публичной Библиотеки, никакое скандальное происшествие в ея жизни, в жизни ея Музея, не привлекло-бы к себе внимания всей оффициальной России; чтобы ничто не возмутило олимпийскаго величия Вил. уч. округа и не встревожило русской интеллигенции…
Одним словом, надо было, чтобы Господь разгневался на наши учреждения и послал-бы им ряд тяжких испытаний…
Возьмите «Отчет о состоянии учебных заведений и учреждений Вил. учебнаго округа» за 1910 год, — и в особом отделе его «ревизии» вы увидите, что, в отчетном году, все было обревизовано в округе, кроме….. Виленских Публичной Библиотеки и Музея.
Так сильны еще и в наши дни традиции «Сергиевщины», оставлявшей в тени заброшенныя, полузабытыя учреждения!!.
Их, эти учреждения, еще раз не обревизовали, быть может, и от того, что к тому не обязывает управление округа роковое «Положение» 1876 года…
Ревизии-же были-бы здесь очень и очень нужны, хотя-бы в виду следующаго факта, имевшаго место не так давно — всего в 1902—1903 году.
Слышало-ли что-либо, например, русское общество Вильны хотя-бы о возмутительном происшествии, случившимся в это время в Музее, состоящем при Библиотеке?!
А это происшествие заключалось ни более, ни менее как в том, что из Музея пропало множество золотых, серебряных, платиновых, медных монет, между которыми были уники, медалей, жетонов, массонскаго значка, сабли, кинжала, запонки, осыпанной опалами, бриллиантами, изумрудами, безценных, древних камей и проч. — всего в количестве нескольких сот предметов?!
Наверное Виленцы, и не слыхивали, и не подозревали, об этом, читая отчеты в Вил. Публ. Библиотеке, а также статьи, посвященный последней г. Миловидовым….
Если я узнал о подобном, научно-административном скандале, то лишь случайно, будучи в Смоленске, от местной полиции, в которую пришла секретная бумага — из полиции Виленской, на тот случай, когда воры вздумали-бы сбывать краденое в Смоленске, между любителями, продавцами старины.
У меня вот сейчас лежит, перед глазами, печатная ведомость украденнаго: это — значительная, лучшая часть, нумизматической коллекции Музея, которою он по-справедливости гордился…
И вдруг…. «Какой пассаж?!»…
Мне неизвестно, в точности, когда, в какой обстановки, была совершена возмутительная, дерзкая кража, когда и как ее обнаружили: «Сергиевщина» не любит вводить лишних, непосвященных, в свои таинственныя лаборатории…
Но по отчетам Библиотеки (1902, 1903 г. г. и другим" видно, что с 27 сентября 1902 года археологическим отделом Музея (где и была совершена кража) заведывал г. Миловидов.
Бумага-же из Виленскаго Городского Полицейского управления помечена январем 1903 года.
Отсюда — естественное предположение, что разгром Музея произошел при г. Миловидове, который, к слову сказать, состоит членом Библиотечной Комиссии с 4 апреля 1901 года, т. е. являлся, как служащий в Вил. учебн. округе, лицом, с остальными членами Комиссии, ответственным за общую сохранность Музея, за порядки, учрежденные в последнем — в целях ограждения музейнаго имущества от всякаго рода нежелательных случайностей…
Интересно-бы знать, поэтому, хоть теперь, русскому обществу, в заведывание-ли археологическим отделением Музея г. Миловидова случилась пропажа?
Если «да», то — следующий, прямо из перваго вытекающий, вопрос:
Какже после подобнаго случая г. Миловидов не был не только немедленно устранен от заведывания Музеем, но и до сих пор преблагополучно продолжает исполнять прежния свои обязанности, оставаясь членом Комиссии и принимая участие в составлении ея отчетов?!
Затем, сами собой, невольно рождаются следующие вопросы:
а) если обстановка, создавшая выгодное положение для похитителей, обусловливалась порядками, установленными г. Миловидовым во вверенном ему по службе учреждении, то как сам г. Миловидов не догадался немедленно-же уйти из состава Библиотечной Комиссии? Как сам он не потребовал до сих пор производства оффициальнаго разследования?
б) Кто из служащих, конечно, низшаго персонала, прикосновенен к этой пропаже, так как очевидно, что без «своего», хорошо знающаго размещение Музея и его коллекций, человека, тут не могло, конечно, обойтись, а унести незаметно такой, громоздкий предмет, как сабля, немыслимо без допуска в Музей в то время, когда там нет публики. У кого на руках находились ключи от витрин?!.
в) Сообщено-ли было немедленно, вслед за обнаружением пропажи казеннаго имущества, при том на значительную сумму, в правительственном учреждении, местному гражданскому прокурору и произведено-ли было следствие судебным следователем?
г) Каковы были результаты этого следствия (если оно, конечно, производилось?), т. е. обнаружены-ли были виновники кражи, а также лица, способствовавшия им совершить кражу и небрежно-относившияся к своим прямым служебным обязанностям — из служебнаго персонала Библиотечной Комиссии?.. Отысканы ли, возвращены-ли в Вильну пропавшия вещи? — Кто, какое, за что именно, понес наказание из всех, только что поименованных лиц?!..
д) Известно-ли было управлению Вил. уч. округа о краже? Произведено-ли было со стороны начальства округа, независимо от действий судебных властей, какое-либо разследование по поводу этого печальнаго случая? Наложил-ли округ на кого-либо из служивших в Библиотеке взыскание и какия принял серьозныя меры, чтобы подобныя безобразия в жизни Библиотеки и Музея впредь стали-бы невозможными? Или все предали забвение — на ряду с заурядными происшествиями?!..
е) Как могло случиться, что о таком вопиющем, всероссийском скандале, ничего не знали граждане г. Вильны?!.
ж) Почему о нем промолчала Виленская «пресса» того времени?!
Быть может хоть нынешнее наше заявление вызовет объяснения, заставит управление Вил. уч. округа и Библиотечную Комиссию оглянуться серьозно на эту грустную, загадочную страницу своего, еще сравнительно недавняго. прошлаго, дать в ней отчет обществу и государству…
Во всяком случае разсказанный только что мною факт из жизни Вил. Публ. Библиотеки, хотя и случившийся при попечителе В. А. Попове, служит яркой иллюстрацией режима Н. А. Сергиевскаго, продолжавшагося в отношении Библиотеки, Музея и при г. Попове. В то-же время, он удивительно характеризует обстановку, созданную для этих учреждений знаменитым «Положением» 1876 года…
Ни в одном из отчетов по округу, по Вил. Публ. Библиотеке, о крупной краже массы драгоценной старины не упоминается ни словом.
Не говорится о ней и в статьях г. Миловидова, посвященных прошлому Библиотеки, в том числе и в произведении его, приложенном к отчету 1910 года — «Из истории Вил. Публ. Библиотеки».
Напротив, в упоминаемой статье, на стр. 50-й. подчеркивается, что В. А. Попов (во времена котораго и случился скандал) не только «весьма сочувствовал Библиотеке, но и сделал для нея очень много?»
А о Библиотечной Комиссии той эпохи г. Миловидов пишет целые хвалебные гимны, ей, и только ей, отдавая должную дань в деле приведения Библиотеки в желательный, блестящий, прямо идеальный, вид…
Послушайте-ка его!..
«Библиотека успела вырости в стройное учреждение, удовлетворяющее требованиям библиографической науки» уверяет г. Миловидов, точно забыв, что в этом-же «стройном» учреждении украли в 1902 г., или в 1903 г., — надо думать, при нем, значительную, наиболее редкую, часть Музея…
В отчете по Публ. Библиотеке за 1902 г., т. е. за год когда, по всей вероятности, совершена кража — напечатанном в 1903 году, читаем:
«В истекшем году деятельность Библиотечной Комиссии шла обычным порядком».
Там-же, в статье «краткий исторический очерк Вил. Публ. Библиотеки» (приложение к отчету), г. Миловидов успокаивает общество такими уверениями:
«В настоящее время к ним (т. е. к приснопамятным деятелям по созданию Вил. Публ. Библиотеки — гр. М Н. Муравьеву, И. П. Корнилову, К. П. Кауфману, П. Н. Батюшкову и др.) должно присоединить имя нынешняго г. попечителя Вилен. уч. округа В. А. Попова, успевшаго в короткое время оказать Библиотеке немало своего просвещеннаго внимания.»
Не надо забывать, что подобная похвала была поднесена Библиотечной Комиссией, при отчете по Виленской Публичной Библиотеке, покойному Попову, и тот, видимо, не смутился тем, что подчиненный ему чиновник, подчиненная ему Библиотечная Комиссия сравнивает его с гр. Муравьевым, Кауфманом, т. е. с величайшими деятелями России, а, быть может, в свою очередь, приказал приложить эту статью к общему отчету по округу, как это сделало со статьей г. Миловидова в 1911 г. нынешнее начальство округа…
Конфуз становится еще более сильным, если В. А. Попов, получив такой аттестат, знал уже о краже из Музея, т. е. о происшествии, которое не могло не бросать тень на порядки в округе, в Библиотечной Комиссии.
Как ни в чем ни бывало, эта последняя, а в ея составе и г. Миловидов, подносит ему-же отчет за 1903 г. (т. е. за год, когда Виленская полиция сообщала по секрету в Смоленск о грандиозной краже из Музея), — отчет, в котором уверяет г. попечителя округа, что «определенная правилами и установившимся обычаем, деятельность Библиотечной Комиссии в отчетном году текла обычным порядком».
Затем, в отчете этом указывается (о чем мы уже упоминали) на Виленскую Публичную Библиотеку, как на учреждение типа «публичных» правительственных библиотек, доведенное до возможнаго совершенства, в котором «распорядок» — строго «регламентирован»…
И это тоже не только прочел г. Попов, но, очевидно, счел за истину!!.
Неудивительно, после изложеннаго, что и добродушно-доверчивый Иван Петрович Корнилов, убаюканный подобными отчетами Библиотечной Комиссии и статьями г. Миловидова, писал о Попове, что после Сергиевскаго, при нем, Виленский учебный округ пришел в себя, а в деятельности Библиотеки настал давно-желанный порядок, что она снова начинает быть тем, чем быть должна…
Бедный идеалист!! Если-бы только знал он истину!!… Если-бы слышал, например, о чем-либо в роде кражи из Музея в 1902—1903 году!!…
Есть вещи в жизни общественных, правительственных учреждений, для которых даже если существует юридическая давность, то не может быть какой-либо давности — в нравственном смысле — в смысле отчета обществу, государству.
К подобным эпизодам недавняго прошлаго Виленской Публичной Библиотеки относится несомненно и пропажа из Музея, скрытая от граждан города Вильны, замолчанная и которую Библиотечная Комиссия, в своих отчетах, как-бы старается предать забвению, точно пропавшее составляло личную собственность г. г. членов Комиссии, а не являлось достоянием государственным…
Необходимость раскрытия здесь истины, гласности, чувствуется уже хотя-бы потому, что, вероятно, в связи с настоящим случаем, во враждебных нам кругах польско-иезуитской пропаганды, до сих пор открыто, злорадно, недвусмысленно говорят о том, что будто-бы многое из Виленскаго Музея попало уже в польския руки, увезено за границу и украшает там польские музеи.
То-же распространяют в польском обществе и о Виленской Публичной Библиотеке — по отношению к ея книжным, рукописным богатствам, среди которых, будто-бы, царит хаос, есть недочеты…
Отсутствие ревизий, проверок, отсутствие опубликований для общаго сведения результатов контроля со стороны управления Виленскаго учебнаго округа, более, чем странные «отчеты» по Библиотеке, дают новую пищу злословию…
Все это затрогивает уже не отдельных лиц, а целое учреждение, достоинство русскаго имени, русской науки…
И с подобными явлениями общественнаго мнения приходится, волею-неволею, считаться…
Света, побольше света! Свежаго воздуха! И широкой гласности!!
Как этого не понимает ни Библиотечная Комиссия, ни член ея г. Миловидов?!
Даже в последней статье его «Из истории Виленской Публичной Библиотеки», при перечислении скорбных, выдающихся событий за все время существования учреждения, ни слова не говорится о происшествии 1902—1903 года во вверенном ему Музее. Почему?!.
Но вернемся к единственному, в своем роде, в мире «Положению» 1876 года, которому Россия обязана и кражей из Виленской Публичной Библиотеки.
В связи с ним г. Миловидов, в упоминаемой статье своей, старается как-бы доказать, что «Положение» не является чем-то вопиющим, ненормальным, что хотя против него и делались вылазки из Виленскаго учебнаго округа, но что, в сущности, и здесь «все обстоит благополучно», а жить еще можно недурно и с такой аномалией.
Приведя целиком «Положение», он говорит не без пафоса:
«Прошло 20 лет. За это время Вил. Публ. Библиотека успела вырости в стройное… учреждение»…
Точно, правила «Положения», убившаго дух Библиотеки ничего достойнаго осуждения из себя не представляли, а жизнь Библиотеки, в течении долгих лет, при их наличности, только выиграла…
Такова сила школы и традиций Сергиевскаго!!.
Но в чем-же, спрашивается, в чем — «по-Миловидову» выразились попытки Вил. учебнаго округа — отстоять судьбу, достоинство учреждений, избавив их от хаоса, вызывавшагося «Положением»?!.
А вот в чем…
Двадцать лет, до 1896 года, продремала Библиотека, мирясь с «Положением», не смея выразить протест Н. А. Сергиевскому, т. е. сам Сергиевский находил, что так и быть должно.
Протестов из округа не было-бы, пожалуй, и до наших дней..
Но жив был еще, трудился в поте лица, помнил славное прошлое Библиотеки, приснопамятный деятель Вил. учебнаго округа, председательствовавший в Библиотечной Комиссии — Ю. Ф. Крачковский.
Заручившись поддержкой Корнилова, в конце 1896 года, он нарушает олимпийское спокойствие Сергиевскаго замечательною запискою — проектом новаго штата Библиотеки, иными словами начинает, в сущности, первый, серьозный поход против «Положения» и… против г. Сергиевскаго.
У г. Миловидова, пользовавшагося очевидно оффициальными данными из архивов Вил. уч округа и Публ. Библиотеки, сказано, что проект Крачковскаго, яко-бы, был вызван «поручением г. попечителя» Сергиевскаго.
Я вообще отношусь, с некоторых пор, осторожно к бумагам, некогда выходившим из под пера Николая Александровича, или составленным под его диктовку, с его благословения… Тут надо во многом искать настоящий смысл событий, истинное настроение…
В данном-же случае я, очевидно, знаю более, чем г. Миловидов: сам покойный Крачковский разсказывал мне, как ему удалось «вырвать у Сергиевскаго» разрешение — войти к последнему с вышеупоминаемым докладом.
Г. Миловидов, в беглом изложении, приводит и самый проект Крачковскаго, от котораго, даже в таком, кастрированном, лишенном одухотворяющей его убежденности, человека науки, поднявшагося в защиту дорогого сердцу его учреждения, — виде, веет «Корниловцем», неспособным торговать, в угоду начальству, своей совестью…
Умно, широко, с знанием положения, значения, нужд, достоинства Библиотеки, намечает покойный Крачковский штаты Библиотеки, как программу, вне которой немыслимы успехи учреждения.
«Жизнь или смерть» последняго так и слышатся в каждой фразе сдержаннаго, оффициальнаго изложения, столь чуждаго обычному стилю покойнаго…
И, если применить сказанное им в 1896 году к современному состоянию Библиотеки, то иного выхода для нея, как указанный Юлианом Фомичем, и теперь не представляется.
Нужны люди. Нужны рабочия руки. Нужны средства. Нужно уважение к высокому, научно-культурному начинанию гр. Муравьева, Корнилова…
Вне этого — всякия реформы будут, конечно, безрезультатны…
И вот почтенный труд такого знатока истории, судеб, прошлаго С.-З. края, Публичной Библиотеки, находит себе в 1910 году критика в лице г. Миловидова!..
Г. Миловидов пишет, — поучая покойнаго Крачковскаго, в снисходительно-пренебрежительном тоне:
«Разсматривая приведенный проект 1896 года, с перваго-же взгляда можно видеть, что в нем штаты служащих взяты в размерах, несоответствующих действительной потребности учреждения, в слишком широком масштабе взят годовой бюджет, неравномерно распределены обязанности между служащими, введены излишния должности, и вообще слишком много отведено внимания штатам и средствам и ничего не сказано о типе учреждения».
«Об этой идейной стороне вопроса, составлявшей его основу, проект 1896 года совершенно замалчивал, что понижало его ценность и убедительность. Но еще более проект проигрывал в том отношении, что в нем не было выяснено положение Виленской Публичной Библиотеки, как цитадели русской культуры в крае, с его трехвековой, нерусской культурой, успевшей войти во все поры местной краевой жизни» (стр. 18).
Далее упоминается, что проект провалился, яко-бы, между прочим, и благодаря его «неполноте и односторонности.»
«Культурные, национальные и государственные интересы так мало были освещены в проекте» (стр. 19).
Оставляем на совести г. Миловидова, согласных с мнением его членов нынешней Библиотечной Комиссии, подобную характеристику труда бывшаго их сотрудника. А мы… Мы только краснеем от стыда и негодования.
И далось-же г. Миловидову такое неудачное сравнение, как «цитадель русской культуры в крае», которую из себя, яко-бы, представляет Виленская Публичная Библиотека, — сравнение, видимо, им облюбованное, так как оно повторено и на стр. 24-й той же статьи?!…
Затем, г. Миловидов, очевидно, не понимает значения слова «замалчивать.»
«Замалчивать», значит нарочно, сознательно, с какой-либо целью, с задней мыслью, о чем-либо не говорить.
И когда, например, г. Миловидов, — надо думать, не по оплошности — обходит в своих статьях, а, как член Библиотечной Комиссии, и в «отчетах» по Библиотеке, о пропаже из Музея массы исторических драгоценностей, то он «замалчивает» известный факт и тем самым, в связи со всем, что он пишет хвалебнаго о порядках в Библиотеке вообще, уклоняется от истины и напрасно вводит в заблуждение общество и начальство.
Зная близко Ю. Ф. Крачковскаго, могу утверждать, что покойный не был способен к «замалчиваниям», а к его «проекту» 1896 г. можно было-бы применить, при несогласии с последним, лишь термин «умолчания».
Но и это было-бы, в сущности, несправедливо…
Я знаком с этим замечательным документом уже давно, и не по одному лишь бледному, тенденциозному изложению г. Миловидова, почему могу удостоверить, что Ю. Ф. Крачковский очень красноречиво коснулся там и «типа» учреждения, и «идейной стороны вопроса» — коснулся, однако, ровно на столько, на сколько это нужно было для освещения того вопроса, к которому относился проект — о штатах, при том в документе оффициальнаго характера, исключавшем приемы полемической литературы. Конечно, он не употреблял таких туманных, рискованных, странных сравнений, при том несоответствующих действительности, как то, что Виленская Публичная Библиотека, в наши дни, — «цитадель русской культуры в крае»; но, право, изложение проекта Крачковскаго — чуть не самая интересная, ценная страница из всей статьи г. Миловидова (да простит он мне дерзновенность моего подобнаго заявления!)… На ней отдыхаешь духовно, вспоминая о прошлом…
Впрочем, г. Миловидов, по обыкновению, сам себе на каждом шагу противореча, в той-же своей статье, на стр. 16, приводит из проекта Ю. Ф. Крачковскаго и взгляд последняго на идейную сторону значения Библиотеки, на тип ея и проч…
И, после этого он позволяет себе бросать камень в благородный почин настоящего ученаго, настоящаго знатока вопроса"!!. А вслед за ним туда-же бросают камни и остальные члены Библиотечной Комиссии, и управление Виленскаго округа.
Упрекнув Крачковскаго в преувеличении штатов служащих, в слишком большом годовом бюджете, сам не указав на тот выход, который, по его мнению, спасителен для Библиотеки, г. Миловидов, как в этой, так и в других своих статьях, постоянно жалуется, однако, на недостаток средств, на малочисленность служащих и проч.
Право, по временам, не знаешь, о чем говорит он, что ему нужно?!
Очевидно, Министерство Народнаго Просвещения слабо поддержало представление Сергиевскаго, и, под предлогом недостатка денег, вместе с Министерством Финансов, отчаянную попытку Крачковскаго, в виде проекта его, оставило без результатов.
До 1902 года, т. е еще 4 года, в Виленском учебном округе царило относительно «Положения» гробовое молчание.
В этом году Ф. Н. Добрянский еще раз напомнил округу о том, что кое-что в «Положении» прямо нетерпимо далее.
Невольно думаешь, не вызвала-ли такое представление по начальству история с раскраденными коллекциями, по времени, совпадающая с докладом г. Добрянскаго?!
Судя по статье г. Миловидова, предполагавшияся реформы были очень скромны: оне сводились к увеличению штата сторожей, недостаточнаго для охраны библиотечнаго и музейнаго имущества; в них указывалось на недостаточность содержания, назначеннаго хранителям музеев и т. п.
Одним словом, доклад, повидимому, не касался, так сказать, духовных нужд учреждений, их «идейной стороны», ограничиваясь лишь внутренними порядками…
Хотя в докладе Ф. Н. Добрянскаго прямо подчеркивалось, что за 250 руб. в год, в провинциальном городе, трудно найти лицо, которое было-бы и с соответствующей научной подготовкою, и уделяло-бы достаточное количество времени на Музей — по его охране и описанию, чем, быть может, и делался Библиотечной Комиссией косвенный намек на г. Миловидова, а, в то-же время, объяснялись и главныя причины катастрофы с Музеем, в управление последним, г. Миловидовым, но Министерство Народнаго Просвещения нашло, что увеличить сумму на содержание сторожей нужно, а вот с увеличением содержания заведующим отделениями Музея следует повременить…
Так взглянул на вопрос и Государственный Совет.
Может быть, однако, Министерство знало, что, например, г. Миловидов получает содержание в Библиотечной Коммиссии не только за один Музей, но и за Библиотеку, что он-же преподает одновременно в семинарии, что он-же зарабатываем средства и литературным трудом, и что, поэтому, занятия в Музее не захватывают собою всей его деятельности, а составляют для него нечто второстепенное, во всяком случае неглавное, не давая ему времени всецело посвятить себя Музею…
Из сказаннаго видно, однако, что доклад г. Добрянскаго нельзя поставить рядом с проектом Ю. Ф. Крачковскаго и счесть за однородную попытку уничтожить целиком «Положение» 1876 года.
В 1903 году явились предположения — или о постройке новаго здания для Библиотеки, или о приспособлении под Библиотеку и Музей смежных комнат Виленскаго Центральная Архива, с переводом последняго в новое здание.
Но русско-японская война, по уверению г. Миловидова, все это остановила и дело ограничилось лишь канцелярской перепиской, которая, повидимому, опять-таки не коснулась сути, духа, ужаса нравственной стороны «Положения»…
Нам-же кажется, что причины подобнаго провала проекта надо искать глубже — именно в отношениях Минист. Народнаго Просвещения и Виленскаго учебнаго округа к учреждениям.
Когда, в 1908 году, по инициативе, исходившей из Государственной Думы, Виленская Контрольная Палата высказалась, в виду желательнаго сокращения общих расходов казны, за слияние — в одно — штатов таких учреждений, как Виленская Публичная Библиотека и Музей, Комиссия для разбора древних актов и Центральный Архив, то комиссия, специально образованная при Виленском уч. округе, этот, более чем странный, проект провалила…
Вот и вся борьба Библиотечной Комиссии за свое существование в главные моменты, указанные г. Миловидовым.
Мы нарочно привели ее, чтобы подчеркнуть, какая роль в ней давалась «Положению» 1876 года…
Самое появление проекта Контрольной Палаты уже показывало, на сколько к 1908 году низко упало, в глазах Виленскаго общества, значение Публичной Библиотеки.
Из сказаннаго-же нами в настоящей главе, кажется, ясно, что за долгий период существования учреждений в 34 года единственной попыткою сбросить с себя иго «Сергиевщины» и мертвечину «Положения» — был лишь проект Крачковскаго.
Сам г. Миловидов, обойдя ловко молчанием нравственную сторону подобнаго, безпримернаго в истории наших ученых учреждений, явления — рабскаго молчания перед канцелярским игом, людей науки С.-З. края — заключает описание вышеуказанных событий Виленской Публичной Библиотеки следующим признанием:
«После попытки 1896 г создать штаты Вил. Публ. Библиотеки других опытов в этом направлении уже не было. Управление ея употребляет все усилия к тому, чтобы по возможности поддержать существование и деятельность Библиотеки в тех скромных рамках, который ей указаны временным Положением 1876 г. и из которых она собственно уже давно вышла по своему росту».
Трогательно, но неубедительно и не соответствует действительности, хотя бы уж потому, что «Положение» никаких рамок, даже скромных, ни на кого не налагало, так как не определяло ни цели учреждений, ни их программ, ни их прав и обязанностей…
Хорошо также упоминание о «росте» учреждения!..
Следовавшие за Сергиевским попечители Вил. уч. округа точно махнули рукой на «Положение» и не пытались выйти из него, предоставив все «воле Божией»…
Какая-то сказка из «тысячи и одной ночи»…
При чтении приведеннаго только что отрывка из произведения г. Миловидова, невольно напрашивается сравнение Вил. Публичной Библиотеки с некогда могучим орлом, котораго злые люди поймали, лишив свободы и заключив в тесную клетку — курятник, предзначенную для перевозки на базар кур.
Прошло много, много лет. Орел понемногу привык к лишению свободы, к своему позору, и, мучимый голодом, стал даже принимать покорно из рук врагов своих, — пленивших его людей, пищу, предзначавшуюся для мирных кур.
По временам ему начинало казаться, что так и быть должно, т. е., что кроме клетки для него и для подобных ему орлов, нет на свете жизни, что, в сущности, и в клетке живется птицам не худо, а, при известном философском настроении, по временам даже и приятно.
Но, быть может, настанет еще былое счастье; клетка — курятник вдруг откроется и орел вновь очутится на свободе.
Тогда увидят, что, по-прежнему, могучи его крылья, остёр его взор и далеки от него идеалы куринаго счастья и благополучия…
VI.
правитьЧетвертая причина преждевременной гибели замечательных Виленских научно-культурных начинаний гр. Муравьева и Корнилова — Публичной Библиотеки и ея Музея — заключается, конечно в «людях», к этим учреждениям приставленных, т. е. в составе их, работоспособности, компетентности, взглядах, вкоренившихся «обычаях» и проч.
Мы видели, как этот вопрос безпокоил, озабочивал, в свое время, и Муравьева, и Корнилова…
Нами также указано было, в своем месте, на сколько тяжело было работать при Вил. Публ. Библиотеке во времена «Сергиевщины» — в научном, политическом направлении, и где лежали причины подобнаго, грубаго, преступнаго забвения «Корниловских» заветов…
Тем почтенней представляется нам деятельность оставшихся в Вильне «Корниловцев» — Ю. Ф. Крачковскаго, Ф. В. Покровскаго, С. В. Шолковича и др., которые и в этом мертвом царстве казенно канцелярскаго застоя и благополучия по-прежнему продолжали нести Корниловское знамя, несмотря на всякаго рода давления и цензуру свыше, будя в захолустной Вильне засыпающее сознание во все изверившейся местной интеллигенции…
Скажем об этих «русских людях» то-же, что уже говорили об И. П. Корнилове:
«Да будет память о них священна между поколениями Виленских тружеников науки!»
Вот перед нами все та-же статья г. Миловидова «Из истории Вил. Публ. Библиотеки» (Прилож. к отчету по Библиотеке за 1910 год).
Посмотрите-ка, что творилось в нашей Библиотеке (стр. 61 — 62), хотя-бы и по бедному фактами, неполному, одностороннему, описанию г. Миловидова, как работала Библиотечная Комиссия с 1867 года!..
Библиотека, в те дни, действительно является центром научной деятельности основаннаго Корниловым в Вильне Северо-Западнаго Отдела Императорскаго Русскаго Географическаго Общества: в ней происходят заседания этого ученаго учреждения; члены Библиотечной Комиссии принимают живое участие в занятиях, изданиях Отдела. Тут-же в, Публичной Библиотеке, находит себе приют и библиотека Отдела.
Между Северо-Западным Отделом и Публичной Библиотекою, по мысли Корнилова, — самая тесная, живая, постоянная, а, главное, животворная, научная связь.
С того же 1867 годах, члены Библиотечной Комиссии, на средства учебнаго округа, выпускают ряд замечательных, исторических изследований (14 томов) под названием «Археографический Сборник документов, относящихся к истории С.-З. края».
Труды эти захватывают и часть времени нахождения на посту попечителя Вил. уч. округа — Н. А. Сергиевскаго, которому ничего не остается, как поддерживать начинание своих предшедственников — Корнилова и Батюшкова: благородные сотрудники Корнилова еще живы, в них горят еще его идеалы, заветы; они не теряют своего достоинства, высоко держат голову и работают, несмотря на застенок «Сергиевщины», хотя вся работа сводится только к этому издание, а экскурсии по краю, собирание материалов, предметов православной старины и проч. отходят постепенно, с годами, в область преданий.
Жизнь Вил. Публ. Библиотеки кончена. Начинается ея «житие».
Потом — долгая, томительная пауза: «Сергиевщина» одолела, придушила, омертвила учреждение Библиотеки, подрезав ему крылья, не давая средств на расширение деятельности, изгоняя из стен его политику…
Но «русские люди», в которых все еще так веровал Корнилов, не сдаются; они мужественно гребут «против течения». Их энергия нет нет да вспыхивает былым, «Корниловским» огнем.
В результате, например, блестящее участие членов Библиотечной Комиссии в IX археологическом съезде, имевшем место в Вильне, в 1893 году.
Те-же Крачковский, Покровский, вместе с другими членами Комиссии, становятся как-бы живым, просвещенным центром по трудной, сложной, предварительной организации ученаго Съезда, по учреждению справочнаго бюро при Съезде, наконец, по организации лекций и проч.
Они-же издают «Труды предварительнаго Комитета по устройству Съезда», устраивают, во время Съезда, выдающуюся, археологическую выставку.
Предварительный Комитет-же во главе с Крачковским, издает ко времени Съезда большой том интересных статей, в которых оглашается много новаго, историческаго, местнаго материала.
По стараниям и хлопотам Крачковскаго, Съезд передает в Виленский Музей древностей свою богатую археологическую коллекцию, которая до сих пор служит украшением этого Музея, напоминая о заслугах покойнаго.
Съехавшиеся на Съезд русские и иностранные ученые гости восхищаются тем, что нашли они здесь, в Вильне, про которую до них доходили уже известия, неособенно утешительнаго свойства.
Они разъезжаются в блаженном неведении об истинном положении науки в Виленской Библиотечной Комиссии, воображая, что все в Комиссии, по этой части, находится в желаемом благополучии.
Н. А. Сергиевскому, очень недовольному Съездом, как явлением, напрасно отвлекающим местныя, педагогическия силы от прямых их служебных обязанностей, волей-неволей приходится примириться с обстоятельствами, привлечь к делу наличныя, педагогическия силы, и даже играть роль довольнаго, гостеприимнаго хозяина…
Невольно рисуешь себе его положение, если-бы эти педагоги отказались усердствовать вне рамок служебных своих обязанностей…
Вышел-бы грандиозный скандал.
Когда на голову Сергиевскаго сыплются, затем, благодарности приезжих участников Съезда, он принимает их с подобающим достоинством, как должную дань: не в его правилах отклонять от себя лавры, хотя-бы они, как, например, в данном случае, были-бы им менее всего заслужены…
О, если-бы знали заезжия знаменитости, в каком положении ко времени Съезда, находилась уже Вил. Публ. Библиотека!
Если-бы мог предвидеть следивший с восторгом за Съездом издалека Иван Петрович Корнилов, что появится в составе Библиотечной Комиссии г. Миловидов и в 1910 году приложит к оффициальному отчету по Библиотеке свою статью, а в последней (стр. 61 — 62) напечатает:
«В 1893 году, в управление попечителя Н. А. Сергиевскаго, научная деятельность Вил. Публ. Библиотеки особенно оживилась и она снова привлекла к себе силы не только С.-З. края, но и со всей России, даже из-за границы. В Вильне происходил тогда IX археологический съезд» и т. д.
Точно успех Съезда был вызвать деятельностью Сергиевскаго!..
Стыдно читать подобныя искажения настоящаго смысла исторических событий!
Отсылаем г. Миловидова хотя-бы к сборнику И. П. Корнилова «Задачи русскаго просвещения в его прошлом и настоящем», на который мы ссылались уже при характеристике г. Сергиевскаго…
Благодаря, конечно, не Сергиевскому, а все тем-же деятелям Библиотечной Комиссии Корниловской закваски, мы видим ряд изданных каталогов русскаго отдела Библиотеки (в шести томах; из них четыре — 1879, 1880, 1888 и 1896 г.г.), вышедший в свет каталог дублетов иностраннаго отделения Библиотеки (три выпуска — 1881 и 1885 г.г.).
В то-же время идет и подробная каталогизация рукописнаго отделения Библиотеки, результатом чего является ряд печатных трудов — «описаний» сокровищ этого отделения (труды 1871, 1882, 1895 г.г.).
Не забыт, конечно, и состоящий при Библиотеке Музей, что снова выразилось в ряде каталогов, относящихся к содержанию последняго.
Так, были изданы — один за другим — каталог предметов музея древностей (1879 г.), дополнение 1-е к каталогу (1899 г.), каталог естественно-историческаго отделения музея (1881 г.), «Виленский музей древностей» (Покровскаго, 1892 г.).
Мы не без умысла подчеркиваем года, беря вышеуказанныя справки из статьи г. Миловидова: видно по ним, что и когда делалось.
Потом…..
Потом наступает в деятельности Библиотечной Комиссии долгое молчание, которое, в своих многочисленных, печатных заметках о прошлом Библиотеки не может (или не желает?) объяснить г. Миловидов, но которое так нам понятно: это главная эпоха развития «Сергиевщины», когда яд, постепенно всосавшись, убивает здоровыя ткани организма Библиотечной Комиссии.
И вот, с переходом в 1902 году археологическаго отделения Музея, также и Библиотеки в ведение г. Миловидова наступает, на наш взгляд самый мрачный период жизни учреждения — период печатных «отчетов», ежегодно подносимых русскому обществу Библиотечной Комиссией…
Вся научно-издательская деятельность Библиотеки сосредоточивается почти исключительно на этих «отчетах», да на ежегодных выпусках «Виленскаго календаря».
За этот период — восьми лет, кроме только-что поименованных изданий, появляются только описания рукописнаго отделения Библиотеки (выпуск IV — 1903 года и выпуск V — 1906 г.), повторение издания каталога музея древностей (1903 г.), да повторение-же издания каталога естественно-историческаго отделения Музея (1905 г.).
И только!!… Только….
За то пышным цветом расцветают эти «отчеты» по Библиотеке, а при них произведения члена Библиотечной Комиссии самого г. Миловидова…
Наступает пора, когда приходится краснеть за учреждение.
«Отчет», да еще по таким серьозным, научно-культурным начинаниям, как Виленские — Библиотека и Музей, по начинаниям, в которых вечно должны-бы жить заветы сердца, души их основателей — гр. Муравьева и Корнилова!!. «Отчет» за 1910 год, изданный в 1911 году, т. е. совпадающий со столетним юбилеем дня рождения И. П. Корнилова!!…
Есть над чем придти в волнение русскому, окраинному деятелю…
Живет на свете, имеет право на жизнь, лишь то, что неустанно движется вперед, что способно реагировать на окружающее, что не утратило возможности страдать и радоваться, дышать полной грудью счастьем здоровой, разумной, полезной для окружающаго, жизни.
Всякая остановка в жизни равносильна смерти, касается-ли это области органической природы, или созданий рук человеческих — разнаго рода общественных, научных учреждений, которыя, в сущности, те-же проявления мудрости, духа Божия в природе.
Исходя из этой точки зрения, нельзя не придти к выводу, что годичные отчеты правительственных и иных культурно-научных учреждений должны быть яркими, правдивыми, печатными доказательствами права подобных учреждений на существование, на поддержку общества, государства, доказательствами их прогресса, пользы, ими приносимой народу, наконец, мерилом нравственнаго самочувствия, самосознания, самодостоинства людей, стоящих во главе управления ими
В свою очередь, государство, общество, народ, даже отдельныя личности, внесшия вклад свой, тем или иным путем (пожертвованиями, личными трудами и проч), имеют полнее, законное право ждать подобных, оффициальных отчетов, как удостоверения, что существование учреждений идет нормально, по намеченным для них путям, и что, значит, от них можно ждать прогресса и видимых, благих результатов — в будущем.
В виду только что сказаннаго, подобный «отчет» должен составлять как-бы праздник, как-бы юбилей для даннаго учреждения, для тех, кто в нем серьозно, на совесть трудится; это как-бы годичный бенефис для последних, на котором они в праве ожидать и заслуженных оваций от общества, и наград, и подношений — от благодарных современников, видящих плодотворные результаты их трудов…
На окраинах-же России, где русские люди находятся на вечно-боевом положении, отчеты русских, местных, культурно-научных учреждений, именно благодаря этим особенностям положения здесь русскаго человека, приобретают еще особое значение: ведь их читают не только свои, друзья, но и враги наши, усчитывая по ним наши силы, степень твердости наших нравственных устоев, намечая изподтишка слабыя места в рядах русских бойцов, на которыя следует, с надеждой на успех, сделать вылазки…
Подобный отчет является, в силу сказаннаго, как-бы актом правительственным, даже если он исходит из учреждения чисто-научнаго.
Вот почему даже и с внешней стороны должен быть он безукоризненным.
Так, рыцари, выходившие в старину на поединок, обыкновенно надевали на себя самые дорогие, лучшие свои доспехи. Так русский человек из народа, перед тем, чтобы идти в бой, набожно молится, прихорашивается, моется, надевает на себя чистое белье…
Вот то сложное настроение, с каким, из года в год стал я, за последнее время жизни моей в Вильне, изучать отчеты по Вил. Публ. Библиотеке и Музею, стараясь усвоить себе сущность их деятельности, а вместе с тем, по этим документам, определить общее положение русскаго дела и «польскаго вопроса» в С.-З. крае.
И не без горестной тревоги человека, преданнаго мирно-культурным идеалам гр. Муравьева и Корнилова, приходится мне все более и более убеждаться в том, что вся славная, плодотворная, полезная краю деятельность этих учреждений совершенно отошла в область преданий и легенд…
То-же впечатление выносишь, впрочем, и из статьи г. Миловидова, приложенной к отчету по Библиотеке за 1910 год — «Из истории Вил. Публ. Библиотеки», — вопреки несомненному стремлению автора успокоить русское общество и доказать, что все, как обстояло благополучно, так и обстоит даже в наши дни.
Но отбросим чиновничью философию человека, фанатично служащаго заветам Сергиевскаго. и постараемся критически, в качестве посторонняго Вил. учебному округу, писателя, разобраться в том тумане, который напустил в статье своей г. Миловидов.
Это приведет нас, быть может, к поучительным, серьозным, а, главное, к предостерегающим выводам…
Мы видели уже, как удивительно работали — на благо С.-З. края, а, значит, и на благо остальной России, «новые русские люди» г. Вильны при вдохновителе их И. П. Корнилове, как успевали они продолжать трудиться и в мрачных условиях «Сергиевщины», «Потаповщины»…
И вот, к нашим дням, почти вся — научно-издательская деятельность современной Библиотечной Комиссии свелась к «отчетам» и «календарям», да к имеющимся в них «приложениям».
Говорим это согласно статьи г. Миловидова.
Как ни дико, ни странно в отчетах и календарях, издаваемых — в расчете и на обыкновенную публику, искать нечто новое, живое, оригинальное, полезное слово науки, но нам приходится только повторить то, что говорит автор упоминаемой статьи, чтобы не разойтись с ним в группировке приводимых им материалов.
Итак, чем-же, по словам г. Миловидова, в период с 1902 г. (т. е. со времени, когда начали печататься библиотечные отчеты) до 1910 года подарила Россию, С.-З. край, Виленская Библиотечная Комиссия, в этих «отчетах» и «календарях»?!…
Цитируем по г. Миловидову.
Вот, что было напечатано Комиссией, в разное время, в качестве приложений к отчетам:
Три статьи г. Миловидова, относящияся к прошлому Библиотеки — («Краткий исторический очерк Вил. Публ. Библиотеки», «Рукописное отделение Вил. Публ. Библиотеки», «Из истории Вил. Публ. Библиотеки») [Кстати будет заметить, что одна и та-же статья почему-то имеет у г. Миловидова два заглавия: а) приложенная к отчету за 1910 г. называется «Из истории Вил. Публ. Библиотеки», б) упоминаемая в этом труде — (стр. 64) — «Из истории Вил. Публ. Библиотеки со времени введения в действие Высочайше утвержденнаго „Положения“ 31 дек. 1876 года». (101)], в которых — да простит нам г. Миловидов — скучно, безталантно, тенденциозно, с громадными ошибками в освещении фактов, с повторением однех и тех-же мыслей и даже целых фраз, притом тяжелым, шаблонным языком, пережевываются одне и те-же, давно всем Виленцам известныя, темы. Его-же статья «Описание славяно-русских старопечатных книг Вил. Публ. Библиотеки». Его-же статья «Случайныя раскопки у подошвы Замковой горы в г. Вильне». Некрологи — Ю. Ф. Крачковскаго, А. П. Владимирова и П. А. Гильдебрандта.
Затем следует статьи «Неотложныя нужды Библиотеки», «Описание приобретенной для Музея коллекции Е. Р. Романова», «Описание рукописей А. В. Жиркевича» и «Материалы по истории г. Вильны» — неизвестных авторов.
Вот и все, чем напитала, от имени науки, во славу русской культуры, головы Виленских обывателей, Библиотечная Комиссия, за 8 лет, — в приложениях к отчетам.
Заметим, при этом, что, например, некролог Крачковскаго принадлежит перу В. Голуба, невходящаго в состав Библиотечной Комиссии; что статьи г. Миловидова о славяно-русских старопечатных книгах и случайных у Замковой горы не могут быть интересны широкой публике, для которой предназначен «отчет», как не могут быть для нее интересны, полезны остальныя статьи, темы которых все вертятся около инвентаря Вил. Публ. Библиотеки, т. е. носят на себе исключительно справочный, так сказать, отчетный характер.
Неужели-же всю эту убогую литературу, в главной ея массе, можно подвести под понятие науки, под популяризацию научных сведений, под культурное влияние на умы. сердца, души жителей С.-З. края?!.
Полагаю, что нет.
Единственно подходящим, если не для толпы, то для ученых специалистов, являлся-бы труд г. Миловидова — «Описание славяно-русских старопечатных книг Вил. Публ. Библиотеки», если-бы не недостатки его, указанные уже отчасти критикою.
Не по поводу-ли этой работы ходят в Виленском обществе слухи о недоразумении, яко-бы, происшедшем, между архиепископом Волынским Антонием, пораженным указанием на происхождение одного издания, и Библиотечной Комиссией, которой пришлось, будто-бы, оффициально покаяться в грубой, непростительной ошибке автора?!…
А «Виленский календарь», печатаемый при субсидии из Вил. уч. округа — в 1000 р. ежегодно.
Да вот мы увидим ниже, что дало это, дерзающее именоваться ученым, научным, издание, хотя-бы на 1911 год [«Календарь» издавался и ранее, с 1865 года, затем в издании его, были перерывы. Возобновился-же он в настоящем его виде, в 1904 году] — от имени той-же науки, как труд Библиотечной Комиссии.
Посмотрим, пока, как об этом издании, о своем детище, красноречиво распространяется сама Комиссия (стр. 5 отчета по Вил. Публ. Библиотеке за 1910 год).
Комиссия пишет:
«Под редакцией председателя Комиссии Ф. Н. Добрянскаго, издан „Виленский календарь“ на 1911 год (28-й год издания)…. Первую половину календаря (158 слишком страниц) составляют обычныя календарныя сведения и обычный справочный отдел, значительно исправленный и дополненный»…
Такое заявление Комиссии, само по себе, уже указывает на то, что почти треть календаря (всего в календаре 454 стр.) ничего общаго с наукой иметь не может, не представляет из себя никакой вообще ценности, как составляющая содержание и всяких других календарей.
«В „приложение“ вошли статьи по истории (главным образом С.-З. края)» говорит далее Библиотечная Комиссия: «биографии, описание выдающихся событий истекшаго года (особенно подробно о Евфросиньевских торжествах) и некрологи деятелей С.-З. края. Статьи иллюстрированы 27-ю рисунками».
Прочтя подобное заявление, вы вероятно, подумали уже, что, и в самом деле, это все новые, самостоятельные труды членов Библиотечной Комиссии, тем более, что относительно их нет каких-либо оговорок, а прямо сказано, что «календарь» — результат «издательской деятельности» Комиссии.
Вам сейчас-же представляются значительный затраты на подобное издание, вторая, литературная часть котораго, представляет из себя все-же 288 страниц; работы самих членов Комиссии, вызвавшия трату времени, научныя, архивныя справки; работы, к тому-же являющияся новыми путями в деле надлежащаго освещения судеб С.-З. края и проч.
И, конечно, если вы не живете в Вильне, не следите за местными явлениями жизни, за местной прессой, то у вас, и в самом деле, может возникнуть совсем ложное представление о научной ценности этой части «календаря».
Ну, а если вы Виленский старожил, то, пробежав содержание этой части, вы ужаснетесь, покраснеете, увидя здесь все старых знакомцев, которых вы уже видели давно в разных органах печати С.-З. края, убедившись, в то-же время, что даже «клише» 27-и изображений взяты оттуда-же; когда, затем, по наведенным справкам, окажется, что получение литературнаго материала не вызвало особых затрат со стороны Комиссии…
Но, посудите сами…
Самая большая (и самая интересная — прибавим от себя) статья — в 78 страниц, т. е. добрая треть 2-й половины «календаря» встречалась уже нами, по частям, чуть-ли не в какой-то Витебской газете, и представляя из себя лишь интересную компиляцию, принадлежит перу Д. И. Довгялло, подписи котораго под статьею почему-то нет.
Затем следует стихотворение г-жи Миллер, посвященное памяти Св. Евфросинии Полотской (было напечатано в Вил. Св.-Дух. Братском Вестнике).
«200-летний юбилей, присоединения Риги» (8 стр.). Статья без подписи, но тоже перепечатанная.
«Забытый герой XVII века, кн. Д. Е. Мышецкий» (4 стр.). Статья г. Татищева, напечатанная ранее в «Виленском Вестнике».
«Михаил Васильевич Ломоносов» (4 стр.). Статья без подписи, представляющая из себя перепечатку, быть может, с некоторыми изменениями.
«Освобождение крестьян от крепостной зависимости» — за подписью В. Д. (Демидовскаго), 10 стр.; на самом-же деле статья эта — компиляция г. Довгялло.
«Высокопреосвященный Агафангел, Архиепископ Литовский и Виленский» (3 стр.). Перепечатка.
«Евдоким Романович Романов» (4 стр.). Компиляция — по материалам брошюры, давно уже изданной по поводу юбилея почтеннаго деятеля.
«Возобновление С -З. Отдела Импер. Русскаго Географич. Общества» (4 стр.). Насколько знаем, это статья г. Довгялло, ранее напечатанная уже в «Виленском Вестнике».
Статья г. Неверовича о «бетонно-хворостных постройках» (6 стр.), на тему много раз уже использованную печатно автором.
Затем, в конце, следуют «некрологи», уже печатавшиеся в разных изданиях.
Разберемся-же в только что описанном материале, давно всем известном, особенно нам, Виленцам, жителям С.-З. края, и потому неинтересном.
А ведь «календарь», к слову сказать, предназначается именно для таких, местных жителей… Кто его будет читать вне С.-З. края?!…
Сравним содержимое «календаря» с тем, что на ту-же тему разсказывает «отчет».
Последний уверяет, например, что Библиотечная Комиссия дала на 1911 г. в «календаре» «статьи», по истории, при том «главным образом С.-З. края».
Но вместо «статей», т. е. нескольких серьозных произведений, мы нашли только одну небольшую компиляцию г. Татищева о кн. Мышецком.
Отчет говорит об описании «выдающихся событий истекшаго года».
А мы находим описанным лишь одно событие, относящееся к С.-З. краю — «Евфросиньевския торжества».
Затем, две жалких заметки — компилятивнаго характера — о Ломоносове и крепостном праве, — заметки на темы, давно всем известныя, имеющия обще-российское значение.
Статья-же о Прибалтийском крае (об юбилее присоединения Риги) к С.-З. краю совершенно не относится.
Обратим внимание на то, что г. Миловидов, в статье, приложенной к тому-же «отчету» за 1910 г. «Из истории Вил. Публ. Библиотеки», как-бы дополняющей «отчет», уверяет (стр. 64), будто-бы в состав «Виленскаго календаря» входят лишь статьи и сведения, исключительно относящаяся к С.-З. краю.
Вопреки заявлению «отчета» (и г. Миловидова) о том, что в «календарь» на 1911 год включены лишь некрологи деятелей С.-З. края, в «календаре» очутились некрологи лиц, никакого отношения к нашему краю неимеющих, как галичанина (О. А. Маркова), протоиерея (Холмской епархии) Трача, протоиерея И. Н. Ливчака, тоже галичанина, почти всю жизнь свою проведшаго вне С.-З. края и только одно время преподававшаго в Минске.
Но о Ливчаке недавно вышла брошюра. Там-же был приложен и его портрет. Всем этим и воспользовались, благо почивший — родственник председателя Библиотечной Комиссии.
«Биографии» отчета обратились в беглыя, убогия по содержанию, заметки об Архиепископе Агафангеле и Е. Р. Романове, которыя далеки, конечно, от «биографий».
Итак, «в компактном издании в 300—400 страниц, украшенных иллюстрациями» (так аттестует «Виленский календарь», в статье своей, г. Миловидов) мы не встречаем ничего новаго, представляющаго из себя самостоятельныя изследования, особые труды членов Библиотечной Комиссии по истории С.-З. края, т. е. прежде всего здесь нет того, что клал когда-то Корнилов в непременное условие «календаря», им основаннаго: «поднятия просвещения местнаго населения, развития и укрепления в нем русскаго национальнаго и гражданскаго самосознания, правдиваго историческаго освещения минувших судеб края и западно-русскаго народа» (г. Миловидов. Статья его «Из истории Вил. Публ. Библиотеки», — стр. 65).
К тому-же г. г. Миллер, Татищев, Довгялло — вовсе не члены Библиотечной Комиссии.
Просматривая «Виленский календарь» за прошлые годы, видишь те-же явления: кроме почтенных трудов известнаго деятеля г. Романова, члена Библиотечной Комиссии, на сколько мы знаем, все остальное для изданий дано лицами, посторонними Комиссии, при том представляет из себя жалкия, или более — менее удачныя компиляции.
Надо удивляться, что в «Виленских календарях» некоторые авторы не поименованы, что не указано, откуда позаимствованы статьи, когда оне были напечатаны?!..
И это за почтенный период — для отчетов 8 лет, для «календаря» — 6 лет!!…
Право, при таком убожестве издательской деятельности, Библиотечной Комиссии невольно приходит на ум легенда об Императоре Наполеоне I-м и настоятеле р.-к. монастыря в мест. Глубоком (Виленской губ., Дисненскаго уезда) — легенда, относящаяся к 1812 году.
Стоя у окна занятой им в монастыре комнаты и окидывая взором открывающейся перед ним пейзаж — с озером, полями, лесами, строениями, практично-смотрящий на жизнь Император спрашивает подобострастнаго монаха:
— «Скажите, отец, кому все это принадлежит»?
— «Нам» лаконически отвечает тот: «Монастырю».
— «О, как много»! восклицает Наполеон.
— «А что-же вы делаете»? следует, затем, его вопрос.
— «Мы молимся»… скромно, потупляя взоры, отвечает его собеседник: «Мы, Ваше Величество, молимся».
И Наполеон, с грубым, насмешливым сарказмом, замечает:
«О, как мало»!..
Переходя от этой исторической, характерной сцены к интересующему нас предмету, мы не можем не удивиться тому, как мало, в течении ряда лет, дала целая корпорация служащих в Виленской Публичной Библиотеке. т. е. лиц, благодаря лишь этому учреждению, занимающих исключительное положение в обществе, получающих содержание и обязанных давать обильную, свежую, приспособленную к потребностям местнаго населения С.-З. края, духовную пищу…
А ведь на содержание Библиотеки и Музея отпускается ежегодно по смете 8, 528 рублей: из них 4, 434 р. на содержание личнаго состава и 4 094 р. на приобретение и переплеты книг, наем служителей, содержание дома, освещение его и на его канцелярию (Отчет по Вил. Публ. Библиотеке за 1910 год).
Сумма изрядная…
Прикиньте-ка вы ее на десятки лет, в течении которых она в Вильне аккуратно ассигновывалась!
Получится очень чувствительный для казны расход…
Мы видели, что к трудам по наполнению «литературой» «Виленскаго календаря», издаваемаго Библиотечной Комиссией, на 1911 г., привлечен был, между прочим, Д. И. Довгялло, вовсе несостоящий членом этой Комиссии, а служащий в «Центральном Архиве» и в «Виленской Комиссии для разбора и издания древних актов».
Это и Библиотечная Комиссия, и управление Вил. учебнаго округа нашли вполне нормальным, допустимым.
В общем «Отчете о состоянии учебных заведений и учреждений округа за 1911 год», имеется, в числе других документов и отчет за тот-же год «Виленской Комиссии для разбора и издания древних актов».
Заглянем в него…
Председателем Комиссии состоит тот-же Ф. Н. Добрянский, который председательствует и в Комиссии Библиотечной.
А вот на 6-й стр. отчета, читаем:
«В виду наступающаго в 1912 году столетняго юбилея отечественной войны 1812 года, Комиссия решила ознаменовать это великое событие в истории России изданием документов, относящихся к 1812 году, которых немалое количество сохраняется в Вил. Публ. Библиотеке. С этой целью членами Комиссии разсмотрены все имеющияся в Публичной Библиотеке дела 1812 года и из них выбраны для печатания те, которыя могут представить богатый материал для истории этой памятной эпохи».
Не веришь глазам своим, когда читаешь эти строки, от которых прежде всего веет на вас похвальбою, казалось-бы, столь неуместною в оффициальном отчете…
Ведь к тому-же отчету приложены выдержки из Высочайше утвержденнаго положения 1869 года, из которых видно, что для Комиссии по разбору и изданию древних актов ясно указано ея прямое назначение — «разбирать хранящиеся в Вил. Центр. Архиве и в других архивах С.-З. края старинные акты и документы и издавать из них наиболее важныя в научном отношении».
Далее, в § 4 правил, в котором излагаются обязанности членов Комиссии, сказано еще определеннее:
«Членам Комиссии поставляется в обязанность разсматривать назначенные для разбора древние акты и документы, определять их достоинство в историческом и вообще научном отношении, отбирать для печатания заслуживающие внимание, сверять списки с подлинниками, снабжать списки необходимыми примечаниями и возможно кратким изложением содержания актов, составлять к печатаемому тому актов предисловие и указатели лиц, мест и предметов».
Отсюда видно, что предмет ведения Комиссии — акты, документы, но не всякие, а не иначе, как «древние», при том «наиболее важные в научном отношении» и т. д.
В таком духе и работала почтенная Комиссия 47 лет, издав 35 томов актов и 12 томов своих трудов, затронув XVI, XVII века и теперь подготовляя к выпуску том XXXVI, содержаний в себе актовую книгу Минскаго городского суда 1582 г., хранящуюся в Центр. Архиве.
Корнилов, при том, вообще ясно смотрел на дело, требуя, чтобы каждое ученое учреждение прежде всего использовало свой архив, а потом уже переносило свою деятельность в архивы чужих учреждений.
Работы в этом направлении для Комиссии по разбору и изданию древних актов и, по отношению к своему собственному архиву хватит еще на пол-столетия, если не на дольшее время. Рабочих рук — мало; знающих бегло, толково читать древния рукописи еще того менее…
И вот все это отвлекается от прямых своих обязанностей, бросает свою, действительно плодотворную, научную, специальную работу — для разборки бумаг чужого архива — Вил. Публ. Библиотеки, при том по изданию документов 1812 года.
Без церемонии, открыто смешивают, при этом, древние акты и документы, имеющие строго научное краевое значение с бумагами, которыя могут быть причислены лишь к старинным, заключающим в себе интерес события, неповлиявшаго на решение «польскаго вопроса», немогущаго дать материал для уяснения настоящаго…
К модной, по времени, теме, которая должна быть предметом специальных изследований для военной молодежи, военно-исторических обществ, привлекают людей, для которых время нужно по труду, имеющему огромное, культурно-научное, местное значение…
Вместо того, чтобы самим работать в своем собственном архиве над 1812 годом, Библиотечная Комиссия, и без того мало обремененная работой, сваливает безцеремонно свой труд на соседнее, самостоятельное учреждение, которое и так завалено серьозной, научной работою по горло.
И Вил. учебн. округ находит, повидимому, такой порядок — смешения функций отдельных ученых учреждений — нормальным, печатая заявление Комиссии о подготовке материалов для особаго издания по 1812 году, вместо того, чтобы указать Вил. Публ. Библиотеке на ея прямую обязанность — заниматься разработкою собственнаго ея архива, заключающаго в себе непочатыя еще, неопубликованныя документальныя сокровища по науке, культуре, истории С.-З. края, хотя-бы и ближайших к нам веков.
Но недаром-же Библиотечная Комиссия, в отчете 1910 года, уронила фразу о том, что и в этом году жизнь ея шла «нормальным путем», определенная, между прочим, и «установившимися обычаями».
Мы наглядно видим теперь, в чем заключаются эти «обычаи», какой вред, какую путаницу, какое смешение понятий, функций, обязанностей вносят они в жизнь ученых учреждений Вил. уч. округа.
А посмотрите, каким негодованием проникнута статья г. Миловидова «Из истории Вил. Публ. Библиотеки» (а, значит, как смотрит на тот-же вопрос и Виблиотечная Комиссия, стоящая за спиной г. Миловидова, и Вил. уч. округ, напечатавшей в общем своем отчете статью г. Миловидова), едва чужое ведомство попробовало вмешаться в их домашния дела, слить в одно деятельность разных учреждений!..
На стр. 29 — 30 статьи мы читаем:
«В 1908 году… Вил. Контрольная Палата нашла возможным сделать некоторое сокращение (штатов) путем слияния в одно штатов таких учреждений, как Публичная Библиотека с Музеем, Комиссия для разбора древних актов и Центр. Архив, как учреждений, будто-бы „однородных по своему назначению и роду деятельности“. — По этому поводу была при Вил. уч. округа образована комиссия из представителей означенных учреждений. Комиссия подробно выяснила специальность и способ занятий каждаго учреждения и пришла к следующему заключению: „архивоведение, археография и библиотековедение суть различныя науки и совмещение этих трех специальностей в каждом служащем в этих учреждениях невозможно без ущерба делу, не говоря уже о полном недостатке времени. Если-же каждому служащему предоставить, как теперь, свою специальность, то соединение будет только номинальное, и, при явном вреде для дела, не принесет никакой экономии“.
Проект о слиянии, поэтому, провалили общими, дружными усилиями.
Так разумно разсуждали в 1908 г., т. е. в то время, когда Ф. Н. Добрянский мог совмещать в себе сразу-же две должности, будучи одновременно и председателем Библиотечной Комиссии (с 8 мая 1902 г.), и председателем Комиссии для разбора и издания древних актов (с 28 апреля того-же 1902 года).
И вот, в 1910 году, т. е. через два только года, отвлекают г. Довгяллу от его прямых, серьозных обязанностей по Центр. Архиву и Комиссии для разбора и издания древних актов сотрудничеством в „Виленском календаре“, а, затем, всю Комиссию заставляют работать за Библиотечную Комиссию по документам 1812 года, снова смешивая функции отдельных учреждений. Пытаются и в учреждение Центральнаго Архива внести „обычаи“ Вил. Публ. Библиотеки.
Находятся для этого, как видите, и „время“, и смешение понятий „древний“ и „старинный“, „исторический“ и „научный“…
То, что недавно так единогласно осуждалось представителями этих-же учреждений, округом, признается всеми-же ими возможным, нормальным…
Или они, эти господа, не знают, не хотят знать, истории своего, даже недавняго, прошлаго? Или для них и самые законы не существуют?!…
По-истине, какое-то „столпотворение Вавилонское“ и смешение „языков“…
Но мне возразят, возвращая меня к прерванной истории с „Виленским календарем“, что ведь все 5000 экз. „Виленскаго календаря“, издаваемаго Библиотечной Комиссией, ежегодно расходятся без остатка, приносят даже известный доход.
Да, расходятся… Но как? Насколько мне известно, при протекции Вил. уч. округа, по тому-же округу…
Отнимите эту привиллегию у Библиотечной Комиссии, — и кто станет покупать календарь в его современном, убогом виде — в то время, когда можно за ту-же цену приобрести подобное-же, но более содержательное, издание?!.
Нельзя не обратить также внимания на те страницы „отчета“ за 1910 г. и дополняющей этот отчет статьи г. Миловидова „Из истории Виленской Публичной Библиотеки“, в которых делаются попытки изобразить в радужном свете деятельность членов Библиотечной Комиссии (а, в том числе, и самаго автора статьи), за отчетный год, на так называемом общем, научно-издательском, литературном поприще вне программы Библиотеки…
Поневоле и нам, поэтому, вслед за Библиотечной Комиссией и г. Миловидовым, приходится сделать экскурсию в туже ученую сферу.
„Кроме указанных работ“ (сотрудничества в „отчетах“ и „Виленском календаре“), члены Комиссии, как и в предыдущие годы, принимали живое участие в деятельности различных ученых обществ и учреждений, и сотрудничали в некоторых периодических изданиях», откровенничает, как ни в чем не бывало, Библиотечная Комиссия в «отчете» за 1910 год.
Прочтя это место оффициальнаго отчета не можешь не сказать:
«Похвально! Даже очень похвально!.. И высшее начальство наверное запомнит, что у него в Публичной Библиотеке имеются служащие с такими разносторонними дарованиями… Но, с другой стороны… Будем разсуждать серьозно!.. Какия-же от всех этих культурно-научных подвигов на стороне для самой-то Библиотеки, где эти господа служат, получают награды, жалованье и проч., — польза и прибыль?! И не следует-ли членам Библиотечной Комиссии ставить в упрек именно то, что так мало, почти ничего не делая для своего учреждения, они силы свои, способности, энергию, научныя познания отдают учреждениям, обществам и периодическим изданиям, им посторонним?!.. Наконец, почему все это, чуждое Библиотеке, г. г. члены Библиотечной Комиссии заблагоразсудили занести в отчет по Библиотеке, а не в материалы для своих будущих личных биографий и некрологов»?!..
Но хотя-бы Комисыя ограничилась одной общей ссылкой на такой род посторонней деятельности своих членов. А то она еще подробно выписывает последнюю.
Послушайте-ка, сколько они потрудились в отчетном году!
Вот, например, хотя-бы председатель Библиотечной Комиссии Ф. Н. Добрянский…
Кроме редактирования «Виленскаго Календаря», он «состоял председателем археографической секции Северо-Западнаго Отдела Императорскаго Русскаго Географич. Общества, председателем Вил. Комиссии для разбора и издания древних актов, при чем редактировал XXXV том „Актов“; принимал также участие в организации Литовскаго епархиальнаго Древлехранилища. Он-же был командирован за границу на международный съезд библиотекарей и архивоведов, происходивший в Брюсселе, в августе 1910 года» (стр. 6).
Конечно, приятно проехаться за границу, на счет казны, получив 300 рублей прогонов, хорошо помочь и Северо-Западному Отделу, и Литовскому епархиальному Древлехранилищу… Полезна и деятельность по Комиссии для разбора и издания древних актов.
Но ведь от всего этого опять-таки, ни тепло, ни холодно Вил. Публ. Библиотеке и Музею, о которых говорит отчет.
Невольно шевелится прежняя мысль: сколько можно было-бы сделать для «своих», так сказать, родных учреждений, если-бы подобныя отклонения в сторону от служебнаго пути этому не мешали!..
«Член Комиссии Е. Р. Романов состоял председателем секции по этнографии и археологии С.-З. Отдела Императорскаго Русскаго Географическаго Общества, напечатал в „Записках“ этого Отдела статью „К археологии С.-З. края России“, издал VII т. „Белорусскаго Сборника“ (Белорусския народныя мелодии) и участвовал в организации Литовскаго епархиальнаго Древлехранилища, в качестве его хранителя» (стр. 6).
Снова — прекрасно, достойно благодарности, всякаго поощрения. Кто-же из нас не знает научных заслуг г. Романова!..
Но все это только и его отвлекало от прямых его обязанностей по Публичной Библиотеке, а. значит, не принесло никакой пользы последней!
Ну, вот и г. Миловидов…
Чего-чего только не написал он в отчетном году, сотрудничая «в нескольких повременных изданиях, главным образом по истории, археологии и публицистике С.-З. края»!..
Между прочим, он напечатал, судя по отчету, в отдельных оттисках, ряд статей (девять, при чем в отчете приведено и их оглавление).
Писал г. Миловидов и о «современных задачах издательской деятельности западно-русских братств» и о «деятельности Виленской Братской Комиссии по устройству религиозно-нравственных чтений», и о «необходимости реформы р.-к. семинарий в С.-З. крае», и о «современных задачах внешкольной просветительной деятельности западно-русских братств».
Им-же были напечатаны статьи о «распоряжениях и переписке гр. М. Н. Муравьева относительно р.-к. духовенства С.-З. края», по поводу вступления на Литовскую кафедру Архиепископа Агафангела, «Воспитательное и образовательное значение школьных экскурсий — паломничеств в Западном крае», «Современное штундо-баптистское движение в С.-З. крае».
Как видите, и г. Миловидов работал своим пером — не на нужды и пользу Библиотеки, в которой служит… А большинство его, только-что поименованных трудов, вышедших теперь отдельными оттисками, мы уже встречали в местных изданиях.
Ах, да… В отчете сказано еще, что, в 1910 году, он напечатал «Рукописное отделение Вил. Публ. Библиотеки, его история, состав и научное значение».
Вот это труд, хотя и справочнаго характера, но все-же прямо относящийся к Библиотеке, а потому имеющий право быть помещенным в отчете, независимо от его научно-литературных достоинств…
Но на стр. 64-й статьи того-же г. Миловидова «Из истории Вил. Публ. Библ.» мы читаем, что означенная статья — о рукописном отделении Библиотеки была приложена уже к отчету по Библиотеке за 1909 г.
Невольно приходит на ум: да не принадлежат-ли и некоторыя другия, поименованныя выше, статьи того-же автора к его прежним трудам, не попали-ли оне в отчет за 1910 год, лишь потому, что появились в этом году «отдельными оттисками»!?!.
Статья г. Миловидова «Из истории Вил. Публ. Библиотеки» подразделяет (стр. 42) всю деятельность Библиотечной Комиссии на а) административно-библиотечную, б) каталогизационную, в) издательскую и г) ученую.
Отчет Библиотечной Комиссии — несколько скромнее, осторожнее, почему и об «ученой» деятельности не говорить ничего.
Сделав вышеуказанное подразделение, г. Миловидов, попорядку, приступает к изложению всего, что было сделано в Библиотеке, по этой его программе, с самаго начала ея существования…
«Переходим к издательской и научной деятельности» говорит он.
И мы, с понятным любопытством, следуем за автором.
Перед нами мелькают еще раз знакомые уже нам Северо-Западный Отдел Импер. Русскаго Геогр. Общества, нашедший себе горячий отклик в Библиотеке — в давно-прошедшем, IX археологический Съезд 1893 года, «Археографический сборник документов, относящихся к истории С.-З. края», начатый изданием еще в 1867 году.
А, затем, автор круто обрывает это научное прошлое Библиотеки и пишет:
«С 1902 г. Библиотека печатает ежегодные отчеты с приложениями».
Идет подробный перечень этих самых отчетов и приложений.
Справка о «Виленском календаре».
И только-то?! «Да где-же у вас наука? Куда она девалась?!. Где-же ученая деятельность, которой вы обещали коснуться»?!..
Видимо эти «отчеты» и «календари» автор считает за науку, т. е. делает то, чего не осмелился сделать «отчет».
Автор ловко погребает науку в груде отчетов и приложений, да в такой же груде «календарей»…
Впрочем оно и понятно: настоящей наукою давно уже не пахнет в Библиотечной Комиссии: она давно бежала отсюда, испугавшись холоднаго, безпощаднаго взора Н. А. Сергиевскаго…
Так и следовало-бы сказать, так-бы, и сказал другой, не принадлежащий к числу служащих в Вил. уч. округе, не задавшийся целью доказать, что и по такой части все обстоит благополучно.
Не видно следов ея, этой науки, и по другим отчетам Библиотечной Комиссии, в иных статьях г. Миловидова, иллюстрирующих эти отчеты, как ни силится г. Миловидов доказать, что она всегда пышно процветала при «Сергиевщине», как процветает и в наши дни.
Вообще истинная, серьозная наука, как известно, боится шума, реклам, рисовки, лести и похвал.
Ее нет там, где царит застой канцелярско-чиновной рутины, где не спрашивают о серьозных научных заслугах, а ценят способности чинопоклонения или красивый, четкий почерк…
Когда, в конце статьи г. Миловидова, я запнулся на «ученой» деятельности Библиотечной Комиссии, точно провалившись в глубокую, мрачную бездну, то мне еще раз припомнилась красивая, назидательная легенда о беседе между Императором Наполеоном и Глубокским р.-к. настоятелем…
И невыразимая, безысходная тоска охватила мою душу по адресу Библиотечной Комиссии:
Так славно, удачно, так продуктивно начать свою научную карьеру и так грустно ее окончить!.. Бедный, бедный Корнилов!!.
Я указал выше на странный, чтобы не выразиться резче, «обычай», заключающийся в помещении в отчеты по Публ. Библиотеке трудов ея членов, ничего общаго с деятельностью Библиотеки неимеющих.
Оказывается, что тем-же вредным для дела, духом проникнут, например, и отчет по «Комиссии для разбора и издания древних актов» за 1910 год, где приведены хотя-бы труды Д. Ив. Довгялло, ничего общаго с Комиссией этой неимеющие (стр. 9).
То-же сделано в статье г. Миловидова «Из истории Вил. Публ. Библиотеки» по отношению к заслугам г. г. Романова, Крачковскаго, Головацкаго, как лиц, выбывших из состава Библиотечной Комиссии — в разное время.
Это постоянство в известном, нежелательном направлении, в явном заблуждении, указывает уже на своего рода болезнь, которую управлению Вил. учебнаго округа надо лечить, и лечить радикальными средствами, с которой приходится считаться.
Неужели, однако, составителям отчетов и статей, к ним приложенных, не приходит в голову соображение, почему такие почтенные, талантливые деятели, как три только что поименованные, точно бежали из Вил. Публ. Библиотеки со своими познаниями по истории С.-З. края, отдавая силы свои деятельности вне Библиотеки, в которую ранее вложили столько дарования и надежд?!
Неужели для них, составителей отчетов, не ясно здесь влияние «Сергиевщины»?!.
Неужели такия явления не служат одним из указаний на то, что Библиотечная Комиссия, в то-же время, слишком круто повернула в сторону от дороги, намеченной для нее Корниловым?!.
Люди идут из нея туда, где труд их нужен, где его умеют ценить, где его, быть может, и оплачивают…
Мне могут возразить, что ведь Корнилов вообще требовал от служивших в ученых учреждениях Вил. уч. округа, помимо их специальных библиотечных, музейных, архивных, так сказать, служебных занятий, еще и занятий научно-литературных; что, поэтому, ничего нет дурного, если и в наши дни, члены Библиотечной Комиссии, Комиссии для разбора и издания древних актов, досуги свои отдают на труды на подобном научно-литературном, в широком значении этого термина, поприще, а, затем, и публикуют справки о подобных, внеслужебных занятиях.
«Какое грубое непонимание» скажу я: «Корнилова! Какое искажение смысла его, священных для нас, заветов!!»
Я не буду много распространяться на тему о том, что во всяком случае все, постороннее Библиотеке, не должно попадать в ея специальные, оффициальные отчеты.
А Корнилов совсем думал, говорил, писал и требовал не того, что ему приписывают современные нам «Корниловцы», «Корниловцы» по одному лишь названию, но не по духу и деятельности.
Стоит прочесть, опять-таки, сборник его трудов — «Русское дело в С.-З. крае» и другие документы, им после себя оставленные, чтобы легко усвоить себе взгляды его и на этот вопрос.
Учреждая Вил. Публ. Библиотеку, собирая в нее с известным подбором материалы со всего С.-З. края, делая ее центром научной, умственной, культурно-политической жизни края, Иван Петрович, конечно, имел в виду, чтобы собранные уже материалы были использованы самой Библиотечной Комиссией, а, затем, по мере поступления новых документов, Комиссия постоянно занималась-бы приведением их в систему и опубликованием в своих специальных, научных изданиях.
В такого рода деятельности Вил. Публ. Библиотеки и видел он разумное ея назначение, оправдание ея существования на средства Правительства.
Конечно, уважал он и всякую науку, всякий научный труд. Но ему хорошо было видно, что научных богатств нашей Библиотеки, только при нем собранных, хватит для многих томов таких изданий, на многие годы, не допускал мысли, чтобы научный материал залеживался на ея полках и в шкафах.
Корнилов отнюдь не проповедывал разбрасыванье личных сил служащих в Библиотеке и других ученых учреждениях округа, а, напротив, сконцентрированье их в каждом из таких учреждений на материале, в таком учреждении имеющимся.
В данное время Вил. Публ. Библиотека, издав сравнительно небольшую часть своего архива, обладает грудами сырого, неиспользованнаго, научнаго материала, относящегося к «польскому вопросу» и могущаго служить верным оружием в борьбе с польско-иезуитскою пропагандой, равно и по другим вопросам С.-З. края.
В какое негодование наверное пришел-бы покойный, если-бы убедился, что все это по-прежнему лежит мертвым капиталом, неприносящим %%, а члены Библиотечной Комиссии, в погоне за общественными, литературными и иными лаврами, оставив в покое рукописныя, архивныя сокровища своего учреждения, как неблагодарный для карьеры их материал, пишут биографии современных нам, местных архиереев!!. Как взволновало-бы его отвлечение членов Комиссии для разбора и издания древних актов к делу истории 1812 года!..
Огорчило-бы его и наполнение отчетов ученых учреждений сведениями, к этим учреждениям неотносящимися…
Иначе понимать дух Корнилова, значит, не уяснить себе сущности этого духа и некрасиво клеветать на покойнаго…
Единственное оправдание для членов Библиотечной Комиссии в их научной бездеятельности по Библиотеке, и то лишь по отношению к количеству работы, можно было-бы, пожалуй, найти в том, что в Библиотеке нет рабочих рук, а члены Комиссии завалены работой.
Но и тут являются на сцену резонныя возражения:
а) Находят-же эти члены время и силы работать на научном поприще, где угодно, кроме своего учреждения.
б) Пусть-бы они показали хоть какия-либо, самыя скромныя, работы, по научной части, в своей Библиотеке.
А то, например, в 1910 году, они для последней, как для учреждения научно-культурнаго, ровно ничего не сделали.
Тем не менее, вопрос о количестве рабочих рук не является праздным, лишним.
В нем следует, поэтому, хоть немного ориентироваться.
Нормальный штат Библиот. Комиссии определен с 1878 года в следующем составе: председатель, два члена Комиссии, два члена-сотрудника, дежурный по читальне, заведующий письмоводством, итого семь человек. Из них, согласно временному «Положению» 31 декабря 1876 года (§ 4), «председатель, члены и члены-сотрудники Комиссии избираются преимущественно из лиц, получивших высшее образование».
Значит, эти служащие, пять человек и составляют, так сказать, основной кадр работников по части научной.
Но, если вы возьмете отчеты по Вил. Публ. Библиотеке хотя-бы за 1902, 1903, 1910 годы, т. е. за годы, о которых мы уже говорили в настоящей заметке, то увидите, что всюду в них показаны лишь председатель, два члена Комиссии, один член сотрудник и дежурный чиновник, т. е. вместо пяти научных сил всего четыре. На самом-же деле, должности одного члена Комиссии и одного члена-сотрудника слиты в Библиотеке вместе, как слиты должности дежурнаго по читальне и заведующаго письмоводством.
Объяснение такого слияния мы отчасти находим в записке нынешняго председателя Библиотечной Комиссии Ф. Н. Добрянскаго 1902 года, поданной им попечителю Вил. уч. округа В. А. Попову — по нуждам Библиотеки, между прочим и о недостаточности содержания, получаемаго членами-сотрудниками (хранителями музеев).
Действительно, в то время, когда служитель при Музее получает в год содержания — 180 рублей, его прямой, интеллигентный начальник по отделению Музея получает 250 руб., а с обычным вычетом — и того меньше.
По справедливому замечание г. Добрянскаго, трудно найти в Вильне (да и вообще — скажем — где-либо) лиц, которыя, при известном образовании и научной подготовке, пошли-бы за такое жалкое содержание на должность заведующаго отделением Музея
Министерство Нар. Просвещения, вследствие того-же доклада г. Добрянскаго, увеличив сумму, отпускаемую на наем сторожей на 528 р. в год, оставило, однако, без внимания заявление о тяжелом положении в Библиотеке членов-сотрудников, в свою очередь, не могущее не отражаться на общей деятельности учреждения.
В результате и является, на практике, совмещение, например, в лице г. Миловидова, должностей заведующаго Библиотекой и археологическим отделением Музея.
С другой стороны, нельзя не обратить внимания на то, что нашелся-же в Вильне человек, г. А. Я. Сергеев, который, даже за ничтожное жалованье, отпускаемое членам-сотрудникам, с 1 декабря 1909 г. заведует «естественно-историческим» отделением Музея, как заведывали, этим-же отделением, до него, и другия лица…
Значит, можно-же найти, при желании, подходящее лицо и на подобную должность.
Лишний раз, в то-же время, вспоминаешь эпоху попечительства И. П. Корнилова, когда педагоги Вил. учебн. округа рвались на работу по Вил. Публ. Библиотеке и даром предлагали свои ей услуги, даром сотрудничали и вносили свои силы в жизнь учреждения.
Видимо времена те прошли и переходят в область преданий.
Нечего, однако, говорить, что совмещение в одних и тех-же лицах должностей заведывающаго Библиотекой и Музеем, дежурнаго чиновника и заведующего письмоводством, при общем убожестве, даже нищенстве штатов, не может не отразиться на работе этих лиц, даже если-бы первый из них и не отвлекался занятиями, ничего общаго с Библиотекой неимеющими.
Одно из двух — или дежурить, или заниматься письмоводством.
А дежурный чиновник при читальной зале, по «Положению» 1876 года, является лицом, безсменно находящимся на службе чуть не целый день, что, конечно, уже, в силу законов человеческой природы, само по себе неисполнимо.
Тем не менее на него-же еще возложили теперь обязанности делопроизводителя («заведующего письмоводством»), что, по «Положению», должно было-бы вызывать наем отдельнаго лица.
Отсюда видно, что, вопреки заявлению г. Миловидова (25 стр. статьи его «Из истории Вил. Публ. Библиотеки»), Библиотечная Комиссия, силою создавшейся обстановки, вынуждена была выйти из «скромных рамок, которыя ей указаны „Положением“ 1876 года».
Но не одна подобная неурядица со штатами Вил. Публ. Библиотеки наводит на грустныя, тревожныя соображения.
В отчете за 1910 год приводится личный состав Библиотечной Комиссии.
Из него мы видим, что в отчетном году этот состав был следующий: председатель — Ф. Н. Добрянский, члены Комиссии — А. И. Миловидов, Е. Р. Романов, В. А. Демидовский, член-сотрудник А. Я. Сергеев и дежурный чиновник (он-же заведующий делопроизводством) Ю. М. Новашевский.
1 Сентября 1910 г. выбыл г. Романов и его заместил г. Демидовский. Затем г. Демидовский умер.
Как видно из отчета, Е. Р. Романов переведен в Петроковскую губернию, т. е. в другой учебный округ.
До сих пор должность его, за смертью г. Демидовскаго, никем не замещена.
И в данное время научныя силы Вил. Публ. Библиотеки представлены лишь г. г. Добрянским, Миловидовым и Сергеевым, т. е. тремя лицами, вместо полагающихся пяти.
Точно так уж много было работников в Библиотеке, точно в Вил. уч. округе нет людей, способных заместить открывшуюся вакансию?!.
Чтобы покончить с вопросом о роли Вил. уч. округа в политически-культурных задачах Вил. Публ. Библиотеки, остановимся ненадолго на возразивши тех приверженцев режима Н. А. Сергиевскаго (представьте себе, что ведь до сих пор еще встречаешь в Вильне и таких субъектов), которые уверяют, что: а) у педагогическаго персонала округа слишком мало времени для исполнения им своих прямых, педагогических обязанностей, чтобы еще заниматься наукой, литературою; б) политика — не дело чиновников, как лиц состоящих на государственной службе.
Но почему-же, во времена И. П. Корнилова, когда так блестяще была поставлена в округе педагогическая сторона учебных заведений, могла процветать, на ряду с ней, и научно-литературная деятельность педагогов?!..
Значит, при желании, при направлении, данном свыше из округа, возможно-же благополучное соединение функций педагога с занятиями литературой, наукою!!…
Последним отдавали, конечно, только досуги — которые, во времена Сергиевскаго, часто шли на карты, сплетни, беготню за развлечениями вне семьи и на устройство своей карьеры…
Наконец, может-же, в наши дни, г. Миловидов, будучи педагогом, работать в десятке учреждений, писать статьи, принимать участие в заседаниях, комиссиях и даже получать отовсюду благодарности?…
А политика…
Мы уже высказывались на счет того, что Корнилов на каждаго служащаго в Вил. уч. округе, на каждаго чиновника на окраинах, смотрел, не иначе, как на политическую единицу, как на воина-бойца — смотрел не потому, что все они должны заниматься политикой, как какой-то специальностью, а исходя из того разумнаго, патриотическаго взгляда, что каждый русский человек на окраинах, честно служащий своему Государю и Родине, тем самым, уже служит и делу обще-государственной политики… В том-же смысле понимал он и труд педагогов в ученых заведениях округа…
VII.
правитьОтличительными чертами «отчетов» по Виленской Публ. Библиотеке и дополняющих их статей, является прямо неприличное для такого ученаго учреждения, какова Библиотека — саморекламирование членами Библиотечной Комиссии своих трудов и как-бы постоянное стояние на вытяжку, руки по швам, с опущенными взорами, не только перед всяким высшим начальством, в том числе, приезжим, чуждым Мин. Нар. Просвещения, но даже и перед заурядными, в смысле культурных, научных заслуг, личностями из разряда так называемых «высокопоставленных».
Мы уже видели, в предыдущей главе, неуместное помещение в отчете за 1910 год трудов председателя и членов Библиотечной Комиссии, ничего общаго с деятельностью их по Библиотеке неимеющих.
Как взглянуть на заполнение таким материалом оффициальнаго документа, исходящаго от оффициальнаго учреждения, иначе, как на рисовку личными заслугами?!.
Откройте хотя-бы на стр. 40-й отчет по Библиотеке за 1903 г. и вы прочтете, как о себе самих пишут г. г. члены Библиотечной Комиссии.
Вот полюбуйтесь-ка…
«Члены Библиотечной Комиссии» читаем мы: «свой досуг от библиотечных работ уделяют работам в ученых обществах и ученых журналах».
И далее идет добавление:
«Раньше в отчете перечислены эти работы; но к ним можно было-бы прибавить и одобрительные отзывы о них наших столичных профессоров».
Разве от подобнаго заявления не пахнет самой захудалой, книжною лавочкою, рекламирующей товар, самой некрасивой похвальбою?!…
Мало того, что члены Библиотечной Комиссии — хвастают своими занятиями, совершенно неотносящимися к Библиотеке, загромождая ненужным, никому неинтересным, кроме их самих, материалом оффициальный отчет того учреждения, где служат, но, как видите, они готовы были-бы еще присоединить к этому и рецензии каких-то «столичных профессоров», очевидно серьозно воображая, что и такая литература подходит к программе отчета.
Можно смело сказать, что подобныя страницы отчетов Вил. Публ. Библиотеке никогда не встретишь в отчетах других правительственных учреждений России, тем более научных.
Отчет за 1903 год представили в управление Вил. уч. округа; управление округа, вероятно, по примеру других лет, внеся его в свой общий отчет, представило в Минист. Народнаго Просвещения…
И вот даже в Петербурге знают, что у нас в Вильне есть такия выдающияся, ученыя, педагогическая силы, которыя сотрудничают в «ученых журналах», заслуживаюсь похвалу «наших столичных профессоров»… Что за тон?! Затем… журналы, да еще «ученые». Профессора не какие-либо там, а «столичные»…
Можно-ли идти дальше по наклонной плоскости в деле потери всякой меры и умаления всякаго собственнаго достоинства!?… Можно-ли так унижать учреждение, в котором служишь?!.
Да простят мне подобныя выражения (я, впрочем, нарочно, не употребляю более сильных, подходящих к данному случаю) г. г. члены Библиотечной Комиссии, очевидно забывающие, что годовой отчет по правительственному учреждению представляет из себя не их личные мемуары и записныя книжки, куда можно вносить о себе все, что заблагоразсудится, что тут каждое слово должно быть взвешено, обдумано, а краткость, сжатость текста должна являться лучшим мерилом степени серьозности отношения к вопросу…
Так как приведенная нами выдержка из отчета за 1903 год говорит, о том, что в этом-же отчете по Библиотеке ранее упоминалось уже о трудах г. г. членов Библиот. Комиссии, вызвавших одобрительные отзывы «наших столичных профессоров», то мы невольно поинтересовались тем, что-же это за выдающиеся, научные, капитальные труды, о которых даже столица заговорила?!.
И вот в отделе II-м отчета за 1903 год — под заглавием «Работы по Библиотеке и Музею» (стр. 12), в числе работ других членов Библ. Комиссии, находим указания на ряд статей г. Миловидова, напечатанных им в разных журналах и изданиях (всего десять), а также указание на то, что г. Миловидов, в отчетном году Библиотеки, состоял «секретарем Отдела Общества Ревнителей Русскаго истор. просвещ. в память Императора Александра III».
Я знаком с этой литературой г. Миловидова и могу только отдать ему справедливость в одном — в том усердии, с каким пользуется он документами разных архивов. Но мне положительно известно, что о некоторых из работ, поименованных в отчете, ничего не говорили какие-либо вообще профессора.
К чему же было тогда сгущать краски?
А, затем….
Какое-же отношение к деятельности Вил. Публ. Библиотеке имеет, затем, секретарство г. Миловидова в вышеупомянутом обществе? Кому это знать интересно?!.
Разве такая справка в отчете по Библиотеке не рисовка, при том дурного тона?!…
Просматривая одновременно отчет за 1903 г. и статью г. Миловидова, приложенную к отчету за 1910 год — «Из истории Вил. Публ. Библиотеки», мы нашли в них места, буквально повторяющия одно и то-же. Как на это смотреть?!
Зная, что перу г. Миловидова принадлежат и тексты некоторых отчетов, мы невольно, в виду только что сказаннаго, позволяем себе предположить, не господин-ли Миловидов составлял и отчет за 1903 год?… Не о себе-ли самом написал он там так много лестнаго, похвальнаго?!.
Вы думаете, может быть, что приведенная выдержка из отчета за 1903 год является лишь печальным исключением, пожалуй неудобной фразою того, кто составлял отчет, а не грехом всей Библ. Комиссии…
И ошибетесь, сделав подобное предположение.
Библиотечная Комиссия пользуется всяким случаем для того, чтобы, в своих отчетах, показать, как говорится, товар свой лицом, т. е. чтобы разсказать обществу про себя и свои подвиги.
Не будем, опять-таки, голословны и приведем факты.
А за ними недалеко ходить.
Вот снова перед нами злополучный отчет за 1910 г.
На стр. 3-й его говорится:
«Члены Комиссии принимали все меры, чтобы книжныя богатства Библиотеки и предметы Музея были использованы возможно большим числом посетителей; с этой целью они давали библиографическия справки по различным предметам изследования, руководили при выборе книг для чтения и самообразования, руководили публику при обозрении Библиотеки и Музея».
Жаль, что в отчете, по обыкновению, умолчано, кого, сколько человек, по каким вопросам «наставили на путь истинный» г. г. члены Библиотечной Комиссии…
Без этого подобное их заявление — голословно, не более, как «звук пустой»…
Но стоило-ли упоминать о таких азбучных вещах, как руководство публикой при обозрении Библиотеки и Музея, как библиографическия справки по Библиотеке и проч.!!…
Ведь все это входит в механизм неизбежных, естественных действий, вытекающих из самой службы по Библиотеке и Музею: состоя в этих учреждениях, нельзя-же не водить в них публику, не объяснять, не касаться к выдаваемым книгам….
Но кто-же, например, сообщая знакомому о том, что он пообедал, будет разсказывать ему и о том, что прежде, чем отправить в рот ложку с бульоном, он налил бульон в тарелку, взял в руку ложку, зачерпнул ею из тарелки, направил ложку ко рту, открыл рот и т. п.
Есть вещи, о которых не принято распространяться, которыя сами собой понятны и не представляют из себя никакой заслуги.
А вот Библиотечная Комиссия смотрит на них иначе, вопреки общей логики.
Послушайте-ка, какия скорбныя строки выливаются у нее, когда, например, она касается, в отчете за 1903 г., вопроса о «каталогизации» книг Библиотеки.
Нам, простым смертным, непосвященным в тайны библиотечной жизни, кажется, что нельзя организовать какую-либо библиотеку, не составив ей каталога; что это вещь — и сама собою разумеющаяся, и необходимая, и несложная, хотя кропотливая, отнимающая время.
А, между тем, Библиотечная Комиссия в этой-то именно «каталогизации» видит особую заслугу свою перед Родиной и обществом, что и подчеркивает во всех своих отчетах, в том числе и в упоминаемом выше.
Когда из среды Виленскаго общества начинают раздаваться протесты на некоторые непорядки, свившие себе прочное гнездо в Публ. Библиотеке, то Комиссия, защищаясь, доказывая, что она не только работает, как рабочий вол, вообще, но работает и научно, и производительно, прежде всего ссылается на труды свои по «каталогизации.»
Вы, наверное, в простоте душевной, также воображали, что ничего нет проще, естественней для Библиотеки, как купить, получить в дар книгу…
А посмотрите, сколько, судя по статье г. Миловидова «Из истории Вил. Публ. Библиотеки» (отчет за 1910 год) связано с этим естественным актом у Библиотечной Комиссии, трудов, даже подвигов…
«Для того, чтобы, дать книгу читателю» — поучает нас г. Миловидов: «надо прежде всего приобрести ее».
Благодарим за подобное открытие автора.
Мы, конечно, недоумеваем, зная, что если не приобресть, не получить известной книги для Библиотеки, то книги этой там не будет, что этим действием обусловлено самое создание всякой библиотеки.
Но г. Миловидов идет далее.
Он говорит, что и приобретения мало:
«Надо (видите-ли) закрепить ее за Библиотекой, и эта процедура каталогизации является делом довольно сложным».
«Позвольте!» — возражаете вы: — «Да ведь закреплять вещь, значит, делать ее собственностью, при том так, чтобы отнять ее, отчудить не могли!.. Раз я купил книгу, раз мне ее пожертвовали, то уж этим самым книга закреплена за мною… А каталогизация… Да ведь ее делают писцы, студенты, грамотныя девушки, ищущия заработка»…
Тут г. Миловидов, не желая далее с вами разговаривать, прекращает спор, уверяя:
«Техническия подробности этого дела мы здесь опускаем, как известныя библиотековедам и неинтересныя для обыкновенных читателей».
Вы, как читающий отчет, попали в разряд «обыкновенных читателей», хотя не понимаете, что должен означать такой термин: разве у автора имеются в виду и читатели «необыкновенные?!..»
«Но почему такая тайна?!» — с изумлением восклицаем мы, не сдаваясь.
Впрочем, в отчете за 1903 год Библиотечная Комиссия поднимает несколько край таинственной завесы, впуская, таким образом, и нас, непосвященных, в свою сокровенную лабораторию…
Прочтите, хотя-бы, на стр. 39 — 41-й упоминаемаго отчета (за 1903 год) скорбную летопись подвигов, совершенных Комиссией, во славу науки, в этом отношении, т. е. по каталогизации.
Вот как они, члены Комиссии, сами о себе повествуют:
«Им приходится прежде всего вести всю каталогизацию.»
А это — вещь крайне сложная, труд — прямо каторжный…
Посудите сами…
«Легкое-ли, кажется, дело», говорит наш известный библиограф, «вписать в каталог книгу. Но для этого требуется написать две карточки подвижного каталога (алфавитнаго и систематическаго), вписать ее в инвентарь, обозначить формулу, найти ей (?) место в библиотеке, соответствующее ея формату и содержанию, так что самый опытный библиотекарь в час спишет и поставит не более 5 — 6 томов».
Но в Вил. Публ. Библиотеке ко всему этому прибавляется, по словам отчета, новый ужас:
«А у нас, чтобы поставить книгу на место, требуется подняться на 100 ступеней 4-го этажа».
Бедняги, как видите, даже сосчитали эти роковыя ступени, ведущия их во храм науки…
Хорошо, что мы, Виленские старожилы, частенько навещающие нашу Библиотеку, знаем, что обыкновенно таскают книги на четвертый этаж вовсе не г. г. члены Библиотечной Комиссии, а ея сторожа…
В то-же время, начинаешь скептически относиться к подобным и иным жалобам, несмотря на авторитет «нашего известнаго библиографа», имя котораго не названо в отчете…
В самом деле, кто же сомневается в том, что взять книгу, вписать ее, найти ей место, отнести на место и т. п. — представляет из себя труд, может быть, даже и тяжелый, неприятный.
Но, как не понять, что такой механизм труда, опять-таки, неизбежен в библиотечном деле вообще, и что, поэтому, о нем, как о заурядной, неизбежной, азбучной истине, нечего, смешно, странно, так много, так страстно, жалостливо распространяться…
А, между тем, Библиотечная Комиссия, все продолжает и продолжает рисоваться, гордиться своими нечеловеческими, из ряда вон выходящими, страданиями…
Она мрачным тоном говорит далее, в отчете:
«Но каталогизация представляет лишь одно колесо в сложной библиотечной машине. Нелегким делом, при ограниченности средств, является выписка книг, их охрана, классификация и продажа дублетов, сношения с русскими и иностранными книгопродавцами, удовлетворение требований ученых, русских, а иногда и заграничных»…
«Да ведь за все это вы, господа, и получаете солидное содержание!!… Иначе, стоило-ли-бы давать вам его?!.»
«Кроме того», продолжает, не слушая меня, как «обыкновеннаго читателя», Библ. Комиссия: «на обязанности Комиссии лежит постоянное описание обширнаго и непрерывно пополняемаго рукописнаго отделения Библиотеки, с его многочисленными древними документами на разных языках и печатное издание этих описей».
Нам, профанам, снова, кажется, что раз все это входит в круг «обязанностей», оплачиваемых жалованьем, то и говорить о подобном механизме всякаго библиотечнаго дела, по меньшей мере, странно.
А они, как видите, создают себе из этого, если не мученический венец, то, во всяком случай, похвальный аттестат…
Странные, несчастные люди…
Мне и жаль их, и не могу я встать на их точку зрения…
А они все жалуются, все стонут на судьбу, все плачут…
И, несмотря на это, возвращаешься к вышеприведенному примеру о процессе употребления супа…
Но члены Библиотечной Комиссии приводят, в каждом своем отчете цифры, действительно почтенныя, книг, яко-бы ими закаталогизованных.
По отчету за 1910 г. (стр. 4), например, показано, что результатом деятельности Комиссии, в отчетном году, было «занесение в инвентари и размещение по шкафам книг и периодических изданий, на русском и иностранных языках в количестве 5, 435 названий, из 7, 774 томов.»
Вы, пожалуй, думаете, что подобный труд — плоды занятий одних лишь членов Комиссии.
На самом-же деле, по крайней мере, за последние годы, как нам хорошо известно, нанимается особое лицо, которое и берет на себя значительную долю трудов по каталогизации.
Это обходится казне ежегодно в 200—300 рублей (говорю приблизительно).
Так, в 1910 году, из 5, 435 названий, было закатологизовано наемным лицом более 2 000 названий, т. е. почти половина за что и уплочено ему около 200 рублей.
Непонятно, почему об этом не упомянуто в отчете?!..
Что это — пропуск или тайна?!…
А Библиотечная Комиссия все жалуется, все стонет, все взывает к справедливости и выставляет свои великия, культурно-научныя заслуги.
Чтобы кто-либо из простых смертных не подумал, что приобрести книгу для Библиотеки, т. е. купить ее — вещь легкая, доступная всякому, Комиссия, устами г. Миловидова («Из истории Вил. Публ. Библиотеки»), разсказывает, какими исключительными знаниями, способностями, даже талантами, надо обладать для того, чтобы выбрать вообще книгу. (Отправляем читателей к выписке из статьи г. Миловидова в гл. III настоящей брошюры, на стр. 69-й).
Нам, опять-таки, до сих пор, казалось, что ничего не стоит, ежемесячно получая чуть не все журналы России в Библиотеку, отмечать по отделам «библиографии», «критики», то, что наиболее интересно. Что-же касается до своего, библиотечнаго каталога, то разве трудно в нем сделать справку?!.
На наш взгляд это все снова относится к обязанностям чиновника, получающаго по заведыванию Библиотекой порядочное содержание, и в то-же время принадлежит к тому механизму работы, который связан с вопросом о пополнении Библиотеки и о котором безполезно распространяться, как о процессе съедания супа…
И вы уже снова ошиблись…
А г. Миловидов, точно угадав ваши помыслы, поясняет:
«Конечно для этого требуется большое знакомство с библиографической и критической литературой.»
Казалось-бы в круг прямых, нормальных обязанностей членов Библиотечной Комиссии должно входить — руководство посетителями при обозрении Библиотеки и Музея, показывание предметов, объяснения и проч.: за это ведь они и получают жалование!
А посмотрите, какой это гигантский труд — в описании г. Миловидова (та-же его статья) и какими исключительными, научными познаниями обладают члены Библиотечной Комиссии!!
При групповых-же посещениях, по словам г. Миловидова, «демонстрирование памятников письма и печати обыкновенно сопровождается сообщением побочных сведений (?!), благодаря чему объяснение (членов Библиотечной Комиссии) обращается в пространную лекцию по истории книги вообще и западно-русской в частности.»
Зато, спешит сообщить г. Миловидов, и награда членам Комиссии — на лицо:
«Учащееся устно и печатно (?!) выражают свою признательность руководителям обозрения.»
Работать-же бедным членам Библиотечной Комиссии, несмотря на все разсказанное ими про самих себя, приходится, уже много лет, под ряд прямо с опасностью для жизни и со вредом для их здоровья…
Посудите-ка об обстановке, в которой идут труды Комиссии (отчет за 1910 г.)!…
«Начиная с 1896 года», жалуется Комиссия: «каждый годовой отчет Вил. Публ. Библиотеки заканчивается указанием на ненормальность современнаго положения Библиотеки, управляемой в продолжении сорока с лишком лет „временными правилами“, а также указанием на вопиющия и неотложныя нужды этого центральнаго, просветительнаго учреждения.»
Вы ждете, что тут то и начнутся, пожалуй, правдивыя, яркия картины духовнаго падения, духовнаго разложения Вил. Публ. Библиотеки, ея агонии…
Напрасныя ожидания… Далее идет и описание этих «вопиющих и неотложных нужд центральнаго, просветительнаго учреждения» — буквально в такой редакции:
«Поэтому мы не будем повторять (а сами тут-же повторяют — заметим от себя) — о том, что Библиотека не имеет уборной, что стены верхняго этажа дали трещины, что остается очень мало места в Библиотеке для помещения книг и совершенно нет в Музее для помещения витрин с предметами. В данном случае (?) мы еще раз обращаем внимание на отсутствие безопасности от огня».
Как видите, все жалобы свелись к чисто внешней, обстановочной стороне учреждения…
Написали….. и успокоились до следующего отчета.
В управлении округа то же прочли и, пустив далее, в Министерство Нар. Просвещения, тоже успокоились…
В Министерстве…
О, Боже правый!!….
И так, судя по отчету, из года в год тянется с 1896 года, т. е. 14 лет!!.
Целая вечность…
Вас смущает связь понятия «центральное, просветительное учреждение» и скорбь по «уборной».
Но и они, члены Библиотечной Комиссии, те-же люди, хотя и стоят в научном отношении, по собственному их мнению, куда выше «обыкновенных» смертных…
С другой стороны, жизни их действительно постоянно угрожает катастрофа: они ежеминутно могут сгореть, погибнуть под развалинами ветхаго, каменнаго здания…
И никто, никто — они в том уверены — не пожалеет их, не занесет в синодик мучеников науки… Никто!…
Им ясно должна представляться обычная бюрократическая картина, рисующая отношение высшаго начальства к событиям из жизни Библиотеки…
Сгори, развались здание Вил. Публ. Библиотеки — и есть на что сослаться управлению Вил. уч. округа: мы, мол, доносили, мы писали, мы протестовали — в «отчетах».
И снова успокоятся…
Это-ли не блаженная Аркадия?!…
Особенно трогательна жалоба Комиссии на отсутствие «уборной», т. е. об отхожем месте.
Бедняжки с 1896 года (это-ли не ужас!) почтительно умоляют безсердечное, равнодушное к их стонам и нуждам, высшее начальство — устроить для них эту необходимую принадлежность всякаго культурнаго, в том числе и научнаго, даже казеннаго учреждения…
И все напрасно!…
А что-же, спрашивается невольно, сделала сама Комиссия для того, чтобы обзавестись «уборной», предупредить развал здания, возможность пожара, кроме этих ежегодных стонов и жалоб по начальству, давно обратившихся в однообразную, монотонную песенку, а, потому, всем давно надоевших?
Боролась-ли она за безопасность вверенных ей Родиною научных сокровищ путем печати?
Стучалась-ли в двери учреждений, которыя, минуя, Мин. Нар. Просвещения, заинтересованы в безопасности научнаго инвентаря Библиотеки?! Например, в двери Императорской Академии Наук?!
Изыскивала-ли сама средства, если таковых не дает казна, для того, чтобы починить здание, поставить его в положение, исключающее возможность пожара?
Устраивала-ли, с этой целью, платныя лекции, выставки, спектакли, подписки и проч.?
Нашелся-же вот в Москве добрый, отзывчивый, русский человек, который недавно пожертвовал крупный капитал на сооружение новаго, православнаго храма в Вильне…
Неужели, при энергии, уменьи, любви к делу, а, главное, при пламенном желании, во всей России не нашлось бы другого, такого-же щедраго, просвещеннаго жертвователя, который сделал-бы не менее крупное приношение — на храм науки?!..
И. П. Корнилов не затруднился-бы, в подобных, тяжелых обстоятельствах, добиться уважения своих ходатайств у Министерства, как не постеснялся-бы идти с протянутой рукою в общество за милостыней, — во имя науки, стучаться в чужия двери, а, если-бы понадобилось, то, забыв свои чины, ордена да ученыя звания, и в ножки-бы поклонился иному богатому благотворителю, покровителю науки…
Впрочем, куда нам до такого подвига!!…
У нас, видите-ли, 14 лет, нет «уборной» и мы не только не сумели ее себе устроить, а только «плачем и вздыхаем:
О, горе нам, рожденным в свете!!…»
Тем не менее, мы не забываем, при случае, порисоваться своими заслугами, убеждать, в наших отчетах, что если обидела нас судьба по части ватерклозета, если мы живем, ежеминутно готовые сгореть, погибнуть под развалинами Библиотеки, то, благодаря нашим научно-культурным подвигам, мы высоко держим Корниловское знамя науки, культуры в С.-З. крае…
Мы громко, на весь мир, трубим о своих заслугах, о своих победах……
Мы ждем оценки своей деятельности, если не сейчас, то в будущем, от потомства, а не от неблагодарных современников…
Послушаем-ка снова хотя-бы г. Миловидова, определеннее, смелей, убежденней других кричащаго о заслугах Библиотечной Комиссии, в статье своей «Из истории Вил. Публ. Библиотеки»…
Вот выдержки — иллюстрации из этого последняго, научнаго труда его:
«….В настоящее время Библиотека является учреждением, приведенным в порядок и вполне соответствующим своему назначению. Трудами служивших и служащих (а, значит и г. Миловидова) приведены в порядок» и т. д. (стр. 59).
«При таком положении, Вил. Публ. Библиотека, с ея книжным богатством, благоустройством» и т. д. (стр. 21).
«Прошло 20 лет. За это время Вил. Публ. Библютека успела вырости в стройное, просветительное и научное учреждение, удовлетворяющее требованиям библиографической науки и современным просветительным и научным нуждам местнаго общества» (стр. 13).
Мы пропускаем десятки мест той-же статьи, где рекламируется г. Миловидовым деятельность его и других членов Комиссии по приведению в идеальное состояние Библиотеки: для этого пришлось-бы перепечатать добрую половину его произведения.
Мы скажем только, что то-же наблюдается и в остальных его статьях, и в отчетах, составленных при его участии…
Вот уж, по-истине, Виленский соловей, которому не до «уборных», трещин, пожаров, который, закрыв глаза на окружающее, тянет, в блаженстве самоуслаждения, все одну и ту-же песенку, песенку о благополучии — по начальству!!…
Если верным признаком упадка в Вил. Публ. Библиотеке чувства собственнаго достоинства служит постоянное рекламирование собственных своих заслуг членами Библ. Комиссии, то несомненно грозным признаком той-же болезни является и подобострастное отношение корпорации служащих в ней ко всякаго рода «высокопоставленным особам» и начальству.
Тут они поднимаются до высокаго пафоса…
Приведем, по этому поводу, несколько выписок из статьи г. Миловидова «Из прошлаго Вил. Публ. Библиотеки».
«Мы опустили многочисленныя, в разсматриваемый нами период, посещения Вил. Публ. Библиотеки всеми Виленским и генерал-губернаторами, попечителями учебнаго округа, представителями духовной и гражданской администрации в крае…» говорит г. Миловидов.
Комиссия только вторит ему, например, в отчете за 1903 год (быть может, разсказывая устами его-же, г. Миловидова?):
«Мы опустим неоднократныя посещения г. Попечителя Вил. уч. округа В. А. Попова и его помощника А. В. Белецкаго. Всегда внимательные к нуждам Библиотеки. они весьма сочувственно встречают всякое крупное поступление в Библиотеку и лично знакомятся с ним.»
Надо заметить, что и Попов, и Белецкий, в 1903 году бывшие на лицо в Вильне, приняли, как должное, похвалу своих подчиненных, и, конечно, непреминули ее, при надписи направить в Петербург, по своему начальству, а сказанное относится к тому времени, когда Библиотечная Комиссия изнывала без уборной, с трещинами в здании Библиотеки, рискуя ежеминутно погибнуть в пламени, задыхаясь от тесноты помещения, не зная, куда поместить книги, вещи…
Не следует забывать также, что при этих-же начальниках Вил. Публ. Библиотеки совершилась пропажа из археологическаго отделения Музея чуть не целой коллекции… Так что хочется воскликнуть:
«Да что толку в таких посещениях, в личном осмотре новых поступлений, если не обезпечена целость того, что уже было!? Лучше-бы они построже держали в руках подчиненную им Библиотечную Комиссию!..»
А слова отчета «лично знакомятся» можно смело отнести к перлам чиновничьяго красноречия.
Занеся, в высокопарных выражениях, в тот-же отчет 1903 года, посещение Библиотеки Товарищем Министра Внутр. Дел д. с. с. С. М. Лукьяновым, — лицом, на сколько известно, ничем незамечательным, кроме разве оффициальнаго своего положения, да и то второстепеннаго, в число особых, «светлых» дней жизни Библиотеки, причислив его к разряду особо-выдающихся, местных явлений, Библиотечная Комиссия спешит пояснить, что она вообще «дорожит всяким, оказываемым ей, вниманием высокопоставленных лиц и известных ученых и аккуратно отмечает их посещения в особой своей книге.»
Право, точно бедная, захудалая, ищущая в столице протекции, провинциалка, униженно благодарная за пожатие руки богатаго родственника или сановника, удостоившаго снизойти к ней, а не ученое учреждение, долженствующее стоять выше отдельных личностей и само оказывающее снисходительное внимание тем, кто стучится в его двери.
Не забываются нашей ученой Виленской Библиотечной Комиссией и высокопоставленныя дамы, даже их дети, их гости, если они осчастливят учреждение своим вниманием.
Право, я не шучу: да мне и не до шуток….
В отчете за 1903 год, например, так и сказано, восторженно, высокопарно, с оттенком особой гордости, с чувством особой великой, сердечной признательности за внимание, оказанное Библиотечной Комиссии дамою:
«Наша книга (Слушайте! Слушайте!) для записи высокопоставленных посетителей отметила на своих страницах за истекший год двукратное посещение высокопросвещенной супруги Главнаго Начальника Края, княгини Екатерины Алексеевны Святополк-Мирской. 17 марта она посетила Библиотеку со своими детьми и некоторыми из своих гостей: были осмотрены все библиотечныя залы с важнейшими книжными богатствами, а также коллекции Музея. Обозрение продолжалось более часу»…
Признаться, когда читал я впервые это место отчета, то, по неожиданности подобнаго описания, прочел, было, слова «высокопросвещенной супруги» — как «высокопреосвященной супруги», подумав, что прямо схожу с ума, или что Комиссия пишет про какого-либо архиерея…
Но каков слог!? Каков порыв чиновничьяго вдохновения!!.
Отчет был, конечно, своевременно представлен князю Святополк-Мирскому, как главному начальнику края, его, надо думать, прочла и «высокопросвещенная» княгиня…
Это-ли имела в виду Комиссия?!.
Заметьте, что во всех предыдущих, библиотечных отчетах имена, отчества почетных посетителей, даже прямого начальства, обозначались Библ. Комиссией лишь заглавными буквами.
А тут выставлено полностью «Екатерина Алексеевна», как было-бы сказано, если-бы Библиотеку осчастливила своим посещением сама Матушка Екатерина Великая…
Как все это должно быть важно для потомства, для Родины, для С.-З. края!
Жаль, что не упоминается кстати, в отчете о том, занесли-ли также свои автографы в книгу почетных посетителей детки и гости "высокопросвещенной княгини, " и не было-ли, непосредственно вслед за отбытием Ея Сиятельства отслужено в главной зале Библиотеки «Aula», благодарственное Господу молебствие с многолетием, коленопреклонением и трезвоном во всех православных храмах гор. Вильны — по поводу такого небывалаго счастья, выпавшаго на долю нашего ученаго учреждения!
Но как должна радоваться тень Н. А. Сергиевскаго, видящая на сколько успели, с годами, возрасти семена культурных его начинаний!!.
Впрочем, на свете, редко бывают долго благодарны, а еще реже сохраняют память о великих людях, о замечательных, исторических событиях и благодеяниях.
Так произошло и в данном случае.
Прошло всего несколько лет со времени посещения Вил. Публ. Библиотеки и Музея княгиней. Князь поехал «делать весну» в Петербург и…. провалился. Недавние боги и богини Виленских, Петербургских бюрократических кумирень тоже сошли со сцены… Восходят на Виленском небосклоне новыя звезды крупной величины… Чего-же церемониться с поверженными божествами, которым когда-то столь набожно, подобострастно в чаянии их милостей, приносились жертвоприношения, перед которыми воскурялись фимиамы?!.
Мы дожили, наконец, до отчета по Библиотеке за 1910 год, до приложенной к нему статьи г. Миловидова «Из истории Вил. Публ. Библиотеки», за которой стоит вся корпорация Библиотечной Комиссии, занесшая, на страницы отчета 1903 года, в разряд особо выдающихся, светлых событий, посещение «высокопросвещенной супруги» с ея детками и некоторыми из ея гостей…
И что-же?!.
Попробуйте найти в статье г. Миловидова, охватывающей все прошлое Библиотеки, хоть намек на это историческое событие, некогда так потрясшее воображение, сердца служивших в учреждении, в том числе и г. Миловидова…
Есть у него, конечно и тут, по обычаю, особый отдел «светлых дней», «выдающихся посещений».
Но о княгине, об ея детях, об ея гостях неблагодарно забыто!!.
Теперь, к самым выдающимся, отрадным эпизодам, причислено посещение Вил. Публ. Библиотеки Великим Князем Михаилом Александровичем (1904 г.), имевшее место при том-же кн. Святополк-Мирском, как Виленском генерал-губернаторе.
Затем следуют — Министр Народнаго Просвещения ген. Глазов (1904 г.), товарищи Министра — г. Лукьянов (1903 г.), Герасимов (1907 г), Георгиевский (1909 г.); И. П. Корнилов (1893 г.).
Нам вполне понятен выбор последней группы из массы посещавших (по отчетам) Библиотеку лиц: ведь все это — свое начальство!!…
Да вот из прошлых, более отдаленных, посещений упомянуты еще особо визиты в Библиотеку Обер-Прокурора К. П. Победоносцева (1887 г.) и Директора Департ. Дух. Дел Иностр. Исповеданий кн. Кантакузена — гр. Сперанскаго.
Тут, в статье, однако, сейчас-же и объяснение, почему их не забыли.
Видите-ли, они оказали великия благодеяния Библиотеке…
Иначе, стоило-ли-бы о них вспоминать?!.
Первый из них приказал прислать в дар учреждению «некоторыя синодальныя издания.»
«Подумаешь, какое сокровище вдруг привалило!» восклицаем мы невольно, прочтя это место.
А второй выхлопотал 1500 руб., на которые и были изданы три выпуска «описания рукописнаго отделения» Библиотеки.
Вот это действительно существенно и достойно благодарности…
Зато покойный князь и награжден г. Миловидовым тем, что попал в историю Вил. Публ. Библиотеки, т. е. удостоился чести, которая выпала на долю весьма, весьма немногих смертных…
Читая все, только что изложенное, не можешь не пожалеть, что в Виленском уч. округе укоренилось, повидимому, вредное правило — давать составление отчетов об ученых учреждениях г. Вильны лицам, служащим в этих-же учреждениях, не приняв, в то-же время, мер к тому, чтобы туда не просачивалась нежелательная, вредная, тенденциозная: литература рекламно-льстиваго характера…
Смею думать, что отчеты Вил. Публ. Библиотеки, с приложениями к ним частных статей сомнительнаго достоинства, являются резкой аномалией среди оффициальных отчетов всей России.
И едва-ли мне укажут на другое какое-либо учреждение, которое позволило-бы себе приложить к своему отчету статью в роде произведения г. Миловидова «Из истории Виленской Публичной Библиотеки», где автор, никем не сдерживаемый, творит свой произвольный, пристрастный суд над фактами, над отдельными лицами, то выбрасывая их, то придавая им желательное лично ему значение.
Уже самое заглавие «Из прошлаго» должно-бы было заставить округ признать статью г. Миловидова несерьозной, неуместною, забраковать ее, оставив в портфеле ея автора…
В самом деле, нельзя к такому серьозному вопросу, как прошлое и настоящее Виленских учено-культурных учреждений, подходить с развязностью газетнаго фельетониста.
Какой, при этом, простор для всякаго рода умолчаний, личных взглядов и симпатий!!
Когда пишут вообще «из прошлаго» учреждения, из жизни лица, то выбирают какую-либо часть деятельности, особо обращающую на себя внимание, и подробно, добросовестно ее разрабатывают.
Таково обще-литературное правило…
Но посмотрите, что сделал, благодаря этому, ловко придуманному, «из», г. Миловидов!..
В статье своей, начинающейся этим словом, он, с удивительной развязностью, относится к тем, кто обогатил Вил. Публ. Библиотеку, или своими пожертвованиями, или своими трудами…
Крупныя, иногда безценныя — в научном отношении пожертвования — десятков частных лиц, даже ближайшаго к нам времени, отмеченныя благодарностями и описаниями в отчетах за предыдущее годы, им, по личной прихоти, совершенно выброшены из прошлаго этого учреждения, точно их и не бывало…
И Библиотечная Комиссия соглашается с подобной литературой!…
С ней соглашается и Вил. уч. округ…
Зато особо выделены г. Миловидовым вклады, сделанные наследниками бывшаго начальства членов Библиотечной Комиссии — Н. А. Сергиевскаго и А. В. Белецкаго, хотя приношения эти ничем особенным не отличаются и с ними, как мы уже это указывали, влилось в Библиотеку много лишняго, ненужнаго.
Весь отчет по Библиотеке за 1903 год, в сущности, состоит из описания того, что я, уезжая в Смоленск, пожертвовал учреждению.
Но в статье г. Миловидова даже и намека на мое приношение вы не найдете…
А сколько, в свое время, получил я за него благодарностей и из округа, и из Библиотечной Комиссии!!
По-истине, коротка-же у них память…
Подчеркиваю этот факт не с чувством обиды, или мести (я сделал мой вклад, зная уже про грустное состояние Библиотеки и менее всего имея в виду Библиотечную Комиссию), а потому, что он мне лучше других известен.
Но попробуйте-ка упрекнуть Библиотечную Комиссию за то, что она забыла в 1910 году внимание, оказанное ея Библиотеке в 1903 году…
Вам ответят, что ведь статья г. Миловидова не охватывает-же всего прошлаго, а лишь часть его, как это и явствует из ея заглавия…
Но если ловко придуманное, ни к чему не обязывающее, «из», дает право Библиотечной Комиссии, в лице г. Миловидова, непростительно забывать в прошлом то, что действительно являлось радостными, светлыми днями для Библиотеки — в отношении пожертвований, то тем преступней, возмутительней выбрасывание из этого прошлаго, по капризу г. Миловидова, лиц, сошедших в могилу и силы свои, дарования отдавших на процветание, славу учреждения..
Много их наверное умерло в надежде на то, что память о них вечно и свято будет храниться в истории Библиотеки…
А г. Миловидов, из этой «стаи славной Корниловских орлов», по личному своему произволу, выбрал лишь Ю. Ф. Крачковскаго и Ф. В. Покровскаго, быть может, потому, что промолчать о них было-бы неудобно, так как они сыграли уж очень крупную роль в деле созидания Библиотеки…
Приходят, при этом, на память очень многие из таких, неблагодарно, несправедливо забытых.
Вот хотя-бы С. В. Шолкович, по поводу котораго мы приводили уже, в настоящем труде, интересное письмо И. П. Корнилова.
Когда выдающийся деятель этот скончался, то составитель некролога писал о нем:
«По распоряжению г. Попечителя округа от 24 февраля. 1870 г. Шолкович был назначен членом Виленской Археографической Комиссии… Деятельность его, как члена этом Комиссии, выразилась разбором и прочтением целой массы архивных документов, выборкою из них заслуживающих внимания, изложением их содержания, корректурой издания и составлением предисловий к некоторым томам. Что и этим обязанностям покойный предавался с присущим ему рвением, можно видеть из того, что из четырнадцати изданных при нем томов трудов Комиссии, предисловия к семи из них принадлежат его перу»…
Это-ли, значит, не труженик!?
На стр. 63-й статьи г. Миловидова упоминается и про значение в жизни Вил. Публ. Библиотеки 14-и томов «Археографическаго сборника документов, относящихся к истории С.-З. края»…
А о Шолковиче, так много потрудившемся для того-же-издания, — ни слова.
Зато перечислены, на этой-же странице статьи самого г. Миловидова…
Напрасно будете вы искать, затем, в статье, г. Миловидова, имени художника В. В. Грязнова, по рисункам котораго отделан был в Византийском стиле зал Библиотеки «Aula», устроены витрины Музея, без совещаний с которым не прошло ничего в деле внутренняго устройства помещенья Библиотеки и Музея…
Он тоже выброшен «из прошлаго» Библиотеки г. Миловидовыми, как нечто лишнее, неважное…
И, если вы кинете Библиотечной Комиссии упрек за подобное отношение к людям, так много для нея сделавшим, то вам снова скажут:
"Ведь статья г. Миловидова охватывает лишь кое-что «из прошлаго»… В нее кое-что и попало…
Жалкия оправдания!..
Если сам г. Миловидов не знает истории того учреждения, где служит, не желает помнить о тех, кто созидал это учреждения, то это дело его совести, его личной авторской порядочности.
Но ведь статья его вошла в оффициальные отчеты по Библиотеке, по Вил. уч. округу.
Значит, забвение деятелей прошлаго должно лечь и на совесть всей корпорации Библ. Комиссии, и на управление округа…
Поищите в Вил. Публ. Библиотеке портретов Шолковича, Грязнова. Крачковскаго, Покровскаго, других деятелей — в трудах устройства Библиотеки: их нет.
Но зато, в одной из комнат помещения Библиотеки, вы найдете группу, изображающую состав Библиотечной Комиссии в 1910 году…
Невольно вспомнишь тут изречение:
«От великаго до смешного только один шаг»…
Да! О себе они не забудут напомнить…
Источник текста: А. В. Жиркевич. Сонное царство великих начинаний (К столетнему юбилею дня рождения Ивана Петровича Корнилова). Вильна: Типография «Русский Почин». Сиротская ул., дом № 20, 1911. С. 3 — 135.
Подготовка текста Балтийский архив, 2012.
Публикация Русские творческие ресурсы Балтии, 2012.