Библиотека Поэта. Большая серия. Второе издание
М. —Л., «Советский писатель», 1966
143. СОЛЬ
правитьНа коней сидали, домашним сказали:
Ты прости, папаша… мамаша, прости…
С Дону да с Кубани ехали казаки.
На плечах — погоны, на грудях — кресты…
Ты лети, лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка,
на ладони — шашка,
пика — на другой…
А потом казаки воевали всяко —
каждый служит богу и царю слуга —
мы рубали немца, били австрияка…
А теперь рубаем общего врага…
Ты лети, лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка,
на ладони — шашка,
пика — на другой…
Протопают кони по кровавым лужам,
созывает Ленин к великой борьбе,
царю мы не служим,
богу мы не служим…
Служим потихоньку самому себе…
Ты лети, лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка,
на ладони — шашка…
Иди сюда, Пашка…
Сюда на порог…
Такая красота, что
убей меня бог…
Обычная природа…
Помалкивай, парнишка,
я знаю, что обычная: селения, сады
и молодая ночка… сады… селенья…
Ишь как
разобрало парня от этой красоты!
Не понимаешь, дура…
Тебе бы всё рубать бы…
А ты как думал?
…песню, да саблю, да вина…
Зачем рожают бабы? Зачем играют свадьбы?
Зачем красна природа, когда кругом…
Война…
…Лежит моя Расея, потоптана копытом.
Разбитые посевы, вишневые сады…
Кубань моя, Кубань моя…
Как об отце убитом,
хочу заплакать попросту,
но нет в глазах воды…
И вот не плакать хочется —
я ощущаю вновь:
иссякли слезы дочиста,
но не иссякла кровь.
Любимую страну мою
Расею добела
я этой кровью вымою,
чтоб новая была…
Вставай, мечта законная,
я больше не могу,
лети навстречу, конная,
заклятому врагу…
Ох, конная моя,
что же ты наделала?
До чего ты довела
генерала белого?
Что правильно, то правильно —
до точки достоверно…
И песня убежденная об этом начата,
что наша революция — заметана… заверена…
Которая Октябрьская — Февральской не чета…
Взывает революция: братва, сидай на коника,
как можно красивее сиди на таковом…
Мы сели и поехали, подруги с подоконника
ребятам на прощание махают рукавом…
Но потерпи немножечко, любовь моя интимная,
и песня убежденная об этом начата,
что наша операция — военная и дымная,
которая гражданская — германской не чета…
Порубала всё кругом
офицеров банда —
посчитаемся с врагом,
офицеру —
амба!
Чтобы по всей Расее сыграли наши свадьбы,
повсюду наши свадьбы…
И в том числе мою…
Кому судьба какая, а мне бы всё рубать бы,
пока башку не снимут в решительном бою.. "
С нар поют
За полями — горы, за горами — море,
а за морем — небо всё синей, синей…
Где же наша радость? Только наше горе,
вместе с нами горе село на коней…
Ты лети, лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка,
на ладони — шашка,
пика — на другой…
Горе на действительной, горе на сверхсрочной —
голодом давнуло, холодом ожгло…
Горе насосалось нашей крови сочной,
горе нам напакостить горше не могло…
Но, лети, лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка,
на ладони — шашка,
пика — на другой…
Только что нам жалиться на судьбу кабанью —
и кабан получит от ножа покой…
Так лети, лошадка, —
звезды над Кубанью,
на ладони — шашка,
пика — на другой…
…В чем дело? Чуть не сломил башки…
…Сломишь, дитятко… Не торопко…
…Что за станция?
…Петушки…
…Закурите тогда, дружки…
…Почему остановка?
…Пробка…
…Что в бутылку загнали…
.. Дуй
до Варшавы…
…Поди и стукни
машиниста…
…Чтоб он, обалдуй,
из своей покатился кухни…
…Почему, мол, не едешь вперед,
коли велено…
…Надо честью…
…Машиниста? Наоборот…
…По затылку такую бестию…
Что за чертова перекличка?
Я с командных гляжу высот —
Там кого-то господь несет.
Что-то очень знакомое личико.
Прекратить чтобы навсегда
вашу дикую оперу с танцами.
Смирно!
Слушай меня. Сюда
прет начальник вот этой станции.
Перехватывай на ходу
Эту пышную какаду,
А не то я ее угробаю.
Погодите.
Сейчас.
Попробую.
Эту старую заразу
под колеса сразу!
Он не будет хорошее,
если дать ему по шее,
надо дать ему по роже,
а по роже — мало тоже.
…Забирайте его за груди…
…И повсюду контра…
…Всё та ж…
…Почему Гаврила не крутит?
…Почему везде саботаж?
…Поднеси ему с правого бока —
надо эту шпану ломать…
Ну, загавкала, заорала…
Мы устроим ему сейчас
заседанье ревтрибунала,
он попомнит его у нас,
коль виновен,
его же шея
облюбует повыше сук.
Как и что — постановит суд.
Эго — я доложу — идея.
Под председательством Никиты Балмашова,
в присутствии двух членов трибунала —
Смирнова Пашки.
и матроса Петьки.
Ревтрибунал второго взвода
к разбору дела приступил.
Забрать его под стражу!..
…Ой, подохну со смеху, мамочка моя…
…Погляди, дурачок,
прямо царский почет.
Под конвоем старичок,
пулемет под бочок…
…Интересно…
…Перед смертью старичку
поднесите табачку…
…Обязательно…
…Балмашов, суди по всем законам.
Елки-палки — председатель наш,
выжигай железом раскаленным
саботаж…
…Ой, подохну со смеху, мамочка моя…
Имею к вам, папаша, ряд вопросов…
Пощадите, родные,
и жена и дети
мал-мала меньше,
мал-мала-мал…
Замолол, папашка… мал… мала… мал
Папаша, осторожнее…
стреляет.
Какая станция, папаша?
Фастов.
Ну, сообщу тебе, папаша — отче наш.
На этой станции
процентов на сто,
а может, и на двести…
Саботаж.
Республику по злобе обезличив,
вы шепчете и гадите кругом,
а мы, бойцы, стремимся на Бердичев,
где будет столкновение с врагом.
Не ради добыванья или славы
мы бросили таких, как ты, отцов.
А вы задерживаете составы,
а вы задерживаете бойцов.
А мы расходуем таких продажных,
и вам осталось очень мало жить…
Вы — гадина, папаша,
саботажник,
а потому…
Дозвольте доложить.
Не знаете, какая должность наша,
за что погиб, республику любя, —
дозвольте слово…
Говори, папаша,
ревтрибунал заслушает тебя.
Богородица, дево и сыне,
я, бедняга, совсем изнемог,
я домой не вертаюсь доныне
по причине железных дорог.
А дома ребятишки и жена,
подмога им отцовская нужна,
ведь никто не поверит им в кредит,
и детишки стоят у ворот:
— Почему же мой папа не едет,
почему ничего не везет? —
А где же тот проклятый паровоз,
который бы меня домой увез?
Похабные настали времена,
и кара божия на нас упала.
Бежите, спекулянты, до меня,
цепляйтесь без оглядки где попало.
А ежели кто болен животом —
наплюйте на одышку и на грыжу —
за поручни,
на буфера — потом
на крышу…
Я всегда…
Полезно…
Безвозмездно…
Но теперь такие времена…
Боже мой…
И спекулянтов бездна
доконала начисто меня.
Сеют пересуды, кривотолки,
дело исковеркали мое.
Вот они
завыли словно волки,
словно злое, подлое зверье.
Революцию украли нашу.
Как хотите…
Нету больше сил…
Если так,
то оправдать папашу
весь ревтрибунал постановил.
…Шагай, папаша…
…Скатертью дорога…
…Парад але…
…Давай свои звонки…
…Прощальный вальс…
…Помучили немного —
ну, ничего…
Благодарю, сынки.
Взвод, смирно!
Сообщаю взводу,
что спекулянты не дают нам ходу.
Доколе нам терпеть?
…Затычка хоть куда…
…Белогвардейцу подлому в угоду…
…А разогнать?..
…Понятно…
…Ерунда…
Пусть каждый дурень разумом поймет,
что правильное принято решенье…
Теперь берите ваши штуки в руки —
винтовки, шашки…
Может, пулемет?
И пулемет кати для устрашенья.
Что, ранен, что ли?
Порубали малость.
Не выживет?
Пожалуй.
Не того,
чтобы прекрасно…
…Нежная… сломалась…
…Ой, батюшки…
…Ты по башке его…
…Ой, караул…
…Ну, не ори, не пискай…
…Не можно… подневольный… не проси…
…А ты не суйся со своей запиской —
неграмотный… не подвезу…
…Еси
на небеси который…
…Чисти зону…
…Катись колбаскою…
…Вот этого хватай…
…Взвод, пли…
Над головами для фасону
пальнули…
Докладаю.
Докладай.
Ну, спекулянты…
И пошла расческа.
За них теперь никто не даст рубля…
Но баба вот…
Прилипла, словно оспа,
я ж сожаление имею до бабья.
Какая баба?
Там бабья до дуры,
до тысячи,
несметное число…
Ну, разведете нынче шуры-муры…
Еще одну, как вижу, принесло?
Не понимаю парня, право слово.
Ты, Балмашов, не сердься, не дивись —
бойцы вообще…
И что же тут такого?
Имеют сожаленье на девиц.
Ну, ваше сожаленье выйдет боком,
чем ваше сожаленье — лучше плеть…
Никита,
не ошибься ненароком,
. нам оченно приятно сожалеть.
Идите к черту!
Стало быть, округа
очищена.
Давайте три звонка.
Прощай, отец.
Не забывайте друга.
Папаша, вспоминайте про сынка.
Воспляшем, девочки,
про яблочко сыграю…
Я не умею.
Научу, небось,
недаром, чай, от краю и до краю
летает наше яблочко насквозь.
Ах, яблочко,
пополам тоска —
шевелись нога,
стукочи доска.
Убегу от мамы я
вечером без спроса.
Жажду — прямо мания —
замуж за матроса.
Матрос идет —
клеш как облако.
Где найдете еще
такого коблика?
Наши бомбы — ананас,
сабли — зяблики.
и гранаты у нас —
словно яблоки.
Гады свищут по долам,
давят каблучком.
Разорвет пополам
гада яблочком.
Ах, конная моя,
что же ты наделала?
До чего ты довела
генерала белого?
…Ну, слава тебе господи…
…Ну, трогай…
…Ну, выбрались из чертовой дыры…
…Дуй до Бердичева прямой дорогой…
…Крути, Гаврила…
…Раздувай пары…
Всю войну я страдаю, рыдая,
на вокзалах судьбину кляня;
богородица, мать пресвятая,
казачки, пожалейте меня.
Сгибло все нажитое, родное —
вся Расея теперь в дураках,
и дитя, несомненно грудное,
я таскаю на тонких руках.
Никому-то ты, сын мой, не нужен,
я молю, а молитва не впрок —
не могу я увидеться с мужем
по причине железных дорог.
Не могу показать ему сына,
погибаю, судьбину кляня;
ненавистная наша судьбина —
казачки, пожалейте меня.
Постойте, женщина, минуточку у входа,
присядьте, ежели от устали слаба,
а я спрошу согласия у взвода,
и, может, вам изменится судьба.
Послушай, взвод…
Темна дорога наша —
не много добрых дел мы деем по судьбе,
а у вагона плачется мамаша,
дитя грудное нянча при себе.
Печальная ей выпала судьбина,
и слезы жгут, глаза ее слепя;
везет она до мужа сына,
свою любовь и самое себя.
Что делать, взвод?
Пущай в вагон заскочит.
А после нас и мужа не захочет.
Прошу прощенья, взвод… Прошу прощенья… Странно
услышать жеребятину от вас…
Но знаю, взвод, что поздно или рано
о матерях подумаете раз,
О ваших матерях, которые под сердцем
носили вас.
Прошу прощенья, взвод…
…Ну, Балмашов…
…Продрал что надо — с перцем…
…Ядреный корень, за сердце берет…
…Пожалуй, что и так…
…Вчистую распатронил…
.. Уж очень убежденный…
…Красота!
…И до слезы — прошу прощенья — пронял…
…Тащите эту женщину сюда ..
…Ведь все-таки мамаша… Прямо ужас…
Ох, милые! Спасибо, казачки…
…Приедете нетронутая к мужу —
как вам желательно…
…Обиду не зачти…
Какая тут обида!
…Необычный
и случай непредвиденный…
…В куток
садитесь, женщина…
…Он ничего — привычный…
…Он полежит и так. Понятливый браток.
Надеюсь я, что вам теперь не душно?..
Подбейте, дамочка, соломки под бока,
растите смену нам, растите — потому что
братва состарилась, и нет молодняка
на смену старшим и уставшим…
Тише!
Чего загавкал?
Голосина! Рад?
Заснул младенчик, дьяволы…
А ты же
сам заорал.
Другие — говорят.
Уж никуда от говора не денься,
а ежели которые в бреду?
Взвод, смирно!
Годовалого младенца
заснувшего имеючи в виду.
Спи, младенчик, ты мой глупый,
долго до зари,
спи спокойно —
носик, хлюпай,
хлюпай пузыри.
За стеною ночка — ишь как
шелестит в степи!
Скоро вырастешь, парнишка,
а покуда спи.
Ходят весны за порошей,
за годком годок,
и оставит мой хороший
материн куток.
Впереди любовь ли, гроб ли,
старости ли гнет,
он же встанет,
вытрет сопли,
волосом махнет.
Оглядится,
выйдет в парни,
парнем-молодцом,
скоро будет в конной армии
правильным бойцом.
Даст ему отец папаху,
саблю наголо,
этот парень прямо с маху
сядет на седло.
Это вам не фунт изюма —
легкие годки,
но его лихая дума
возьмет за грудки.
Гаснет ночка над бойцами —
голубая рань,
побывала ночка с нами,
ушла на Кубань.
На Кубани
звезды встали
все в одном глазу,
хутора и люди спали
под звездой внизу.
Не дождется долго Вани
милка у ворот,
на Бердичев от Кубани
паровоз идет.
На откос идет с откоса,
снова на откос —
тарахтят его колеса —
тысяча колес.
Всё похерено, позабыто —
дорога ясна.
Почему же это, Никита,
тебе не до сна?
И стоишь ты, перебирая,
годы наперечет,
только песня твоя до края
вдоль земли течет.
Сердце замерло,
сердце встало —
не поднимешь рук,
но постукиванье состава,
как сердечный стук.
Чуть пошатывает вагоны
на сторону одну,
а в соседнем вагоне кони
едут на войну.
И кобыла твоя, как поповна,
в заду широка —
знатно войлочная попона
греет ее бока.
И старается что есть мочи,
силу свою тая,
наша молодость через ночи —
молодость твоя.
Вот попомнят ее добрым словом
Махно и Шкуро.
Отливает на ней лиловым
сабельное тавро.
На коней мы с тобою сядем
по сигнальной трубе…
А любовь… достается дядям —
только не тебе.
И облизываются шкеты,
девушек маня…
Пущай любятся.
Всё же — где ты,
любовь, для меня?
Мы коня пришпорим шпорой,
мы поскачем во мгле
за такую любовь, которой
равной нет на земле.
Пускай грохаются снаряды,
поднимая смерч,
ночь надвинулась на отряды,
синяя, как смерть.
Молодою зарей пробита
утром ночь была.
Вот какие дела, Никита,
как сажа бела.
Эх, какой ты мятый, грязный, рыхлый…
Что, дурак, уставился, сопя?
Царствие небесное продрыхли —
так пеняйте сами на себя.
Ну, ну, ну… Найди помыться воду —
тоже грязный…
Хорошо поет
Балмашов… Забрал какую моду:
сам не спит и людям не дает.
Что мне спать? Я гада караулю.
Коль просплю — достанемся врагу;
я литую из нагана пулю
для защиты вашей берегу.
Всё, Никита, заливаешь пули,
всё стращаешь, лезешь на рожон;
что с того, что ночью мы заснули,
может, нам и сон не разрешен?
Черта едва!..
Поди сюда, Павлуха…
Ну, чего?.. Ну, подошел… Стою…
Подними свое свинячье ухо,
слушай речь последнюю мою…
Слушай, гад…
Я слушаю.
Послушай,
не плясать Павлушке на лужке,
если я тебя вот этой грушей,
сняв кольцо, ударю по башке.
А за что такое?
Всё за это.
Слушай, Павел… на меня смотри —
я изъездил половину света,
исходил губерний сотни три.
Я прошел сквозь пламень черный адов,
мне Расея крикнула: владей!..
Видел много всевозможных гадов,
страшно непохожих на людей.
Ну, тебя я понимаю, Павел,
ты не контра, не бандит, не вор,
ты любовь покинул, мать оставил —
на погибель верную попер.
Ты подохнешь от кровавой шашки
нашему врагу на торжество,
знать поэтому прощу я Пашке
подлое насилие его…
Где насилие? Мы полюбовно…
Ты меня на тенор не бери…
Словно я не понимаю…
Словно
я дурак…
Молчи…
Не говори…
Ну так вот. Но я имею гада
страшного и гнусного в виду,
выявить которого мне надо —
я его, поганого, найду,
он ползет сквозь гибель нашу, залпы
тише трав и ниже чистых вод…
…Где такой, Никита?..
…Показал бы…
Покажу.
Скорей, Никита!
Вот.
Спи, младенчик ты мой глупый,
долго до зари…
Ты свово младенчика пощупай,
а потом про сон ему ори…
Интересный ребенок. Подолы не мочит,
недвижимый и тихий весьма,
он и титек не просит, и до ветру не хочет,
и людей не тревожит со сна…
Дай обратно!
…Хороша, гадюка!..
…Мамочка, ну до чего хитра!..
…Вот так номер!..
…Да, плохая штука…
…Так и прокачала до утра?
…Так и прокачала…
…Значит, втерла —
Кабы не Никита — всем очки…
…Мать честная!..
…Стерва!..
…Кляп те в горло!..
Не я вас обманула, казачки…
…А кто?..
…Пребожья матерь?..
…Матка бозка?..
…Слышь? Не она нас обманула!..
…Да…
…Какая шкура!..
…Хороша загвоздка…
А обманула вас моя беда…
Нехорошо, совсем нехорошо,
и подошло к несчастию большому.
Твоей беде прощает Балмашов —
она не много стоит Балмашову.
Мне всё равно. И не подам я виду,
что сердце в клочья, черт его дери, —
за что купил, за то продам обиду.
Но, мать честная, пользуйся, бери…
Но погляди кругом — за что тебе награда?
Вот казаки послушают — постой,
они тебя возвысили что надо
за материнство женщины простой.
Оборотись на двух девиц,
что плачут,
что слезы сыплют горькие из глаз,
что не найдут себе покоя — значит,
как пострадавшие от нас.
Мы злобу пьем кровавыми губами,
на сердце рана черная свежей,
а жены наши плачут на Кубани,
исходят женской силой без мужей.
А мы тебя не трогали ни разу;
быть может, бог от этого упас?
Хотя тебя — поганую заразу —
повзводно трогать…
Это в самый раз.
И ты, как ворон, каркаешь над всею
Расеею.
Моя пропала соль,
а вы не думаете за Расею
и за ее безвыходную боль.
Кругом тоска, и я лишилась соли,
а вы спасаете от божьего суда…
Кого спасаете? Расею, что ли?
Вы Ленина спасаете — жида…
Ты замолчи… Тебе бы пулю впору,
и ты ее получишь — подожди,
а за жидов не будет разговору,
которые рабочие вожди.
Они ведут нас через пламень адов
за лучшую идею воевать,
когда таких, как ты, не будет гадов,
а будут люди…
Ну и наплевать!
Вам наплевать, я знаю…
…Что такое?..
…Какая гадина и плут!..
…Убить ее заразу — и капут!..
…От этой контры нет нигде покоя…
…Устроить ей ревтрибунал?
…А ну те —
тут не до шуточек…
…Дай я ее пошлю…
Еще чего?
И на другой минуте
я из нагана гадину пришью.
Но так как руки мне марать отвратно
в такой нечистой и гнилой крови, —
взять из вагона,
выкинуть обратно…
Ну, господи тебя благослови,
пожалуйте на выкидку, мадам…
Отдайте соль!
Я соль тебе не дам.
Отдайте соль!
Не дам, зараза.
Точка.
А что оно — сыночек или дочка?
…Встает, поганка…
…Баба — словно кошка…
…Гляди, пошла…
…Действительно…
…Ну вот…
…Эх, жалко все-таки. Еще немножко — я бы ее…
…На бабе заживет…
Я соскочу.
Держи его!
Не троньте,
я догоню, я допрошу ее,
за что мои товарищи на фронте
кончают молодое житие?
За что мы вечно в холоде, тревоге —
и существует почему вон та,
что медленно уходит по дороге.
Ударь ее, Никита, из винта.
А верно. Дай.
Попомни слово наше,
на — это слово вечное… Лови…
Ну, господи меня благослови…
И царствие небесное мамаше…
А послезавтра,
на коней сидая,
мы ринемся поэскадронно в бой,
и гибель нас подстережет седая,
а небосвод над нею голубой.
Получим и ранений и отличьев,
и, о тебе заботы не тая,
мы в наши руки
заберем Бердичев,
Республика советская моя!
И когда казаки
на коней сидали,
песни запевали
в голубой туман —
хоругви летели,
звякали медали,
сияли погоны,
плакал атаман.
Ты лети, лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка,
на ладони — шашка,
пика — на другой.
Ребятишки, будя!
Запеклася рана,
кровоточит эта рана глубока —
сорваны погоны,
нету атамана,
красные знамена
впереди полка.
И летит лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка,
на ладони — шашка,
пика — на другой.
Кончилася песня,
мы свое сказали,
и радость другая,
и тоска не та —
стало быть, с Кубани
ехали казаки,
стало быть, на битву вышла беднота.
И летит лошадка,
пули — под рукой,
на затылке — шапка;
на ладони — шашка,
пика — на другой.
1931
ПРИМЕЧАНИЯ
править143. «Юный пролетарий», 1932, № 33, с. 10 — «Песня революционных казаков» (она же — самостоятельно — в сб. «Книга стихов»); «Рабочий и театр», 1932, № 35-36, с. 38 — отрывок (с кратким редакционным предисловием), со строки: «Всю войну я страдаю рыдая…» до строки: «И царствие небесное мамаше…». Полностью — в кн. «Стихи и поэмы», с. 117. Как сообщала ленинградская литературная газета «Наступление» от 28 марта 1932 г., Б. Корнилов в столовой Ленкублита (Ленинградская комиссия по улучшению быта литераторов) 17 марта в присутствии В. Стенича, Ю. Берзина, Н. Чуковского, В. Орлова, З. Штейнмана читал «Соль», новые стихи и первый акт либретто «Улица трех коммунистов». 9 августа 1934 г. в «Вечерней Красной газете» была опубликована беседа с Корниловым. Он говорил: «Мне предстоит большая, серьезная работа над пьесой в стихах, которую я буду писать для театра Вс. Мейерхольда. Пьеса эта о зажиточной колхозной жизни, о классовой борьбе в деревне». Годом позже в газете «Литературный Ленинград» от 8 сентября 1935 г., в статье «Вс. Мейерхольд о путях своей работы» отмечалось: «Кроме того, для нас работают над пьесами ленинградский поэт Б. Корнилов (стихотворная пьеса на колхозном материале)…» Возможно, что «Улица трех коммунистов» и была той пьесой, которую Корнилов писал для театра Мейерхольда и первый акт которой читал еще 17 марта 1932 г. Мать поэта рассказывала, что Корнилов и Мейерхольд собирались в 1935 г. приехать в Семенов. Этот приезд мог быть связан с «Улицей трех коммунистов» — одна из улиц Семенова носит такое название в честь трех комсомольцев, погибших от руки кулацких бандитов. Комсомольцы были не только зверски убиты, но их тела были распилены пилой на части и брошены под вывороченный пень. Только через несколько дней нашли их останки и похоронили в Семенове. Эта трагическая история, столкновение двух враждебных классовых сил, вполне могла быть завязкой пьесы. Возможно, что Корнилов и в дальнейшем продолжал работать над пьесой в стихах, но его архив погиб, и никаких следов этого произведения не осталось.
Постановку драматической поэмы «Соль» в камерном исполнении впервые осуществили студенты Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии 28 февраля 1963 г., на вечере памяти Корнилова в ленинградском Доме писателей им. Маяковского.