ПАВЕЛ СЕМЕНОВИЧ ЛОГИНОВ-ЛЕСНЯК править
СОЛНЦЕ ПОД РУКОЙ
Рассказ
править
Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД
I править
Кирик Безроднов от двадцати семи учительских годочков хуже чем коленкоровый задачник потрепался. Лицо у него, до глаз и до ушей, в клочьях бороды. Полосатые брюки от ветхости и телесного истощения ползут книзу. А в глаза посмотришь — убедишься, что и старому человеку жить не надоело, — нутряной в них этакий огонек повспыхивает.
В девятнадцатом году, летчиком, в недобрый час, с шумом рухнула крыша над древней школой… Седая пыль облачком поднялась над осиротелыми стенами. А народу собралось совсем малость — от школы ведь не пахло продовольственным вопросом — хоть провались она совсем!
Но все ж, как полагается, явился на место происшествия сельский председатель, Яшка Сухарь, почесал в рыжих вихрах и категорически заявил:
— По случаю полетического момента подлежит ликвидации!
Кирик обеими руками взмахнул, будто Яшкины слова на ветру поймать хотел.
— Што вы сказали? Нешто помирать мне? А?
— Как хошь. Я тебе, значит, с точки зрения упавшего покрытия.
— А новую, Яша, не построим?
— Определенно не фихсирую…
С тех пор начал Кирик тосковать. Любил он солнце, деревню. Петушки любил. Рухнула крыша — и солнце померкло, будто за сотню миллионов верст улетело, где ему и быть полагается. Оттого сердится Кирик, места себе не найдет.
— Эх, Яшка безмозглый… Эх, жисть ты моя одинокая… На сегодня тоска, на завтра тоска…
Вот и поживи тут! Взглянешь на школу без крыши — будто человек безголовый стоит.
А пройдет мимо Яшка — и не взглянет на такую разору, словно ничего не видит.
Решает Кирик в город итти, у старой тетки век доживать свой. Мешок за плечи, да палку в руки — прощай, солнце, прощай, Петушки!
В другой бы раз, смотришь, пожалели бы Кирика, а теперь не до него. От голода ведь люди черствеют, а в головах и подавно сумятица. Только один Сухарь, ни с того ни с сего, попрощаться зашел. Оглядел пожитки учительские, буркнул сожалеючи:
— Который полезный лемент, то мы без препятствий. Живи!..
Тут и Кирик от обиды не сдержался:
— Чтобы всю лысину свою под дождем издырявить? Э-э, паря, шалишь!
Копается Яшка в книжках, на столе разложенных. К самой большой, в красном переплете тянется. И заглавие читает с трудом, фыркая носом:
— «Все-лен-на-я и че-ло-ве-че-ство»…
— Почем такая книга стоит?
— Дорогонько, Яша. Фунтов десять пшена.
— Желательно по текущему моменту которая.
— Но, Яша, не забудь: мировое познание!
Яшка Сухарь захлопывает книгу и заявляет:
— Продовольственный вопрос нынче в центру внимания, хоша бы и мирового.
Разве понять Яшке Сухарю премудрость науки? Вряд. Ему с дезертирами да с кулаками возиться, да глотку с мужиками надрывать. Вздыхает Кирик и решается:
— Восемь фунтов…
Яшка в конце концов требует добавочную стоимость в виде «Руководства к искусственному разведению цыплят». Это вполне приемлемо для Кирика, и напуганную очной ставкой с нормированным продуктом «Вселенную» Сухарь прячет к себе подмышки.
— Ну, прощай, Кирик Ионыч, будь здоров!
— Прощай, прощай. А пшено-то?..
— Как буду в городе — сам привезу. А то еще реквизнут по декрету существующего положения.
К вечеру Кирик, никем не замеченный, ушел по дороге в город, а Сухарь приказал секретарю запечатать школу.
II править
Год проходит, другой, третий…
Живет Кирик в подвальной клетке у сестры двоюродной, о деревне тоскует. И хоть всего лишь тридцать верст отсюда до Петушков, а кажется, словно и воздух не тот, и солнце не поймаешь в каменном подвале.
Скука — лихоманка злая.
По весне задумал Кирик побольше вырастить баклажан, румяных, как бабы-молодицы в просторных хуторах. Оно, ежели здраво рассудить, никудышное занятие, курам насмех. Что путного на пятачке дворовом разведешь? На солнце поймать на зеленых ростках — соблазн старому учителю. И при этом же Кирик упорно хочет жить.
С деревянным ящиком, где тощие тянутся ростки баклажан, Кирик шмыгает по двору, ищет удобное местечко. На дворе давно уже другие жильцы гоняются за солнцем. Сначала прачка с мокрым от подсиньки бельем, за ними плетется слепой бродячий музыкант и ладонью щупает теплый вешний воздух. Шумной ватагой слетают с черного хода дети жильцов. Но, как на зло, солнце заслонено соседней колокольней, стенами и заборами, мокрым бельем… Дворников сын увидел Кирика, загоготал:
— Лови, лови, дядя! Хватай его за ребра, контру!
Кирик затевает перебранку с парней, ругает глупых прачек с подоткнутыми юбками, отплевывается и бережно ставит ящик на солнечном пятне. А потом садится на ступеньках лестницы и закуривает.
На дворе громыхает телега. И знакомый голос Яшки Сухаря издалека слышен.
— Здорово, Кирик Ионыч!
Яшка частенько навещает старого учителя. Два-три раза в год — это уж обязательно.
— Ты что ж, Кирик Ионыч, сапоги не купил еще?
— А ты мне денег дал?
Кирик нарочно похлопывает старыми опорками на ногах, смеется, — рад он повстречать Яшу. А тот смотрит на Кирика с превосходством своего зеленого френча и колючего ежика, вздернутого в дешевой парикмахерской, возле базара.
Яшка привязывает лошадь, и оба садятся на лесенке. В нынешний приезд у петушковского председателя серьезное в деловитое обхождение. Он угощает учителя советским «Червонцем» и спрашивает:
— Как ты думаешь относительно нэпа?
Кирик ежится под тем же самым замусоленным пиджаком, в котором из деревни пришел, — он совсем ничего не знает о политике…
— А вопче, расскажи, что нового…
— Нового? — Кирик щурит глаза, выпускает колечки дыма и певуче тянет: — И вот, братец ты мой, беда с энтими баклажанами! Не достанешь солнца никак, хоть ты што!
Тут Яшка, в свою очередь, носом фыркает.
— Это суть затемнение несознательных умов!
— Что ты сказал? Учитель Безроднов — затемнитель? А?
— Распространение суеверия о планиде, которая суть неподвижна.
— А ты думал, что я твою планиду за хвост потащу? Э-э, паря! Во «Вселенной», кою уступил я тебе за ничтожную снедь, что сказано? От земли до солнца сколько миллионов верст? А? Читал?
— Плевать больно…
— Ге, плевать… Не доплюнешь, голова!..
Яшка не согласен. Он знает солнце мужицкое, близкое и податливое…
— Это не модель, ежели сам ты без солнца сидишь и баклажаны твои чахнут! Что?
— Молчу, — вздохнул Кирик. Сущая правда, Яков Ферапонтыч!
Теперь пора приступить к делу. Яшка Сухарь надувается, делает важный вид и заявляет:
— Я к тебе, товарищ Безроднов, по важнейшему предмету…
— Ну?
— Принимая во внимание на первый план неграмотность, постановили вас по прямому назначению…
— Это как же? — спрашивает изумленный Кирик.
— Да так! Двадцать рублев в месяц! А еще…
Как тут удержишься? Подпрыгивает Кирик с места, хлопает себя по толстым ляжкам и, задыхаясь, спрашивает:
— А еще?
— На месте положение видно будет. Бабу можно присовокупить в придачу.
— А не врешь ты, Яшка-каналья?..
У Яшки Сухаря бумага; в руках наготове.
— Слушай, коли не веришь. Протокол сельсовета № 17… Постановили делегировать товарища Сухаря на предмет школы и просить товарища Безродного, как весьма полезный элемент…
Кирик ошеломлен. Кирик забыл про баклажаны, на которые давно легла тень колокольни. На него повеяло полями, хлебом, пахучими бабами, простором деревенским.
А Яшка Сухарь деловито, без лишних слов, приказывает Кирику забирать пожитки.
— Бегу, Яков Ферапонтыч! Бегу!..
Понял старый учитель: напрасно он ловил солнце. И не миллионы верст до него, а вот оно тут, в Яшкиной бумажке, в «полезном элементе».
На ходу весело кричит учитель:
— Значит, есть место на земле Кирику Безроднову?..
И все кругом, до самого солнца, — вот-вот рукой его схватишь теперь, — вторит счастливому Кирику:
— Есть!