Преступления Серебряного века
Сергей Соломин
СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК
править
В 19** г. я провел лето в Петербурге, задыхаясь от жары и пыли. Особенно мучил ремонт дома, в котором я поселился.
Окна моей маленькой квартиры в четвертом этаже выходили на двор, казавшийся сверху огромным колодцем.
Здесь царила своя особая жизнь задворков большого дома, закулисная, интимная сторона больших и маленьких квартир.
Посредине двора стоял сарай для дров и в нем же помещалась прачечная. Около фундамента этого здания расположились помойные ямы.
Постоянными обитателями двора были дети и коты. Дети — бедноты, ютившейся в подвальном этаже. Коты — неведомо кому принадлежащие, худые и вечно голодные.
Дети возились по грязному двору, играли, дрались, оглашали воздух то радостным криком, то душераздирающими воплями.
Коты тоже часто дрались и, выбрав укромное место, садились друг перед другом и по правилам кошачьей дуэли начинали с перебранки, в которой грозное рычание соединялось с жалобным, трусливым мяуканьем.
Питались коты, по-видимому, исключительно из помойных ям.
Несмотря на лето, только богатые квартиры стояли пустыми, и окна их, замазанные краской, напоминали глаза слепого.
Большинство же квартир населяли люди, ограниченные в средствах, не имеющие средств на дачу.
Поэтому жизнь двора не замерла летом, как в других домах. Из окон то и дело выглядывали кухарки и горничные, часто полуодетые, истомленные жаром воздуха и плитой. Это, впрочем, не уменьшало их стремления к флирту и сплетням.
Перекликались друг с другом, перемигивались с мужчинами: особенно тянуло их к одной квартире, где жили полотеры и где по вечерам рассаживались у окон бравые молодцы в рубашках-косоворотках.
В дни большой стирки из прачечной то и дело выходили освежиться женщины в юбках и сорочках, а кругом юлили дворники и хлопали их по потным жирным плечам и спилам.
Начавшийся потом ремонт внес в жизнь двора много стука, пыли, площадной ругани, заунывных песен маляров и новых мимолетных романов у кухонных окон.
Наконец, наступил август. Маляры ушли. Двор немного прибрался. Вымыли окна больших квартир. Пришел околоточный и кричал на старшего дворника, указывая рукой в белой перчатке на кучу мусора.
Начался приезд с дач.
В окнах больших квартир замелькали новые лица.
Погода стояла прекрасная. В воздухе уже захолодало, но солнце светило ярко. Меня томила отчаянная скука. Дело, из-за которого я приехал в Петербург, все откладывалось и откладывалось.
Знакомых у меня почти не было, а для ресторанов и столичных развлечений — кошелек слишком худощав.
Прогулявшись и напившись чаю, я садился с книгой у открытого окна, но скоро бросал чтение, увлекшись своеобразной жизнью огромного двора.
Я знал отлично всех кухарок в лицо и догадывался об их любовных делах. Жизнь «господ» тоже не была для меня тайной. От нечего делать я говорил часто с дворниками и понемногу узнал, где кто живет и чем занимается. Так, я отлично знал, что большую квартиру напротив моего окна занимает генеральша Курдюмова, вдова, живущая на пенсию и аренду с небольшого имения, что у нее есть два сына-студента и племянница-девушка.
— Красавица редкостная, можно сказать, — солидно сообщил мне старший дворник. И я с нетерпением ждал, когда это семейство переедет с дачи.
Уже к концу августа окна в квартире напротив внезапно открылись. Из кухни выглянуло толстое, красное лицо кухарки. Потом из другого окна с презрительной ужимкой розовых губ посмотрела нарядная, хорошенькая горничная. «Господа» пока не показывались…
Однажды, подойдя к открытому окну, я увидел напротив что-то белое, кружевное, копну золотых волос, розовый фарфор щек…
Но не успел я вглядеться, как меня ослепил яркий солнечный луч и через двор послышался звонкий девичий хохот…
Я скоро догадался, в чем дело.
Племянница генеральши держала в руках зеркальце и заставляла солнечный зайчик прыгать по противоположной стене. И когда ей удавалось ослепить кого-нибудь, выглянувшего из окна, отражением луча, она смеялась, как ребенок.
Дворник не польстил ей: девушка была, действительно, очень хороша. Нежный румянец, который бывает только у блондинок, прелестный овал лица, слегка вздернутый задорно носик и огромные синие глаза под темными бровями, что составляло изумительный контраст с совершенно светлыми волосами.
Любоваться чудным лицом и стройной фигурой девушки вошло у меня в привычку.
Удивляло меня одно: она регулярно, каждый день, когда светило солнце, становилась у открытого окна с зеркалом и забавлялась игрой «зайчика», который прыгал по темной стороне двора, по крыше прачечной, по стенам дома, забирался под самую крышу или бегал по мостовой двора.
Для девушки девятнадцати лет такая шалость казалась не по возрасту. Ну, раз, ну, два, но почти ежедневно…
Одиночество развивает наблюдательность — и я стал следить за эволюциями с зеркалом.
В них мне почудилась какая-то система. Сначала «зайчик» прыгал беспорядочно, но потом останавливался на углу прачечной и здесь долго прыгал с маленькими промежутками. Прыгнет раза три, потом небольшой промежуток, опять прыгнет раз пять — и новый промежуток, уже больший, и так далее.
Минут десять-пятнадцать играет «зайчик», не сходя с угла прачечной.
— Да это световые сигналы, а вовсе не шалость.
Такое открытие вызвало во мне крайнее любопытство. Кому и о чем она сигнализирует? Какой ключ?
Я знал телеграфную азбуку, но она не подошла. Тогда я решил прыжки «зайчика» перевести на цифры.
На следующий день я имел такую запись:
3-1, 1-6, 3-5, 3-2, 2-6, 3-1, 1-6, 1-3, 1-1, 5-6, 3-5, 5-5, 1-3, 2-6, 3-2, 1-6, 5-6, 2-5, 5-4, 1-2, 1-3, 2-3, 2-1, 1-5, 2-3, 3-6, 1-6, 3-4, 3-3, 1-6, 2-5, 2-3, 1-3, 3-2.
Весь день и часть ночи я посвятил разгадке этой криптограммы и не мог ее разгадать. Только рано утром, лежа в постели, я вспомнил, что, будучи еще студентом, был арестован и просидел три месяца в тюрьме. Там я научился перестукиваться с товарищами по заключению.
Но здесь ли разгадка?
Вскочил босой и подошел к письменному столу. Конечно, конечно, так!
Я легко прочел шифровую запись. Тюремная азбука для перестукивания на особой таблице:
Каждая буква обозначается двумя цифрами по горизонтальным и вертикальным столбцам. Так, например, 3-4 — р, 5-5 — я, 1-4 — г, и т. д.
Вот что сигнализировала племянница генеральши неизвестному лицу: «Не сомневайся в моей любви, жди терпеливо».
Я рассмеялся.
Обычная история! Какой-нибудь бедный, но прекрасный молодой человек. Дачное знакомство. Тетка, конечно, и мысли не допускает о браке. Может быть, молодого человека даже выгнали из генеральского дома, и он поселился теперь в меблированной комнате и смотрит влюбленными глазами на свою Джульетту, а она ободряет его ласковыми словами, переданными световыми сигналами.
Мне стало даже совестно, что я вмешался в эту интимную историю и разгадал чужую тайну.
Дня два я не делал записей, но на третий любопытство превозмогло.
Девушка сообщала своему возлюбленному:
«Твой план никуда не годится. Предоставь все мне. Я сообщу, когда будет время. Получение состоится не раньше, как через неделю».
Последняя фраза указывала, что, кроме любви, девушку и неизвестного связывает еще какое-то дело. «План», «получение»? Конечно, получение денег.
Я чувствовал, как во мне просыпается сыщик Шерлок Холмс. Преследует человека назойливая мысль: «Разгадай тайну»!
Я перестал даже думать о собственных делах. До того увлекся сыском.
«Зайчик» просигнализировал:
«Радуйся, милый. Скоро, скоро. Баронесса пригласила меня к себе погостить. Когда будет нужно, зайду к тетке и дам тебе знать. Жди терпеливо».
Первой моей мыслью было узнать, кто возлюбленный девушки. Но это оказалось не под силу моим сыскным способностям. «Он» мог наблюдать сигналы с двух фасадов дома и даже частью с третьего. Разыскать «его» в вереницах окон шестиэтажного дома было непосильным подвигом. Хорошо писать Конан-Дойлю о необычайных умственных способностях Холмса, а попробуй-ка он на деле.
Мне казалось, что легче узнать, кто такая баронесса. И я не ошибся. Дворник любезно сообщил мне, что «генеральша не так, чтобы богата, а вот ихняя сестра двоюродная, баронесса, точно миллионерша, и от нее они ожидают». Узнать фамилию и адрес баронессы не составляло уже никакого труда; через два дня племянница генеральши исчезла, и сигналы «зайчиком» прекратились.
Тем не менее, я аккуратно каждый день занимал свой наблюдательный пост у окна.
Наконец, в один яркий солнечный день девушка вновь появилась и «зайчик» запрыгал на углу прачечной.
Световая телеграмма на этот раз была длиннее обыкновенных. Я не нуждался в записи, но все же перевел на цифры, чтобы иметь в руках документ.
«Время настало, милый. Сегодня ночью у соседей этажом ниже — бал. Парадные двери не будут заперты до утра. Приходи от двух до трех ночи и стань у дома напротив, около третьей колонны слева. Жди сигнала свечкой из квартиры баронессы. Иди по парадному. Дверь будет отперта мною».
Нет, это не любовное свидание! Девушка нашла бы тысячу других способов, чтобы видаться наедине с возлюбленным. Здесь что-то не то.
И в голове замелькали выражения из прежних криптограмм: «Сообщу, когда будет время. Получение ожидается через неделю». Запомнились слова дворника: «Баронесса — миллионерша, от нее ждут»…
Миллионное наследство! Готовится грабеж, быть может, убийство.
Мною овладела смелая, безумная мысль. Я пойду и стану у третьей колонны, против дома, где живет баронесса. Дождусь сигнала и войду. Преступление будет предупреждено.
Так и сделал.
Я стал на место в половине второго. Если «тот» придет и увидит место занятым, испугается и убежит.
Сердце тревожно билось у меня в груди, когда я очутился против дома баронессы. Гости еще съезжались на бал. Фыркали лошади, гудели автомобильные сирены.
Я нашел на фасаде дома окна квартиры баронессы и не сводил с них глаз. Они были темны и представляли резкий контраст с ярко освещенными окнами следующего нижнего этажа.
Вдруг мелькнул в мрачной, черной раме крохотный огонек. Раз, два и три. Сигнал подан.
Я смело вошел в подъезд. Швейцар не обратил на меня внимания.
Мимо открытых дверей, из которых неслись звуки музыки, поднялся я выше, к дверям квартиры баронессы.
Взялся за ручку. Дверь подалась. В темной прихожей мою руку схватила горячая, трепещущая женская ручка. Нежный, шелестящий шепот:
— Тише, милый, осторожней!
Меня ведут куда-то. Тихое: «Стой!»
Ручка исчезла. Я остался один в непроглядном мраке.
Опять зашелестело около женское платье. Чуткий слух левит прерывчатое дыхание.
— Она спит крепко. Вот ключи. Идем в кабинет.
Холодная связка ключей прикосновением своим заставила меня опомниться.
— Сударыня, я не тот, за кого вы меня принимаете.
Молчание — долгое, испуганное.
— Кто вы?
— Я разгадал тайну солнечного «зайчика». Живу в том же доме. Я знаю все.
Но я не сумею описать последовательно, как все произошло потом. Помню, что она меня горячо поцеловала, и до сих пор чувствую прикосновение упругих девичьих губ. Помню, что я ходил с нею в кабинет баронессы, отпер письменный стол и достал огромную пачку денег. Потом она их завернула в газетную бумагу и сунула туда свою записку. Потом проводила меня до прихожей и опять поцеловала. И я вышел через парадный подъезд, пересек улицу и отдал пакет высокому человеку, стоявшему около третьей колонны. Тот посмотрел на меня испуганно, торопливо пошел к перекрестку и, наняв извозчика, быстро уехал.
А я все стоял и смотрел на окно комнаты племянницы генеральши, пока не скатилась тихо белая штора, пока я не понял, наконец, что совершил преступление по приказу незнакомой мне девушки и отдал украденные деньги ее любовнику.
Комментарии
правитьВпервые: Волны. 1912. № 11.