Сокровище президента Парагвая (Сальгари)/Версия 2

Сокровище президента Парагвая
автор Эмилио Сальгари, переводчик неизвестен

Оригинал: ит. Il tesoro del presidente del Paraguay, опубл.: 1894. — Перевод опубл.: 1910. Источник: az.lib.ru

Эмилио Сальгари.
Сокровище президента Парагвая

I. Таинственное судно

В ночь на 22 января 1869 года трехмачтовый пароход в тысячу двести тонн, обладавший всеми качествами хорошего ходока, способный при необходимости идти и под парусами, проделывал загадочные маневры, меняя свой курс через каждые две--три сотни метров. Находился корабль в эту ночь на расстоянии километров сорока от устья могучего потока Ла-Платы, в Южной Америке.

Тот, кому удалось бы рассмотреть этот пароход с близкого расстояния, непременно отметил бы, что судно отличается редкой стройностью форм, что его строители уделили немало внимания тому, чтобы сделать его возможно более подвижным и быстроходным и что по его бортам расположено весьма значительное количество люков, предназначенных служить отнюдь не в качестве окон, а для того, чтобы оттуда могли глядеть по всем направлениям жерла пушек различных размеров.

Да и на палубе судна опытный взгляд тотчас бы различил несколько блиндированных батарей с пушками солидных размеров.

Конечно, по сравнению с нынешними левиафанами военных флотов, с колоссальными двадцатитысячетонными броненосцами и пятнадцатитысячетонными крейсерами, обладающими артиллерией, способной посылать огромные снаряды на расстояние до десяти и двенадцати миль [Речь идет о морской миле, равной 1852 м.], красивый белый фрегат, о котором мы рассказываем, показался бы и крошечным, и слабо вооруженным. Да и в те дни, о которых идет речь, таинственное судно, словно без цели бродившее у устья Ла-Платы, не могло быть опасным соперником для линейных паровых фрегатов с бронированными бортами, уже входивших в моду. Но, во всяком случае, он представлял собой по всем признакам известную и далеко не мизерную боевую единицу, являясь весьма внушительным крейсером.

Экипаж соответствовал вооружению судна: на нем находилось человек около трехсот моряков и морских солдат. И в тот час, когда начинается наша повесть, эти люди, несмотря на то, что была глухая ночь, не спали, а в полном боевом вооружении — с ружьями в руках, с кортиками у поясов, а пушкари — с зажженными, но тщательно прикрытыми фитилями, — находились на своих местах, словно только ожидая сигнала ринуться в бой. И весь корпус парохода будто дрожал от нетерпения: котлы лихорадочно работали, держа полные пары, и только машина сдерживалась, не развивая предельной скорости.

Ни одного огня не было видно на судне.

Люки окон везде были плотно задраены, так что ни один луч света не вырывался на свободу и не ложился блестящим бликом на плещущиеся у бортов судна волны. Погашены были так называемые «отличительные огни». И судно бродило во мгле январской ночи, как белый гроб, как призрак, и надо было обладать исключительно тонким слухом, чтобы различить даже на близком расстоянии еле слышный шум машины. Надо было находиться на самой палубе, чтобы увидеть, что судно не умерло, что оно переполнено людьми и что люди эти чего-то ждут.

На капитанском мостике смутно виднелись фигуры офицеров. Все они тщательно рассматривали горизонт во всех направлениях с помощью великолепных труб.

Притаившиеся группами у борта матросы и солдаты переговаривались только шепотом.

И когда тихо, вполголоса звучала команда капитана или чуть слышно разливался серебристой трелью свисток боцмана, даже и этот шепот стихал, обрывался, чтобы возобновиться лишь тогда, когда будет исполнено приказание.

У скорострельной пушки порядочного размера, тщательно прикрытой от сырости парусиновым чехлом, тихо болтали два моряка. Один был старый морской волк с широкими плечами и мускулатурой, которой позавидовал бы профессиональный атлет, другой — почти подросток, тонкий, стройный, подвижный, как молодой тигренок.

— Вот, два дня так! — шептал подросток, словно жалуясь собеседнику. — Два дня так!.. Ночью — чуть ли не к самому берегу подходим. А перед рассветом — уходим опять: возвращаемся… Что с капитаном? Похоже на то, что он хочет в реку войти, да боится желтой лихорадки!..

— Желтой лихорадки? — отозвался старый матрос. — Как бы не так! Есть опасность почище! Ты забыл о бразильцах и их союзниках, Кардосо!

— Очень нужны мы им, подумаешь! — фыркнул подросток. — Наш президент заставляет-таки их ломать головы. А о нас они вовсе и не помышляют!

— Ты так думаешь, мальчик? А я — иначе. По-моему, союзники здесь гораздо больше заняты нами, чем войсками самого Солано Лопеса… [Франциско Солано Лопес — президент Парагвая в 1862-70 гг.] Ты знаешь, с каким грузом мы идем?

— Амуниция для наших солдат на триста человек.

— Ладно. А кроме нее? Не знаешь? А я знаю: восемьсот тысяч ружейных зарядов, десять тысяч игольчатых ружей [игольчатое ружье — заряжающееся с казны нарезное ружье, с бумажным патроном, воспламенявшимся при проколе капсюля специальной иглой затвора. Состояло на вооружении европейских армий в середине XIX в.]. Понял? Груз — драгоценный…

— А союзники, ты думаешь, Диего, подозревают о нашем прибытии и хотят перехватить этот груз? Но они не могли уследить за нашим бравым «Пилькомайо!»

— Ну, не говори… Кто знает! Я, по крайней мере, ясно видел собственными глазами, что, когда мы, выйдя из Костона, нагружали в открытом море свой трюм боеприпасами с подошедшего тогда к нам английского парохода, какой-то паровой катер вертелся около нас, как ищейка, а когда мы пошли с места встречи на юг, этот самый проклятый катер на всех парусах понесся к порту. Выследил и помчался донести!

— Так ты думаешь, что союзники тут подстерегают нас? Дела не из блестящих! Но почему же нам не попробовать пробраться или пробиться — если путь загорожен — прямо в устье реки, там дойти до города Асунсьон, если, конечно, бразильцы и союзники еще не взяли его?

— Легко сказать — пробиться! А если попадешь в ловушку? Ведь у них тут целая флотилия. Нас пустят на дно к акулам в несколько минут" Да это не беда: матросу не умирать в постели, а могила на дне моря ничем не хуже могилы в болоте. И умереть в честном бою — не беда. Но ты подумай, Кардосо, какой страшный удар был бы для президента — потеря зарядов, ружей" Он ведет отчаянную борьбу против втрое более сильных врагов — борьбу за свободу Парагвая. Враги окружили нашу родину стальным кольцом и душат ее. Тут на счету каждый штык, каждая пуля… Но этого мало. Я скажу тебе то, чего никто из матросов и солдат не знает и не должен знать. Мы сохраняем последнюю надежду нашего президента. В каюте капитана хранится сокровище нашего президента, бриллианты на семь или восемь миллионов. Это — для войны с врагом… Подумай, что будет, если нас перехватят? Бриллианты достанутся врагам Парагвая, и тогда — прощай, свобода.

— Лучше — на дно моря! — пылко ответил, сжимая кулаки, молодой матрос.

— Стоп! Задний ход! — прозвучал вдруг во мгле холодный голос капитана «Пилькомайо» с капитанского мостика. — По местам! Приготовиться к бою.

Диего — так звали собеседника Кардосо — в одно мгновение сорвал парусиновый чехол со своей пушки и замер в выжидательной позе. Остальные матросы и солдаты, прильнув к парапету парохода, пристально вглядывались во мглу ночи, туда, где, казалось, смутно вырисовываются очертания какого-то тихо крадущегося по морским волнам чудовища.

— Эй! Дозорный на марсе! — прервал молчание голос капитана. — Ты видишь что-нибудь?

— Есть! — ответил с верхушки передней мачты совсем молодой голос, принадлежавший, казалось, мальчику.

— Ну? Парусное судно?

— Нет, капитан! Пароход. С потушенными огнями". Правит на нас! С капитанского мостика послышалось невнятно произнесенное проклятие.

— Не наш… Не наш! Его, должно быть, потопили. Но он должен был крейсировать здесь. Боцман!

На зов капитана приблизился собеседник Кардосо, моряк лет сорока, с бронзовым лицом, зоркими глазами и могучими руками типичного морского волка.

— Как думаешь, боцман Диего, — сказал капитан, — ведь «Нарана» должна бы встретить нас именно здесь?

— Совершенно верно, капитан! Но сигнала — голубой ракеты — еще не было.

— Может быть, «Нарана» погибла?

— Не могу знать, капитан.

— Вот что, Диего. Займи ты пост рулевого. Приготовься!. В этот момент с марса опять прозвучал голос:

— Капитан! Судно за кормой!

— Ах, — пробормотал капитан, нервно дергая усы. — Они хотят поставить нас между двух огней! Не думал я, что бразильцы умеют подстерегать так ловко!

Потом капитан обратился к двум офицерам, стоявшим возле него, и сказал:

— Может быть, я ошибаюсь, и враги еще не подозревают о нашем присутствии. Но, во всяком случае, предосторожности никогда не могут быть излишними. Главное — сокровище президента! Его мы должны спасти во что бы то ни стало. Оружие же, конечно, пусть лучше тонет, чем достанется союзникам. Распорядитесь вынести на палубу ящики" Знаете? Приспособьте трубы к первому цилиндру. И потом — ждите распоряжений…

Офицер безмолвно скользнул с капитанского мостика, и через несколько минут огромной величины ящик странного вида был вытащен из люка на палубу и открыт. Около него матросы, работая с лихорадочной быстротой, устанавливали какие-то трубы, прилаживая их к положенным тут же массивным металлическим цилиндрам.

Кто заглянул бы в этот странный ящик, тот, наверное, удивился бы, увидев его содержимое. Казалось, тут хранилась целая груда тонкой шелковой материи, от которой сильно пахло резиной и лаком. И вся эта материя была словно прикрыта сеткой из тонких крепких веревок. Внизу от сетки шли концы веревок, сходясь у широкого металлического кольца. Потом они опять несколько расходились, и там имелось нечто вроде большой плетенной из бамбука корзины.

Бесшумно двигаясь, офицеры отдавали распоряжения, и минуту спустя вся вынутая из ящика материя в виде бесформенной длинной полосы, или, вернее, колоссального пустого мешка, уже повисла в воздухе, поднятая вверх особым канатом, протянутым между верхушками двух мачт «Пилькомайо» на высоте нескольких метров от палубы.

— Готово! — доложил офицер капитану.

— Позвать правительственного агента! — распорядился тот, выслушав доклад.

Через минуту на капитанском мостике появилась фигура человека, резко отличавшегося своим костюмом от всех членов экипажа. Это был человек лет сорока, с худым, гладко выбритым лицом, жесткими и зоркими глазами, и одет он был, как горожанин, или, скорее, как чиновник, отправляющийся на службу, — в длинный черный сюртук.

II. Правительственный агент

— Господин агент! — сказал капитан по-прежнему бесшумно скользившего по черным волнам «Пилькомайо», обращаясь к пришедшему.

— К вашим услугам!

— Господин агент! Нас выследили, а бригантина капитана Абеллано навстречу нам не вышла.

Лицо агента осталось неподвижным, и, казалось, он ничуть не был удивлен новостью, которая взволновала всех.

— Вы поняли, господин Кальдерон, что случилось? — повторил капитан, вновь обращаясь к агенту.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Ну, господин Кальдерон. — Вы, обладающий всеми полномочиями нашего правительства, что посоветуете мне делать вы?

— Исполняйте ваш долг, капитан! — сухо ответил агент.

— Хорошо! — отозвался капитан. — Исполню, конечно! Имейте в виду, что сдаваться я не намерен. Если нельзя будет выбраться из этой ловушки, я брошу огонь в крюйт-камеру [крюйт-камера — специальное помещение на корабле для хранения боеприпасов], чтобы все оружие и боеприпасы не достались союзникам!

По лицу агента пробежала гримаса.

— А… сокровище президента? — спросил он.

— Я позабочусь о том, чтобы его спасти.

— Но если мы все взлетим на воздух, то ведь и миллионы президента погибнут?

— Нет!

— Я не понимаю… Объясните!

— Не имею намерения.

— Что? Но я имею право требовать! Вы забываете, кто я?! Я — уполномоченный правительства!

— А я — командир корабля. И ваши полномочия простираются только на то, чтобы сказать мне, что именно я должен делать: попытаться ли пробиться в устье Ла-Платы или уйти в открытое море.

— Но миллионы президента?!

— Хватит! Я уже сказал вам: я позаботился о том, чтобы эти миллионы достигли места назначения, если мы все погибнем вместе с нашим послужившим верой и правдой фрегатом «Пилькомайо», или пошли к черту, но не достались бы врагам президента. Итак, не заботясь о бриллиантах, распоряжайтесь, куда идти.

— Бригантина не вышла навстречу?

— И, вероятно, не выйдет. Мы третью ночь крейсируем тут напрасно. Нам, повторяю, остается или уйти от этих берегов, или попытаться пробиться через хорошо охраняемое судами врагов устье Ла-Платы до Асунсьона. Приказывайте!

— Пробиваться в Асунсьон!

— Хорошо! Но предупреждаю вас: если устье реки заграждено неприятелем и нам пробиться не будет возможности, путь назад, в море, будет для нас также отрезан. Значит, при неудаче — гибель!

— Что же делать! — холодно ответил Кальдерон.

— Это еще не все. Если нас потопят не в открытом море, а в фарватере реки, союзники впоследствии легко достанут со дна оружие и боевые припасы.

— Это ничего не значит! Форсируйте проход!

— Хорошо. Во всяком случае, я имею еще два часа времени для того, чтобы спасти сокровище президента! — как бы с угрозой промолвил капитан.

— Я вас не понимаю! — живо обернулся агент.

— Тем лучше…

— Что это значит, капитан? Вспомните, что президент рассчитывает получить свои миллионы!

— Я это отлично помню.

— И что я — его уполномоченный!

Капитан, не отвечая и словно не замечая присутствия агента, крикнул:

— Машинист! Полный ход вперед! А вы, ребята… За оружие! Готовьтесь к бою! По местам!

— Капитан! — придвинулся к нему агент.

— Ну? Что вам угодно? Знаете что, господин уполномоченный? Вы свое дело сделали. Теперь — возврата нет. Нас уже заметили. Через минуту здесь, на палубе, будет слишком жарко для вас… Идите лучше в свою каюту, куда ядра и пули долетать не будут. И… и прошу не мешать! Теперь вы — только зритель. Наша судьба решена, вы же — молчите. Иначе я прикажу вас заковать в кандалы и посадить в карцер за вмешательство в мое дело!

Агент пожал плечами и с бледным лицом, передергиваемым гримасами, отошел в сторону.

Откуда-то взвилась в небесную высь огненная звезда, оставляя за собой огненный след, и лопнула в заоблачной выси, рассыпавшись тысячью ярких искр. Далеко-далеко на горизонте в то же мгновение поднялось сразу во многих точках несколько таких же звезд.

— Хорошо! — сказал капитан, глядя на гаснувший дождь искр. — Мы окружены, и суда союзников переговариваются с берегом. Нам приготовили хороший прием. Но подождите, господа!.. Я исполню свое дело. Мы еще посмотрим…

— Полный ход! На врага! — пронесся над фрегатом спокойный, металлический голос капитана, и судно, словно ожидавшее сигнала, ринулось во мглу ночи, туда, к берегу, к устью Ла-Платы.

В 1865 году в Южной Америке разразилась полная неожиданностей и кровавых бурь война. В Европу известия проникали только отрывочные, часто неясные, непонятные, но и по этим известиям можно было судить о том, что там, далеко-далеко, совершается что-то титаническое. Против малонаселенной республики Парагвай, во главе которой стоял тогда президент Солано Лопес, действовала целая могущественная коалиция. Силы этой коалиции во много раз превосходили силы Парагвая.

В коалиции главную роль играла Аргентина, но едва ли ей в чем-либо уступала Бразилия. Кроме того, в союз вошла еще республика Монтевидео [Монтевидео — прежнее название республики Уругвай].

Весь 1865 год прошел в кровавых и упорных боях. Союзники мало-помалу проникали в глубь страны, беря одну наскоро сооруженную крепость за другой, истребляя войска Парагвая. Казалось, самостоятельному существованию этого государства близился конец, и президент его осужден видеть гибель страны.

В апреле 1866 года, однако, считавшийся уже побежденным Лев Южной Америки — как прозвали президента Солано Лопеса — словно чудом восстановил свои силы и снова поднял знамя борьбы. Он разбил наголову аргентинского генерала Мигра, но в конце 1867 года его самого постигла крупная неудача: не пули врага, а желтая лихорадка — этот бич Южной Америки — истребила значительную часть его войск. Но и тут он не сдался и уже в 1868 году потопил несколько бразильских военных кораблей.

Однако его положение все ухудшалось и ухудшалось: в руках его могущественных врагов было морское сообщение, дававшее им возможность беспрепятственно получать оружие, тогда как Солано Лопес был отрезан от моря и его припасы быстро истощались. Кроме того, у коалиции были колоссальные денежные средства, а Парагвай уже истощил почти все свои ресурсы.

В руки врагов попала столица Парагвая. Войско рассеялось. Уцелели только небольшие разрозненные отряды. Сам президент был вынужден бежать. И в Европе думали, что бесконечно долго тянувшаяся война уже закончена.

Через десять дней после получения сообщения о падении столицы Парагвая консульский агент Парагвая в Бостоне получил от президента из Вальпараисо шифрованную депешу, в которой сообщалось следующее:

Будьте готовы принять моего уполномоченного сеньора Хосе Кальдерона, имеющего поручение к командиру нашего парохода «Пилькомайо», если последний находится в порту Бостона.

Солано Лопес

В назначенный срок к консулу явился уже описанный нами выше сеньор Кальдерон и предъявил документы, удостоверяющие, что он является уполномоченным президента. По его требованию был немедленно вызван к консулу капитан Канделль, командир небольшого крейсера «Пилькомайо», нашедшего убежище в гавани Бостона как в нейтральном порту. Когда капитан явился, Кальдерон передал ему приказание президента: выйти в море, дойти до пересечения тридцать первого меридиана с сороковой параллелью. Там «Пилькомайо» должен встретить английский пароход, получить триста ящиков с оружием и припасами. Кроме того, капитан английского судна вручит ему бриллианты на сумму в семь или восемь миллионов. Это — деньги, собранные друзьями президента в Европе, последняя надежда Парагвая. Деньги обращены в бриллианты. С этим грузом надо идти к берегам Ла-Платы. Там его встретит «Нарана» под командой капитана Абеллано. Если «Нарана» не встретится, то капитан Канделль получит приказания, что делать и куда идти, от уполномоченного правительственного агента.

Капитан Канделль почти с первого взгляда понял, что это предприятие безнадежно. Не говоря уже о том, что «Пилькомайо» находился под бдительным присмотром постоянно крейсировавшего у входа в бостонский порт бразильского крейсера водоизмещением в две тысячи пятьсот тонн с могучей артиллерией, сам Бостон кишел шпионами Бразилии и Аргентины, и за каждым шагом «Пилькомайо» наблюдали сотни глаз. Со всем этим, куда ни шло, можно справиться. Недаром «Пилькомайо» участвовал во многих славных боях, а у его капитана — семнадцать ран на груди… Но пробиться в устье Ла-Платы!..

Это означало идти на верную гибель.

— Таково желание президента! — отвечал на все возражения уполномоченный агент.

Оставалось повиноваться и исполнить свой долг. И капитан Канделль, как казалось ему, нашел некоторые средства для того, чтобы спасти миллионы президента даже в том случае, если, как он предвидел с первого момента, «Пилькомайо» попадет в безвыходное положение и вынужден будет взорваться, чтобы не отдать в руки врагов оружие и сокровище президента. Что это было за средство — капитан Канделль не сказал никому.

В тот же день агент на шлюпке подплыл к «Пилькомайо» и взошел по трапу на палубу.

Прошло несколько дней, неделя, полторы. И вот мы застаем «Пилькомайо» у устья Ла-Платы. Застаем, как видит читатель, в критический момент: «Пилькомайо» окружен со всех сторон во много раз превосходящими его силы вражескими судами, о его прибытии заблаговременно известно на берегу, — значит, нет никакой надежды пробиться по реке в Асунсьон. И тем не менее уполномоченный президента отдает тот же приказ:

— Пробивайтесь!

— Право руля! Скорее! Скорее! Задний ход! На всех парах! — звучит голос капитана Канделля.

Приказание исполнено в один момент: судно меняет свой курс, словно по волшебству. И вовремя: мгновение спустя мимо него проносится с быстротой молнии колоссальная черная масса, будто вынырнувшая из морской глубины. Это — паровой бронированный фрегат.

Замедли на минуту команда, замешкайся машинист или рулевой — и судьба «Пилькомайо» была бы решена: подстерегавшее парагвайцев неприятельское судно, не открывая огня, попыталось, пользуясь покровом ночной мглы, протаранить парагвайский крейсер и пустить его ко дну. Но капитан Канделль — на своем посту, команда раздается за командой.

— Вперед! Полный ход! Право руля!..

«Пилькомайо», дрожа всем корпусом, словно прыгает по волнам, стремясь к берегу". Или к своей гибели?

— Не можем ли мы попытаться выкинуться на берег? — спрашивает командира стоящий рядом с ним полномочный агент.

— Выкинуться на берег? Чтобы аргентинцы и бразильцы взяли нас голыми руками? — иронически отвечает моряк.

— Но мы окружены.

— Как я и предсказывал.

— Что же вы будете делать?

— Драться! — с дикой энергией отвечает моряк.

— А миллионы президента?

— Они уйдут, уплывут по воздуху раньше, чем взлетит туда же «Пилькомайо», господин агент!

III. Миллионы в воздухе

— Мы должны, наконец объясниться, капитан Канделль! — сказал агент, обращаясь к командиру «Пилькомайо».

— Теперь — пожалуй! — отозвался тот насмешливым тоном. Видите ли, господин уполномоченный… Я все это предвидел. И принял меры. Через полчаса нас изрешетят снарядами. Я буду драться до последней возможности. Затем пистолетный выстрел в бочонок, наполненный порохом, или кусок тлеющего фитиля, или, наконец, ручная граната в крюйт-камеру — и дело кончено… для нас. Но миллионы президента будут в это время на расстоянии, недостижимом ни для рук господ бразильцев, ни для их снарядов. Сокровища или достигнут назначения, или погибнут.

— Каким образом?

— Посмотрите сюда!

Повинуясь указанию капитана, агент живо обернулся и не мог удержаться от невольного восклицания, обнаружившего его удивление и беспокойство:

— Что… что это такое?

— Воздушный шар, к вашим услугам! Уже почти наполненный газом.

— Откуда? Каким образом?..

— Откуда? Я купил его в Бостоне перед самым отправлением в море. Каким образом он наполняется? О, очень просто! В Бостоне же я купил несколько герметичных сосудов со сжиженным водородом. Как видите, очень просто… Стоило только открутить краны, приспособив трубки к рукаву шара, подвешенного к канату, — вся операция заняла час времени. Теперь еще четверть часа — и я могу со спокойной совестью обрезать канат: воздушный шар полетит ввысь, унося с собою бриллианты.

— Но кто же… то есть кому вы поручите…

— Диего! — вместо ответа крикнул капитан с мостика.

— Есть, капитан! — живо отозвался мускулистый боцман.

— Диего! Ты исполнишь одно очень важное поручение.

— Есть!

— Ты доставишь нашему президенту бриллианты.

— Или умру!

— Выбери еще одного помощника. Из таких, на кого ты можешь положиться" Он должен тебя сопровождать.

Диего не успел оглянуться, как около него одним прыжком оказался молодой матрос, почти мальчик, тот самый, который откликался на имя Кардосо.

— Я беру с собой Кардосо! — сказал Диего.

— Хорошо! Вы полетите на воздушном шаре!

— На воздушном… шаре? — не мог сдержаться моряк. — Черт возьми! Никогда не летал на такой чертовщине!.. Есть, капитан! Мы с Кардосо полетим на воздушном шаре!

— Слушай, Диего! Там, в корзине, припасы, балласт. Когда шар будет опускаться — надо понемногу выбрасывать балласт. Если он залетит слишком высоко — надо выпустить газ. Для этого есть клапан. Есть барометр, по которому можешь судить, как высоко находится шар. Словом, справляйся сам.

— Попробую, капитан!

— Ты готов?

— Разумеется!

— Так садись же в корзину!

— Уже, капитан? А… а драться как же?

— Ну, — улыбнулся печально Канделль, — драться придется без тебя!..

— Братья будут драться, а я нет? — возмутился Диего.

— Ты хочешь, чтобы бразильцы подошли поближе и расстреляли шар? Ты хочешь, чтобы миллионы президента безвозвратно погибли?

— Капитан!

— Без рассуждений! Или ты летишь, или я выберу другого! Диего вместо ответа проворно и ловко прыгнул в корзину уже совершенно наполненного газом воздушного шара.

— А миллионы президента? — засмеялся капитан. Моряк хлопнул себя по лбу

— Я думал, они уже лежат в корзине, капитан.

Капитан протянул Диего два холщовых мешка, сшитых в форме поясов.

— Смотри, береги это, Диего! — сказал он. — Помни, это последняя надежда Парагвая!..

Моряк бережно взял драгоценные пояса, в каждом из которых находилась целая коллекция крупных бриллиантов, в общей сложности свыше чем на семь миллионов.

— Никогда не думал, что миллиончики весят так мало! — пошутил Диего, обматывая один пояс вокруг своего тела, другой завязывая вокруг тела своего спутника.

— Готово, — прозвучал голос капитана.

— Капитан! Позвольте…

— Что вам, сеньор уполномоченный?

Агент не успел ответить, как издали, оттуда, где во мгле уже несколько минут смутно рисовались очертания мчавшегося вслед за «Пилькомайо» судна, блеснула полоса света, вырвавшаяся потоком из жерла пушки.

— Музыка начинается! — сказал кто-то из офицеров.

— Недолет! — крикнул голос дозорного матроса.

И в самом деле, посланный с неприятельского фрегата снаряд, не долетев до «Пилькомайо» добрых четверть мили, ударился о воду, подняв к небу столб брызг, перескочил еще несколько метров, еще, еще, и потонул в волнах, не дойдя до «Пилькомайо», пожалуй, на кабельтов [морская единица длины, равная 185,2 м (0,1 Кабельтов-- морской мили)].

— С правого борта… первое… пли! — крикнул командир. Пушкарь, стоявший у защищенного барбетом бортового орудия, приложил фитиль.

— Б-бах-ба-бах! — прогрохотал выстрел.

— Есть! Попало! Попало!.. — раздались ликующие возгласы матросов.

Действительно, выстрел не миновал своей цели: граната, посланная из жерла самой большой пушки «Пилькомайо», врезалась в борт преследователя, взорвалась, и теперь оттуда ясно доносились крики боли и смятения.

— Второе! Пли!

И опять грохот выстрела, заставляющий трепетать все судно, как в лихорадке, свист мчащегося вдаль снаряда, гром взрыва на неприятельском судне.

— Он тонет-- тонет!..

Надвигалось утро. Мгла поредела. И теперь экипажу «Пилькомайо» было ясно видно вражеское судно, находившееся на расстоянии, не превышавшем морскую милю.

Это судно, небольшой крейсер по оснастке, получило хорошо направленный заряд в носовую часть как раз у ватерлинии, и было видно, как в образовавшуюся пробоину врывалась вода, заставляя судно, накренившись, оседать.

Но на военном корабле быстро устраняют всякое повреждение, если только оно не смертельно: под пробоину подвели пластырь, а тем временем заговорили батареи, и «Пилькомайо» получил в корму сразу два удара.

— Дело идет к концу! — крикнул капитан «Пилькомайо», оглядываясь по сторонам. — Сейчас нас примутся расстреливать в упор. Диего! Кардосо! Готовьтесь в путь.

— Капитан Канделль! — чуть ли не закричал в это мгновение сеньор Кальдерон.

— Что вам?

— Мое место… мое место — у миллионов президента!

— Ну-с?

— Я… я должен лететь с шаром!..

— Садитесь! — отвечал моряк.

Мгновение спустя Кальдерон впрыгнул в покачивавшуюся уже в воздухе корзину шара.

— Руби канат! Разом!.. Пускай!

Словно чья-то могучая рука рванула неистово колыхавшуюся корзину вверх, потом в сторону и опять вверх.

Толчок был так силен, что все три пассажира попадали на дно корзины. В полумгле они видели, как палуба «Пилькомайо» уходила в бездну, как опускались мачты с гордо развевавшимся парагвайским флагом. Но еще раньше, чем они успели увидеть тонущее судно, они поняли, что аэростат уже поднялся в воздух, оторвавшись от палубы «Пилькомайо».

— Б-бах-ба-бах! — донеслось снизу.

И в стороне — мощный взрыв. А оттуда — грохот отвечающих храброму крейсеру выстрелов, огненные мечи, вырывающиеся из жерл пушек и посылающие разрезающие воздух тяжеловесные снаряды.

— Б-бум!

Это вражеская граната, разбив часть фальшборта «Пилькомайо», взорвалась на его палубе, покрывая ее осколками металла, щепками, клочьями человеческого тела…

— Они… стреляют по шару! — закричал Кардосо.

Мгновение спустя торопливо направленный с какого-то бразильского судна снаряд просвистел в нескольких ярдах [ярд равен приблизительно 91 см.] от безумно быстро поднимавшегося ввысь шара.

— Не попали… Уходим! Уходим! — кричал Кардосо, как безумный цепляясь руками за борта корзины.

Корзина все еще тряслась и колыхалась, крутясь в воздухе, словно пьяная, но ее движения становились все более и более плавными. Случайные аэронавты уже успели настолько овладеть своими нервами, что могли созерцать поразительное зрелище, представившееся их взорам: шар поднялся почти вертикально над тем местом, где стоял бравый «Пилькомайо» с обреченной на смерть командой, посылая поминутно снаряд за снарядом в окружившие его кольцом вражеские суда.

Корабли сошлись так близко, что стало возможным пустить в ход ручное оружие, и теперь с борта «Пилькомайо» раздавались один за другим ружейные залпы.

Но и сам фрегат получал в свой корпус снаряд за снарядом.

Во многих местах на нем уже вспыхнул пожар, багровое пламя вырывалось из люков, откуда-то поднимались и расплывались в воздухе густые клубы темного, почти черного дыма.

Пассажирам шара было видно, что одна из труб фрегата, разбитая взрывом гранаты, свалилась на палубу, покрывая ее осколками.

Взрыв следовал за взрывом.

«Пилькомайо» доживал свои последние минуты, но с его палубы все еще неслись выстрелы.

Потом… потом все вокруг задрожало, и шар метнулся в сторону, словно подхваченный ураганом.

Изнутри судна, расстреливаемого уже в упор, вырвался целый столб огня и дыма.

— Они взорваны! — крикнул Кардосо.

— Они взорвались сами, чтобы не сдаваться! — ответил ему суровым голосом Диего, утирая слезы.

В самом деле, «Пилькомайо» погиб, не сдавшись: капитан Канделль, видя, что дальнейшая борьба невозможна, бросил ручную гранату в крюйт-камеру, и судно со всем экипажем и еще уцелевшими солдатами взлетело на воздух…

Пылающие обломки падали дождем в воду и тонули в ней со зловещим шипением. Потух пожар, озарявший багровым светом картину боя, и воцарилось гробовое молчание.

Ясно видно было море внизу, далеко-далеко. На том месте, где за минуту до этого еще стоял «Пилькомайо», теперь в бурлящих волнах мелькали только балки, разбитые бочки, обломки судна, обрывки парусов, человеческие трупы.

— Б-бах-б-бах! Бах!

— Что это? Почему стреляют? — удивился сеньор Кальдерон. Не спускавший взора с поверхности моря Диего ответил:

— С «Пилькомайо» покончено. Теперь они охотятся за нами…

В самом деле, бразильские суда на всех парусах мчались в том направлении, куда ветер беззвучно увлекал аэростат, и на ходу посылали в воздушных путешественников выстрел за выстрелом.

Но это было явно бесполезным занятием: шар шел уже на такой значительной высоте, что никакие выстрелы достать его не могли.

И Кардосо не удержался, чтобы не рассмеяться злобно и не погрозить своим кулаком заметно отставшим врагам:

— До свидания, приятели! Еще увидимся!..

IV. В воздушном океане

Там, внизу, на судах бразильской эскадры, очевидно, не хотели примириться с тем, что шар уходит: огромные пушки все еще извергали гранаты, целясь по аэростату, суда окутывались клубами грязно-белого дыма. Но попасть в быстро уносимый ветром шар было почти немыслимо. Еще десять минут — и аэронавты поднялись так высоко, что бразильцы перестали тратить порох даром.

Расчет храброго и до фанатизма преданного президенту Лопесу капитана Канделля был таков: обыкновенно ночью, после двенадцати часов, и перед рассветом в устье Ла-Платы дуют свежие морские бризы, несущие в глубь страны потоки влажного и прохладного морского воздуха, тогда как с полудня и до вечера такие же бризы тянут с берега.

Таким образом, пуская в воздушный океан шар с тремя пассажирами, капитан Канделль рассчитывал, что этим импровизированным аэронавтам удастся до полудня уйти очень далеко в глубь страны и опуститься на большом расстоянии от мест расположения неприятельских войск.

Но природа любит посмеяться над жалким существом, присваивающим себе гордое имя ее царя и повелителя. Природа, могучая, великая природа любит опрокинуть одним своим дуновением все самые хитрые человеческие планы, разрушить все его надежды…

Так было и на этот раз: едва только окончательно рассвело, Кальдерой, Диего и Кардосо установили неопровержимо, что их шар, вместо того чтобы нестись к суше, удалялся от нее… Он двигался в обратном от их цели направлении, уносился в глубь океана"

Что было делать? Перед отправлением воздушного шара в путь капитан Канделль успел наскоро дать морякам кое-какие наставления, сообщить бегло кое-что о том, как и какими способами можно до известной степени управлять движением аэростата, пользуясь обычным явлением — существованием в различных слоях атмосферы различных воздушных потоков.

В момент, когда выяснилось, что шар относит в море, а не к суше, он находился уже на весьма порядочной высоте — около трех с половиной тысяч метров. Вероятно, там, внизу, у поверхности океана господствовало воздушное течение, доверившись которому, аэронавты могли рассчитывать добраться до земли. Значит, нужно было попытаться спуститься.

Но тут встал вопрос: с каким риском сопряжено это предприятие? Ведь спуск воздушного шара достигается единственным путем — выпуском газа, и так как запасы газа возобновить нет возможности, то, значит, нечем возместить потерю подъемной силы. Правда, на шаре есть известный запас балласта, однако потеря высоты может произойти так быстро, что потом уже не поможет и выбрасывание балласта. Но что будет с шаром, если спуститься? На спуск может уйти вся сила шара, а затем, когда шар, найдя, предположим, благоприятное течение, поплывет к земле низко над поверхностью моря, он может встретиться с крейсирующей у берегов эскадрой врагов и подвергнуться опасности быть расстрелянным или — что ничем не лучше — рискует опуститься на виду у неприятеля на его же территории.

С другой стороны, благоприятное течение можно найти не только внизу, но и наверху; для достижения же более высоких слоев атмосферы придется затрачивать не драгоценную силу, а балласт.

Взвесив наскоро все эти соображения, аэронавты решили прибегнуть к подъему и стали выбрасывать балласт.

Но это привело к совершенно неожиданным последствиям: шар, казалось им, только вздрагивал при каждом выброшенном мешке песка, но не поднимался. По крайней мере, они не чувствовали этого. В нетерпении они начали обращаться с балластом совершенно без всякой осторожности. И вдруг почувствовали странные симптомы: стало звенеть в ушах, перед глазами поплыли красные и зеленые круги, ноги стали отказывать, руки тряслись, сердце замирало.

— Я задыхаюсь! — раза два или три сказал юнга.

— Потерпи, мальчик! — ободрял его матрос. — Потерпи! Вот понесет нас к суше, тогда тебе сразу будет лучше.

И опять выбросил мешок балласта.

— Диего… Я… я… не знаю что… что со мной! — вдруг слабо вскрикнул Кардосо.

— Что такое?

— У меня, кажется… лопнет сердце… Диего!.. Ой!.. Диего! Я… я умираю!

Кардосо вскочил, запрокинулся навзничь и упал на руки подхватившего его Диего. У него на губах выступила кровавая пена, глаза закатились, жилы на шее напряглись, словно переполнившись кровью, грудь вздымалась тяжело и неровно, и бледные, дрожащие, покрытые холодным потом руки судорожно впились в ворот, не имея сил разорвать его.

Мальчик странно хрипел.

Встревоженный ужасным состоянием своего любимца, матрос закричал:

— Сеньор Кальдерон! Сеньор Кальдерон! Кардосо умирает! Помогите! Помогите!.

Но от Кальдерона ожидать помощи было нечего: он сидел бледный как полотно, не в состоянии пошевельнуться, и дрожал всем телом. Казалось, с ним должно было случиться то же самое, что и с мальчиком, и он в любое мгновение мог потерять сознание.

— Господи! Мадонна! Да что с нами? И у меня… Ох! И у меня кружится голова и дышать нечем! — простонал Диего, чувствуя, что силы изменяют и ему.

— Кажется… мы… ошиблись! — пробормотал Кальдерон. — Кажется, мы поднялись слишком… Слишком высоко…

Диего бросился к барометру и прошептал:

— Десять тысяч метров… Десять километров…

В самом деле, шар, освободившийся от балласта, незаметно для неопытных аэронавтов поднялся на головокружительную высоту в десять километров над уровнем моря, где для человеческих легких не хватало уже воздуха и где царил сильный холод, леденивший кровь в жилах.

С каждым мгновением шар уносился все дальше и дальше, выше и выше, словно собираясь совсем покинуть землю и унестись к звездам…

Инстинкт самосохранения заставил матроса припомнить все, что ему говорил об управлении шаром капитан Канделль. Он вспомнил, что надо отыскать веревку, ведущую к клапану, и дернуть ее. Но где эта веревка?

Обезумевшими глазами он глядел вокруг, ища веревку от клапана.

Кажется, эта? Он дернул первую попавшуюся на глаза веревку.

Нет, не поддается…

Другую… третью…

Шар каждый раз вздрагивал.

Корзина колыхалась…

— Нет, не эта, не эта! — с отчаянием бормотал Диего, чувствуя, что силы его покидают, сердце готово разорвать грудь, глаза уже почти ничего не различают.

Кардосо, потерявший сознание, давно уже лежал, словно труп, на дне корзины.

С отчаянием схватил Диего какую-то отдельно спускавшуюся сверху в корзину пеструю веревку и рванул ее. Послышался резкий свист, и шар остановился в своем стремительном подъеме, потом начал быстро опускаться, почти падать. Он быстро терял газ, уходивший десятками кубических метров в минуту, терял подъемную силу, правильнее сказать — терял свою жизнь.

Не прошло и получаса, как он уже находился в такой атмосфере, где пассажирам больше не грозила опасность задохнуться от недостатка воздуха. Они плыли теперь на высоте не более одного километра над уровнем моря.

Но кругом по-прежнему расстилался океан; не было видно и следа земли. А шар все опускался и опускался…

Опомнившись, Диего закрыл клапан, выбросил несколько мешков балласта из значительно уменьшившегося запаса, и тогда шар перестал падать.

По всем признакам, теперь аэростат находился на очень далеком расстоянии от берега, и его по-прежнему продолжало относить в глубь моря. Значит, аэронавтам грозила опасность опуститься на поверхность воды и утонуть, выбившись из сил.

Оставалась еще одна надежда: быть может, покажется какое-нибудь судно, обратит внимание на падение шара, подойдет на помощь.

— Однако мы можем попасть в руки аргентинцев? — спросил Кальдерон.

— Ни в коем случае! — отвечал решительно моряк. — Кто может заподозрить нас? Предположите, что в самом деле нас подберет даже аргентинское или бразильское судно. Разве на наших лицах написано, что мы — приверженцы Солано Лопеса и что мы бежали?

— Да, но никакого судна не видно! — уныло ответил агент.

— Постойте… Не видно? Нет, я вижу… И это судно направляется к нам! — ответил моряк.

Присмотревшись внимательнее, Кальдерон и уже оправившийся от припадка удушья Кардосо подтвердили заявление Диего: с запада, то есть не от суши, а с моря, по направлению к медленно спускавшемуся шару быстро двигался какой-то черный предмет. Но расстояние пока было так велико, что трудно было определить, какое это судно.

Прошло около получаса, и Диего, внимательно наблюдавший за всем происходящим, вскричал:

— Что за чертовщина? Это не парусное судно, потому что на нем не видно не только парусов, но и ни единой мачты…

— Ну так, значит, пароход! — отозвался Кальдерон.

— Но не видно и трубы, нет и следа дыма. Мчится со скоростью пятидесяти узлов в час.

— Вероятно, судно какой-нибудь новой, нам еще не знакомой конструкции.

— В первый раз слышу о судах без мачт, без труб, без колес! Нет, это какая-то чертовщина, говорю я вам! — ворчал моряк.

Прошло еще несколько минут, и вдруг Кардосо закричал:

— Это вовсе не судно!

— А что же? — спросил Диего.

— Разве ты не видишь? Это кит!

Присмотревшись, Диего должен был признать, что превосходное зрение юнги не обмануло его: им навстречу мчалось с невероятной быстротой огромное животное. Но это был не кит, а типичный гигант-кашалот с невероятно уродливой огромной черной головой, напоминавшей колоссальный ящик.

Через очень короткий промежуток времени шар уже несся над кашалотом, даже начал уходить от него. Тогда животное изменило направление и поплыло вслед за шаром, по временам почти выпрыгивая всем своим уродливым могучим телом из воды, хлеща по волнам своим гигантским хвостом, разевая огромную пасть, словно оно собиралось проглотить не только корзину с тремя пассажирами, но и самый шар.

Уж не сочло ли это хищное чудовище шар за врага, уплывавшего от его преследований в небо, за огромного кита, к которому кашалот относится без пощады?

Само собой разумеется, непосредственной опасности для аэронавтов кашалот не представлял, покуда шар держался над морем. Но опустись шар в воду, очутись аэронавты там, внизу, — нет никакого сомнения, им пришлось бы считаться с кашалотом, так упорно их преследовавшим. Зверь этот — один из опаснейших в мире, и горе не только одинокому пловцу, хрупкой лодчонке, затерявшейся в беспредельном просторе океана, горе даже и маленькому парусному судну, привлекшему к себе внимание кашалота: одним ударом могучего хвоста кашалот может разбить в щепки порядочную барку. Одним толчком своего тупого рыла он может пустить ко дну деревянное судно водоизмещением в полтораста--двести тонн. Бывали случаи, когда кашалоты топили таким образом и суда в пять, даже шесть сотен тонн.

Кашалот все плыл и плыл за шаром, разевая огромную пасть, и, казалось, только и ждал того мгновения, когда шар коснется поверхности воды.

Аэронавтам надоело это преследование, да к тому же шар уже слишком опустился, волны океана рокотали совсем близко от днища корзины. Диего взял один за другим несколько мешков балласта и опорожнил их, выкинув содержимое прямо в пасть кашалота. Чудовищу это угощение пришлось мало по вкусу — оно заметалось во все стороны, вздымая огромные волны своим неуклюжим телом, и свирепо, бешено хлестало хвостом по поверхности воды.

Но наблюдать за ним пришлось не очень долго: освободившийся от балласта шар, словно возродившись и обретя силы, опять умчался в поднебесье и скрылся в слое тумана, плывшем на высоте около двух километров.

V. Земля!..

Когда шар поднялся на высоту около двух с половиной километров, его начало швырять во все стороны, он дрожал, как в лихорадке, рвался, словно стараясь выбраться из опутавших его веревок сетки.

— Что случилось? — спросил Диего.

— Ого! Конь, кажется, хочет вырваться из упряжки! — отозвался Кардосо.

— По-видимому, мы попали в полосу сильной бури! — заметил Кальдерон.

Да, это было так. Еще там, у поверхности океана, дул свежий ветер, гнавший шар со скоростью до двадцати пяти километров в час. Здесь, на этой высоте, могучий поток воздуха подхватил его и помчал с безумной быстротой, и аэронавтам не было видно, куда его несет.

Быть может, к земле. Быть может, все дальше и дальше в глубь океана."

Подъем, вызванный освобождением от балласта, однако, продолжался не слишком долго, и шар вновь начал опускаться, заметно теряя свои силы. Но скорость движения его не уменьшалась: буря по-прежнему гнала шар с невероятной быстротой.

Там, внизу, у ног аэронавтов, ревело и гудело море, сплошь покрытое могучими беснующимися, поющими свою победную песню валами. Здесь, в этом потоке мириадов частиц воздуха, полуобессилевший шар двигался скачками, прыжками, трясся, дрожал, корзина раскачивалась, будто готовая в любое мгновение оборваться и рухнуть вниз.

Ветер свистел в веревках шара и, нажимая на его поверхность, вдавливал тонкий шелк, словно сознательно задавшись целью раздавить, расплющить его, выдавить из него оставшийся газ.

— Земля!.. Земля!.. — закричал вдруг Кардосо, волосы которого развевались по ветру.

И остальные аэронавты увидели на горизонте голубоватое плоское облачко.

Да. Кардосо был прав… Ветер — или, правильнее сказать, ураган — гнал теперь шар к земле.

Прошло еще полтора--два часа; очертания земли стали ясно видны, и Диего, который знал каждый уголок у этих берегов, вынужден был признать, что шар, пространствовавший уже более двенадцати часов, отнесен очень и очень далеко от устья Ла-Платы, унесен, по-видимому, на юг, к малоисследованным полудиким территориям.

— Может быть… Не знаю, но мне кажется… Мне кажется, — бормотал растерянно моряк, — нас отнесло дальше, чем нам хотелось бы.

— Мы попадем на южный полюс! — засмеялся Кардосо.

— Ну, на полюс не попадем. Но ты не смейся! Смеяться теперь не время.

— Я не смеюсь, — смутился юнга.

— То-то! Патагония для нас ненамного лучше северного или южного полюса, — продолжал неуверенным тоном моряк.

— Вы думаете, что…

— Я думаю, сеньор Кальдерон, что нас занесло значительно дальше Рио-Негро.

Кальдерон не отвечал, и на его бледном лице трудно было прочесть, доволен ли он тем, что шар занесен так далеко от места гибели «Пилькомайо».

А шар тем временем все приближался к земле, и уже ясно видны были очертания берегов.

Повсюду, куда достигал взор, были видны скалы, изорванные, изломанные, нагроможденные одна на другую. У самого берега, среди беснующегося прибоя — все скалы и скалы, одетые в жемчужную пену…

По небу стремительно неслись обрывки, лоскутья туч. По временам просвечивала эмаль вечернего бледного неба, и неверный, скользящий свет пятном плыл по поверхности океана…

— Какая бы ни была — но это земля! — сказал Кальдерон, пристально всматриваясь вдаль.

— Но как мы опустимся? — задал сам себе вопрос Диего. — Капитан предостерегал: самое опасное дело — это именно спуск. Тут тысяча опасностей… Ведь нас с шаром может швырнуть, ударить о землю.

— У нас покуда еще есть кое-какой запас балласта. Можем продержаться всю ночь в воздухе.

— Ой, не продержимся!

— Если балласта не хватит, будем выбрасывать припасы. Потом одежду, инструменты, оружие…

— Ну, всего этого надолго не хватит!

— Наконец, в крайнем случае, мы можем отрезать корзину… Ведь она одна весит более четырехсот фунтов.

Не отвечая агенту, моряк испытующим взором посмотрел на сетку шара. Да, конечно, в крайнем случае можно прибегнуть и к этому… Разве решительный и смелый человек, борющийся за свою жизнь, не сумеет продержаться несколько часов на сетке шара? Ого! Моряка этим не запутаешь. Моряк привык часами колыхаться над бездной в сети корабельных снастей. У него не закружится голова, не задрожат руки. Будет себе висеть на конце реи, да еще петь при этом матросскую песню, бросая вызов беснующейся буре…

Как ни опытен был Диего, он ясно видел, что о немедленном спуске нечего было и думать: пока так яростно бушевала буря, пока шар несся с безумной быстротой, всякая попытка спуска, да еще тут, в этом хаосе скал, могла привести к немедленной гибели.

— Капитан говорил: для спуска надо выбирать по возможности ровное место. Хорошо бы — кустарники. Там можно попытаться бросить якорь…

Кальдерон сделал нетерпеливое движение, словно хотел что-то возразить, но смолчал.

— Кардосо! Брось, дружок, еще балласт! — скомандовал Диего. Кардосо нагнулся над бортом корзины, чтобы отцепить мешок с балластом, повозился с минуту. Балласт был сброшен, шар дернулся и стал подниматься все выше и выше. Однако уже через полчаса он столь же быстро опускался к поверхности земли. Буря все не стихала, и спуск по-прежнему был немыслим.

Когда окончательно рассвело, Диего, присматриваясь к земле, над которой теперь проносился аэростат, закричал:

— Какой-то поселок! — Там, там…

Шар в самом деле несло к группе строений, окруженных изгородью из колючих кактусов.

Аэронавты стали стрелять из карабинов, думая привлечь внимание обитателей корраля [В данном случае речь идет о животноводческой ферме], но, к их удивлению, никто не отзывался.

— Что это они? Вот уж спят так спят! — засмеялся Кардосо.

— Мертвым сном! — поддакнул ему Диего. — Может быть, звук выстрелов не доносится вниз? Нет, быть того не может! Ведь мы на высоте, не превышающей одного километра. А ну-ка, Кардосо! Стреляй еще!

Но результат был тот же: в коррале не было заметно никакого движения.

Пять минут спустя шар, почти опустившись до поверхности земли, понесся над самым корралем, и аэронавтам было ясно видно, что тут царит полное безлюдье. Да и весь корраль имел странный вид: постройки казались полуразрушенными, одна какая-то хижина была вся закопчена, окна и двери зияли черными дырами.

Еще минута — и Диего вскрикнул:

— Человек!

— Труп человека! — поправил его Кальдерон.

Все трое с невольным трепетом глядели на человеческую фигуру, распростертую в странной, неестественной позе среди обломков сгоревшей хижины.

— Это какой-то бедняга белый! Должно быть, один из гаучо… [гаучо — этническая группа в Южной Америке, потомки браков испанцев с индианками. Прославились как прекрасные пастухи, скотоводы, как великолепные наездники.]

— Убитый индейцами! — подтвердил догадку моряка Кальдерон.

— Почему вы так думаете?

— Потому что он скальпирован. И Кальдерон показал на голову трупа:

— Лужа крови", словно красным платком обмотан череп. Он скальпирован.

— Спаси нас Господь! — встрепенулся Диего. — Эти индейцы пампы — не люди, а звери!

Кальдерон холодно пожал плечами и сказал:

— Все равно, нам нет возврата…

Да, возврата не было. Они сознавали это.

Тучи жадного воронья, привлеченного, по-видимому, запахом разложения, запахом крови, поднялись с земли и заметались в воздухе, когда Кардосо, вновь зарядив свой карабин, выстрелил в огромного отвратительного коршуна, подбиравшегося к трупу оскальпированного гаучо, который лежал среди кустов кактуса.

Потом вся картина разграбленного корраля исчезла, так как шар унесло уже далеко от него.

Часов в десять утра шар ослабел настолько, что уже не просто опускался, а почти падал, и когда за борт гондолы выбрасывали последние запасы балласта, аэростат уже не поднимался вверх, как сокол, а лишь замедлял свое падение.

Но это уже не так беспокоило аэронавтов: с одной стороны, теперь шар несся уже не над гористой прибрежной местностью, где о благополучном спуске нечего было и думать, а с другой — буря улеглась, ветер, все еще довольно сильный, уже не грозил, однако, расплющить шар. Можно было надеяться, что, если удастся продержаться еще несколько часов, ветер стихнет окончательно, наступит, хоть и краткий, промежуток полного спокойствия природы, и тогда шар плавно и спокойно, как медленно падающий с дерева широкий лист, просто ляжет на землю без малейшего толчка.

Бояться, что шар попадет на территорию, которая окажется неудобной для спуска, не приходилось: внизу расстилалась бесконечная равнина, покрытая пышной растительностью. Это была пампа, или пампасы Северной Патагонии — степи, тянущиеся на тысячи километров.

— Диего! Спасение близко! — закричал Кардосо, которому уже нечего было делать, так как порученный его ведению песочный балласт полностью истощился. — Люди! Они помогут!

— Где? Где? — заторопился моряк.

Взглянув в указанном мальчиком направлении, он побледнел и не мог удержаться от соблазна произнести свирепое проклятие, в котором доставалось и живым и мертвым.

— Люди?! Хороши люди! — сказал он с горечью.

— Ну что ты? — возмутился мальчик. — Разве я не вижу? Да на тебя напала куриная слепота, старик! Отлично вижу. Скачут на лошадях. Заметили, вероятно, нас, и скачут на помощь. Целый отряд. Человек пятьдесят, может, шестьдесят"

— Каррамба! [Черт побери! — исп.] Отлично вижу, что скачут по направлению к нам, или вернее, наперерез нам… Но только это не люди, а патагонцы. Звери, которым по свирепости уступит ягуар. Бросай, бросай балласт! Может быть, они увидят, что мы поднимаемся, и оставят преследование.

— Балласт? Какой балласт? — отозвался удивленно Кардосо.

— Бросай, бросай что-нибудь…

И пока мальчик нерешительно оглядывался, ища, что можно без урона для себя сбросить с почти уже касавшейся земли гондолы умирающего шара, Диего сам пришел к нему на помощь: подхватив один из ящиков с провизией, он выбросил его. Потом другой. Ящики, падая с глухим треском, разбивались, как скорлупа яйца, и их содержимое в полном беспорядке рассыпалось среди травы. Шар заметно поднялся вверх, и как раз вовремя: преследователи, гоня во весь опор прекрасных рослых лошадей, вырвались из окаймлявших поляну кустарников и неслись теперь во весь опор по направлению к шару с нечеловеческими воплями, при звуке которых мороз продирал по коже. Они размахивали длинными копьями и еще чем-то, чего раньше никогда не видал Кардосо.

— Они… они бросают в нас камни! — удивленно вскрикнул Кардосо.

В самом деле, ближайший всадник с невероятной силой швырнул в шар три камня, связанные вместе веревкой. Камни, крутясь в воздухе со зловещим свистом, долетели до шара и опутали одну из веревок сети, едва не раздробив голову вовремя увернувшемуся Диего.

— Это боллас! Бросай, бросай, Кардосо! Бросай этот бочонок…

Кардосо, испуганный серьезным тоном Диего, схватился за довольно увесистый бочонок, в котором хранился запас воды, и перевалил его через борт корзины. Падение бочонка вызвало новый подъем шара на довольно значительную высоту, и так как там дул порядочной силы ветер, то индейцы стали заметно отставать. Им это не понравилось. В воздухе засвистели десятки боллас , но они уже не могли достигнуть шара. Тогда там, внизу, поднялась беспорядочная, отрывистая и суетливая трескотня спешно посылаемых в воздух выстрелов.

Индейцы пришпоривали лошадей и старались наверстать выигранное шаром расстояние. Несколько мгновений казалось, что им это не удастся. Но утих ли ветер, или лошади, разгоряченные скачкой, удвоили свои силы — так или иначе, но через пять минут индейцы были уже не только около шара, но даже заскакивали вперед него, и их оглушительный вой, крики торжества, свист, выстрелы --/все это указывало, что они теперь рассчитывают на верное получение добычи.

Диего схватил свой карабин, Кардосо последовал его примеру, две пули нашли для себя жертвы в рядах индейцев, двумя преследователями стало меньше. Но остальных это не остановило ни на мгновение… Их руки уже тянулись схватить волочившиеся по земле концы канатов.

Шар садился на землю, и его пассажиры были окружены врагами, не знающими, что такое пощада".

VI. На земле

— Они сейчас перебьют нас! — кричал Кардосо, посылая пулю за пулей в ряды налетавших и с гиком кружившихся индейцев.

— Надо во что бы то ни стало уйти от них! — пробормотал Кальдерон. — Обрубим веревки, поддерживающие корзину…

Диего огляделся. Помощи ожидать было неоткуда. В самом деле, надвигалась гибель, и можно было, пожалуй, только отсрочить агонию — обрубив корзину, попытаться улететь подальше… Ведь, может быть, индейцы отстанут.

Как дикая кошка, Диего кинулся рубить своим ножом веревки. Раз-раз! Раз-раз! Есть!

Корзина висела теперь всего на четырех или пяти веревках. Кардосо уже забрался наверх, к кольцу, и примостился там. Сеньор Кальдерон последовал его примеру. Обрубив еще две веревки, Диего чуть не упал, вывалившись из внезапно опрокинувшейся корзины, но вовремя схватился за какой-то конец. Теперь еще удар ножа! Еще! Еще!

И вдруг шар взвился, как сорвавшаяся с тетивы стрела, и помчался к небу: огромная корзина рухнула на головы индейцев, и ее падение произвело на них такое же впечатление, какое могла произвести упавшая, но еще не разорвавшаяся бомба.

Лошади патагонских всадников шарахнулись в разные стороны, взвиваясь на дыбы, сбрасывая и затаптывая седоков; индейцы сталкивались друг с другом, бестолково носясь по долине, стреляя и крича…

А шар, освободившийся от корзины, уносился все дальше и дальше и скоро скрылся в облаках.

Прошло около часа; он опять начал приближаться к земле, но преследовавших его индейцев не было видно на всем пространстве, куда хватал глаз: индейцы отстали, по крайней мере, километров на десять, может быть, на двадцать или тридцать.

Теперь уже ничто не могло отсрочить падения шара: ни балласта, ни припасов, ни корзины — ничего, чем можно было бы пожертвовать, кроме оружия, в распоряжении аэронавтов уже не оставалось. А жертвовать оружием в этом диком краю было бы чистым безумием, ибо человек, который не вооружен с ног до головы, в Патагонии обречен на немедленную гибель. Впрочем, и пожертвовав оружием, аэронавты уже не могли задержать падение на землю: в шаре почти совсем не оставалось газа, он мог бы, поддаваясь влиянию ветра, протащиться по воздуху еще каких-нибудь полдесятка километров, неся на себе одного из них. Нести же троих людей, весящих в общей сложности свыше пятисот фунтов, ему было никак не под силу.

Аэронавты, сознавая это, стали готовиться покинуть своего воздушного коня.

— Когда коснемся земли, надо сразу всем прыгать! — сказал моряк.

Спутники утвердительно кивнули. Они понимали, что одно мгновение замедления в прыжке кого-либо из них может повлечь за собой весьма печальные последствия.

— Ждите команды! Я крикну, — распорядился Диего, приготавливаясь к опасному прыжку.

Шар совсем опустился, ударился о землю, но не нижней своей частью, а боком, подпрыгнул, как мяч, футов на пятьдесят в воздух, пронесся какое-то расстояние и готовился опять удариться тем же уже пострадавшим боком. Предвидя это, Диего крикнул:

— Сейчас!.. Еще!.. Еще! Прыга-ай! Ра-зом!

И прыгнул вниз с высоты около трех метров, держа в руках ружье. Он упал на ноги, не удержался, протянул руки вперед, рухнул плашмя, и услышал, как рядом с ним упал еще кто-то.

Мгновение спустя Диего поднялся и увидел, что рядом с ним стоит на коленях, потирая ушибленный локоть, Кардосо.

Где же… где же, однако, был Кальдерон?

Диего невольно вскрикнул. Шар, освободившийся от тяжести двух пассажиров, превышавшей триста фунтов, опять сделал гигантский прыжок вверх, и в его сетке метался кто-то, крича и жестикулируя: шар уносил с собой запутавшегося в сетке и не успевшего вовремя спрыгнуть Кальдерона. И теперь аэростат находился на головокружительной высоте в несколько сот метров, так что о том, чтобы покинуть сетку, Кальдерону нечего было и думать.

Оставалось надеяться, однако, что через полчаса, самое большее через час, шар, окончательно потерявший газ, спустится, чтобы больше уже не подниматься, и тогда Кальдерон не прозевает благоприятного момента.

— Авось, не пропадет, — сказал задумчиво Диего. — К тому же он вооружен. Выкрутится как-нибудь… Мы постараемся его отыскать.

Потом Диего вспомнил о доверенном ему и Кардосо сокровище, о бриллиантах президента.

— Слава Мадонне! Все цело! — сказал он, ощупав обмотанный вокруг него пояс с бриллиантами. — А у тебя, Кардосо?

— В целости и сохранности… Только локоть разбил.

— До свадьбы заживет! — пошутил моряк. И добавил:

— Ну вот! Ехали, ехали и приехали. Жаль! Кажется, здесь генеральная забастовка всех носильщиков и извозчиков. Некому взять наш багаж и некому подать нам ландо, чтобы мы ехали в гостиницу. А? Ты как думаешь, парень?

Кардосо невольно рассмеялся.

— Ты неисправим, Диего!

— То же самое мне когда-то все учителя говорили, — подмигнул мальчику моряк. — Но будет болтать. Надо оглядеться.

— Когда мы спускались, мне показалось…

— Ну, выкладывай! Послушаем, что тебе показалось, парень.

— Мне показалось, что тут в стороне, в тени деревьев, приютилась какая-то хижина-

— Какое-нибудь ранчо? [ранчо — небольшая ферма] Что же, очень может быть. Здесь кругом должны быть коррали гаучо. Мы можем рассчитывать на радушный прием. В какой стороне твой гранд-отель?

Мальчик, смеясь, показал на группу густо растущих деревьев.

— Там… Видишь крышу?

— Отдай причалы! Снимайся с якоря! Полный ход вперед! — скомандовал матрос. — Надо, брат, улепетывать во все лопатки. Я глубоко убежден, что проклятые индейцы не оставят нас в покое. Положим, они должны были видеть, что шар понесся дальше. Но, черт возьми, у патагонцев такие глаза, с которыми телескопу трудно тягаться! Они могли рассмотреть, что на шаре остался только один сеньор Кальдерон, и потому могут задумать предварительно обыскать это место, надеясь изловить нас… Удирай же во все лопатки, парень! Может, в ранчо есть кто-нибудь…

И Диего помчался в указанном мальчиком направлении, не выпуская из рук своего ружья. Кардосо последовал его примеру. Не успели они пробежать полусотни шагов по направлению к ранчо, как из кустов, окружавших дом, вышел высокий смуглый человек в довольно-таки фантастическом костюме: в широкополой шляпе, белой складчатой рубахе, расшитых узорами шароварах и грубых сапогах из желтой кожи. С первого же взгляда бросались в глаза подвязанные к каблукам огромные серебряные шпоры с колесиками, снабженными острыми шипами.

— Сюда, сюда, сеньоры! — крикнул он, размахивая своей широкополой соломенной шляпой. — Добро пожаловать!

— Спасибо! — ответил Диего на ходу.

— Ваша коляска, кажется, поехала дальше? — без малейшей иронии продолжал говоривший.

— Черт бы ее побрал, эту коляску! — отозвался Диего, вспоминая о капризной «коляске», то есть о воздушном шаре, на котором ими было пережито столько тревожных часов.

— Да, должно быть, упрямая и капризная штучка? Но пожалуйста, заходите… В нашей хижине вы найдете отдых, ломоть хлеба, кусок мяса, глоток водки, быть может и плохой. Но так как ваш багаж…

— Отправился к облакам вместе с экипажем…

— …ваш багаж не очень тяжел, то, думаю, наше гостеприимство, за неимением ничего лучшего, что могло бы соответствовать вашим привычкам, кабальерос, не покажется вам слишком грубым.

— Мы сердечно рады встретить живого человека одного с нами цвета кожи, — отвечал Диего. — Но боюсь, сеньор, что вы, оказывая нам гостеприимство, подвергаетесь большой опасности. И по нашей вине…

— Индейцы? — коротко и спокойно спросил гаучо.

— Да! Целый отряд гонится за нами.

— Человек пятьдесят. Нескольких мы уложили, — не утерпел Кардосо.

Гаучо посмотрел на него с любопытством и своеобразной лаской.

— Ну, знаете, кабальерос, мы их ждали с минуты на минуту. Они уже несколько недель словно с ума сошли. Бросаются на пограничные селения, жгут, грабят, убивают. Мы с братом уже подготовили все, чтобы уйти отсюда: оставаться здесь, покуда не подойдут правительственные войска, немыслимо. Но пожалуйте же в хижину!

И жестом, исполненным благородства и простоты, незнакомец предложил гостям войти внутрь.

Убранство хижины поражало своей необычностью: на стенах висело оружие, находившееся в образцовом порядке, на полу из битой глины в углах лежали снопы душистого сена, прикрытого мягкими шкурами быков. Это были постели обитателей. Стульями служили огромные черепа каких-то животных, по-видимому также быков.

Стол заменяли три ящика грубого дерева, поставленные в форме буквы П.

— Сейчас возвратится мой брат Педро, — сказал хозяин.

— Он на охоте? — спросил Диего.

— Не совсем… Мы, видите ли, давно уже держимся настороже. Слышали перестрелку в той стороне, откуда вы… э-э… приехали. Ну, мы отправились на разведку и видели всю историю. Теперь брат следит за вашими врагами. Если будет опасность, то он даст знать. Но думаю, что…

— Они значительно отстали! — сказал Кардосо.

— Да. И им придется потратить несколько часов на переправу через реку. Брода нет. Словом, если я не ошибаюсь, то до утра нам с вами опасаться решительно нечего. Вы спокойно можете отдохнуть. Закусите, чем Бог послал.

— Большое спасибо!

— И ложитесь. Ваша поездка должна была вас чертовски утомить.

— Не только чертовски, но прямо-таки адски! — согласился Диего.

Через несколько минут был готов скромный обед из мяса какой-то птицы и маисовых лепешек, испеченных тут же в золе. И этот обед или, скорее, ужин показался невероятно вкусным людям, совершившим такое полное причудливых приключений путешествие с борта «Пилькомайо» из залива Ла-Платы в глубь Патагонии.

Их одолевала усталость. Глаза сами смыкались. Говорить не хотелось, и когда говорил сам хозяин, которого звали Районом, Диего и Кардосо казалось, что его голос доносится откуда-то издалека и звучит странно глухо, чуть внятно.

Хозяин видел, что его гости выбились из сил и валятся с ног от усталости, и скоро прекратил разговор, заботясь только о том. чтобы воздушные путешественники н е забывали брать все новые и новые куски довольно-таки вкусной дичины. А потом, когда обед был закончен, о н принес откуда-то еще охапку свежей душистой степной травы и швырнул ее в угол.

— Ложитесь, спите! — сказал он. — А сам я должен сторожить. Педро не возвращается. Мало ли что могло с ним случиться! Я отвечаю за вашу безопасность. Спите спокойно.

И он, не задав ни единого вопроса гостям — что они, откуда, как попали сюда, почему прибыли таким необычным путем, — вышел из хижины, прихватив с собой свое длинноствольное ружье с раструбом на конце.

В самом деле, пора было отдохнуть. Едва улегшись, моряки заснули мертвым сном и проснулись только на рассвете следующего дня. 244

VII. Индейцы

На рассвете пришлось покинуть гостеприимное ранчо двух гаучо вскоре после полуночи возвратился Педро, брат Рамона, и сообщил, что индейцы еще вечером перебрались через реку и расположились на ночлег километрах в семи или восьми от ранчо, а потому утром можно ожидать их нападения Наскоро собрав все самое ценное в доме, гаучо зарыли свое имущество в какой-то тайник и изловили нескольких лошадей из пасшегося в коррале табуна. Едва забрезжили первые лучи восходящего солнца, они разбудили моряков и сообщили им о необходимости спасаться бегством в ту сторону, где на расстоянии нескольких сотен километров находились первые поселения чилийцев и откуда уже несколько недель ожидались правительственные войска для борьбы с патагонцами. Обсудив вместе, куда и как направляться, все четверо приступили к сборам.

Сборы, разумеется, были недолгими; через несколько минут вся кавалькада уже мчалась прочь, оставив ранчо на произвол судьбы.

До полудня бегство проходило без всяких приключений. Индейцев не было и следа. Казалось, беглецам удалось уйти от них, но гаучо не обманывались ложными надеждами: патагонцы — чуть ли не лучшие в мире следопыты, ищейки, и, раз напав на след, не покидают его, покуда добыча не попадет в их руки. Значит, надо было ожидать погони и во что бы то ни стало уходить, и уходить подальше, в надежде достигнуть территории, куда патагонцы не посмеют проникнуть из опасения встречи с правительственными войсками, отрядом гаучо или каким-нибудь племенем, желающем жить с белыми в мире.

Но около полудня оба моряка почувствовали себя настолько утомленными, что пришлось сделать маленький перерыв в путешествии. Кстати, по пути Району удалось заарканить какую-то не летевшую, а бежавшую птицу, напоминавшую страуса в миниатюре, и из нее можно было приготовить обед.

Однако приходилось торопиться и при этом соблюдать крайнюю осторожность, потому что индейцы могли оказаться поблизости.

Рамон разрешил развести огонь для того, чтобы изжарить добычу, но при непременном условии — для костра брать только сухие стволы растений, чтобы получался легкий белый дым, быстро рассеивающийся в воздухе, который индейцы могли заметить не так легко, как густой черный дым от костра из сырого дерева.

Все принялись собирать топливо, как вдруг Кардосо, предававшийся с увлечением делу, пронзительно вскрикнул. Диего, находившийся в двух шагах, подбежал к нему в испуге:

— Что с тобой, парень? Юнга! Да что с тобой? Говори же! Мальчик, дрожа всем телом, показал на какое-то маленькое насекомое, ползущее по его голой до колена ноге.

— Он укусил!.. Укусил!.. Больно. Больно. Диего! Помоги мне!.. Ох… Горит…

Диего нагнулся, чтобы рассмотреть укусившее мальчика насекомое, и обмер: по ноге Кардосо полз отвратительный маленький черный южноамериканский скорпион…

На крик подоспел Рамон. Одним ударом ножа он смахнул ядовитое животное с тела мальчика и растоптал гадину.

Тем временем Кардосо, дрожа всем телом, начал корчиться от боли: яд скорпиона проникал в его кровь и делал свое дело. И Диего не знал, что же предпринять, как помочь ужаленному…

Надо было бы раскалить кусок железа и выжечь рану. Но костер еще только лениво разгорался, и нагревать железо пришлось бы слишком долго.

В то же время Диего, решившись на все, склонился к мальчику, быстрым и ловким ударом своего острого ножа рассек крест-накрест ранку, уже окруженную зловещей синеватой опухолью, и припал к ране, высасывая отравленную кровь. Если бы у него во рту была хоть одна царапина, он рисковал отравиться. Но что за беда? Не мог же он оставить умирать этого храброго подростка.

Не терял даром времени и Рамон: он склонился над землей и ходил, раздвигая руками ветви растений, будто ища что-то. Минуту спустя он возвратился, держа в руках вырытый им из земли темный и мягкий корешок какого-то растения. Разжевав своими крепкими зубами корешок, он положил образовавшуюся массу на ранку на ноге Кардосо и перевязал ее платком.

— Вы думаете, это поможет? — тревожно спросил его Диего, не спуская глаз с помертвевшего лица юнги, который без чувств и почти без дыхания лежал на земле.

— Конечно же, поможет, — отозвался гаучо. — Плохо только одно: как мы будем двигаться дальше? Его нельзя трогать с места. Нужен полный покой. Надо, чтобы он отлежался…

— Может быть, индейцы не отыскали еще наших следов?

— Ну, на это нечего надеяться!

— Тогда… спасайтесь вы сами, оставьте нас тут!

— Глупости! — решительно ответил гаучо. — Разве вы не наши гости? Разве мы с братом знали бы хоть минуту покоя, если бы, пожертвовав вами, спасли собственную жизнь? Разве мы смели бы потом взглянуть в глаза добрым людям? Нет, кабальеро. Так нельзя.

— Но что же делать?

— Подождем час или два. Может быть, мальчик поправится скорее, чем мы думаем…

В самом деле, Кардосо довольно скоро очнулся, и хотя он чувствовал себя плохо, тем не менее был уже в силах продолжать путь.

Вскочив на отдохнувших лошадей, путешественники двинулись на северо-запад, надеясь, что индейцы от них еще довольно далеки. Но, увы, эта надежда оказалась пустой: не прошло и часа, как сзади послышались яростные крики и вслед им засвистели пули.

Пришпорив лошадей, путники неслись во весь опор, но не могли уйти от преследователей. Небольшой отряд патагонцев сумел проскочить вперед и преградить им дорогу. К счастью, весь этот отряд состоял из десятка плохо вооруженных воинов, по большей части подростков. Ринувшись на загородивших дорогу индейцев, четверо белых стали пробиваться сквозь их ряды. Одно мгновение они находились на волосок от гибели: чья-то шальная пуля подстрелила лошадь, на которой скакал Кардосо, и в то же время лассо какого-то индейца взвилось в воздухе и опустилось на шею гаучо Педро, моментально сковав его.

Рамон не потерял присутствия духа: в один миг он свалил выстрелом из своего не дававшего промаха ружья какого-то воина, набросившегося на упавшего в траву Кардосо, и в то же время быстрым как молния ударом ножа рассек петлю лассо, душившего Педро.

Диего посадил Кардосо рядом с собой; Педро, освободившийся от душившей его петли, вскочил в седло своего коня, даже не коснувшись ногами стремян, и дикая скачка продолжалась с удвоенной энергией. О том, что несколько минут назад здесь разыгралась кровавая драма, стоившая жизни нескольким людям, свидетельствовали оставшиеся трупы патагонцев да жалобное ржание подстреленной лошади Кардосо, бившейся в судорогах и тщетно пытавшейся приподняться, чтобы следовать за ускакавшими.

Путешественники спаслись от гибели или, во всяком случае, от плена и на этот раз. Но надолго ли? В сущности, все складывалось очень неблагоприятно. Можно сказать, уже начиналась агония, в исходе которой трудно сомневаться. Оставалось испытать еще одно средство, предложенное гаучо: надо было разделиться и попытаться этим обмануть индейцев. Гаучо предлагали, чтобы Диего и Кардосо двигались в указанном ими направлении, там в скалах находилась скрытая от взоров пышно разросшейся зеленью пещера, а сами гаучо брали на себя труд задергать нападающих, отвлечь их в сторону.

— Вы жертвуете собой, чтобы спасти нас! — сказал Диего. — Нет, это не годится. Погибать — так погибать всем вместе, мы будем драться до последней капли крови…

— Нет, это не так! — ответил гаучо. — Спросите брата Педро, он вам скажет, сколько раз мы с ним обманывали шедших по нашим следам индейцев и благополучно уходили от них… В сущности, мы рискуем очень малым. И даже, если хотите, мы скорее спасемся, если вас не будет с нами. Но, разумеется, не это соображение заставляет нас предложить этот план; мы хотим отвлечь внимание индейцев, спасти вас. А дальше уже будет видно…

Пришлось согласиться с мнением гаучо. Диего с Кардосо прокрались в указанное убежище, а гаучо ринулись в сторону, в направлении преследовавших беглецов индейцев, и скоро в той стороне послышались дикие крики, свидетельствовавшие о том, что гаучо столкнулись с преследователями. Послышались громкие выстрелы огромных ружей гаучо, топот коней. Все эти звуки понемногу удалялись в сторону.

Одно время шум стих. Было ясно, что в борьбе настал перерыв. Потом опять возобновились крики и выстрелы.

Диего и полусонный Кардосо, задержав дыхание, притаились в пещере среди скал. У них не хватало смелости уйти в глубь пещеры, и в то же время путь наружу, казалось, был отрезан, потому что в ближайших кустах явно слышался шорох продирающихся сквозь ветви людей, сдержанные восклицания.

Прошло несколько минут томительного ожидания, как вдруг множество индейцев хлынули из кустов на площадку у пещеры.

Диего выстрелил несколько раз в нападавших, к нему присоединился и Кардосо. Потом, когда не остановленные выстрелами индейцы добрались до самой пещеры, моряк схватил свое тяжелое ружье за дуло и, обратив его в палицу, стал обороняться им, как безумный, обрушивая тяжелые удары на головы и груди подступавших к ним врагов. Он видел, как к его ногам упал Кардосо, получивший сильный удар в плечо, хотел отомстить за мальчика свалившему его индейцу, но в то же мгновение почувствовал, что на его собственную голову обрушился страшный удар, отнявший у него и возможность продолжать отчаянную, но, увы, безнадежную борьбу, и сознание…

Какая-то темная человеческая фигура подкралась к моряку сзади, из глубины пещеры, еще тогда, когда он отчаянно защищался от нападавших. Враг выждал удобный момент и опустил на голову несчастного Диего свой страшный кулак, сразивший моряка с такой силой, с какой сражает быка удар молота на бойне.

Через минуту пещера, где разыгралось это побоище, уже опустела: накрепко связанные Кардосо и Диего были положены на приведенных лошадей, прозвучал какой-то сигнал, и отряд индейцев тронулся в путь, увозя с собой пленных.

Прошло некоторое время — и опять что-то зашевелилось в кустах. Раздался призывный свист, и когда на него не было получено ответа, из кустов вынырнули два человека.

Это были гаучо Педро и Рамон.

Почти не соблюдая никаких мер предосторожности, они приблизились к пещере, оглядели ее, увидели следы жестокой схватки, и для них не составило труда определить по многочисленным следам суть происшедшего: вот здесь индейцы напали на моряков, здесь дрались, здесь лежали два связанных тела, тут волочили пленных по земле к лошадям. Отсюда уходили следы мчащихся во весь опор лошадей.

Обследовав окрестности, Рамон возвратился к дожидавшемуся его в пещере Педро.

— Они увезли наших друзей на север, в свое поселение! — сказал он.

— Будут держать в плену, обратят в рабов…

— Если сразу не убьют.

— Нет, не убьют. Если бы хотели убить, то прикончили бы их тут же, на месте.

— Что же нам делать? Рамон помолчал, подумал.

— Они доверились нам. Они были нашими гостями. Значит, мы отвечаем за них своей жизнью!..

— Хорошо! — кивнул головой Педро. — Я думаю так же, как и ты.

— Ну, значит… Значит, мы должны попытаться освободить их. Ты согласен?

— Разумеется. Только отдохнем немного, и в путь, по следам индейцев, не теряя времени!

Рамон, не отвечая, завернулся в свой плащ и прилег тут же, на полу пещеры.

Спустя три часа гаучо уже покинули пещеру и кинулись по следам индейцев, увезших моряков. Следовать за ними не представляло ни малейшего труда, ибо индейцы, упоенные победой, уверенные в своей безопасности, отлично знавшие, что теперь на свободе осталось только двое врагов против целого отряда в полтораста человек, не предпринимали никаких мер для того, чтобы Уничтожить свои следы.

VIII. «Сын солнца, брат луны, великий жрец»

Увлекшись рассказом о судьбе Кардосо и Диего, мы совершенно упустили из виду правительственного агента, сеньора Кальдерона, который унесся по воздуху на облегченном шаре после падения Диего и мальчика возле гостеприимного ранчо братьев гаучо. А между тем и Кальдерон переживал приключения, для описания которых понадобились бы десятки страниц.

Достаточно сказать, что он был унесен шаром на высоту свыше километра. Подхваченный порывом ветра шар без корзины, с человеком, судорожно уцепившимся за сетку, пространствовал еще около двух часов, пока не вышел весь запас газа, и аэростат довольно плавно и спокойно, как нарезвившийся бешеной скачкой и утомленный до полусмерти конь, опустился на равнину, дав возможность сеньору Кальдерону спокойно сойти на землю.

Но тут произошло следующее.

В местности, где суждено было опуститься шару, кочевало, перенося по мере надобности из одного края пампы в другой свои легкие палатки из гуанаковых [гуанако — млекопитающее рода лам] шкур, одно из бесчисленных племен патагонских индейцев.

В день, когда судьба привела сюда Кальдерона, племя было погружено в печаль и охвачено тревогой: за несколько часов до рассвета главный жрец племени, спавший в своей палатке, выбежал из нее с диким криком, услышанным во всем поселке и поднявшим на ноги всех обитателей. Он метался от хижины к хижине, и на его крик выбегали воины, выбегали женщины и дети, спрашивая, что случилось.

Жрец стонал, вскрикивал, потом упал на землю и стал корчиться.

— Змея… змея… ужалила меня! — кричал он. — Мои враги подослали мне, спящему, царицу змей. Ее зубы впились в мое тело, ее ядовитая слюна проникла в мои жилы и отравила мою кровь…

Жрец был прав: на плече у него ясно виднелся след укуса ядовитой змеи, что во множестве кишат в пампе.

Будь жрец укушен за ногу или за руку, быть может, своевременно принятыми мерами — высасыванием яда из раны, прижиганием, обильным кровопусканием — его удалось бы спасти, тем более что индейцы сами знают кое-какие противоядия, действенные до известной степени против последствий укуса змеи. Но в данном случае надежд на спасение не было, так как рана на плече, близко от главных кровеносных сосудов, с молниеносной быстротой вела к заражению крови.

Не прошло и часа, как, несмотря на все принятые меры, на земле лежал безобразно распухший, раздувшийся и уже начавший разлагаться труп «великого жреца». Все племя погрузилось в печаль: из-за неожиданной смерти жреца оно осталось без человека, который умел бы заклинать злых духов, исцелять, толковать сны, приметы, и так далее.

Все племя оплакивало погибшего, и женщины, эти хранительницы традиций предков, занимались приготовлением к торжественным похоронам главного жреца.

В самый разгар этих приготовлений кто-то из дозорных, оберегавших покой селения, случайно обратил внимание на необычный предмет, показавшийся на ясном небе и несшийся, быстро увеличиваясь, по направлению к поселку.

Воин поднял тревогу, сбежалось все население и со страхом и трепетом смотрело на нечто невиданное, чудесное.

— Это — луна! — кричали дети. — Огромная серая луна. Она сорвалась с неба и несется к нам.

Остолбеневшие индейцы с разинутыми ртами наблюдали за «сорвавшейся с неба луной».

— Человек!.. Человек! — закричал кто-то.

И в самом деле, теперь было ясно видно, что под «луной», цепляясь за сетку, колыхалась человеческая фигура.

— Сын солнца! Брат луны! Человек с неба!

Индейцы кричали, жестикулировали, как сумасшедшие.

Шар — а это, как уже понял читатель, был шар с единственным пассажиром, сеньором Кальдероном, — пронесся несколько в стороне от деревни, плавно и медленно опускаясь к земле.

Индейцы, подстрекаемые неискоренимым любопытством, покинули поселок, бросились туда, где опускался шар, и образовали огромный круг, держась на почтительном расстоянии от места, куда шар должен был упасть. Многие падали ниц и воздевали к небу руки, кричали заклинания и молитвы. Женщины плакали. Дети визжали и кувыркались.

Сеньор Кальдерон сразу понял, в каком выгодном положении он находится, какое огромное впечатление произвело его появление на детей природы, и поторопился использовать все преимущества этого положения. Медленной и важной поступью направился он к группе воинов, среди которых его зоркий взгляд открыл людей в костюмах вождей, и замогильным голосом заговорил с ними на ломаном испанском языке.

— Где вождь? Почему он не спешит поклониться мне, посланнику небес?

Вождь племени, трепеща и в то же время опасаясь явно выказать свою боязнь, поторопился выдвинуться из рядов соплеменников и трепетным голосом спросил Кальдерона:

— Ты прибыл к нам с неба, о господин и повелитель?

— Ты видел своими собственными глазами! — оборвал его Кальдерой.

— Зачем послало тебя к нам небо? — нерешительно осведомился дикарь. — Чего небо хочет от нас? Разве мы его прогневали чем-нибудь?

Кальдерон, сохраняя загадочное молчание, пристально глядел на испуганного индейца.

— Разве небо уже знает о смерти нашего великого жреца? — робко высказал догадку вождь.

Луч довольства мелькнул на лице правительственного агента.

— Он был мошенником, а не великим жрецом! — сказал он.

— Значит, смерть послало ему небо?

— Небо поразило своего неверного слугу! — с пафосом поддержал зародившееся в душе индейца предположение Кальдерон.

Трудно описать то впечатление, которое произвели на простодушных индейцев эти слова загадочного пришельца с неба.

Для них так ясна, так понятна была теперь связь между смертью их бывшего колдуна и великого жреца и прибытием «сына солнца»…

— Это луна? — задавали робкие голоса вопрос, продиктованный опасением, что красавица царица ночи не появится уже более на небосклоне и не разгонит мрак ночи.

И они боязливо глядели на бессильно распластавшийся на земле лишенный газа шар.

— Нет. Если вы будете повиноваться мне, вы еще увидите луну! — отвечал Кальдерон хладнокровно.

— Приказывай, повелитель! — отозвались индейцы.

— Я — посланный небом жрец и колдун! — сказал Кальдерон.

— Мы знаем, мы знаем это, о господин! — отвечали индейцы.

— Я могу испепелить все ваше селение одним своим взглядом!

— Ты сказал, господин, и это так!

— Вы обязаны повиноваться мне!

— Ты сказал, и это будет так, сын солнца!

Естественно, что после этих весьма коротких объяснений новый общепризнанный «великий жрец, сын солнца, брат и посланец луны», которому воздавались божеские почести и в распоряжение которого предоставлялось все, что было собственностью индейцев, — Кальдерон получил лучшую хижину в селении, прямо-таки заваленную мехами, оружием, драгоценностями индейцев.

Если бы он пожелал, ему отдали бы красивейших женщин и девушек племени. Потребуй он человеческих жертв, он получил бы их. Но Кальдерон не подумал об этом: все его мысли были заняты тем, что произошло с так неожиданно покинутыми им спутниками, с Диего и Кардосо. Ведь падая, они унесли с собой сокровище президента Парагвая, восемь миллионов в бриллиантах.

Значит, первым делом надо было узнать, уцелели ли моряки. Если живы, то связаться с ними. Если умерщвлены — предъявить права на их наследство, на бриллианты президента, на эти миллионы…

Того, что патагонцы расхитят бриллианты, Кальдерон не боялся: дикари не могли иметь ни малейшего представления о ценности бриллиантов; в их глазах они должны были иметь не большую цену, чем пригоршня битого стекла, ни на что не нужного…

Но где Диего и Кардосо? Что с ними? Как с ними связаться?

Ломая над этим голову, Кальдерон почти инстинктивно вспомнил о своем воздушном корабле. Нельзя было бросать его на произвол судьбы! Агент не имел еще представления о том, как можно использовать пустую оболочку шара, но в то же время сознавал, что немыслимо оставлять шар попросту валяться на земле в грязи. Это пренебрежение к предмету божественного происхождения в конце концов могло зародить сомнение в душах дикарей, вызвать критическое отношение ко всему происшествию.

Сознавая это, Кальдерон поторопился распорядиться убрать шар, выдавив из него остатки газа.

Со страхом и трепетом целый отряд женщин приступил к этой необычной работе и исполнил ее вполне удовлетворительно под наблюдением самого новоявленного великого жреца.

Тщательно осматривая шар, Кальдерон убедился, что он превосходно уцелел: нигде ни малейшего следа повреждений, нигде материя, пропитанная каучуком, не прорвана, не испорчена. Цела сетка, прекрасно действует, предохранительный газовыпускной клапан. Нет только корзины, но ее ведь не так трудно сплести…

Зато газа здесь не достанешь ни за какие деньги, и нет, кажется, никакой возможности получить его…

Шар при отправлении с палубы «Пилькомайо» был наполнен водородом, который в шестнадцать раз легче воздуха. Если бы добыть хоть не водород, а светильный газ. Он, как знал Кальдерон, не обладает такой подъемной силой, как водород, но все же мог бы сослужить службу.

Между тем шар был сложен и бережно убран в той самой хижине, где обитал теперь «сын солнца».

Первой заботой Кальдерона было выяснить, где находятся Диего и Кардосо и нельзя ли связаться с ними.

Прошло несколько дней, и лазутчики из боготворившего его племени оповестили мнимого жреца, что Диего и Кардосо находятся в плену или, сказать вернее, в рабстве у одного из соседних племен, что бриллианты находятся при пленных, но оружие отобрано, что пленные мечтают о победе и надеются при этом на помощь каких-то гаучо.

При упоминании о гаучо Кальдерон сделал легкую гримасу.

В его планы и расчеты вовсе не входило вмешательство посторонних людей, к тому же таких полудикарей, как гаучо. Бог знает, каких сюрпризов можно ожидать от этих обитателей пампы!

Но потом Кальдерон решил, что Диего и Кардосо слишком осторожны, они не могли сообщить гаучо о своей тайне, о бриллиантах. Значит, опасность быть ограбленными не существует. А в то же время — кто знает? — может быть, в самом деле, помощь гаучо окажется полезной. И наконец…

Сеньор Кальдерон подумал хладнокровно: «От этих непрошеных помощников можно будет отделаться в любой момент, как только они сделают свое дело и их помощь перестанет быть необходимой… Посмотрим!»

С помощью добровольных лазутчиков Кальдерон оповестил Диего и Кардосо о своем местонахождении и посоветовал им терпеливо выжидать, покуда закончатся его переговоры с захватившим моряков племенем относительно освобождения их за выкуп.

К сожалению, переговоры успехом не увенчались: обладатели моряков ни за какие сокровища мира не хотели выпустить добычу из своих рук и наотрез отказались выдать Диего и Кардосо тому племени, в котором Кальдерон вот уже недели полторы или две исполнял роль великого жреца.

Тем временем не оставались в бездействии и верные храбрецы гаучо, задавшиеся целью во что бы то ни стало спасти своих приятелей: с ловкостью змей, неслышно, как ночные тени, они скользили вокруг селения, где находились пленные, прокрадывались, выжидая удобного случая, к хижинам, оберегаемым часовыми, и, наконец, посредством подкинутых записок оповестили моряков, что попытаются в назначенную ночь произвести тревогу и отвлечь в сторону индейцев, с тем чтобы, пользуясь их замешательством, моряки могли попытаться спастись бегством.

В условленное время находившиеся в своей тщательно оберегаемой несколькими молодыми воинами хижине Диего и Кардосо услышали подобные грому раскаты ружейных выстрелов в самом центре поселка. Там поднялся адский шум: дико ржали, разбегаясь, сорвавшиеся с привязи лошади, топча выбегавших и сталкивавшихся друг с другом воинов. Кричали перепутанные женщины. Плакали мечущиеся, как в чаду, дети

А по единственной улице деревни скакал казавшийся призраком всадник на фантастическом коне, стрелял в воздух и дико кричал что-то. Это был гаучо Педро, рискнувший поднять общую тревогу, чтобы облегчить ожидаемый побег моряков.

И в самом деле, побег удался блестяще: Диего и Кардосо, прорезав шкуры гуанако, крадучись вылезли через заднюю стенку своей темницы, встретились с ожидавшим их Рамоном, державшим в запасе лошадей, и сломя голову кинулись по направлению к селению, в котором находился «сын солнца, брат луны, посланник неба», он же правительственный агент сеньор Кальдерон.

IX. Единственный выход

После довольно опасного путешествия Диего, Кардосо, Рамону и Педро удалось благополучно добраться до селения того племени патагонцев, в котором властвовал теперь под видом посланника неба сеньор Кальдерон. Селение было расположено на месте захваченного патагонцами большого поселка гаучо, где частично еще сохранились настоящие дома.

Было бы затруднительно описывать все перипетии этого путешествия, сопровождавшегося разнообразными приключениями. Беглецам приходилось переплывать реки и пробираться по болотам, кишевшим ядовитыми гадами, отражать нападения хищных зверей, в которых нет недостатка в пампе, бороться то с голодом, то с жаждой, отстаивать на каждом шагу свое существование. А главное — побег был открыт очень скоро, и по пятам за беглецами ринулось целое племя; не раз им приходилось прокладывать себе дорогу с оружием в руках.

Собственно говоря, было настоящим чудом, что беглецам удалось добраться целыми и невредимыми до поселка индейцев «великого колдуна» — сеньора Кальдерона. Но когда они обсуждали вопрос, что делать дальше, поднявшаяся тревога прервала их совет: оказалось, что селение окружено со всех сторон враждебными индейцами, требовавшими немедленной выдачи беглецов и обоих гаучо.

Индейцы селения колебались: с одной стороны, они боялись навлечь на себя месть неба, выдав бледнолицых, взятых под свое покровительство Кальдероном, «посланником луны». С другой стороны, силы врагов были слишком велики, и при первых же стычках почитателям Кальдерона пришлось бы нести тяжкие потери.

Взвесив положение вещей, наши друзья пришли к решению, что единственным путем для спасения будет опять довериться воздуху, Уйти из осажденного, обложенного со всех сторон поселка в воздушный океан.

Но как уйти?

Кальдерон нашел выход. Он долго обдумывал его раньше, еще до прибытия моряков, и уже производил опыты: в соседстве с поселением патагонцев он нашел богатую каменноугольную копь с пластами угля, выходившими прямо на поверхность земли. Заставив индейцев набрать громадное количество угля и заказав гончарам племени огромные глиняные горшки, он пробовал, и не без успеха, добывать светильный газ, перекаливая уголь и выпуская газ через длинные кишки гуанако, заменявшие ему железные трубы, применяющиеся на газовых заводах.

Поспешно заканчивая на площади поселка работу по сооружению импровизированного газового завода, Кальдерон прибег к помощи моряков.

Тем временем оба гаучо приняли деятельное участие в обороне осажденного поселка и своими меткими выстрелами держали на почтительном отдалении нападавших, укладывая не знающими промаха пулями каждого, кто приближался слишком близко.

Индейцам селения, осведомлявшимся о цели таинственных приготовлений Кальдерона, агент отвечал, что он готовит великое колдовство, результатом которого будет полное и поголовное истребление всех нападающих, вместе с их женами и детьми.

Таким образом ему удалось выиграть несколько дней, но было ясно, что осада идет к трагическому концу в то время как силы защитников с каждым днем уменьшались и лучшие воины племени погибали в свирепых стычках, у осаждавших силы все возрастали и возрастали, ибо к ним со всех сторон прибывали подкрепления. Самые далекие племена спешили принять участие в побоище, привлеченные вестью о разгоревшейся войне и надеждой на богатую добычу и поживу.

Кольцо нападающих все сжималось и сжималось вокруг осажденной деревни. Уже несколько дней слышны были здесь плач и стопы: не было семьи, в которой не насчитывалось бы по нескольку жертв боев, вылазок, стычек.

Вообще говоря, патагонцы являются одним из воинственнейших племен мира, и ребенок, подрастая, раньше чем научится говорить, овладевает тем или иным оружием; поэтому бои вокруг осажденной деревни велись с непостижимым для европейца упорством; о тех гуманных началах, которые как-никак вошли в обычай при ведении войны европейцами, тут и речи быть не могло, потому что у патагонцев свой особый символ веры для войны:

Сдающегося — не щади, ибо пленник всегда будет стараться бежать и отомстить за, плен.

Упавшего — добей, потому что он поднимется за твоей спиной и заколет тебя.

Женщин и детей истребляй: иначе вырастет племя мстителей.

Только мертвый враг — не опасен. Вырви у змеи зубы — она отрастит новые. Отруби у нее голову — новая не вырастет.

И так далее.

И вот вокруг осажденной деревни несколько дней подряд разыгрывались ужасные кровавые сцены, где никто не просил и не давал пощады и где обе враждующие стороны изощрялись в зверских жестокостях, при описании подробностей которых у мирного человека стынет кровь в жилах"

Не будем останавливаться на этих сценах, заметим лишь, что, хотя в руки обеих сторон постоянно попадали пленные, тем не менее никогда не заходила речь об их обмене. Каждый, завладевший пленником, не желал выпускать его из своих рук, хотя бы этим покупал свободу родного брата, ребенка, матери. Каждый, кто овладевал пленным врагом, заботился об одном — как бы похитроумней замучить этого врага, и замучить на глазах у его сородичей, придумывая при этом немыслимые жестокости…

Словом, тут был настоящий ад, и даже закаленные нервы моряков не выдерживали представлявшихся им зрелищ. Только гаучо, казалось, не чувствовали ничего похожего: они за свою жизнь в пампе среди патагонцев очерствели, закалили свои души против всякой сентиментальности, и хотя сами лично не принимали никакого участия в совершавшихся на их глазах жестокостях, но и не пытались вмешиваться в происходящее, чтобы прекратить варварские истязания какого-нибудь несчастного пленника.

Впрочем, по совести сказать, всякое вмешательство было бы совершенно бесполезным…

На шестой день второй недели осады положение осажденных стало невыносимым: уже с вечера отдельные группы врагов то и дело врывались в пределы селения, и хотя их истребляли без пощады, но их гибель обходилась слишком дорого для осажденных, терявших последних воинов. Приближалась развязка. Большинство хижин деревни уже было сожжено, везде и всюду валялись трупы.

А тем временем сеньор Кальдерон и Диего все еще возились со своими приготовлениями к полету на шаре, и возились пока что безуспешно, так как примитивный газовый завод действовал крайне неудовлетворительно.

Вечером, однако, шар оказался уже наполненным и рвался к небу. Все белые разместились в корзине, дали сигнал к отдаче канатов. Канаты упали… Но — увы! — шар еле поднялся над деревней и сейчас же опустился — еще, к счастью, не в огонь какой-нибудь пылавшей хижины, а на пустую площадку, среди трупов патагонцев.

Оказалось, что сплетенная патагонскими женщинами корзина была слишком тяжела для шара, наполненного не водородом, а сравнительно тяжелым светильным газом, к тому же плохо очищенным.

Надо было принять во внимание и то обстоятельство, что груз значительно увеличился от присутствия в корзине двух гаучо, из которых в каждом, считая тяжелый костюм и вооружение, было не меньше двухсот фунтов.

— Что делать? Что делать? — растерянно бормотал Диего. Видя неудачу, Рамон что-то сказал брату Педро, и через мгновение оба обратились к моряку:

— Летите вы. Мы останемся!

— Ни за что! Вы с нами боролись, будем и спасаться вместе!

— Вместе мы только осуждены на гибель. Порознь мы скорее спасемся!

— Вы думаете, что…

— Я убежден, кабальеро, что мы с Педро спасемся. Я знаю наверняка, что когда ваша дьявольская штука поднимется на воздух, это вызовет панику среди осаждающих, особенно, если вы не поленитесь осыпать их сверху выстрелами. Мы с братом воспользуемся этим моментом и ускользнем. Затем, еще одно: очнувшись от растерянности, патагонцы непременно погонятся за вами, но, конечно, догнать не сумеют. Значит, они оставят без внимания деревню, и большинство уцелевших до сих пор обитателей ее тоже воспользуются случаем спастись бегством. Так что мы имеем все шансы… Летите! Мы остаемся.

Моряку жаль было расставаться с бравыми гаучо, но, обдумав сказанное Районом, он пришел к выводу, что, действительно, следуя их совету, они имеют единственный шанс к спасению…

Да, это их единственный шанс спасти доверенные им с Кардосо миллионы президента…

Если бы на карте стояло только одно — собственная жизнь, то ни Диего, ни Кардосо не согласились бы на такой исход. Но миллионы, чужие миллионы, от спасения которых зависела, быть может, судьба их родины, судьба ее независимости или ее рабства..

Да, гаучо были правы!

Сеньор Кальдерон молча, с каменным лицом и бесстрастными глазами сфинкса слушал все эти переговоры, не выдавая ни единым жестом собственных мыслей. Когда вопрос был решен, он так же бесстрастно кивнул головой.

Между тем опасность увеличивалась с каждым минутой, вокруг шара уже пылала ограда, загорались кусты. Каждое мгновение какая-нибудь шальная искра могла поджечь газ, наполнявший шар, и тогда от гибели не смог бы спастись никто.

Надо было немедленно решаться.

Наскоро обрубили корзину, потом отпустили канаты, и шар взвился над пылающей деревней, осыпаемый потоками искр. Аэронавты чувствовали, как к ним ввысь тянутся языки пламени и тучи удушливого дыма.

Прошла минута, другая… Шар поднимался все выше и выше. Вот его увидели осаждающие, и с земли донеслись пронзительные крики, крики испуга, крики злобы…

Там, далеко-далеко внизу, под ногами, в пламени пожара, в багровом зареве метались люди-тени, гремели выстрелы.

— Наши пробиваются! — сказал Кардосо.

В самом деле, Педро и Рамон не теряли времени даром. Воспользовавшись замешательством врагов, вызванным поднятием шара и выстрелами аэронавтов, посыпавшимися на головы осаждавших, они ринулись на своих верных конях, прокладывая дорогу сквозь кольцо индейцев, и ушли на простор полей, окружавших полуразрушенную деревню.

С шара было видно, что храбрые гаучо следовали приблизительно в том же самом направлении, в котором ветер уносил аэростат с пассажирами.

Однако скоро шар поднялся на такую высоту, что аэронавтам уже не было видно подробностей происходящего на земле. Некоторое время они еще наблюдали зарево пожара над осажденной деревней, но шар все поднимался и поднимался и в то же время заметно удалялся от места сражения.

Перед рассветом подъемная сила шара значительно ослабла, и он начал опускаться. Балласта у аэронавтов в запасе не было, не было также решительно ничего, чем можно пожертвовать, кроме оружия, но им не хотелось прибегать к этой крайней мере, так как они не знали, куда занесет их судьба. Выпустить оружие из рук не трудно, но, быть может, через минуту понадобится отстаивать с оружием в руках собственную жизнь…

На этот раз спуск на шаре прошел ровно и гладко: когда шар коснулся земли, все три аэронавта одновременно соскользнули с сетки; в то же мгновение Диего ловко закинул одну из веревок за пень, и таким образом шар оказался на земле.

X. На нейтральной территории

Шар опустился после восхода солнца. И насколько видели аэронавты окрестности, они не усматривали нигде следа какой-либо опасности, грозившей им: по-видимому, шар был отнесен так далеко от осажденной деревни, что патагонцы потеряли след, а может быть, неожиданное поднятие шара так запутало суеверных дикарей, что они просто не решались преследовать его.

Однако сами аэронавты находились далеко не в блестящем положении: несколько часов пребывания на сетке стремительно несущегося шара расшатало нервы и вызвало такую усталость, что все трое были не в состоянии немедленно тронуться в путь. Необходим был более или менее продолжительный отдых.

Аэронавты отыскали скрытый от посторонних глаз уголок в кустах, покрывающих пампу, и предались отдыху, в то же время чутко прислушиваясь ко всякому звуку в окрестностях, чтобы не дать врагам захватить себя врасплох и произвести неожиданное нападение.

— Кажется, стреляют? — прислушался разбуженный характерным, издалека донесшимся гулом выстрела Диего.

— Будь я проклят, — вскрикнул Диего, — если это не выстрел из ружья Рамона!

Проснулись и другие. Прислушались. В самом деле, через минуту послышался, теперь уже значительно ближе, звук ружейного выстрела.

— Или Педро! — подтвердил Кардосо. — У них ружья, словно пушки…

— Опять выстрел! — отметил Кальдерон. — И обратите внимание — с правильными промежутками, один за другим. Через каждые три--четыре минуты… Это не бой и не охота…

Прождав с четверть часа, наши друзья окончательно убедились, что кто-то, находящийся поблизости, подает сигналы ружейными выстрелами через определенные промежутки времени.

Если стрелявшие и не были из числа друзей, то, во всяком случае, они не могли быть индейцами, потому что не в обычае дикарей подавать сигналы таким образом. Было решено поэтому отозваться подобными же сигналами, и Диего дал один за другим три выстрела, а затем все стали ожидать результата.

Скоро они услышали топот лошадиных копыт, и на некотором расстоянии от их убежища показался всадник.

— Рамон! Гаучо Рамон! — радостно вскрикнул Кардосо.

Да, это был храбрый гаучо, медленно приближавшийся на измученном коне.

Трудно описать, как рады были аэронавты вновь видеть своего товарища.

— А где же Педро? — нетерпеливо спросил Кардосо.

По загорелому лицу Рамона пробежала тень, глаза мрачно сверкнули.

— Педро мертв! — сказал он глухим голосом.

— Педро? Педро мертв?!

— Убит индейцами, когда мы думали, что уже находимся в полной безопасности… Но я отплатил за его смерть! Не будем говорить об этом. Что делать! Такова участь гаучо. Мы ведь не умираем в постели. Педро жил, как воин, и умер в бою… Умер смертью бойца, с оружием в руках, и такой смерти стыдиться нечего!

Но утешая других, гаучо сам, по-видимому, невыразимо страдал: полдня он просидел, закрыв лицо полой своего плаща и не трогаясь с места.

Однако долго горевать не приходилось: они еще не знали, куда загнала их судьба и что с ними будет дальше. У них не было лошадей, за исключением лошади Рамона, не было провизии. Каждую минуту могла возникнуть необходимость возобновить борьбу за существование, отстаивая жизнь от покушения врагов. И потому некогда было предаваться печали"

— Где мы? — спросил Диего Рамона под вечер.

— На границе Чили, на территории арауканов. Видите эту дымящуюся гору? — ответил гаучо.

— Вулкан?

— Да, вулкан. Его зовут Антуко. Вся эта горная цепь — Кордильеры или Анды.

— Есть близко города? Рамон, подумав, ответил:

— Ближайший город — это новый город Консепсьон…

— Можем мы скоро добраться туда? Гаучо вместо ответа пожал плечами.

— Попробуем! — сказал он, помолчав. И потом, подумав, добавил:

— Здесь живут индейские племена. Я знаю кое-кого… Попробую наладить с ними связи. Это не такие звери, как патагонцы.

Утром следующего дня Кардосо, стоявший на страже, увидел издали приближение небольшого отряда индейцев.

Заметив белых, они приостановились. Но один из них, полуголый атлет с оригинальной короной из перьев на голове и коротким копьем за плечами, вышел вперед. Увидев его, гаучо Рамон, не говоря ни слова, закинул за плечо ружье и скользнул в кусты, чтобы пойти навстречу индейцам. Аэронавты видели, как Рамон обменялся дружескими приветствиями с вождем арауканов; потом, обернувшись в сторону убежища, махнул белым платком. Атлет стоял в позе выжидания.

Значит, нечего было опасаться враждебных действий со стороны пришельцев.

В самом деле, индейцы оказались настроенными миролюбиво, и что больше всего удивило наших друзей, их касик [касик — вождь и верховный жрец у многих индейских племен] оказался настолько цивилизованным человеком, что был знаком с воздушными шарами, хотя никогда и не видел их вблизи.

При помощи этого вождя, которому передали в полную собственность останки верой и правдой служившего шара, наши странники благополучно добрались до Консепсьона, достаточно большого чилийского городка.

Здесь надо было решать, что делать дальше.

Республика Чили во все время героической борьбы президента Солано Лопеса против могучей коалиции его врагов держала нейтралитет, но нейтралитет несколько неустойчивый, и было основание опасаться, что в любой момент Чили может примкнуть к коалиции. В силу этого на территории Чили приходилось соблюдать особую осторожность и, разумеется, ни в коем случае нельзя было проговориться о том, что моряки, одетые в лохмотья, несут с собой колоссальную сумму в восемь миллионов…

Сеньор Кальдерон предложил следующий план: он отправится вперед выяснить, как обстоят дела, разыщет парагвайское консульство и уже потом даст знать остальным, что надо предпринять.

Его предложение показалось всем подходящим, и он удалился по направлению к городу. Гаучо Рамон долго смотрел ему вслед, потом, обернувшись к морякам, спросил:

— Вы верите свято этому человеку?

— Мы должны ему верить. Он агент…

— Чей агент? — улыбнулся гаучо. И, не дождавшись ответа, сказал:

— У него — два сердца. И оба — черные. И два языка… Он — змея…

— Но он все время был верным товарищем…

Сеньор Кальдерон возвратился к месту, где находились наши знакомцы, через два часа. Он принес малоутешительные новости: Чили с минуты на минуту готовится примкнуть к коалиции. Консул ждет всяческих осложнений и просит пробраться в консульство тайком, чтобы не привлечь внимания чилийцев.

Значит, столько пережившим странникам и тут приходилось держать себя, как среди врагов! Но Кальдерон успокоил их:

— Лишь бы добраться до консульства! Оно пользуется правом экстерриториальности. Там-то мы все и, главное, ваши миллионы будут в полной безопасности. Консул уже знает обо всем.

— Вы открыли ему нашу тайну?! — изумился Диего. Кальдерон засмеялся.

— Господи, как вы наивны, Диего! Ведь консул — представитель нашего правительства.

— Но мы должны доставить миллионы лично президенту.

— Да? Как же вы их доставите? Как сделать это без помощи консула, который может дать нам средства, чтобы добраться до президента, может дать эскорт и так далее? Вы — большой ребенок, Диего…

Поразмыслив, Диего был вынужден сознаться, что агент прав: от президента, дравшегося с врагами и, пожалуй, отрезанного от всего мира вражескими войсками, их отделяло несколько сотен миль, и без помощи консула, представителя президента, располагающего значительными средствами, ничего сделать было нельзя.

XI. Ловушка

Вечером моряки прокрались в город, сердечно распрощавшись с загадочно молчавшим гаучо. Кальдерон окольными путями провел их на окраину города, где находилось здание, обнесенное стенами. Над зданием развевался флаг, и они ясно видели — это был флаг родного Парагвая. На входной двери висела медная доска с надписью:

Алонсо Родригес. Парагвайский консул

Значит, они были у цели…

— Господина консула нет дома. Он сейчас возвратится! — оповестил их слуга в ливрее.

В ожидании консула моряки расположились в отведенной им комнате на отдых.

— Диего, — сказал Кардосо, — Диего! У меня какое-то странное предчувствие. Я начинаю чего-то бояться. Ох, недаром Рамон предупреждал, чтобы мы не доверялись Кальдерону. И капитан Канделль не верил ему…

— Глупости! Что за мнительность!

Кардосо, не отвечая, подошел к двери и попробовал ее отворить.

— Мы заперты, Диего! — шепнул он моряку.

— Дверь заперта. Можно, если понадобится, уйти через окно! Диего подошел к окну и отшатнулся: окно было защищено толстой железной решеткой. Они находились словно в тюрьме!

--Давай сюда свои бриллианты! — сказал, побледнев, Диего мальчику.

— Зачем? — спросил тот.

— Попытаемся их спрятать.

— Куда? Ты с ума сошел! Куда можно спрятать здесь бриллианты? Пол — каменный. Стены каменные!

Но Диего настаивал на своем, и Кардосо повиновался.

— Ей-Богу, ты с ума сошел, старик! — бормотал Кардосо, видя, что Диего торопливо дрожащими руками высыпает бриллианты в большую бутыль белого стекла с водой, стоявшую на подоконнике.

Но потом, взглянув, пробормотал:

— Что за черт? Разве бриллианты тают в воде?

В самом деле, великолепные бриллианты, опускаясь в воду, исчезали в ней почти бесследно. Надо было очень близко присматриваться к бутыли, и то держа ее на свету, чтобы обнаружить, что она почти до половины полна бриллиантами.

Едва была закончена эта операция, как у дверей комнаты послышались тяжелые шаги, и на пороге появились сначала сеньор Кальдерой, потом какой-то маленький человечек с оливковым лицом и острыми глазами, а за ними — шестеро вооруженных аргентинских солдат.

— Давайте бриллианты! — сказал, подходя, Кальдерон, не считая нужным продолжать комедию.

— Кому? — спросил, пристально оглядывая вошедших, Диего.

— Нам. Мне, если хотите. Вашему спутнику и — другу.

— Где консул?

— Консул? Если вам нужен парагвайский консул, то, к сожалению, не могу вам служить, милый Диего. Аргентинский же консул здесь, перед вами.

— Вы завели нас в ловушку?! Вы предатель! Вы изменник! — свирепея, крикнул Диего.

— Не нужно громких фраз и резких слов, господа! — холодно отвечал Кальдерон. — Если хотите, я поясню. Я не предатель и не изменник.

— Вы, агент нашего президента, завели его слуг в капкан!

— Я? О Мадонна! Вольно же вашему уважаемому президенту было подумать, что я его агент, когда я — прирожденный аргентинец и с молодости состою на службе аргентинского правительства. Давайте же бриллианты!

— Вы не получите бриллиантов! — решительно крикнул Диего.

— Получим, милейший. Если вы не отдадите добровольно, мы отнимем их силой! Вы видите сами, что сопротивление бесполезно.

— Силой? Ха-ха-ха! — рассмеялся Диего. — У нас? Силой?

— Ваш смех неуместен. Оружия у вас нет. Да если бы и было…

— Но у нас нет и бриллиантов, сеньор! Мы были не так глупы, как вы думаете.

Кальдерон, побледнев, бросился к моряку и стал его обыскивать. Дрожащими руками он ощупывал тело Диего и Кардосо, не обращая внимания на их сопротивление.

— Куда вы девали бриллианты? — кричал он, в первый раз выходя из себя. — Скажите, куда вы девали бриллианты?..

— Ищите, может быть, найдете! — насмешливо отозвался моряк.

— Вы их отдали гаучо? Нет, не может быть!..

— Почем знать? — издевался Диего.

— Вы их зарыли где-нибудь там, в окрестностях города, когда я ходил сюда?

— Мы их бросили в реку… Идите, ищите!

— Если вы не скажете, где вы спрятали бриллианты…

— Ого! Угроза? Что вы сделаете с нами, сеньор шпион и предатель?

— Мы будем вас пытать! Мы заморим вас голодом!

Диего воспользовался моментом, когда общее внимание было устремлено на бесновавшегося Кальдерона, и вдруг как зверь прыгнул на агента и сбил его с ног.

После этого, разумеется, завязалась драка. Солдаты набросились на отчаянно защищавшихся моряков и связали обоих.

Комнату обыскали, но не обратили внимания на стоявшую на виду бутыль — и ничего не нашли.

— Вы будете лежать тут хоть до второго пришествия! — грозил им Кальдерон, удаляясь на поиски спрятанных бриллиантов.

Угрозе не суждено было осуществиться: через сутки в окно тюрьмы, где лежали злополучные моряки, неожиданно донесся оклик:

— Вы здесь, кабальерос? Это я, Рамон, гаучо… Я следил за вами и все знаю.

Прошло полчаса или час — и оба они были свободны, уйдя через распиленную решетку и, конечно, унеся с собой драгоценную бутыль, заключавшую бриллианты на восемь миллионов.

В ту же ночь карающая Немезида поразила вероломного агента Кальдерона.

Перед рассветом сеньор Кальдерон, беззаботно покуривая сигару, шел по направлению к аргентинскому консульству, куда он так ловко заманил моряков. Внезапно из переулка вынырнули две тени. Они приблизились — и вдруг при слабом и неверном свете фонаря Кальдерон увидел лицо того, кого он менее всего ожидал увидеть здесь, на свободе: лицо Диего, его сверкающие ненавистью глаза.

— Доброе утро, сеньор шпион, агент, предатель, негодяй! — сказал моряк дрожащим от бешенства голосом.

Захваченный врасплох, Кальдерон закричал, зовя на помощь, но его крик оборвался, не достигнув цели: кинжал моряка расплатился за измену и предательство…

Заключение

Наша история, в сущности, окончена. Осталось добавить только несколько заключительных слов.

Диего и Кардосо при помощи настоящего, а не фальшивого парагвайского консула, которого нетрудно было отыскать, благополучно добрались до лагеря президента Парагвая и доставили ему сокровища в целости и сохранности. Миллионы пришли как раз вовремя: Солано Лопес уже совершенно потерял надежду на помощь и поддержку и пребывал в отчаянии.

Трудно описать тот прием, который был оказан морякам и сопровождавшему их гаучо Району благодарным президентом. Все трое были назначены адъютантами Солано Лопеса и принимали участие в героической борьбе, затянувшейся еще на целых два года.

Когда же Солано Лопес вместе со своим четырнадцатилетним сыном был убит в бою при Серро-Кора и новый президент Парагвая заключил мир с коалицией, Диего и Кардосо, оба уже в качестве офицеров, возвратились к родной стихии — стали командирами судов созданной Парагваем речной флотилии.

Верный гаучо Рамон, скучавший в бездействии, переселился в Боливию. Кто знает, быть может, эти бравые люди живы и теперь…

---

Первое издание перевода: журнал «Мир приключений» 1910, № 2.