Совесть (Ахо; Благовещенская)/ДО

Совесть
авторъ Юхани Ахо, пер. Мария Павловна Благовещенская

Оригинал: финскій, опубл.: 1914. — Источникъ: «Русская Мысль», кн. I—II, 1916. az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

СОВѢСТЬ.

Повѣсть Юхани Ахо. Переводъ съ финскаго.

I.

Это была все та же старая пѣсня, повторяемая безъ конца, на разные лады, старая и надоѣдливая, особенно въ такой день, какъ этотъ, когда завывала буря, лилъ дождь, когда нечего было и думать о томъ, чтобы ловить рыбу, и не хотѣлось приняться за что-нибудь другое. Да, это была все та же старая, но вѣчно новая пѣсня — пѣсня о морѣ и о тѣхъ дарахъ, которые оно даетъ. Эта тема для разговоровъ была неистощима. Мало ли чего можно было поразсказать о богатыхъ уловахъ въ былыя времена и о ничтожныхъ теперь. Но языкъ развязывался еще больше, когда являлся посторонній человѣкъ — вотъ какъ теперь, напримѣръ, когда слушателемъ былъ важный баринъ, пріѣхавшій на островъ въ моторной лодкѣ. Къ тому же онъ слушалъ съ видимымъ удовольствіемъ, а потому особенно пріятно было раскрыть свою душу и облегчить сердце.

Заѣзжій баринъ, высокій чернобородый мужчина, сидитъ, прислонясь къ стѣнѣ, вытянувъ во всю длину ноги, и молчитъ, покуривая толстую сигару и какъ-то загадочно улыбаясь. Дѣдъ попиваетъ изъ своей рюмки и болтаетъ безъ умолку. Онъ уже совсѣмъ беззубый, но высокій и жилистый, съ загорѣлымъ лицомъ; щеки у него сизовато-красныя, обличающія его склонность къ спиртнымъ напиткамъ.

— Да, да, развѣ трудно было бы жить и строиться, если бы времена были такія, какъ прежде! И почему бы не строить и не устраиваться, какъ тебѣ удобнѣе, если бы корабли садились на мель, какъ въ добрыя старыя времена? А развѣ теперь этого дождешься? Чорта съ два! Тьфу!

— Папа! Да не плюй же ты прямо на сапоги барина!

— Молчи!… Я и не думаю плевать на сапоги… я мимо…

— Ужъ вы простите, баринъ… папа настоящій поросенокъ.

— Не бѣда… да здравствуетъ свобода! — и пріѣзжій захохоталъ такъ, что у него затрясся животъ.

— Поросенокъ? Говори ужъ прямо: свинья! Какъ ты и хотѣла сказать и какъ ты говоришь, когда у насъ нѣтъ чужихъ.

— За ваше здоровье, хозяинъ!… Не забывайте же вашей рюмки… А это ваша дочь?

— Вы угадали. А это Сёдерлингъ… Меня зовутъ Уттеръ, по имени этихъ шхеръ. Здѣсь нашъ родъ жилъ испрконъ вѣковъ… Да, такъ Сёдерлингъ мужъ моей дочери, а эта блѣдная дѣвчонка ихъ дочь, а вотъ тотъ долговязый парень ихъ сынъ. А городская франтиха, которая подавала намъ кофе, въ нѣкоторомъ родѣ невѣста ихъ сына… да только шутъ ихъ знаетъ, когда они улягутся на брачную постель, разъ у нихъ и постели-то нѣтъ! Калле былъ въ морѣ и уже успѣлъ накопить малую толику денегъ, да все пошло прахомъ… море отняло..

— Да чего ты болтаешь? Барину совсѣмъ неинтересно это слушать!

— Напротивъ. За ваше здоровье!

— За ваше здоровье, за ваше здоровье! Хорошая это штука, превкусная… Такъ это виски?… Приходилось мнѣ слышать объ этомъ товарѣ, а вотъ попробовать пришлось въ первый разъ. Да, да… о чемъ это я говорилъ?… Да, я только хотѣлъ сказать, что, если бы дѣло обстояло, какъ въ добрыя старыя времена, то жить было бы не хитро… Вѣдь прежде можно было забирать себѣ съ берега и то и другое; не проходило года, чтобы не потерпѣло крушенія какое-нибудь судно… Ну, а теперь этого и не дождаться, хотя бы бушевала самая ужасная буря. А впрочемъ, теперь и бурь-то не бываетъ такихъ, какія бывали раньше. Конечно, иногда вѣтеръ и повоетъ и посвиститъ, и громъ погромыхаетъ, такъ что кажется, будто и невѣсть какая непогода, какъ, напримѣръ, сейчасъ, да какого чорта…

— Дѣдушка! — сказала съ тихой укоризной блѣдная молодая дѣвушка, хрупкая и болѣзненная на видъ.

Она сидѣла въ другомъ концѣ избы, и ея большіе каріе глаза рѣзко выдѣлялись на изможденномъ лицѣ. Одноко старикъ не обратилъ вниманія на ея укоризну и продолжалъ, какъ ни въ чемъ не бывало:

— Нѣтъ, куда тамъ, теперь такихъ бурь больше не бываетъ! А если и поднимется даже такой штормъ, при которомъ на ногахъ трудно устоять, то проклятые пароходы выходятъ изъ этой передѣлки, словно гусь изъ воды. Да чего имъ бояться, съ ихъ-то машинами, непроницаемыми перегородками, двойнымъ дномъ и всяческими приспособленіями? А тутъ еще къ ихъ услугамъ и маяки, и баканы, и вѣхи, и каждый подводный камень обозначенъ, да чего тамъ… знаковъ на морѣ столько же, сколько фонарей въ городѣ. А въ прошлое лѣто эти черти поставили сирену также и на Сэлыперѣ, на этомъ послѣднемъ мѣстѣ, гдѣ еще изрѣдка происходили крушенія, и море давало кое-что… И теперь эта чортова сирена оретъ и завываетъ, словно настало свѣтопреставленіе, когда тумана еще почти и не видать! И придумаютъ тоже! Говорятъ, что тамъ и телефонъ устроенъ… Эхъ, да и какая радость теперь, если даже когда-нибудь съ судномъ и случится грѣхъ… Вотъ хотя бы три года тому назадъ, когда лѣтомъ средь бѣла дня во время полнаго безвѣтрія одинъ англичанинъ напоролся своимъ гнилымъ дномъ на Рэфшеръ. Не успѣли мы подъѣхать къ мѣсту крушенія, какъ туда уже налетѣли эти прохвосты изъ Ревеля и обсѣли всѣ шхеры, словно чайки дохлаго тюленя. Вотъ каковы времена! А вѣдь бѣдному рыбаку приходится жить тѣмъ, что даетъ море. И теперь мы только облизываемся, а иногда вытираемъ свой голодный ротъ масляными тряпками, которыя изрѣдка находимъ въ кильватерѣ русскихъ броненосцевъ.

— Ну, папа, все-таки иногда мы получаемъ что-нибудь и получше, — замѣтила хозяйка.

— Есть о чемъ говорить! Неужели ты думаешь, что могутъ итти въ счетъ какія-то несчастныя бревна, которыя изрѣдка прибиваетъ къ берегу, когда разрываются плоты въ Коткѣ. Вотъ уже пять лѣтъ мы собираемъ лѣсъ, чтобы обшить нашу избу, и все еще не можетъ… Нѣтъ, скоро, кажется, и за деньги нельзя будетъ купить дерева, разъ теперь дерутъ по двѣ марки за сажень! Тьфу!… Ну, вотъ, теперь я плюнулъ на свои собственные сапоги. Послушай, Эмма, можетъ быть, ты запретишь мнѣ и это?

Раздался дружный хохотъ, и даже блѣдная серьезная дѣвушка, сидѣвшая у окна, не могла удержаться отъ улыбки… А кромѣ того, все, что говорилъ старикъ, была истинная правда.

— Ну, а развѣ рыба ничего не даетъ вамъ? — спросилъ гость.

— Рыба… вѣрьте или нѣтъ, но рыба теперь не даетъ ничего. Когда во внутреннихъ шхерахъ выберутъ всю рыбу громадными неводами, то на нашу долю не остается и чешуйки. А если иногда и посчастливится немножко наловить рыбешки, то развѣ на нее есть какая-нибудь цѣна?… Въ былыя времена все годилось, вали себѣ въ бочку все, да продавай!… А теперь изволь выбирать, да укладывать, да сортировать, да посыпать сахаромъ, да солью, да перцемъ, да-всякой всячиной… Некогда намъ возиться съ этимъ, да и не умѣемъ мы. Нѣтъ, кончено съ рыбой… не стоитъ съ ней и пачкаться больше!

— Да развѣ раньше было дѣйствительно лучше?

— Конечно. Не проходило и года, чтобы какой-нибудь корабль не терпѣлъ крушенія тутъ, у нашихъ шхеръ. Но не надо думать, что наши шхеры были лучшимъ мѣстомъ крушенія. Нѣтъ, но все-таки можно было жить. Прибивало къ берегу и доски, и бревна. Каждое строеніе на этомъ островѣ выстроено изъ лѣса, который подарило море. Вотъ и въ этой избѣ нѣтъ ни одного покупного бревна. А разъ даже къ нашему берегу подплыла цѣлая каюта. Она и сейчасъ стоитъ тамъ на горѣ. Да чего тамъ! Получали мы и сладкое, и крѣпкое… Разъ прибило цѣлый боченокъ съ коньякомъ. Получали мы также муку и хлѣбъ… а разъ выбросило на берегъ цѣлый ящикъ съ изюмомъ.

— Я была еще совсѣмъ маленькой дѣвочкой, — вставила хозяйка, — когда это случилось, но я хорошо помню, какъ мама цѣлый годъ варила супъ съ изюмомъ… Да вонъ и тотъ кофейникъ прибило къ намъ, и въ немъ была еще кофейная гуща, такъ что пришлось только разогрѣть его…

— Да, да, — продолжалъ дѣдъ. — Море брало, но море и давало, и никогда не торговалось. А вотъ теперь оно только завываетъ, словно голодный волкъ. Изъ однихъ только обломковъ корабля можно было въ прежнія времена построить себѣ цѣлую избу. Вотъ и сосѣдъ мой на другой сторонѣ острова — кстати сказать, это настоящій прохвостъ, разбойникъ и грабитель утопленниковъ — да, такъ онъ выстроилъ себѣ великолѣпный сарай изъ однѣхъ только мачтъ и рей! Прежде въ шхерахъ жилось лучше, чѣмъ на материкѣ… торпары жили лучше хозяевъ. Случалось, что хозяева пріѣзжали къ намъ, чтобы попросить у насъ въ долгъ.

— Ну, только не у насъ, — замѣтила хозяйка. — У тебя, папа, никогда не было денегъ въ заводѣ… мы даже брали въ долгъ деньги у другихъ и пропивали ихъ.

— Вѣрно. Но отчего бы намъ не пить? Я началъ пить, когда былъ мальчишкой… да я и не запомню даже того времени, когда бы я не пилъ… такъ ужъ давно я началъ.

— А сколько же вамъ лѣтъ теперь?

— Хорошенько вамъ не могу сказать, но семьдесятъ-то мнѣ навѣрное стукнуло. Только я ихъ и не чувствую, потому что, сколько бы я ни выпилъ, меня не сшибаетъ съ ногъ. Ну, конечно, зимой другое дѣло, потому что въ гололедицу не такъ-то легко удерживать равновѣсіе… приходится ползать на четверенькахъ… Да это пустяки. Стоитъ мнѣ забраться въ свою лодку, какъ я опять чувствую себя молодцомъ. Когда я сижу въ лодкѣ и гребу, такъ никто ни за что не распознаетъ, пьянъ я или тверезъ… Да чего ужъ тамъ! Я пилъ и всѣ пили, и жили долго, и множились, какъ патріархи Израиля… Да, тогда времена были другія!… За ваше здоровье, господинъ… господинъ… право, не знаю… я сидѣлъ тутъ и распивалъ виски чужого господина и не знаю даже, какъ величать его…

— Консулъ!…

— Консулъ, коммерціи-совѣтникъ… такъ я и думалъ. Вы, должно быть, чортовски богаты, разъ вы только ради удовольствія держите такую лодку. А нельзя ли мнѣ спросить, какимъ образомъ вы такъ разбогатѣли, господинъ консулъ?

— Море, море сдѣлало меня богатымъ… Будемъ надѣяться, что и васъ когда-нибудь море обогатитъ.

— Будемъ надѣяться… ха-ха-ха!… Да, будемъ надѣяться, что разразится такая буря, какой еще никогда не бывало; будемъ надѣяться, что она загаситъ всѣ маяки и выброситъ ваши корабли къ намъ на берегъ… ха-ха-ха!

Всѣ дружно смѣялись надъ этой шуткой, но въ то же время у всѣхъ въ глазахъ теплилась затаенная надежда.

Однако хозяйка все-таки сочла нужнымъ пояснить:

— Вы не думайте, господинъ консулъ, что старикъ говоритъ это серьезно.

— Какъ не серьезно? Тоже придумала! Почему бы мнѣ не говорить этого серьезно? Да вѣдь ты и сама надѣешься, что море дастъ намъ что-нибудь. И ты съ радостью взяла бы, сколько только могла. Ты и теперь еще любишь сладкій супъ съ изюмомъ. Нечего ломаться! Баринъ понимаетъ, что намъ не легко живется, и желаетъ намъ добра. Или нѣтъ?

— Разумѣется.

— Вотъ видишь. Баринъ думаетъ, какъ и я.

— Да, но все-таки нельзя желать несчастія другимъ и разсчитывать на чужое добро, — замѣтилъ Сёдерлингъ, добродушно улыбаясь.

— То, что взяло себѣ море, уже считается ничьимъ. Само море и отвѣчаетъ за то, что оно беретъ и что оно даетъ. Оно беретъ, отъ кого захочетъ, и отдаетъ, кому захочетъ… беретъ отъ того, у кого слишкомъ много, и даетъ тому, у кого слишкомъ мало. Въ прежнія времена даже въ церквахъ молились о томъ, чтобы произошло кораблекрушеніе.

— Да неужто?

— Да, да, молились о томъ, чтобы Богъ благословилъ берега, такъ же, какъ молятся о хорошемъ урожаѣ. Теперь въ церквахъ объ этомъ больше не молятся, но я иногда молюсь, когда вспомню…

— Что ты, отецъ…

— Дѣдушка, дѣдушка…

— Ну да, я молюсь… тихо молюсь про себя въ церкви… когда мнѣ случается тамъ бывать… Я поджидаю, когда священникъ начинаетъ просить у Бога того и другого и молиться о хорошемъ урожаѣ… Хорошо было бы, если бы и другіе поступали, какъ я. Если не просить Бога о кораблекрушеніяхъ, то ихъ и не будетъ…

— Папа…

— Дѣдушка…

— Господинъ консулъ, не подливайте ему больше въ рюмку…

— Нечего тебѣ притворяться, Эмма! Бери примѣръ съ твоего стараго отца, и когда въ слѣдующій разъ будешь въ Божьемъ домѣ, то не забудь помолиться о томъ же… Да какъ знать, можетъ быть, ты уже и молилась объ этомъ…

— Однако вѣтеръ крѣпчаетъ, — сказала хозяйка, рѣшившая, что пора прекратить болтовню отца. — Какъ бы не унесло вашу лодку, папа. Дайте ключъ отъ лодочнаго сарая Калле, онъ опуститъ второй якорь.

— Ничего, пусть вѣтеръ крѣпчаетъ. Можетъ быть, намъ повезетъ, и море выброситъ на нашъ беретъ какіе-нибудь товары, которые пришлось сбросить въ море съ палубы корабля. А если еще поднимется туманъ, то, пожалуй, можно опять ожидать счастливыхъ дней.

— Скажите, — спросилъ консулъ, — чего вы желаете больше всего?

— Я желаю немногаго. Мнѣ хотѣлось бы имѣть боченокъ съ водкой, который никогда не опоражнивается ни зимой, ни лѣтомъ и круглый годъ даетъ одинъ литръ водки въ недѣлю.

— Вотъ какъ! И изъ-за этого боченка долженъ потерпѣть крушеніе цѣлый корабль! — воскликнула со смѣхомъ хозяйка.

— Что же, баринъ спрашиваетъ, а я отвѣчаю.

— Ну, а вы, другіе, чего пожелали бы вы себѣ? — спросилъ консулъ, обращаясь къ остальнымъ.

Казалось, будто каждый изъ присутствующихъ въ избѣ уже не разъ задавалъ себѣ этотъ вопросъ. По крайней мѣрѣ, отвѣтъ у всѣхъ былъ наготовѣ. Видно было, что въ глубинѣ души всѣ были вдохновлены одной надеждой, хотя у каждаго были различныя желанія.

— Я хотѣла бы имѣть корову, — сказала хозяйка, — которая даетъ десять литровъ молока въ день и для которой не надо покупать сѣна.

— А я, — произнесъ съ улыбкой Сёдерлингъ, — я хотѣлъ бы имѣть сѣти, которыя никогда не продырявливаются, и лодку, которая никогда не течетъ.

— А ты, Калле?

— Нѣтъ, дай я скажу, что тебѣ надо! — воскликнула Хельга, и ея блѣдное лицо оживилось. — Тебѣ и Ханнѣ нужна новая изба, собственная лодка и новыя рыболовныя снасти.

— Нѣтъ, дайте намъ моторную лодку! — перебила ее Ханна.

— Для того, чтобы мы, могли въ какую угодно погоду ѣздить въ городъ? — замѣтила хозяйка.

— Да, чтобы продавать рыбу, которую вы будете ловить новыми снастями, и молоко, которое вамъ будетъ давать новая корова.

Калле, тихій и серьезный парень, улыбнулся:

— Ну, ну, не много ли этого будетъ?

— Не бѣда, — замѣтилъ дѣдъ, — разъ море начнетъ давать, то уже дастъ все, что нужно.

— Ну, а ты, Хельга?

— Мнѣ ничего не надо, — отвѣтила блѣдная дѣвушка коротко и рѣшительно.

— Полно… бери, разъ предлагаютъ.

— У меня есть все, что мнѣ надо.

— Ужъ если кому что-нибудь нужно, такъ это ей, — сказала мать, обращаясь къ консулу. И на лицѣ ея появилось серьезное и озабоченное выраженіе. — Она такая болѣзненная… чахоточная. Ей нужны дорогія лѣкарства и уходъ, и зимой ей нельзя оставаться на этомъ островѣ.

— Мать, я никуда не хочу уѣзжать отсюда, мнѣ здѣсь очень хорошо во всѣхъ отношеніяхъ.

— Лѣтомъ еще куда ни шло… но зимой ей здѣсь жить нельзя, она кашляетъ такъ, что сердце надрывается, когда слышишь этотъ кашель… Ахъ, мы сидимъ тутъ, старые серьезные люди, и мечтаемъ… А море, все равно ничего намъ не дастъ.

— Нѣтъ, оно дастъ! Я вѣрю, что оно дастъ! И если ты этого такъ хочешь, мать, то пусть оно дастъ также и мнѣ!

Консулъ вынулъ карандашъ и сталъ подсчитывать что-то въ своей записной книжкѣ. Немного спустя онъ сказалъ:

— Знаете, сколько нужно денегъ для того, чтобы исполнить всѣ ваши желанія? Я подсчиталъ: это обойдется въ четыре тысячи пятьсотъ марокъ приблизительно.

— Хорошо было бы, если бы эти денежки лежали тутъ на столѣ! — воскликнулъ дѣдъ.

— Ну, что же, остается только пожелать, чтобы какое-нибудь судно потерпѣло крушеніе у вашихъ береговъ! — сказалъ со смѣхомъ консулъ, пряча въ карманъ свою записную книжку.

— Знаете что, господинъ консулъ, — заговорилъ Сёдерлингъ. — Если ужъ говорить правду, то намъ понадобилось бы еще ровно столько же денегъ. Дѣло въ томъ, что намъ пришлось бы заодно купить и весь островъ Уттершеръ, какъ нашу часть, такъ и часть Корсу.

— А ты думаешь, что владѣлецъ согласился бы намъ продать? — спросила хозяйка.

— Конечно, онъ продалъ бы, я это знаю! — воскликнулъ Сёдерлингъ. — Каждый разъ, когда я встрѣчаюсь съ нимъ въ церкви или въ городѣ, онъ подразниваетъ меня: «Купи островъ, тогда ты отдѣлаешься сразу отъ сосѣда. Я не хочу выгонять его, разъ онъ во-время платитъ аренду, но когда островъ будетъ принадлежать тебѣ одному, то тебѣ ничего не будетъ стоить вытурить его!»

— А кто этотъ Корсу? — спросилъ консулъ.

— Нашъ сосѣдъ… тамъ, по другую сторону острова, — нехотя отвѣтилъ Сёдерлингъ.

— Первый мошенникъ на свѣтѣ! Ночной воръ! Онъ воруетъ рыбу со снастей, поставленныхъ другими! Стрѣляетъ дичь, гдѣ нельзя стрѣлять! Морской разбойникъ! Ему ничего не стоитъ ограбить даже утопленника! — крикнулъ старикъ въ возбужденіи.

Хозяйка поспѣшила прервать его:

— Ужъ что и говорить о томъ, кто онъ такой и на что онъ способенъ. Я знаю только одно: съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ эти люди появились на нашемъ островѣ, другимъ нѣтъ больше покоя ни на одну минуту. Онъ чуть не съ боя завладѣваетъ всѣми лучшими мѣстами для рыбной ловли, истребляетъ всѣхъ птицъ въ шхерахъ, распугиваетъ тюленей, когда другимъ удается подкрасться къ нимъ… Онъ носится повсюду, словно чайка, и вытаскиваетъ добычу изъ-подъ носа у другихъ… Богъ знаетъ, можетъ быть, онъ и сейчасъ въ морѣ…

— Ну, въ такую-то погоду едва ли, — усомнился Сёдерлингъ!

— А я готовъ поклясться, что онъ въ морѣ! — воскликнулъ дѣдъ. — Онъ гдѣ-нибудь подкарауливаетъ, не всплыветъ ли утопленникъ, съ котораго можно стащить сапоги.

— Что ты, отецъ…

— А откуда, думаешь ты, были у него сапоги, въ которыхъ онъ щеголялъ три года тому назадъ? Конечно, съ утопленника. Чортъ возьми! Какимъ надо быть мерзавцемъ, чтобы стащить сапоги съ мертвеца, ограбить мертваго и спокойно дать тѣлу носиться по морю.

— А не все ли равно, откуда берешь, разъ ужъ берешь! — заговорила вдругъ Ханна.

— Не говори такъ, милая моя, — сказала съ тихой укоризной хозяйка. — Ты, конечно, пошутила.

— Да вѣдь почти все, что выбрасываетъ море, принадлежитъ утопленникамъ. Не все ли равно, на немъ его имущество или нѣтъ. Не вижу въ этомъ большой разницы.

— Нѣтъ, разница большая… Но ты, городская барышня, не понимаешь этого, — возразилъ дѣдъ. — Разница громадная… И вообще, напрасно ты защищаешь Корсу.

— Да она не защищаетъ его, — заступился за нее Сёдерлингъ.

Ханна капризно вскинула головой, встала и вышла изъ избы. Въ окна видно было, что она пошла къ берегу, гдѣ стояла моторная лодка пріѣзжаго консула. Машинистъ пригласилъ ее войти въ лодку и протянулъ ей руку. Сперва они сидѣли на носу, но потомъ Ханна исчезла въ каютѣ, однако вскорѣ вышла изъ нея, а затѣмъ усѣлась противъ молодого машиниста, щеголя въ элегантной морской формѣ, и стала кокетничать съ нимъ. Калле наблюдалъ изъ окна, какъ машинистъ ухаживаетъ за ней, а остальные продолжали разговоръ.

Немного спустя консулъ всталъ.

— Вы хотите уже отправляться въ обратный путь? Неужели же вы не боитесь выйти въ море въ такую погоду? — спросилъ Сёдерлингъ.

— Ничего, въ шхерахъ мы ходимъ въ какую угодно погоду, лишь бы видны были значки. А ихъ еще видно.

— Хорошая у васъ лодка, разъ вамъ не надо бояться погоды. Интересно, сколько такая штука стоитъ? — спросилъ дѣдъ.

— Такая лодка стоитъ порядочно, — отвѣтилъ консулъ.

— Нѣсколько тысячъ?

— Скажите десять тысячъ, да еще съ хвостикомъ.

— Здорово!

Консулъ распрощался со всѣми и вышелъ изъ избы. Его высокая, широкоплечая фигура въ новомъ непромокаемомъ плащѣ, накинутомъ на плечи, производила особенно импонирующее впечатлѣніе на этомъ пустынномъ берегу въ сравненіи съ маленькими, невзрачными рыбаками.

Мужчины вышли провожать консула, а Ханна сбѣгала даже за биноклемъ и взошла на пригорокъ, чтобы слѣдить за ходомъ лодки.

— Вотъ онъ машетъ флагомъ! — крикнула она. — Прощайте, прощайте!… Вотъ онъ ушелъ въ каюту.

Сёдерлингша и Хельга остались однѣ въ избѣ. Съ минуту Хельга сидѣла молча, сложивъ руки на колѣняхъ и углубившись въ думы. Наконецъ, она сказала, какъ бы пробуждаясь отъ сна:

— Да, вотъ онъ и уѣхалъ. Подумай, мать, подумай, если бы это было возможно… если бы море, дѣйствительно, помогло намъ! — сказала Хельга.

— Не надѣйся на это, — замѣтила мать. — Лучше не думай объ этомъ.

— Но если этого желать… если вѣрить въ это…

— Полно, успокойся. Тебя напрасно только взволновалъ этотъ глупый разговоръ. У тебя даже лицо раскраснѣлось… Поди-ка прогуляйся и освѣжись.

Въ избу вошли Сёдерлингъ и дѣдъ.

— Онъ сказалъ, что моторная лодка стоила больше десяти тысячъ марокъ, — сказалъ Сёдерлингъ. — А я такъ думаю, что она стоила всѣ двадцать тысячъ.

— И какіе доходы надо имѣть, чтобы держать такую игрушку!

— Ну, въ городѣ есть господа, которые получаютъ пятьдесятъ тысячъ въ годъ!

— Да и сто тысячъ.

— Откуда же у нихъ такія деньги?

— Получаютъ въ наслѣдство изъ одного поколѣнія въ другое.

— А нѣкоторымъ просто везетъ.

— Чего тамъ везетъ… просто грабятъ и высасываютъ соки изъ бѣдняковъ! — вдругъ проворчалъ дѣдъ, въ которомъ проснулась внезапная злоба при видѣ опорожненной бутылки на столѣ. — Нѣтъ, соціалисты-то, видно, правду говорятъ. Вотъ хорошо было бы, если бы такая лодка перевернулась и если бы ее выкинуло на нашъ берегъ! Ничего другого мнѣ и не надо было бы. Вѣдь стоитъ только испортиться мотору — и лодка погибла.

— Довольно, папа!

— Этакій сковолдырникъ! Какъ ему не стыдно оставлять на столѣ пустую бутылку, когда у него лодка биткомъ набита бутылками съ крѣпкими напитками!

— Напрасно вы съ нимъ такъ болтали, папа! Богъ знаетъ, что онъ можетъ подумать.

— Пусть думаетъ, что хочетъ!

— Все равно, никогда мы ничего не получимъ…

— Такъ что же? — сказалъ Калле, входя въ избу вмѣстѣ съ Ханной. — А все-таки пріятно иногда и помечтать.

— Да, ты, кажется, только и способенъ на то, чтобы мечтать, — замѣтила Ханна язвительно.

Наступило неловкое молчаніе. Возбужденіе, которое охватило всѣхъ подъ вліяніемъ разговора съ консуломъ, смѣнилось подавленнымъ настроеніемъ, всѣ были точно разочарованы въ чемъ-то.

— Тьфу! — отплюнулся старикъ. — Можетъ быть, я и вправду наговорилъ лишняго… Эхъ, была бы теперь рюмочка водки!… Эхъ-хе-хе! Однако пора и на покой.

Съ этими словами онъ тяжелой поступью направился въ свою каморку по другую сторону сѣней. Слышно было, какъ онъ что-то изо всѣхъ силъ швырнулъ ногой.

— Чего онъ тамъ буянитъ?

— Ничего, онъ, должно быть, только отшвырнулъ въ сторону пустой боченокъ.

Хозяйка собрала чашки и перемыла ихъ. Начало смеркаться. Въ маленькой избѣ было почти совсѣмъ темно. Нельзя было ни шить, ни плести сѣти. Хельга встала, отложила въ сторону работу и потихоньку вышла изъ избы, стараясь сдерживать припадокъ кашля.

У нея была своя собственная маленькая хижина на выступѣ скалы, невдалекѣ отъ избы. Это была старая, когда-то выброшенная на берегъ каюта, въ ней Хельга и жила обыкновенно лѣтомъ. Она усѣлась на небольшую скамью у стѣны, передъ которой была устроена клумба съ цвѣтами. Она увидала Ханну, остановившуюся невдалекѣ отъ каюты. Вскорѣ изъ избы вышелъ Калле и направился къ Ханнѣ. Благодаря вѣтру, Ханна не слыхала его шаговъ, и Калле подкрался къ ней и хотѣлъ было обнять ее за талію. Тутъ Ханна обернулась и, оттолкнувъ его руку, сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ. Калле нагналъ ее и остановилъ.

— Что съ тобой, Ханна? Почему ты такая сердитая?

— Да потому, что этому конца не видно! — рѣзко отвѣтила Ханна. — Мнѣ никогда и въ голову не придетъ жить въ вашей старой избѣ со всѣми другими вмѣстѣ. Я съ самаго начала сказала тебѣ это, и ты хорошо знаешь, что я отъ своихъ словъ не отступлюсь. А твоя новая изба, о которой ты все говоришь, и не начата еще. У тебя даже и лодка-то еще не готова, хотя ты съ ней возился все лѣто.

— Матеріала нехватило.

— Ну, смѣтливый парень досталъ бы себѣ новый матеріалъ.

Калле сдѣлалъ попытку обернуть все въ шутку:

— Перестань дуться. Тебѣ это вовсе не идетъ. Будемъ надѣяться, что море дастъ намъ…

— Море никогда ничего не дастъ вамъ! — прервала его Ханна, — Оно не даетъ ротозѣямъ и дуракамъ! А вотъ такимъ людямъ, какъ Корсу и его отродье, оно даетъ. Да они и сами не зѣваютъ. Они, словно чайки, вѣчно носятся по морю, разнюхиваютъ и высматриваютъ. Они не боятся никакой погоды. А вы, какъ дураки, бѣгаете только по берегу и ждете, чтобы волны выкинули вамъ какую-нибудь подачку. Никогда ты самъ ничего не придумаешь, никогда ни за что не примешься, какъ слѣдуетъ. Нѣтъ, довольно съ меня этого, я уѣду въ городъ.

— Ты этого не сдѣлаешь, Ханна.

— Нѣтъ, я это сдѣлаю. И если ты не хочешь со мной разставаться и хочешь жениться на мнѣ, то поѣдемъ вмѣстѣ со мной. Тамъ найдется для тебя работа.

— Да какая работа?

— Ты могъ бы взять мѣсто трамвайнаго кондуктора или шоффера, или машиниста на моторной лодкѣ… да мало ли есть мѣстъ съ хорошимъ жалованьемъ. Вотъ машинистъ консула, онъ также и шофферъ, такъ онъ получаетъ двѣсти марокъ въ мѣсяцъ… Не безпокойся, я всегда достану тебѣ мѣсто.

— Ужъ лучше я опять уйду въ море и тамъ попытаю счастья.

— Да, и возвратишься съ пустыми руками, какъ въ послѣдній разъ!

— Развѣ я виноватъ въ томъ, что корабль сѣлъ на мель, и я потерялъ все, что у меня было.

— Это можетъ случиться и во второй разъ!

Хапна рѣзко повернулась и ушла. Калле съ минуту стоялъ на мѣстѣ, опустивъ голову, потомъ онъ медленно взобрался на вершину горы и тамъ еще долго стоялъ. Его штаны были разорваны сзади и на локтяхъ были дыры.

Хельгѣ стало вдругъ такъ жалко его, что къ горлу ея подступили рыданія. Ханна броситъ его, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Ахъ, если бы она подождала еще хотя бы немного, если бы она повѣрила. Вѣдь должно же море когда-нибудь возвратить ему то, что оно отняло у него. Море въ долгу у него. У него давно уже была бы своя изба, если бы море не похитило у него его заработка.

У Хельги явилось такое чувство, будто всѣ невзгоды и несчастія людскія лежатъ тяжелымъ бременемъ на ея плечахъ будто это ея долгъ снять это бремя и облегчить страданія другихъ. Она въ волненіи встала. Да, море должно отдать Калле то, что оно похитило у него! Какое-нибудь судно должно потерпѣть крушеніе, и они спасутъ грузъ… Но вѣдь можетъ случиться и такъ, что волнами смоетъ съ палубы грузъ или оторвутся отъ плота бревна, изъ которыхъ Калле можетъ выстроить себѣ избу. Не надо, чтобы все пришло заразъ, все то, на что каждый изъ нихъ надѣялся. Пусть только Калле спасетъ что-нибудь послѣ кораблекрушенія и получитъ за это законную награду. Дѣдъ отлично можетъ обойтись безъ водки… отецъ безъ сѣтей… мать безъ коровъ… да и ей самой ничего не надо. Вѣдь всѣ они до сихъ поръ какъ-нибудь да жили. Главное, чтобы Калле заработалъ что-нибудь… чтобы Ханна не бросала его… Ахъ, и почему на нихъ свалилась тяжелымъ бременемъ еще эта Ханна, которая не привыкла къ настоящей работѣ… не умѣетъ ни грести, ни ловить рыбу!… Да, да, море должно, должно возвратить Калле то, что оно похитило у него!

И Хельга вошла въ свою каюту, опустилась на колѣни возлѣ кровати и стала молиться:

— Господи, если на то Твоя воля, чтобы какое-нибудь судно потерпѣло крушеніе, то сдѣлай такъ, чтобы мы смогли спасти часть груза… Я вѣрю, что Ты сдѣлаешь это! Молю Тебя, сжалься надъ нами! Но пусть ради насъ не погибнетъ ни одной человѣческой жизни!

II.

Когда мужчины на слѣдующее утро пили кофе, Сёдерлингша сейчасъ же увидала, что они такъ же плохо спали ночь, какъ и она сама. Видъ у нихъ былъ вялый и утомленный, и они ежеминутно зѣвали.

— Стало какъ будто потише, да и вода отливаетъ отъ береговъ, — сказала она наконецъ, чтобы прервать молчаніе.

Никто не отвѣтилъ ей. Какъ только дѣдъ напился кофе, онъ вышелъ, взялъ подъ мышку бинокль и заковылялъ по направленію къ горѣ. Поднявшись на самую вершину, онъ нѣкоторое время осматривалъ горизонтъ, приставивъ. бинокль къ глазамъ, потомъ онъ спустился съ горы, энергично отплюнулся и ушелъ въ свою каморку по другую сторону сѣней. Калле подождалъ съ минуту и, убѣдившись въ томъ, что старикъ повѣсилъ обратно бинокль на обычное его мѣсто возлѣ сѣнныхъ дверей, взялъ его и въ свою очередь пошелъ на гору. Сёдерлингъ положилъ трубку на подоконникъ и сталъ ждать. Когда онъ увидалъ, что Калле спускается съ горы, онъ пошелъ къ нему навстрѣчу и взялъ отъ него бинокль. Калле вошелъ въ избу, сѣлъ на скамью и со свѣсившимися между колѣнъ руками углубился въ думы, устремивъ глаза въ полъ.

— Дѣвушки, идите пить кофе, а потомъ и вы отправляйтесь на гору посмотрѣть, нѣтъ ли у моря какого-нибудь подарка для насъ, — сказала съ насмѣшкой хозяйка. — Можетъ быть, глаза у васъ острѣе, чѣмъ у мужчинъ.

Ханна стояла въ сѣняхъ и причесывалась, капризно надувъ губы. Хельга сидѣла уже за работой въ избѣ и плела сѣти, выгнувъ спину, отъ чего ея грудь казалась еще болѣе впалой. Руки ея быстро двигались, а глаза блестѣли, точно въ лихорадкѣ. Время отъ времени она бросала быстрый взглядъ въ окно и потомъ такъ же быстро снова устремляла ихъ на работу, точно хотѣла побѣдить въ себѣ любопытство.

— Впрочемъ, ничего вы на морѣ не увидите, — продолжала хозяйка. — Оно такое же скаредное, какъ и всегда, на берегъ не выбросило ни щепочки. А если бы даже оно и выбросило что-нибудь, то наши милые сосѣди уже давно завладѣли этимъ. Во всякомъ случаѣ жена Корсу чуть ли не на разсвѣтѣ караулила и осматривала берега. Навѣрное, оба они всю ночь поочередно караулили.

— И вы тоже ходили смотрѣть на гору? — спросила Хельга.

— Конечно. Я бѣгала смотрѣть, пока варился кофе… Интересно, куда дѣвались Корсу и его сыновья? Вотъ уже два дня, какъ ихъ не видать и не слыхать. Навѣрное они подстерегаютъ добычу у внѣшнихъ шхеръ и намъ туда не стоитъ ужъ заглядывать. Но мнѣ кажется, что наши мужчины могли бы также, какъ и они, караулить тамъ ночью… Слышали вы что-нибудь ночью, дѣвушки?

— Я, по крайней мѣрѣ, ничего не слыхала, — отвѣтила Ханна.

— А мнѣ казалось, что кто-то кричитъ о помощи, что подаютъ сигналы выстрѣлами… Ну, да мало ли что мерещится въ бурю?… Въ одномъ только я увѣрена, что кто-то прокрадывался мимо нашего амбара къ Змѣинымъ шхерамъ. Днемъ эти проходимцы боятся показываться въ нашихъ краяхъ, а ночью они рыскаютъ здѣсь и тащатъ себѣ все, что плохо лежитъ. Мнѣ казалось даже, что перекатываютъ по горѣ пустыя бочки. Я натягивала одѣяло себѣ на голову, но это не помогло. Господи, хоть бы ночью-то имѣть покой!… Лежишь и ждешь чего-то…

— Мать! — сказала вдругъ Хельга.

— Что тебѣ?

— Ничего.

— Можетъ быть, и ты слышала что-нибудь ночью?

— Нѣтъ.

— Да, тяжко жить на свѣтѣ! Хорошо, что еще кофе-то у насъ есть… Завтра надо выѣхать въ море ловить рыбу. Вотъ уже три недѣли, какъ дуетъ этотъ вѣтеръ, такъ надо надѣяться, что онъ пригналъ къ нашему берегу хоть салакку. Ну, а салакка — это наше послѣднее утѣшеніе. Какъ бы то ни было, а въ концѣ-концовъ ею только мы и кормимся. Ахъ, будь у насъ мужчины другіе, а не такіе олухи да лѣнтяи, такъ и жизнь была бы другая!

Ханна сочувственно кивнула головой.

— Мама, — сказала Хельга тихо, — не брани отца, когда онъ придетъ.

— А развѣ онъ уже идетъ? Только тебѣ незачѣмъ учить свою мать…

Съ минуту въ избѣ царило молчаніе. Калле всталъ, надѣлъ куртку и вышелъ. Въ окно было видно, что онъ направляется къ берегу.

— Вонъ отецъ спускается съ горы, — сказала Сёдерлингша. — Ну, а я пойду доить корову…

Когда вошелъ Сёдерлингъ, она не могла удержаться, чтобы не попрекнуть его:

— Чего ты такъ скоро вернулся? Посмотрѣлъ бы еще въ бинокль, — можетъ быть, и нашелъ бы то, чего ждешь.

— Я ничего не жду… я такъ только смотрѣлъ.

— Ладно… ты, должно быть, любовался красивымъ видомъ? Ну, и любовался бы еще нѣкоторое время… А жена Корсу была еще тамъ?

— Я не видалъ ея.

Сёдерлингша стояла уже въ дверяхъ, но вдругъ остановилась и сказала:

— Нельзя ли узнать, что наши мужчины собираются сегодня дѣлать? Мнѣ кажется, что тебѣ и Калле не мѣшало бы окучивать картошку сегодня…

Тутъ ее прервала Хельга:

— Вонъ Калле выѣзжаетъ въ море!

— Вотъ какъ!… Никто не гналъ его въ такую погоду въ море. Да и къ чему теперь ѣхать туда, все равно онъ ничего не найдетъ, — все уже убрали сосѣди. Все-то у насъ шиворотъ навыворотъ… Послушай, Сёдерлингъ, я приду потомъ помочь тебѣ съ картошкой… Въ порядкѣ ли плугъ?

— Должно быть, въ порядкѣ, — отвѣтилъ Сёдерлингъ вяло.

Однако, повидимому, онъ не былъ вполнѣ увѣренъ въ этомъ, потому что всталъ и сталъ рыться въ ящикѣ съ гвоздями и, найдя то, что ему нужно было, вышелъ изъ избы.

Когда онъ ушелъ, хозяйка обратилась къ Ханнѣ и спросила:

— Ужъ не пробѣжала ли между тобой и Калле кошка? Что это онъ убѣжалъ, не сказавъ ни слова?

— А я почемъ знаю, — отвѣтила Ханна. — Не могу ли я воспользоваться сегодня котломъ для бѣлья? — спросила она послѣ нѣкотораго молчанія.

— А на что онъ тебѣ?

— Я хочу выстирать свое бѣлье.

— Не собираешься ли ты уѣзжать въ городъ? Хельга говорила мнѣ, что ты грозила Калле уѣхать.

— Уѣду я или не уѣду, но бѣлье я все-таки могу выстирать.

— Ладно, ладно, иди стирай.

— Хорошая у меня будетъ невѣстка, — сказала Сёдерлингша, когда Ханна вышла. — Этакая фря! И жалѣть было бы нечего, если бы она уѣхала! Такая городская франтиха не подъ стать бѣдному рыбаку.

Всѣ разошлись въ разныя стороны — къ огорченію Хельги — всѣ сердитые, недовольные другъ другомъ съ самаго утра. Въ избѣ осталась одна Хельга со своей работой. На щекахъ ея горѣли яркія пятна, глаза были полны слезъ. Ея тонкіе, худые пальцы быстро работали, прибавляя въ сѣти петлю за петлей, одинъ узелъ за другимъ. Время отъ времени ея впалую грудь потрясалъ сухой, глухой кашель.

Ей вдругъ стало ясно, что она поступила нехорошо, молясь наканунѣ Богу и прося о кораблекрушеніи. Развѣ можно просить Бога о гибели другихъ? Въ Евангеліи сказано даже, что надо молиться за своихъ враговъ… Такъ неужели же она должна молиться Богу о томъ, чтобы и Корсу также получилъ что-нибудь отъ моря?… Ахъ, поскорѣе бы съѣздить въ церковь и тамъ поговорить съ учительницей…

Сёдерлингша возвратилась изъ хлѣва съ полнымъ ведромъ пѣнящагося молока. Повидимому, настроеніе ея измѣнилось, и лицо стало привѣтливѣе.

— Какое счастье имѣть такую корову, какъ наша Тепла! — сказала она. — И какая она ласковая, точно сама радуется, что даетъ намъ молока… Развеселись, Хельга. Не огорчайся, что я иногда ворчу. Вѣдь мнѣ приходится все на своихъ плечахъ нести… Вотъ и плугъ не былъ бы въ порядкѣ, если бы я не напомнила объ этомъ отцу… А вѣтеръ какъ будто утихаетъ. Пожалуй, къ полудню станетъ тихо, тогда намъ ночью можно выѣхать ловить рыбу. Завтра, Богъ дастъ, мы заготовимъ цѣлую бочку салакки — Давай-то Богъ…

— Знаешь, какъ бы ни было у меня тяжело на душѣ, мнѣ всегда становится легче, когда я подумаю о томъ, что все, что у насъ есть, мы пріобрѣли честнымъ путемъ. Каждый разъ, когда море выбрасывало что-нибудь, мы заявляли объ этомъ властямъ, какъ это полагается по закону… И на рынкѣ я никогда не обвѣшивала никого, и салакка у меня въ бочкахъ всегда одинаковая, какая внизу, такая и наверху. По крайней мѣрѣ, совѣсть моя спокойна, и я ничего не боюсь. А вотъ Корсу — другое дѣло. Онъ каждую минуту долженъ бояться, что его накроютъ въ томъ или другомъ.

— Пожалуй, онъ и не знаетъ, что значитъ бояться…

— Говорила я тебѣ, что сказалъ какъ-то пасторъ?

Хельга отлично знала, что ей разскажетъ мать, но она ничего не имѣла противъ того, чтобы услыхать это еще разъ и доставить матери удовольствіе.

— «Сёдерлинги — это дворяне шхеръ. Они стараго, хорошаго рода. Пожалуй, они единственные вполнѣ порядочные люди въ шхерахъ. Никогда не было слышно, чтобы кто-нибудь изъ нихъ укралъ, обманулъ или солгалъ. И развѣ не странное совпаденіе, что сосѣдъ такихъ людей — первый плутъ въ шхерахъ?» Вѣдь такъ онъ, кажется, сказалъ учительницѣ?

— Да, учительница передавала мнѣ это…

Сёдерлингъ пріотворилъ дверь и сказалъ:

— Плугъ готовъ и стоитъ на картофельномъ полѣ. Идемъ, что ли?

— Сейчасъ, сейчасъ… Хельга, не сиди въ избѣ весь день. Сходи-ка лучше на Змѣиныя шхеры и посмотри, не загнало ли въ заливъ лещей.

Съ этими словами Сёдерлингша быстро вышла изъ избы и пошла къ картофельному полю.

Немного спустя Хельга сложила сѣть и тоже вышла.

III.

Вѣтеръ утихъ, и небо прояснѣло. Не успѣла Хельга пройти и нѣсколькихъ шаговъ, какъ сквозь тучу показалось солнце. Она вдругъ почувствовала физическую потребность согрѣться въ солнечныхъ лучахъ и укрыться отъ вѣтра. Она сразу рѣшила, куда ей пойти.

Быстро зашагала она по узкой тропинкѣ вдоль косы, отдѣляющей небольшую бухту отъ моря. Перепрыгивая съ камня на камень, она очутилась, наконецъ, по другую сторону бухты на Змѣиныхъ шхерахъ.

Это былъ довольно высокій островокъ съ отвѣсными скалами, поднимавшимися прямо съ моря и отлого спускавшимися внутрь острова въ видѣ уступовъ. Середина острова напоминала громадную опрокинутую чашку, края которой упирались въ хаосъ каменныхъ глыбъ. Въ разсѣлинахъ скалъ тамъ и сямъ росли узловатыя сосны, на солнечной сторонѣ склонъ былъ покрытъ верескомъ и черникой. На этомъ склонѣ, защищенномъ высокой скалой, никогда не было вѣтра, даже въ бурю, и сюда не доносились морской шумъ и гулъ прибоя.

Это мѣсто Хельга облюбовала, когда была еще маленькой дѣвочкой. Это былъ ея собственный мірокъ, полный сказочной прелести и всегда новый для нея. Сюда она всегда заходила, когда собирала ягоды, и здѣсь отдыхала, прежде чѣмъ возвратиться домой. Любила она также взбираться на самую вершину острова, поднимаясь съ одного уступа на другой. Здѣсь на куполообразной вершинѣ, поросшей черникой и мелкой корявой сосной, было одно небольшое мѣстечко, очень удобное для отдыха. Оно было устлано мягкимъ мохомъ, и посреди зеленой площадки росла одинокая ольха съ прямымъ стволомъ и круглой верхушкой.

Вѣтеръ еще не совсѣмъ улегся, и листва ольхи шелестѣла какъ-то нервно и нетерпѣливо. Теперь солнце свѣтило ярко, но море все еще пѣнилось надъ подводными камнями и мелями. Время отъ времени солнце закрывала разодранная туча, и тогда ложилась темная тѣнь, сперва на усадьбу, гдѣ отецъ и мать, согнувъ спины, работали на картофельномъ полѣ и гдѣ отъ котла Ханны поднимались рѣзвыя струйки дыма, а потомъ на сторону Корсу. Впрочемъ, его усадьбы почти не было видно, изъ-за пригорка выглядывалъ только конекъ крыши и слуховое окно, напоминавшее глазъ, неусыпно наблюдающій надъ владѣніями Сёдерлинговъ.

Хельга усѣлась въ уютномъ уголкѣ, куда не достигалъ вѣтеръ и гдѣ пригрѣвало солнышкомъ. Въ ея ногахъ сверкалъ заливъ, спокойный, какъ прудъ, соединенный съ моремъ узкимъ проливчикомъ между скалами.

Съ того мѣста, гдѣ она сидѣла, открывался широкій видъ. Съ одной стороны на самомъ горизонтѣ въ открытомъ морѣ виднѣлся маякъ Сэльшеръ, а съ другой — зеленѣли шхеры, а еще дальше смутно темнѣлъ лѣсистый берегъ материка.

Хельга оперлась спиной о скалу, нагрѣтую солнцемъ, и наслаждалась, грѣя свое всегда холодное тѣло въ ласкающихъ лучахъ солнца. На душѣ у нея стало легче, она радовалась, что къ матери ея вернулось хорошее настроеніе.

Сёдерлингъ и его жена все еще работали на картофельномъ полѣ. Онъ тащилъ плугъ, а она толкала его сзади. Оба устали и съ удовольствіемъ передохнули бы немного, но каждый изъ нихъ ожидалъ, что отдохнуть предложитъ другой. А такъ какъ ни тотъ, ни другой ничего не говорили, то оба и продолжали работать.

Дѣдъ вышелъ изъ своей каморки и остановился у угла избы. Онъ какъ-то неопредѣленно смотрѣлъ передъ собою, точно не зналъ, за что ему приняться. Руки его были заложены въ карманы штановъ, лицо у него было хмурое и недовольное, а когда онъ увидалъ, что Хельга, стоя на вершинѣ скалы, дѣлаетъ ему какіе-то знаки, онъ презрительно отплюнулся, выпустивъ изо рта цѣлую струю темной слюны, окрашенной жевательнымъ табакомъ.

— Какого чорта она тамъ размахиваетъ руками?

Немного спустя и Сёдерлингша также обратила вниманіе на дочь, и она такъ глубоко всадила плугъ въ землю, что Сёдерлингъ чуть не упалъ.

— Чего она машетъ? Ужъ не увидала ли она чего-нибудь въ морѣ?… Мы видимъ!… Мы идемъ!… Не маши больше!…

Она въ свою очередь замахала дочери, показывая въ сторону Корсу и какъ бы предостерегая ее. Повидимому, Хельга поняла ее и сейчасъ же спустилась со скалы.

— Она навѣрное увидала что-нибудь въ морѣ, — сказала Сёдерлингша. — Но почему она не пришла сказать объ этомъ? Неужели надо непремѣнно весь свѣтъ оповѣстить о томъ, что въ морѣ плаваетъ кусокъ дерева. Вѣчно она надѣлаетъ глупостей!

— Она, должно быть, увидала рыбу въ заливѣ, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Такъ иди за сѣтями!… Ханна, Ханна! Да куда ты бѣжишь?… Съ ума она сошла, что ли?

Но Ханна, тоже увидавшая Хельгу, уже бѣжала по косѣ съ развѣвающимся платьемъ.

Сёдерлингъ съ женой — съ сѣтями на плечахъ — только еще подходили къ Змѣинымъ шхерамъ, когда Ханна бѣжала уже оттуда обратно.

— Тамъ въ морѣ есть кое-что… какой-то товаръ! — крикнула она съ пылающими щеками и сверкающими глазами.

— Какой товаръ?… Что такое?

— Въ заливѣ… Хельга видѣла… Я тоже…

— Что вы видѣли?… Да гдѣ же Хельга?

Всѣ старались казаться спокойными и равнодушными, и отецъ, и мать, и дѣдъ, но ноги у нихъ слегка дрожали.

— Хельга тамъ…

Хельга стояла на склонѣ горы, она тяжело дышала и отплевывала кровь, но лицо ея сіяло отъ счастья. Она не могла произнести ни слова и только показывала рукой на заливъ.

— Да скажи же наконецъ, что это такое?

— Не знаю, — отвѣтила Ханна, едва переводя дыханіе.

— Видѣла ты что-нибудь?

— Большіе черные… набитые чѣмъ-то… тюки… четырехугольные, какъ ящики… весь заливъ полонъ ими!

Сказавъ это, Ханна повернулась и снова побѣжала на гору.

Мужчины бросили сѣти на землю и во главѣ съ Сёдерлингшей побѣжали вдоль берега. Сперва дорога шла по гладкимъ каменнымъ плитамъ, потомъ она сворачивала и огибала болотистое мѣсто и, наконецъ, вела вдоль песчаной береговой полосы прямо къ скалистому мысу. За этимъ мысомъ находился заливъ съ крутыми скалистыми берегами съ одной стороны и съ пологимъ берегомъ — съ другой. Дѣдъ въ своихъ высокихъ сапогахъ не поспѣлъ за остальными, раза два онъ свалился и, наконецъ, послѣднимъ прибѣжалъ въ заливъ, ругаясь и злясь.

Всѣ стояли молча, тяжело дыша, и смотрѣли на множество четырехугольныхъ предметовъ, почти сплошь покрывавшихъ поверхность моря съ одной стороны залива. При первомъ взглядѣ на эти странные предметы никто изъ нихъ не могъ рѣшить, что это такое. Сверху тюки были покрыты грубымъ холстомъ и связаны проволокой.

— Чтобы это могло быть? Это не торфъ, но во всякомъ случаѣ это какіе-то тюки.

— Надо одинъ вытащить на берегъ.

— Не надо, — сказалъ дѣдъ. — Я вижу уже по надписи, что это тюки съ хлопкомъ.

Однако соединенными силами одинъ изъ тюковъ все-таки вытащили на берегъ. Сёдерлингъ распоролъ ножомъ холстъ и вытащилъ наружу кусокъ сухого, неиспорченнаго хлопка.

— Должно быть, эти тюки недолго были въ морѣ.

— Это, навѣрное, палубный грузъ…

— Какъ ты думаешь, сколько вѣситъ такая штука?

Мужчины приподняли тюкъ и опредѣлили, что онъ вѣситъ приблизительно сто килограммовъ.

— Какъ вы думаете, сколько такой тюкъ стоитъ?

— Что стоитъ килограммъ хлопка?

— Староста въ Аспё разсказывалъ, что онъ какъ-то вытащилъ изъ моря тюкъ хлопка, такъ онъ получилъ преміи въ пятьдесятъ марокъ. Ну, а премія — это треть стоимости найденнаго.

— Такъ значитъ, такой тюкъ стоитъ около полутораста марокъ.

— А сколько ихъ всего?

Всѣ стали считать, указывая пальцами на тюки, и насчитали восемнадцать штукъ.

— Вонъ тамъ еще два, а за скалой третій.

— Значитъ, всего ихъ около двадцати штукъ.

— А это составитъ около трехъ тысячъ марокъ! — радостно крикнула Ханна.

— Ну, а тамъ дальше въ морѣ найдется ихъ еще сколько угодно!

— Конечно, тутъ только маленькая часть.

— Но какъ попали сюда эти тюки?

— Это настоящее чудо!

— Можно подумать, что Самъ Богъ послалъ ихъ сюда…

— Такъ это и есть… я знаю это хорошо, — произнесла шопотомъ Хельга, которая пришла позже другихъ.

Вскорѣ всѣ сошлись на томъ, какимъ образомъ сюда попали эти тюки. Очевидно, тюки смыло съ палубы волной, а потомъ бурей ихъ пригнало въ этотъ заливъ, словно стадо барановъ.

Такъ думалъ дѣдъ.

Хельга же внутренно улыбалась. Она-то хорошо знала, почему все такъ вышло. Почему тутъ на берегу лежали теперь три тысячи марокъ! Онѣ точно съ неба свалились.

— Не все ли равно, какъ попали сюда эти тюки… Главное, необходимо ихъ сейчасъ же вытащить на берегъ, — сказала Сёдерлингша дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

— Жаль, что Калле здѣсь нѣтъ, онъ могъ бы помочь намъ, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Мы справимся и безъ него. Главное, не мѣшкайте! Богъ съ нимъ, съ Калле!… Навѣрное, въ морѣ еще много тюковъ.

Хельга опять улыбнулась.

Она хорошо знала, что въ морѣ тюковъ больше не было.

— Ну, живѣе принимайтесь за дѣло! — крикнула опять Сёдерлингша.

— Мы могли бы позавтракать сперва…

— Пожалуйста… пожалуйста… но я останусь здѣсь… Мы съ Ханной справимся вдвоемъ. Ханна, бѣги скорѣе за багромъ!… И пусть сѣти валяются тамъ, гдѣ мы ихъ бросили… Сосѣдъ подумаетъ, что мы ловимъ рыбу.

Она тотчасъ же принялась за работу, и другимъ оставалось только послѣдовать ея примѣру. Сперва всѣ тюки были вытащены на отлогій берегъ, а потомъ ихъ, одинъ за другимъ, свалили въ разсѣлину скалы. Здѣсь ихъ не было видно ни съ моря, ни съ суши… Подъ конецъ они были завалены мохомъ и верескомъ.

— Ну, надо быть собакой, чтобы разнюхать ихъ здѣсь!

— Зачѣмъ же ихъ здѣсь прятать? — спросила Ханна

— Такъ, на всякій случай, — отвѣтила Сёдерлингша.

Всѣ работали такъ усердно, что почти не разговаривали. Никто не пилъ и не ѣлъ почти весь день. Начало уже темнѣть, когда всѣ отправились, наконецъ, домой. Вѣтеръ совсѣмъ стихъ, и пошелъ мелкій дождь. Хельга обогнала остальныхъ, чтобы заварить кофе и приготовить ужинъ.

— Калле тоже возвратился домой! — крикнула она, встрѣчая мать въ дверяхъ.

Калле сидѣлъ у окна за столомъ, весь промокшій насквозь и усталый.

Сёдерлингша не могла больше удерживаться:

— У насъ теперь въ карманѣ три тысячи! А у тебя сколько, милый мой?

Калле взялъ со скамьи какой-то мокрый предметъ и положилъ его на столъ.

— Это что такое?… Что бы это могло быть?

Не говоря ни слова, Калле всталъ съ мѣста и вышелъ изъ избы.

— Да что же это такое? Что это за круглый свертокъ? Хельга, зажги лампу, а то ничего не видно.

Круглый предметъ, который Калле оставилъ на столѣ, оказался кожанымъ футляромъ. Въ немъ находился другой футляръ изъ клеенки, а въ клеенкѣ пачка бумагъ, должно быть, корабельныхъ документовъ. А когда Сёдерлингша развернула эти бумаги, то изъ нихъ вывалилась на столъ пачка ассигнацій.

— Господи… что это… да вѣдь это… Да вѣдь Калле… нашелъ деньги!

Ханна выбѣжала изъ избы. Калле стоялъ передъ крыльцомъ, не обращая вниманія на дождь.

— Калле, ты нашелъ деньги! Знаешь ли ты, что ты нашелъ деньги?

— Да.

— Калле!

Она хотѣла броситься къ нему на шею, но онъ оттолкнулъ ее и пошелъ къ берегу.

— Что съ тобой?

— Ничего.

— Пойдемъ въ избу!

Но онъ не слушалъ ея. Тогда Ханна поспѣшила въ домъ.

— Здѣсь нѣсколько тысячъ! — крикнула Сёдерлингша. — Богъ знаетъ, сколько тутъ! — И она тщетно старалась пересчитать деньги. — Сосчитай ты, Ханна! Это какія-то иностранныя деньги.

— Tien Gulden, — прочла по складамъ Ханна. — И вездѣ написано десять… нѣтъ, на нѣкоторыхъ пятерка.

— Дай сюда… сколько тутъ всего?

— По крайней мѣрѣ, сто.

— Сколько это составляетъ на наши деньги? Калле долженъ знать это. Куда онъ дѣвался? Скажи, чтобы онъ шелъ сюда… Да почему же онъ не идетъ?

— Богъ знаетъ, что ему пришло въ голову!

Но тутъ вошелъ Калле и съ недовольнымъ видомъ усѣлся на скамьѣ у двери.

— Ты знаешь, что это за деньги?

— Голландскіе гульдены, — пробормоталъ въ отвѣтъ Калле.

— А сколько на наши деньги десять гульденовъ?

— Такъ, около двадцати…

— Двадцать марокъ!… И ихъ сто штукъ! Калле, значитъ у насъ уже двѣ тысячи!

— Пока у насъ еще ничего нѣтъ, — отвѣтилъ Калле.

— Находка принадлежитъ тому, кто ее нашелъ.

— Какъ бы не такъ.

— Только въ томъ случаѣ, если не объявится владѣлецъ.

— Ну, а этотъ владѣлецъ лежитъ на днѣ морскомъ! — воскликнула Ханна.

— Молчи! Чего ты кричишь! Запри дверь, Хельга, задерни занавѣси!

Всѣ какъ-то испуганно переглядывались. Никто не былъ увѣренъ въ томъ, что думаетъ другой. Хельга задернула занавѣси. Сёдерлингша хотѣла было сложить ассигнаціи, но руки ея такъ сильно дрожали, что она только путала ихъ. Сёдерлингъ въ волненіи ходилъ взадъ и впередъ. Дѣдъ сидѣлъ въ концѣ стола съ плотно стиснутыми губами и смотрѣлъ на деньги, ничего не говоря. Ханна исподтишка наблюдала за Калле. Хельга варила кофе, на лицѣ у нея было торжествующее выраженіе, она была въ состояніи, граничащемъ съ экстазомъ.

— Гдѣ ты ихъ нашелъ? — спросилъ Сёдерлингъ. — За внѣшними шхерами?

— Да.

— Ихъ выбросило на берегъ?

Калле ничего не отвѣтилъ.

— А сосѣдъ былъ тамъ? — спросила Сёдерлингша.

— Нѣтъ.

— Господи, Боже ты мой! Видано ли, слыхано ли, чтобы море давало чистыми деньгами! Куда мнѣ спрятать ихъ?

— Отдай ихъ Калле, это его деньги, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Нѣтъ, ужъ лучше пусть мать возьметъ ихъ.

— Да… да… вѣдь у насъ все общее… это и тюки также…

И вдругъ черты Сёдерлингши подернула судорога, она закрыло лицо фартукомъ и разразилась слезами.

— Какого чорта!… Есть изъ-за чего ревѣть! — проворчалъ дѣдъ.

Но и его лицо поводила судорога, и подбородокъ дрожалъ.

— Этакая уйма денегъ! На нихъ можно купить все, чего только пожелаешь!… И можно быть сытымъ до смертнаго дня…

Между тѣмъ Сёдерлингша быстро оправилась, сложила всѣ ассигнаціи, бросила ихъ въ шкапъ и громко захлопнула за ними дверцы.

— Не клади ихъ туда… сунь назадъ въ футляръ… и спрячь въ сундукъ!…

— Да, да… сундукъ… Сколько надо отдавать, когда находится владѣлецъ?

— Нашедшій получаетъ третью часть, а можетъ быть, и того меньше!

— А если владѣлецъ не найдется? — спросилъ Сёдерлингъ.

— Заткни глотку! — крикнулъ дѣдъ. — Изъ этого не будетъ отдано ни одной пенни! Что съ возу упало, то пропало! И деньги, и тюки… Все… все, говорю я.

— Вотъ и я тоже нахожу! — сказала Сёдерлингша.

— Не лучше ли заявить объ этомъ въ таможнѣ? — робко спросилъ Сёдерлингъ.

— Нѣтъ!

— Но вѣдь такъ полагается по закону.

— Законъ! Какой такой законъ? — кричалъ дѣдъ въ ярости.

— Успокойтесь, отецъ… Не будемъ ссориться теперь… теперь мы можемъ быть счастливы и довольны… — сказала Сёдерлингша.

— Да, но не лучше ли поступить по закону? — попытался посовѣтовать Сёдерлингъ еще разъ.

— Ладно, ладно… успокойся… Но теперь мнѣ хочется поѣсть и выпить кофе… Да не стой же ты, Сёдерлингъ, словно истуканъ! У тебя лицо такъ вытянулось, точно случилось какое-нибудь большое несчастье. Ну, давайте ѣсть!

За ѣдой всѣ немного успокоились. Казалось, будто ничего и не произошло. Никто не обмолвился словомъ о находкѣ. Всѣ усердно жевали, только энергичнѣе обыкновеннаго, да и ложки двигались быстрѣе. Сёдерлингша кончила первой. Лукаво подмигнувъ, она сказала:

— По справедливости, находка принадлежитъ Хельгѣ и Калле. Это они разбогатѣли. А мы такъ же бѣдны, какъ и раньше.

— Что касается меня, — сказалъ Калле, то вы можете оставить мою часть себѣ.

— Да и мою также, — подхватила Хельга.

Мать старалась шутить, но въ глазахъ у нея было испытующее выраженіе.

— Такъ, значитъ, я могу дѣлать съ находкой все, что мнѣ захочется? И если бы я захотѣла удержать и деньги, и тюки, не заявивъ объ этомъ никому?…

Калле ничего не отвѣтилъ. Онъ ѣлъ машинально, даже съ жадностью, но мысли его были гдѣ-то далеко.

— О моихъ тюкахъ тебѣ незачѣмъ заявлять, — сказала Хельга.

— Почему это?

— Никто не заявитъ о ихъ пропажѣ.

— Какъ можешь ты это знать?

— Я это знаю.

— Да и кому о нихъ спрашивать? — замѣтилъ дѣдъ съ набитымъ ртомъ. — Ни на тюки, ни на деньги нѣтъ хозяевъ. И корабль, и экипажъ лежатъ на днѣ морскомъ. Когда бумаги и деньги выбрасываетъ на берегъ, то это вѣрный признакъ того, что весь экипажъ погибъ. Ясно, что этотъ футляръ не попалъ бы въ море, если бы и люди не попали туда же. Вѣдь капитанъ никогда не выпускаетъ изъ рукъ корабельные документы, пока живъ… Мало ли находили капитановъ, у которыхъ къ груди были привязаны документы, такъ что приходилось съ трудомъ ихъ отвязывать. Нѣтъ, разъ бумаги выбросило, такъ значитъ и людей нѣтъ больше въ живыхъ.

Калле на минуту пересталъ жевать, но потомъ опять принялся за ѣду.

— А я такъ думаю, что никто не погибъ, — сказала Хельга весело и увѣренно. — Вѣдь мы могли получить это какимъ-нибудь инымъ способомъ.

— Какимъ способомъ? — проворчалъ дѣдъ.

— Все это намъ могъ послать Самъ Господь.

— Вздоръ!

— Папа, пусть Хельга остается со своей вѣрой, а ты со своей, — сказала Сёдерлингша. — Я понимаю Хельгу. Она хочетъ сказать, что все это такъ странно, что можно подумать, что Самъ Богъ посылаетъ намъ даръ. Да и что было бы удивительнаго въ томъ, если бы Господь и вправду пожелалъ хоть разъ одарить насъ? И не все ли равно, какъ это случилось бы? Можетъ быть, море захотѣло, наконецъ, возвратить намъ то, что брало у насъ, вознаградить насъ за потерянныя сѣти и поломанныя лодки… Нѣтъ, мы оставимъ все, что нашли, при себѣ. Это будетъ только справедливо.

— Не знаю, — замѣтилъ Сёдерлингъ, — но какъ-то жутко думать, что и корабль, и экипажъ лежатъ на днѣ гдѣ-то здѣсь поблизости, а мы присваиваемъ имущество погибшихъ.

— Да не говори глупостей! Да и кто сказалъ, что корабль пошелъ ко дну, а экипажъ утонулъ?

— Да вы это сказали, тесть, — отвѣтилъ Сёдерлинъ. — Вы сами думаете, что именно такъ все произошло.

— Да, — отвѣтилъ дѣдъ, — но можно предположить, что корабль не пошелъ ко дну. Или, по крайней мѣрѣ, что экипажъ не утонулъ. Вѣдь футляръ могъ попасть въ море какъ-нибудь иначе.

Калле слегка передернуло. Всѣ устремили на него глаза, думая, что онъ что-нибудь скажетъ. Но онъ промолчалъ.

— Хорошо, — заговорилъ Сёдерлингъ. — А если мы не заявимъ властямъ о находкѣ тюковъ, то какъ намъ получить за нихъ деньги?

— Мы продадимъ ихъ — только и всего! — отвѣтила его жена, не задумываясь. — Если бы мнѣ даже для этого пришлось сейчасъ же ѣхать въ Гельсингфорсъ… и я поѣду непремѣнно… и продамъ все какому-нибудь эстонцу… Не успѣете вы оглянуться, какъ онъ будетъ уже здѣсь со своей яхтой и въ одинъ мигъ переправитъ тюки на русскую сторону…

— А что мы будемъ дѣлать съ деньгами?

— Размѣняемъ ихъ.

— Въ Гельсингфорсѣ?

— Тамъ или гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, не все ли равно… объ этомъ безпокоиться нечего…

— Да я и не безпокоюсь.

— Такъ чего же ты спорить! Брось это!… Знаешь что, пока я буду мѣнять деньги и продавать тюки, ты съѣздишь къ хозяину нашего острова и уговоришься съ нимъ о покупкѣ всего острова, и мы сдѣлаемся здѣсь полными хозяевами. Вотъ помяни мое слово: не успѣетъ море замерзнуть, какъ Корсу и слѣда не останется на этомъ островѣ! Домъ его выстроенъ изъ хозяйскаго лѣса, такъ что онъ не имѣетъ права сносить его, — вотъ и готова изба для Калле и Ханны!

— Что же, это было бы не такъ дурно…

— Ну, еще бы! Слава Богу, кажется, ты началъ понимать!… Калле, ты поѣдешь со мной въ городъ?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Калле угрюмо.

— Я поѣду! — сказала Ханна.

— Ни также, — подхватилъ дѣдъ.

— Хорошо, хорошо, я справлюсь и съ вами. Надо только приготовиться къ поѣздкѣ.

Ея оживленіе и вѣра въ справедливость своихъ поступковъ понемногу заразили и остальныхъ членовъ семьи, даже Сёдерлинга. Онъ вспомнилъ, что паруса надо починить и привести въ порядокъ, и вышелъ изъ избы. Обѣ молодыя дѣвушки вдругъ засуетились и стали, какъ угорѣлыя, бѣгать изъ избы въ амбаръ, изъ амбара въ избу, изъ избы на пристань, потомъ опять въ избу, собирали всякія вещи, относили ихъ въ лодку, потомъ снова бросались въ избу, забывъ захватить что-нибудь. Надо было вычистить кофейникъ, привести въ порядокъ спиртовку, поставить опару для лепешекъ… Всѣ бѣгали, никто не ходилъ, даже старый дѣдъ вприпрыжку заковылялъ къ ключу, чтобы наполнить свой боченокъ водой, въ который скоро можно будетъ налить болѣе благородную влагу. Только одинъ Калле не принималъ никакого участія въ веселой суетѣ. Однако по просьбѣ матери онъ сходилъ на берегъ и вынулъ изъ садка нѣсколько щукъ и камбалъ, которыя положилъ въ корзинку и прикрылъ морской травой.

Но вдругъ среди всѣхъ этихъ хлопотъ на Сёдерлинга снова нашло сомнѣніе и раскаяніе.

— А что, если мы совершаемъ большой грѣхъ, не заявляя властямъ, какъ этого требуетъ законъ?

— Если это грѣхъ, то я беру его на себя! — отвѣтила ему жена. — Да и грѣхъ-то, если онъ есть, не такой ужъ большой, что изъ-за него надо бояться попасть въ адъ. Успокойся, тебѣ во всякомъ случаѣ не придется отправляться въ адъ. Если кого и отправятъ туда, такъ это меня. Ну, не стой тутъ и не мѣшай!

— Мать, какъ можешь ты?… — воскликнула Хельга.

— Ахъ, ты тутъ? Конечно, я пошутила… Когда человѣкъ городитъ такой вздоръ…

Но голосъ измѣнилъ ей, точно онй сама сознавала, что зашла слишкомъ далеко.

На востокѣ стало уже свѣтлѣть, когда всѣ приготовленія были, наконецъ, окончены. А когда солнце встало, всѣ были уже на берегу.

Сёдерлингъ отвязалъ лодку… Вдругъ у него снова екнуло сердце:

— Послушай, Эмма, не лучше ли поступить такъ, какъ предписываетъ законъ?

— Бросай веревку! — крикнула ему вмѣсто отвѣта жена. — Такъ я и буду довольствоваться законной долей да еще ждать ея цѣлый годъ!… Бросай веревку!

— Ну, такъ пусть же будетъ по-твоему!…

— Счастливаго пути! — весело крикнула Хельга, махая фартукомъ. Ханна тоже махала ей, стоя у мачты.

Ихъ веселое настроеніе заразило и Сёдерлинга… Какъ знать, можетъ быть, жена права… можетъ быть… разъ даже Хельга увѣряетъ, что это послано имъ отъ Бога…

— Ура! ура! — крикнула Хельга. — Калле, махай также и ты! Видишь, Ханна стоитъ и ждетъ, чтобы ты помахалъ ей… Что за красивая дѣвушка!…

Но Калле не двинулся съ мѣста и стоялъ неподвижно, угрюмый и недовольный, засунувъ обѣ руки въ карманы. Прежде чѣмъ лодка успѣла выйти изъ залива, онъ повернулся и ушелъ съ берега.

IV.

Опять Сёдерлингъ стоитъ на берегу бухты, въ которой были спрятаны тюки, и думаетъ о томъ, какъ лучше устроить все, когда придетъ яхта эстонца за тюками. Повидимому, Эмма упустила изъ виду всѣ трудности, сопряженныя съ нагрузкой такого громоздкаго товара. Трудно себѣ даже представить, какъ это сдѣлать безъ того, чтобы сосѣдъ не накрылъ ихъ за этимъ дѣломъ. Конечно, удобнѣе всего было бы ввести яхту въ бухту черезъ узкій проливъ, привязать ее у скалы и затѣмъ спускать тюки прямо въ трюмъ. Но тогда сосѣдъ обратитъ вниманіе на то, что яхта стоитъ въ бухтѣ, а не въ заливѣ, куда обыкновенно приставали всѣ суда для нагрузки или ища убѣжища отъ бури. Если же яхта причалитъ въ заливѣ, то придется тюки подвозить въ лодкѣ, и тогда нагрузка будетъ происходить на самыхъ глазахъ у сосѣда, онъ увидитъ, хотя бы это происходило глубокой ночью. Отъ его глазъ не такъ-то легко укрыться… Впрочемъ, доносить онъ не станетъ, если даже откроетъ, въ чемъ дѣло.

У Сёдерлинга стало вдругъ такъ гадко на душѣ отъ этихъ мыслей. Ему было противно думать объ этомъ. Пусть Эмма дѣлаетъ, что хочетъ и какъ хочетъ. Вѣдь она все это заварила.

«Я ничего не находилъ, — говорилъ онъ самому себѣ. — Тѣ, кто нашли, пусть и изворачиваются, какъ хотятъ. Пусть Эмма отвѣчаетъ за себя, а Калле за себя, если у него есть за что отвѣчать. Вѣдь я имъ только немного помогъ… Не мое дѣло заявлять о находкахъ другихъ. Вѣдь раньше она всегда сама заявляла о находкахъ и удерживала за собою то, что полагается по закону. А я не бралъ для себя ни единой дощечки изъ тѣхъ, которыя она нашла… Пусть дѣлаетъ съ тюками, что хочетъ… Она отвѣчаетъ за все».

Этимъ всегда оканчивались размышленія Сёдерлинга, когда онъ думалъ о находкѣ.

Онъ пошелъ домой. Увидя, что Калле вырѣзаетъ деревянныя уключины, стоя возлѣ дровяного сарая, онъ подошелъ къ нему и тоже принялся за эту работу.

— Какъ ты думаешь, Калле, какъ намъ поступить, когда пріѣдетъ этотъ эстонецъ со своей яхтой? Пристать ему тамъ въ бухтѣ или здѣсь въ заливѣ, чтобы сосѣдъ ничего не заподозрѣлъ… Какъ будетъ умнѣе?

— Не знаю, — отвѣтилъ Калле односложно. — Дѣлайте, какъ хотите.

Сёдерлингъ хотѣлъ, собственно, спросить сына о другомъ, но не могъ заставить себя заговорить о томъ, что его такъ мучило.

— Становится все тише и тише, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Пожалуй, мы могли бы попытаться поставить сѣти для салакки…

— Что же, можно, — отвѣтилъ Калле вяло.

— Попытаться намъ въ Камбаловыхъ шхерахъ или отправиться на внѣшнія шхеры?

— Трудно рѣшить, гдѣ лучше. Но мы могли бы попытаться сперва, гдѣ ближе.

— Ну, мы всегда наловимъ столько, что это можетъ пригодиться на наживу для трески.

И отецъ, и сынъ такъ сжились другъ съ другомъ и такъ привыкли вмѣстѣ ловить рыбу, что безъ словъ и до мельчайшихъ подробностей знали, что каждому изъ нихъ нужно дѣлать. Немного спустя сѣти, грузила, веревки и поплавки были свалены въ лодку. Калле сидѣлъ на веслахъ, а отецъ стоялъ у кормового весла и закидывалъ сѣти. Все это дѣлалось молча, никто не произносилъ ни слова. Калле былъ все такъ же мраченъ и упорно смотрѣлъ въ воду.

— А кругленькую сумму денегъ ты нашелъ, — началъ, наконецъ, отецъ заискивающимъ голосомъ. — Это какое-то чудо! Рѣдко приходится слышать о такой находкѣ. Правда, люди вырываютъ клады изъ земли, но никогда не случалось, чтобы чистыя деный плавали по морю… Какъ ты нашелъ этотъ футляръ? Такую маленькую вещицу и не замѣтишь въ морѣ. И гдѣ ты его вытащилъ? Онъ плавалъ?

— Ужъ не думаете ли вы, что я вытащилъ его со дна?

Калле какъ-то машинально устремилъ свой взоръ вдаль на море, но сейчасъ же, точно испугавшись чего-то, отвернулся.

— Нѣтъ, я думалъ, что, можетъ быть, футляръ выкинуло на берегъ и ты его нашелъ.

На этотъ разъ Калле ничего не отвѣтилъ, и отцу такъ и не удалось ничего добиться отъ него. Впрочемъ, онъ хотѣлъ совсѣмъ другого.

Грузила были опущены, поплавки прикрѣплены и сѣти заброшены. Надо было еще только прикрѣпить веревки къ другому шесту. Все это дѣлалось молча, каждый дѣлалъ свое дѣло.

— Посмотримъ, поймаемъ ли мы что-нибудь, — проговорилъ отецъ. — Пожалуй, сѣти будутъ пустыя.

— А почему это?

— Да мы и такъ уже много чего получили…

— Ну, это ничего не значитъ…

Отецъ не брался за весло, а потому и сынъ не гребъ. Нѣкоторое время лодку несло по вѣтру.

— Охъ-хо-хо… да… да, — вздохнулъ Сёдерлингъ. — Да… да, — вздохнулъ онъ еще разъ, берясь, наконецъ, за весла и тщетно подождавъ, что Калле хоть немного отойдетъ и съ нимъ можно будетъ заговорить. Но онъ долженъ поговорить съ сыномъ. Они были уже невдалекѣ отъ своего берега, когда Сёдерлингъ вдругъ пересталъ грести такъ неожиданно, что лодка чуть не сдѣлала полнаго оборота.

— Послушай, Калле, не совершимъ ли мы большого грѣха, не заявляя о тюкахъ и деньгахъ?

— Не знаю… Мнѣ-то какое дѣло? — отвѣтилъ Калле съ затаеннымъ раздраженіемъ.

— Какъ какое дѣло? Тебя это тоже касается.

— Я отдалъ деньги матери. Значитъ, у меня ничего больше нѣтъ.

— Ну, ты получишь свою часть.

— Мнѣ не надо ни одной пенни.

— Все равно, всѣ мы будемъ пользоваться этимъ. И если это грѣхъ для одного, то и для другого также.

— Ну и пусть…

— Но если ты находишь, что это грѣхъ, почему ты не сказалъ объ этомъ сейчасъ же матери? Можетъ быть, она и не уѣхала бы.

— Все равно, мать не обратила бы на это вниманія… да и Ханна также.

— Но почему ты находишь, что это грѣхъ?

Калле широко размахнулся весломъ и опустилъ его въ воду, чтобы заставить и отца грести. А такъ какъ онъ гребъ изо всѣхъ силъ, то все вниманіе отца было обращено на то, чтобы лодка держалась правильнаго курса.

— Что касается меня, — продолжалъ черезъ минуту отецъ, — то я тутъ ни при чемъ. Я ничего не находилъ. Я помогалъ только немного таскать тюки. Мать этого хотѣла и мать все рѣшала.

Такъ какъ Калле ничего не отвѣтилъ на это, то онъ продолжалъ:

— Не думаешь ли ты, что правильнѣе всего было бы, если бы я сейчасъ же отправился къ смотрителю таможни и заявилъ обо всемъ, прежде чѣмъ тѣ возвратятся изъ города?

— Съ какой стати вы будете заявлять, разъ найденный товаръ, какъ вы и сами это говорите, не принадлежитъ вамъ? Если это грѣхъ другихъ, то это не вашъ грѣхъ.

— Д-да… Но почему ты такъ странно держишь себя, точно ты злишься на меня за что-нибудь?

— На васъ я не злюсь.

Они причалили къ берегу. Лодка была вытащена на берегъ, и Калле принялся выкачивать изъ нея воду, а отецъ пошелъ къ своей работѣ.

Калле весь день ходилъ пасмурный и молчаливый. Какъ только онъ пообѣдалъ, онъ вышелъ изъ избы.

Сёдерлингъ сидѣлъ на скамьѣ, погрузись въ полудрему. Хельга убрала со стола и сѣла съ работой у окна.

— Вотъ онъ опять уѣхалъ въ море.

— Что такое съ нимъ? — проговорилъ Сёдерлингъ. — Что мучитъ его?

— Можетъ быть, у него вышло что-нибудь съ Ханной?

Сёдерлингъ всталъ, взялъ бинокль и отправился на гору. Черезъ минуту и Хельга побѣжала за нимъ.

— Да, что такое съ Калле, — сказала она. — Онъ только что выходилъ на ту скалу и смотрѣлъ въ бинокль во всѣ стороны. Ужъ не высматриваетъ ли онъ тюленей или какихъ-нибудь птицъ?

— А ружье онъ взялъ съ собой? — спросилъ отецъ,

— Я не видала.

Сёдерлингъ протянулъ бинокль Хельгѣ и пошелъ въ сарай, гдѣ хранились лѣтомъ ружья. Всѣ ружья были на своихъ мѣстахъ. Значитъ, Калле уѣхалъ безъ ружья.

— Посмотрите, — сказала Хельга, когда отецъ вернулся, — вонъ Калле вертится все на одномъ мѣстѣ, точно онъ багромъ что-то вытаскиваетъ изъ моря. Чего онъ тамъ ищетъ? Ужъ не убилъ ли онъ тюленя и не разыскиваетъ ли его? Вотъ онъ опять вышелъ на берегъ и смотритъ въ бинокль…

— Можетъ быть, онъ ищетъ новой добычи въ морѣ?

— Не можетъ же онъ требовать, чтобы море дало ему еще что-нибудь! Онъ долженъ быть доволенъ тѣмъ, что уже получилъ. Нельзя же требовать, чтобы море давало каждый день.

Калле возвратился только въ сумеркахъ.

— Ты нашелъ что-нибудь? — спросилъ отецъ.

— Нѣтъ.

— Зря ты вертишься по заливу. Когда начинаешь такъ искать то ничего не находишь.

— Я не искалъ.

— А я думалъ… Нѣтъ, то, что мы могли получить, то уже получили. На этотъ разъ съ насъ довольно.

— Да… можетъ быть, даже больше, чѣмъ довольно.

«Такъ вотъ, что мучитъ его», подумалъ отецъ.

На слѣдующее утро отецъ и сынъ снова выѣхали въ море вынимать сѣти. Сёдерлингъ рѣшилъ, что они вытащатъ пустыя сѣти.

«И надо же было, — думалъ онъ, — чтобы Эмма уѣхала, прежде чѣмъ все это выяснилось… Все-таки это нехорошо… Несправедливо… Когда-нибудь Богъ накажетъ насъ за это, можетъ быть, и скоро даже. Онъ такъ разгнѣвается, что въ теченіе многихъ лѣтъ мы не получимъ изъ моря ни одной рыбешки. Ну, а тогда деньги за тюки намъ мало помогутъ. Да и деньги Калле также… если Богъ наложитъ проклятіе на нашъ уловъ».

Однако онъ ошибся, уловъ былъ такой большой, что имъ трудно было забрать его въ лодку. Что это могло бы означать? Ужъ не знакъ ли это того, что Богъ одобряетъ ихъ дѣйствія? Неужели Богъ послалъ бы имъ удачу, если бы гнѣвался на нихъ? Можетъ быть, и вправду это Божій даръ, какъ увѣряла Хельга… Откуда ей только это могло прійти въ голову…

Сёдерлингъ все больше и больше успокаивался. Ахъ, если бы только Калле не держалъ себя такъ странно!

Но Калле оставался все такимъ же и становился только еще сумрачнѣе. Послѣ обѣда онъ снова выѣхалъ въ море, снова выходилъ на скалы и смотрѣлъ кругомъ въ бинокль. Потомъ ѣздилъ въ лодкѣ по заливу и какъ будто что-то искалъ въ водѣ. Возвратясь домой, онъ взобрался на гору, усѣлся тамъ и сталъ смотрѣть передъ собой.

Сёдерлингу захотѣлось облегчить свое сердце передъ Хельгой.

— Что случилось съ парнемъ? Отъ него больше и слова добиться нельзя. Казалось бы, что онъ долженъ радоваться, что ему привалило такое счастье. Вѣдь теперь онъ можетъ жениться на Ханнѣ. Такъ всегда бываетъ: когда у человѣка ничего нѣтъ — онъ недоволенъ, а когда онъ становится богатымъ — онъ тоже недоволенъ. И у меня на душѣ неспокойно. Мнѣ кажется, что мы должны были бы заявить властямъ. Да раньше мы такъ всегда и дѣлали…

— Да, но на этотъ разъ въ этомъ нѣтъ ничего несправедливаго! — съ убѣжденіемъ отвѣтила Хельга. — Я знаю, что это такъ!

— Почему ты это знаешь?

— Я знаю это!

— Такъ скажи объ этомъ брату, тогда онъ, можетъ быть, развеселится.

— Хорошо… я это сдѣлаю сейчасъ же, если хотите. Гдѣ онъ?

— На горѣ.

Хельга отложила работу и вышла изъ избы.

Въ глубинѣ души она рѣшила молчать еще нѣкоторое время. Она хотѣла разсказать о своей молитвѣ позже, когда тюки будутъ проданы, деньги размѣняны и будетъ выстроена новая изба для Калле и Ханны. Только въ тотъ день, когда изба будетъ отстроена и будутъ праздновать ихъ свадьбу, она хотѣла сказать имъ, что все, что они получили, даръ Божій. Что Богъ услышалъ ея молитву, горячую молитву скромной дѣвушки. Что Онъ услышалъ ее, потому что она съ вѣрой просила Его… Потомъ всѣ помолились бы вмѣстѣ и спѣли бы псаломъ, и Господь вселялся бы во всѣ сердца…

Такъ Хельга представляла себѣ все это. Но почему не сказать ей Калле объ этомъ раньше? Не надо, чтобы Калле такъ тосковалъ… Пусть онъ узнаетъ, какъ онъ получилъ эти деньги, кто далъ ему ихъ… Пусть онъ знаетъ, что даръ Божій онъ можетъ принять радостно и съ благодарностью.

Калле уже спустился съ горы и сидѣлъ на порогѣ лодочнаго сарая, занятый наживленіемъ яруса для трески. Хельга сѣла рядомъ съ нимъ и стала помогать ему.

— Знаешь, — начала она, — не будетъ никакого грѣха въ томъ, если мы не заявимъ о нашей находкѣ. Отецъ думаетъ, что это больше всего тебя мучитъ. Вѣдь онъ самъ думаетъ объ этомъ… Но знай, что даръ Божій мы имѣемъ право принять съ чистымъ сердцемъ и со спокойной совѣстью.

— Почему ты думаешь, что это даръ Божій?

— Потому что я молилась Богу объ этомъ, и Онъ услыхалъ мою молитву.

— О чемъ ты молилась?

— Я молилась о томъ, чтобы во время бури нанесло какой-нибудь корабль на мель. И такъ это и вышло. Сперва я увидала тюки, а потомъ ты нашелъ деньги.

Калле посмотрѣлъ на сестру чуть не съ ужасомъ. Потомъ онъ вдругъ вскочилъ, словно хотѣлъ бѣжать куда-то, но снова опустился на порогъ.

— Какъ можешь ты знать, что эти деньги я получилъ, благодаря твоей молитвѣ?

— Да потому, что я молилась главнымъ образомъ за тебя, — отвѣтила Хельга съ улыбкой, ловко надѣвая на крючокъ салакку… — Да, да, я молилась главнымъ образомъ за тебя… чтобы у тебя было то, что тебѣ больше всего нужно… чтобы Богъ далъ тебѣ столько, чтобы ты могъ жениться на Ханнѣ. Такъ все и вышло. А потому успокойся и владѣй своими деньгами съ чистой совѣстью, потому что это Самъ Богъ послалъ тебѣ ихъ… Калле, Калле! Что съ тобой?

Калле всталъ, перескочилъ черезъ корзину съ ярусомъ и побѣжалъ къ горѣ, словно обезумѣвшій. Потомъ онъ вдругъ остановился и вернулся къ Хельгѣ, едва переводя дыханіе.

— Нѣтъ… нѣтъ, это не Божій даръ… это даръ самого дьявола.

— Что ты говоришь?…

— Это… это даръ дьявола!

Онъ отвернулся отъ сестры, быстро пошелъ къ лодкѣ и началъ ее сталкивать въ море. Но потомъ онъ бросилъ лодку и, съежившись, точно подъ сильнымъ градомъ, побѣжалъ къ Змѣинымъ шхерамъ… но на полдорогѣ онъ остановился, повернулся и возвратился къ Хельгѣ. Глядя на нее широко раскрытыми глазами, онъ произнесъ, задыхаясь:

— Я… я похитилъ эти деньги у утопленника…

Сказавъ это, онъ бросился въ каюту Хельги, точно тамъ надѣялся, наконецъ, найти покой и забвеніе.

Хельга побѣжала за нимъ. Калле ничкомъ лежалъ на ея кровати и горько рыдалъ.

— Калле… послушай… Калле… встань!… Что ты сказалъ?

Хельга старалась приподнять его, но Калле вырывался отъ нея и пряталъ лицо въ подушки.

— Калле, что ты сказалъ? Не можетъ быть, чтобы ты отнялъ деньги у утопленника.

Хельга старалась увѣрить себя въ томъ, что это не такъ. Но въ концѣ-концовъ она поняла, что Калле сказалъ правду. Она опустилась на сундукъ въ изголовьѣ кровати и тоже заплакала.

Въ дверяхъ появился Сёдерлингъ.

— Что съ вами? Почему вы плачете?

— Калле похитилъ деньги у утопленника.

— Нѣтъ…

Калле вдругъ пересталъ рыдать, вскочилъ на ноги и сдѣлалъ движеніе, точно хотѣлъ убѣжать, но такъ какъ отецъ продолжалъ стоять въ дверяхъ, то онъ сѣлъ на кровать и устремилъ передъ собой ничего не выражавшій взоръ.

— Это правда, что ты взялъ деньги у утопленника? — спросилъ отецъ.

— Да.

— Гдѣ ты его нашелъ?

— Въ заливѣ у внѣшнихъ шхеръ.

— Ты его оставилъ тамъ?

— Я оттолкнулъ его весломъ въ море.

— Куда же его отнесло?

— Не знаю… можетъ быть, онъ пошелъ ко дну, а можетъ быть, его понесло дальше.

— Его понесло туда или сюда?

— Онъ носился по волнамъ… Я сперва переѣхалъ черезъ него, и тогда только замѣтилъ, что это… Мнѣ показалось, что теченіемъ его понесло къ берегу…

— Онъ плылъ къ берегу! — сказала Хельга съ отчаяніемъ. — Утопленники всегда плывутъ къ берегу… чтобы ихъ похоронили въ освященной землѣ… Ахъ, Калле, Калле!

— И ты этого-то утопленника и искалъ всѣ эти дни въ заливѣ? Ты замѣтилъ, что это былъ за человѣкъ?

— Нѣтъ, я этого не видѣлъ.

— Должно быть, это былъ капитанъ или штурманъ, разъ на немъ были корабельныя бумаги и деньги. Значитъ, и весь корабль пошелъ ко дну. Какъ онъ былъ одѣтъ?

— Я ничего не замѣтилъ, вѣдь было уже почти совсѣмъ темно.

— Онъ держалъ футляръ въ рукѣ?

— Нѣтъ, футляръ былъ привязанъ къ его тѣлу… или засунутъ подъ кушакъ.

— Ты успѣлъ бы пригнать тѣло къ берегу, прежде чѣмъ оно исчезло или утонуло?

— Пожалуй, если бы захотѣлъ.

— Что же, ты боялся трогать утопленника?

— Нѣтъ, у меня былъ багоръ…

— Такъ почему же ты не вытащилъ его на берегъ? Можетъ быть, ты рѣшилъ, что тебѣ удастся легче завладѣть его деньгами, если ты не вытащишь его на берегъ?

— Да, такъ это, вѣрно, и было.

— Вотъ какъ… Да… да…

— Такъ, значитъ, ты могъ бы вытащить его на берегъ и его похоронили бы въ освященной землѣ… и ты не сдѣлалъ этого! — воскликнула Хельга.

— Подожди, Хельга… Калле, значитъ, ты вытащилъ футляръ, оттолкнулъ утопленника весломъ и не знаешь, пошелъ ли онъ ко дну или его носитъ по волнамъ?

— Да, именно такъ.

— Но если онъ не пошелъ ко дну, то вѣдь его можно еще разыскать.

— Нѣтъ, онъ не найдется, — отвѣтилъ Калле.

— Да, да, онъ не найдется, — повторила Хельга. — Богъ не дастъ намъ найти его!

— Какъ можешь ты такъ говорить, Хельга!

— Да, да, потому что Богъ накажетъ насъ за наши грѣхи. Этотъ несчастный никогда не будетъ покоиться въ освященной землѣ, и душа его не найдетъ покоя.

Хельга сидѣла на сундукѣ и въ волненіи покачивалась взадъ и впередъ, теребя пальцами край фартука.

— Боже, какъ низко мы опустились! — сказала она прерывисто. — Я прошу Бога, чтобы какой-нибудь корабль потерпѣлъ крушеніе… мой братъ грабитъ утопленника… а моя мать скрываетъ чужое имущество. Мы ничуть не лучше сосѣда!

— Не говори такъ, Хельга, — замѣтилъ Сёдерлингъ.

Но она приходила все въ большее возбужденіе.

— Никогда, никогда Богъ мнѣ не проститъ этого грѣха! Какъ могла я молиться объ этомъ Богу!

— Но вѣдь ты сама все время говорила, что мы имѣемъ право взять себѣ все найденное, такъ какъ это даръ Божій.

— Да, но это не такъ… вѣдь это не даръ Божій… Мы должны все отдать!

— Такъ и отдадимъ, отдадимъ все… я этого самъ хочу, — успокаивалъ ее Сёдерлингъ. — Мы отдадимъ все, и тогда совѣсть наша будетъ чиста.

— Теперь я понимаю, — продолжала Хельга. — Богъ послалъ намъ испытаніе… Господи, прости Калле и меня и всѣхъ насъ, молю Тебя!…

Хельга дрожала всѣмъ тѣломъ. Испуганный отецъ подбѣжалъ къ ней, помогъ ей встать съ сундукаи уложилъ ее на кровать.

Мало-по-малу она пришла въ себя и стала прислушиваться къ словамъ отца, который ласкалъ ее, какъ ребенка:

— Мы все отдадимъ… хочешь, я сейчасъ же пойду заявить… Если-бъ Калле сказалъ намъ это раньше, то все было бы уже кончено…

— Да, да, мы должны все отдать…

— Богъ съ тобой, кто же захочетъ брать себѣ то, что отнято у утопленника?… Мы не такіе, какъ нашъ сосѣдъ… Мы все отдадимъ и тогда освободимся отъ этого грѣха… И Богъ проститъ насъ.

Мало-по-малу дѣвушка успокоилась и открыла глаза. Она умоляюще посмотрѣла на отца и сказала:

— Отецъ, пропоемъ псаломъ.

— Съ радостью, если хочешь.

Съ этими словами отецъ протянулъ Хельгѣ молитвенникъ, лежавшій на столѣ.

— Знаешь, — сказалъ онъ немного спустя. — Я думаю, что мать тоже раскается во всемъ… Но если бы это было не такъ… Не лучше ли заявить властямъ, прежде чѣмъ она возвратится домой? Калле можетъ сейчасъ же съѣздить къ смотрителю таможни.

— Нѣтъ, нѣтъ, отецъ! Пусть мать сама покорится волѣ Божіей. Не надо никого принуждать… О, какъ я счастлива! Въ слѣдующее воскресенье мы всѣ отправимся въ церковь и поблагодаримъ Бога за все!

— Отдохни теперь, дитя.

— Мнѣ не надо отдыхать…

— Но ты вся дрожишь.

— Ничего. Споемъ теперь псаломъ…

Хельга открыла молитвенникъ и протянула его отцу.

— Тутъ такая мелкая печать… я не вижу безъ очковъ… но я буду повторять за тобой.

— Калле, иди сюда! — позвала Хельга.

Калле стоялъ въ дверяхъ и пристально всматривался въ море.

— Вонъ тамъ показался парусъ, кажется, лодка идетъ сюда.

Онъ пошелъ за биноклемъ, и всѣ отправились на гору. Вскорѣ всѣмъ стало ясно, что это ихъ собственная лодка возвращается изъ города.

Немного спустя они могли различить, что мать сидитъ на рулѣ и управляетъ большимъ парусомъ, а Ханна управляетъ фокомъ. Дѣдъ лежалъ на носу, вывѣсивъ одну ногу за бортъ.

— Надо сейчасъ же разсказать матери все, — замѣтила Хельга. — Ты скажешь, Калле?…

— Да, я скажу.

V.

Сёдерлингша сидитъ въ концѣ стола и опоражниваетъ третью чашку кофе, держа въ одной рукѣ блюдечко, а въ другой громадный кусокъ сахару. Хельга стоитъ у плиты наготовѣ, чтобы налить новую чашку.

— Мать, хотите еще?

— Дай передохнуть немного… О-хо-хо… Ну, и хорошую прогулку мы сдѣлали! Подумай, Ханна и я должны были однѣ управляться съ лодкой, пока мы лавировали домой! Папа улегся рядомъ со своимъ боченкомъ, едва только мы вышли изъ гавани. Онъ болталъ всякую чушь и пилъ, пилъ и болталъ. А подъ конецъ онъ заснулъ. Какъ только онъ проснулся, онъ принялся за старое.

— Другого нельзя было и ожидать, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Этого-то можно было ожидать. Но если бы я знала, что онъ выкинетъ еще и другую штуку, то я оставила бы его въ городѣ. Вѣдь онъ разбилъ ногой бутылку со спиртомъ, и мы не могли зажигать спиртовой лампы и сидѣли безъ кофе вчера весь день и эту ночь, да и сегодня. А тутъ еще намъ пришлось пять часовъ ожидать вѣтра въ заливѣ Пеллинге… Мы могли бы сидѣть да попивать кофе, но сварить-то его было не на чемъ.

Сёдерлингша старалась дѣлать видъ, будто очень сердита, но не могла все-таки удержаться отъ смѣха. Хельга тоже постараласъ улыбнуться, чтобы доставить матери удовольствіе, но Сёдерлингъ и Калле сидѣли серьезные и сумрачные. Время отъ времени Сёдерлингъ бросалъ на Калле испытующій взглядъ.

— Тетя попробовала было налить въ спиртовку водку дѣда! — сказала со смѣхомъ Ханна.

— Да, съ горя чего не придумаешь! Но изъ этого ничего не вышло… О-хо-хо… Хорошая это была прогулка!… Я не чувствую ни рукъ, ни спины… Ханна молодчина… она все время помогала мнѣ съ парусами… О, изъ нея еще выйдетъ хорошая рыбачка… Пожалуй, налей мнѣ еще чашечку, если есть… Ну, а какія у васъ новости? Послушайте, принесли бы вы сюда сундукъ изъ лодки… Да и мѣшки не мѣшаетъ внести въ амбаръ — въ одномъ пшеничная мука… Теперь мы можемъ пить кофе каждый день, да еще съ булками… Не стоитъ будить папу, пусть выспится въ лодкѣ, но прикройте его чѣмъ-нибудь, а то онъ простудится.

— Такъ говорите, какія у васъ новости… Хельга, дай мнѣ этотъ узелъ… и тотъ пакетъ… это шерстяная фуфайка для тебя. Ты всегда такъ мерзнешь… носи ее прямо на тѣлѣ. Докторъ сказалъ, что ты должна всегда держать свое тѣло въ теплѣ.

— Такъ ты была также у доктора?

— Да, первымъ дѣломъ я пошла къ доктору… послѣ того какъ уладила все съ тюками… Ты такая блѣдная сегодня, тебѣ опять хуже?

— Нѣтъ…

— Докторъ прописалъ тебѣ лѣкарства и еще всякую всячину, что ничего не стоитъ… потомъ мы съ тобой поговоримъ объ этомъ… и взялъ онъ всего только двѣ марки, хотя написалъ три рецепта… а вотъ лѣкарства стоили пять марокъ и пятьдесятъ четыре пенни… Мужчины ловили рыбу?

— Они вчера наловили цѣлую бочку салакки.

— Вотъ какъ!… Наконецъ-то море перестало скупиться. И это хорошо. Хотя въ сравненіи съ другимъ это пустяки. А отецъ говорилъ съ хозяиномъ острова?

— Нѣтъ.

— Ну, такъ я и знала. Конечно, мнѣ самой придется и объ этомъ позаботиться. Я это и сдѣлаю, потому что островъ долженъ принадлежать намъ, чтобы сосѣда больше здѣсь не было. Въ слѣдующее воскресенье я заключу съ хозяиномъ контрактъ… Я уже обзавелась порошкомъ противъ клоповъ… Вотъ подожди, мы вымоемъ полы и вычистимъ всю эту свинарню, да выведемъ нечисть, оклеимъ новыми обоями — и тогда у Калле и Ханны будетъ великолѣпная изба. И все это будетъ сдѣлано очень скоро. А сосѣда вы видѣли за эти дни?

— Нѣтъ. Должно быть, его нѣтъ дома.

— Мнѣ говорили, будто его видѣли въ Гельсингфорсѣ, но навѣрное не знаю. И хорошо, если его здѣсь нѣтъ, по крайней мѣрѣ, онъ не будетъ ходить и вынюхивать все. Эстонецъ пріѣдетъ сюда со своей яхтой, какъ только продастъ картошку. Да у него уже немного оставалось ея. Его можно ожидать когда угодно, потому что вѣтеръ благопріятный… А, вотъ и сундукъ… сюда, сюда… Поставьте его тамъ… У васъ такія серьезныя лица, точно вы гробъ тащите.

— А что въ этомъ сундукѣ? — спросила Хельга.

— Всякая всячина… вотъ я тебѣ покажу. Тяжелый онъ?

— Но на какія же деньги ты купила все это?

— Богатымъ людямъ не нужны деньги. Богатый можетъ взять въ долгъ. Вотъ такъ потѣха была у Матросова! «Чего вамъ угодно? Прикажете кофе, сахару… черносливу… изюма», спросилъ меня хозяинъ. А вы даете въ долгъ? спросила я, «Зачѣмъ же въ долгъ, когда у васъ есть деньги? — сказалъ онъ. — Я уже по глазамъ вашимъ вижу, что у васъ деньги есть»… Ужъ какъ онъ это увидалъ, не понимаю!… Пока еще у меня денегъ нѣтъ, сказала я, но случается, что море даетъ кое-что. «А, хорошо, такъ заплатите, когда получите деньги. Море — хорошій поручитель. Такъ чего же вамъ угодно?…» Господи, онъ готовъ былъ отдать мнѣ всю свою лавку! Какъ пріятно было хоть разъ-то въ жизни покупать, сколько хочешь, не подсчитывая каждую пенни.

Сёдерлингша принялась за свою четвертую чашку и когда выпила ее, то слова снова полились изъ ея рта.

— Только когда побываешь въ городѣ, поймешь, какое счастье имѣть деньги… Если все обойдется хорошо, то на русской сторонѣ мы получимъ по сту рублей за тюкъ… если только удастся провезти товаръ благополучно подъ носомъ у таможенныхъ ищеекъ. Тамъ пошлина больше, чѣмъ здѣсь. А потому тамъ и платятъ за товаръ больше.

— Такъ, значитъ, мы еще и въ контрабандисты попадемъ? — спросилъ Сёдерлингъ слегка дрогнувшимъ голосомъ, набивая трубку въ своемъ углу.

— Не мы… Все это устроитъ эстонецъ… Мы уже обо всемъ уговорились. Онъ или сейчасъ же уплатитъ все наличными и тогда самъ возьметъ себѣ лишекъ, такъ какъ онъ все-таки будетъ рисковать. Или же мы возьмемъ рискъ на себя, и тогда кто-нибудь изъ насъ долженъ поѣхать на ту сторону, чтобы обдѣлать это дѣло. Но объ этомъ мы еще подумаемъ, прежде чѣмъ онъ пріѣдетъ.

— Такъ онъ пріѣдетъ?

— Да, какъ только продастъ свою картошку. Мнѣ кажется, что было бы лучше всего, чтобы Калле поѣхалъ съ нимъ, тогда онъ могъ бы заодно и деньги размѣнять въ Ревелѣ. Тамъ размѣнять легко, никто ничего не заподозритъ. А курсъ я теперь хорошо знаю, до пенни.

— Ты хочешь, чтобы Калле поѣхалъ съ тюками? — спросилъ Сёдерлингъ.

— Калле или ты… какъ хотите.

Никто ничего не отвѣтилъ ей. Она посмотрѣла на всѣхъ. На берегу уже, какъ только она вышла изъ лодки, она сейчасъ же увидала по лицамъ мужчинъ, что что-то случилось, и она почти догадывалась, въ чемъ дѣло.

— Отгадайте, кого я встрѣтила въ городѣ? — перемѣнила она разговоръ. — Ханна, разскажи ты.

— Консула и его механика, и мы катались въ его автомобилѣ.

Однако Сёдерлингша не могла утерпѣть, чтобы не разсказать самой.

— Да, и потѣха была!… Мы уже подняли паруса и собирались выходить въ море… я только что возвратилась изъ банка, который противъ магазина Стокмана.

— Зачѣмъ ты ходила въ банкъ?

— А я рѣшила такъ: почему бы мнѣ не пойти узнать курсъ, разъ я въ городѣ? Вѣдь теперь насъ не могутъ обмануть въ Ревелѣ… Такъ вотъ я узнала, что гульденъ — это двѣ марки двѣнадцать пенни. А когда деньги мѣняешь, то теряешь одну или двѣ пенни на каждый гульденъ… Такъ вотъ, когда я вернулась…

— А я стояла на пристани и поджидала, — вставила Ханна.

--…я уже хотѣла войти въ лодку, какъ вдругъ слышу: «Здравствуйте, Сёдерлингша». Я такъ испугалась, потому что не понимала даже, откуда голосъ.

Тутъ ее перебила Ханна:

— А это консулъ сидѣлъ въ автомобилѣ. Онъ только что передъ тѣмъ сказалъ мнѣ: «Посмотримъ, узнаетъ ли меня Сёдерлингша». Ну, а я сейчасъ же узнала шоффера, хотя онъ былъ въ вывороченной наизнанку шубѣ и съ большими очками на носу…

— Дай же мнѣ разсказать… а потомъ ты будешь… Да, въ автомобилѣ, дѣйствительно, сидѣлъ консулъ, а автомобиль такъ шипѣлъ, что у меня голова закружилась… «Входите, я васъ прокатаю», сказалъ консулъ. Ханна сейчасъ же прыгнула и сѣла рядомъ съ шофферомъ на козла… А я и сама не помню, какъ очутилась рядомъ съ этимъ черномазымъ въ его красной адской каретѣ на красномъ диванѣ… право, мнѣ показалось, что я тону въ стогѣ сѣна. Не успѣла я опомниться, какъ дверь захлопнулась. Моя юбка попала въ дверь и разорвалась… вотъ посмотрите… И потомъ мы поѣхали… Не помню, какъ мы ѣхали и куда пріѣхали, мы были то въ городѣ, то въ деревнѣ, а онъ только хохоталъ себѣ въ бороду, когда я кричала. Да вѣдь мы несемся прямо въ преисподнюю! сказала я. «Если хотите, то мы можемъ съѣздить и туда», отвѣтилъ онъ. Этакій язычникъ! Но вотъ, наконецъ, мы остановились, и я чуть было не плюхнулась прямо въ заливъ. Хорошо, что Ханна поддержала меня. Спасибо за прогулку, сказала я, и спасибо за корову, которая доитъ цѣлый годъ! крикнула я. «Какая такая корова?» Да та самая корова, которая даетъ молоко круглый годъ! сказала я. Не знаю, слышалъ ли онъ и понялъ ли, потому что въ это самое мгновененіе автомобиль унесся, и послѣ него осталось только немного дыма. А папа сидѣлъ въ лодкѣ и смотрѣлъ на насъ во всѣ глаза, ничего не понималъ и только говорилъ: «У какого чорта вы были?» И онъ спрашивалъ совершенно вѣрно. И вотъ, когда мы съ Ханной ввалились въ лодку, папа споткнулся и разбилъ бутылку со спиртомъ, которую Ханна положила подъ переднюю скамью. Но замѣтили мы это только въ проливѣ Виллинге, гдѣ намъ захотѣлось выпить кофейку. Да тутъ ужъ бѣды поправить нельзя было. Пришлось расплачиваться за прогулку въ автомобилѣ… Забыли мы также и мѣшокъ съ картошкой на яхтѣ эстонца… Господи, на кого были похожи консулъ и шофферъ. У обоихъ шубы наизнанку. Одинъ старшій дьяволъ, а другой его подмастерье, и съ большими очками на носу… Если бы катались еще дольше, то я заболѣла бы морской болѣзнью, хотя я и жена рыбака.

— А я могла бы кататься весь день, — сказала Ханна.

— Ты, это другое дѣло…

Сёдерлингша и Ханна смѣялись однѣ надъ своими приключеніями. Правда, Хельга пыталась улыбаться, но это ей не удавалось. Сёдерлингъ и Калле даже попытки не дѣлали.

— Да, такъ вотъ какъ мы съѣздили… Ну, а теперь надо отпереть сундукъ и вынуть то, что мы привезли изъ города.

— Не лучше ли его пока вовсе не отпирать, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Но почему же? Господи, да что съ вами такое? — воскликнула, наконецъ, хозяйка. — Что съ вами случилось?

— Скажи ты, Калле, — проговорилъ Сёдерлингъ, вставая и выходя изъ избы.

Въ дверяхъ онъ столкнулся съ дѣдомъ. Тотъ былъ въ прекраснѣйшемъ настроеніи духа, хотй въ головѣ у него еще стоялъ туманъ. Подъ мышкой онъ держалъ боченокъ.

— Здравствуйте! Привѣтъ изъ города! Гдѣ вы всѣ? Не угостятъ ли здѣсь чѣмъ-нибудь вкуснымъ?

Сёдерлингъ вышелъ. Онъ хотѣлъ постоять на крыльцѣ, но потомъ отошелъ дальше, чтобы не слышать того, что будетъ происходить въ избѣ. Постоявъ съ минуту, онъ пошелъ впередъ, потомъ поднялся на гору, потомъ спустился на берегъ къ лодочному сараю и внесъ подъ крышу корзину съ ярусами, которую Хельга и Калле оставили у дверей. Но затѣмъ онъ раздумалъ и поставилъ корзину на старое мѣсто. Въ штаны ему вцѣпился крючокъ, и онъ вытащилъ его. Послѣ этого онъ пошелъ къ избѣ и остановился на такомъ близкомъ разстояніи, что могъ слышать, что говорится въ избѣ.

Всѣ голоса покрывалъ голосъ хозяйки, рѣзкій и раздраженный, тогда какъ Калле и Хельга говорили тихо и спокойно.

— Еще чего придумали! Только изъ этого ничего не выйдетъ!… А, такъ вотъ до чего вы додумались, пока меня здѣсь не было! Нести такой вздоръ!… Отдать все! Да вѣдь это то же самое, что прорѣзать дыру въ сѣти, когда тащишь ее въ лодку!

— Нѣтъ, это не совсѣмъ то же.

— А какая же тутъ разница? Говорю, это все равно, что прорвать дыру въ сѣти, когда въ ней уже бьется лещъ.

— Нѣтъ. Если ловишь рыбу въ чужой водѣ, то только справедливо или выпустить рыбу, или отдать уловъ ея настоящему владѣльцу.

— Въ чужой водѣ? А кто же ловилъ рыбу въ чужой водѣ? Нѣтъ, ты мнѣ скажи, кто ловилъ рыбу въ чужой водѣ?

— Дѣло въ томъ, что великій грѣхъ грабить мертваго.

— Грѣхъ… грѣхъ… почему это грѣхъ?

— Вы понимаете, мать, что я не могу оставить деньги, которыя я отнялъ у утопленника.

— Ну, такъ и бросай ихъ назадъ въ море!

— Этакую-то уйму! Да вы съ ума сошли, что ли? — закричалъ дѣдъ.

— Вотъ именно! — выразила свое сочувствіе Ханна.

— Молчите, папа, и дайте мнѣ говорить съ дѣтьми! — огрызнулась Сёдерлингша. Потомъ она заговорила мягче: — Нѣтъ, скажите мнѣ серьезно… неужели вы, дѣйствительно, хотите, чтобы и тюки, и деньги отправились туда же, откуда они пришли… чтобы ихъ опять бросили въ море?

— Нѣтъ, бросать въ море не надо, мы возвратимъ ихъ тѣмъ, кому они принадлежатъ.

— А кому они принадлежатъ?

— Это мы, конечно, узнаемъ, когда выяснится, кому принадлежалъ корабль.

Нѣсколько минутъ царило молчаніе. Тутъ вошелъ въ избу Сёдерлингъ.

— И ты такой же сумасшедшій, какъ эти двое? — крикнула хозяйка, увидя его въ дверяхъ.

— Мнѣ кажется, что надо было бы заявить о находкѣ…

— А вотъ мнѣ этого не кажется!

— Во всякомъ случаѣ, нехорошо было насильно отнимать отъ утопленника…

— Насильно? Развѣ можно насильно отнимать у мертваго? Вѣдь онъ не сопротивляется. Ужъ тогда лучше сказать, что онъ добровольно отдалъ.

— Калле долженъ былъ бы устроить такъ, чтобы покойника похоронили въ освященной землѣ, а онъ намѣренно оттолкнулъ его весломъ назадъ въ море.

— Неужели онъ сдѣлалъ это намѣренно? — спросила Сёдерлингша измѣнившимся голосомъ. Помолчавъ съ минуту, она спросила Калле: — Зачѣмъ сдѣлалъ ты это?

— Я подумалъ, что если никто не будетъ знать, чьи это деньги, если не будетъ покойника, то мнѣ не придется отдавать деньги обратно.

— Неужели ты, дѣйствительно, могъ такъ подумать? Можетъ быть, тебѣ теперь это такъ кажется?… Нѣтъ, нѣтъ! Все это вы придумали потомъ! Это другіе внушили тебѣ.

— Это все Хельга придумала! — замѣтила Ханна.

— Молчи, Ханна, и оставь Хельгу въ покоѣ!

— Калле раскаивается отъ чистаго сердца и не находитъ покоя, — сказала Хельга.

— Да и я противъ того, чтобы пользоваться тѣмъ, что взято отъ покойника… все равно, какъ взято… Жутко объ этомъ подумать! — сказалъ Сёдерлингъ.

Хозяйка сознавала въ глубинѣ души, что ея мужъ правъ, но она не хотѣла поддаваться этому чувству. Она пришла въ еще большее возбужденіе и обрушилась на мужа:

— Что же, и ты тоже начинаешь бояться привидѣній? А развѣ мы можемъ быть увѣрены въ томъ, что то, что даетъ намъ море, не принадлежитъ утопленнику? Если бы мы считались съ этимъ, то никогда не должны были бы пользоваться тѣмъ, что выбрасываетъ на берегъ. Вѣдь почти все это принадлежитъ утопленникамъ… Господи, и стоитъ думать объ этомъ! Вѣдь такъ и жить нельзя здѣсь! Тогда лучше сразу переѣхать на материкъ. Ты можешь сдѣлаться батракомъ у какого-нибудь крестьянина, Сёдерлингъ! Да и Калле также! Будете навозъ возить!… Канавы рыть!… Да, Калле, я должна была бы послать тебя въ семинарію, какъ ты и хотѣлъ! Это тебѣ подходило бы больше всего. Тебѣ надо было бы сдѣлаться проповѣдникомъ!… Разъ въ жизни на вашу долю выпало такое счастье, а вы отказываетесь отъ него! Грѣхъ? Грѣхъ!… Вотъ хохоталъ бы сосѣдъ… если бы узналъ объ этомъ!

— Вѣдь не хотите же вы, мать, чтобы и мы поступали, какъ сосѣдъ?

— Я говорю только, что вы спятили, а Хельгу сбила съ толку учительница изъ села, эта противная старая дѣва, ханжа… которая все поетъ псалмы и пѣснопѣнія, и молитвы… это она, негодная, виновата во всемъ несчастій! И дура же я, что позволила ей сунуть сюда носъ весною! Прямо не знаешь, плакать или смѣяться…

Хельга и Калле сидѣли на скамьѣ рядомъ, молчаливые и невозмутимые. Если бы они хоть сколько-нибудь спорили, матери было бы легче, но они молчали, словно находили, что объ этомъ и спорить не стоитъ… О, мать хорошо знала, что чѣмъ Хельга становится кротче, тѣмъ упорнѣе она стоитъ на своемъ.

— Скажите, изъ какихъ денегъ мы заплатимъ за эти товары, которые я закупила въ городѣ? — спросила хозяйка.

Никто ничего не могъ отвѣтить ей на это.

— А изъ чего мы заплатимъ эстонцу за то, что онъ пріѣхалъ сюда?

И на это никто не отвѣтилъ ей.

— Ничего у васъ нѣтъ!… Вѣдь у васъ нѣтъ ни одной пенни! Да васъ это и не касается. А потому я. поступлю такъ, какъ нахожу лучше… И почему ты не сказалъ мнѣ объ этомъ, прежде чѣмъ я уѣхала, Калле?

— Въ этомъ я, дѣйствительно, виноватъ…

— А теперь уже поздно. Переправляйте тюки къ таможнѣ, если вамъ этого хочется. Ну, а деньги перешли ко мнѣ, и у меня онѣ и останутся.

— Совѣсть Калле не успокоится, если онъ не заявитъ также и о деньгахъ, — сказала Хельга.

— И Калле не стыдно будетъ навлечь на голову матери такой позоръ!… Впрочемъ, дѣлайте, какъ хотите! Вотъ ключъ отъ сундука. Все, что въ немъ есть, куплено на грѣховныя деньги, хотя за товары еще и не заплачено. Берите все и бросайте тоже въ море. Отдайте тому, у кого это взято… Можетъ быть, онъ успокоится, когда получитъ обратно свои деньги…

— Мама! — проговорила Хельга голосомъ, полнымъ укоризны.

— Да ты, кажется, тоже спятила! — крикнулъ дѣдъ дочери. Онъ сидѣлъ, положивъ локти на столъ, и пилъ кофе. — Ты уже готова уступить имъ во всемъ! На что утопленнику деньги? Ему онѣ не нужны, попадетъ ли онъ на небо или въ адъ. Самъ священникъ говорилъ мнѣ какъ-то, что на небѣ деньги не нужны, потому что тамъ все получаютъ даромъ, а за деньги все равно ничего не получишь… ну, а въ аду такая уйма деньжищъ, что имъ нѣтъ тамъ никакой цѣны.

— Папа…

— Дѣдушка…

— А если вы боитесь, что утопленникъ будетъ бродить только потому, что его не зарыли въ освященную землю, то говорю вамъ, что все это вздоръ. Тѣ, которыхъ носитъ по морю, на землѣ не бродятъ. А вотъ души тѣхъ, которыхъ похоронили по всѣмъ правиламъ на кладбищѣ, гуляютъ себѣ повсюду. Развѣ вы не знаете, что привидѣнія всегда являются съ кладбищъ? Нѣтъ, Калле, ты долженъ только радоваться, что не вытащилъ эту падаль на берегъ!

— Довольно, папа!

— А что? Развѣ я не правду говорю?… Да ужъ коли на то пошло, то прочитать заупокойную надъ утопленникомъ можно также, когда онъ остается въ морѣ… И надъ этимъ утопленникомъ тоже… Вѣдь хоронятъ же въ морѣ умершихъ на кораблѣ. Мы можемъ хоть сейчасъ же послать за священникомъ — и дѣло съ концомъ! Пошлемъ за священникомъ, а деньги оставимъ себѣ!

Сёдерлингу понравилось это предложеніе:

— Пожалуй, это не такъ ужъ глупо… Что скажешь ты на это, Хельга? Могила — это одно, а похоронный обрядъ — другое. А священникъ пріѣхалъ бы?

— Если не другой, такъ священникъ изъ Стурё готовъ благословить хоть турка.

Ханна громко расхохоталась, а Хельга заплакала.

— А я-то думала, мать, — говорила она сквозь рыданія, — что какъ только ты узнаешь о поступкѣ Калле, ты на все согласишься…

На Сёдерлингшу всегда дѣйствовали слезы больной дочери.

— Хорошо, хорошо, я согласна на все… Я вѣдь ужъ сказала: дѣлайте, какъ хотите! Заявляйте, заявляйте… отправляйте все въ таможню! Только ужъ тогда берите все… каждое бревно, каждую дощечку, каждый крюкъ, — все, что выбрасывало на берегъ! Вы должны были бы давно отдать все это… Почему не было грѣха въ томъ, что мы пользовались всѣмъ этимъ?… Или все зависитъ отъ цѣнности? Почему не заявила ты объ этой серебряной ложкѣ, которую нашла въ брюхѣ щуки?

— Вѣдь это тоже было отнято у покойника! — ядовито замѣтила Ханна.

— Не зубоскаль, Ханна!… Да, все получили мы отъ моря, а кому извѣстно, не погибли ли также и люди, когда это добро падало въ море? Ладно, пусть все остается по-старому… мы были бѣдны и останемся бѣдняками до самой смерти… такъ вы, по крайней мѣрѣ, этого хотите… Если у Калле хватаетъ терпѣнія ждать собственной избы, то я могу подождать и съ коровами. Если Хельга можетъ обходиться безъ лѣкарствъ, то я обойдусь безъ кофе. Обо мнѣ и думать не стоитъ!… Только теперь мы перестанемъ пить кофе… О чемъ же ты плачешь? Все выходитъ по-твоему! Ты слышала, что я сказала?

— Бога не радуетъ жертва, которую приносятъ не отъ чистаго сердца.

— Что такое?… Ужъ не хочешь ли ты, чтобы я съ радостью и съ легкимъ сердцемъ бросила въ море пять тысячъ марокъ? Нѣтъ, знаешь ли, такъ много требовать отъ человѣка нельзя!

И, заплакавъ злыми слезами, не обращая больше вниманія на рыданія Хельги, Сёдерлингша схватила свое одѣяло и свою подушку и вышла изъ избы. Слышно было, какъ она вошла въ клѣть, дверь которой захлопнула съ такой силой, точно рѣшила никогда больше оттуда не выходить.

Дѣдъ взялъ боченокъ съ водкой подъ-мышку и, покачиваясь, пошелъ въ свою каморку по другую сторону сѣней.

Хельга вытерла глаза и тихо пошла къ себѣ въ каюту.

Ханна подождала, пока вышелъ Калле, и пошла вслѣдъ за нимъ. Но Калле быстро пошелъ къ лодкѣ, на которой не былъ еще спущенъ большой парусъ. Съ минуту Ханна стояла и смотрѣла ему вслѣдъ, потомъ она пожала плечами, повернулась и пошла въ противоположную сторону.

Въ избѣ остался одинъ Сёдерлингъ. Теперь, какъ и всегда, когда приходилось разрѣшить какой-нибудь щекотливый вопросъ, онъ старался обѣлить самого себя. Почесывая за ухомъ, онъ пробормоталъ:

— Хорошую кашу они заварили! И не знаешь, кто изъ нихъ правъ, кто виноватъ? И надо же было, чтобы именно на нашъ берегъ выбросило все это! Пусть бы ужъ лучше все попало въ руки сосѣда, какъ это почти всегда бывало… Неужели же придется ложиться спать безъ ужина?

Но тутъ онъ открылъ, что кофейникъ все еще стоитъ на плитѣ. Онъ досталъ чашку и налилъ себѣ кофе.

Сундукъ стоялъ посреди избы, Ключъ лежалъ на крышкѣ, куда его бросила Сёдерлингша. Сёдерлингъ слегка приподнялъ крышку. Сундукъ былъ полонъ всякихъ мѣшковъ и пакетовъ. Оттуда распространялся запахъ чернослива и изюма, но Сёдерлингу показалось, что пахнетъ также и табакомъ. Онъ началъ рыться въ мѣшкахъ и нашелъ цѣлый ящикъ сигаръ, на крышкѣ котораго былъ портретъ голландской королевы, — Ну, молодецъ, эта Эмма! — Онъ открылъ ящикъ, взялъ двѣ сигары и сунулъ ихъ въ карманъ. Послѣ этого онъ уложилъ въ сундукъ все, какъ было, закрылъ крышку и придвинулъ сундукъ на его обычное мѣсто между стѣной и кроватью.

Немного спустя Сёдерлингъ сидѣлъ на берегу съ толстой сигарой во рту и наслаждался, какъ никогда раньше.

— Ничего, все наладится… а если не наладится, то не наладится… нѣтъ, да ужъ какъ-нибудь да наладится.

VI.

Сёдерлингша тщетно старалась уснуть. Она натянула даже одѣяло на голову, чтобы ничего не видѣть и не слышать. Но сердце ея сильно билось отъ огорченія и злобы, а солома шуршала подъ ней при малѣйшемъ движеніи. Ей все время мерещилось лицо Хельги, то съ выраженіемъ укоризны, то грусти, то она видѣла ея глаза, полные слезъ. Прибой моря о прибрежныя скалы слышался все яснѣе, по мѣрѣ того какъ становилось кругомъ тише.

Когда въ домѣ и на дворѣ все затихло, она встала и вышла на дворъ. Было такъ тихо, что листва рябины, стоявшей у хлѣва, не двигалась. Заливъ былъ зеркальный, безъ малѣйшей ряби. На мгновеніе между двумя островами промелькнулъ бѣлый корпусъ стокгольмскаго парохода. Съ моря, гдѣ на якорѣ стояла шхуна, доносились удары топора.

Сёдерлингша посмотрѣла въ сторону каюты Хельги. Въ маленькомъ оконцѣ виднѣлся еще свѣтъ. Значитъ, Хельга не спитъ.

Постоявъ съ минуту въ нерѣшительности, Сёдерлингша пошла по направленію къ Змѣинымъ шхерамъ. Тамъ волны все еще съ шумомъ прибивали къ скалистому берегу, но Сёдерлингшѣ показалось, что прибой сталъ гораздо слабѣе. Повидимому, вѣтеръ окончательно стихалъ. Теперь можно было ожидать нѣсколькихъ дней полнаго штиля.

А если настанетъ штиль, то эстонецъ не пріѣдетъ, потому что онъ прямо такъ и сказалъ, что терять время на лавированіе онъ не хочетъ.

Да, пожалуй, и лучше было бы, если бы этотъ морской разбойникъ вовсе не показывался здѣсь… И могутъ ли два человѣка до такой степени быть похожи другъ на друга, какъ этотъ эстонецъ и Корсу! Та же рыжая косматая борода, тѣ же маленькіе свиные глазки, тотъ же хитрый взглядъ изъ-подъ нависшихъ бровей. «Такъ вы съ внѣшнихъ шхеръ», — сказалъ ей эстонецъ. Я тамъ кое-кого знаю. Съ Корсу я уже и раньше обдѣлывалъ кое какія дѣлишки"..-" И до чего у него было грязно въ каютѣ… пахло махоркой и смазными сапогами… Нѣтъ, лучше продать эти тюки куда-нибудь въ другое мѣсто… Лучше отдать въ таможню… Охъ-хо-хо!

Сёдерлингша пошла обратно. На дворѣ она стала бродить какъ-то безцѣльно, приводя кое-что въ порядокъ. Окно Хельги все еще свѣтилось, спокойно и ровно, какъ маякъ. Этотъ свѣтъ точно манилъ и предостерегалъ въ одно и то же время. Что дѣлаетъ она теперь? О чемъ думаетъ? Навѣрное, опять скорбитъ о безбожности своей матери…

Сёдерлингша поднялась на гору и тихо подошла къ каютѣ. Она остановилась невдалекѣ отъ окна, такъ что могла видѣть, что дѣлается внутри.

Эту каюту со стараго галеаса выбросило на берегъ еще тогда, когда Хельга была маленькой дѣвочкой. Сперва она служила ей игрушечнымъ домикомъ, но потомъ, когда Хельга подросла, она сама оклеила каюту обоями и устроила ее такъ, что могла жить въ ней лѣтомъ. Окно было только въ одно стекло и на немъ была занавѣска. Передъ оконцемъ стоялъ небольшой столикъ, накрытый бѣлой скатертью. Все въ этой каютѣ было такъ чисто и мило, словно въ игрушечномъ домикѣ.

Хельга сидѣла у оконца въ ночной кофточкѣ и читала. Пламя свѣчи горѣло прямо и не колыхалось, напоминая бутонъ цвѣтка въ цвѣточномъ горшкѣ, и это пламя было такое же серьезное и невозмутимое, какъ лицо Хельги… Боже, какое оно блѣдное и увядшее… носъ острый и узкій… и у бѣдняжки уже глубокія морщины вокругъ рта, а верхняя губа тонкая и безкровная и плотно облегаетъ зубы, какъ у покойника…

У Сёдерлингши больно сжалось сердце. Для нея каюта дочери была священнымъ мѣстомъ. Она заходила туда въ каждую свободную минуту, чтобы посмотрѣть книги Хельги и попросить ее почитать вслухъ. Иногда онѣ вмѣстѣ пѣли псалмы. Ахъ, Хельгѣ такъ необходима была бы отдѣльная комната также и на зиму! Если бы они оставили себѣ тюки и деньги — ну, хотя бы только деньги, — то можно было пристроить къ избѣ еще одну комнату… Какъ аккуратно висятъ ея бѣдныя платьица на стѣнѣ… а вонъ тамъ висятъ пестрыя ленты, которыя она сама соткала, но которыя она никогда не носитъ… Ахъ, и никогда ей не придется одѣться въ подвѣнечный нарядъ… а скорѣе въ другой…

Чтобы не испугать дочь, Сёдерлингша тихо отошла подальше и потомъ, громко кашляя, подошла къ двери и пріотворила ее.

— Ты все еще не спишь, дитя мое? Почему ты не ложишься? И развѣ тебѣ не холодно въ кофточкѣ? Вѣдь докторъ сказалъ, что ты должна всегда держать себя въ теплѣ. Ты могла бы затопить печку… или тебѣ не нарубили дровъ?.

— Нѣтъ, дрова есть, но мнѣ не пришло въ голову…

— Я сейчасъ затоплю.

Мать поспѣшила затопить желѣзную печурку, стоявшую въ уголку каморки.

— Что ты читаешь?

— Евангеліе, — отвѣтила Хельга, не отрываясь отъ чтенія.

— Не почитаешь ли мнѣ вслухъ?

— Мнѣ кажется, что ты сегодня не въ такомъ настроеніи, чтобы слушать слово Божіе.

— Полно, забудь все…

Хельга заложила Евангеліе соломинкой и повернулась къ матери.

— Ахъ, мать, я была такъ увѣрена, что… что ты… — она не договорила, потому что къ горлу ея подступили рыданія и глаза наполнились слезами.

— Полно, полно, не надо… если ты плачешь Изъ-за меня, то вѣдь я, кажется, уже достаточно…

— Скажи, чѣмъ мы лучше Корсу? — перебила ее Хельга въ волненіи. — Вѣдь ограбить мертваго — это гораздо хуже, чѣмъ ограбить живого… это гораздо болѣе тяжкій грѣхъ. Живой можетъ защищаться…

— Такъ, значитъ, ты хочешь жить въ такой же бѣдности, какъ и раньше?

— Да.

— Подумай о томъ, что Ханна броситъ Калле, если у нихъ не будетъ отдѣльной избы.

— Если Ханна броситъ Калле изъ-за того, что онъ поступитъ по совѣсти, то пусть лучше бросаетъ его.

— А ты думаешь, Калле такъ же разсуждаетъ? Ты это знаешь?

— Я знаю только, что Калле никогда не согласится присвоить себѣ деньги, которыя послалъ ему самъ дьяволъ для соблазна.

— Самъ дьяволъ?… — повторила Сёдерлингша съ укоризной.

Но она поняла, что было бы безполезно спорить по этому поводу, однако она все-таки сказала:

— Ахъ, а я-то такъ радовалась… больше всего за тебя…

Наступило молчаніе.

— Почитай мнѣ что-нибудь, — сказала наконецъ мать.

Хельга открыла Евангеліе на той страницѣ, гдѣ читала, когда вошла мать:

«Тогда Іисусъ возведенъ былъ Духомъ въ пустыню, для искушенія отъ діавола, и, постившись сорокъ дней и сорокъ ночей, напослѣдокъ взалкалъ. И приступилъ къ нему искуситель и сказалъ: Если Ты Сынъ Божій, скажи, чтобы камни сіи сдѣлались хлѣбами. Онъ же сказалъ ему въ отвѣтъ: написано: не хлѣбомъ однимъ будетъ жить человѣкъ, но всякимъ словомъ, исходящимъ изъ устъ Божіихъ».

Но Сёдерлингша плохо слушала чтеніе. Ея вниманіе было поглощено ввалившейся грудью и худыми пальцами дочери, а также ея слабымъ, надтреснутымъ голосомъ… «Конечно, все будетъ такъ, какъ она этого желаетъ, — думала она. — Изъ года въ годъ она становится все слабѣе и чахнетъ… Долго ей не протянуть… И, конечно, я поступлю такъ, какъ она хочетъ… хотя все ляжетъ тяжелымъ бременемъ на мои же плечи… Ахъ, да вѣдь я не слушаю!»

И она принудила себя сосредоточиться на томъ, что читала дочь, и уже не пропускала ни одного слова:

«Опять беретъ Его діаволъ на весьма высокую гору и показываетъ Ему всѣ царства міра и славу ихъ, и говоритъ Ему: все это дамъ Тебѣ, если падши поклонишься мнѣ. Тогда Іисусъ говоритъ: отойди отъ Меня, сатана; ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи. Тогда оставляетъ его діаволъ, — и се Ангелы приступили и служили Ему. Услышавъ же Іисусъ, что Іоаннъ отданъ подъ стражу»…

— Ты нарочно для меня выбрала это мѣсто?

— Я продолжала тамъ, гдѣ кончила, когда ты вошла.

— Который могъ бы быть теперь часъ?… Но пора ли тебѣ ложиться?

Молодая дѣвушка не возражала и сейчасъ же улеглась. Мать поплотнѣе обернула простыней ея ноги, маленькія и худыя, какъ у ребенка, погасила свѣчу и вышла, плотно притворивъ за собой дверь.

Подбородокъ ея дрожалъ, и она была вся въ волненіи, когда она шла къ себѣ.

«Когда это она выбрала именно это мѣсто? — думала она. — Неужели же я сатана, неужели я соблазняю ихъ и заставляю преклоняться передъ славою мірскою? Неужели я такая, что мнѣ слѣдуетъ сказать: отойди, сатана! Господи, да развѣ я не бьюсь изъ-за нихъ всѣхъ, какъ рыба объ ледъ, не работаю до того, что едва съ ногъ не валюсь отъ усталости?»

Въ ней все больше и больше поднималось и накипало горькое чувство.

"И зачѣмъ только я сломя голову понеслась въ городъ!… Точно я не знала, что здѣсь безъ меня все прахомъ пойдетъ!… Каково? Она сравниваетъ насъ съ сосѣдомъ!… И Сёдерлингъ тоже хорошъ!… Не могъ даже къ хозяину съѣздить и уговориться о покупкѣ острова, — тогда хоть деньги-то были бы спасены…

— Тьфу!… Чтобъ тебя!…

Она уже отворяла дверь въ клѣть, какъ что-то рыжее бросилось ей въ юбки, но, получивъ отъ ней здоровый пинокъ, съ шипѣньемъ исчезло на горѣ.

— Что тутъ случилось? — послышался голосъ Сёдерлинга откуда-то изъ-за угла.

— Это кошка сосѣда… чтобъ ей пусто было!… А ты чего бродишь по ночамъ, словно привидѣніе?

— А я поудилъ немного… Что, Хельга больна?

— Нѣтъ! — крикнула Сёдерлингша во весь голосъ, давая, наконецъ, выходъ чувству горечи и разочарованія.

VII.

Сёдерлингша проснулась, когда уже былъ свѣтлый день, и разбудило ее веселое щебетанье ласточекъ. Это птенчики, сидѣвшіе рядышкомъ на карнизѣ окна, защебетали, когда мать прилетѣла съ кормомъ.

«Да, — подумала Сёдерлингша, — эта мать не спрашиваетъ, что думаютъ и чего хотятъ ея птенцы… А они довольствуются тѣмъ, что она сунетъ имъ въ клювъ… Да такъ и должно быть!»

И то, что показалось ей вчера, когда она ложилась спать, смутнымъ, неопредѣленнымъ и запутаннымъ, представилось ей теперь такимъ же яснымъ, какъ солнечные лучи, отражавшіеся на зеркальной поверхности залива, и такимъ же несокрушимымъ, какъ скала, по которой она шагала отъ дома къ амбару и отъ амбара къ дому.

«Не отдамъ ни одного пенни! Я еще не сошла съ ума! И что на меня нашло вчера? Нехватало только, чтобы я въ концѣ-концовъ позволила себя уговорить и сдѣлала бы какую-нибудь непоправимую глупость!»

Она очень неласково разбудила мужчинъ и скомандовала Ханнѣ, сидѣвшей на краю кровати и зѣвавшей во весь ротъ, чтобы та отправилась къ ключу за водой. Сама она развела огонь на очагѣ. Послѣ этого она сняла со стѣны жаровню для кофе и приказала:

— Сёдерлингъ, вытащи сундукъ… Куда дѣвался ключъ?

— Да тамъ… на крышкѣ, куда ты сама положила его вчера.

Съ демонстративнымъ равнодушіемъ вынула Сёдерлингша изъ сундука мѣшокъ, высыпала изъ него часть содержимаго въ жаровню, положила мѣшокъ обратно и велѣла Сёдерлингу задвинуть сундукъ на его обычное мѣсто между кроватью и стѣной.

Вошла Хельга. Она сѣла на свое мѣсто у окна и принялась за работу.

— Можетъ быть, ты пожаришь кофе, пока я буду доить корову? Смотри только, чтобы зерна прожарились ровно.

Послушно, хотя и не безъ нѣкотораго колебанія, Хельга взяла жаровню. Проходя мимо Калле, сидѣвшаго на краю кровати и надѣвавшаго сапоги, она искоса посмотрѣла на него. Сёдерлингша взяла подойникъ и пошла въ хлѣвъ, но въ дверяхъ она остановилась и обернулась.

— Кто это оставилъ наживку передъ дверьми лодочнаго сарая? Она тамъ гніетъ.

— Это я забылъ ее, когда вы пріѣхали, — отвѣтилъ Калле.

— Забылъ… забылъ…

— Но она годится еще для трески, — замѣтилъ Сёдерлингъ.

— Такъ насадите остатки наживки на крючки, пока готовится кофе, а потомъ поставьте ярусъ. Сегодня очень хорошая погода… самая рыбная… если бы вы только не мѣшкали!

«Вотъ такъ бы и сгнило все, — подумала она, — и пошло бы на кормъ воронамъ! Да, хорошо бы у нихъ все шло, если бы позволить имъ распоряжаться!…»

Въ то время какъ она доила, цѣдила молоко и задавала корму коровѣ, мысли ея работали и распутывались, словно пучокъ спутанныхъ нитокъ, и наконецъ тянулись ровно, какъ гладкая нитка съ катушки:

«Это было бы не только безуміемъ, ужасной несправедливостью и величайшей глупостью, но также и преступленіемъ по отношенію къ нимъ самимъ. Да, именно по отношенію къ нимъ самимъ! Конечно, деньгами и находкой долженъ распоряжаться тотъ, у кого есть хоть сколько-нибудь здраваго смысла. Вѣдь въ концѣ-концовъ я за все и за всѣхъ отвѣчаю, и главнымъ образомъ за Хельгу. Да никто и не могъ бы отвѣтить за то, что выбросилъ такую кучу денегъ, ни передъ Богомъ, ни передъ людьми, ни передъ своей собственной совѣстью. А вѣдь у меня, слава Богу, совѣсть есть. И моя совѣсть не дала бы мнѣ покою, если бы я не поступила такъ, какъ она мнѣ подсказываетъ. Ну, а совѣсть Хельги одинъ день говоритъ такъ, а на другой день этакъ. Сперва надо оставить все, а потомъ, оказывается, что надо отдать все. Подумаешь, увѣряетъ еще, что это ей говоритъ голосъ Божій! Вчера Богъ сказалъ да, а сегодня говоритъ нѣтъ, а завтра, пожалуй, опять да. Хорошъ Божій голосъ…. И разъ никто отъ этого не страдаетъ… Ну, а если считать за великій грѣхъ то, что мы не похоронили утопленника въ освященной землѣ, то и вправду мы можемъ попросить священника прочитать надъ нимъ отходную на морѣ. Для этого не надо даже посылать за священникомъ въ Стуре. Почему бы нашъ пасторъ не согласился на это?»

Кофе былъ сжаренъ, когда Сёдерлингша вернулась въ избу съ молокомъ. Она взяла кофейную мельницу, поставила ее себѣ на колѣни и такъ быстро завертѣла ручку, что трескъ раздавался по всей избѣ. Потомъ она всыпала въ кофейникъ чашку молотаго кофе. Ей такъ хотѣлось высказать всѣмъ въ глаза все то, что она передумала. Казалось бы, и они должны были хоть немного опомниться.

«А впрочемъ, — думала она, — какое имъ дѣло до всего этого? Вѣдь и тюки и деньги — мои, разъ они все мнѣ отдали. А потому я имѣю право распоряжаться этимъ имуществомъ, какъ мнѣ самой заблагоразсудится. Подумаешь тоже, будто мы такіе же, какъ и сосѣди, только изъ-за того, что Калле не вытащилъ изъ воды утопленника!… Все это только причуды больной дѣвушки! Кто намъ помѣшаетъ дать отчетъ во всемъ уже послѣ того, какъ тюки будутъ проданы и деньги размѣняны? Да и раскаиваться въ этомъ тоже никто намъ не помѣшаетъ. Можно и искупить грѣхъ… На то и грѣхъ, чтобы его искупать… Нѣтъ, я оставлю все, не отдамъ ни одного пенни. Пусть пріѣзжаетъ эстонецъ! Если они не захотятъ мнѣ помочь нагружать на яхту тюки, такъ я и безъ нихъ обойдусь… Ханна и папа не откажутся помочь. А въ Ревель я и сама могу съѣздить, если ужъ на то пошло… Продамъ тамъ хлопокъ и размѣняю деньги».

Она налила пять чашекъ кофе и разставила ихъ на столѣ.

— Ханна, поди позови мужчинъ.

Сёдерлингъ и Калле сидѣли передъ сараемъ для лодокъ и приводили въ порядокъ ярусъ. Сёдерлингша видѣла, что Калле остался на мѣстѣ. Казалось, будто Ханна пререкается съ нимъ о чемъ-то. Потомъ она пожала плечами и ушла отъ него.

Дѣдъ вышелъ изъ своей каморки, озябшій, съ одеревянѣвшими ногами, и взялъ дрожащей рукой чашку кофе.

— Хельга, — сказала Сёдерлингша, — пей кофе, пока онъ не остылъ.

— Спасибо, мнѣ не хочется.

— Тебѣ уже не годится больше кофе? Ты нездорова, что ли?

— Нѣтъ, мнѣ просто не хочется. Но, можетъ быть, ты дашь мнѣ немного молока.

— Ханна, бери свою чашку… Почему Калле не идетъ?

— Не знаю, что на него нашло.

Немного спустя Сёдерлингша увидала въ окно, какъ Калле всталъ, взялъ ящикъ съ крючками и отнесъ его въ лодку. Потомъ онъ отнесъ туда же корзину съ ярусомъ и поплавками. И послѣ этого пошелъ къ избѣ, но только пріотворилъ дверь и сказалъ:

— Отецъ, мы могли бы теперь отправиться въ море… все готово.

— Твоя чашка стынетъ, — сказала Сёдерлингша, — стоя спиной къ двери.

— Мнѣ не хочется кофе, — отвѣтилъ Калле.

— Что такое? Это еще что за новости?

— Да просто не хочется…

— И ты тоже потерялъ вкусъ къ кофе? Ну и хороши вы! — Сёдерлингша рѣзко повернулась къ двери, посмотрѣла на Калле, потомъ на Хельгу и встала съ мѣста, вспыхнувъ отъ злобы.

— Такъ вы не хотите кофе? Ну такъ отдадимъ его тѣмъ, кому онъ придется по вкусу!

— Да не бросай же ты Божье добро… я выпью кофе! — крикнулъ Сёдерлингъ. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ этому помѣшать, его жена выплеснула кофе изъ чашекъ Хельги и Калле въ помойное ведро.

— Съ ума вы, что ли, сошли? — зарычалъ дѣдъ.

— Дѣло въ томъ, что если мой кофе для нихъ не годится, то они могутъ пить свой собственный… если только онъ у нихъ есть… А у меня онъ будетъ до гробовой доски!

— Мать, я вовсе не хотѣла…

— Я не такая дура, чтобы не понимать…

— Да послушайте же…

Но Сёдерлингша схватила уже помойное ведро, вышла изъ избы и пошла въ свинарню.

«Пусть не воображаютъ себѣ, — думала она… — Я не дамъ себя запугать этими выходками!»

Содержимое помойнаго ведра попало поросенку на морду и на спину, и онъ, обиженно захрюкавъ, убѣжалъ въ уголъ.

Въ свинарню пришла и Ханна; въ глазахъ ея свѣтилось злорадство.

— Такого нахальства я еще никогда не видала!

— Что ты хочешь сказать?

— Да то, что отъ этой чашки кофе они не стали бы хуже…

— Это ихъ дѣло… тебя-то это не касается!

— Какъ знать, можетъ быть, это и меня касается.

— Убирайся вонъ отсюда! Мнѣ не надо совѣтчицъ!

Чтобы успокоить свои взволнованныя чувства, Сёдерлингша пошла на берегъ. Тамъ она увидала картину, которой она и ожидала: гладкая, отлогая скала, на которой чистили салакку, такъ и осталась въ грязи. Она была вся липкая, и внутренности рыбы гнили на ней. Сёдерлингша взяла песокъ и щетку и, проклиная мысленно лѣнивыхъ и безпечныхъ мужчинъ, вымыла и вычистила всю скалу.

Черезъ минуту она увидала Сёдерлинга. Онъ подошелъ къ ней поближе и сказалъ:

— Съ ихъ стороны это было очень нехорошо… и они сами поняли это послѣ того, какъ я съ ними поговорилъ. Они выпьютъ кофе, если ты только предложишь имъ.

— Нѣтъ, ужъ спасибо! Я не хочу, чтобы они изъ-за меня брали на душу грѣхъ… Чего ты тамъ стоишь и глазѣешь? Почему ты не идешь ставить ярусъ?

— Ты все-таки хочешь?…

— Что такое?

— Продать тюки!

— Разумѣется!

— Но разъ они этого не хотятъ…

— И деньги и тюки — мои, мнѣ ихъ отдали! Я распоряжаюсь ими, какъ хочу.

— Что же ты хочешь дѣлать?

— Тамъ будетъ видно.

Къ берегу осторожно приближалась Хельга, но она остановилась на нѣкоторомъ разстояніи. Сёдерлингша нарочно повысила голосъ, чтобы и дочь могла слышать, что она говоритъ.

— Ну, а что касается кофе, то должна сказать, что за кофе я заплатила свои кровныя деньги… А за все то, что я взяла въ долгъ, я тоже заплачу свои деньги.

— Послушай, мать, — сказала Хельга, подходя ближе.

— Нѣтъ, больше мы объ этомъ не будемъ говорить ни теперь, ни послѣ!

Хельга пошла съ опущенной головой къ своей каютѣ. Черезъ минуту она снова вышла и направилась къ избѣ. Сёдерлингша весь день возилась то съ тѣмъ, то съ другимъ и старалась не встрѣчаться съ глазу на глазъ съ остальными членами семьи.

Послѣ этого всѣ молчали изо дня въ день. Работали молча, молча садились за столъ, молча встрѣчались и разставались, и никто не произносилъ ни слова.

Правда, дѣти снова пили утренній кофе. Но съ каждымъ днемъ они все болѣе и болѣе замыкались въ самихъ себѣ.

«Они умываютъ руки, — думала Сёдерлингша, — сваливаютъ всю вину на меня… Ну такъ что же, я и покажу имъ, что справлюсь одна».

Хельга не просила больше мать приходить къ себѣ въ каюту, чтобы почитать и попѣть вмѣстѣ. Зато Калле теперь часто сидѣлъ у нея. Сёдерлингша достала свою старую Библію и попробовала читать одна. Но это было не то.

«Подумаешь, мать не годится больше для того, чтобы читать Слово Божіе со своимъ ребенкомъ!… Да, а Христосъ ѣлъ и пилъ съ мытарями и фарисеями. Было бы очень полезно для нихъ, если бы они прочли именно это мѣсто. Вѣдь это тоже Слово Божіе… Пусть бы прочитали и другое мѣсто… гдѣ говорится: „кто изъ васъ безъ грѣха, пусть броситъ въ нее камнемъ“. Но эти-то мѣста они и пропускаютъ… А читаютъ только то, что больше для нихъ подходитъ».

Былъ субботній вечеръ. Калле и Хельга сидѣли вдвоемъ въ ея каютѣ. Сперва они читали, а потомъ стали тихо разговаривать другъ съ другомъ. Сёдерлингша тихо подкралась по горѣ и стала у стѣны. Она слышала, какъ Калле сказалъ:

— Нѣтъ, нѣтъ, я не могу сдѣлать заявленія безъ согласія матери…

— Пожалуй, ты правъ, — отвѣтила Хельга.

— Мы всегда такъ порочили нашего сосѣда, называли его мошенникомъ, разбойникомъ и грабителемъ утопленниковъ… А теперь хотятъ, чтобы я сдѣлался такимъ же, какъ онъ!

Хельга что-то отвѣтила, но Сёдерлингша не разслышала ея словъ. Калле продолжалъ:

— Нѣтъ, я отлично зналъ, что дѣлалъ. И я хорошо сознавалъ, что граблю утопленника… Я даже нарочно оттолкнулъ его, чтобы мнѣ уже никому не надо было отдавать деньги.

— И ты дѣйствительно могъ бы вытащить тѣло на берегъ?

— Это мнѣ ничего не стоило бы… Я тотчасъ же раскаялся въ своемъ поступкѣ и чуть было не бросилъ футляра ему вслѣдъ…

— Какъ жаль, что ты этого не сдѣлалъ!

Съ минуту царило молчаніе. Слышно было только, какъ Хельга перелистываетъ книгу. Потомъ она сказала:

— Нѣтъ, мать не сдастся… Да и Ханна подзадориваетъ ее…

— Не поговорить ли мнѣ съ Ханной?

— Она будетъ только издѣваться надъ тобой…

Послѣ нѣкотораго молчанія Хельга спросила:

— А ты успокоился бы, если бы его благословили въ морѣ?

— Ну, врядъ ли… вѣдь я все-таки ограбилъ его.

— Да, да, правда…

— А кромѣ того, какъ могъ бы пасторъ благословить его, не узнавъ всего… Вѣдь если бы мы не сказали ему всего, то намъ пришлось бы лгать.

— Да, да…

— Что же изъ всего этого выйдетъ?

Черезъ минуту Калле замѣтилъ:

— А если еще сосѣдъ узнаетъ про это… И почему бы ему и не узнать? Чего добраго, онъ уже пронюхалъ обо всемъ… Нѣтъ, лучше я отправлюсь въ море, чтобы не слышать, какъ его сыновья будутъ глумиться надо мной… А мать пусть поступаетъ, какъ хочетъ…

— Можетъ быть, она еще одумается. Я буду молить Бога, чтобы Онъ смягчилъ ея душу.

Калле всталъ, Сёдерлингша поспѣшила незамѣтно уйти.

«Господи, и могутъ же людямъ прійти въ голову такія глупыя мысли! — думала она. — Ну, и заботьтесь сами о себѣ! Берите ваши тюки и деньги! А за меня вовсе не надо молиться! И не надо никому изъ-за меня уѣзжать въ чужіе края».

Она уже сдѣлала было движеніе, чтобы пойти и выкрикнуть имъ это, но одумалась:

«Нѣтъ, это было бы безуміе!»

И вдругъ у нея екнуло сердце: а что, если сосѣдъ и вправду пронюхалъ что-нибудь? Вѣдь онъ могъ побывать въ городѣ и встрѣтиться съ эстонцемъ… А тогда Калле правъ.

Въ сѣняхъ послышался топотъ тяжелыхъ сапогъ дѣда, и онъ вошелъ въ избу какъ разъ въ ту минуту, когда Сёдерлингша взяла свое одѣяло и направлялась въ клѣть.

— Да бросьте же вы наконецъ дуться другъ на друга! — сказалъ дѣдъ. — Самъ дьяволъ не вынесетъ этого! Все идетъ шиворотъ навыворотъ, я не могу даже напиться какъ слѣдуетъ! И я хорошо знаю, чѣмъ все кончится… Да, Эмма, скоро они и тебя собьютъ съ толку. Дала бы ужъ лучше мнѣ устроить все это. А я съ удовольствіемъ возьму на себя этотъ грѣхъ. Вѣдь мнѣ все равно на небо не попасть… Я такъ пилъ и ругался всю свою жизнь, съ малыхъ лѣтъ, что теперь уже нѣтъ надежды на то, чтобы я пересталъ пить и ругаться напослѣдокъ дней своихъ. Такъ что мнѣ это все равно. Да и наврядъ ли тамъ будутъ подбрасывать лишняго жара за каждый новый грѣхъ. Не бойсь, всѣхъ будутъ жарить на одномъ огнѣ!

— Перестань богохульствовать! Поди лучше и ложись!

— Все равно мнѣ не уснуть… Охъ-хо-хо!…

Старикъ вышелъ изъ избы и остановился на горѣ передъ крыльцомъ.

Сёдерлингша ушла въ клѣть, тяжко вздыхая и охая.

Всю ночь подъ ней нестерпимо шуршала солома. Она не могла найти покоя, какъ ни вертѣлась въ постели. Была туманная сырая ночь. Сирена завывала на Сельшэрѣ. Едва Сёдерлингша закрывала глаза, какъ ей казалось, будто въ морѣ реветъ громадный черный тюлень съ огненными глазами… что онъ взобрался на вершину ихъ горы и поворачиваетъ голову во всѣ стороны и реветъ, точно зоветъ кого-то на помощь.

VIII.

Очень плохо проспавъ ночь, Сёдерлингша встала очень рано и пошла доить корову. Начало только что свѣтать. Сидя въ хлѣву, она услыхала стукъ двухъ паръ сапогъ, подбитыхъ гвоздями, по скалѣ. Шаги приближались со стороны сосѣда. Слышно было, что одинъ человѣкъ шелъ вѣрной и твердой поступью, хотя шагалъ коротко и быстро, точно несъ тяжелую ношу. Шаги другого человѣка были невѣрны, заплетающіеся, словно онъ скользилъ, спотыкался о камни, падалъ и вставалъ. Эти шаги очень походили на походку дѣда, когда онъ бывалъ пьянъ. Но кто же былъ другой? Сёдерлингша попробовала посмотрѣть въ щелку, но никого не увидала, такъ какъ тѣ, кто шли по горѣ, находились все время внѣ поля ея зрѣнія.

Вдругъ раздался громкій голосъ дѣда, онъ загорланилъ заплетающимся языкомъ глупую пѣсню.

— Да, да… главное, не торопитесь, — послышался другой голосъ, — потихоньку мы дойдемъ.

Это былъ голосъ Корсу. Значитъ, сосѣдъ возвратился домой. Но когда? Ночью, что ли?

Плетень затрещалъ, будто кто-то всей своей тяжестью повисъ на немъ.

— Нѣтъ, я не пойду, не хочу, — упрямился старикъ.

— Идите и лягте… а завтра опять придете, — уговаривалъ его Kopcy_f

— А у тебя хватитъ силъ помочь мнѣ перелѣзть черезъ заборъ?

— Да вотъ ухватитесь здѣсь… а ногу поставьте сюда… ну, вотъ.

— Чортъ возьми… далъ бы мнѣ лучше подъѣхать къ берегу въ моей лодкѣ… вѣдь къ тебѣ я пріѣхалъ въ лодкѣ… въ лодкѣ я сижу спокойно и гребу, если даже пьянъ, какъ стелька… Нѣтъ, вы просто хотите стащить мою лодку…

— Съ какой стати мы будемъ брать лодку сосѣда?

— И почему это здѣсь нѣтъ калитки?… Мнѣ кажется, ты могъ бы устроить здѣсь калитку…

— Да вѣдь здѣсь была калитка. И не вы ли заколотили ея гвоздями?

— Да, это я заколотилъ ее… съ Эммой вмѣстѣ. Эмма еще сказала: «Мы заколотимъ ее такъ, что даже быкъ не растворитъ ея рогами»… Ну, а теперь я ее раскрою.

— Бросьте это… въ другой разъ какъ-нибудь…

— Послушай, ты первѣйшій разбойникъ въ свѣтѣ… это ничего, что я пилъ твою водку… я все-таки повторяю: ты первѣйшій разбойникъ въ свѣтѣ… если даже ты поможешь мнѣ перелѣзть черезъ плетень…

— Да, да, конечно, я помогу вамъ.

— Это очень хорошо, что ты сознаешься… потому что ты и вправду мошенникъ и разбойникъ… Живодеръ… грабитель утопленниковъ… Скажи, чьи сапоги у тебя на ногахъ?

— Какъ чьи? Мои, конечно!

— Какъ бы не такъ… твои… хи-хи-хи… они сдѣланы на заказъ? Впору ли они тебѣ?

— Полно, папаша, полно… теперь мы перелѣземъ… ну вотъ…

— Оставь меня, я самъ… безъ всякой помощи… не хочу, чтобы ты помогалъ мнѣ… Рыжебородый чортъ!…

— Да вѣдь у чорта черная борода.

— Какъ у консула… Онъ катается то въ автомобилѣ, то въ моторной лодкѣ, какъ ему захочется… Вѣдь этотъ дьяволъ чуть было не увезъ нашихъ бабъ въ преисподнюю… да къ счастью, онъ свернулъ на полдорогѣ.

— Да гдѣ же это было?

— Нигдѣ, — отрѣзалъ старикъ. Повидимому, онъ заподозрѣлъ, что сосѣдъ хочетъ выудить у него что-нибудь. — А ты все-таки хорошій парень… ты не мокрая курица… берешь то, что выпадаетъ на твою долю… и не боишься привидѣній… и не заявляешь въ таможнѣ…

— Нѣтъ, вы ошибаетесь… я всегда заявляю.

— А я говорю: никогда!… Сказалъ тоже!… Будешь ты заявлять! Да и благодари Бога, что ты не таковскій… и что дѣти твои тоже берутъ, когда могутъ… Такъ и надо… А вотъ наши парни — настоящія бабы… размазни… вѣдь они… Да помоги же мнѣ, попридержи меня за шиворотъ… вотъ такъ… Это дѣвчонка сбила ихъ съ толку, а теперь еще она собьетъ съ толку и мать, хотя та и приходится мнѣ родной дочерью… Да, благодари Бога за то, что у тебя нѣтъ набожныхъ дѣтей, потому что тогда все къ чорту идетъ… они только и дѣлаютъ, что читаютъ библію и поютъ псалмы, и рожи у нихъ длинныя-предлинныя…

— Но вѣдь это означаетъ, что люди думаютъ о своей душѣ.

— Да, конечно. Вотъ потому-то мы и лучше васъ… потому что ты мошенникъ, и сыновья твои мошенники… и вамъ еще плохо придется… Вотъ подожди, когда-нибудь ты будешь носиться по морю со вздутымъ брюхомъ., и никто не похоронитъ тебя въ освященной землѣ… и душа твоя никогда не найдетъ покоя… ни во вѣки вѣковъ… аминь… И чайки будутъ клевать тебѣ носъ… Послушай, помоги же мнѣ добраться до дому и зайди выпить со мной рюмочку… маленькую, маленькую… Знаешь, сосѣдъ, будемъ теперь друзьями… забудемъ все старое! Забудемъ ненависть!

— Я никогда не ненавидѣлъ васъ.

— А я всегда ненавидѣлъ тебя… и всегда буду ненавидѣть… до скончанія вѣковъ…

Плетень снова затрещалъ… одна изъ перекладинъ разломалась.

— Держи меня, а то я упаду… приподними мою другую ногу, да держи за воротъ… пока я поставлю ногу на землю… ну вотъ, спасибо… разбойникъ ты этакій!… Пока свѣтъ стоитъ, будетъ вѣчная ненависть между Сёдерлингами и Корсу… Потому что, видишь ли, отецъ мой былъ честный человѣкъ и я честный человѣкъ… и дѣти мои… и внуки мои… честные люди… потому что яблоко недалеко отъ яблони падаетъ… Не думай, что…

— Ну, вотъ, нога стоитъ на землѣ… теперь я отпускаю…

— И отпускай… никто тебя не просилъ держать…

— Такъ вы теперь справитесь? Или мнѣ довести васъ до самаго дома?

— Нѣтъ, не надо… держись-ка лучше по ту сторону плетня…

Говоря это, старикъ заковылялъ къ избѣ, но, дойдя до перваго угла, онъ, какъ куль, повалился на землю. Послышался злорадный смѣхъ сосѣда, а когда Сёдерлингша выскочила изъ хлѣва, она увидала на фонѣ скалы широкую спину и плечи, подергивавшіяся отъ смѣха. Выше на горѣ стояли сыновья Корсу и тоже смѣялись.

Сёдерлингша помогла отцу подняться и отвела его въ каморку, гдѣ онъ сразу повалился на кровать.

— Зачѣмъ вы туда ходили? — спросила Сёдерлингша отца. — Что вамъ тамъ понадобилось?

— Я выѣхалъ въ лодкѣ въ море… Здѣсь у насъ такая тоска, что мнѣ захотѣлось хоть попѣть на свободѣ въ субботній вечеръ… И вдругъ я слышу, какъ кто-то тоже гребетъ невдалекѣ отъ меня… Въ туманѣ ничего не было видно, и я началъ грести въ ту сторону… Оказалось, что это былъ сосѣдъ, онъ пригласилъ меня попробовать городского гостинца… Это чертовски хорошій человѣкъ… у него былъ коньякъ въ десять марокъ бутылка.

— Какъ у васъ хватило стыда итти къ нему въ гости и пить его коньякъ?

— А почему бы и нѣтъ?…

— Что же, знаетъ онъ что-нибудь?… Пронюхалъ онъ что-нибудь?… Не проболтались вы? Чего добраго, вы спьяна все выложили ему?

Старикъ сѣлъ въ кровати.

— Никогда я не напиваюсь до того, чтобы забыть, что можно говорить и чего нельзя. Конечно, ноги мои иногда и слабѣютъ… но когда видѣла ты, чтобы я напился до потери сознанія? Голова у меня всегда на мѣстѣ… А вотъ я знаю другихъ у насъ въ домѣ, у которыхъ голова не въ порядкѣ…

— Старался онъ что-нибудь вытянуть изъ васъ?

— Ничего онъ не старался.

— Было у него что-нибудь въ лодкѣ?

— Да, какіе-то мѣшки подъ брезентомъ.

— А что въ нихъ было?

— Я въ чужомъ добрѣ не роюсь.

— Вы не знаете, когда онъ ѣздилъ въ городъ? Былъ онъ уже тамъ, когда мы тамъ были?

— А я почемъ знаю.

— Ничего-то вы не знаете!

— Эмма… не уходи. Возьми вонъ тамъ боченокъ, налей мнѣ стаканчикъ и поставь здѣсь на стулѣ, чтобы мнѣ не надо было вставать… А теперь поставь боченокъ въ шкафъ, а то я натолкнусь на него, если встану.

— Довольно съ васъ и такъ…

Однако она исполнила желаніе отца.

— Лишь бы сосѣдъ не стащилъ нашу лодку, — сказала она.

— Не безпокойся, цѣла будетъ…

Съ минуту Сёдерлингша стояла на крыльцѣ и думала. Всѣ еще спали. Наконецъ она опустила свою поддернутую вверхъ юбку, завязала покрѣпче платокъ подъ подбородкомъ и пошла къ плетню. Она перелѣзла на сторону Корсу и направилась прямо къ его избѣ.

Едва она поставила ногу на землю Корсу, какъ ей показалось что она ступаетъ по чужой, вражеской землѣ. Въ сущности говоря, отношенія между Сёдерлингами и Корсу не были порваны, они здоровались другъ съ другомъ, когда встрѣчались, даже останавливались, чтобы перекинуться словечкомъ, но они цѣлыми годами не переступали порога другъ у друга. Они наблюдали другъ за другомъ издалека, главнымъ образомъ Корсу наблюдалъ за Сёдерлингами. Ему это было и удобнѣе, потому что его изба стояла на пригоркѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ отъ взора постороннихъ людей его защищала высокая скала съ одной стороны. Зато Сёдерлинги жили, какъ на подносѣ, изъ слухового окна сосѣда можно было видѣть все, что дѣлается у нихъ.

Съ минуту Сёдерлингша остановилась на гребнѣ скалы и посмотрѣла на обѣ. стороны. У сосѣда была очень хорошая пристань, и заливъ его открывался на югъ. Кромѣ того, возлѣ дома была высокая скала, съ которой открывался гораздо болѣе широкій видъ, чѣмъ съ горы Сёдерлинговъ. Дворъ сосѣда былъ защищенъ отъ вѣтра, и на немъ росла свѣжая, зеленая трава. Всѣ службы были защищены отъ сѣвернаго вѣтра скалой. Весною, когда на дворѣ Корсу не было больше и помину о снѣгѣ, во владѣніяхъ Сёдерлинговъ лежалъ еще глубокій снѣгъ… Да, у сосѣдей все было лучше, все было въ порядкѣ. Мужчины тамъ были высокіе, сильные и широкоплечіе. Они не знали ни Бога, ни совѣсти, а между тѣмъ у нихъ все шло хорошо…

«И какъ это подло съ ихъ стороны, — думала Сёдерлингша, — заманить къ себѣ болтливаго старика, напоить его и вытягивать изъ него то, что имъ хотѣлось знать. Конечно, для этого они и заманили его къ себѣ. Ахъ, если бы только можно было выгнать ихъ съ этого острова!… Если бы можно было купить весь островъ!… Но развѣ у насъ можно добиться чего-нибудь?»

Сердце Сёдерлингши было полно горечи, досады и зависти, она даже чувствовала, какъ оно болитъ.

У пристани Корсу стояла лодка съ неспущенными парусами. Оба его сына таскали изъ лодки на берегъ какую-то поклажу.

Сёдерлингша нанавидѣла сыновей Корсу. Они всегда дразнили Калле и Хельгу, когда были еще маленькими, бросали въ нихъ камнями и вообще досаждали имъ на всѣ лады.

Жена Корсу стояла на крыльцѣ и не видѣла Сёдерлингши. Та остановилась за кустомъ сирени и стала смотрѣть на свою сосѣдку. Это была маленькая, худая женщина, работящая и дѣятельная. Сложивъ руки на груди, она съ видимымъ восхищеніемъ смотрѣла на своихъ сыновей, которые въ это мгновеніе несли по большому мѣшку въ амбаръ. Сёдерлингшѣ показалось, что ее сосѣдка — настоящая укрывательница чужого добра, которой мужъ и сыновья таскаютъ награбленное имущество. А какой у нея былъ невинный видъ! И всегда она была такая льстивая, сладкорѣчивая и точно виляла хвостомъ, когда чего-нибудь боялась. Можно было подумать, что она и не знаетъ, что значитъ обвѣшивать, обмѣривать, обсчитывать…

— Здравствуйте! — сказала Сёдерлингша, выходя изъ-за куста.

Жена Корсу вздрогнула и всполохнулась, точно испуганная птица, но топчась же овладѣла собой.

— А… да никакъ это сама Эмма!… Здравствуйте, здравствуйте!.. Очень пріятно…

Она сбѣжала съ крыльца, пожала руку Сёдерлингшѣ и даже обняла ее и повела на крыльцо. Оттуда она крикнула въ избу, какъ бы предупреждая:

— У насъ гостья, Матти! Сосѣдская Эмма!

— Да я не собиралась… развѣ ходятъ такъ рано въ гости? — сказала Сёдерлингша. — Я пришла только за лодкой отца, которую онъ оставилъ здѣсь.

— Ну, изъ-за этого не стоило безпокоиться! Мы отвели бы ее къ вамъ. Кстати, у Матти, кажется, есть какое-то дѣльце къ вамъ.

— Входите, входите! — раздался изъ избы хриплый голосъ Корсу.

Сёдерлингша вошла и увидала въ широкой кровати Корсу. Онъ, повидимому, недавно стянулъ съ себя сапоги и валялся въ чулкахъ. Его рыжая борода покрывала половину его груди. Положивъ голову къ нему на грудь, лежалъ большой рыжій котъ, и казалось, будто это продолженіе бороды Корсу. Одну руку онъ подложилъ подъ голову, а другой гладилъ кота.

— Хозяинъ прилегъ немного отдохнуть послѣ того, какъ вернулся изъ города, — пояснила жена. — Да не вставай… а то котъ испугается, — добавила она, видя, что мужъ сдѣлалъ движеніе, когда вошла гостья.

— Здравствуйте, здравствуйте! — сказалъ Корсу, складывая руки на груди.

— Эмма пришла за лодкой, — замѣтила жена Корсу. — Я ей сказала, что мы отвели бы лодку.

— Зачѣмъ же вамъ такъ хлопотать… Вамъ и безъ того пришлось возиться со старикомъ, — отвѣтила Эмма.

— Возиться? Да нѣтъ же! Намъ только было весело… Онъ такой забавный… совсѣмъ не мѣняется.

— Спасибо вамъ за то, что вы помогли ему добраться до дому, — сказала Сёдерлингша. — Боюсь, что онъ ругался, когда подвыпилъ немного.

— Ничего подобнаго, — отвѣтилъ Корсу. — Такъ пріятно было поболтать съ сосѣдомъ. Старикъ за словомъ въ карманъ не лѣзетъ.

— Хорошая ли цѣна на рыбу въ городѣ? — спросила Сёдерлингша, мѣняя разговоръ.

— Да какъ всегда… Мы хорошо выручили за камбалу и за салакку.

Корсу громко зѣвнулъ, широко раскрывъ ротъ. Онъ держалъ себя очень важно и независимо, точно вопросъ о цѣнахъ на рыбу былъ для него совершенно безразличенъ.

— Пожалуйста, Эмма, выпейте чашечку кофе, — предложила жена Корсу.

Сёдерлингша не нашла возможнымъ отказаться и взяла чашку кофе, хотя ей было очень противно угощаться у сосѣдей.

— Вѣдь, кажется, и вы также, Эмма, побывали въ городѣ?

— Да, я ѣздила туда съ Ханной и съ папой.

— Что же, скоро вы свадьбу сыграете? Можетъ быть, вы и въ городъ-то ѣздили, чтобы приготовиться къ свадьбѣ?

— Нѣтъ, о свадьбѣ еще и разговора нѣтъ… Сперва Калле долженъ выстроить себѣ избу.

— Ну, долго ли смастерить избу?

Сёдерлингша не могла удержаться отъ того, чтобы не съязвить:

— Нѣтъ, это не такъ скоро дѣлается… Лѣсъ очень дорогъ… для тѣхъ, кто его покупаетъ, конечно.

Повидимому, она попала въ цѣль, такъ какъ жена Корсу поспѣшила перемѣнить разговоръ:

— Какъ поживаетъ Хельга?

— Спасибо. Она все такая же слабенькая, какъ и прежде.

— Да, тяжело, когда дѣти больны. Но Господу Богу извѣстно, за что онъ посылаетъ испытаніе на людей… А теперь вы должны отвѣдать гостинца, который хозяинъ привезъ изъ города.

— О-го, настоящее вино?

— Да, мнѣ кажется, что грѣхъ бросать на это деньги… но Корсу каждый разъ покупаетъ вино, когда бываетъ въ городѣ.

— Почему и не покупать, когда есть на что купить, — замѣтила Сёдерлингша язвительно.

Вдругъ Корсу заговорилъ рѣзкимъ голосомъ, словно ожидалъ подходящей минуты:

— Да… тотъ эстонецъ, у котораго вы покупали картофель, просилъ передать вамъ, что захватитъ съ собой мѣшокъ… Вѣдь вы, кажется, забыли у него мѣшокъ?

У Сёдерлингши пошли круги въ глазахъ, но она замѣтила къ своей радости, что голосъ не измѣнилъ ей, когда она отвѣтила самымъ равнодушнымъ тономъ:

— Да, второпяхъ я забыла его… онъ обѣщалъ доставить его на нашу лодку.

— Вотъ какъ! А онъ-то увѣрялъ, что вы сами хотѣли прійти за мѣшкомъ, — замѣтилъ Корсу, бросивъ многозначительный взглядъ на жену.

— Да неужто?

— А почему ты не захватилъ съ собой мѣшка, Матти? — спросила жена Корсу. — Тогда сосѣдка получила бы его раньше.

— Ну, это доставило бы вамъ слишкомъ много хлопотъ, — сказала Сёдерлингша. — Да и своего груза у васъ было достаточно въ лодкѣ. А эстонецъ сказалъ, что собирается сюда?

— Должно быть, разъ онъ велѣлъ передать, что возьметъ мѣшокъ съ собой.

— Спасибо за кофе и за вино… Мнѣ надо итти.

— Если вамъ понадобится картофель, — предложила хозяйка, — то, пожалуйста, Эмма, возьмите у насъ. У насъ тотъ же самый картофель… Вонъ наши мальчики таскаютъ его въ амбаръ.

— Спасибо, но у насъ есть еще картофель. Да скоро и молодого можно нарыть… А наша лодка, должно быть, стоитъ у пристани?

— Я покажу вамъ, гдѣ она.

— Да я и сама найду… Прощайте, Корсу.

— Прощайте, прощайте… Милости просимъ, загляните еще какъ-нибудь. Не забывайте насъ. Кланяйтесь отцу! — крикнулъ Корсу съ кровати.

Какъ могла она пить ихъ кофе и ихъ вино! Если бы она еще хоть что-нибудь выпытала отъ нихъ. Сёдерлингша была глубоко огорчена. Она такъ и не узнала, пронюхали они что-нибудь или нѣтъ, и ушла отъ сосѣдей ни съ чѣмъ.

Возвращаясь домой съ лодкой отца, Сёдерлингша гребла такъ, что весла трещали и подъ кормой шипѣла и пѣнилась вода.

«Нѣтъ, — думала она, — что-то они знаютъ… хотя, можетъ быть, и не все.. Иначе, зачѣмъ бы Корсу заманивать старика къ себѣ и пить съ нимъ всю ночь? Онъ уже напалъ на слѣдъ, хотя и не пронюхалъ всего какъ слѣдуетъ. Да и эстонецъ, должно быть, проболтался ему о тюкахъ. Недаромъ онъ подмигнулъ женѣ, когда упомянулъ объ эстонцѣ».

И вдругъ въ головѣ у Сёдерлингши пронеслась новая мысль:

«А что, если и Корсу нашелъ тюки съ хлопкомъ? Навѣрное, кромѣ тѣхъ тюковъ, которые удалось вытащить на берегъ намъ, были еще и другіе гдѣ-нибудь въ морѣ. И, конечно, Корсу высмотрѣлъ ихъ и забралъ… Пожалуй, и въ городъ-то онъ ѣздилъ также для того, чтобы сговориться съ эстонцемъ.. Если эстонецъ пріѣдетъ сюда за нашими тюками, то онъ, должно быть, заберетъ и тюки Корсу… Да, да, и Корсу успѣлъ уже уговориться съ эстонцемъ, прежде чѣмъ я говорила съ нимъ… иначе, почему бы онъ такъ странно ухмылялся?… Корсу говоритъ, что продавалъ камбалу въ городѣ… Это ужъ чистѣйшая ложь! Кто повѣритъ, что въ такое время можно было наловить такое множество камбалы, что понадобилось трое человѣкъ, чтобы отвезти ее въ городъ для продажи!… Да и денегъ за рыбу онъ не могъ получить такъ много… Нѣтъ, тутъ что-нибудь другое».

Сёдерлингша усердно гребла, углубленная въ свои мысли, и чуть было не проѣхала мимо входа въ свой заливъ. Она повернула и стала держаться вѣрнаго курса.

«Теперь я понимаю, почему эстонецъ такъ охотно согласился заѣхать къ намъ. Онъ рѣшилъ убить двухъ зайцевъ заразъ! Тюки Корсу и тюки Сёдерлинга! Все въ одну кучу!… А почему бы и нѣтъ? Чѣмъ одинъ лучше другого? Теперь, конечно, Корсу находитъ, что мы такіе же мошенники, какъ и онъ. Подумаешь тоже: „Добро пожаловать въ другой разъ!“ „Не забывайте!“ „Кланяйтесь отцу!…“ Нѣтъ, ты ошибаешься, старая лиса… разбойникъ… грабитель утопленниковъ! Подожди еще! На нашемъ островѣ никогда не будетъ двоихъ, а всегда будетъ одинъ… Никогда не будетъ двоихъ честныхъ, а всегда будетъ только одинъ! Никогда не будетъ двоихъ разбойниковъ и мошенниковъ, а всегда будетъ одинъ!… Напрасно ты гладилъ свою рыжую бороду! Тебѣ еще попадетъ такъ, что ты это долго будешь помнить! Вотъ увидишь, посмѣешь ли ты завтра вечеромъ смотрѣть мнѣ прямо въ глаза… будешь ли ты носъ задирать…»

Сёдерлингша такъ увлеклась своими мыслями, что опять потеряла курсъ.

— Берегись, ты наѣдешь на садокъ!

Она пришла въ себя и едва-едва успѣла свернуть въ сторону. На берегу стояла Сёдерлингъ и всѣ остальные члены семьи, кромѣ дѣда. Они были изумлены, увидя изъ окна мать, которая въ такую раннюю пору, не напившись даже кофе, возвращается съ моря и гребетъ такъ, точно дѣло идетъ о жизни и смерти.

— Откуда ты? — спросилъ Сёдерлингъ. — Ты увидала что-нибудь въ морѣ?

Только войдя въ избу, Сёдерлингша, наконецъ, заговорила:

— Дайте мнѣ чего-нибудь… чтобы запить… Кофе готовъ?

Кофе былъ уже сваренъ, и въ шкапу нашлось даже немного водки. Сёдерлингша залпомъ выпила чашку кофе съ водкой.

Не рѣшаясь разспрашивать ее, и не зная, что думать, всѣ ждали, когда она сама разскажетъ, что съ ней случилось. Но Сёдерлингша сидѣла молча на скамьѣ, сложивъ руки на колѣняхъ и углубясь въ свои думы. «А что, если я себѣ все это только воображаю… если сосѣди ничего не знаютъ… Да, но если даже они и не знаютъ еще ничего, то вѣдь эстонецъ не станетъ молчать, да и отецъ также… а эстонца можно ждать каждую минуту».

— Ничего я не видѣла въ морѣ… Чего тамъ видать… Но если кто хочетъ отправиться со мною въ церковь, то торопитесь.

— Вы ѣдете въ церковь, мать? — спросила обрадованная Хельга.

— Да… и заодно въ таможню.

— Такъ ты соглашаешься отдать все? — спросилъ Сёдерлингъ.

— Дѣлайте, какъ хотите… вѣдь это все ваше… Я не въ силахъ больше бороться со всѣми вами…

— Ты отдашь и тюки, и деньги?… Все?…

— Ни за что на свѣтѣ! — воскликнула Ханна.

— Нѣтъ, зачѣмъ же все? — замѣтилъ Сёдерлингъ.

— Какъ же иначе?

— Отдай то, что полагается…

— А что полагается?

— Полагается, чтобы мы возвратили законную часть какъ товара, такъ и денегъ и оставили себѣ то, что намъ слѣдуетъ по закону.

— Да, но что скажетъ на это Калле?… Его совѣсть?…

— Все!… Отдадимъ все! Ничего не надо оставлять себѣ! — крикнула Хельга съ сіяющими глазами и пылающими щеками.

— Я спрашиваю Калле.

— Нѣтъ, нѣтъ, не надо ничего оставлять!

— Ты слышишь, отецъ? Такъ и должно быть, — сказала Сёдерлингша, вставая со скамьи. Она направилась къ двери и прибавила: — Ну, теперь не ворчите больше! Ужъ отдавать, такъ отдавать вссь Тогда, по крайней мѣрѣ, будетъ покой, никому не надо будетъ ни плакать, ни горевать, ни раздумывать о томъ, что грѣшно…

— Какъ я счастлива! — воскликнула Хельга. — Теперь въ первый разъ надъ нашимъ домомъ паритъ Святой Духъ…

Однако Калле, должно быть, уловилъ въ тонѣ матери горькую нотку. Онъ всталъ и пошелъ за ней.

— Если вы по совѣсти находите, что не надо отдавать всего, то не дѣлайте этого.

— Кому какое дѣло до моей совѣсти! Вѣдь все время увѣряли, что знаете, гдѣ правда и гдѣ неправда.

— Ну, не совсѣмъ-то такъ…

— Довольно… идите, приготовьте лодку!

Ханна пошла за Сёдерлингшей въ клѣть.

— Съ какой стати вы хотите отдавать все, когда даже Калле находитъ, что это лишнее.

— Я не знаю, что онъ находитъ и чего онъ хочетъ, я знаю только, чего я сама хочу.

— Похоже на то, что и у васъ винта нехватаетъ, — замѣтила Ханна.

— Будетъ такъ, какъ я говорю!

— Ну и отлично! — отрѣзала Ханна.

Она круто повернулась и побѣжала къ своей, клѣтушкѣ, гдѣ стала быстро хватать свои платья и складывать ихъ какъ попало въ сундукъ.

Хельга и Сёдерлингъ остались въ избѣ.

— А все-таки не слѣдовало бы отдавать всего, — замѣтилъ онъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, надо отдать все! — воскликнула Хельга.

— И что могло вдругъ измѣнить ея намѣреніе?

— Это самъ Господь открылъ ей глаза!

Однако Сёдерлингу все это казалось непонятнымъ. Онъ чесалъ за ухомъ и думалъ, но такъ ни до чего и не додумался. Наконецъ, онъ взялъ чашку, налилъ въ нее воды, захватилъ мыло и пошелъ на гору мыться.

Ханна продолжала возиться въ своей клѣтушкѣ. Слышно было, какъ она тяжко вздыхала и охала и какъ она подъ конецъ съ шумомъ захлопнула крышку сундука и заперла его на замокъ. Послѣ этого она вышла разодѣтая въ городское платье, въ шляпѣ и съ зонтикомъ въ рукахъ и жакеткой на рукѣ. На шеѣ у нея блестѣла цѣпочка отъ часовъ, на ногахъ были желтыя туфли. Не говоря ни слова, она пошла на берегъ и тамъ стала ожидать другихъ. Видно было, что она въ очень скверномъ настроеніи духа. Сёдерлингъ этому не удивлялся, такъ какъ теперь было очевидно, что ея свадьбу придется отложить на неопредѣленное время.

Калле подвелъ лодку къ пристани. Пока онъ пошелъ переодѣться въ праздничное платье, Сёдерлингъ принесъ изъ сарая паруса, поставилъ мачты, прицѣпилъ руль и усѣлся на кормѣ.

Всѣ сидѣли въ лодкѣ, и Калле убралъ уже конецъ за бортъ, когда на берегу появился дѣдъ.

— Куда вы собрались?

— Въ церковь! — крикнула ему въ отвѣтъ Сёдерлингша.

— И въ таможню! — крикнула Ханна.

— Подождите!… Это еще что за шутки?

— А такія шутки, что надо жить по правдѣ, — отвѣтила Сёдерлингша.

— Да что же это такое?… Послушай, Эмма… неужели ты…

— Напои корову… А если эстонецъ пріѣдетъ, скажи ему, чтобы онъ обратился къ Корсу, если ему нужны тюки съ хлопкомъ…

— Да у Корсу нѣтъ никакихъ тюковъ!

— Такъ мы этому и повѣрили!…

Между тѣмъ парусъ забралъ вѣтра, и лодка вышла изъ бухты. Старикъ крикнулъ еще что-то, но никто уже не разслышалъ его словъ. Но, судя по его энергичнымъ тѣлодвиженіямъ, по тому, какъ онъ размахивалъ руками и качалъ головой, топалъ ногами и плевалъ, можно было заключить, что онъ ругается.

IX.

Подъ свѣжимъ боковымъ вѣтромъ лодка быстро неслась къ селу на берегу материка. Когда она причалила къ пристани, то двери церкви были еще заперты, не прибылъ еще даже и пароходъ, на которомъ обыкновенно пріѣзжали въ церковь обитатели шхеръ. Слышны были только свистки гдѣ-то за островами.

Сёдерлингшу всегда охватывало набожное настроеніе, когда она выходила на берегъ, гдѣ прямо на скалѣ возвышалась старинная каменная церковь, сѣрая и древняя, какъ и сама скала. Какъ-то невольно она здѣсь вспоминала всѣ свои грѣхи. Колокольня возлѣ церкви со старыми осипшими колоколами очень напоминала старую толстую бабушку. Да «бабушкой» прихожане и называли эту колокольню, потому что у нея былъ такой же строгій и вмѣстѣ съ тѣмъ добродушный видъ, какой бываетъ у бабушекъ. А флюгерный пѣтухъ на вершинѣ колокольни, казалось, былъ бдительнымъ сторожемъ, зорко слѣдившимъ за совѣстью каждаго прихожанина.

Церковь была обнесена каменной оградой, начинавшейся отъ колокольни, такъ что входъ въ колокольню былъ въ одно и то же время кладбищенскими воротами. Невдалекѣ отъ церкви находилась усадьба священника, а далѣе небольшой рыбацкій поселокъ съ двумя незатѣйливыми лавочками и булочной. По другую сторону церкви, на самой вершинѣ горы, стояла лоцманская сторожка съ сигнальной мачтой и домъ таможеннаго смотрителя.

По улицѣ, проходящей черезъ село, на берегу и на пристани двигалась толпа разодѣтыхъ по-праздничному людей. Кучка женщинъ сидѣла на пригоркѣ передъ колокольней, ожидая, когда раскроются ворота.

Хельга первая выскочила изъ лодки на берегъ и побѣжала къ своей подругѣ, учительницѣ, которая шла ей навстрѣчу съ распростертыми объятіями.

— Я была на горѣ возлѣ лоцманской сторожки и смотрѣла на море въ бинокль… я сейчасъ же узнала вашу лодку… Здѣсь насъ сегодня порядочно собралось.

— У меня есть такъ много, о чемъ поразсказать тебѣ! — сказала Хельга. — Мама, я иду въ школу.

— Смотри, не опоздай въ церковь!

Хельга ничего не отвѣтила и ушла рука объ руку со своей подругой.

— Ну, начнутъ теперь работать языками! — замѣтила Ханна, выходя на пристань.

— Оставь ихъ въ покоѣ! — рѣзко сказала ей Сёдерлингша.

Когда Сёдерлингша вышла на берегъ, ее охватило необычайное волненіе. Помимо благоговѣнія, которое всегда ее здѣсь охватывало, она почувствовала нѣчто вродѣ укора совѣсти, и она даже какъ будто чего-то стыдилась. Однако она очень скоро успокоилась. То, что она рѣшила, должно было свершиться, передумывать было поздно. Если они хотѣли себѣ оставить что-нибудь, то не надо было пріѣзжать сюда… На берегу она остановилась ненадолго, чтобы подождать Сёдерлинга. Футляръ съ деньгами и документами былъ завернутъ вмѣстѣ съ молитвенникомъ въ носовой платокъ, и она держала его подъ мышкой.

Калле сложилъ паруса и пошелъ за Ханной. Ханна какъ будто избѣгала его и пошла поскорѣе впередъ. Однако Калле нагналъ ее возлѣ булочной. Казалось, будто Калле уговариваетъ ее свернуть на боковую дорогу, но Ханна упрямо пошла впередъ, и Калле послѣдовалъ за ней. На минуту они остановились передъ калиткой таможеннаго смотрителя. Ханна что-то рѣзко сказала Калле, Калле отвѣтилъ ей, но Ханна не слушала его, повернула ему спину и вошла въ калитку, оставивъ Калле одного на дорогѣ. Ханна хорошо знала семью таможеннаго смотрителя, потому что ея господа жили здѣсь на дачѣ въ предыдущее лѣто.

Калле пошелъ на берегъ и сѣлъ на камень у самой воды, низко опустивъ голову.

Сёдерлингъ, убиравшій большой парусъ, покончилъ, наконецъ, съ этимъ дѣломъ и вышелъ на берегъ.

— Мнѣ кажется, — сказалъ онъ женѣ, нагнавъ ее, — что Ханна собирается бросить Калле. Они не обмѣнялись во время пути ни однимъ словомъ. Недаромъ она съ такой злостью пошвыряла свои вещи въ сундукъ.

— Если она собирается уѣхать отъ насъ, то почему она не взяла съ собой своего сундука?

— Она, вѣрно, хочетъ еще подождать и посмотрѣть, что будетъ дальше.

— Ну, по правдѣ-то сказать, я плакать не буду, если она уѣдетъ. Мнѣ всегда казалось, что эта городская фря задираетъ носъ. Богъ съ ней!

— Что же, я съ тобой согласенъ.

— Охо-хо-хо! — вздохнула Сёдерлингша.

У нея было очень тяжело на сердцѣ, горло давила судорога и она тяжело дышала.

— Такъ что же, мы идемъ вмѣстѣ?… Или итти мнѣ одной?

— Иди ты.

— А не лучше ли вмѣстѣ?

Сёдерлингша пошла рядомъ съ мужемъ, покорная и кроткая. Даже голосъ ея сталъ тихимъ и чуть ли не плаксивымъ. Что на нее нашло? Впрочемъ, когда она ѣздила въ церковь, она всегда становилась такой кроткой и тихой. «Слава Богу, — думалъ Сёдерлингъ, — что она хоть когда-нибудь слушается своего мужа, а не командуетъ и не распоряжается по своему, какъ всегда».

— Хорошо было бы, чтобы и Калле пошелъ съ нами, — сказала Сёдерлингша. — Вѣдь деньги его. Не пойти ли намъ за нимъ?

Но какъ разъ въ эту минуту они повстрѣчались съ таможеннымъ смотрителемъ и пасторомъ. Сёдерлингша посторонилась, остановилась и низко присѣла имъ.

И смотритель, и пасторъ сейчасъ же узнали ее. Они остановились, подошли къ ней и поздоровались съ ней за руку.

— Вотъ какъ! Сегодня къ намъ пріѣхали даже съ дальнихъ шхеръ! Ну, какъ вы тамъ поживаете? Много ли ловится рыбы?

— Спасибо, живемъ понемножку…

— А какъ поживаетъ старый дѣдъ?

— Спасибо, онъ здоровъ.

— Вотъ какъ, вотъ какъ… А что, молодыя гагары уже подросли? Можно будетъ скоро пріѣхать на охоту?

— Понемножку подрастаютъ… Когда же вы собираетесь пріѣхать на охоту въ наши края?

— Да, должно быть, скоро… можетъ быть, даже на слѣдующей недѣлѣ.

— А у насъ есть маленькое дѣльце къ господину смотрителю… если только разрѣшите побезпокоить васъ…

— Пожалуйста.

— Вотъ видите ли… мы недавно вытащили на берегъ нѣсколько тюковъ хлопка.

— А сколько именно?

— Около двадцати штукъ… двадцать одинъ тюкъ.

— Въ, самомъ дѣлѣ? Что же, это хорошая находка…

— Насколько мы знаемъ, каждый тюкъ стоитъ около ста пятидесяти марокъ?

— Очень радъ за васъ… это, дѣйствительно, хорошая находка… искренно радуюсь за васъ, — сказалъ пасторъ, добрый и простосердечный человѣкъ.

Между тѣмъ, пока они говорили, къ нимъ подошли другіе, и вокругъ нихъ образовалась маленькая толпа.

— Такъ, значитъ, вы пріѣхали заявить о находкѣ… Хорошо, хорошо… а гдѣ же находка?

— Тюки тамъ, гдѣ ихъ пригнало къ берегу… у Змѣиной скалы…

— А, это какъ разъ тамъ, гдѣ мы обыкновенно охотимся?

— Вотъ именно… Мы вытащили тюки на берегъ и прикрыли ихъ.

— Что же, вы получите за это хорошую законную часть… по крайней мѣрѣ, третью часть… И я сердечно радъ этому, — сказалъ пасторъ, — потому что вы заслуживаете этого.

— А потомъ у насъ еще вотъ это… это нашелъ сынъ въ тотъ же самый день, когда пригнало къ берегу тюки… Не знаю, что это такое… Будьте добры, господинъ смотритель, посмотрите…

Стиснувъ губы и полузакрывъ глаза, Сёдерлингша протянула футляръ смотрителю. Тотъ надѣлъ очки и вскрылъ пакетъ.

— Это что такое!… Деньги!… И корабельные документы!… «Маргарита» изъ Амстердама… съ грузомъ хлопка…

— Значитъ, пароходъ потерпѣлъ крушеніе и экипажъ, очевидно, погибъ? — сказалъ пасторъ.

— Какъ онъ это нашелъ?

— Это было на утопленникѣ. Калле случайно увидалъ его въ проливѣ… А когда онъ ухватился багромъ за спасательный поясъ, то поясъ разорвался и Калле успѣлъ взять только футляръ… Тамъ такое сильное теченіе… а кромѣ того, было почти совсѣмъ темно… такъ что онъ не видѣлъ, пошелъ ли утопленникъ ко дну, или его понесло дальше въ море… Должно быть, онъ пошелъ ко дну.

— По настоящему-то было такъ… — началъ Сёдерлингъ, но жена незамѣтно ущипнула его въ локоть, и онъ замолчалъ.

Таможенный смотритель спросилъ:

— А вы знаете, сколько здѣсь денегъ?

— Мы какъ-то пересчитали бумажки… Но послѣ того ужъ не трогали ихъ. Кажется, тутъ шестьдесятъ шесть бумажекъ съ десяткой и шестьдесятъ восемь съ пятеркой.

— Значитъ… подождите… триста сорокъ… да шестьсотъ шестьдесятъ… Итого около тысячи гульденовъ.

— А сколько по-нашему гульденъ? — спросилъ пасторъ.

— Мнѣ кажется, что гульденъ — это двѣ марки и сколько-то пенни, — отвѣтила Сёдерлингша.

— Значитъ, это составляетъ около двухъ тысячъ марокъ… А съ тюками четыре-пять тысячъ.

— Этакая уйма деньжищъ! — послышался голосъ изъ толпы. — Здравствуйте!

— Здравствуйте, хозяинъ.

— Да вѣдь это цѣлое состояніе, — продолжалъ крестьянинъ изъ Бёле, хозяинъ острова, на которомъ жили Сёдерлинги.

— И вы бы могли оставить все это себѣ, если-бъ захотѣли, — замѣтилъ пасторъ.

— Нѣтъ, мы не могли бы, да и не захотѣли бы этого, — отвѣтила Сёдерлингша.

— Ну, да, конечно. Я только хотѣлъ сказать, что никто не узналъ бы, если бы вы не заявили объ этомъ.

— Мы поступили такъ, какъ полагается, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Ну, конечно… конечно… Но надо было быть Сёдерлингами, чтобы поступить такъ… Не всякій бы такъ сдѣлалъ.

Таможенный смотритель вложилъ обратно въ футляръ бумаги и деньги, обвязалъ его шнуркомъ и спряталъ свои очки въ боковой карманъ.

— Да, да! — сказалъ онъ. — На вашу долю придется кругленькая сумма за находку.

Сёдерлингша постаралась придать своему голосу увѣренность и сказала:

— А мы думали не брать нашей части.

— Почему же? Неужели же вы такъ разбогатѣли, что не хотите больше брать того, что даетъ море и что вамъ полагается по закону?

— Нѣтъ, нѣтъ, мы вовсе не разбогатѣли… Но тутъ другое дѣло… изъ-за утопленника… потому что намъ не удалось похоронить его въ освященной землѣ. Выходитъ, что мы какъ будто ограбили утопленника… Нѣтъ, отъ части этихъ денегъ мы отказываемся… Вы, конечно, понимаете насъ, пасторъ.

— Я понимаю, я понимаю, и я…

— Для насъ и для нашихъ дѣтей это дѣло совѣсти, и ужъ тутъ ничего не подѣлаешь, разъ мы такъ чувствуемъ… Деньги — всегда деньги и, конечно, пріятно получать ихъ… но только не такъ… Да вы понимаете насъ…

— Конечно, я понимаю васъ и радъ, что есть еще такіе люди, какъ вы, съ чуткой совѣстью. Я разскажу объ этомъ въ присутствіи всѣхъ прихожанъ, я скажу, что для того, чтобы чувствовать и поступать такъ, какъ Сёдерлинги, надо быть… Сёдерлингами. Не всякій поступилъ бы такъ.

— Да, конечно… не всякій, — сказалъ хозяинъ острова, крестьянинъ изъ Бёле, — но… гм… послушайте, Сёдерлингша… идите на минутку сюда!

Но пасторъ продолжалъ:

— Сёдерлингша лишній разъ подтвердила то, что я всегда говорилъ, а именно, что въ нашемъ краю есть еще люди съ чуткой совѣстью, люди чести, какіе бывали только въ старину. И если такихъ людей искать, то искать ихъ надо во внѣшнихъ шхерахъ, гдѣ раздается гулъ моря, гдѣ завываютъ бури, гдѣ жестокая борьба за существованіе и смертельная опасность выпрямляютъ человѣка и очищаютъ его душу.

Пасторъ былъ мягкосердый и чувствительный человѣкъ съ мягкимъ голосомъ. Онъ крѣпко пожалъ руку Сёдерлингшѣ, а та низко, присѣла передъ нимъ.

Такъ какъ Сёдерлингъ не зналъ, что сказать, то онъ повторилъ свое приглашеніе:

— Пожалуйста, господинъ пасторъ, пріѣзжайте поохотиться на гагаръ… мы даже нарочно приберегаемъ ихъ для васъ.

— Спасибо, спасибо!

Сёдерлингша пошла вслѣдъ за пасторомъ.

— Господинъ пасторъ… позвольте поговорить съ вами съ глазу на глазъ. Не согласитесь ли вы прочитать заупокойную надъ утопленникомъ… Намъ такъ хотѣлось бы этого… Мы главнымъ образомъ для этого и пріѣхали… если это только возможно.

У пастора чуть глаза не наполнились слезами. Онъ ласково похлопалъ Сёдерлингшу по плечу и сказалъ:

— Конечно, конечно… Я съ удовольствіемъ прочту заупокойную надъ моремъ… съ большимъ удовольствіемъ.

Послѣ этого пасторъ направился къ церкви. Зазвонили колокола, призывая молящихся.

— Ну, мнѣ тоже пора уходить, — сказалъ таможенный смотритель. — Вонъ и пароходъ идетъ… Такъ, значитъ, я займусь этимъ дѣломъ и поступлю такъ, какъ полагается по закону. Первымъ дѣломъ намъ необходимо послать заявленіе, подписанное вами, въ таможенное управленіе. И я ни въ какомъ случаѣ не буду измѣнять третьяго пункта, который гласитъ, что третья часть найденнаго причитается нашедшему.

— Конечно, поступайте такъ, какъ повелѣваетъ законъ, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Да, — продолжалъ смотритель, — вы должны, во всякомъ случаѣ, получить свою часть. А это ужъ ваше дѣло, какъ вы распорядитесь деньгами. Это никого не касается, захотите ли вы отдать деньги назадъ пароходному обществу или страховому обществу, или все равно кому… Скажу только, что было бы безуміемъ, если бы вы, бѣдные рыбаки, вздумали дѣлать подарки богатымъ обществамъ. Ужъ тогда отдайте деньги на какое-нибудь доброе дѣло, въ культурный фондъ или еще куда-нибудь… Да, да, Сёдерлингъ, подождите меня здѣсь, я скоро возвращусь, и тогда мы отправимся ко мнѣ, и вы подпишете бумагу. Тюки пока пусть остаются тамъ, куда вы ихъ сложили. А потомъ я какъ-нибудь пріѣду въ таможенной шлюпкѣ и заберу ихъ. Заодно я поохочусь и попробую, клюетъ ли треска.

Смотритель ушелъ. Это былъ маленькій, кругленькій, краснощекій человѣчекъ, любившій поболтать. Прежде онъ былъ капитаномъ. У него былъ жирный затылокъ съ глубокими складками выпученные глаза. Свою форменную фуражку онъ лихо носилъ набекрень.

Пароходъ причалилъ къ пристани, и всѣ бросились на берегъ встрѣчать его.

Крестьянинъ изъ Бёле, хозяинъ острова, на которомъ жили Сёдерлинги, земледѣлецъ и лавочникъ въ одно и то же время, стоялъ на дорогѣ, поджидая Сёдерлинга. Онъ почесалъ себя за ухомъ, подходя къ Сёдерлингу.

— Да, да, гм… послушайте… Вы должны были бы оставить себѣ деньги, тогда весь островъ былъ бы вашъ.

— А вы развѣ продали бы его?

— Хоть сейчасъ… На что мнѣ эти голыя скалы и рыбная ловля, когда я самъ никогда не ловлю рыбы?

— Сколько вы взяли бы за островъ?

— Да я продалъ бы вамъ за половину той суммы, которую вы получите съ находки. Тогда вы получили бы и часть Корсу.

— Нѣтъ, мы не могли бы съ чистой совѣстью купить островъ на эти деньги. Намъ всегда казалось бы, что мы поступили нечестно.

— Ну, деньги — всегда деньги… Черезъ нѣсколько времени вы забыли бы думать объ этомъ. Сперва васъ помучила бы немножко совѣсть, а потомъ вы успокоились бы… Но за находку деньги вы, во всякомъ случаѣ, возьмите. Не будьте же вы такими дураками, чтобы совать деньги въ карманы богачей. Къ чему это? У нихъ и безъ того много денегъ. Ну, а слава за вами и такъ хорошая съ незапамятныхъ временъ.

— Но вѣдь вы не собираетесь продавать острова Корсу? — спросила Сёдерлингша.

— Нѣтъ. Во всякомъ случаѣ, вашей части я не собираюсь продавать… Да и на что купилъ бы онъ?

— Ну, этого никто не знаетъ…

X.

Колокола продолжали звонить. Сёдерлингша пошла вмѣстѣ съ толпой, стоявшей на пристани, къ церкви. Когда она взбиралась на крутой пригорокъ, на которомъ стояла церковь, она услыхала, какъ кто-то сказалъ позади нея:

— Это вонъ та, въ зеленомъ платьѣ?

— Да, она.

— Пять тысячъ… Подумайте только!

Сёдерлингша видѣла, какъ всѣ перешептывались и смотрѣли на нее также и въ церкви. Одна молодая дѣвушка, сидѣвшая въ концѣ скамьи, при видѣ Сёдерлингши встала и уступила ей свое мѣсто.

Теперь Сёдерлингшѣ казалось, что они никакъ не могли поступить иначе. Не могла бы она сидѣть здѣсь въ церкви въ качествѣ укрывательницы чужого добра. И чего это люди глазѣютъ на нее, словно она совершила какое-нибудь чудо?

Псаломщикъ запѣлъ;

«Даровъ земныхъ ты не стяжай,

Но помни Господа и знай:

Сокровища, что глазъ слѣпятъ,

Тебѣ лишь мигъ принадлежатъ…»

«Да я и не стяжаю ничего, — думала Сёдерлингша. — Намъ ничего не нужно. Мы должны довольствоваться тѣмъ, что у насъ есть, что мы пріобрѣтаемъ честнымъ трудомъ и что мы получаемъ по закону… Богатъ тотъ, кого благословляетъ Богъ».

Когда былъ пропѣтъ псаломъ, по церкви прошелъ легкій вздохъ, точно всѣ думали такъ, какъ пѣлось въ псалмѣ.

Вдругъ Сёдерлингша почувствовала, что кто-то толкаетъ ее въ бокъ. Рядомъ съ ней сидѣла старая Рёманша, и это она толкнула ее.

— Правда, что вы нашли пять тысячъ и ничего не оставили себѣ? — спросила старуха.

— Кто вамъ это говорилъ?

— Да всѣ говорятъ это. Никогда еще не случалось ничего подобнаго. Говорятъ, будто и другіе нашли, но никто не заявлялъ.

— Кто другіе?

Въ эту минуту пасторъ всталъ передъ алтаремъ.

— Будемъ слушать, — сказала Сёдерлингша.

Пасторъ произнесъ обычныя молитвы передъ алтаремъ и затѣмъ взошелъ на каѳедру.

Сёдерлингша всегда съ трудомъ слѣдила за проповѣдью пастора. На этотъ разъ также мысли ея отвлеклись, и она думала совсѣмъ о другомъ, забывъ, что сидитъ въ церкви. И вдругъ изъ задумчивости ее вывело наступившее въ церкви молчаніе. Сёдерлингша вздрогнула. Господи, неужели пасторъ успѣлъ кончить, а она даже ничего не слыхала? А можетъ быть, пасторъ говорилъ очень хорошо.

Однако пасторъ не кончилъ, онъ сдѣлалъ только маленькій перерывъ и затѣмъ продолжалъ:

— Дорогіе прихожане! Сегодняшній текстъ даетъ намъ поводъ поговорить о совѣсти. Воистину, въ наше время на совѣсть мало обращаютъ вниманія! Не проходитъ дня, чтобы мы не слыхали объ обманѣ и несправедливости. Что станетъ съ нашимъ народомъ, если такъ будетъ продолжаться? Отъ чего это происходитъ? Вѣдь прежде этого не было? Это происходитъ отъ того, что мы перестали отдавать себѣ отчетъ въ томъ, что справедливо и что несправедливо, и совѣсть наша потеряла чувствительность, какъ теряетъ чувствительность компасъ, находившійся вблизи желѣза. Желѣзо, такъ пагубно вліяющее на нашу совѣсть, это — наше безграничное любостяжаніе, наша жажда наслажденія! И эта зараза охватила всѣ классы, какъ низшіе, такъ и высшіе. Вотъ почему голосъ совѣсти слабѣетъ съ каждымъ днемъ и, наконецъ, умолкаетъ.

«Это онъ намекаетъ на нашего сосѣда», подумала Сёдерлингша.

— Но горе человѣку, въ которомъ замолкъ голосъ совѣсти! — продолжалъ пасторъ. — На своемъ пути во мракѣ ночи онъ можетъ быть застигнутъ туманомъ, когда не видно ни звѣздъ, ни луны. Что будетъ съ нимъ тогда? Какъ найти ему тотъ вѣрный путь, который поведетъ его мимо подводныхъ скалъ, омываемыхъ прибоемъ? Ахъ, много, много несчастныхъ, не углядѣвшихъ за магнитной стрѣлкой своей совѣсти! Ничто имъ не указываетъ больше вѣрнаго пути жизни! Но, благодареніе Господу, есть еще такіе люди, которые не позволили жаждѣ къ наживѣ и деньгамъ заглушить голосъ совѣсти. Совѣсть такихъ людей продолжаетъ громко говорить и предостерегаетъ ихъ отъ зла, а они, эти чуткіе люди, прислушиваются даже къ тихому шопоту своей совѣсти. Есть еще среди насъ люди стараго закала, получившіе свою совѣсть въ наслѣдство отъ предыдущихъ поколѣній. Они совѣщаются съ своей совѣстью, какъ со старымъ, вѣрнымъ другомъ. И Богъ вознаграждаетъ ихъ за это сторицею. Совѣсть для такихъ людей является не мученіемъ, не обузой, а радостью, потому что она награждаетъ ихъ сокровищемъ, равнаго которому нѣтъ на свѣтѣ, а именно спокойствіемъ… Спокойная совѣсть… о, есть ли что-нибудь блаженнѣе этого? Посмотрите, какъ отражается покойная совѣсть въ дѣтскомъ взглядѣ, въ глазахъ юноши, когда онъ побѣдилъ искушеніе. Но прекраснѣе всего спокойная совѣсть отражается на челѣ старца, который боролся и побѣдилъ. Вечеръ жизни является для него тогда весеннимъ утромъ, съ лазоревымъ небомъ. Какъ хорошо было бы, если-бъ каждый изъ насъ поступалъ по совѣсти, какъ хорошо было бы жить намъ въ настоящей жизни и въ будущей. Да поможетъ намъ въ этомъ Господь! Аминь…

«Что за прекрасная проповѣдь! — думала Сёдерлингша. — Какъ вѣрно онъ сказалъ! Развѣ мы не видимъ каждый день, до чего доходятъ люди, когда не слушаютъ голоса совѣсти. Вотъ хотя бы Корсу, до чего дошелъ онъ и его семья… Да и всѣ поддаются искушенію. Нѣтъ, нельзя зажимать рта совѣсти. Если бы я такъ поступала, я не имѣла бы ни минуты покоя. Вѣдь сейчасъ же, какъ только мы начали вытаскивать на берегъ тюки, я почувствовала, что мы поступаемъ не такъ, какъ слѣдуетъ. А если-бъ я узнала тогда же про футляръ и про утопленника, то я, конечно, не поѣхала бы въ городъ… Да и зачѣмъ намъ богатство? Намъ было бы совсѣмъ хорошо, если бы только Хельга была здорова, и если бы у Калле была другая невѣста… Ну, а если намъ выдадутъ причитающуюся намъ по закону часть за находку, то будетъ совсѣмъ хорошо… Разъ намъ даютъ, отчего же не брать? Пожалуй, сказали бы еще, что мы важничаемъ… Можетъ быть, наберется около тысячи… Впрочемъ, пусть даютъ, сколько хотятъ…»

Сёдерлингша сидѣла въ церкви до конца службы и не спѣшила, какъ другіе, поскорѣе выйти изъ церкви при первомъ пароходномъ свисткѣ.

Когда же она, наконецъ, вышла на улицу, она почувствовала, что все въ ней успокоилось, что на сердцѣ у нея стало легко, точно ей отпустили всѣ ея грѣхи.

Пароходъ уже отошелъ и пристань была пуста. Въ заливѣ было множество парусныхъ лодокъ, точно это была парусная гонка. На лодкѣ Сёдерлинговъ паруса были уже подняты. Сёдерлингъ сидѣлъ на скамьѣ съ сигарой во рту.

«Хорошо было бы, — думалъ онъ, — выпить въ булочной чашечку кофе передъ тѣмъ, какъ отправляться домой… да ужъ ничего не подѣлаешь…»

— Ну и проповѣдь произнесъ сегодня священникъ! — сказала Сёдерлингша.

— Вотъ какъ…

— А ты развѣ не былъ въ церкви? Удивляюсь тебѣ! Гдѣ же ты пропадалъ? Откуда у тебя такая большая сигара?

— Таможенный смотритель позвалъ меня къ себѣ, чтобы подписать заявленіе.

— Все равно, ты поспѣлъ бы и въ церковь.

— Развѣ ты не знаешь смотрителя? Онъ не отпустилъ меня, пока я не выпилъ рюмку вина и не осмотрѣлъ всѣ его ружья… такъ время и прошло.

— Онъ вычеркнулъ какіе-нибудь пункты?

— Какіе пункты?

— А относительно вознагражденія нашедшимъ…

— Нѣтъ, все осталось.

— Ну и хорошо… А гдѣ остальные?

— Калле сидитъ вонъ тамъ за парусомъ.

— А Ханна и Хельга?

— Ханна не придетъ. Она уѣхала съ пароходомъ и просила переслать ея сундукъ къ таможенному сторожу, и какъ можно скорѣе.

— Какъ, уѣхала, и даже не попрощалась? А что Калле говоритъ?

— Да ничего.

Въ эту минуту на пристань прибѣжала Хельга со своей подругой учительницей.

— Можно Хульдѣ поѣхать съ нами?

Сёдерлингшѣ очень хотѣлось отвѣтить: «Пусть лучше остается здѣсь со своимъ святымъ Духомъ». Но, конечно, у нея нехватило духу на это, и она отвѣтила:

— Добро пожаловать, если только не погнушаетесь нашимъ житьемъ-бытьемъ…

— Да вѣдь я и прежде у васъ гостила.

— Какъ же, какъ же.

Лодка отчалила. Молодыя дѣвушки сидѣли на носу, прижавшись другъ къ другу. Сёдерлингъ и Калле сидѣли на кормѣ. Сёдерлингша усѣлась очень удобно на днѣ лодки возлѣ большой мачты. Вѣтеръ былъ попутный, ровный, но довольно свѣжій.

— Какая хорошая погода сегодня! — сказала Сёдерлингша, когда лодка понеслась быстрѣе.

— Да, настоящая погода для поѣздки въ церковь, — отвѣтилъ Сёдерлингъ.

Молодыя дѣвушки говорили вполголоса, Калле сидѣлъ молча и пристально смотрѣлъ передъ собой, Сёдерлингъ правилъ и сосалъ свою сигару, время отъ времени снова закуривая ее, когда она гасла. Сёдерлингша погрузилась въ свои мысли. Она думала о томъ, что скажетъ Корсу, когда онъ узнаетъ обо всемъ.

Послѣ нѣкотораго молчанія Сёдерлингша сказала:

— Пасторъ обѣщалъ пріѣхать и прочесть заупокойную надъ утопленникомъ…

— Ну, тогда все хорошо!… Все, все! — воскликнула Хельга.

— Не знаю, все ли будетъ хорошо, но не знаю также, что мы могли бы еще сдѣлать! — пробормотала Сёдерлингша. — Да, кажется, намъ и не надо было столько дѣлать ради нашего блаженства… разъ говорятъ, будто достаточно вѣры.

— Богъ вознаградитъ насъ за это, — сказала Хельга.

— Ну, не ты и никто другой не знаетъ, какъ поступитъ Богъ.

Лодка завернула за высокій островъ, и вдали сталъ виденъ ихъ берегъ и ихъ изба.

— Дайте бинокль, — сказалъ Калле отцу.

Сперва онъ осмотрѣлъ свой берегъ, а потомъ берегъ Корсу.

— Тамъ на берегу какъ будто лежитъ мѣшокъ… или что это такое?

— Какой мѣшокъ? Дай бинокль! — сказала Сёдерлингша. — Да никакъ это нашъ мѣшокъ съ картофелемъ! Значитъ, эстонецъ пріѣзжалъ сюда.

— Да онъ и не уѣзжалъ, — сказалъ Калле.

— Что ты говоришь?… Такъ и есть, вонъ изъ-за горы сосѣда выглядываетъ мачта!

XI.

— Ну, чего мы теперь только не наслушаемся! — сказала Сёдерлингша, когда она увидала, что дѣдъ вышелъ на крыльцо какъ разъ въ ту минуту, когда она выпрыгнула на берегъ.

Но, къ всеобщему удивленію, старикъ вышелъ къ нимъ спокойный и, повидимому, въ прекраснѣйшемъ настроеніи духа, чистый, выбритый и въ праздничномъ платьѣ. И совершенно трезвый, точно никогда водки и не нюхалъ.

— Здравствуй, папа! Богъ милости прислалъ.

— Спасибо.

Вокругъ глазъ и рта старика змѣилась странная улыбка. Да и голосъ у него былъ какой-то необыкновенный. Въ избѣ ихъ ждалъ новый сюрпризъ.

— Ну и отецъ! Даже кофе сварилъ!… И столъ накрылъ… чашки и сахаръ — все! — воскликнула Сёдерлингша.

— Я думалъ, что вамъ захочется кофейку выпить послѣ прогулки подъ парусомъ.

— Еще бы, конечно, хочется!

Пока всѣ пили кофе, старикъ сидѣлъ на скамьѣ, что-то бормоталъ про себя, жмурилъ глаза, но видно было, что онъ вовсе не былъ расположенъ къ ссорамъ.

— Пасторъ и таможенный смотритель просили вамъ кланяться, — сказала Сёдерлингша, — они поздоровались со мной за руку и спросили, какъ ваше здоровье.

Это не произвело никакого впечатлѣнія на старика.

— Скоро они пріѣдутъ сюда, — продолжала Сёдерлингша, — поохотиться и поудить треску. Вы не находите, папа, что пріятно будетъ принять такихъ гостей?

Вмѣсто отвѣта старикъ ловко пустилъ въ уголъ длинную струю слюны.

— Ахъ, извините, не туда попало.

— Ничего, папа, плюйте себѣ.

— Таможенный смотритель пріѣдетъ сюда съ таможенной шлюпкой и заберетъ съ собой тюки, — сказалъ Сёдерлингъ.

— Вотъ какъ!

— А пасторъ пріѣдетъ, чтобы благословить утопленника! — замѣтила Хельга.

— Благословить? Кого?

— Утопленника… въ морѣ.

— Такъ вы заявили… о тюкахъ?

— Да, и о деньгахъ также.

— Такъ, такъ, о тюкахъ и о деньгахъ также, — повторилъ старикъ, растягивая слова.

Немного спустя онъ спросилъ, отчеканивая слова:

— Можно было по бумагамъ увидать, что это былъ за пароходъ и откуда онъ шелъ?

— Да. «Маргарета» изъ Амстердама.

— Отчего вы это спрашиваете? — спросила Сёдерлингша.

— Да такъ… Интересно все-таки знать, кто получитъ свое имущество обратно.

Сёдерлингша выпила первую чашку, поставила ее на столъ и сказала такъ равнодушно, какъ только могла:

— А эстонецъ-то, оказывается, завезъ-таки сюда мѣшокъ съ картофелемъ?

— Да.

— Онъ взялъ сколько-нибудь за безпокойство?

— Я не спрашивалъ… да у меня и денегъ-то не было.

— А что онъ вообще разсказывалъ?

— Да ничего особеннаго.

Всѣ ясно видѣли, что у старика накипѣло что-то на душѣ, но что онъ сдерживаетъ себя и не хочетъ ничего говорить, по крайней мѣрѣ, пока въ избѣ посторонній человѣкъ. Когда Хельга и учительница напились кофе и ушли, Сёдерлингша сказала:

— Ну, папа, теперь облегчите свою душу и выложите все.

— У меня ничего нѣтъ на душѣ.

— Что сказалъ эстонецъ, когда узналъ, что изъ дѣла ничего не вышло?

— Онъ сказалъ: «Такъ, значитъ, все это только пустая бабья болтовня».

— А вы, конечно, отвѣтили: «Вотъ именно»?

— Какъ это и есть на самомъ дѣлѣ.

— Пусть эстонецъ говоритъ, что хочетъ, но вы-то должны же согласиться, что такъ и должно было все это кончиться. Если Корсу и можетъ разгуливать въ сапогахъ, которые онъ стащилъ съ утопленника, то никому изъ Сёдерлинговъ не пристало брать съ него примѣръ. Все дѣло только въ томъ, что у однихъ людей есть совѣсть, а у другихъ ея нѣтъ. Есть разница между людьми. Мы покойниковъ тревожить не будемъ, хотя бы при нихъ были милліоны!

— Скажи мнѣ, Эмма, оставила ли бы ты деньги, если бы онѣ были взяты не у утопленника? А если бы ты ихъ взяла, то была бы ты лучше Корсу?

— Я говорю только, что я всегда говорила и что я всегда буду говорить, что, какъ бы я ни поступила, и если бы даже я не заявила о находкѣ, я и мои дѣти все-таки лучше Корсу и его отродья… И это вы услыхали бы и отъ пастора, если бы были на церковномъ пригоркѣ, когда онъ со мной разговаривалъ… Или вы находите, что намъ надо теперь лебезить передъ сосѣдомъ только изъ-за того, что мы попробовали его коньяку? Вспомните, что вы сами ему говорили сегодня рано утромъ у плетня… Да и что раздумывать, какъ мы поступили бы, если бы деньги были найдены не на утопленникѣ, разъ это былъ утопленникъ?

— Это не былъ утопленникъ! — отрѣзалъ старикъ.

— Не утопленникъ?

— Ни одинъ человѣкъ изъ экипажа на пароходѣ «Маргарета» не погибъ! Даже ни одна мышь!

— Какъ… развѣ они не утонули? Да какъ же это?…

— Да просто всѣ спаслись!

— Бросьте шутить!

— Нагруженный хлопкомъ пароходъ «Маргарета», который, какъ вы думали, пошелъ ко дну съ людьми и грузомъ, стоитъ теперь въ гельсингфорсской гавани вмѣстѣ со всѣмъ своимъ экипажемъ.

— Ну, а утопленникъ, съ котораго Калле взялъ деньги? Онъ тоже въ Гельсингфорсѣ?

— Да вѣдь Калле снялъ деньги не съ покойника.

— Да перестаньте же шутить!

— Читайте сами…

Старикъ вынулъ изъ кармана сложенную газету и протянулъ ее Калле.

— Это что такое? — спросилъ Калле.

— Откуда она у васъ? — спросила Сёдерлингша.

— Эстонецъ далъ мнѣ ее.

Калле началъ читать вслухъ замѣтку, на которую ему указалъ дѣдъ.

«Несчастный случай на морѣ. Благодаря сильному шторму, бушевавшему всю прошлую недѣлю, въ Финскомъ заливѣ чуть не произошло крушеніе. Но несчастье было предотвращено, благодаря присутствію духа экипажа и счастливой случайности. На разстояніи приблизительно двухъ миль отъ маяка „Сельшэръ“ голландскій пароходъ „Маргерета“ изъ Амстердама, шедшій съ грузомъ хлопка изъ Пернамбуко въ Петербургъ, потерялъ одновременно и винтъ и руль. Пароходъ носило по морю у шхеръ. Предвидя, что пароходъ неизбѣжно долженъ наскочить на подводный камень, капитанъ рѣшилъ въ виду маяка Сельшэръ покинуть корабль вмѣстѣ съ экипажемъ и въ спасательныхъ лодкахъ добраться до маяка, чтобы оттуда по телефону вызвать помощь. Это ему и удалось. Послѣ этого экипажъ возвратился на пароходъ, чтобы тамъ дождаться спасательнаго парохода „Ассистансъ“, который находился подъ парами въ Коткѣ и немедленно же отправился къ мѣсту бѣдствія. Ему удалось прибыть во-время…»

— Ну какъ же деньги-то попали въ море?

— Читай дальше!

Калле продолжалъ:

«…Страннымъ является то обстоятельство, что пароходъ и экипажъ спаслись, пароходные документы и касса пропали. Дѣло въ томъ, что, когда капитанѣ покидалъ свою каюту, онъ взялъ съ собою футляръ, въ которомъ хранились документы и деньги, но когда онъ началъ помогать экипажу спускать шлюпки, онъ сунулъ футляръ подъ веревку, которой былъ перевязанъ одинъ изъ тюковъ. Въ это время громадная волна захлестнула палубу и смыла лежавшій на ней грузъ, состоявшій изъ тюковъ съ хлопкомъ».

— Калле, и ты былъ такой разиня, что не сумѣлъ отличить тюка отъ утопленника? — спросила Сёдерлингша.

— Очень можетъ быть, что я и ошибся.

Старикъ разразился короткимъ, злымъ смѣхомъ. Остальные молчали, точно вдругъ потеряли способность говорить. Наконецъ, Сёдерлингша вскипѣла:

— И изъ-за этой глупой ошибки мы отдали все, что могли бы оставить у себя!

— Вотъ именно, — хихикнулъ дѣдъ.

— Въ чемъ же дѣло? — спросилъ Сёдерлингъ, уже понявшій все.

— Да развѣ ты не понимаешь? Вѣдь если бы не вышло этого недоразумѣнія, то для насъ не было ни кораблекрушенія, ни утопленника, и мы могли бы спокойно вѣрить, что все это даръ Божій, какъ Хельга съ самаго начала и говорила… Можетъ быть, такъ это и было… Конечно, это такъ и было. А теперь мы отдали все и только потому, что думали, будто Калле ограбилъ утопленника… На что это похоже?

— Да, да… да, конечно, — пробормоталъ Сёдерлингъ, разинувъ ротъ и вытаращивъ глаза.

— Понялъ ты, что ли, а?

Калле замеръ съ газетой на колѣняхъ и растерянно осматривался по сторонамъ.

— Но развѣ… развѣ это не то же самое… былъ ли это утопленникъ, или нѣтъ… разъ… разъ я думалъ, что это утопленникъ?

— Развѣ это все равно, разъ ты думалъ, что сдѣлалъ что-нибудь, а на самомъ дѣлѣ не сдѣлалъ? Развѣ все равно, убилъ ли ты на охотѣ настоящую гагару или выстрѣлилъ въ чучело? И развѣ это значитъ, что ты ограбилъ утопленника, разъ это былъ тюкъ съ хлопкомъ?… Хотя ты и глупъ, но я все-таки думала, что хоть столько-то ты понимаешь!

— Да я не грабилъ… но…

— Но что?… Ничего!… И это называется мужчина, а онъ не умѣетъ отличить утопленника отъ тюка! Болванъ!… Чтобы не сказать чего-нибудь похуже.

— Чего ты валишь на мальчишку, когда сама придумала отдать все! — крикнулъ дѣдъ.

— Это другое дѣло.

— И выкинула ты. эту штуку только для того, чтобы показать, что ты лучше сосѣдской бабы.

— Да я и лучше.

— Чтобы люди хвалили тебя, какая ты хорошая.

— Меня и похвалили… даже съ церковной каѳедры.

Сёдерлингша поднялась съ высокомѣрнымъ видомъ и взяла съ полки подойникъ.

— Поверни страницу, Калле, — сказалъ дѣдъ. — Тамъ есть еще кой-что… Эмма, не уходи!

— Надо корову подоить.

— Да послушай же сперва.

Калле повернулъ страницу и началъ читать:

«Прежде чѣмъ „Ассистансъ“ успѣлъ подойти къ потерпѣвшему аварію пароходу, послѣдній былъ замѣченъ рыбакомъ. Послѣдній подошелъ къ нему на парусной лодкѣ и взошелъ на палубу. Рыбакъ увѣряетъ, что и безъ помощи „Ассистанса“ могъ бы спасти пароходъ, такъ какъ судно несло на отлогую мель, гдѣ легко можно бы было опустить якорь. Рыбакъ увѣряетъ, что, опустивъ якорь, онъ помѣшалъ бы пароходу натолкнуться на камни и такимъ образомъ пароходъ могъ бы переждать бурю. На дѣлѣ пароходъ былъ спасенъ „Ассистансомъ“, но рыбакъ претендуетъ на законное вознагражденіе или на часть его за спасеніе парохода. Для этого имѣются нѣкоторыя основанія, и если претензія рыбака будетъ удовлетворена, то онъ сдѣлается богатымъ человѣкомъ на всю свою жизнь. Что же, желаемъ ему счастія! Этотъ счастливецъ одинъ изъ нашихъ самыхъ смѣлыхъ охотниковъ въ шхерахъ на морскихъ птицъ и тюленей, Матти Корсу съ Внѣшнихъ шхеръ».

— Корсу…

— Ко… Корсу!…

— Вотъ именно, Корсу! — злорадно сказалъ старикъ.

Съ минуту въ избѣ царило молчаніе, слышенъ былъ только шелестъ газеты, которую Калле сложилъ и положилъ на столъ.

Сёдерлингша опустилась на скамью возлѣ двери. Потомъ, не произнося ни слова, она вышла невѣрной поступью, словно лунатикъ.

По дорогѣ въ хлѣвъ она увидала Хельгу и учительницу. Онѣ шли со Змѣиной горы, обнявъ другъ друга за талію, и пѣли.

Когда она отворила дверь въ хлѣвъ, она услыхала протяжное, жалобное мычаніе. Она сѣла возлѣ коровы и хотѣла начать доить. Но тутъ волненіе и досада взяли верхъ надъ ней, она отбросила въ сторону подойникъ, бросилась ничкомъ на сухой тростникъ и разразилась злыми, неудержимыми слезами. Въ ярости она до крови кусала себѣ губы и конвульсивно вздрагивала всѣмъ тѣломъ.

"Какъ могло это случиться? Ну, есть ли справедливость на землѣ или на небѣ? Какъ могъ Богъ допустить такую несправедливость? Почему однимъ дается все, а у другихъ отнимается послѣднее? И отнимается-то у хорошихъ, честныхъ людей, а дается мошенникамъ и разбойникамъ!… Теперь Корсу будетъ самымъ богатымъ человѣкомъ въ шхерахъ! Вотъ почему онъ такъ важничалъ, валяясь въ кровати… едва даже поздоровался. Онъ можетъ купить весь островъ и даже все имѣніе Бёле! Хозяинъ съ удовольствіемъ продастъ всякому, кто только заплатитъ хорошо… Какъ они будутъ глумиться надъ нами! Будутъ говорить: «Хоть разъ-то повезло этимъ дуракамъ, а они и тутъ не могли воспользоваться!…»

«Неужели же самъ Богъ насмѣхается надъ нами? Сперва Онъ посылаетъ дьявола, который искушаетъ насъ, возведя на вершину храма, а потомъ Онъ посылаетъ намъ призракъ средь бѣла дня!… Онъ поражаетъ слѣпотой несчастнаго парня, и тотъ принимаетъ тюкъ съ хлопкомъ за утопленника! А потомъ всѣхъ мучитъ совѣсть и упрекаетъ въ томъ, что ограбленъ утопленникъ и что онъ не похороненъ въ освященной землѣ… А никакого утопленника и не было! И изъ-за какого-то тюка мучишься, не спишь, сходишь съ ума… и, наконецъ, дѣлаешь непоправимую глупость!… Другой же живетъ себѣ спокойно… ему можно грабить, воровать… ему можно дѣлать все, что угодно, а потомъ его за это еще награждаютъ деньгами и хвалятъ въ газетахъ… Подумаешь, самый отважный охотникъ въ шхерахъ!»

Му-у-у! — раздалось жалобно изъ стойла.

— Говори, что хочешь, но это такъ! — сказала Сёдерлингша, какъ бы обращаясь къ коровѣ, — Развѣ я кому-нибудь причиняла зло? Развѣ я не слѣдовала заповѣдямъ Божіимъ? Не въ награду ли за это у меня такой отецъ, что онъ ни единаго дня не былъ бы трезвый, если бы ему можно было пить сколько угодно! И не потому ли у меня лѣнтяй мужъ, который смотритъ по сторонамъ и никогда ничего не видитъ? За то ли Богъ наградилъ меня дочерью, у которой неизлѣчимая болѣзнь и которой я не могу доставить такой жизни, какая ей была бы нужна?… И вотъ къ довершенію всего мой врагъ завладѣетъ всѣмъ моимъ имуществомъ!… А мнѣ остается въ утѣшеніе добрая слава и похвала… но вѣдь отъ этого сытъ не будешь! Пасторъ говорилъ о спокойной совѣсти… А на что мнѣ она?

Му-у-у!

— Говори, что хочешь!… Но я не могу молчать, разъ на насъ сыплются несчастья, а сосѣду везетъ во всемъ!… Да и вправду сказать, этотъ язычникъ не боится выходить въ море въ какую угодно погоду… онъ не боится ни Бога, ни чорта, лишь бы стянуть что-нибудь… и счастье такъ и валитъ къ нему!

Му-у-у! — раздалось опять изъ стойла, и на этотъ разъ Сёдерлингша встала и начала доить.

— И пусть ему валитъ! Пусть! — говорила она дрожа отъ злобы и приговаривая въ тактъ своимъ движеніямъ.

Корова, которой пришлось долго ждать, чтобы ее подоили, смотрѣла на нее съ благодарностью и даже лизнула ей спину.

— Слава Богу, что ты у меня, Тепла…

Слезы продолжали струиться по лицу Сёдерлингши и капали въ подойникъ, но она не обращала на это вниманія.

Вдругъ она перестала доить, спина ея выпрямилась, взглядъ оживился, и слезы высохли. Она еще нѣсколько разъ провела пальцами по соскамъ коровы, потомъ схватила полный подойникъ и бросилась въ избу. Дѣдъ и Сёдерлингъ все еще сидѣли тамъ и, какъ оказалось, пришли къ тому же выводу, къ которому пришла и Сёдерлингша, сидя въ хлѣву.

— Ну, это еще бабушка на-двое сказала! — замѣтилъ Сёдерлингъ.

— Да и я тоже говорю! — крикнула Сёдерлингша. — Никогда не получитъ онъ парохода! Вѣдь въ газетахъ написано, что хотя экипажъ и покинулъ его, но сейчасъ же возвратился обратно. Значитъ, парохода не оставляли на произволъ судьбы, а только съѣздили за помощью. Нѣ-ѣтъ! Сосѣдъ останется съ носомъ въ концѣ-концовъ!

— Да, но все-таки на пароходѣ никого не было, когда Корсу взошелъ на бортъ, — замѣтилъ Сёдерлингъ.

— Такъ что-жъ изъ этого? Вѣдь не онъ спасъ пароходъ.

— А онъ увѣряетъ, что спасъ бы его, если бы опустилъ якорь.

— Увѣряетъ!… Ну, и пусть увѣряетъ! А якорь не былъ спущенъ, когда подошелъ спасательный пароходъ… Да и не можетъ онъ доказать, что якорь, дѣйствительно, выдержалъ бы въ такую бурю. Нѣтъ, онъ не получитъ ни одного пенни больше того, что захотятъ ему пожаловать господа.

— Тогда онъ будетъ судиться.

— И пусть судится! Я была бы даже очень рада этому! Онъ увидитъ тогда, что значитъ тягаться съ господами! Это ему будетъ дорого стоить! Господа умѣютъ за себя постоять!… Надо будетъ даже подзадорить его… Онъ еще попадется въ ловушку… Нѣтъ, не купить ему острова!… И на что это было бы похоже? Вѣдь есть же справедливость на свѣтѣ! Есть Богъ!… Я только что такъ разволновалась, что чуть не заболѣла… А теперь мнѣ все равно, получимъ мы что-нибудь или не получимъ, лишь бы Корсу не получилъ этого парохода!

— Тебѣ остается только облизаться и успокоиться, — сказалъ дѣдъ.

— Ну, еще неизвѣстно, кому придется облизаться, когда казна получитъ свое, а мы свое. Ханна еще лопнетъ съ досады, но такъ ей и надо!… Да, нѣтъ худа безъ добра! И мы можемъ только радоваться, что отдѣлались отъ нея… А съ Матросовымъ намъ легко будетъ расплатиться!… Папа, не уходите!… Сёдерлингъ, подожди немного.

— Я вижу, что Калле уже несетъ снасти…

Однако и дѣдъ, и Сёдерлингъ остановились у дверей, увидя, что Сёдерлингша вытащила сундукъ, отперла крышку и начала рыться въ немъ.

— Угадайте, папа, что у меня тутъ?

Сёдерлингша достала изъ сундука продолговатую бѣлую коробку, медленно открыла ее и вынула бутылку въ соломенномъ футлярѣ.

Что это?

— Коньякъ для тодди.

— Такъ давай же!

— Нѣтъ, нѣтъ! Если я вамъ отдамъ, то вы сейчасъ же выпьете все заразъ, и тогда нечѣмъ будетъ угостить пастора и таможеннаго смотрителя, когда они пріѣдутъ сюда.

— Ужъ не пригласить ли намъ и сосѣда по такому торжественному случаю?

— Чтобъ вамъ!…

Затѣмъ изъ сундука былъ вынутъ ящикъ съ сигарами.

— Отгадай, Сёдерлингъ, что это такое?

— Понятія не имѣю… что бы это могло быть.

— Сигары для тебя… лучшій сортъ… десять пенни штука… Ну, что, годится? Вотъ, бери!… Ахъ, что за мошенники! Я просила цѣлый ящикъ, а тутъ нехватаетъ… разъ, два… четырехъ сигаръ нехватаетъ!.. Надули-таки! Но я этого имъ не спущу! Когда буду платить, я имъ скажу объ этомъ… Вотъ не думала, что Матросовъ такой!… Ну, да что, теперь никому вѣрить нельзя!

— Стоитъ ли затѣвать исторію изъ-за такихъ пустяковъ? — сказалъ Сёдерлингъ съ лукавой усмѣшкой, и онъ взялъ сигару и сталъ подгрызать кончикъ зубами.

— Тутъ дѣло не въ деньгахъ, а въ справедливости… Что вы скажете, если бы затопить сегодня вечеромъ баню?

— Въ воскресный-то вечеръ?

— Такъ что же? Я приготовлю кипятокъ для тодди… Господи, а что если пасторъ пріѣдетъ, чтобы прочесть заупокойную надъ утопленникомъ?… Не можетъ же онъ молиться за тюкъ съ хлопкомъ!

— Да вѣдь онъ, конечно, тоже прочтетъ газету!

— Ну, разумѣется… У меня въ головѣ все помутилось… Что, сигары хорошія?

— Первый сортъ! — отвѣтилъ Сёдерлингъ, выпуская облако дыма.

— Папа, а вы не хотите закурить сигару?

Старикъ все еще немного дулся.

— Лучше было бы, если бы ты купила жевательнаго табаку, — отвѣтилъ онъ.

— Ахъ, какъ хорошо поютъ дѣвушки на горѣ!… Да, что я хотѣла сказать?… Если Корсу начнетъ тяжбу, то онъ разорится… Воображаю себѣ, какъ онъ обрадовался, когда увидалъ пароходъ и когда взошелъ на него. Онъ уже думалъ, что сталъ его хозяиномъ, а тутъ вдругъ появились настоящіе хозяева! А теперь онъ долженъ довольствоваться тѣмъ, что пожалуютъ ему господа. Да, можетъ быть, они уже и наградили его выпивкой и сигарой… Да, да, чего только не бываетъ на свѣтѣ? Кажется, что ужъ совсѣмъ плохо приходится и вдругъ становится свѣтлѣе…

Сёдерлингша развела огонь, поставила въ котелкѣ воду для тодди и стала колоть сахаръ. Вошелъ Калле и сказалъ, что сѣти для ловли салакки уже въ лодкѣ. Поѣдетъ съ нимъ кто-нибудь или нѣтъ?

— Отправляйтесь всѣ трое! — рѣшила Сёдерлингша. — Вы успѣете возвратиться, прежде чѣмъ остынетъ вода для тодди. Охъ-хо-хо!… Лучше всего жить тихо и мирно… Стоитъ ли мучиться и разыскивать упавшее въ море добро?… Все это суета суетъ…

Сёдерлингъ и дѣдъ вышли изъ избы въ облакахъ табачнаго дыма. Старикъ сдался и тоже закурилъ сигару.

— Послушай, Калле… сунь это въ карманъ, чтобы тебѣ было что погрызть.

— Что это такое?

— Пустяки… леденцы… бери же!

Калле взялъ. Что за славный мальчикъ! Развѣ найдется другой такой честный и совѣстливый?… И Хельга также… Какой хорошій голосъ у учительницы!

И Сёдерлингша тоже стала напѣвать псаломъ, въ которомъ говорилось о суетѣ, о гордынѣ и о тщетѣ всего мірского. Она тихо пѣла и прибирала въ избѣ.

— Ахъ, какъ легко жить, когда совѣсть чиста! — сказала она.

Перев. М. П. Благовѣщенская.