Въ тотъ же самый день, когда въ Старомъ Городѣ, такимъ образомъ, веселились, далеко, въ желтой каморкѣ ссыльнаго протопопа шла сцена другого рода. Тамъ умирала Наталья Николаевна.
По своей аккуратности и бережливости, протопопица все время своего пребыванія при мужѣ въ его ссылкѣ обходилась безъ прислуги и брала на себя труды, вовсе ей непривычные и непосильные. Добравшись до послѣдней двадцати-пяти-рублевой ассигнаціи въ своей коробкѣ, она испугалась, что у нихъ скоро не будетъ ни гроша, и рѣшила просить своего хозяина, жандарма, подождать на нихъ за квартиру, пока выйдетъ имъ прощеніе. Жандармъ на это согласился, и Наталья Николаевна тщательно скрывала все это отъ мужа, искала всѣми мѣрами отслужить чѣмъ-нибудь своему хозяину: она копала съ его работницей картофель, рубила капусту и ходила сама со своимъ бѣльемъ на рѣку.
Ея годы и ея плохое здоровье этого не вынесли, и она заболѣла и слегла.
Протопопъ осуждалъ ея хлопотливость и заботливость.
— Ты думаешь, что ты помогаешь мнѣ, — говорилъ онъ: — а я когда узналъ, что ты дѣлала, такъ… ты усугубила муки мои.
— Прости, — прошептала Наталья Николаевна.
— Что прости? Ты меня прости, — отвѣчалъ протопопъ и съ жаромъ взялъ и поцѣловалъ женину руку. — Я истерзалъ тебя моею непокорною нравностью, но хочешь… скажи одно слово, и я сейчасъ пойду покорюсь для тебя…
— Что ты, что ты! Никогда я не скажу этого слова! Тебя ли мнѣ учить, ты все знаешь, что̀ къ чему устрояешь!
— Къ чести моей, другъ, все сіе переношу.
— И Боже тебѣ помогай, а обо мнѣ не думай.
Протопопъ опять поцѣловалъ женины руки и пошелъ дьячить, а Наталья Николаевна свернулась калачикомъ и заснула, и ей привидѣлся сонъ, что вошелъ будто къ ней дьяконъ Ахилла и говоритъ: «что же вы не помолитесь, чтобъ отцу Савелію легче было страждовать?» — «А какъ же, спрашиваетъ Наталья Николаевна, поучи, какъ это произнести?» — «А вотъ, говоритъ Ахилла, что̀ произносите: Господи, ими же вѣси путями спаси!» — «Господи, ими же вѣси путями спаси!» благоговѣйно проговорила Наталья Николаевна, и вдругъ почувствовала, какъ будто дьяконъ ее взялъ и внесъ въ алтарь, и алтарь тотъ огромный-преогромный: столбы — и конца имъ не видно, а престолъ до самаго неба и весь сіяетъ яркими огнями, а назади, откуда они уходили, — все будто крошечное, столь крошечное, что даже смѣшно бы, если бы не та тревога, что она женщина, а дьяконъ ее въ алтарь внесъ. «Въ умѣ ли ты, дьяконъ!» говоритъ она Ахиллѣ: — «тебя сана лишатъ, что ты женщину въ алтарь внесъ». А онъ отвѣчаетъ: «вы не женщина, а вы сила!» и съ этимъ не стало ни Ахиллы, ни престола, ни сіянія, и Наталья Николаевна не спитъ, а удивляется, отчего же это все вокругъ нея остается такое маленькое: вонъ самоваръ не какъ самоваръ, а какъ будто игрушка, а на немъ на конфорочкѣ яичная скорлупочка вмѣсто чайника…
Въ это время вернулся изъ монастыря Туберозовъ и что-то ласково заговорилъ, но Наталья Николаевна такъ и замахала ему руками.
— Тише, — говоритъ, — тише: вѣдь я скоро умру.
Протопопъ удивился.
— Что ты, Наташа, Богъ съ тобой!
— Нѣтъ, умру, дружокъ, умру: я уже вполовину умерла.
— Кто же тебѣ это сказалъ?
— Какъ кто сказалъ? Я ужъ все вполовину вижу.
Пришелъ лѣкарь, пощупалъ пульсъ, посмотрѣлъ языкъ и говоритъ: «Ничего, простуда и усталость».
Туберозовъ хотѣлъ сказать, что больная все вполовину видитъ, да посовѣстился.
— Что жъ, отлично, что ты ему не сказалъ, — отвѣчала на его слова объ этомъ Наталья Николаевна.
— А ты все видишь вполовину?
— Да, вполовину; вонъ вѣдь это на небѣ, должно-быть, мѣсяцъ?
— Мѣсяцъ въ окно на насъ съ тобой, на старыхъ, смотритъ.
— А я вижу точно рыбій глазокъ.
— Тебѣ это все кажется, Наташа.
— Нѣтъ, это, отецъ Савелій, вѣрно такъ.
Туберозовъ, желая разубѣдить жену, показалъ ей вынутую изъ коробки завѣтную двадцати-пяти-рублевую ассигнацію и спросилъ:
— Ну, скажи: а это что такое?
— Двѣнадцать съ полтиной, — кротко отвѣчала Наталья Николаевна.
Туберозовъ испугался: что это за притча непонятная, а Наталья Николаевна улыбнулась, взяла его за руку и, закрывъ глаза, прошептала:
— Ты шутишь и я шучу: я видѣла, это наша бумажка; все маленькое… а вотъ зажмурюсь, и сейчасъ все станетъ большое, пребольшое-большое. Всѣ возрастаютъ: и ты, и Николай Аѳанасьевичъ, дружокъ, и дьяконочекъ Ахилла… и отецъ Захарія… Славно мнѣ, славно, не будите меня!
И Наталья Николаевна заснула навѣки.