Пришелъ лѣкарь, пощупалъ пульсъ, посмотрѣлъ языкъ и говоритъ: «Ничего, простуда и усталость».
Туберозовъ хотѣлъ сказать, что больная все вполовину видитъ, да посовѣстился.
— Что жъ, отлично, что ты ему не сказалъ, — отвѣчала на его слова объ этомъ Наталья Николаевна.
— А ты все видишь вполовину?
— Да, вполовину; вонъ вѣдь это на небѣ, должно-быть, мѣсяцъ?
— Мѣсяцъ въ окно на насъ съ тобой, на старыхъ, смотритъ.
— А я вижу точно рыбій глазокъ.
— Тебѣ это все кажется, Наташа.
— Нѣтъ, это, отецъ Савелій, вѣрно такъ.
Туберозовъ, желая разубѣдить жену, показалъ ей вынутую изъ коробки завѣтную двадцати-пяти-рублевую ассигнацію и спросилъ:
— Ну, скажи: а это что такое?
— Двѣнадцать съ полтиной, — кротко отвѣчала Наталья Николаевна.
Туберозовъ испугался: что это за притча непонятная, а Наталья Николаевна улыбнулась, взяла его за руку и, закрывъ глаза, прошептала:
— Ты шутишь и я шучу: я видѣла, это наша бумажка; все маленькое… а вотъ зажмурюсь, и сейчасъ все станетъ большое, пребольшое-большое. Всѣ возрастаютъ: и ты, и Николай Аѳанасьевичъ, дружокъ, и дьяконочекъ Ахилла… и отецъ Захарія… Славно мнѣ, славно, не будите меня!
И Наталья Николаевна заснула навѣки.
