Гроза какъ быстро подошла, такъ быстро же и пронеслась: на мѣстѣ черной тучи вырѣзывалась на голубомъ просвѣтѣ розовая полоса, а на мокромъ мѣшкѣ съ овсомъ, который лежалъ на козлахъ кибитки, уже весело чирикали воробьи и смѣло таскали мокрыя зерна сквозь дырки мокрой рѣднины. Лѣсъ весь оживалъ; послышался тихій, ласкающій свистъ, и на межу, звонко скрипя крыльями, спустилася пара степныхъ голубей. Голубка разостлала по землѣ крылышко, черкнула по немъ красненькою лапкой и, поставивъ его парусомъ кверху, закрылась отъ дружки. Голубь надулъ зобъ, поклонился ей въ землю и заговорилъ ей печально «умру». Эти поклоны заключаются поцѣлуями, и крылышки трепетно бьются въ густой бахромѣ мелкой полыни. Жизнь началась. Невдалекѣ послышался топотъ: это Павлюканъ. Онъ ѣхалъ верхомъ на одной лошади, а другую велъ въ поводу.
— Ну, отецъ, живы вы! — весело кричалъ онъ, подъѣзжая и спѣшиваясь у кибитки. — А я было, знаете, шибко спѣшилъ, чтобы васъ однихъ не застало, да какъ этотъ громище, какъ треснулъ, я такъ, знаете, съ лошади всею моею мордою о-земь и чокнулъ… А это дубъ-то срѣзало?
— Срѣзало, другъ, срѣзало. Давай запряжемъ и поѣдемъ.
— Боже мой, знаете, силища!
— Да, другъ, поѣдемъ.
— Теперь, знаете, легкое повѣтріе, ѣхать чудесно.
— Чудесно, запрягай скорѣй; чудесно.
И Туберозовъ нетерпѣливо взялся помогать Павлюкану.
Выкупанные дождемъ кони въ минуту были впряжены, и кибитка протопопа покатила, плеща колесами по лужамъ колеистаго проселка.
Воздухъ былъ благораствореннѣйшій; освѣщеніе теплое; съ полей несся легкій парокъ; въ воздухѣ пахло орѣшиной. Туберозовъ, сидя въ своей кибиткѣ, чувствовалъ себя такъ хорошо, какъ не чувствовалъ давно, давно. Онъ все глубоко вздыхалъ и радовался, что можетъ такъ глубоко вздыхать. Словно орлу обновились крылья!
У городской заставы его встрѣтилъ малиновый звонъ колоколовъ; это былъ благовѣстъ ко всенощной.