Собака г-на Бломберга
правитьГосподин Бломберг был агентом.
Вообще по занятиям человека на сем свете можно хоть чуточку заключать об его социальном положении и некоторых других подробностях; так, например, если это лицо доктор, то всегда смело можно предполагать, что он образован до некоторой степени; пастор не охотно дерется на ярмарках, а торговец деревянными ногами пускай следует правилу не предлагать своего товара состоящему на службе офицеру.
Но что такое «агент»?
Он может быть изящным господином, а может также быть и пугалом; он может в час зарабатывать пять тысяч крон, и существуют агенты, не зарабатывающие пяти сот в течение десяти деть. За одних агентов ты с удовольствием выдал бы замуж свою дочку, а за других ты бы не советовал выходить и своей служанке. У одного агента может быть каменный дом, а другой не имеет и чистой рубашки. Агент может быть гласным, а может быть и вором; впрочем, я знаю агентов, которые в одно время и то, и другое.
Агент нечто неопределенное. Вообще люди сближаются с лицами, занимающимися одной с ними профессией; им приятно бывать с коллегами, они с удовольствием проводят время в обществе своих товарищей; агент же смотрит на других агентов так, как получившая отставку невеста глядит на мать своего жениха, который некогда был любимым сыпком старухи.
Г-н Бломберг был довольно элегантным человеком, работой ему удалось проложить себе дорогу в свете. В данное время он испытывал благородную потребность сердца — ему хотелось кого-нибудь полюбить, к кому-нибудь привязаться.
Вести общественную жизнь г-ну Бломбергу не позволял недостаток свободного времени. Для женитьбы у него не хватало средств. Быть знакомым с другими агентами ему препятствовала зависть, которую возбуждало их общее ремесло. Свободный и дешевый брак противоречил его моральным принципам.
Г-н Бломберг купил себе красивую легавую собаку, желая иметь живое существо, к которому он мог бы привязаться, г-н Бломберг ведь был довольно одиноким. Человек — общественное животное. Когда после трудов и работы он возвращается к себе, то ему приятно находить следы деятельности и привычек дорогого ему существа.
В этом отношении молодая легавая собака Тирас была вполне компетентной: она сумела удовлетворять этой потребности своего хозяина. На следующий день после того, как они поселились вместе, г-н Бломберг отправился к торговцам с образчиками лучшего сорта кофе и в продолжение часа с четвертью его не было дома. Возвратясь назад, он нашел местожительство довольно жилым. Мешочки с голландской овсяной мукой были перекусаны и валялись в углу, а наполнявшее их дорогое вещество лежало на ковре перед диваном. От колотого же сконского сахару [Сконэ — шведская провинция] не оставалось даже столько, сколько можно было бы зажать в прессе, который употребляется для запечатывания писем; лучшее кресло г-на Бломберга, обитое толстым плисом, было теперь покрыто лохмотьями и казалось довольно подержанным.
Пока он стоял с недоумением на лице, желая вникнуть в суть дела, вдруг он поехал по полу к самому дивану, где без всякого содействия с его стороны г-н Бломберг отправился на покой, ударив, левый висок об край стола. Он, оказалось, наступил на превосходный обыкновенный и мыший горох из Естергетланда [Естергетланд --название одной шведской провинции], который у него был для образчика. Посреди ковра с опорожненной чернильницей в своем маленьком розовом ротике лежал умный Тирас и смотрел на господина кроткими, исполненными преданности глазами, вилял своим пышным хвостом и казался вообще таким милым и ласковым, что, по моему мнению, экстраординарный нотариус в гётеборгском [Гётеборг — город в Швеции] его королевского величества государственном надворном суде вряд ли сумел бы значительно почтительнее и ласковее глядеть на родную дочь президента.
Чувство-же одиночества, которое г-н Бломберг испытывал по временам, совершенно исчезло, когда на одной прогулке за город Тирас, в порыве юношеской игривости, закусил до смерти двух овец и его хозяина неожиданно окружило семеро почтенных поселян с вилами и косами в руках — поселян, собравшихся, как могло показаться, лишить его жизни.
Г-н Бломберг намеревался однажды утром покончить дело с розничным торговцем Петерсоном, которому он хотел продать две тысячи килограммов кофе. Тирас очень любил становиться на задние лады, а передними прислоняться к забору судьи Миссерлинга, который только что его выкрасил масляной краской. Вдруг Тирас пробирается между ногами г-д Бломберга и Петерсона в залу последнего и кладет свои выпачканные краской лапы на роскошный светлый диван г-жи Петерсон. Продажи кофе на этот раз не состоялось, а когда г. Бломберг и Тирас пришли несколько времени спустя, то лавочный мальчики сказал, что хозяин в деревне.
Возвратясь домой, г-п Бломберг сел и призадумался. Педагогика принадлежала к числу тех наук, которые он наименее изучил и. поэтому, г-н Бломберг стал сомневаться в том, что его знания по этому предмету окажутся достаточными для воспитания собаки.
Он поместил на месяц Тираса на хлеба к леснику, который знал толк в собаках и взялся за эго время так воспитать Тираса, что он, благодаря своему примерному повиновению и добрым нравам, сделается украшением всего собачьего рода. Г-н Бломберг пригласил обойщика для обивки мебели, а столяр целые полтора дня, лежа на полу, соскабливал пятна.
Два раза в неделю г-н Бломберг посещал жилище лесника, чтобы следить за воспитанием Тираса. Если мне не упомянуть о том, что он получил счет, в котором значился баран и шестнадцать кур, так как их жизненную искру в порыве юношеской веселости загасил Тирас, то все, по-видимому, обещало самое лучшее.
Однажды, в теплый летний вечер, г. Бломберг посетил своего любимца: его друга и учителя-лесника, не было дома. Красивая девятнадцатилетняя дочь хозяина — Ханна, сидела на скамейке перед избой и вязала чулок маленькому брату, а свой взор — эту пару дивных карих глаз-- она благосклонно направила на лежащего у ее ноги Тираса, который углубился в анатомические исследования ребра давно скончавшейся коровы.
Г. Бломберг сел на скамейку рядом с девушкой; было бы подлой клеветой утверждать, что он смущал душу кому-нибудь эротическими бреднями. Он был учтивым и скромным человеком; самое большое, что г-н Бломберг себе позволял, это — немножко потрепать по подбородку кельнершу; но ему бы никогда не пришло в голову отправиться в деревню дурачить дочерей тамошних исконных жителей.
Даже, если бы он и был способен на это, то и тогда бы он даром сжег свои уголья, так как девушка была невинной, она решила пока продолжать себе свое занятие.
Да и при совершенно других условиях ее положение не могло бы быть опасным: у окна сидела мать и присматривала за ними.
Но все это не было известию рыбаку Андерсу, любившему Ханну больше своей жизни; он как раз тогда возвращался с сетями на плечах с берега. Андерс заметил, что его дорогая сидит среди вечерней тиши на расстоянии шести дюймов от красивого господина.
Я не знаю почему, но, всякий раз, когда мне в молодости приходилось видеть, что какая-нибудь из нравящихся мне девушек так сидит с более смелыми, красивым и более высокопоставленным человеком, чем я, то мне становилось немного грустно.
Со страшными мучениями ревности в своем сравнительно неиспорченном сердце подкрался рыбак Андерс к Блумбергу и Ханне; он старался при помощи своих барабанных перепонок уловить и определить род их взаимных отношений.
Бесспорно, не желая защищать его поступка, я должен, однако, напомнить, что в любви, как на войне, все средства признаются дозволительными.
Тут сказал г-н Бломберг самым нежным голосом приблизительно следующее:
— Мое дорогое дитя! Ты так любишь меня! На следующей неделе я возьму тебя к себе домой, в город, и…
Слыша такие слова, рыбак Андерс поднял всю руку с сетью и двинул ее по направлению к Бломбергу. Тут агент, увидев с полдюжины солнцев и несколько мер звезд и фейерверков, со стоном, не произнеся больше ни одного слова, упал. (К сети были прикреплены грузила-мешочки, наполненные мелкими камешками).
У рыбака Андерса было во всяком случае честное сердце: он, узнав, что Бломберг говорил все это Тирасу, отправился в больницу к г-ну Б.томбергу и просил и его не гневаться.
Бломберг приобрел в городе очень дурную славу: миссионерское общество послало ему увещательную грамоту: «Вернись с дороги распутства!» — дамы, принадлежавшие к обществу труда, молились за него, а старый дядя в исполненном горечем письме объяснил, что он завещал свое состояние одной школе рукоделия для маленьких девочек, не желая своими средствами содействовать, развратному образу жизни человека, который в деревенских избах дерется из-за прислуги.
Г-н Бломберг, удрученный столькими бедствиями, удалился в деревню и поселился нахлебником в приличном крестьянском семействе, в котором все дочери были замужем.
Тирас был, разумеется, с ним.
Бломберг, избегая всего человечества, хотел в своей собаке найти себе единственную компанию. Бломберг избегал всех людей, за исключением, конечно, розничных торговцев. В один прекрасный день он предпринял прогулку. Тирас вдруг перепрыгнул забор, очутился на одном дворе, где были три других собаки; здесь же находился помещик со своими домашними, которые распивали кофе, вязали чулки и играли в крокет.
Бломберг свистнул Тираса, но он принадлежал к числу непослушных.
— Войдите, пожалуйста, — крикнул помещик.
Бломберг не имел никакого желания войти, но, чтобы увести собаку, он вынужден был ь согласиться. Его там встретили дружелюбно, угостили кофеем, коньяком и игрой на фортепиано, его приласкала пожилая, с веснушками свояченица помещика; Бломберга попотчивали и порядочным ужином — угрем и ухой. Эти люди, показавшиеся агенту приторными и навязчивыми, не понравились ему; но лишь стоило его собаке вырваться на свободу, как она мчалась туда. Затем повторялось одно и то же. Однажды Бломберг оставил Тираса там целых два дня. Помещик же телефонировал ему:
«Приходи к нам за своей собакой, которая разрывает все клумбы в саду. За одно ты услышишь немного новую музыку, — свояченица достала новые ноты».
Что же оставалось ему делать?
Когда Бломберг пришел к ним, они налили ему очень много «тодди» [тодди — очень популярный в Швеции и Финляндии напиток. Он приготовляется из кипятка, коньяка, сахара и лимона] и совершенно напоили его; поэтому он как- то глупо, даже страстно вел себя со свояченицей. На следующий день Бломберг проснулся женихом.
У него вовсе не было необходимой при обручениях привычки, которая не позволяет обрученным жениться; поэтому, он вскоре оказался и женатым.
Итак, свадьба состоялась. На следующий день утром Бломберг привязал своего друга Тираса на цепочку, вложил шесть новых патронов в револьвер, имея при этом ужасный вид — он даже скрежетал зубами — и отправился искать уединейшего местечка в соседнем лесу.
Но вот когда друзья собирались свести друг с другом счеты, за кустами что- то пропищало:
— Куда ты делся, мой дорогой?
— Я здесь, мне хочется только отвязаться от этого пса, — сказал Бломберг.
Тут с криком к нему пробирается его жена.
— Нет, этого ты не сделаешь! Я люблю эту собаку, я к ней привязалась, и — Яннэ! Да ведь это она в первый раз свела нас друг с другом.
Затем они все втроем отправились и домой. Пинок, который Тирас получил наверху — в кабинете Бломберга, оказался бы достаточно сильным, чтобы переместить любого агента из конторы далеко на улицу.
Источник текста: журнал «Живописное обозрение», 1899, № 7, 14 февраля. С. 134—135, 138.