Смесь
правитьМагомет, известная Вольтерова трагедия терпит гонение от издателя Журнала Империи, г-на Жоффроа. Вот что о ней написано в одном из листков, недавно полученных: «Магомет, блистательнейшее произведение пера Вольтера, представленный на Французском театре (Théatre Franèais), принят не с тою благосклонностью, на которую имеет он право по своей знаменитости. Пространство залы наполнялось необыкновенным кашляньем вместо рукоплесканий. Некоторые зрители, менее других приобвыкшие к тягостной скуке, прогоняли ее, чем могли: одни кричали тише! во время глубокого молчания; другие повторяли не теснитесь! назад! тогда как никто не шевелился; третьи от доброго сердца хохотали, когда Сеид произносил стихи самые жаркие, страстные, разительные. Поверят ли? даже человеколюбивое взывание к богам,
Exterminez, grands dieux, de la terre où nous fommes,
Quiconque avec plaisir répand le sang des hommes1!
1 Великие боги! истребите на земле всякого веселящегося пролитием крови человеческой!
даже сия благочестивая молитва, которая во времена бедствий наших сопровождаема была громкими рукоплесканиями, и от который восхищались тогда самые жадные кровопийцы наши, ныне выслушана весьма хладнокровно! — Правда, что актеры действовали неудачно; однако и сама трагедия имеет в себе множество недостатков, которых никакое очарование теперь уже не закрывает. Сила страсти доведена в ней до излишества; Магомет, которого стихотворец хотел представить весьма умным человеком, является чудовищем гнусным и отвратительным, малодушным и подлым в своих поступках, а особливо в любви и мщении; Магомет столько же холоден, сколько жесток. В сей трагедии очень мало того, что возбуждает истинное участие; зато уже весьма приметны фиглярские уловки, для возбуждения ужаса употребляемые стихотворцем. Ход трагедии медленный, неоживленный разнообразием; множество явлений слабых, растянутых. Вот что было причиною смертельной скуки, от которой бедные зрители страдали во все продолжение трагедии. Впрочем некоторые места хорошо выражены, например в разговоре между Зопиром и Омаром; разговор Магомета с Зопиром прекрасен. Ж. Ж. Руссо в письме о зрелищах смиренно винится в проступке своем, что Омару, наместнику Пророка, дает преимущество перед самым Магометом. Как ни велик сей грех Жан-Жака, однако все еще извинительнее тех, которые он объявляет в своей Исповеди. Руссо, писатель впрочем красноречивый, невеликий был знаток в словесности. Странно, что при всей гордости своей он не постыдился пасть на колени перед Вольтером, и польстить ему признанием, будто ничего не может быть лучше разговора Магомета с Зопиром. Видно, что Руссо не знал ни Корнеля, ни Расина».
Древние стихотворцы греческие и латинские по званию своему были особы священного сословия, жрецы Аполлона и дщерей Мнемозины; они почитали себя вдохновенными свыше даже и тогда, когда предавались мечтам несовместным ни с набожностью ни с целомудрием. Утехи, строго запрещаемые нынешними установлениями и обычаями, были у них действиями благочестия, или по крайней мере принадлежали к стихотворной вольности, всеми вообще одобряемой. Один из нескромнейших стихотворцев говорит о себе и о товарищах своих, таких же забавниках: «Nos pia turba sumus; мы члены благочестивого братства». Воспевая любовь и красавиц, они твердо надеялись заслужить блаженство, уготованное праведникам. Тибулл, нужный и страстный Тибулл, говорит откровенно:
At mе, quod tenero fuerim dilectus Amori,
Ipsa Venus campos ducet in Elysios.
«Сама Венера введет меня в поля Елисейские, за то что я любезен был Эроту». Истинно пиитическое благочестие!! Елисейские поля почитались у древних язычников вместилищем рая. Чтобы войти в них, надлежало только быть чуждым тех ужасных злодеяний, которые противны натуре человеческой. Еак, Минос и Радамант, сии угрюмые судьи, не были врагами удовольствий. Чело их прояснялось, когда приходил к ним стихотворец, богине красоты служивший. Неизвестно впрочем, впускали ль туда дурных стихотворцев: читая стихи свои праведникам, они скоро превратили бы райское обиталище в тартар.
Древних жителей Испании разделяют на три класса: к первому принадлежат иберы, тамошние уроженцы; ко второму народы пришедшие из Галлии, к третьему финикияне, карфагенцы и прочие племена, переселившиеся из Африки и смешавшиеся с жителями берегов южных. Кельты или галлы, вторгшись в землю иберов, после долговременной войны соединились с природными жителями, и составили с ними единый народ кельтиберский. О племенах, в Испании обитавших и под разными названиями известных, древние написали много весьма любопытного. Страсть к независимости делала чудеса между ними. Почти невероятным кажется свидетельство Страбона о свойстве, нравах и обычаях кантабров. Он говорит: во время войны между римлянами и сим народом были примеры, что матери убивали собственных детей своих, только для того, чтоб он не достались в руки неприятельские; младенец, по приказанию отца, устремлялся с обнаженным мечом на родителей своих и братьев, оковами отягченных; женщина умертвила всех вместе с нею плененных. — Кельтиберы не прятались подобно иберам в горах и лесах, но храбро и весьма искусно сражались на открытом поле, а друзьям оказывали гостеприимство. Угощение в своем доме многих чужестранцев вменяли себе в почетное отличие. — Турдетаны, жившие в окрестностях Севиллы, по-видимому были просвещеннее прочих иберов, но менее храбры. Они умели писать и сохраняли память о старинных деяниях; древность законов их, которые писаны были стихами, простиралась, как они думали, до 6,000 лет. Полибий с удивлением говорит о богатстве Турдетании и о пышности тамошних владетелей.
Читая в одном журнале рассмотрение новой, в Париже вышедшей из печати книги, под названием: История французской словесности восемнадцатого столетия, нашел я множество прекрасных и справедливых мыслей. Сочинитель точно угадал, что ослабило поэзию во Франции — и везде, можно прибавить. "Поэзия, отчужденная от нынешних обычаев и от деяний в отечественной истории хранящихся, напитанная древним баснословием, смешивающая веру в истинного Бога с верою в богов ложных, потеряла характер святости, лишилась того восторга, того выспреннего вдохновения, которые были источником песнопений. Язык богов сделался игрушкою острого ума, простым, механическим стихосложением. — История испытала на себе подобное действие. Чтобы хорошо написать историю, сочинитель должен мысленно жить с отдаленными предками нынешних поколений, должен быть весьма коротко знаком с ними. Для сего требуются не только чтение и исследования, но долговременное, прилежное учение и беспрерывное размышление. Удивляются, что первые века нашей истории покрыты мраком неизвестности. Но кому хотелось губить время в скучных исследованиях? Кому хотелось, как должно по совести, сочинять историю, о который никто не думал? Мы заняты были не собою, но или древними народами, или нашими соседями. До появления англоманов и пруссоманов, обычаи древних греков и римлян были нашими образцами. Дитя произносило уже имена Епаминондов и Катонов, ни разу не слыхавши ни о Дюгесклине, ни о Боярде. Все благоговейно удивлялись пиитической войне Троянской, и едва ли кто ведал о крестовых походах. Итак, удивительно ли, что для историков наших старинные происшествия и обычаи отдаленных наших предков покрыты завесою! — Церковное красноречие равным образом потеряло свою силу и важность. Служитель алтаря, чуждающийся мира суетного и ничтожного, живущий во святилище, единственно упражняющийся в проповедовании слова Божия, конечно скорее другого достигнет высоты истинного красноречия. Нравы изменились; благочестие ослабело. Ныне слушают поучения, но только из любопытства; ныне приходят слушать проповедника, но только для того чтобы узнать, искусно ли он победит трудности, говоря о таких делах, к коим мало имеют доверия. Сами проповедники менее занимаются строгими правилами веры, а более думают о том чтоб угодить слушателям, и чтоб не погрешить против вкуса и обыкновения.
Роде, славный скрипач, недавно возвратившейся из России, умер в Париже. Он успел дать один концерт на театре императрицы; но к сожалению, имел не многих слушателей, потому что парижские термометры в тот день показывали почти равную степень холода с нашими северными. Деревья и медведи текли во след Орфею по ледяным горам Фракийским: парижане, которые, как известно, не медведи и не деревья, лучше захотели просидеть вечер перед камином, нежели занемочь от простуды. Для концерта г-на Бальйо, также недавно из России возвратившегося, погода была благоприятнее,
Московские жители имели удовольствие слышать и Бальйо, и Роде, следственно и сравнивать их могут — разумеется, истинные знатоки в художестве. Гретри замечает в своих Опытах, что северные жители более любят музыку резкую и шумную, нежели выражающую страсть и нежные чувства. Основываясь на сем замечании, парижане заключают, что русским более нравился Роде, нежели его соперник. У Бальйо много выразительности, но без чистоты в звуках; у Роде, много искусства, но без жару. Из соединенных дарований, принадлежащих вместе и тому и другому, мог бы составиться один талант истинный, совершенный, каким обладал Виотти, с которым, по мнению людей, выдающих себя за знатоков, никто еще не сравнился. Прибавим к тому, что Бальйо, как уверяют издатели французских журналов, возвратился в Париж с увеличившимся дарованием, которое он усовершенствовал, живучи в странах северных. Концерт его, русские песни, вариации восхитили сердца слушателей, и Бальйо теперь единодушно прославляется в Париже. — В Рижском Зрителе недавно было написано, что ни Бальйо, ни Роде, ни Ламар не доставили жителям Риги такого удовольствия, каким наслаждались они слушая игру г-на Ромберга, скрипача капеллы е. в. короля прусского, во время проезда его через упомянутый город. За такое предпочтение французу немца пошумел публицист на зрителя, и сказал, что ежели Ромберг жителям Риги полюбился лучше, нежели французские виртуозы, то сие не отнимает достоинства у французской музыки, а значит только, что она в Риге не в моде. «Да — отвечает Зритель — однако из того также нельзя вывести невыгодного заключения о вкусе жителей рижских. Истинно прекрасная музыка не есть ни французская, ни немецкая, ни итальянская, а просто музыка, и т. д.». — К.
[Каченовский М. Т.] Смесь / К. // Вестн. Европы. — 1809. — Ч. 44, N 5. — С. 55-64.