Смерть планеты (Крыжановская)

Смерть планеты
автор Вера Ивановна Крыжановская
Опубл.: 1911. Источник: az.lib.ru • Книга четвертая.

Вера Ивановна Крыжановская

Смерть планеты

править

Книга четвертая

править

По изданию изд. В. В. Комарова, С-Петербург, 1911.

Часть первая

править

Глава первая

править

Под каменным массивом древней пирамиды посвящения таится неведомый и навеки недостижимый для обыкновенных смертных подземный мир. Там продолжает жить остаток древнего Египта, там спрятаны сокровища его колоссальной науки, по-прежнему облеченные тайной и скрытые от любопытных глаз, как было и в те времена, когда народ страны Кеми еще преклонялся перед своими иерофантами, а фараон победоносно ходил на соседей войной. Иерофанты и фараоны упокоились постепенно в своих подземных гробницах; всеразрушающее время свергало и переделывало древнюю цивилизацию; другие народы, иные верования процветали в Египте, и никто никогда не подозревал, что целая плеяда загадочных людей, — уже переживших многие сотни лет с тех пор, когда еще только начинали возникать чудесные сооружения, развалины коих возбуждают столько изумления, — продолжают жить в сказочном убежище, благоговейно сохраняя костюмы, обычаи и внешние обряды веры, в которой родились.

Вдоль длинного подземного канала, который тянется от Гизехского сфинкса до пирамиды, бесшумно скользила лодка с золоченым носом, украшенным цветком лотоса. Темнолицый египтянин, точно сошедший с какой-нибудь древней фрески, медленно греб, а двое мужчин в облачении рыцарей Грааля стояли в лодке и задумчиво разглядывали расположенные по обе стороны канала открытые залы, где видны были склонившиеся над рабочими столами неизвестные ученые.

У подножия лестницы всего в несколько ступеней лодка причалила, и прибывших встретил почтенный старец в длинной белой полотняной тунике и клафте; золотой нагрудный знак и три ослепительных луча над челом указывали на высокую степень мага.

— Супрамати! Дахир! Милые братья мои, добро пожаловать в наш приют. После земных испытаний обновите свои силы в новой работе, подкрепите себя новыми открытиями в бесконечной области абсолютного знания.

— Дайте мне по-братски обнять вас, — прибавил он дружески, — и представить кое-кому из новых друзей.

Подошли несколько иерофантов и облобызали вновь прибывших. Потом, после дружеской беседы, старый маг сказал:

— Подите, братья, очиститесь и отдохните; вам покажут отведенное вам помещение. А когда на земле первый луч Ра озарит небосклон, мы будем ждать вас в храме для богослужения, которое совершается, как вам обоим известно, по обрядам отцов наших.

По знаку иерофанта подошли два молодых адепта, скромно державшиеся до того времени в стороне, и повели новых гостей.

Они прошли сперва длинный и узкий коридор, а затем спустились по крутой и узкой лестнице, упиравшейся в дверь, украшенную головой сфинкса с голубоватыми лампами вместо глаз.

Дверь эта вела в круглую залу с научными и магическими аппаратами и инструментами; вообще в ней было все, что должно находиться в лаборатории посвященного мага.

В этой зале были три двери, и одна вела в небольшую комнату с хрустальной ванной, наполненной голубоватой водой, которая текла из стены.

На табуретах лежали полотняные одежды и полосатые клареты. Две другие двери вели в совершенно одинаковые комнаты, с постелями и резной мебелью с шелковыми подушками; обстановка комнат по своему странному и неизвестному стилю относилась, очевидно, к баснословной древности.

У окна, задернутого завесой из тяжелой голубой материи с разводами и золотой бахромой, стоял круглый стол и два стула. Большой резной сундук у стены назначался, по-видимому, для хранения платья, а на полках по стенам грудами лежали свитки древних папирусов.

Прежде всего Дахир и Супрамати выкупались, а затем с помощью молодых адептов переоделись в новые полотняные туники с украшенными магическими камнями поясами, надев присвоенные их сану клафты и золотые нагрудные знаки. Теперь, в древнем одеянии, они казались современниками тому странному помещению, где очутились.

— Приди за мною, брат, когда будет нужно, — сказал Супрамати адепту, садясь в кресло около окна.

Дахир ушел к себе, так как оба чувствовали непреодолимую потребность в одиночестве. Души их угнетала еще тяжесть последнего времени их жизни в миру и тоска о том, что они хотя и победили, но что, однако, непреодолимо влекло их к себе: ребенок и жена.

Тяжело вздохнув, Супрамати облокотился на стол, а молодой адепт откинул перед уходом скрывавшую окно завесу.

Супрамати вскочил, пораженный удивительным и строгой красоты зрелищем: никогда еще не видел он ничего подобного.

Перед ним расстилалась гладкая, как зеркало, поверхность озера; неподвижные, уснувшие и синие, как сапфир, воды были хрустально прозрачны; а вдали виднелся белый портик небольшого храма, окруженного деревьями с темной и потому казавшейся черной листвой, не колеблемой притом ни малейшим дуновением ветра.

Перед входом в храм на каменном жертвеннике горел большой огонь, далеко разливавший свет, похожий на лунный, и облекавший спавшую неподвижную природу серебристой дымкой, чудесно смягчавшей все резкости контура.

Но где же небо в этой изумительной картине природы? Супрамати поднял глаза и увидел, что где-то далеко вверху, теряясь в сероватой мгле, раскинулся фиолетовый купол. Восхищение Супрамати прервал Дахир, который увидел ту же картину из своего окна и пришел поделиться открытием со своим другом, не зная еще, что тот уже наслаждается тем же очаровательным видом.

— Какая поистине великая отрада для души — этот покой и безмолвие уснувшей, точно неподвижной природы! Сколько новых и не предполагавшихся даже тайн предстоит нам изучить, — заметил Дахир, садясь.

Супрамати не успел ответить, изумленный новым явлением, и оба ахнули от восхищения. Со свода сверкнул широкий луч золотистого блестящего света, ярко озаривший все вокруг… Солнечный луч без солнца? Откуда исходил, как проникал сюда этот золотистый свет, нельзя было догадаться.

В ту же минуту донеслось отдаленное могучее и стройное пение.

— Это не пение сфер, а человеческие голоса, — заметил Дахир. — Смотри, вон и наши проводники — они плывут за нами в лодке. А ты не заметил, что из твоей комнаты есть выход на озеро? — прибавил он, вставая и идя с другом к выходу.

Стрелой понеслась затем легкая ладья по озеру и причалила к ступеням храма, представлявшего египетский храм в миниатюре.

Там собралась таинственная община: мужчины в древнем одеянии — строгие и сосредоточенные, и женщины в белом, с золотыми обручами на голове, пели под аккомпанемент арф. Странные могучие мелодии раздавались под сводами, и воздух был насыщен нежным благоуханием.

Это произвело неописуемое впечатление на Супрамати и его друга.

Здесь время отодвинулось тоже на тысячи лет; это было живое видение прошлого, в котором им дано было участвовать благодаря странному случаю их невероятного существования.

Когда умолк последний звук жертвенного гимна, присутствовавшие выстроились по два в ряд и со старейшиной во главе направились сводчатой галереей в залу, где был приготовлен ранний завтрак.

Он был скромный, но достаточно питательный для посвященных, и состоял из темных и легко таявших во рту хлебцев, зелени, меда, вина и белого густого и игристого питья, которое не было сливками, но походило на них.

Дахир и Супрамати проголодались и оказали честь еде.

Увидев, что Верховный иерофант, подле которого они оба сидели, смотрит на них, Дахир заметил несколько смущенно:

— Не правда ли, учитель, стыдно магам иметь такой аппетит? Старец усмехнулся.

— Кушайте, кушайте, дети мои! Тела ваши истощены соприкосновением с толпой, сосавшей вашу жизненную силу. Здесь, в тиши нашего уединения, все это пройдет. Пища наша, добытая из атмосферы, — чиста и укрепляюща; составные вещества приспособлены к нашему образу жизни, а есть не грешно, потому что тело, даже бессмертного, нуждается в питании.

После завтрака Верховный иерофант познакомил гостей со всеми членами общины.

— Прежде всего отдохните, друзья мои, — заметил он на прощание. — Недели с две вы посвятите осмотру нашего убежища, богатого многими историческими и научными сокровищами; кроме того, среди нас вы найдете много очень интересных людей, с которыми вам приятно будет побеседовать. А затем мы совместно обдумаем план ваших занятий; они будут касаться других предметов, не тех, что у Эбрамара, но с которыми, однако, вам также необходимо ознакомиться.

Поблагодарив Верховного иерофанта, Супрамати и Дахир отошли к своим новым знакомым, и между ними завязалась оживленная беседа. Вскоре члены общины разошлись по своим делам до второго завтрака.

Остался только один из магов, который предложил гостям показать место их пребывания и работы и познакомить с некоторыми коллекциями древностей, у них хранящихся. Обход и осмотр этот представлял большой интерес для Супрамати и Дахира, а рассказ спутника о происхождении пирамиды, Сфинкса и храма, погребенного под землею еще во времена первых династий, открыл им далекие горизонты происхождения человечества.

Когда же какой-нибудь драгоценный предмет в 20-30 тысяч лет или покрытый письменами металлический листик иллюстрировали рассказ, то ими невольно овладевал благоговейный трепет восхищения, несмотря на то, что они давно были уже избалованы познаниями древности.

После ужина Супрамати и Дахир разошлись по своим комнатам, чувствуя потребность в одиночестве. Душа их еще страдала от разрыва телесных уз, в течение нескольких лет приковывавших их к жизни смертного человечества.

Грустный и задумчивый сидел Дахир, склонив голову на руки. Он чувствовал доносившуюся до него мысль Эдиты, и его грызла тоска. Он сам не сознавал до сей поры, насколько привязался к этим двум существам, мелькнувшим в его долгой и странной трудовой одинокой жизни, подобно теплым лучам живительного солнца.

Связь эта оказалась слишком прочной и не могла быть произвольно порвана; она задела струны сердца, которые теперь звучали по обоим направлениям подобно электрическому проводу.

Поэтому обмен мыслей и чувств не прекращался. Как бьют в берега пенистые волны, так и взаимные мысли стучали в обе стороны.

Дахир чувствовал страдания Эдиты; а та, несмотря на желание, не могла побороть властное чувство, наполнявшее все ее существо, и заглушить жгучую боль разлуки с любимым человеком.

Эбрамар, так хорошо изучивший сердце человеческое, — даже сердце мага, — прощаясь с Дахиром, сказал, что пока время и занятия не успокоят, наконец, болезненную тоску души, тот может видеть Эдиту с ребенком в магическом зеркале и говорить с женой. Теперь ему вспомнились эти слова, и он поспешно прошел в лабораторию.

Подойдя к большому магическому зеркалу, Дахир произнес формулы и начертал каббалистические знаки. Произошло обычное явление: поверхность инструмента пришла в волнение и покрылась искрами; а потом облака рассеялись и, точно сквозь большое окно, перед ним открылась внутренность одной из зал гималайского дворца, где жили сестры общины.

Это была обширная, роскошно меблированная комната; в глубине, около постели с кисейными занавесками, видны были две колыбели, отделанные шелком и кружевами. Перед нишей, в глубине которой была осененная крестом золотая чаша рыцарей Грааля, стояла на коленях Эдита. На ней была длинная белая туника — одежда сестер, а чудные распущенные волосы окутывали ее точно шелковой мантией.

Прелестное личико Эдиты побледнело и залито было слезами, а перед ее духовным взором парил образ Дахира. Но она, видимо, боролась с этой слабостью, ища в молитве поддержку, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся с отъездом любимого человека.

Любовь наполняла все ее существо; но чувство это было чисто, как и сама душа Эдиты: в нем не было и тени чувственности, и она желала бы только видеть, хоть изредка, обожаемого человека, слышать в тиши ночной его голос и знать, что он думает о ней с ребенком.

Глубокий порыв нежности и сочувствия охватил Дахира.

— Эдита! — прошептал он.

Как ни слаб был этот звук, духовный слух молодой женщины уловил его; она встрепенулась и встала, почувствовав присутствие дорогого существа.

Она тотчас увидала просвет, образовавшийся известным ей магическим зеркалом, и в нем — Дахира, улыбавшегося ей и приветствовавшего рукою.

С радостным криком подбежала Эдита и протянула к нему руки, но вдруг покраснела и остановилась в смущении.

— Мои мысли привлекли тебя, Дахир, и, может быть, нарушили твои серьезные занятия. О прости, дорогой, мою неизлечимую слабость! Днем я работаю и еще кое-как твердо борюсь с грызущей меня тоской; мне не хватает тебя, как воздуха, которым я дышу; мне кажется, точно с тобой осталась часть моего существа, и я страдаю от этой открытой раны.

Все здесь добры ко мне; я изучаю новую науку, открывающую мне чудеса! Но ничто меня не радует. Прости меня, слабую и тебя недостойную.

— Мне нечего прощать тебя, моя славная, кроткая Эдита. Как и ты, я страдаю от нашей разлуки; но надо же подчиниться непреложному закону нашей странной судьбы, вынуждающей нас идти все вперед и вперед… Со временем острота этой тоски пройдет, и ты будешь думать обо мне со спокойным чувством, ожидая нашего окончательного соединения. А сегодня я явился порадовать тебя известием. Эбрамар разрешил мне видеть тебя раз в день; в такие тихие часы я и буду посещать тебя с ребенком. Мы будем беседовать, я буду руководить тобой, учить и успокаивать; а ты, зная, что я около тебя, будешь меньше страдать от разлуки.

Пока он говорил, обаятельное личико Эдиты совсем точно преобразилось, похудевшие щечки подернулись румянцем, большие глаза блистали счастьем, а голос звенел радостно.

— О! Доброта Эбрамара — безгранична! Как благодарить мне его за такую милость, которая возвращает мне бодрость и счастье. Теперь я всегда буду жить от одного свидания до другого, и час этот будет наградой за дневную работу.

Ведь ты объяснишь мне то, что трудно будет понять, и своими излучениями успокоишь мое мятежное сердце?…

Вдруг она смолкла, подбежала к одной из колыбелей и, взяв из нее девочку, показала ее Дахиру:

— Взгляни, как она хорошеет и как похожа на тебя: твои глаза, твоя улыбка. О! что было бы со мной без этого сокровища!

— прибавила она, сияя счастьем и страстно прижимая ребенка к своей груди.

Малютка проснулась, но не заплакала, а улыбнулась: она узнала отца и протянула к нему ручонки.

Дахир послал ей воздушный поцелуй.

— Эта девчурка оказывается волшебницей, — сказал Дахир, улыбаясь. — Ты находишь, что она на меня похожа, а мне кажется, что она — твой вылитый портрет.

Когда Эдита уложила затем уснувшего ребенка, Дахир спросил:

— Как поживает Айравана? Я думаю, завтра Супрамати также захочет проведать сына.

— И хорошо сделает, потому что ребенок очень грустит и оживает только иногда по временам, когда видит мать; он даже называет ее по имени и протягивает ручки. Бедный маленький маг!

Побеседовав около часа, Дахир заметил:

— Пора тебе лечь и уснуть, милая Эдита. Теперь, когда ты повидала меня, и знаешь, что очень скоро мы свидимся вновь, твое волнение, надеюсь, успокоится, и сон подкрепит тебя.

— Ах! Как быстро пролетело время с тобой, — вздохнула Эдита. — Я иду спать, — прибавила она, покорно направляясь к постели, — только не уходи, пока я не усну.

Дахир от души рассмеялся и остался у своего чудесного окна; когда же она улеглась, он поднял руку, и из его пальцев полился голубоватый свет, окутавший Эдиту точно лучистым покровом.

Когда свет погас и дымка рассеялась, молодая женщина уже крепко спала здоровым сном.

Пока описанное происходило в комнате Дахира, Супрамати, лежа в постели, раздумался о прошлом. Давно так не тяготила его душу роковая судьба, допускавшая его полюбить что-либо, словно для того только, чтобы затем вскоре отнять.

Он встал, сел к столу и начал приводить в порядок, чтобы разобрать потом, древние листы древесной коры, которые дал ему утром их спутник как чрезвычайно интересные документы. По своей привычке, он работой хотел разогнать тяжелые думы.

И только что он занялся чтением первых строк, как вдруг вздрогнул и выпрямился; его тонкий слух уловил легкий шум вроде шелеста бьющихся обо что-то крыльев, затем в воздухе

пронесся звук дрожащий, болезненный и жалобный, точно затаенное рыдание.

— Ольга?! Она ищет меня! — прошептал Супрамати, вскакивая. — Бедная! Печаль ослепляет ее, а несовершенство встает стеной между нами!

Он взял свой магический жезл, повертел им с минуту в воздухе, а потом начертил на полу круг, обозначившийся огненной линией; затем он сделал жест, словно рассекал жезлом атмосферу, и над кругом образовался просвет, а прозрачное и голубоватое видимое через него пространство окружено было словно студенистым газом, который дрожал и потрескивал.

Теперь посреди круга витала иссиня-сероватая человеческая тень, которая быстро уплотнялась и принимала определенные формы и окраску.

Это была Ольга. На ее чудном лице словно застыло выражение тоски и горя, а глаза, с выражением боязливого, но светлого счастья глядели на того, кто был ее земным богом. Исходившие от Супрамати обильные истечения тепла и света поглощались прозрачным телом видения, придавая ему жизненный вид и яркую красоту; сверкавшее над челом пламя освещало черты лица и пышную золотистую массу волос. Наконец видение приняло облик живой женщины, и Ольга умоляюще протянула сложенные руки к Супрамати, с любовью и укором смотревшему на нее.

— Ольга, Ольга! Где твои обещания быть мужественной и сильной, работать и совершенствоваться земными испытаниями? Ты тоскливо бродишь в пространстве, словно страждущий дух, наполняя воздух своими стенаниями. Ты — супруга мага! Не забывай, бедная моя Ольга, что тебе предстоит много работать, обогатить свой ум, развивать все силы и способности души, дабы я получил право увезти тебя в новый мир, куда меня влечет моя судьба.

В голосе его звучала мягкая строгость, и лицо Ольги приняло пугливо-стыдливое выражение ребенка, чувствующего себя виноватым.

— Прости мою слабость, Супрамати; но, право, так тяжело быть вдали от тебя и сознавать препятствие, мешающее к тебе приблизиться.

— По мере твоего совершенствования и препятствие это будет таять, а потом совершенно исчезнет. Но я уже говорил, что тебе надо очищаться и работать в пространстве! В земной атмосфере, переполненной страданиями и преступлениями, найдется много работы для благонамеренного духа.

— О! Я полна благих намерений! Пошли меня на землю в новом теле на какое бы то ни было тяжелое испытание, и я покорно перенесу все страдания, всякую борьбу и лишения, потому что хочу сделаться достойной следовать за тобою; да, наконец я забуду, по крайней мере на время, то безграничное счастье, которым наслаждалась.

Губы ее дрожали, слезы душили. Супрамати наклонился к видению и нежно сказал:

— Не огорчайся же, милая моя! Я вовсе не думаю бранить тебя за безграничную любовь, потому что она крайне дорога мне, и я тебя люблю; но не должно допускать чувству овладевать собой. Будь уверена, я никогда не потеряю тебя из виду и буду наблюдать за тобой во время твоих земных испытаний; но ты должна использовать и усовершенствовать свои нравственные и умственные силы, а они у тебя велики. Ведь ты — моя ученица. Данные мною тебе знания и силу употреби на помощь людям; сыщи среди них таких, которых ты можешь направить на добро, постарайся доказать им бессмертие души и ответственность за деяния, изучай флюидические законы, которые дадут тебе возможность охранять и помогать смертным братьям твоим и охранять их.

Супрамати открыл после этого ящик, достал из него кусок фосфоресцирующего точно теста, скатал шарик и подал духу.

— Теперь всмотрись в меня хорошенько. Я — здесь, ты не утратила меня, и души наши находятся в общении, а с помощью этого шарика ты будешь иметь возможность приходить ко мне; но только после того, как достойно употребишь время на работу и учение, а не на неразумные стоны.

Наивно и весело схватила Ольга шарик. Теперь она подняла на Супрамати свои большие лучистые глаза и робко прошептала, смущенно улыбаясь:

— Я исполню все сказанное тобой, буду искать медиума, чтобы работать, а не жаловаться, только поцелуй меня; тогда я буду уверена, что ты не сердишься за то, что супруга мага, как нищая, бродит вокруг потерянного рая.

Супрамати не мог удержаться от смеха и, привлекая ее к себе, поцеловал в губы и белокурую головку.

— А теперь, неисправимая капризница, ступай и выполни свои обещания. Благословляю тебя; а если тебе понадобится моя помощь, мысленно призови меня, и ответ мой дойдет до тебя в виде теплого, живительного тока.

Он сделал несколько пассов, и дух быстро развоплотился, стал снова прозрачным и, подобно клубу пара, исчез в пространстве.

Супрамати сел, но, оттолкнув листы, облокотился на стол и задумался. Опустившаяся на плечо рука вывела его из задумчивости, и, подняв голову, он встретил дружеский взгляд Дахира.

— Ольга приходила. Бедная! Разлука с тобой слишком тяжела для нее; но я думаю, что сильная любовь поддержит ее в испытаниях и возвысит до тебя.

Затем он рассказал о свидании с Эдитой и прибавил:

— Приходи завтра, когда я буду разговаривать с Эдитой. Айравана очень тоскует, говорит она; он обрадуется, увидав тебя. Бедный малютка, внезапно лишенный отца и матери!

И оба вздохнули. Кто знает, не проснулись ли в глубине души магов чувства, волнующие и простых смертных?…

Глава вторая

править

Данное для отдыха время они употребили на подробный осмотр необычайного места своего пребывания и ознакомление с поразительными, собранными здесь коллекциями. Ночью, когда в комнате Дахира открывалось таинственное окно в помещение Эдиты, Супрамати также приходил подчас беседовать с молодой женщиной и взглянуть на сына, а радость ребенка, нетерпеливо протягивавшего к нему руки, и огорчение, что не может достать отца, пробуждали в сердце Супрамати счастье и горечь.

Между новыми знакомцами двое особенно пришлись им по душе. Первый — маг с одним лучом; красивый молодой человек во цвете лет с задумчивым лицом; звали его Клеофас.

Во время осмотра древних коллекций, среди которых находились образцы памятников как знаменитых, так и неизвестных, но выдающихся по архитектуре и орнаментовке, Супрамати обратил внимание на чудесной работы модель храма в греческом стиле.

— Это храм Сераписа в Александрии, а модель моей работы, — объяснил Клеофас с тяжелым вздохом. — Я был жрецом Сераписа, — прибавил он, — и свидетелем дикого разгрома этого дивного произведения художественной архитектуры, освященного молитвами тысяч людей.

Дахир и Супрамати ограничились тем, что сочувственно пожали ему руку, а вечером, когда все трое собрались в комнате Клеофаса на беседу, Супрамати спросил, не тяжело ли ему будет рассказать о своем прошлом.

— Напротив, — ответил тот с улыбкой, — напротив, мне приятно вновь пережить с друзьями отдаленное прошлое, уже утратившее острую боль.

Подумав с минуту, он начал:

— Время моего рождения было эпохой упадка нашей древней религии; новая вера Великого Пророка из Назарета покоряла мир. Но вечная истина света и любви, заповеданная Богочеловеком, была уже искажена и окрасилась диким, кровожадным изуверством, которое, конечно, строго осудил бы Сын Божий, проникнутый кротостью и милосердием.

Но в то смутное время борьбы я этого не понимал: я был таким же страстным поклонником Сераписа, как прочие — Христа, и ненавидел христиан столь же страстно, как и они нас.

Да, друзья мои, история Озириса, убитого Тифоном, разбросавшим затем по лицу земли окровавленные останки бога света, — стара, как мир, и пребудет живой до конца дней. Разве люди не оспаривают друг у друга Неисповедимого Творца вселенной и единую исходящую от Него истину, наивно воображая, что могут замкнуть Его исключительно в свое исповедание и в ущерб всем остальным? Их братоубийственная ненависть и религиозные войны, разве это — не разбрасывание кровавых останков Божества? Но перехожу к рассказу о себе.

В качестве сына Первосвященника я рос при храме и с ранней юности служил Богу. Тяжелое это было время. Мы, «языческие жрецы», как называли нас, были уже презираемы, ненавидимы и гонимы; меня приводила в отчаянное бешенство мысль, что истребление, которому подвергались наши святилища, коснется когда-нибудь и храма Сераписа. И этот страшный день настал…

Клеофас с минуту молчал, а потом указал рукой на стоявшую у постели колонку и на ней статуэтку слоновой кости.

— Вот, друзья мои, статуя Бога в миниатюре; она даст вам приблизительное понятие об идеальной красоте и действительно божественном выражении, которое гениальный художник сумел придать этому лицу. Вы поймете, конечно, что должен был почувствовать я, видя, как кощунственная рука фанатика подняла топор, чтобы расколоть это несравненное произведение искусства, точно какой-нибудь чурбан.

Многие из наших жрецов были в тот день убиты, а меня — чудом спас случай, или судьба. Тяжело раненного, друзья перенесли меня к другу моего отца — ученому, жившему уединенно на окраине города.

Там я пришел в себя и выздоровел, а с жизнью явилось ужасное сознание случившегося: храм Сераписа, срытый до основания, более не существовал. Не берусь описать вам охватившее мою душу отчаяние.

Сначала я только строил планы мщения; а потом, поняв неосуществимость их, впал в мрачный маразм и решил покончить с собою. Однажды вечером я пошел к своему покровителю и умолял дать мне яд.

— Служить моему Богу я не могу, а видеть, как поносят и унижают все, что я обожал, — выше моих сил; я хочу умереть.

Старец молча выслушал меня, потом достал из шкафа чашу и налил в нее несколько капель чего-то похожего на жидкий огонь. Протянув мне затем чашу, он сказал с загадочной улыбкой:

— Пей и умри для всего того, что уже уничтожено; возродись, чтобы почитать и служить Божеству, в которое ты веруешь и которому поклоняешься…

Я выпил и упал как подкошенный… Пришел в себя я уже здесь, живым, полным сил, окруженный миром, тишиной и новыми друзьями, при полной возможности изучать и разрешать великие и страшные окружающие нас проблемы. Так я и живу многие века, поглощенный работой, и забывая даже, что где-то там существует еще другой мир, в котором родится и умирает мимолетное человечество…

Другой адепт, с которым тесно сблизились Дахир и Супрамати, был тоже человеком в цвете сил, с медно-красным лицом, большими темными, как бездна, глазами неведомого типа.

Его звали Тлават, история его жизни произвела глубокое впечатление на слушателей… С чуть ли не суеверным чувством смотрели они на это легендарное почти существо — живого представителя великой красной расы атлантов, нога которого ступала на землю последнего остатка громадного континента, память о коем сохранилась под именем острова Посейдона.

Было условленно сходиться вечером после дневных трудов поочередно в комнате одного из друзей на беседу.

Разговор с Тлаватом был крайне интересен; в устах живого свидетеля этого баснословного прошлого история исчезнувшего континента получала особую жизненность.

И темные глаза атланта загорались страстным блеском, когда он описывал ужасные катастрофы, расколовшие его континент; катастрофы, которые он лично не видал, но воспоминание о них было живо и ясно в памяти его современников.

С оттенком особой, возбужденной воспоминаниями национальной гордости описывал Тлават златовратный город — столицу громадного государства его народа, уже исчезнувшую в его время,

но от которой остались планы, виды и подробные описания в святилище, где был посвящен Тлават, и со служителями коего он эмигрировал в Египет до предвиденного адептами геологического переворота, затопившего остров Посейдона.

Понятно, разумеется, что самый захватывающий интерес возбуждала история первобытного Египта, пирамиды, где они жили, Сфинкса и погребенного под песками храма. Памятникам этим, сооруженным посвященными, переселившимися из Атлантиды, Тлават насчитывал не менее двадцати тысяч лет. Те же переселенцы вырыли и подземный мир, в котором они теперь жили, сосредоточив в нем посвящение, и тут же сложили могущественные талисманы, предохранявшие от космических катаклизмов.

Время, данное двум вновь прибывшим для отдохновения, пролетело быстро, и однажды утром, после молитвы в храме, рыцари Грааля были приглашены к Верховному иерофанту.

Почтенный старец принял их, сидя за столом, заваленным свитками папируса, и, пригласив сесть, дружески сказал:

— Я призвал вас, дети мои, чтобы составить совместно план ваших занятий. Вы многому уже научились, но… на пути, по которому мы идем, область остающегося нам знания почти бесконечна. Предлагаю вам посвятить настоящие занятия изучению незнакомого вам пространства нашей солнечной системы. Вместе с тем необходимо изучить планетную цепь, а равно физическое, как и психическое, влияние на нашу землю окружающих ее планет, видимых и невидимых; в то же время вы познаете особенности управляющих нашей системой космических законов.

Эта «география» доступного нам пространства представляет живой интерес и откроет вам неожиданные горизонты, новую область бесконечной и неизмеримой мудрости Верховного Существа.

Дахир и Супрамати заявили, что во всем подчинятся решениям своего руководителя и, получив первые указания с необходимым материалом, принялись в тот же день за работу со свойственным им жаром.

Для простого смертного время является бременем сожалений и недочетов в прошлом, тяжких забот в настоящем, тоски и неуверенности в будущем. Мир и тишина, столь ценимые ученым, кажутся скучными для существа несовершенного, пустоголового, для которого время — жестокий тиран, если оно не заполнено пошлыми развлечениями, интригами и неудовлетворенными страстями.

И этот вихрь взаимной вражды, мелочной зависти, диких желаний обуревает микрокосм, называемый человеческим организмом, не менее разрушительным образом, чем землетрясения, потрясающие физический мир.

В текущем по нашим жилам пурпурном океане крови несутся тысячи маленьких миров, на которых отражаются бури сердца человеческого, передавая им наши инстинкты, страсти и желания. Если бы просветленный глаз человека мог видеть опустошения, производимые каждой нравственной бурей его души, каждым приступом гнева!…

Там, в этой бунтующей крови, совершаются катастрофы, подобные космическим; миллионы клеточек и шариков гибнут, затопленные, сожженные, и в ауру отбрасываются остатки заразы этих погибших микроскопических организмов; а между тем истощенный внутренним потрясением человек ощущает тяжесть, слабость и отчаяние.

Для человека же очищенного, работающего духом, восход и заход солнца указывает лишь, что начинается и кончается рабочий день.

Душевный мир, безмолвие, молитвенный восторг создают полный блаженства покой, дающий человеку физическое и нравственное здоровье; ничто не смущает управляемый им внутренний мир, и раздражительные веяния окружающего людского муравейника не производят на него никакого действия.

В удивительно гармоничной атмосфере пирамиды Супрамати и Дахир быстро вновь обрели нарушенное жизнью в миру душевное равновесие и с привычным усердием принялись за тяжелый труд.

Руководителем их в новых работах был иерофант Сиддарта — молодой человек с виду, но возраст которого терялся в туманной глубине веков; со свойственными высшему существу искусством и терпением тот сумел мало-помалу передать свое колоссальное знание своим двум младшим братьям, радуясь озарявшему их свету, а на выражение благодарности неизменно отвечал:

— Вы ничем не обязаны в отношении меня: я даю вам лишь то, что сам получил в свой черед, и что вы также дадите другим братьям, которые, как и мы все, поднимаются по лестнице совершенного знания; мои же познания, братья, столь великие по-вашему, — ничто в сравнении с тем, что нам еще осталось изучить.

Несмотря, однако, на их усердие, энергию, упование на будущее и поддержку Отца Небесного, Супрамати с Дахиром охватывало минутами если не отчаяние, то слабость.

Случалось это, когда какая-нибудь новая истина, подобно ослепительной молнии, открывала неведомые, подавляющего величия горизонты, арканы вселенной, о существовании коих те и не подозревали.

Со смутной тоской в душе спрашивали себя маги, существует ли цель, предел этому знанию, не имевшему границ, как и сама бесконечность? Достигнут ли они того, чтобы все знать, все постичь и вместить в своем жалком мозгу такое исполинское знание.

Раз Сиддарта подметил минуту подобной слабости, а когда на его вопрос Дахир и Супрамати выразили свои сомнения и опасения, ученый неодобрительно покачал головой.

— Удивляюсь, братья мои, как вы — маги о двух лучах — не поняли до сих пор, что в несокрушимой психической искре, созданной Верховным существом, таятся зародыши Его знания и Его могущества, а дело заключается лишь в том, чтобы развить и обработать эти данные.

На каждой высшей ступени приобретенного знания в мозгу образуется новый центр огня — очаг познавания и могущества. И этот самый мозг, который на низших ступенях лестницы развития представлял просто массу инертной материи, с немногими, едва пронизывающими его электрическими нитями, становится понемногу особым миром, страшной по своей силе динамической лабораторией, способной управлять стихиями и создавать миры. Обладать такой мощью и пребывать вместе с тем покорным, благоговейно отдавая на служение Божественной воле это приобретенное знание, — такова наивысшая задача магов, единственное дозволенное им честолюбие.

Как-то раз Сиддарта, закончив объяснение по громадному и трудному вопросу об образовании миров, заметил, улыбаясь:

— Я думаю, вам будет приятно, дети мои, оживлять музыкой вашу сухую, несмотря на ее высокий интерес, работу? Искусство — это ветвь магии, и если вам приходилось пренебрегать им до

сих пор, ввиду других сложных занятий, то настало время исследовать и эту великую силу, ибо в ней звучит божественная мысль…

— Ты угадал наши желания, учитель, — с живостью ответил Супрамати. — Мы оба, Дахир и я, обожаем музыку как дар небес, восторгающий, возвышающий и утешающий человека. Но, правда, мы не изучали ее как науку магическую.

— Посвятите и ей часть времени. Для магов вашей степени необходимо знать химический состав звука и вибрации, а также размеры этой силы. Обыкновенные люди, с неразвитыми чувствами, хотя и испытывают чары музыки, но не имеют никакого представления о многообразии производимых ею явлений. В арсенале мага музыка — еще одно оружие.

— Как общее правило, я знаю лишь, что гармоничные вибрации успокаивают, собирают, оживляют, тогда как неблагозвучные действуют разлагающе: вызывают бури, землетрясения и т. д. Затем известно, что музыкальные вибрации могут утихомирить или возбудить человеческие страсти и даже влиять на животных. Вот и все, что мы знаем в этой области, — заметил Дахир.

— Конечно. Но вам надо научиться вполне сознательно управлять этим всесильным двигателем, уметь соразмерять ритм, композицию и градацию силы вибрационной гармонии сообразно тому, хотите ли вы обуздать астральный ток и сдержать хаотические стихии, или наоборот, вызвать их и дать им волю. Вы еще не пробовали посредством вибраций производить опасные яды, или вызывать исцеления, которые профаны непременно сочтут «чудесными», а не то оплодотворять землю, но не формулами или первородной эссенцией, — а музыкой, ибо вибрациями все движется и сохраняет равновесие. Вокруг профана вся природа звучит, благоухает, сверкает тысячами красок, а он не отдает себе в том отчета, потому что не видит и не воспринимает невидимого. Теперь пойдемте, — сказал Сиддарта, вставая.

— Я дам вам послушать магическую музыку и введу в астральный мир, где вы увидите работу гармонических вибраций. Как магнит притягивает железо, так и звуки привлекают звуки, а гармоничные волны сливаются все в более могучие вибрации. Ваша задача — научиться размерять, взвешивать и регулировать это могущество.

И иерофант привел своих учеников в залу музыкального посвящения. Это была совершенно темная, просторная и круглая пещера. Обладавшие духовным зрением маги поместились на низких креслах, а Сиддарта взял хрустальную лиру и сказал, смеясь:

— Закройте ваши духовные очи и смотрите, как музыка вызовет свет.

Спустя минуту раздались вибрирующие, странной модуляции звуки, а вслед за сим во мраке сверкнул огненный луч, рассыпавшийся миллионами разноцветных искр.

По мере того как музыка звучала громче, звуки становились полнее и могучее, сыпались, точно искры, и скрещивались, как падающие звезды, образуя невероятно разнообразные геометрические рисунки.

Этот фейерверк перешел в потоки радужных лучей, которые, падая на землю, рассыпались тысячами светлых капель и шумели, точно вода. Вдруг подземелье озарилось ослепительным светом, а в воздухе разлился до одурения сильный, но приятный аромат.

Иерофант остановился и опустил лиру. Дахир с Супрамати, словно внезапно разбуженные, оглянулись вокруг и тогда только заметили, что с одной стороны подземелья была точно небольшая поляна. Сиддарта указал на нее рукою и заиграл вновь.

Мелодия теперь была иная, ослепительный свет побледнел, принял зеленоватый оттенок, а земля казалась прозрачной, и в ней ясно видны были различные зерна и зародыши. Вдруг разноцветные огоньки стали точно врезаться в землю, всасываясь затем в зародыши; и по мере того как нарастала сила гармоничных вибраций, на почву начали падать зеленоватые волны; зародыши между тем вздувались, раскрывались и пускали ростки.

Опять иерофант сделал паузу и молчал, а взор его был устремлен в пространство и горел восторгом; раздавшиеся затем звуки лиры звучали божественной красотой.

Свет становился слабее, принял голубоватый оттенок, и на этом бархатисто-нежном фоне стали вырисовываться действительно восхитительные картины.

Точно в калейдоскопе, появлялись друг за другом зеленеющие луга, тенистые долины, леса с исполинской растительностью и фантастические скалы, а в их расщелинах кипели и пенились

разноцветные водопады. На цветущих ветвях, перепархивая с цветка на цветок, виднелись нежной красоты существа, — непорочное излучение мозга мага, его стремление к свету… Это также были существа, одаренные известной жизненностью и составлявшие тайну неведомого профанам творческого могущества.

Супрамати был очарован и слушал, забывая все, не чувствуя ничего, кроме блаженства любоваться столькими прелестями. И вдруг неожиданная мысль блеснула в его мозгу.

— Положим, я способен постигать и воспринимать все это своими изощренными чувствами; но ведь мне предстоит идти в заурядное человечество, чтобы передать и объяснить все эти тайны толпе… Каким языком говорить мне с ними, как убедить их, когда они желают видеть и понимать лишь то, что могут пощупать и освидетельствовать своими грубыми чувствами?… Они мне в лицо расхохочутся и признают пациентом сумасшедшего дома, если я скажу им, указывая на какого-нибудь злодея:

— Взгляните на тучу демонов, создаваемых его преступным мозгом; взгляните, как носятся в пространстве эти опасные ларвы, ища к кому присосаться… Или я покажу им чистые и лучезарные мысли отшельника и постника, посланца мира и гармонии… О, святую истину сказал Христос, говоря:

«Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие Божие».

Нет, нет, великие учителя истины были совершенно правы: нельзя всего открывать толпе, посвящение должно происходить в тигли и тайне, вдали от безобразного хаоса страстей людских. Ошеломляющее и страшное преподаваемое нам знание должно быть скрыто, как скрывают сокровища, и нерушимая клятва молчания должна охранять этот священный тайник…

Когда Сиддарта перестал играть, Супрамати воскликнул в восхищении:

— Как это прекрасно! Но сумею ли я когда-нибудь вызывать такой красоты и силы звуки?

Иерофант улыбнулся и положил руку ему на плечо.

— Не думаешь ли ты, что за исключением времени серьезной определенной работы я играю по заранее выученной системе и специальным правилам? Нет, звуки, которые ты сейчас слышал, я вызываю из глубины моего существа; они служат выражением гармонии моей души. Возьми лиру и попробуй…

— Но я не умею играть на лире и раздеру ваши уши моей какофонией, — ответил Супрамати, краснея.

— Не бойся. Вознеси душу свою на красоты божественные, отдайся вдохновению, молись, и порывы твоей души выльются в те чудесные вибрации, которые только что привели тебя в восторг.

Покорный словам наставника, Супрамати взял лиру и, углубясь в горячую молитву, возложил пальцы на струны. Все существо его тонуло в любви, вере и благоговейном стремлении к высшим обителям…

Без всякого с его стороны усилия, движимые словно высшей силой, пальцы его коснулись струн, и полились мягкие, величавые звуки, вызывая идеальной красоты образы, озаренные потоками многоцветного света. Гармония крепла, становилась все прекраснее и трогательнее. Восхищенный собственной музыкой, слушал маг и спрашивал себя: ужели его стремление к добру было действительно так сильно, что облекалось в звуки и стало доступно восприятию.

Когда замерли последние аккорды, Сиддарта обнял Супрамати и поцеловал.

— Ты видишь, сын мой, насколько уже очистилась твоя душа и стала прекрасной: не было ни одного несогласного звука, который нарушил бы очарование достигнутого мира. — Теперь ты, Дахир, возьми лиру и дай нам послушать гармоничное эхо твоей души. А потом вы услышите беспорядочную и неблагозвучную музыку, которая вызывает зло и способна убить.

Игра Дахира, как и его друга, заслужила полное одобрение иерофанта; он отвел их затем в школу музыкального искусства и, позвав одного из учеников низшего класса, приказал следовать за ними.

К удивлению Дахира и Супрамати, они вышли из пирамиды. Стояла ночь, и слабый свет луны в последней фазе окутывал бледным сумраком дикую пустыню. Кругом было пусто и безмолвно.

По указанию иерофанта ученик начал играть, и по мере того как проносились в воздухе резкие, пронзительные звуки, издали послышалось в ответ рычание и рев; потом из тьмы показались различные дикие животные: пара львов, несколько пантер, гиены, шакалы; все эти звери; видимо, раздраженные и обеспокоенные, вышли из нор, расщелин и заброшенных могил, где скрывались днем.

Глухо рыча, со взъерошенной шерстью, хлеща себя хвостом по бедрам, хищники с бешенством смотрели друг на друга фосфорически горевшими во тьме глазами. Чем резче и мощнее становились звуки инструмента, тем более росло раздражение животных. И вдруг они бросились друг на друга, терзая зубами и когтями. То был бой не на жизнь, а на смерть. Даже гиены и шакалы, обычно трусливые и лукавые, — и те обезумели, словно от бешенства.

Драка кончилась бы, наверно, многими жертвами, если бы музыка не смолкла; а затем животные, по воле мага, разошлись по своим логовищам.

— Видите, друзья мои, — заметил Сиддарта, когда они вернулись в пирамиду, — такими звуками вызывают духов зла. Люди с грубым, притуплённым слухом не слышат дьявольской музыки, которою банды демонов натравляют их один на другого; астральный же мозг слышит и чувствует неблагозвучные вибрации воздуха и им овладевает бешеное волнение.

Вибрация может быть доведена до такой степени напряжения, что сообщится земле и вызовет колебание почвы и обвалы. На шабашах пение, сопровождавшее хороводы, вызывало такие неистовства, которые роняли человека ниже животного.

Опыты, показанные мною вам, являются лишь клочком искусства магической музыки, и чем более углубимся мы в эти вопросы, тем более раскроется перед нами ряд странных и поразительных явлений.

С этого дня изучение магической гармонии стало одним из любимых занятий Супрамати и Дахира.

Глава третья

править

Не считая времени, — годы или века текли мимо — Дахир и Супрамати учились с жаром.

Настал наконец день, когда их позвали на собрание иерофантов, а старейшина таинственной общины встретил их словами:

— Друзья и братья! Закончен курс учения, который мы наметили для вас. Вы достаточно сведущи и вооружены, чтобы приступить к необходимым для вашего возвышения испытаниям. Вы отправитесь миссионерами, чтобы внести свет во тьму.

То, что я скажу Супрамати, относится и к тебе, Дахир, потому что, за небольшой разницей, миссия ваша одинакова.

Итак, Супрамати, ты пойдешь в мир, где царит полное безбожие. Несмотря на то, что человечество это, отвергшее Бога, достигло высокой внешней культуры, его нравы и законы жестоки и кровожадны. Не допуская никакого божественного начала и приписывая все творение слепым космическим силам, люди эгоизм сделали основным законом жизни.

Задача твоя тяжела, потому что трудно проповедовать вечные истины подобным существам. А между тем вера и слова твои должны вызвать переворот и нравственное возрождение.

Проповедь твоя, предупреждаю, возбудит дикую вражду; но при этом ты никогда, ни при каких обстоятельствах не должен пользоваться ни своим знанием, ни могуществом для самозащиты, или хотя бы ради облегчения своего труда.

Знание твое может служить только для облегчения чужих страданий.

Там ты будешь беден: у тебя не будет ничего, кроме приобретенной духовной силы и веры в Бога и своих руководителей; но, если ты выдержишь испытание, тебя увенчают слава и радость сознания, что в нечистом мире ты зажег очаг священного огня любви к Богу.

Помни, борьба предстоит тяжелая и мучительная; безобразие человеческое обрушится на тебя во всей мерзости; за все данное людям добро ты пожнешь ненависть и страдание; а между тем с высоты своего духовного развития и ясновидения мага ты должен жалеть, любить эти существа, которые еще пресмыкаются у подножия лестницы совершенства, а не осуждать их, снисходя к ним, как ученый к невежде.

Обыкновенный человек борется тем же оружием: за вражду платит враждой, за рану — раной; ведь толпа — слепа, и в ней бушуют и борются семь плотских начал, которые она прозвала семью смертными грехами. И тот, кто победил эти грехи, будет вооружен семью главными добродетелями и должен сеять одну любовь, платить светом за тьму, добром за обиду.

Теперь, дети мои, скажите: чувствуете ли вы себя достаточно сильными, чтобы приступить к испытанию, победить все человеческие слабости и добровольно взять на себя ответственность за эту трудную, хотя славную миссию со всеми возможными, даже тяжелыми случайностями. Отвечайте искренно и помните, что вы — свободны; мы только предлагаем вам испытание, но не налагаем его.

Супрамати и Дахир слушали, бледные и смущенные: все остававшееся в них обыкновенного человеческого содрогалось от болезненно-жуткого чувства чистого человека, обязанного вступить в клоаку зла.

Почти невольно поднял Супрамати затуманенный взор на иерофанта, белоснежная одежда которого была точно усеяна алмазной пылью и из-под клафта исходили лучи света — символы победы на поле духовной битвы; большие и лучистые глаза ученого смотрели на него проникновенно и строго.

И он инстинктивно чувствовал, что наступила важная минута перед последним шагом, который совлечет с него заурядного человека, освободит от рабства плоти, чтобы сделать учителем света и существом действительно высшим.

Вдруг широкое сияние окружило его голову, луч веры и воли сверкнул в глазах, и, протягивая руки к иерофанту, он воскликнул:

— Ученик будет достоин своих дорогих учителей. С радостью и доверием принимаю я испытание, потому что для души, освободившейся от невежества и бремени плоти, не должно существовать препятствий. Разве не победил я уже материю, не угасил страсти, не поборол дракона сомнения? Могу ли я после того бояться спускаться по лестнице вниз, когда, благодаря вашим урокам и поддержке, поднялся на много ступеней ее? Приказывай, учитель, когда должен я начать свое испытание!

— А ты, Дахир? — спросил иерофант, добродушно улыбаясь.

— Учитель, душа моя вторила каждому слову Супрамати; как и он, я готов принять испытание, и надеюсь, что не ослабею, выполняя священный, данный мне руководителями наказ провозглашать величие Создателя.

В этот миг зала наполнилась серебристым паром; в воздухе могучими волнами разнеслась нежная, как пение сфер, музыка, и около кресла иерофанта появилась высокая фигура Эбрамара; лицо его сияло радостью.

— Дайте мне обнять и благословить вас, дорогие дети души моей. Ответ ваш доказал мне новую победу! — произнес он и простер над ними руки.

Поток золотистого света озарил его возлюбленных учеников, и над их головами заблестел лучезарный, словно алмазный, крест, а Супрамати с Дахиром, как простые смертные, пали на колени перед своим посвятителем.

Когда оба встали, их окружили иерофанты, и завязалась дружеская беседа; а Верховный иерофант сообщил им, между прочим, что они должны подготовиться к испытанию особым режимом, и через три недели их отведут в пещеру Гермеса.

— Ты, Супрамати, отправишься первый, тамошние посвященные члены тайного братства примут тебя и направят твои первые шаги. Дахир уедет на другой день, — прибавил Эбрамар.

Вечером того же дня Эбрамар и Сиддарта устроили их в уединенной пещере и проводили с ними долгие часы, давая специальные указания и освещая казавшиеся им неясными вопросы, словом, подготавливали их к важной миссии. Кроме того, Супрамати и Дахиру преподавали основы языка той страны, где им предстояло действовать.

Им давали в пищу особо и сильно ароматичное вещество вроде меда, а поили голубоватой фосфоресцирующей влагой, приводившей их в состояние экстаза.

Когда истекло время подготовления, в пещере появились однажды Эбрамар и Верховный иерофант в сопровождении шести других ученых; все они были в священном облачении и с присвоенными их сану нагрудными знаками. За магами следовали адепты, несшие на золотых блюдах различные одеяния, а за ними певцы с арфами в руках.

Супрамати догадался, что настала решительная минута, и тотчас встал. Адепты окружили его и одели в трико, сделанное будто из шелка, но тонкое, как паутина, и затем в короткую белую тунику с красным поясом. Голова оставалась непокрытою, но между двух лучей мага теперь сверкал, как исполинский бриллиант, крест, вызванный из пространства Эбрамаром.

Эбрамар и иерофант стали по обе стороны Супрамати и все вышли из пещеры, у входа в которую их ожидала многочисленная толпа. Шествие выстраивалось, и впереди иерофантов четыре адепта несли нечто вроде костра, где с треском горели травы и вещества, распространявшие удивительно живительный аромат. Далее шли жрицы, которые пели и усыпали путь магов цветами.

У священного грота Озириса шествие остановилось; несшие костер удалились, поставив его на мраморный куб посредине грота, и внутри остались лишь иерофанты и Супрамати, несший крест магов; на прекрасном лице его было восторженно-сосредоточенное выражение.

Перед костром возвышался престол, и на нем красовалась увенчанная крестом чаша братства Грааля, а вокруг стояли рыцари в серебряных доспехах; между ними был и Дахир.

Супрамати преклонил колени на ступенях престола, и все присутствовавшие последовали его примеру; настала торжественная тишина, нарушаемая только доносившимся снаружи тихим и нежным пением.

Затем Старейшина братства Грааля взял чашу с дымящейся эссенцией жизни и света и подал Супрамати, а когда тот отпил, он возложил руки на склоненную голову миссионера и произнес молитву.

Затем подошел Эбрамар и взял с престола какой-то странный инструмент, который передал Супрамати. Это было нечто вроде арфы из хрусталя, а струны отливали цветами радуги.

— Возьми с собой эту утешительницу и опору. Божественная гармония, которую ты извлечешь из инструмента, вознесет тебя над всеми невзгодами житейскими, — сказал он, целуя его.

Охваченный радостью, признательный Супрамати взял инструмент и поцеловался с присутствовавшими на прощание. Последним и самым продолжительным было прощание с Дахиром.

Потом в сопровождении только иерофантов и Эбрамара он скрылся за тяжелой металлической завесой, закрывавшей пещеру Гермеса.

Там царил голубоватый сумрак и клубились серебристые облака.

Маги привели Супрамати прямо к открытому саркофагу, в который тот улегся на каменную подушку. Пальцы его тихо бродили по струнам арфы, и полилась восхитительная мелодия, странная и могучая; вся красота души великого артиста выливалась в созданных им звуках, замиравших мало-помалу.

Эбрамар и иерофанты опустились на колени, воздев руки, а вверху собирались облака, испещренные сверкающими искрами. Образы с неясными очертаниями, сотканные точно из белого огня, окружили саркофаг, в котором лежал неподвижно маг, погруженный в волшебный сон.

Прокатился точно раскат отдаленного грома; потом бурный порыв ветра как будто поднял из саркофага массу облаков и посредине их столб электрического искристого огня. Мгновенно облачная масса поднялась вверх и растаяла в сумраке, а затем наступила тишина.

Саркофаг был пуст, и виднелись лишь набросанные на дно белые цветы, распространявшие сильный аромат.

Красноватые лучи солнца освещали странную, дикую картину: пустынную местность, покрытую высокими обрывистыми синеватыми горами, лишь кое-где поросшими темным тощим кустарником.

Между остроконечными скалами и пропастями вьется узкая тропинка, по которой идут два человека в темных плащах. По внешности их видно было, что они принадлежат к различным расам.

Один — очень высокий, худой, но крепко сложенный, с угловатыми чертами лица и безбородый; глаза его были неопределенного цвета и лицо удивительно прозрачной бледности, точно у него в жилах текла не красная, а сапфировая кровь. Проворно и уверенно взбирался он по крутой и каменистой тропинке, что указывало на его цветущий возраст.

Спутник его был молодой человек лет тридцати, стройный и ловкий, с большими ясными глазами, свежим цветом лица, как у земных людей, и густыми темными волосами, выбивавшимися из-под опущенного капюшона.

Говорили они на странном наречии — международном языке, священном для всех посвященных высших степеней.

— Да, брат Супрамати, ты довольно хорошо овладел нашим местным языком, чтобы начать свою миссию.

Пещера, куда я тебя веду, вполне приспособлена для твоего первого появления; там некогда было последнее существовавшее в нашем злосчастном мире святилище Божества.

Дорога в этом месте закруглялась; проводник и Супрамати обогнули несколько скал и вошли в узкую расщелину, которая затем расширялась и обратилась в просторную подземную галерею, многочисленными уступами спускавшуюся с высот.

Наконец они очутились в большой пещере, с одной стороны которой был выход на широкую площадку наружу. По-видимому, место это прежде служило часовней, судя по тому, что в глубине, на высоте двух ступеней, виднелся престол из синего, как сапфир, камня, осененный крестом.

На престоле стояла большая металлическая чаша с вырезанными на ней знаками Зодиака и два маленьких треножника с травами.

В небольшой смежной пещере виднелись узкое, из досок сколоченное ложе, стол и деревянная скамья. Из стены подле стола бил ключ и хрустально чистая, сапфирового отлива вода его падала, журча, в овальный, довольно глубокий водоем.

Спутник Супрамати вывел его на эспланаду над глубокой пропастью, на дне которой гремел и пенился бурный поток.

Противоположный берег пропасти был много ниже и далее круто спускался на обширную равнину, где паслись стада… Далеко вдали смутно вырисовывались высокие здания и массивные сооружения большого города.

— Ты видишь, брат мой, нашу столицу, — сказал иерофант этой другой планеты, возвращаясь в пещеру.

— Позволь мне благословить тебя и призвать на твою главу благословение Верховного существа, к стопам Коего ты хочешь вернуть Его заблудших детей.

Он простер руки, и в тот же миг над головой его засветились пять ослепительных лучей, а на груди засиял разноцветными огнями нагрудник. Из его рук на коленопреклоненного Супрамати посыпались снопы искр, затем закрутился вихрь голубоватого пара, и когда Супрамати поднялся, иерофанта уже не было.

Оставшись один, он достал из-под плаща хрустальную арфу и, положив ее на скамью вместе с принесенным им кожаным мешком, пошел преклониться перед престолом.

По мере того как он молился, на престоле загорелись сначала оба маленьких треножника; потом засиял снопами света крест, и наконец из чаши появилось золотистое пламя, озаряя наполнявшую ее пурпурную влагу.

Когда Супрамати встал с молитвы, на землю уже опустилась ночь. Он вышел на площадку перед пещерой и сел на глыбу камня, задумчиво глядя на медного цвета небо, усеянное звездами, сверкавшими, словно розовые бриллианты. Тоска по далекому миру, — его родине, — сжала сердце, и в эту минуту взятая им на себя задача показалась ему тяжелой и бесплодной.

Но слабость эта была непродолжительна, и он усилием воли поборол ее. Планета эта, как всякая другая, была «обителью» в доме Отца Небесного, любовь Коего простирается равно на все Его создания; здесь, как и там, на Земле, он работает во славу Творца и должен исполнять это с радостью.

В долинах, которые Супрамати видел с высоты своего убежища, в тот день было большое волнение. Там паслись огромные стада богатых горожан. И вот сторожившие скот многочисленные пастухи, рослые, коренастые люди, сходились в кучки или бегали в замешательстве, указывая руками на господствовавшие над пропастью высоты. Все видели, будто небо вдруг озарилось громадным сиянием и точно огненный шар, увенчанный каким-то странным знаком, всплыл на вершины гор; вместе с тем вдали грохотал гром, а ночью над эспланадою витал огненный лучезарный круг. Что же могли означать эти странные явления, да еще около бездны — страшного, проклятого места, которого все избегали?

В далекой горной долине, со всех сторон защищенной скалами и пропастями, доступной только подземными ходами, устроили себе приют посвященные. Там стояли дворцы мудрецов, храмы и таинственные библиотеки, где собраны были сокровища науки и хранились архивы планеты.

Среди жителей существовала, правда, легенда, будто в горах скрывалась община таинственных людей, одаренных большим могуществом и оставшихся верными отвергнутому Богу. Но так как никто никогда их не видал, то предание это жило преимущественно среди рабочего класса, аристократия же, ученое сословие и вообще «интеллигенция» планеты, не дававшая себе труда исследовать истину, смеялась, конечно, надо всеми такими «бабьими сказками».

В этом-то убежище иерофантов очнулся Супрамати от своего магического сна и был окружен заботой и любовью.

Там провел он первые недели пребывания в новом и незнакомом мире, подчиняясь особому режиму, чтобы приспособить организм к чуждым атмосферическим и другим условиям. В то же время он совершенствовался в знании местного языка, изучал попутно историю, географию и политическое положение этой маленькой Земли, по размерам равной приблизительно Луне. Узнал он, что на планете живут лишь две расы: марауты, рабочее население, — высокорослый, крепкий, деятельный народ, но мало развитый умственно и совершенно порабощенный рудрасами, — аристократическим и умственно развитым племенем, из среды которого выходили ученые, артисты, бюрократия и вся прочая «интеллигенция». Эта господствующая раса была слабая, хрупкая, подверженная особым нервно-мозговым болезням, как-то беспричинные с виду параличи, внезапное помешательство, слепота и т. д.

Один наследственный монарх царствовал на планете; но мараутами правил Вице-Король — его наместник, и это королевское племя находилось совершенно в исключительном положении, гордо претендуя на происхождение от божественных династий, которые на заре цивилизации правили Землею и заложили начало всех наук и искусств.

Подготовительное время Супрамати провел в полном уединении, имея общение лишь с очень немногими членами общины, а среди них с молодым по виду человеком, называвшимся Сартой, который обещал навещать его, когда тот устроится в избранном для него месте, и помогать в изучении условий новой жизни.

На другой день по прибытии в пещеру, Супрамати обрадовало посещение друга; Сарта принес ему в подарок фрукты, и они расположились беседовать у входа.

— Мне не дозволено часто посещать тебя, брат, так как ты должен сам все делать; а задача предстоит тебе тяжелая, потому что наше человечество очень жестоко, себялюбиво, поглощено материей, — заметил со вздохом Сарта.

— Бог поможет мне и ниспошлет счастье пробудить в них веру, милосердие и любовь, — возразил Супрамати с непоколебимой уверенностью. — А разве вы, братья, никогда не пытались, сами обратить слепцов на путь истины?

— Конечно, пробовали, но все попытки были тщетными. Должно быть, время еще не наступило; к тому же здешние законы так строги, что люди даже боятся слушать религиозную проповедь. Независимо от этого, столь нелепые и смешные слухи ходят насчет нас, что если бы кто заподозрил, что видит «горца», как мы у них зовемся, — то убежал бы со всех ног, ибо они уверены, что для возвращения их к былому вероучению мы шлем им с гор при каждом торжестве различные беды: грозы, наводнения, заразные болезни и всякие такого рода удовольствия.

И оба собеседника от души рассмеялись.

— Такова наша общая участь — быть непризнанными, — шутя заметил Супрамати. — Но скажи, брат Сарта, какие же обстоятельства могли довести ваше человечество до такой ярой ненависти к Божеству, что оно даже забаррикадировалось законами против своего Отца Небесного? Полагаю, что мне нужно это знать.

— Слишком долго было бы описывать все подробно, но я охотно передам тебе вкратце, что привело к такому печальному положению вещей, — ответил Сарта, подумав.

— Не стоит рассказывать тебе, что и у нас был свой «золотой век», когда царили посвященные, которых здесь, как и у вас, называли «божественными династиями». Это был апогей цивилизации и, естественно, развития духовных способностей. Затем настал упадок, начались злоупотребления колдовством и черной магией, и произошел разрыв с правлением посвященных.

По мере того как расширялось практикование черной магии, низменные инстинкты человека взяли верх и действовали растлевающе; разврат и жестокость приняли ужасающие размеры, и озверевший народ дошел до человеческих жертвоприношений. Но так как, несмотря на все это, оставались еще приверженцы учителей и наставников учения божественных династий, то все население разбилось на два лагеря: Бога белого и черного, на партии белого и черного короля. Начались ожесточенные войны, принимавшие с течением времени все более дикий и кровавый характер. Под влиянием разнузданных страстей защитники белого Бога сохранили только название своей партии, совершенно позабыв основные начала и законы, которые она должны была собой представлять; разбои, человеческие жертвы, употребление во зло всех духовных сил создали невозможное положение вещей.

Тогда-то на мировой сцене появился необыкновенный человек, которому суждено было вконец преобразовать мир. Космические перевороты, явившиеся следствием распространения зла, опустошали нашу планету; один из континентов был поглощен водой, а население косили жестокие болезни.

Этим смутным временем общей неурядицы воспользовался Ашокра, чтобы завладеть властью.

Происхождения он был темного, и в эпоху убийств, предшествовавшую наводнению, потерял всех близких; чтобы упрочить свое положение, он усыновил маленького сироту, которого считали родственником прежнего белого царя.

Энергичные разумные меры, принятые им для восстановления порядка, исправления повреждений, развития торговли в промышленности, быстро завоевали ему всеобщую любовь и доверие. Тогда, будучи вполне уверен, что пользуется безграничным авторитетом, он начал неслыханную, социальную реформу, исключившую на нашей планете даже имя Божества.

Всякое исповедание какого бы то ни было верховного существа, белого или черного, было устранено; религиозные церемонии воспрещены под страхом строжайших наказаний, равно как и сношения с невидимым миром, ввиду того, что всякая религия, как именно сношение с существами неземными, вызывала только лишь беспорядки, вражду, войны и возбуждала дикие страсти. Если-де существует потусторонний мир, то пусть освободившиеся от тела души устраиваются по своему вкусу, искупают либо вознаграждаются за свои грехи, лишь бы не беспокоили живых. Ввиду этого подлежит немедленному сожжению и вообще уничтожению всякое место, где появятся видения, будет слышаться непонятный шум и происходить всякие подозрительные явления; что же касается занятия магией — черной или белой, — то виновные в том немедленно наказываются смертью.

По столь прекрасной программе вот мы живем около тысячи лет и наслаждаемся удивительнейшей цивилизацией, какую только можно вообразить. Правда, искусства и промышленность достигли высокой степени развития, но зато не менее процвели эгоизм, жестокость и несправедливость.

Основной принцип нашей «культуры» — это утилитаризм: каждый имеет право защищать свои интересы, даже и не по совести; преступления же против государственных интересов караются жестоко; есть положительно страшные законы, но вообще понятие о справедливости совершенно атрофировано.

Сарта умолк и тяжело вздохнул, а в энергичном взгляде Супрамати по-прежнему блистали вера и надежда.

При дальнейшей беседе Сарта предложил своему новому приятелю побывать в городе инкогнито, чтобы несколько ознакомить того с полем его будущей деятельности. Супрамати с благодарностью принял предложение. Через несколько часов они вышли из пещеры, скромно одетые в обычный, употреблявшийся населением костюм, и направились к городу.

Дорога прекрасно содержалась, поля были отлично обработаны и поражали разнообразием посевов. Растительность вообще была роскошна, и Супрамати очень заинтересовался объяснениями Сарты относительно различных фруктовых деревьев, росших по пути. Самым удивительным показалось ему дерево с крупными плодами, похожими на земные огурцы, но блестящие, точно покрытые лаком.

— Видишь ли, Супрамати, это дерево с толстым и зеленым внизу, а кверху темным стволом? Осенью, когда плоды созреют, весь ствол высохнет и будет пустотелым внутри, тогда, по снятии плодов, весь ствол обмазывают смолистым тестом, меняя его через две недели, и оставляют в таком виде на зиму. Весной дерево начинает покрываться листьями и цветами, как будто и не умирало.

— Всюду природа указывает нам пример воскрешения, — заметил Супрамати, улыбаясь.

— Я еще не сказал тебе, что из сока этого оригинального дерева выделывают превосходный ликер, который чем дольше сохраняется, тем становится крепче, — прибавил Сарта.

Столица оказалась огромным городом, разделенным на две совершенно различные части. Одна, большая часть, принадлежала мараутам; они, очевидно, любили яркие краски, судя по тому, что окруженные садами дома их положительно горели синим, красным, желтым и т. п. цветами; столь же яркой окраски были и материи, продававшиеся в больших круглых и открытых со всех сторон павильонах.

Были и театры, так как марауты любили развлечения не менее нарядов и украшений, а рудрасы, пользовавшиеся ими как слугами и имевшие к тому же в их лице прекрасных покупателей, берегли их и устраивали всякие доступные им развлечения. А вследствие того, что рабочие классы привыкли получать все от рудрасов, из среды которых исключительно пополнялись ряды ученых, врачей, артистов, музыкантов и производителей всего изысканного, то марауты почитали их, даже боялись и считали большой честью служить им.

Город рудрасов был другого вида, изящнее и более артистичен: маленькие особняки, украшенные и отделанные, как ювелирные вещицы, утопали в тени пышной растительности; да и жители также сильно отличались от высоких и сильных мараутов.

Рудрасы, наоборот, были малы ростом, хрупкие, с тонкими чертами, интеллигентными лицами; но в глазах их таилось что-то жестокое и лукавое, делавшее их вообще несимпатичными.

Не раз уже внимание Супрамати привлекали широкие полосы материи темно-лилового цвета, развешанные на входных дверях некоторых домов.

— Скажи мне, брат, что означают эти полосы материи? Все одинаково помечены одним красным знаком, а между тем встречаются они на домах и мараутов, и рудрасов, и — что особенно странно — на жилищах, принадлежащих, по-видимому, людям различного общественного положения и состояния?

На лице Сарты появилось выражение неудовольствия и горькая усмешка.

— Полосы эти, дорогой Супрамати, являются знаком позора для нашего мира и означают, что среди обитателей того или другого дома находится какой-нибудь неизлечимый больной или калека, приговоренный к смерти, а говоря проще — подлежащий избиению на основании постыдного закона.

Супрамати недоумевал и вопросительно смотрел на него.

— Что такое? У вас убивают больных? По какому праву и как же соглашаются семьи на такую неслыханную жестокость?

Сарта засмеялся.

— По какому праву? Ради общественной пользы. Но я должен объяснить тебе это несколько подробнее, чтобы ты понял всю утилитарную тонкость закона, который ты называешь жестоким.

Тебе известно, что духовный идеал и все касающееся божественных законов воспрещено у нас; значит, свободное от всякой этической узды человечество оказалось окончательно во власти инстинктов плоти. Нравственность более чем слаба, а с твоей, например, точки зрения можно было бы сказать, что ее не существует вовсе; наоборот, в изобилии процветают всякого рода постыдные пороки и страсти, и народ, — особенно рудрасы, как более слабые физически, — стал подвержен различным болезням, как, например, внезапное сумасшествие, параличи, конвульсии, которые совершенно обезображивают члены, язвы, вроде вашей проказы, наконец, потеря зрения навсегда. Все эти болезни чрезвычайно заразительны и трудно излечимы; а так как врачи изучают и знают одну лишь материю, и потому могут лечить только тело, не доискиваясь никогда оккультной причины недуга, то болезни, вызываемые одержимостью, злой волей чужого человека, душевными страданиями и т. д., остаются вне их компетенции.

К тому же преступления, пороки, разврат привлекают злых духов, и число их растет с каждым днем, а так как слепое человечество лишено защиты против страшных оккультных сил, то и опустошения, причиняемые ими, все возрастают. Ведь все, что поддерживает и очищает людей, — молитва, вера в Бога, призыв добрых сил — воспрещено, и они утратили даже и самое понятие о них.

Ввиду того, что вся наша правительственная система основана исключительно на утилитаризме, то правом на жизнь пользуется только тот, кто на что-нибудь годен, кто может служить для своего личного или чужого удовольствия.

Таким образом ясно, что неизлечимые сумасшедшие, слепые, больные раком, дети-идиоты, словом, существа, которые государству ничем не могут быть полезны, представляют лишь очаги заразы и неудобное для семьи бремя, потому что требуют в то же время бесцельных расходов, мешая людям наслаждаться жизнью и заниматься своими делами.

Однако несмотря на озверение населения, таящаяся в глубине человеческого существа божественная искра нередко вызывает привязанность к несчастным больным и горесть при сознании необходимости их лишиться.

Ввиду многих громких протестов, закон был наконец смягчен в том смысле, что для лечения больных определили известный срок; с тем, однако, что если по истечении этого срока надежды на выздоровление не окажется, «это вредное» и «лишнее» существо должно быть уничтожено.

— Всемогущий Боже! А как их убивают? — спросил бледный от ужаса Супрамати.

— Ну, церемониться тут нечего!… Ежемесячно, в назначенный день, уполномоченное правительством лицо обходит дома с больными и проверяет продолжительность болезни вместе с определением врача; а если срок истек, то назначает день казни. Выходя, он привешивает полосу материи в доказательство, что здесь находится один из осужденных на смерть.

Всех приговоренных текущего месяца казнят в один и тот же день; на заре их отправляют к пропасти, над которой находится твой приют, и там тот же чиновник, в сопровождении нескольких подчиненных, читает акт, объясняющий казнь и перечисляющий имена «лишних» людей, которых сопровождают их близкие. Затем им дают приводящий в бесчувственное состояние напиток и бросают в пропасть.

— Какой ужас! Пропасть эта должна быть почти наполнена, если в нее веками бросают столько жертв?

— О, нет! Поток, шум которого ты слышишь на дне пропасти, падает в бездонную, по-видимому, расщелину и уносит туда трупы. Впрочем, брат Супрамати, ты будешь иметь случай увидать все это и лично, потому что подобная казнь назначена завтра на заре.

Супрамати задумался и молчал.

— И неужели никогда ни одна мать не возмущалась, не восставала против такого ужаса? — спросил он наконец.

— Что поделаешь? Все подчинены и должны покоряться закону, не исключая самого короля. Бывают, конечно, стоны и слезы, но на открытое сопротивление никто не решается.

— Но если у вас так суровы с больными потому только, что они «лишние», то какая же кара установлена для преступников? — спросил Супрамати по дороге к пещере.

Сарта рассмеялся.

— С ними еще меньше церемонятся. Виновные в государственных преступлениях, в убийстве людей полезных, в похищении денег, предназначавшихся на общественные дела, вешаются по приговору краткого суда. Что же касается бродяг, мошенников, попрошаек и вообще людей, которые вышли из состава общества и не трудятся, а хотят жить за чужой счет, — тех спроваживают в пустынные области; а затем, хотя и нет собственно распоряжения истреблять их, но если бы и произошел такой «случай», то виновный обыкновенно не разыскивается и потому наказанию не подлежит.

— Какое плачевное положение вещей! — с грустью заметил Супрамати. — Буду молить Бога поддержать меня, чтобы я был в состоянии рассеять мрак и направить на путь совершенствования эти заблудшие души.

Глава четвертая

править

Всю ночь провел Супрамати в горячей молитве и только на заре, когда издали донесся топот, вопли и рыдания подходившей толпы, он встал со ступеней престола и выглянул наружу.

Со стороны города по дороге к пропасти тянулось многолюдное шествие, и кто-то нес впереди, в виде знамени, полосу черноватой ткани, какие Супрамати видел развешанными на домовых дверях; далее следовала кучка чиновников и, наконец, бесконечной вереницей на повозках или носилках следовали осужденные, окруженные плачущими членами семьи; в наибольшем отчаянии, по-видимому, были женщины, несшие детей-калек, горбатых и параличных, цеплявшихся ручонками за шеи матерей.

Подойдя к краю пропасти, страшная процессия остановилась и выстроилась огромным полукругом, посредине коего стали чиновники в золоченых шлемах, увенчанных птицей с распущенными крыльями — как символом безусловной свободы — и секретарь с книгой городских списков, откуда он должен был вычеркивать имена несчастных по мере исчезновения их в бездне. Был даже оркестр, но назначение его состояло в том, чтобы шумной музыкой заглушать вопли присутствовавших и жертв, если бы у некоторых, несмотря на наркотик, хватило сил кричать. На стоявшем поодаль столе врачи начали разливать в чаши приготовленное питье.

Один из уполномоченных правительства собрался прочесть приговор; но в этот миг на эспланаде, возвышавшейся над пропастью с другой стороны, показался человек в белом одеянии с арфой в руке.

Первый луч восходящего солнца озарил пурпуром его белоснежное одеяние, прекрасное вдохновенное лицо и хрустальный инструмент, блиставший, как алмаз.

Минуту спустя тонкие пальцы загадочного незнакомца коснулись струн и раздалась странная, то нежно певучая, то строгая мелодия.

Собравшаяся на противоположной стороне толпа застыла, словно очарованная, и взоры всех были устремлены на неведомого музыканта. А тот продолжал играть и петь. Звуки становились все могучее, увлекая и потрясая своей гармонией каждую фибру, будя незнакомые смутные чувства, поднимая людскую душу и размягчая ее, как воск.

Толпа, в том числе и чиновные лица, как загипнотизированные, стали мало-помалу опускаться на колени; в то же время на эспланаду слетались отовсюду сотни птиц и безбоязненно окружали музыканта, располагаясь у его ног и садясь ему на плечи.

А он ничего не замечал, казалось, и продолжал играть. Теперь из него исходил голубовато-серебристый пар, окружавший его широким ореолом. Из этого очага полились лучи света, змейками спускавшиеся, падавшие на больных и поглощавшиеся их организмом.

Тогда представилось чудесное зрелище. Из тела больных заклубились вихри черного дыма, и по мере того как зловонные миазмы выделялись из организма, парализованные члены начинали двигаться, глаза слепых прозревали, раны закрывались, а бескровные истощенные лица приобретали жизненную окраску.

Не веря глазам, смотрели растерянные матери на своих только что едва не умиравших детей, которые радостно и свободно двигали пораженными руками и ногами или выпрямляли горбатую спину и согбенный стан. Часа не прошло, как тележки и носилки опустели. Все приговоренные к смерти, а теперь возвращенные неведомой силой к жизни и труду, вместе с остальными на коленях и со страстной признательностью взирали на таинственного музыканта.

Вдруг звуки оборвались; незнакомец опустил арфу, оглянул довольным взглядом стоявшую на коленях толпу и скрылся внутрь пещеры.

Словно отрезвившись от чар, народ поднялся, и раздались радостные крики; родные осужденных на смерть целовали возвращенных им дорогих людей.

Смущенные происшедшим чиновники подтвердили, что больных больше не было и казнь не нужна, а потому распорядились возвратиться в город.

Волнение и любопытство охватило толпу, и каждого мучил вопрос: кто мог быть этот человек, одними звуками арфы исцеливший неизлечимых больных. Никто не знал, кто он и откуда явился; но уже через несколько часов вся столица была полна различных рассказов о таинственном незнакомце и совершенных им чудесах.

Слух о столь необычайном событии дошел до дворца короля. Сначала тот не хотел ничему верить, но когда один из присутствовавших на месте происшествия чиновников подтвердил факт, король пожелал увидать кого-нибудь из прежних знакомых ему больных.

Тогда привели во дворец одного бывшего паралитика, прокажённую и слепую женщину, глухонемого ребенка, страдавшего конвульсиями человека, на искаженное лицо которого и изуродованные члены было страшно смотреть, и нескольких других.

Убедившись собственными глазами, что все они были теперь совершенно здоровы, король повелел описать, что ощущали они, когда совершалось исцеление. И все единогласно показали, что лишь только заиграл незнакомец, как они почувствовали дрожь во всем теле; затем все видели, как лучи голубоватого света зигзагами спускались на них и всасывались в тело, а по всему организму тотчас разливался поток огня, пронизывавшего их словно тонкими стрелами, в то же время их обвевал свежий душистый ветерок, доставлявший невыразимое блаженство.

Каким образом произошло их исцеление, в этом счастливцы не могли дать себе отчета; но страдания прекратились, глаза прозрели, рукам и ногам вернулась гибкость и, наконец, исчез даже всякий след болезни.

Оставшись наедине со старым председателем своего совета, испытанным другом, король выразил тревогу, смущенно спрашивая, что это был за человек, откуда он? Какую цель он, наконец, преследовал и что вообще следует думать обо всей этой истории?

Маститый старец задумался и потом сказал нерешительно:

— Надеюсь, государь, что ввиду столь исключительных обстоятельств ты дозволишь мне на сей раз говорить о запретных вещах.

— Разумеется. Мы одни, и я разрешаю тебе смело говорить обо всем, — ответил король.

— Итак, самое место, избранное этим незнакомцем для совершения таких удивительных дел, уже наводит меня на размышление. Пещера, в которой он приютился, была последним храмом прежнего белого Бога; в эту пропасть, как говорят, была брошена последняя божественная статуя вместе с верным священнослужителем, не пожелавшим покинуть святое место. Предание гласит, будто перед смертью он предсказал, что на этом же самом месте будет восстановлен первый храм белого Божества, и свет победит тьму.

— Конечно, все это нежелательно, потому что в будущем может вызвать беспорядки; но в настоящую минуту, я полагаю, было бы неразумно проявить жестокость в отношении человека, спасшего жизнь стольким несчастным. Подождем и посмотрим, что будет дальше, — заметил, подумав, король.

Весь город между тем волновался. В домах осужденных на смерть толпились посетители, и все приняло праздничный вид; а прежние больные — теперь здоровые и счастливые, — вращаясь среди друзей и знакомых, без устали рассказывали о пережитых ощущениях и впечатлениях, произведенных на них и близких необыкновенным человеком.

Особенно сильное впечатление эти рассказы производили в тех семьях, где находились уже больные, которых на следующий же месяц комиссия общественной безопасности, несомненно, обречет на истребление.

В душе всех этих людей боролись надвигавшееся горе и смутная надежда на спасение; ибо сердце человеческое уже так создано, что никакой неправый закон не может его переделать и вырвать из него чувства, заложенные Творцом неразрушимой психической искры…

Поэтому в этих семьях и вызвало почти революцию ошеломляющее известие о спасении целой партии осужденных. Все спешили справиться о подробностях «чуда», узнать, куда идти и как поступать, чтобы получить такую же помощь.

На следующий же день шествие направилось к пропасти, везя и неся больных; а придя на место, вся толпа как один человек безмолвно упала на колени, не зная в тревоге, что предпринять.

Веками никто не учил их обращаться к Богу, и как надо было молиться, они не знали. Точно испуганное стадо, стояли они на коленях, со страхом, трепетом и надеждой взирая на Супрамати, появившегося на эспланаде над бездной.

Великодушное сердце мага исполнилось глубокой жалости к этим несчастным, жестоко лишенным самого понятия о Боге и не подозревавшим даже о дремавшей в них величайшей силе, которая могла снова зажечь огонь веры и опять соединить их с Создателем.

Полными слез глазами смотрел Супрамати на этих обездоленных и нищих духом, которые, подобно беспомощным детям, пугливо жались друг к другу, с тоской глядя на него.

И горячая молитва полилась из его души к Отцу всего сущего о даровании ему силы спасти несчастных, вернуть им самый драгоценный дар, всякому доступное и неиссякаемое притом богатство, — веру в Бога и любовь к добру.

В эту минуту в сердце посла иного мира пробудилась любовь к этим обитателям чужой земли, и он ясно ощутил братскую связь, соединяющую все существа всех миров и сфер — от атома до архангела — неразрывной цепью, которая пламенным лучом исходит из сердца Предвечного; протекает по всем системам и возвращается к своему первоисточнику.

Так вот она — великая тайна того божественного дыхания, которое подобно огню, зажигающему тысячи других, никогда само не истощается, а передается от атома к атому, оживляя материю и выводя из протоплазмы — мага с совершенным знанием!…

В эту высокую минуту Супрамати постиг сокровенную божественную мысль — заложить в самый момент создания в маленькое и слабое существо могучее чувство любви, соединяющее людей и миры и являющееся рычагом творения.

Все, бывшее до сего времени темным, становилось ясным; миссия теряла свою тяжесть; взятая им на себя задача была не только долгом, но и счастьем делать добро тем, кого любишь. Между ним и нищими духом, преклонившими перед ним колени, образовалась, благодаря состраданию, могучая связь, объединяющая создания Божий. Глубокая радость исполнила сердце пророка: дело его становилось прекрасным, и он получил награду…

Вся аура Супрамати наполнилась золотистым пламенем, и все его существо дышало гигантской силой. Он схватил арфу и вызванные из нее звуки были музыкою сфер, — могучей вибрацией, которая подчиняет стихии и собирает миры.

Как поток огня сообщалась могучая его воля невежественной толпе, на которую он смотрел с любовью. Взоры всех прикованы были к белой фигуре мага, слезы лились из глаз, и никто не подозревал, что это было пробуждение души, благодатной росой, которой предстояло оживить в них веру в Творца.

Все больные исцелились, и поток живительной силы, исходившей из Супрамати, был до того могуч, что даже ствол старого, высохшего дерева на краю пропасти вдруг ожил и корни его наполнились соком.

Это новое «чудо» вызвало бешеный восторг, и рассказы о «сверхъестественном» человеке, живущем в пещере, приняли сказочные размеры. Волнение дошло снова до королевского дворца, тем более, что между чудесно исцелившимися была Медха, молоденькая девушка, подруга принцессы Виспалы, внучки короля.

Король, по имени Инхазади, был уже стар, и двое его сыновей пали жертвой ужасного закона, о котором говорилось выше. Оба принца страдали неизлечимой болезнью и, несмотря на свое высокое положение, окончили один за другим жизнь в пропасти. У старого монарха оставалась только внучка — его наследница, дочь младшего сына, которую он положительно обожал.

Виспала была обаятельная девушка в полном расцвете юной красоты, а Медха — ее лучшая подруга с детства. Мысль потерять ее стоила многих слез молодой принцессе; а потому как же она радовалась, увидав приятельницу совершенно здоровой. Виспала засыпала ее расспросами про таинственного человека, совершавшего такие чудеса, и Медха, обрадованная своим выздоровлением, восторженно описывала Супрамати.

— Никогда, никогда не видала я такого красавца и замечательно, что он вовсе не похож на наших мужчин. Хотя у него и бледное лицо, но можно подумать, что кровь красная, потому что щеки розоватые; волосы у него — вьющиеся, неопределенного цвета, с золотистым отливом. А глаза его нельзя описать, надо видеть их. Они точно дышат огнем, но выражают такую силу и вместе с тем доброту, что хотелось бы всю жизнь простоять на коленях, любуясь им, — отвечала Медха.

— Я должна его видеть! — воскликнула Виспала, и глаза ее вспыхнули. — Но где и каким образом?

— Ничего нет проще, принцесса. Ежедневно перед скалой, где совершаются исцеления, толпится народ, а он стоит на самом краю эспланады с арфой в руках и его можно свободно видеть. По ночам же, рассказывала мне тетка, голубоватый свет окружает пещеру и эспланаду, а он сидит снаружи, играет и поет. Никто не слышал еще никогда подобного пения; кажется, дрожит каждая фибра, а в мозгу и сердце что-то шевелится, и приходят самые странные мысли.

Даже животные точно зачарованы им, и птицы садятся, например, этому странному человеку на плечи, на колени или у ног. Просто невероятно!

Через несколько дней Виспала с подругой пробрались глубокой ночью к пропасти, где уже стояла кучка людей, с которой они и смешались. Действительно, странный голубовато-серебристый свет широким сиянием окутывал приют мага. Эспланада была пуста, но тучи птиц усеяли землю и выступы скалы.

Вскоре появился Супрамати, сел на широкий камень, служивший ему скамьей, и стал играть. В окружавшем таинственном сумраке его стройная белая фигура, прекрасное вдохновенное лицо, странные и неведомые мелодии, исходившие из-под его тонких пальцев, могучий бархатистый голос действовали увлекательно. Безмолвно, как очарованная, смотрела на него Виспала; все существо ее трепетало неизведанным чувством, и она смогла вернуться домой не ранее, чем маг ушел в пещеру.

Слава Супрамати разрасталась между тем удивительно быстро; народ валил со всех сторон взглянуть на таинственного незнакомца, полечиться и услышать его очаровательное пение.

Не будучи более в состоянии бороться с любопытством, престарелый король решил сам отправиться в пещеру и допросить неведомого пришельца, одаренного изумительной силой врачевания. Подземные пути на эспланаду были неизвестны королю, но снаружи сохранилась высеченная в скале лестница, которая в древние времена вела в часовню, и дорога эта, хотя попорченная за многие годы, все-таки была еще проходима. Король с трудом взобрался наверх и странно смущенный и взволнованный остановился у входа в пещеру.

Все внутри было залито голубоватым светом, о котором ему говорили, и насыщено нежным ароматом; а в глубине на престоле сияла окруженная снопами лучей чаша рыцарей Грааля, увенчанная крестом. На каменной скамье сидел за чтением свитка пергамента сам таинственный незнакомец, который осушил уже столько слез и успокоил столько страданий.

С жадным любопытством вдумчиво разглядывал король поднявшегося при его появлении Супрамати, красота которого поразила его; с первого же взгляда понял монарх, что перед ним — человек иной неведомой ему расы. После минутного обоюдного разглядывания они обменялись поклонами.

— Кто ты, незнакомец, и откуда явился, ибо ты не походишь на людей нашей земли, и где приобрел ты силу вырывать у смерти существа, обреченные на погибель наукой? — спросил Инхазади.

Супрамати подошел ближе и, приглашая старца сесть, так как тот, видимо, устал от тяжелого подъема, ответил спокойным голосом:

— Я посол Творца Нашего. Я пришел внести свет во тьму и напомнить людям этой земли их божественное происхождение. Настало время восстановить вновь связь Создателя с Его творением; давно уже человечество ваше лишено опоры в вере. Я пришел говорить сердцам людей и растолковать им бесконечную доброту Отца их Небесного: я сохраняю им жизнь и возвращаю здоровье для того, чтобы они прославляли имя Божие и благодарили Господа…

— Несчастный! — вскричал король, вскакивая. — Выраженные тобой намерения уже обрекают тебя на смерть. Разве ты не знаешь, что земля наша добровольно порвала всякую связь с Небом? Всякий посланец Того, Кого ты называешь Богом, будет отвергнут здесь; мало того, неумолимый закон осуждает его на смерть.

Супрамати улыбнулся:

— Я не боюсь смерти, и спасение моих братьев дороже мне жизни. Человеку духовная пища нужнее материальной, ему надо только дать понять, что он — слеп, и что, где бессильна земная наука, там он должен пасть ниц и призывать невидимое. Вот я и пришел для того, чтобы напомнить вашему человечеству забытые истины и научить его молиться. Предсказываю тебе, король, что ты один из первых преклонишься пред великим символом вечности и спасения.

Инхазади побледнел и тяжело дышал.

Под могуществом взгляда Супрамати всколыхнулась душа, и его вдруг охватило страстное желание услышать больше о Том Невидимом, к Которому можно обращаться в тяжелые минуты жизни.

Минуту спустя он снова опустился на скамью и нерешительно сказал:

— Говори то, что ты собираешься проповедовать моим подданным; я имею право услышать первый.

Когда спустя час Инхазади вышел из пещеры, на челе его залегла глубокая складка и во взоре светилось мрачное раздумье.

Последующие недели не отличались ничем особо выдающимся. Исцеления продолжались, и толпа, собиравшаяся на краю грозной, поглотившей уже столько жертв пропасти, все росла. Но теперь настроение умов понемногу изменялось; музыка, странное пение и волнение, вызванное возвращением здоровья и жизни, потрясали души.

В людях этих, утративших даже понятие о добре и духовном совершенствовании, живших одними лишь плотскими желаниями и наслаждениями настоящего, пробуждалось стремление слиться с чем-то светлым, чистым, исходившим из целителя, и познакомиться немножко, если возможно, с его чудесной наукой.

В результате семеро желавших сделаться учениками Супрамати вскарабкались однажды ночью по старой каменной лестнице, но затем робко, нерешительно остановились у входа в пещеру. Они глубоко потрясены были видом престола и лучезарного креста; удивительное обаяние, которым дышало убежище мага, покорило их, а от чистых, насыщавших воздух излучений кружилась голова.

Когда на пороге смежной пещеры появился Супрамати, смельчаки пали на колени и умоляюще протянули к нему руки.

Супрамати поспешно подошел, поднял их и ласково сказал:

— Добро пожаловать, первые жаждущие света Истины. Вы желаете стать моими учениками? Я охотно принимаю вас, так как ваша бедная земля очень нуждается в проповедниках, которые научили бы ее найти вновь путь совершенствования. Хотя, друзья мои, я считаю своей обязанностью предупредить вас, что принимаемая вами на себя задача — тяжела. Учение, которое я преподам вам, вы должны передать своим братьям, даже рискуя при этом жизнью, так как вера без дел — мертва. Обдумайте же, чувствуете ли вы себя достаточно сильными, чтобы усвоить и применить к делу мои наставления?

С минуту они совещались между собой, а потом один вышел вперед и уверенно сказал:

— Учитель, мы так слабы, так невежественны и слепы, что нам кажется чересчур смелым обещать то, что, может быть, мы не будем иметь сил выполнить. Но будь великодушен, испытай нас, а мы обещаем сделать все возможное, чтобы быть достойными твоих наставлений.

Добрая улыбка озарила лицо Супрамати.

Ответ ваш подает большие надежды. Кто признает себя слепым, того ждет впереди удача узреть свет вечный; тщеславный же навсегда остается слепым, потому что не видит ничего, кроме лишь своего воображаемого «величия».

— Еще раз скажу, друзья, — добро пожаловать! Вы останетесь со мною здесь; но прежде всего я должен очистить вас и снять покрывающую кору миазмов.

Он повел их в смежную пещеру, приказал раздеться, войти в водоем и стать там на колени, что и было исполнено беспрекословно. Тогда Супрамати простер руку, начертал каббалистический знак, и тотчас из пространства хлынула широкая полоса света, а на склоненных головах вспыхнули, вроде огненного свода, разноцветные огни, которые как будто всосались затем в организм.

Заметив появившиеся на их лицах страх и изумление, Супрамати добродушно сказал:

— Не бойтесь ничего — это очистительный огонь пространства проникает в вас и уничтожает зловредные покрывающие вас флюиды.

После того он дал им простые белые туники, обувь из плетеной соломы и подвел к престолу, где они стали на колени, а Супрамати дал им поцеловать чашу и надел им на шею небольшие душистого дерева крестики.

С этого дня утренние часы и вечера посвящены были поучениям. Прежде всего Супрамати объяснил им двойственную природу человека — материальную и астральную — и непреложный закон, связующий людей с невидимым миром, откуда те выходят при воплощении и куда возвращаются смертью.

Он показал им невидимое население пространства и разъяснил, какими опасностями оно грозит душе и телу смертного.

Далее, как логический вывод, он указал на единственное действенное оружие против этих опасностей, и стал учить их великому искусству молиться.

— Сила эта, могучая, как стихии, подобно молнии зажигает божественный огонь на престолах, оплодотворяет землю, проникает бездны океана, ураганом проходит пространства и не знает преград; молитва — первая из наук, величайшая мощь, магический талисман, приводящий в действие неведомые силы. И не только маг, а каждый, если только обладает горячей и чистой верой, может действовать этой исполинской силой, повелевать стихиями, усмирять грозы, пресекать эпидемии, собирать и сплачивать тончайшие и нежнейшие элементы для исцеления болезней…

Изумленные и увлеченные ученики благоговейно слушали мага, и люди эти, жившие до тех пор ради одних лишь наслаждений плоти, смиренно, с полной верой склонялись перед крестом и пробовали молиться.

Не раз терпели они неудачу, изнемогали и впадали в уныние, потому что уменье молиться дается вовсе не легко. Искусство это — тройственно, так как, во-первых, требует сосредоточения; во-вторых — отречения от всего материального, что обременяет душу и приковывает ее к земле, а в-третьих — могучей воли, которая возносит и выделяет чистый огонь, рассекающий ауру греховного человека для полного восприятия льющихся свыше божественных излучений.

Все-таки благодаря своему рвению и при поддержке мага ученики быстро преуспевали: теперь они знали, что имеют бесплотную душу, главное назначение коей — совершенствование.

Они постигли тайну существования и великий закон любви, который диктует человеку обязанности к ближнему. Понемногу Супрамати готовил своих учеников к их миссии — проливать свет веры в омраченные души их воплощенных братьев.

— Ваш долг вернуть другим то, что получили сами. Нелегко, конечно, внушить людям великие законы добра, удержать их на торном пути злоупотреблений и пороков. Вас будут ненавидеть, платить злом за добро, но это не должно вас пугать; а если вы запечатлеете вашу миссию своею кровью, это будет славнейшая из побед. Знайте, что кровь ваша — это животворная роса, которая прольется на бесплодную почву неверия и эгоизма; а память о вас, подобно бессмертному огню, зажжет веру в душах многих. Итак, милые друзья, не бойтесь смерти, потому что смерть мученика — это небесный аромат, рассеивающий зачумленные миазмы, которыми наполнена атмосфера преступного человечества.

— Учитель! Если я хорошо понял твои наставления, — заметил как-то один из учеников, — мы не должны никогда платить злом за зло, значит — защищаться; но раз наши законы поощряют месть и уничтожение всего, что нашей выгоде мешает, то нас, разумеется, убьют, и совершенно бесполезно.

Супрамати улыбнулся.

— Проповедь ваша и должна именно уничтожить ваши дикие и неправые законы; но не думайте, что вы будете безоружны. Проповедующий истину, воодушевленный любовью к своему долгу и вооруженный крестом — непобедим.

— Учитель, будь добр и поясни, почему считаешь ты крест одаренным особой силой? Я знаю очень хорошо, что этот символ был в прежнее время очень почитаем у нас; но мне непонятна основа такого почитания, — спросил Хаспати, один из самых ревностных учеников Супрамати, страстно привязавшийся к нему.

— Когда вы более созреете и подвинетесь в науках, то научитесь понимать, хотя бы отчасти, бесчисленные благодетельные свойства этого символа вечности и спасения. Крест, сын мой, — страшный по своему могуществу знак, наступательное и оборонительное оружие. Будучи созидателем и разрушителем, он является компасом посвященного. Всюду, во всех видимых вами на небесном своде мирах крест проявляет свою мощь, ибо линии креста, будучи продолжены на все четыре стороны, проникают вселенную.

Как-то вечером Супрамати сидел на эспланаде со своими учениками и поучал их искусству развивать волю, а попутно примерами доказывал силу этого двигателя. Под действием его воли расцвел засохший кустарник и разразилась гроза, а затем стихла по его же велению.

— Вы видите, дети мои, что развитая и сознательно направленная воля подчиняет себе и делает мягкими, что воск, космические элементы. Конечно, для того, чтобы достигнуть степени моего могущества, потребно много времени и труда, но это достижимо, как видите, путем настойчивости и понимания преследуемой цели.

Ученики смотрели на него с восторгом и почти суеверным страхом. Потом Хаспати нерешительно спросил:

— Учитель, скажи нам, кто ты, откуда пришел, и от кого получил столь колоссальные знания? Объясни, почему в течение стольких веков никто до тебя не являлся открывать нам проповедуемые тобой великие истины?

Супрамати на минуту задумался, глядя в пространство, а потом ответил:

— Я — издалека, я — покорный сын науки, посланный светочами добра и истины рассеять мрак заблуждений человеческих и вернуть к Господу заблудших детей Его; потому что все вы — Его дети, божественные и неразрушимые частицы, из Него исшедшие. Видя вас заблудившимися в непроходимой чаще невежества, порабощенных плотью, сделавшихся жестокими и порочными, великие светочи человечества послали вам одного из своих верных слуг, вооруженного крестом и любовью, чтобы вернуть вас на путь истинный. И приход мой не напрасен: я не один, у меня есть уже верные ученики, которые передадут мои наставления своим братьям и продолжат мое дело, если я погибну.

— Что ты говоришь, учитель! Ты — благодетель стольких страждущих — погибнешь? Это было бы ужасно! Что станется с нами без тебя, без твоих наставлений? Мы не можем продолжать твое дело! — воскликнул Хаспати со слезами на глазах и прижимаясь к своему посвятителю.

Супрамати ласково погладил его склоненную голову.

— Дело спасения души от погибели невежества и безверия зачастую оплачивается жизнью. Но это ничего не значит, посеянное мною семя истины, заповеданное освобождение от вековых оков грубого атеизма, которое, я дал моим братьям, переживут мое телесное существование; а Создатель, по милосердию своему, зачтет мне труды мои и дозволит мне еще на шаг приблизиться к божественному свету — обители праведных душ, доблестно боровшихся за добро. Вы же, дети мои, не должны бояться, что останетесь без руководителей. Призовите наставников, уединенно живущих в ваших горах, и они в изобилии принесут вам духовные хлеб и вино, которые насытят ваши души.

— Почему же они не пришли до сих пор просвещать нас и исцелять? — с неудовольствием спросил один из юношей.

— Остерегайся судить безосновательно и судить то, что ты не понимаешь, — ответил Супрамати. — Как знать? А что, если появление их ранее нужной минуты привело бы лишь к бесполезной смерти? Я пришел подготовить им путь, заложить основу дела, которое затем разовьют мои братья: они оживят вашу былую веру и восстановят то, что было искажено или забыто веками. А затем, если окажется нужным, явятся другие и поддержат истину; путь их будет полосой света. Как и я, они выполнят свое назначение — делиться с братьями полученными в свою очередь от других истиной и светом.

Замечание Супрамати очень смутило Хаспати.

— Благодарю, учитель, на будущее время я буду осторожнее и воздержусь от слишком поспешных заключений.

Глава пятая

править

C радостью наблюдал Супрамати за быстрыми успехами учеников, личные особенности которых начинали ясно проявляться. Кого интересовала исключительно музыка, кого искусство врачевания, кого изучение оккультной силы планет, кого чудеса звездного неба. В одном лишь сходились все поголовно — в стремлении изучить таинственную, могущественную силу воли, этот великий рычаг космических сил, исполинскую, управляющую стихиями динамо-машину; волю, которая, будучи разработана и дисциплинирована, сама представляет могущество, подобное стихии.

Теперь Супрамати выходил иногда из пещеры в сопровождении учеников и исцелял в селениях и окружных городах, а при случае и проповедовал, внушая слушателям необходимость любви к Богу, чтобы в жизненных испытаниях у Него искать помощи и поддержки.

Слава, окружавшая «сверхъестественного» человека, ограждала, и никто не осмеливался задержать его за дерзкое нарушение закона, запрещавшего произносить даже имя Божие.

Итак, открыто все молчали, а втихомолку враги мага все сплачивались, и число их быстро росло.

В первых рядах стояли врачи, считавшие себя обиженными в денежном отношении; да и оскорбленное «научное» самолюбие их было задето. Не меньше недовольны были и все те, кто находил удобнее не быть стесняемым никаким нравственным законом, совестью или долгом; потому-то самое понятие о Боге и Его законах они ненавидели, главным образом, как узду своим животным, беспорядочным страстям. А число таких врагов было легион.

Супрамати, читавший в душе людской и слышавший чужие мысли, видел, конечно, растущее недоброжелательство, но не обращал на то никакого внимания, продолжая исцелять и проповедовать.

Однажды, возвращаясь из далекого обхода, учитель и ученики шли густым лесом, и, утомившись, присели, чтобы отдохнуть и закусить. В густой чаще, заросшей кустарником и ползучими растениями, Супрамати усмотрел за грудами валежника кучу развалин.

— Видите эти остатки разрушенного храма? Надеюсь, он скоро воспрянет вновь и под его сводами зазвучит священное пение, а общая молитва привлечет на верующих могучие обновляющие волны Божественной благодати.

— Учитель, ты действительно точно все знаешь и видишь прошлое. Ибо как иначе мог бы ты угадать, что эти беспорядочные развалины были некогда одним из величайших храмов в стране! — воскликнул смущенный Хаспати.

— Все избегают этого места, потому что во время разрушения святилища здесь перебито было значительное число укрывшихся в нем священнослужителей, — продолжал молодой ученик. — Говорят даже, что место это — заколдовано, но никто не смеет о том упоминать из страха наказания.

— Какое ужасное это было время. Надеюсь, оно никогда не вернется, — заметил другой из молодых людей. — Но скажи мне, учитель, будет ли опять священство, когда снова восстановится поклонение Богу?

— Конечно. Всякая служба требует служителей, и я полагаю, что вы, друзья мои, первыми примете на себя эту обязанность, великую и тяжелую по своей ответственности, — серьезно ответил Супрамати.

— Не думайте, что все совершится без борьбы, — продолжал он, — у добра всегда бывают противники, и мрак ненавидит свет.

Из бездны выйдет тысячеголовое чудовище неверия и сомнения, и все оплюет своей ядовитой слюной, прикрывая ее именем «науки». Чудовище нападет, конечно, на храм и будет стараться подрыть само основание его; но в обязанности воинов веры входит защищать святилище, которое заключает в себе идею Божества и является для человечества неистощимым источником спасения души и тела.

Горе посвященным священнослужителям, которые допустят осквернение, унижение и расхищение вверенного им сокровища.

Священник — первый служитель Бога, прямой посредник священных сил невидимого мира. Неисповедимая тайна окружает служителя алтаря, этот очаг света, куда нисходит и где сосредоточивается Божественная сила.

Жизнь его должна быть непорочна, а мысль обращена к небу, потому что он есть сосуд, в который вливается и посредством коего разливается на смертных спасительная благодать.

Горе священнику, который, будучи нечист душой и телом, осмеливается приближаться к престолу за восприятием света Небесного: он может только его омрачить и загрязнить и тем лишить его тех, кто ждет помощи и спасения.

Велико и высоко назначение священника, истинного служителя Божьего; он должен хранить в сердце своем и применять на деле все проповедуемые им истины, дабы верующий смотрел на такого носителя света снизу вверх.

Не забывайте, дети мои, что упадок религии начинается с момента, когда в душу человека закрадывается пренебрежение к служителю Божьему. Но как пастух ответственен за каждую овцу в стаде, так и пастырь стада Господнего должен знать душу овец своих.

Хаспати склонился и поцеловал руку наставника.

— Никогда, уважаемый учитель, не забудем мы твоих слов и станем молить Бога помочь нам сделаться истинными священнослужителями, каких ты описал нам.

По мере увеличения числа последователей, Супрамати действовал все более открыто: он проповедовал даже в столице и объединил верных в общины, которые собирались на совместную молитву и носили на шее маленькие душистого дерева крестики, раздававшиеся их обожаемым учителем.

Понятно, что все ненавистники Супрамати, — а таковых было большинство, — кипели бешенством, видя его «безнаказанность». Некоторые члены Королевского совета открыто требовали на заседании задержания колдуна и предания его суду ввиду того, что дерзость его росла с каждым днем, а «глупые» проповеди грозили вызвать беспорядки и ниспровергнуть установленные законы.

— Если большинство совета выскажется за арест, я противиться не буду, — ответил Инхазади. — Обдумайте, однако, хорошенько свое решение и обсудите, не повлечет ли за собой те самые беспорядки, которых вы опасаетесь, задержание человека, спасшего от смерти столько сотен людей. Незнакомец располагает к тому же для исцелений бесспорными могущественными средствами; а кто из нас может поручиться, что ему не понадобится завтра же самому обратиться за помощью к целителю?!

Собрание молчало. Последний довод был неопровержим, и окончательное решение было отложено.

Между тем такая отсрочка привела в ярость непримиримых; они надумали действовать втихомолку и уничтожить «волшебника» во что бы то ни стало. Произошедший как раз в это время случай утвердил их в гнусном намерении.

Увидев Супрамати, Виспала вспыхнула к нему бурной и беспорядочной страстью, присущей людям той извращенной земли. Каждую ночь приходила она с Медхой на край пропасти любоваться магом, когда тот беседовал с учениками, играл или пел. Как зачарованная, не могла она отвести глаз от прекрасного лица Супрамати, удивительно озаренного голубоватым, словно исходившим от него самого светом, и безумная страсть ее росла с каждым днем. Воспользовавшись посещением магом города, Виспала сумела передать ему послание. В письме она признавалась в своей безумной любви и объявляла, что избирает его в мужья и что это даст ему право на трон.

«У дяди моего нет преемника мужского пола, и я его единственная наследница, — писала она, — а муж мой будет королем, потому что я имею право только дать народу монарха, но не править сама».

Это послание, как и второе в том же роде, осталось без ответа, а последствием их было только то, что Супрамати перестал показываться ночью на площадке.

Виспала думала, что сойдет с ума. День и ночь она только и думала о неведомом пророке; кровь огнем кипела в ее жилах и планы, один другого отчаяннее, роились в ее возбужденной головке.

Раз ей удалось подойти к магу, когда тот был в городе. Супрамати, казалось, не заметил ее, но когда она захотела коснуться его рукой, то почувствовала сильный ток, отбросивший ее в сторону, точно сильный порыв ветра.

Виспала лишилась сна, аппетита и впала в такое отчаяние, что заболела. Продолжительные, непрерывные волнения вызвали одну из тех страшных нервных болезней, против которых врачи не знали лекарств. Молодая девушка потеряла зрение, а страшные корчи чуть не ломали ей руки и ноги.

Инхазади был в отчаянии, да и народ принимал участие в его горе, так как очаровательную молодую девушку все очень любили. Вследствие этого в пещеру отправилась депутация из представителей различных классов населения; если кто мог спасти принцессу, то несомненно один Супрамати.

Маг обещал прийти и, приказав ученикам молиться в его отсутствие, отправился во дворец, где его немедленно провели в комнату больной.

Страшно обезображенная болезнью, лежала Виспала в постели, и Супрамати с грустью и сожалением смотрел на юное существо, погибавшее от заражения собственными нечистыми излучениями.

Чувственная, бурная любовь ее внушала ему отвращение, но ведь не для того, чтобы презирать низших братьев, пришел он в этот мир. Он должен любить их, шлифовать, так сказать, грубые алмазы, и примером чистой привязанности облагораживать внушенное им чувство, которое, несмотря на разные омрачающие его тени, остается тем не менее великим чувством и зовется любовью.

С первого же взгляда Супрамати убедился, что слизистый, черный и зловонный пар студенистой корой окутал тело. Отвратительные существа, привлеченные из потустороннего мира ее животной страстью, ползали по больной, высасывали ее жизненность, точно пиявки.

Супрамати приказал оставить его наедине с больной; когда все вышли, он наполнил водой небольшой таз и опустил в него снятое с пальца кольцо.

Вода стала голубоватой с серебристым отливом. Намочив в тазу полотенце, он вытер им лицо, руки и ноги молодой девушки. Затем, заключив больную в магический круг, он перекрестил ее, и через миг начертанный им круг вспыхнул огнем, опоясав постель многоцветным пламенем.

Треща и разбрасывая искры, огонь пространства начал поглощать окружавшую Виспалу черную и липкую атмосферу; свистя и корчась, клубами разлетались мерзкие существа или пожирались огнем. Мало-помалу темный пар исчез совершенно и его сменил чудесный красный свет, заливший всю комнату, осветив замертво лежавшую Виспалу. Пока работали обновляющие силы, она потеряла сознание.

Теперь же из самого тела больной начали выделяться клубы черного дыма, быстро поглощавшиеся красным светом.

Когда явление это прекратилось, Супрамати намочил другое полотенце, которое оказалось словно покрытым алмазной пылью, и, вытерев им все тело больной, прикрыл ее.

Затем он взял арфу, сел у изголовья и начал играть.

Полились звуки изумительной гармонии, и комната наполнилась мягким ароматом; дивный свет словно угас и сменился фиолетовым сумраком. И на этом темном аметистовом фоне появились прозрачные существа, сотканные точно из того же пара, и окружили постель недвижимо лежавшей принцессы; воздушные образы их колебались в ритме чудесной арфы, а прозрачные руки скользили по неподвижному телу Виспалы. Понемногу видение стало бледнеть и рассеялось в тумане.

А Супрамати продолжал играть, и на лице его застыло выражение восторженной радости. Он наслаждался плодами своих трудов в эту минуту, когда ему еще раз удалось вернуть к жизни страждущее и осужденное на смерть существо. Блаженство вызываемой им гармонии, дар повелевать могучими деятелями ароматов и красок исполнило сердце его радостью и благодарностью.

Отдавшись своим мыслям, Супрамати не заметил, что Виспала открыла глаза и медленно поднялась, глядя на него робким любовным взором.

Она чувствовала себя выздоровевшей, но во всем ее существе произошло удивительное превращение. Пылкая, пожиравшая страсть, мучительно терзавшая ее сердце, исчезла, уступив место сознанию пропасти, отделявшей ее от высшего, любимого ею человека, и сознание это стало перед нею во всей подавляющей ясности.

При этом все существо ее наполнено было беспредельной признательностью и глубоким счастьем видеть его тут, около себя.

Она сползла с постели, опустилась на колени и, подняв сложенные руки, прошептала со слезами в голосе:

— Учитель, как мне благодарить тебя за спасение жизни… Супрамати перестал играть, благословил ее, приподнял и кротко сказал:

— Не меня должна ты благодарить, а Бога, твоего творца и Отца Небесного. Будь же достойна дарованного тебе душевного и телесного здравия. Не забывай, дочь моя, что в телесной темнице горит бессмертный огонь, который укажет тебе путь к маяку, все сущее освещающему, поддерживающему и охраняющему.

Он поднял руку, указывая на светлый крест, появившийся в воздухе и сверкавший, как алмаз.

— Ты — благодетель всего страждущего, научи же меня великой науке: верить и любить не телом, а сердцем! — прошептала Виспала.

— Веруй в своего Творца, надейся на Его милосердие, люби Его всей душой, и ты найдешь путь к спасению. По мере очищения твоей души, ты научишься любить сердцем и побеждать нечистые телесные страсти. А теперь поди и обними своего деда, который пережил много испуга и горя во время твоей болезни.

Виспала порывисто схватила руку Супрамати и прижала к губам, а потом встала и побежала в комнату короля, где тот, окруженный несколькими приближенными, со страхом ожидал результата лечения. Король был несказанно счастлив, увидав внучку совершенно здоровой; когда же он и его близкие хотели благодарить мага, тот исчез.

На заре следующего дня Инхазади прибыл в пещеру выразить Супрамати свою глубокую признательность за исцеление Виспалы. Престарелый король был очень взволнован; он долго серьезно беседовал с магом, после чего, — как и предсказал ему Супрамати, — смиренно преклонил колени перед престолом, исповедуя Божество, имя Которого закон запрещал ему произносить.

Исцеление наследницы короля произвело огромное впечатление, и популярность мага еще возросла; но в такой же почти степени усилилась ненависть к нему его врагов. Окончательно же привел их в ярость слух, распространявшийся в народе и неизвестно откуда появившейся.

Втихомолку, правда, но уже шли повсюду разговоры о будущем короле, так как Инхазади был стар и кончина его была недалека, и вдруг общий голос назвал Супрамати его преемником.

— Может ли принцесса выбрать мужем кого-нибудь лучше этого благодетеля всех страждущих! — говорили в обществе. — Он молод и красив; происхождение его, правда, темно, но зато принцесса знатна родом. Он — беден к тому же, но это говорит о его бескорыстии. Иначе, будь он практичнее, это был бы самый богатый человек на планете. Чего бы только не заплатили ему за спасение от страшной смерти близкого и дорогого существа.

Вывод из этих разговоров был таков, что наиболее желательным государем оказывался только этот добрый, красивый и ученый человек.

Но если население горячо желало иметь Супрамати своим королем, то одна возможность подобной комбинации возбудила уже против мага целый ураган вражды и привлекла в партию его врагов лиц очень влиятельных. Среди таковых оказалось несколько молодых людей, которые по своему рождению и высокому положению надеялись быть избранными Виспалой. Ее страсть к прекрасному магу не была уже тайной, и это давало шансы на успех всенародному проекту.

Наиболее верным средством избежать неприятности было бы удалить опасного человека, и вот на тайном совещании врагов решили во что бы то ни стало с ним покончить.

Последствием заговора было покушение на Супрамати, когда тот уходил с фермы, где только что излечил несколько стад, одержимых злокачественной болезнью. Поспешно нанесенный убийцей удар не попал, однако, в грудь, а задел только плечо. Злодей убежал, но был изловлен и приведен возмущенными пастухами; оказался он одним из тех, кому Супрамати спас жизнь.

Несомненно, толпа его растерзала бы, не вступись за него маг, который твердо заявил, что никто не имеет права карать, если он сам прощает виновного. Несмотря на это, преступник все-таки мог быть убит кем-нибудь из слишком усердных сторонников Супрамати, но он предупредил негодяя и помог ему бежать.

Второе покушение было придумано замысловатее и орудием избрали безответное животное.

Это был живший в болотах дикий зверь — полулев, полубык, но зверь необыкновенно сильный и хищный. Меньше ростом живущего на Земле быка, но с гривой наподобие львиной, этот уру — как звали животное — снабжен был тремя прямыми, острыми, как кинжал, рогами и широкой пастью, усеянной крепкими зубами; ноги у него были вроде обезьяньих лап.

Приручить это животное не удавалось, но публика всегда с удовольствием смотрела на бывшие в большой моде бои таких уру, и зрелище это потому особенно интересовало, что зверя трудно было взять живьем, помимо малочисленности породы вообще. В это время только что привели из болот двух больших особенно

злобных животных, и одного из них выбрали, чтобы предательски отделаться от Супрамати.

Звери содержались в железных клетках, помещавшихся в открытом сарае. В ту минуту, когда маг, сопровождаемый двумя учениками и большой толпой, переходил улицу, один из зверей вырвался из клетки, и, разъяренный криками погони, бросился к магу, нагнув голову, готовый взять его на рога.

Опасность была неминуема и смертельна. Бешеный зверь летел прямо на него, а перепуганная толпа разбегалась в стороны.

Но в двух шагах от Супрамати животное круто остановилось, понюхало воздух и потом повернуло в сторону одного из учеников; но Супрамати поднял руку, и вдруг уру, словно от удара обухом по голове, упал на колени. Тогда остолбеневшие зрители услышали, что маг произнес как будто несколько незнакомых слов, странным образом их скандируя, и затем заиграл на арфе.

Уру слушал сперва музыку, словно очарованный, а потом медленным шагом подошел к Супрамати и лег у его ног. Маг погладил его по голове, дал кусок хлеба, вынутый из кармана, и животное ело из его рук. После того, продолжая играть и напевая вполголоса, Супрамати направился прямо к сараю в сопровождении уру, который по его приказанию покорно вошел в клетку.

— Будьте осторожны в другой раз и не оставляйте открытой клетку. Я не один хожу по улице и сколько невинных могло бы пострадать вместо меня, — спокойно заметил он смущенным сторожам.

История эта вызвала огромный шум, а вместе с тем и неудовольствие в народе, чуявшем покушение на жизнь его благодетеля.

Заговорщики притихли и на время отказались от своего кровавого замысла, но еще более возненавидели своего «врага», решив сторожить удобную минуту и набирать тем временем сторонников.

Вскоре неожиданно скончался Инхазади. Старого короля очень любили, и смерть его была общим горем; лишь те, кто обвинял его в слабости за допущение проповеди Супрамати, радовались кончине государя.

Для Виспалы это был тяжелый удар. Она оставалась совершенно одна, и душу ее тяготило сознание этого одиночества.

После своего исцеления молодая девушка очень изменилась: она избегала удовольствий, проводила целые часы в молитве или в уединении и размышлениях.

Время траура она провела в полном затворничестве, окруженная немногими, также вновь обращенными к вере подругами.

Наконец настал день, когда, согласно закону, Виспала должна была объявить, кого она избирает мужем и королем, так как королева, о чем упоминалось выше, не управляла сама, а имела право избрать государя из молодых людей высшей знати.

Государственный совет был в полном сборе, когда прибыла Виспала и со скромным достоинством заняла королевское место. Затем она объявила, что единственного человека в мире считает достойным наследовать ее дорогому незабвенному деду, а именно Супрамати — народного благодетеля, вернувшего здоровье и жизнь стольким тысячам людей.

Присутствовавшие были смущены.

— Выбор твой, королева, противоречит всем законам, — сказал старшина совета, придя наконец в себя от изумления. — Ты хочешь поставить над нами королем человека несомненно достойного, но неизвестного происхождения, даже принадлежащего к совершенно особенной, неведомой расе; а это заразило бы твое потомство нечистой, быть может, кровью и унизило бы древнюю славную династию, коей ты являешься последней представительницей. Подумай об этом, возлюбленная наша государыня, и не решай ничего без зрелого размышления.

— Я обдумала все раньше, чем пришла сюда, и решение мое бесповоротно, — твердо ответила Виспала. — Знаю также, что Совет имеет право одобрить мой выбор, или нет. Ваши доводы, может быть, и справедливы; хотя, по-моему, бесчисленные благодеяния Супрамати служат лучшим подтверждением его благородства. Я готова подчиниться решению Совета; но зато в случае отказа отрекаюсь от всех своих наследственных прав на престол и удаляюсь в частную жизнь. Пусть Совет и народ избирают короля по закону на благо населения. Через три дня вы мне дадите ответ.

Оставив советников в полном недоумении, Виспала вышла из зала и удалилась в свои апартаменты.

В зале Совета поднялся бурный спор. Мнения разделились: одни не хотели и слышать об избрании Супрамати, другие опасались возмущения в случае отказа, принимая во внимание всенародную любовь к молодой королеве, с одной стороны, и благоговение населения перед пророком-целителем — с другой.

Умы все более и более волновались. Противники мага кричали, что с восшествием на престол этого неизвестного никому «колдуна» начнутся опять религиозные волнения, потому что он, конечно, захочет восстановить прежний культ, водрузить давно свергнутый символ — крест, и потребует поклонения забытому Богу, без Которого жилось отлично благодаря «мудрым законам».

Противники возражали им, что тоже ведь много веков предки их прожили с верою в Бога, и времена были лучше, законы менее жестоки, более справедливы и что все равно, согласно предсказаниям, былая вера должна тем не менее возродиться.

Для успокоения возбужденных страстей один маститый сановник предложил выбрать кандидата на престол, который отвечал бы всем условиям, и этим положить конец праздным пререканиям.

Сначала это предложение приняли единогласно; но когда пришлось выбирать, то партийный дух, личное честолюбие и страсти до такой степени разгорелись среди этих людей, выросших в духе полного эгоизма, что не выбрали никого.

Усталое, раздраженное и озлобленное собрание незначительным большинством голосов решило, наконец, отправить к Супрамати депутацию с предложением короны; при этом многие промолчали, предпочитая даже незнакомца кому-нибудь из своих, возвышение которого задело бы их личное тщеславие.

Ввиду такого решения после полудня того же дня депутация из высших сановников отправилась в пещеру.

Спокойный и задумчивый, выслушал Супрамати их просьбу и только усмехнулся, когда ему стали описывать все ожидавшие его почести. С достоинством отвечал он им, что предложение это слишком важно, чтобы он мог принять решение, не обсудив его; поэтому он просил депутатов подождать до завтра окончательного ответа.

Оставшись один, он приказал ученикам удалиться в малую пещеру, а сам опустился на колени перед престолом и погрузился в восторженную молитву.

Вся душа его рвалась соединиться с наставниками и получить их совет, — должен ли он брать на себя столь ответственное дело.

Давно уже его очистившаяся душа не была омрачена ни малейшей тенью честолюбия; но теперь он не знал, не было ли бы его возвышение желательным и полезным в интересах его миссии. Всей душой жаждал он совета или какого-нибудь видимого указания от своих руководителей.

И вдруг знакомый, дорогой голос Эбрамара прозвучал в его ушах, точно далекая нежная музыка:

— Иди не колеблясь вперед, доблестный сын света. Чтобы достичь конечной цели, ты должен принять венец власти, сменив его, может быть, затем на мученический.

Супрамати долго молился, а когда встал, то был спокоен, тверд и знал, что ему делать.

На заре собрал он своих учеников и объявил, что, становясь королем, должен покинуть их, и дал последние наставления.

Поочередно возлагал он на голову каждого руки, долго молился, благословлял и всякому дал по деревянному крестику.

— Всюду, где вы обоснуетесь, друзья мои, воздвигайте символ спасения и вечности в его тройственном виде: высота, ширина и глубина. Этот наивысший знак, печать Самого Бога — Крест — должен быть на двери вашего дома и в руках ваших. Им вы будете исцелять болезни, изгонять бесов, укрощать бури и всякие беды. Но не забывайте, что чудодейственная сила этого таинственного орудия будет действовать только сообразно с вашей верой и любовью к Богу; чем сильнее будет вера, тем страшнее сила креста.

Проповедуйте и особенно доказывайте на деле любовь ко всякому творению, потому что любовь убивает ненависть и преступление, облагораживает человека и во сто раз увеличит ваши силы. Любите Бога больше всего, и во всяком живом существе любите одушевляющую его божественную искру.

Глава шестая

править

Когда на другой день прибыла депутация, Супрамати объявил, что согласен принять вверяемую ему власть, и тотчас был осыпан льстивыми, раболепными поздравлениями и изъявлениями радости прибывших сановников. Они не догадывались, что проникновенный взор мага читает в их лицемерных сердцах и видит враждебно-завистливые мысли их и предательские замыслы.

Но прекрасные и ясные глаза Супрамати не выдали его знания. Он дружелюбно ответил на приветствия, дал одеть на себя короткое белое одеяние, вышитое золотом, и голубой плащ, а на голову возложил широкий золотой, усыпанный драгоценными камнями венец. Затем он отбыл в королевский дворец.

На верху главной лестницы его ожидала невеста. Расстроенная пережитым волнением, Виспала подняла на него робко полные слез глаза и любовно взглянула; когда же он с приветливой улыбкой взял ее руку, поцеловал и нежно прошептал несколько слов, глаза заблистали от радости, и она, сияя счастьем, направилась с ним на пир.

Бракосочетание назначили через шесть недель, но бразды правления были теперь же вручены новому королю, и после председательствования впервые на собрании Совета Супрамати удалился в свои покои.

Он взял с собой для личных услуг двух учеников, и это создало ему новых врагов. Придворные, считая, что имеют на эти должности неотъемлемые права, были взбешены «прихотью» этого «проходимца», посмевшего предпочесть им таких же темных и ничтожных людей, как и сам.

Супрамати понимал, что его призрачное царствование будет недолговечно; поэтому он хотел возможно полнее использовать бывшее в его распоряжении время для того, чтобы ввести преобразования и заложить основы религии, которая вернула бы народы к так долго отрицаемому Творцу.

Благодаря его энергии, ему удалось наконец отменить прежде всего возмутительный закон обречения на смерть больных, а затем и кое-какие другие менее важные, но одинаково жестокие и неправые законоположения.

С едва скрываемым неудовольствием слушали сановники этого совершенно неизвестного им человека, когда тот говорил о милосердии, прощении, добре, и затем «дерзкой», по их мнению, рукой намеревался ниспровергнуть все общественно-политическое устройство государства, существовавшее многие века. Хороши или дурны были законы, но все к ним привыкли, и большинство заинтересовано было в их сохранении.

Общее недовольство привилегированных классов росло, приобретая все новых сторонников, а Супрамати ничего казалось не замечал и неотложно продолжал свое преобразовательное дело. Ежедневно по вечерам он проводил несколько часов с Виспалой, поучая ее и развивая ее ум.

Теперь молодая королева вполне сознала, насколько была ниже избранного ею мужа, и пламенно желала умственно дорасти до него. Она умоляла Супрамати просвещать ее и внушить ту веру, которую он исповедовал, и, конечно, у него не было более усердной, убежденной и горячей ученицы.

Тем временем среди населения распускали насчет нового короля гнусные и тревожные слухи. На первом месте стояло клеветническое обвинение в чародействе, при помощи которого он уморил короля, а затем околдовал его наследницу, чтобы забрать в руки власть. Арфа, с помощью которой Супрамати совершал исцеления, оказалась тоже орудием волшебства, а сам он выставлялся несомненным и опасным агентом «горцев», пытавшихся через него восстановить старые предрассудки и запрещенные под страхом смерти волхвования. Все эти толки приняли такие размеры, что друзья Супрамати сочли своей обязанностью предупредить Виспалу о подготовлявшейся революции.

Супрамати работал в своем кабинете, когда к нему влетела его невеста, бледная и дрожавшая как в лихорадке. Прерывающимся от волнения голосом передала она ему слышанное.

— Я все это знаю, — ответил спокойно Супрамати, усаживая расстроенную Виспалу.

— Знаешь и не делаешь ничего, чтобы предотвратить грозящую тебе смертельную опасность?…

Она упала на колени и с рыданиями протянула к нему руки:

— Беги, Супрамати, скройся, пока не будут истреблены твои враги. Я сумею разоблачить и наказать негодяев, а когда они будут брошены в пропасть, тогда ты беспрепятственно вернешься сюда.

Супрамати поспешил поднять ее и сказал, качая головой:

— Нечего сказать, хороший я подал бы этим пример, как надо применять на деле мои поучения. А вот лучше скажи мне, веришь ли ты сама, что я колдун?

— Нет, конечно, нет! Но у тебя так много врагов, и они так злобствуют…

— Ты должна была бы понять, что проповедуемые мною великие истины, которые должны укорениться у вас, вызывают ярость обитателей ада; а тут они встречают, к сожалению, слишком много пригодных для их целей, хотя и бессознательно слепых орудий в лице извращенного населения. Было бы недостойно мне бежать от судьбы, трусливо прятаться и снова явиться, когда всякая опасность минует. Успокойся, Виспала, и не бойся ничего: случится лишь то, чему надлежит быть.

Грустная, с мрачными предчувствиями в душе ушла к себе юная королева.

Ободренные мнимым неведением и бездеятельностью Супрамати, заговорщики осмелели, удвоили энергию и скоро почувствовали себя настолько сильными, что решили избрать день королевской свадьбы для выполнения своего плана. Но так как, несмотря на все их старания, у Супрамати оказалось все-таки много сторонников среди бедноты и особенно в рабочем населении, то заговорщики решили подмешать сильнонаркотическое средство к угощениям в честь торжества. Таким образом, защитники Супрамати уснут и не будут иметь возможности помешать исполнению плана; а пока они еще проснутся да сообразят, в чем дело, их возлюбленного пророка уже не будет в живых.

Настал наконец день свадьбы. Гражданская церемония была пышно отпразднована, а затем королевская чета торжественно объехала город, радостно приветствуемая народом, который потом разбрелся по разным местам, где для населения были приготовлены развлечения, угощения и подарки. Во дворце короля и королеву ожидал пир. На возвышении был приготовлен стол с двумя креслами для новобрачных, в золотом тонкой работы кувшине налито было старое дорогое вино.

Супрамати был сосредоточен и спокоен, королева — грустна и встревожена…

Как только они сели, Супрамати нагнулся к молодой жене и тихо шепнул:

— Не пей этого вина, иначе ты заснешь опасным сном.

— Это яд? — пробормотала она в испуге.

— Нет, сильное снотворное средство, — ответил Супрамати, делая вид, что пьет, любезно отвечая на тосты гостей.

Пир был в полном разгаре. Тогда, пользуясь тем, что шум музыки и разговоры заглушали его слова, Супрамати снова нагнулся к жене и сказал нежно, но твердо:

— Призови все свое мужество, Виспала, и вооружись достоинством женщины и королевы. Приближается тяжелая минута, — он крепко стиснул ее руку. — Нас разлучат с тобой, и часы мои, вероятно, сочтены…

— Так я умру с тобою! — прошептала одинаково тихо Виспала, дрожа как в лихорадке. Супрамати сделал отрицательный жест.

— Нет, живи, чтобы поддержать и продолжить мое дело. Храни с любовью воспоминание обо мне, а я, хотя и невидимый для тебя, всегда отвечу на твой призыв…

Его прервали глухой шум извне и крики; вслед за сим в залу ворвалась многолюдная толпа вооруженных людей, во главе которой был прежний претендент на руку принцессы.

— Схватите этого чародея, который гнусным волшебством завладел короной, убил Инхазади и ослепил сердце королевы! — кричал он, указывая на поднявшегося Супрамати, за которого судорожно схватилась Виспала.

В зале поднялся страшный шум. Сторонники Супрамати бросились защищать его, и вокруг королевского возвышения загорелся бой. Но так как бунтовщики были в большом числе и нашли, кроме того, в зале единомышленников, то быстро оказались победителями, и глава заговорщиков взошел на эстраду.

Тем временем Супрамати снял королевский венец и сказал спокойно:

— К чему эта бойня! Я ведь не защищаюсь.

— Это ничего не значит. Теперь дело идет не о драке или колдовстве, а о том, чтобы оправдаться перед судом, — со смехом возразил глава бунтовщиков.

Виспала глухо вскрикнула, упала на колени и стала умолять, рыдая, об освобождении мужа.

Супрамати быстро поднял ее и прошептал на ухо:

— Стыдись вымаливать мое помилование!…

На минуту, под влиянием могучей воли мага, Виспала как будто успокоилась, и Супрамати воспользовался этим, чтобы поцеловать ее и благословить.

Когда хотели увести сверженного короля, она опять уцепилась за него, но ее силою оторвали от мужа; затем она лишилась чувств, и ее унесли.

В большой зале Совета спешно собрался временный Верховный суд, составленный из наиболее ярых врагов пророка.

Пред этим кипевшим враждой и страстями ареопагом стоял спокойно Супрамати: грустно, задумчиво смотрел он на жестокие лица своих обуреваемых завистью судей, которые не сумели оценить высшее существо, отданное судьбою в их распоряжение.

С удивлением и недоверием смотрел председатель на голубоватый пар, окутывавший Супрамати; но потом, словно спохватившись, неистово крикнул:

— Оправдывайся, дерзкий узурпатор, против тяготеющих над тобой страшных обвинений! Пользуясь своей волшебной силой, ты дерзнул восстановить на нашей планете символ креста, сверженного уже целые века. Ты осмелился призывать отрицаемого нами Бога, поклонение Которому воспрещено под страхом смерти. Ты соблазнил толпу вступить в преступные сношения с невидимым миром, проникнуть за опущенную нами завесу, которая скрывает раздоры и многие гибельные, сокровенные тайны. Своей странной музыкой и ядовитыми ароматами, извлекаемыми тобой из пространства, ты очаровываешь и соблазняешь людей до такой степени, что подчинил себе сердце даже нашей королевы, и она, вопреки обычаю, помимо многих достойных людей, выбрала мужем и королем тебя, темного происхождения проходимца. А теперь признайся, прежде всего, кто — ты, человек неведомой и невиданной расы? Где ты родился? Кто твои родители? Где научился ты вредной науке, которой пользуешься на нашу погибель, ибо твои поучения, несомненно, вызовут междоусобную войну.

Супрамати молча слушал горячую, злобную обвинительную речь своего судьи и, когда тот умолк, ответил спокойно:

— Я — сын света, ваш Отец — также и мой. Рожден я той же божественной, одушевляющей и вас искрой, а единственные мои чары заключаются в превосходстве ученого над невеждой. Слабый и слепой невежда — раб случайностей и всех посещающих его невзгод; мудрый предвидит события и умеет предупредить их последствия.

— Плохой ты, значит, мудрец, если не сумел предвидеть наши замыслы и довольно тягостные для тебя последствия, — оскалив зубы, заметил один из самозванных судей.

— Ошибаешься, Рагадди. В тот день, когда я исцелил твоего единственного сына, я узнал уже, что ты участвовал в совещании, где обсуждалась моя смерть. Кто же из нас двух сеял раздор? Но это ничего не значит; я здесь — по воле моих учителей, чтобы посеять между вами любовь и веру; свет же, которым я озарил тьму, уже не угаснет. Дело мое исполнено. А вы теперь исполняйте свое: разбейте цепи, привязывающие меня к этому миру. Такова участь пророка — запечатлеть своею кровью проповедуемое им учение.

— Ты стал много покорнее, великий волшебник. Почему не защитишь ты себя каким-нибудь колдовством? Раз ты умеешь обращать в кротких овечек диких животных, так почему не воспользоваться имеющимися в твоем распоряжении силами? Или тебе не хватает арфы и все твое могущество заключается в этом именно талисмане?

— Не все ли вам равно, в чем мое могущество, когда я им не пользуюсь. Повторяю, исполняйте ваше дело — старое, как мир, но всегда новое — убейте пророка, дабы кровь его очистила нечестивым атмосферу.

— Тогда не будем терять времени, чтобы не помешать этому «очищению атмосферы», — с насмешкой ответил председатель и произнес приговор, которым Супрамати надлежало изрешетить стрелами, а потом сжечь.

— На заре приговор над тобою будет приведен в исполнение, и когда ветер развеет твой пепел и от тебя не останется ничего, мы с корнем вырвем все посеянные тобой заблуждения. — прибавил он с выражением лютой ненависти.

По-прежнему спокойный, Супрамати дал заковать себя в цепи, после чего его увели в подземную темницу и там заперли.

Оставшись один, он опустился на лежавшую в углу кучу сена. Как противоречило великолепное, нарядное одеяние этому мрачному и затхлому подземелью.

Пока он размышлял, странное настроение овладело его душой.

Он слыхал, что высшее посвящение требовало смерти адепта как доказательства победы посвященного над плотью и самим собой… Но ведь он бессмертный: мог ли он умереть?

Правда, он очутился в другом мире иного химического состава, где первородная материя его земли не производит, может быть, свое обычное действие. При первом покушении он был же ведь ранен и страдал даже от раны, хотя она удивительно быстро зажила.

В случае смерти он будет и телесно разлучен со своими учителями, с Эбрамаром, например, и, следовательно, лишен возможности перейти на новую планету, куда братья его пойдут законодателями… Где же и каким образом применит он тогда приобретенное им знание?

Несомненно, путем науки учителя могли бы собрать новую материю на его астральном теле; но это было бы уже нечто иное; словом, будущее было туманно, а путь не был предначертан и ясен…

Супрамати слегка смутился; в нем проснулась какая-то смутная тоска, а душу давила непонятная тяжесть, и у него слегка закружилась голова. Ему казалось, что воздух становится удушливым, и, охваченный внезапной слабостью, он прислонился к стене. В этом полудремотном состоянии ему послышались отдаленные голоса:

— Зачем ты покинул гималайский приют? Куда привела тебя ненасытная жажда совершенствования… Ради мнимой, призрачной славы быть пророком, ты должен теперь умереть и остановиться на полпути. Почитаемые тобой руководители просто обманули тебя, толкнув на испытание, которое уничтожит телесно, а плоды награды скушают другие. А какая отвратительная смерть ожидает твое совершенное, одухотворенное тело! Ветер рассеет его на атомы, которые затем отлетят в хаос…

Дрожь пробежала по телу Супрамати. Он вдруг почувствовал, будто его пронизывают острые иглы, причиняя страшную боль; вместе с тем вблизи загорался костер, распространявший нестерпимый жар, а огненные языки ползли к нему и лизали уже его ноги, содрогавшиеся под огнем…

Насмешливый же голос все шептал ему в ухо:

— Чувствуешь ты, как стрелы впиваются в твое тело, и пламя пожирает его? Ты властен повелевать стихиями, однако это тебе воспретили… Ты не смеешь, видишь ли, пользоваться своим знанием для самозащиты! Какое издевательство. Ха-ха-ха!…

От ужаса перед терзавшими его нечеловеческими страданиями холодный пот покрыл тело Супрамати; в нем что-то содрогалось, отбивалось и возмущалось.

Он смутным взором глянул на костер, который будто исчезал в разверзшейся под ним пропасти. А над бездной, подобно темному облаку, реял зловещий пособник Сармиеля — Дракон сомнения со свитой чудовищ, порожденных тьмой и обычно окружающих человека, порабощенного плотью. Там пресмыкались и отвратительный, подлый страх, и унижающие, парализующие волю людей слабости, и гнетущая тоска перед неизвестностью…

Дракон у порога — сомнение — противник страшный, стерегущий телесные слабости; он смело подступает к сыну света, как и к обыкновенному смертному. С низшей ступени лестницы совершенствования и вплоть до таинственной ограды великой загадки, таящей неизведанную, конечную судьбу души человеческой, — дракон сомнения неотступно сопровождает души, задерживая их восхождение и отравляя горечью заслугу победы.

Могучее, как бушующая стихия, набрасывается страшное чудовище на малые, как и на великие души; это — неизбежная тень всего живущего, и тень роковая как для гения, так и для заурядного человека.

В каждый тяжелый час разочарования и страдания лукавый голос шепчет:

— Приди под мое крыло. Я дам тебе все, избавлю тебя от мучающих тебя знания и совестливости; я рассею перед твоими глазами убаюкивающие тебя обманы…

Слабость Супрамати все росла; невыносимые боли терзали его, мысли мутились. Тем не менее он сознавал опасность, страшным усилием воли стряхнув охватившую его слабость разочарования и воровски закравшееся в его уже могучую чистую душу омерзительное сомнение. Да, сомнение оказывалось ужасным,

коварным врагом; недаром предупреждали наставники об этом предательском, засасывающем болоте, могущем погубить его, обратить в ничто труды целых веков.

— Наставники мои и руководители, не оставьте меня! — вне себя вскричал он, и в ту же минуту во мраке подземелья загорелся лучезарный крест.

Супрамати вскочил, как наэлектризованный. С него точно спала тяжелая скала, и, подняв руку, он повелительно вскрикнул:

— Отойди и исчезни, отродье адово! Ты могло искушать меня, но не пленить. С верой и любовью предаю я судьбу свою в руки моих руководителей, а душу моему Создателю. Да будет воля Его!…

Он опустился на колени и стал так горячо молиться, что не заметил, как с ног и рук спали цепи; затем всякая боль прошла, а бездна и черные тучи сомнения исчезли с громом бури.

Вдруг подземелье озарилось мягким серебристым светом, и перед Супрамати появился старейшина братства Грааля. Одежда его была словно выткана из алмазов, а ниспадавшая с плеч белая мантия терялась в сумраке подобно серебристому туману. В руке он держал чашу, увенчанную крестом.

— Господь наш посылает Свою божественную кровь, чтобы подкрепить тебя и помочь довести до конца начатое тобой дело. Прими источник жизни вечной.

Счастливый, полный веры и умиления, Супрамати вкусил пурпурной влаги, разлившейся огненным потоком по его жилам, придав ему силу и чувство невыразимого покоя.

Видение исчезло, а он снова начал молиться с тем восторгом, который отторгает душу от земли и возносит ее в сферы гармонии и мира…

Вошедшая в темницу вооруженная стража вывела Супрамати из его восторженного состояния; но люди видели окружавший узника ослепительный свет и с паническим страхом смотрели на него.

Начальник стражи нетвердым голосом приказал Супрамати следовать за ним, а воины его испуганно глядели на валявшиеся на полу цепи.

Занимавшаяся заря одевала землю белесоватым дремотным светом. Пленника вывели на небольшой, прилегавший к темнице двор, окруженный высокими стенами, и дверь за ним захлопнулась. Но едва он сделал несколько шагов, как из тени отделилась закутанная покрывалом женщина, с рыданиями бросилась перед ним на колени и обхватила его.

Это была Виспала. Супрамати поднял ее, поцеловал и старался утешить, радуясь, что видит ее еще раз.

— Мне разрешили проститься с тобой, но пережить тебя я не хочу. Нет сил! Слишком ужасно потерять тебя в ту самую минуту, когда мы соединились на всю жизнь. Я понимаю все свое ничтожество перед тобой и сознаю разделяющую нас пропасть, но для любви не существует расстояния. Как я ни жалка, я люблю тебя больше жизни…

Слезы заглушили ее.

Супрамати поднял ее поникшую головку, приветливо и нежно заглядывая в ее полные слез глазки.

— Ты права. Чистая любовь, которой я тебя учил, не знает ни расстояния, ни преград, и духовно ты не можешь меня лишиться, потому что любовь твоя ко мне неразрывно связала нас навеки. Эта божественная связь доставит мне всегда твою мысль и принесет тебе мой ответ. Так не огорчай же меня в этот великий час преступными мыслями о самоубийстве. Такая смерть далеко отстранила бы тебя от меня. Наоборот, живи и чти память мою делами милосердия, полезной работой, распространением моего учения, и всякая обращенная тобою к Создателю заблудшая душа будет мне бесценным от тебя даром.

Восторженная вера вспыхнула в прекрасных глазах Виспалы.

— Я буду жить, Супрамати, чтобы сделаться достойной и приблизиться к тебе, — дивному существу, которое Господь по благости Своей дал мне узнать и полюбить. Всю остальную жизнь мою посвящу я распространению твоего учения.

Она обняла Супрамати и поцеловала его, но в ту же минуту вздрогнула.

— Уста твои сухи, дорогой мой, тебя мучает жажда? Эти изверги лишили тебя даже воды… Я предвидела это, возьми!

Она достала из кармана красный, сочный фрукт и подала Супрамати, которому действительно хотелось пить. Он с удовольствием съел свежий, душистый плод и с минуту подержал крупную,

как яблоко, и довольно большую косточку на ладони, а потом нагнулся и зарыл ее в землю.

— На память об этой минуте и моей благодарности за доброе чувство, внушившее тебе мысль подкрепить меня, я оставлю дерево, плоды которого будут служить источником здоровья для бедных и обездоленных. А теперь помолись со мной.

Он простер руки над местом, где посадил косточку, и из его пальцев потекли струи разноцветного света, а из ладони стали выходить облака пара, падавшего на землю и впитывавшегося почвой. Он весь точно преобразился, из глаз брызнули ослепительные лучи, и в то же время откуда-то послышалась удивительно мелодичная музыка.

Виспала стояла на коленях и с дрожью в сердце, объятая очарованием, смотрела на происходившее перед ней необыкновенное явление. Она видела, как земля, вздрагивая, подалась, лопнула, и появился первый стебелек, который рос на глазах и превратился в невиданное, удивительное деревце.

Белоснежный ствол его фосфоресцировал и был прозрачен, так что под корой видно было, как протекал красный сок.

Супрамати опустил руки и сказал, обращаясь к Виспале:

— Дерево будет цвести и давать плоды круглый год. Я одарил его благотворными целебными свойствами; каждый, кто подойдет к нему с верой и любовью, найдет в чистых его излучениях здравие телесное и душевное. А теперь, дорогая моя, прощай, за мной сейчас придут, — сказал Супрамати, поднимая онемевшую от горя и волнения Виспалу.

Он поцеловал ее, благословил и, сняв с себя крест, надел его ей на шею.

— Он будет опорой и покровителем. Завещаю тебе и свою арфу, которую спрятали ученики. Вы повесите ее в первом же храме, который воздвигнете Богу. Мысли мои и воля запечатлелись на инструменте, и струны будут звучать, когда понадобится; а издавать они будут лишь песни мира, укрепляющие нравственно и физически.

Его прервал шум отворявшейся двери — вошел вооруженный конвой. Два воина унесли впавшую в беспамятство королеву, а другие окружили Супрамати, который шел спокойный и радостный, словно на пир, а не на казнь.

Неподалеку от темницы небольшая кучка учеников и преданных друзей ожидала шествие, чтобы проститься со своим благодетелем. Начальник конвоя сдался на их мольбы и позволил подойти к осужденному. Супрамати каждого поочередно целовал и благословлял, а потом на прощанье сказал твердо:

— Вместо того чтобы плакать, смотрите, как я буду умирать. Не одному из вас придется, может быть, запечатлеть своею кровью проповедуемые им истины; так приготовьтесь же, чтобы с достоинством выдержать этот час.

Ради жестокого глумления, костер соорудили на той самой площадке перед пещерой, где жил Супрамати. Орудие казни господствовало, так сказать, над бездной смерти, от которой он спас тысячи людей. И бурный поток на дне пропасти никогда еще так не ревел и не пенился с такой яростью, словно и он негодовал против готовившейся чудовищной несправедливости людской.

Супрамати не сопротивлялся, когда его привязывали к столбу; лицо его сияло глубокой, тихой радостью и восторженной верой. Ничто теперь не нарушало спокойствия его души; побеждено было то страшное и мерзкое чудище — сомнение, которое встает перед каждым умирающим, смущая его и омрачая великую минуту, когда для того разрешается загадка жизни. Маг без сожаленья встречал телесную смерть, чтобы возродиться в свете вечном.

Когда с треском загорелся костер, душу его обняла восторженная молитва, и по мере того как она возносилась в обители света, отходил от него и стушевывался видимый мир. Он не чувствовал вонзавшихся в его тело стрел, и струившаяся из ран кровь казалась светлой и лучистой, а не густой и тяжелой, какая течет в жилах заурядного человечества. Невидимое раскрылось перед ним, и светлые существа окружали Супрамати, а в насыщенном мягкими ароматами воздухе звучала музыка сфер.

Но вдруг небо покрылось темно-серыми тучами, яркая исполинская молния рассекла тьму, и земля задрожала, а люди попадали. Пурпурная звезда вылетела из костра, стрелой поднялась ввысь и исчезла в тумане.

Через минуту из пещеры пророка с ревом хлынул кипучий и пенистый поток голубоватой воды и ринулся в бездну, увлекая за собой костер…

Впоследствии убедились, что там, где прежде был горный ключ и водоем, земля образовала широкую трещину, из которой и хлынул поток сапфирового цвета воды, словно осыпанной фосфорическими искрами…

Вынесенная из темницы Виспала скоро пришла в себя, но во дворец, однако, не вернулась и, опустив на лицо вуаль, последовала за страшным шествием. Наткнувшись по дороге на кучку учеников и друзей, Виспала остановила их и умоляла поднять народ, чтобы вести его спасать своего короля и благодетеля.

Как ни несбыточна была эта надежда, однако все, особенно двое из друзей, страстно ухватились за возможность освободить учителя и бросились в разные концы города. Между тем, под влиянием снотворного зелья население спало, не подозревая, что в это время ведут на страшную казнь их друга и покровителя. Но оцепенение уже начинало проходить, а известие о происшествии ошеломило и вызвало в городе бешеную ярость.

На призыв королевы и Хаспати одни бросились к пропасти, а другие накинулись на дома враждебных Супрамати членов королевского совета, которых и перебили.

Нельзя описать отчаяние прибежавшей к бездне толпы, когда убедились, что все уже было кончено.

Первые, прибывшие с Виспалой и Хаспати, еще видели с минуту пророка, объятого пламенем; а потом разразилась гроза, огненная звезда взлетела на воздух, и, наконец, бурный, хлынувший из пещеры поток смыл с площадки последние следы совершенного там гнусного убийства.

В первую минуту толпа оцепенела, а затем наступил порыв бешеного отчаяния; люди рвали на себе волосы и катались по земле, их яростные крики и вопли заглушались ревом урагана.

Но если так бурно были настроены сторонники Супрамати, то и враги пророка, собравшиеся в значительном числе, не были вовсе расположены допустить над собой расправу народа. Завязалась кровавая схватка, и Виспалу едва удалось обезопасить. Стоя на коленях у края бездны, она молилась, ничего, казалось, не видя и не слыша.

— Королева, попробуй прекратить эту бойню — первое следствие разглагольствований казненного колдуна, — крикнул один из советников.

— Вы зажгли раздор, так сами и усмиряйте его, — презрительно ответила королева.

Но затем она повернулась к Хаспати и спросила, не давал ли ему учитель, на случай его отсутствия указаний, как успокаивать человеческие страсти.

Хаспати подумал с минуту:

— Пойдем скорее в пещеру. Там, королева, спрятана арфа учителя, и он сказал мне однажды, что если горячо помолиться и произнести несколько слов на незнакомом языке, которому он меня научил, то арфа зазвучит, и все ее услышат, словно если бы он сам играл, настолько на ней запечатлелись его голос и музыка.

Поспешно, окольным путем добрались они до противоположного берега, поднялись на лестницу и, несмотря на воду, спокойно вытекавшую теперь из пещеры, пробрались внутрь. Достав затем запрятанную в тайнике хрустальную арфу, Хаспати вместе с Виспалой появились с ней на эспланаде.

На противоположном берегу все еще шел бой, но гроза уже стихала.

После горячей молитвы Хаспати поднял арфу, произнося таинственные слова, и голубоватое облако тотчас окружило инструменты, а Виспале показалось, что она видит прозрачные с неясными очертаниями существа.

Вдруг, о чудо! Струны нежно зазвучали, вторя раздавшемуся затем могучему бархатистому голосу мага, певшему дивную песню. По мере того как разливалось это удивительное пение, возбужденные страсти сражавшихся, по-видимому, стихали, и бой наконец прекратился, а ошеломленная и испуганная толпа пала на колени. Когда голос певца умолк, успокоенные люди в молчаливом раздумье направились в город, где рассказ их о случившемся явлении также произвел реакцию.

На следующий день уцелевшие члены государственного Совета собрались и просили Виспалу назначить регента до тех пор, пока она не успокоится настолько, чтобы избрать супруга и короля.

— Я не хочу царствовать. Мое горе кончится лишь с моей жизнью, — твердо ответила она.

Никакие убеждения не действовали. Виспала удалилась в пещеру, где жил Супрамати, и там воздвигла первый храм Божеству, как то предсказал старый священник, последний служитель святилища.

Наступило время смуты. Сторонники безбожия пробовали было восстановить прежний «удобный» порядок; но последние события воздействовали отрезвляюще на общество.

Смерть Супрамати произвела слишком сильную реакцию в душах; число последователей учения пророка росло с каждым днем, и этому очень способствовали чудесные совершавшиеся в пещере исцеления. Вода хлынувшего из земли источника оказалась целебной, и богомольцы во множестве стекались отовсюду искать помощи или слушать проповеди Виспалы и учеников чтимого пророка.

Через несколько месяцев после смерти Супрамати был восстановлен храм в лесу, а за ним и много других. Борьба с безверием, конечно, сразу не кончилась, ибо зло чересчур сильно укоренилось; но основа была все же положена, светоч веры вновь зажжен и путь к Богу найден…

Привязанный к костру, который должен был уничтожить его, Супрамати не думал о теле, покидаемом без сожаления, ни о разрушительной стихии; душа его, полная веры, любви и стремления к Богу, утопала в экстазе.

Смутно чудилось ему, будто с него спадает большая тяжесть, и он тает в океане огня; потом его точно подхватил сильный порыв ветра, а около кружились сероватые неясные существа и словно несли его.

Еще менее отчетливо чувствовал он, как с головокружительной быстротой пролетал облачные слои, а потом упал в бездонную пропасть и лишился сознания… Нежные и необыкновенно мягкие звуки пробудили его.

Он еще не отдавал себе отчета в совершившемся; волны гармонии убаюкивали его и поднимали, усталый взор блуждал по знакомой обстановке склепа Гермеса, как и всегда озаренного голубовато-серебристым светом.

Вдруг к нему вернулась память, и он привстал. Находился он в таинственном саркофаге, куда был положен для исполнения своей миссии; а над ним витал, окруженный снопами ослепительного света, великий основоположник первых времен мира Гермес Трисмегист.

Теперь Супрамати мог выносить этот свет и смотреть на дивные черты покровителя древнего Египта.

Лучезарное видение протянуло к нему руки, казавшиеся вытканными из света, и Супрамати встал.

— Приди в мои объятия, дорогой мой ученик, и прими награду за свои труды, — произнес певучий, но словно заглушённый расстоянием голос. — Первый луч мага ты получил за то, что поборол в себе «зверя»; второй — за приобретенное знание; третий — за человеколюбие и любовь к Богу до самой смерти.

Прозрачная рука коснулась головы Супрамати, и на его челе среди двух лучей, голубого и зеленого, заблестел третий — пурпурный с золотистым отливом. Он почувствовал на лбу поцелуй видения, а затем образ Гермеса растаял в голубоватой дымке.

Поток жизненных сил и энергии наполнил Супрамати, и он блестевшим радостью взором окинул склеп.

А там собрались уже иерофанты, Эбрамар, рыцари Грааля и между ними Дахир с лучезарным взором, также с тремя лучами мистического венца магов.

Супрамати легко выскочил из саркофага и бросился в объятия Эбрамара, который со слезами на глазах прижал его к груди.

— Дорогой сын души моей! Каким счастливым часом ты одарил меня.

Затем все присутствовавшие обнимали его и поздравляли; а больше всего его взволновало свидание с Дахиром, верным спутником на тернистом пути совершенствования.

Когда первое волнение стихло, все собрание опустилось на колени и в горячей молитве возблагодарило Господа, даровавшего столько милостей.

По окончании краткого богомоления оба героя торжества были отведены в залу, где было приготовлено скромное пиршество.

Таинственное жилище магов в этот день имело праздничный вид. Всюду висели гирлянды, ученики усыпали цветами путь, а во время трапезы чудные голоса молодых адептов увеселяли гостей песнопениями.

За столом велись оживленные разговоры; по-видимому, души этих необыкновенных людей были полны глубокого удовлетворения. Эбрамар был счастлив и горд обоими любимыми героическими сынами своей науки. Они, в свою очередь, испытывали невыразимое блаженство сознания, что оказались достойными возложенного на них дела, и преисполнены были благодарной любви к мудрым, терпеливым наставникам, сделавшим из них то, чем они стали.

По окончании обеда Дахир и Супрамати узнали, что Эбрамар берет их к себе в Гималаи отдохнуть в одном из дворцов посвящения до той поры, когда они будут призваны для выполнения последней миссии на приговоренной к смерти и бывшей их колыбелью Земле.

Дахир и Супрамати преклонили колени перед Великим иерофантом, благодаря его за все приобретенное и изученное под его руководством.

Затем они простились с иерофантами, Сиддартой и всеми членами братства.

А час спустя воздушный корабль уносил их с Эбрамаром в Гималайские горы на отдых до того момента, когда согласно девизу магов «Вперед к свету!», они вновь двинутся в путь.

Глава седьмая

править

Гималайские горы таят в своих каменных недрах множество удивительных тайн. Там, на сотни километров, словно паутина, раскинулась сеть галерей, из коих одни выходят на неведомые долины, где красуются дворцы посвященных, другие ведут в подземные храмы и города, а иные, наконец, в громадные пещеры, где в сундуках, на столах и полках хранятся собрания самых разнообразных бытописаний. И не одно из них вскружило бы голову современного ученого, которому посчастливилось бы заглянуть в эту неизведанную пучину прошлого. Здесь собраны вещественные архивы планеты, карты и история исчезнувших континентов с обитавшими на них народами. Все это начертано на шкурах животных, древесной коре, пальмовых листьях и глиняных или металлических пластинках. Но… нога профана никогда не касалась земли этих загадочных тайников, ни один нескромный глаз не любовался собранными здесь чудесами искусств и истории земного человечества…

В подземном мире царило необычное движение. К самому главному и обширному храму этого изумительного подземного города безмолвно направлялись многочисленные процессии. По галерее шли попарно молодые женщины в длинных прозрачных туниках и под разноцветными покрывалами: светло-зелеными, голубыми, красными, фиолетовыми и белыми; головы их украшали венки из светившихся цветов. Величаво, в безмолвии продвигались они, поднимались по лестнице и вступали в обширную пещеру с колоннами, украшенную огромными статуями богов и богинь. Конец залы в виде полукруга скрывала тяжелая, но гибкая и словно металлическая завеса, по эту сторону были две широкие каменные ступени, на одной из которых разместились вошедшие женщины.

Разными ходами вступали все новые и новые процессии. Вошли молодые люди в восточном одеянии и кисейных чалмах; затем потянулась длинная вереница рыцарей в серебристых доспехах, крылатых шлемах и широких белых плащах, ниспадавших с плеч, а за ними следовали женщины братства Грааля, и на груди каждой красовалась вышитая золотом чаша, увенчанная крестом. Далее появилось шествие детей-магов — обоего пола с маленькими золотыми арфами и другими музыкальными инструментами. Затем вошли магини-женщины поистине ангельской красоты; их белоснежные одеяния и длинные вуали осыпаны были точно алмазной пылью.

Все входившие, в количестве, однако, нескольких тысяч человек, массами размещались по храму, и как только все заняли места, из открытой против завесы галереи показалась процессия магов. Их окружал широкий ореол золотистого света, и число лучей над головой означало степень достигнутого ими посвящения; на груди каждого блестела магическая звезда.

Когда представители великой науки полукругом расположились перед опущенной завесой, она раздвинулась надвое, открыв эстраду в несколько ступеней, и вся зала озарилась мягким голубоватым светом.

На эстраде восседал ареопаг высших магов; от них, особенно от их голов и даже одежд, исходил ослепительный свет, но беловатая дымка скрывала их черты. У восседавшего посредине ареопага над челом сияло семь лучей.

По мере того как раздвигалась завеса, стала доноситься невыразимой гармонии и красоты музыка. Верховный маг встал и благословил присутствовавших, после чего все собрание хором запело гимн, а затем сосредоточилось в краткой молитве. После этого Верховный маг подошел к краю эстрады. Черты лица его нельзя было рассмотреть, но звучный и металлический голос гармонично и отчетливо доносился до последних рядов.

— Братья и дети мои! Нас соединяет сегодня величие наступающего момента. Приближается кончина планеты, на которой мы живем. Умирает наша общая мать, вскормившая нас, бывшая школой наших юных лет, на которой мы проходили все тяжкие испытания по пути долгого восхождения к свету.

В этом наша Земля подчиняется, конечно, лишь общему закону; так как все рождающееся должно умереть, а прослужив приютом миллиардам человеческих поколений, планета истощилась; питательные соки ее иссякли, и она не может уже предоставить своим неблагодарным детям ничего иного, кроме могилы.

Я называю неблагодарным и даже слепым земное человечество, потому что оно немилосердно эксплуатировало мать-кормилицу, высосало мозг из костей ее и уничтожило равновесие

сил, дававших ей жизнь; наконец, осквернило ее преступлениями и нечестием, вследствие чего разыгрались хаотические стихии, которые ее и доконают… задолго до того предела, какого она могла бы и должна была бы достичь.

Нас, бессмертных, живших планетной жизнью, наступающий момент должен особенно волновать. Нам предстоит покинуть Землю, которая служила нам колыбелью, но не будет нашей могилою, порвать тысячи связывающих с нею уз и в ином мире искать себе новую родину.

Там, братья, мы станем уже смертными и сбросим оболочку, которую повелела нам нести наша удивительная судьба. Но я созвал вас сюда не для того только, чтобы сказать о приближающемся крушении, а чтобы поговорить о последней предстоящей нам миссии на этой умирающей Земле, для чего нам в последний раз придется вступить в общение со смертными. Вы знаете, что в настоящее время воплощено множество совершенно особого сорта душ, все те, кто своими деяниями, примерами, измышлениями способствовали разрушению и уничтожению планеты; все те, кто отрицал, кощунствовал и боролся против Отца Небесного, разрушал храмы и осквернял алтари; все те, кто своими софизмами, извращением истины соблазнял своих ближних, учил их презирать закон и веру; наконец, главы государств, которые, вместо того чтобы облагораживать, очищать и дисциплинировать вверенные народы, вместо того чтобы охранять и поддерживать законы нравственности, сохраняющие равновесие, — отдали невеждам или преступникам власть вредить, обирали бедняка или торговали правосудием и народными интересами. Неумолимый закон Кармы привлек и собрал всех этих продавшихся сатане преступных людей на место их злодеяний, чтобы они участвовали в подготовленном их же стараниями крушении. На этом последнем судилище, предсказанном вдохновенными пророками, у них потребуется отчет в развращенных и убитых ими жертвах, в невинно пролитой крови, питавшей ад. Какое это ужасное наказание — видеть и чувствовать агонию мира, быть свидетелем страшных явлений — предвестников катастрофы, когда невидимое станет видимым, и в ужас впадут самые смелые. Да совершится над ними судьба их и да постигнет их созданная ими же Карма.

Но среди преступной толпы, которую покарают ее же собственные деяния, встречаются избранные души, которые устояли-таки против окружавших их искушений, смело ратовали за истину, терпели глумление и преследование злых и, несмотря на всеобщие почти вражду, презрение и поношение, мужественно несли свет в область тьмы.

Вера в Бога никогда не угасала в их сердцах, никогда не отрекались они от Создателя ради мимолетных выгод земных, и здесь были презираемы, забыты, гонимы, но вы, маги, распознаете этих скромных тружеников — с чистым сердцем, горячей душой, — и приготовите им почетное место в новом мире, куда идем мы. Велика налагаемая на вас этой высокой минутой задача. Идите, братья, сестры и дети мои, проповедуйте истину, поддерживайте слабых, утешайте всех страждущих, потому что милосердие — наш долг, а знание дает вам в руки могущественное средство для оказания помощи. Но будьте осмотрительны в выборе спутников в новый мир, где нам надлежит насаждать религию и приобретенные нами самими знания, а равно преподать законы божеские и установить законы человеческие. Берегитесь же брать кого-либо с зараженной преступлениями и излишествами кровью, с мозгом, отравленным наследственной враждой против Божества и Его законов.

Этих общих указаний достаточно, братья и сестры, чтобы наметить ваш путь. Идите же исполнять свое трудное, но высокое дело, и да направит вас, научит и подкрепит Создатель.

Великий иерофант умолк, и несколько минут в собрании была глубокая тишина. Прекрасные, одухотворенные лица этих странных, живших, так сказать, вне человечества существ были грустно сосредоточены. Все, что оставалось в них человеческого, страдало в ту минуту от близкой разлуки с землей, где они родились, с которою связывали их тысячи тяжких и счастливых воспоминаний на пути восхождения.

В последний раз раздался голос иерофанта:

— До свидания, братья и сестры! Расходитесь каждый в область, намеченную для вашей деятельности. В великий час мы встретим вас с полчищами, которые каждый приведет за собой.

Он благословил присутствовавших, все пропели краткую молитву и металлическая завеса задернулась, скрыв за собою ареопаг магов; а потом толпа медленно разошлась по галереям подземного лабиринта.

Ничто не изменилось в прекрасной долине, где стоял дворец Эбрамара. По-прежнему там расстилалась роскошная зелень садов, журчали тихо фонтаны и многочисленные цветники радовали глаз и наполняли благоуханием воздух.

На террасе, у стола с рукописями, сидел ученый; но он не работал, а размышлял, склонив голову на руки.

Эбрамар казался еще прекраснее прежнего. Мягкий, струившийся от него серебристый свет окутывал всю его фигуру словно легкой дымкой, а в больших черных глазах блестело такое могущество и такой огонь, что взгляд их трудно было вынести.

Вдруг лицо Эбрамара озарилось веселой и доброй улыбкой; он встал и пошел навстречу троим людям, подошедшим к террасе. Все они были в белом длинном одеянии магов, на голове двоих блестели по три золотых луча, у третьего только один.

— Добро пожаловать, Дахир и Супрамати, мои милые братья, — сказал Эбрамар, горячо целуя их.

Потом особенно нежно привлек он в объятия третьего и благословил его.

— Нарайяна, блудный сын, наконец ты доставил мне счастье, став благоразумным, с толком использовавшим время и заслужившим даже первый луч нашего бессмертного венца.

— Я не менее счастлив, что услышал наконец похвалу от тебя. А ты, дорогой учитель, еще лучше работал; ты сделался таким блестящим, что на тебя, как на солнце, надо смотреть только сквозь синие очки или закопченное стекло, — ответил, видимо, довольный и счастливый Нарайяна.

Эбрамар не мог удержаться от смеха.

— Неисправим даже в роли мага. Воображаю, какую оригинальную компанию наведет он нам!

— Исключительно хорошеньких женщин, которых надо постараться спасти от гибели. Ведь они же понадобятся на новой планете, а вы знаете, что я — мастер в деле покорения женских сердец.

— Я вижу, ты не забыл эту отрасль науки и угостишь нас удивительным и редким зрелищем мага в роли Соломона с его гаремом, — лукаво заметил Дахир.

— Ну так что же! На новой планете и такой царь Соломон пригодится, — добродушно возразил Нарайяна. — Но в настоящую минуту я — только маг, и очень счастлив быть с вами, — прибавил он.

Все сели за стол, и завязалась оживленная дружеская беседа. Говорили сначала о посвящении Нарайяны, и тот рассказал о своих трудах, а потом прибавил:

— Ну, довольно обо мне. Я еще не поздравил вас, милые друзья, с хорошеньким лучом под номером три, украшающим ваше чело. Это во время экскурсии на соседние планеты заработали вы такие тяжелые ордена? Весело ли вы путешествовали?

— Во всяком случае, очень поучительно! — ответил Супрамати.

— И очень чувствительно, — добродушно добавил Дахир. Нарайяна рассмеялся.

— Чудак! Полагаю, что это было даже потрясающе! Признайся, Супрамати, не думал ли ты порой, что «шутка» переходит, пожалуй, границы даже самого тяжкого испытания. Нивара рассказывал, что эти мерзавцы там собирались сжечь тебя живым, и ты уже был на костре.

— Это правда. Но вера не покидала меня, ни в темнице, ни даже на костре. Я думал, что высшее испытание, налагаемое на мага руководителями, это — смерть за убеждения, — серьезно и задумчиво ответил Супрамати.

— Удивительные минуты пережил я на костре, — прибавил он. — Я не хотел прибегать ни к одному заклинанию, которое могло бы предотвратить то, что должно было свершиться, и сосредоточился только в горячей молитве. Как вдруг я почувствовал приятное и освежающее веяние, которое окружило меня и не давало дыму коснуться моего лица. Затем меня осенило красное облако, словно испещренное молниями, а земля и воздух дрожали от раскатов грома. Костер уходил из-под моих ног, а потом как будто стал таять и исчез; а меня подхватил ураган и в горячем вихре унес в пространство. Я потерял сознание, а очнулся я уже на родине.

— Ха-ха! Воображаю, как перепугалась жалкая толпа, дерзнувшая сжигать мага! А тебя, Дахир, тоже собирались, кажется, прикончить, — спросил Нарайяна.

— Ну да, мне пришлось выдержать ожесточенную борьбу с верховной жрицей сатанинского храма, — очень хорошенькой, между прочим, и по ее приказу меня бросили в пропасть.

— Держу пари, что она влюбилась в тебя и преследовала из ревности, — лукаво подмигивая, заметил Нарайяна. — А с ней что случилось?

— Она помешалась и кинулась в ту же пропасть, предполагая, что и я погиб там.

— Брр! Совсем «адская» страсть! Но, говоря откровенно, меня удивляет равнодушие тамошних посвященных.

Что думали они, видя, как терзают и намереваются даже убить их гостей, магов с Земли? А они спят себе преспокойно вместо того, чтобы оберегать и защищать вас от дикости этих скотов, — возмущенно заметил Нарайяна.

Слушавший молча Эбрамар улыбнулся.

— Умерь свое негодование, сын мой. Посвященные, соседи наши, отнюдь не виноваты в том, что будто бы проспали, когда мучили и собирались казнить Супрамати и Дахира. Нет, они действовали в полном согласии с нами, и наши оба мага в течение такого испытания, признаюсь, тяжелого даже и для них, должны были непременно оставаться одни и заслужить третий луч своего венца. Притом, и ты должен был бы знать, что бессмертные всегда ограждены от обыденной смерти.

— А теперь они отправятся, подобно мне, «отдыхать» в миру и изучать современное общество? — сказал, усмехаясь, Нарайяна.

— Полагаю, отдых этот будет недолог, а еще меньше удовольствия предоставит эта извращенная толпа. Но где, учитель, почерпнуть нам сведения о настоящем состоянии света, прежде, нежели мы вступим в него? — спросил Супрамати.

— Нивара просил предоставить ему честь посвятить вас в современную жизнь. Кстати, он обожает тебя, Супрамати, и в лихорадочном нетерпении ждет свидания с тобой, — ответил Эбрамар.

— А я уже видел его и кратко беседовал, а то, что он сообщил о нынешнем обществе, весьма отвратительно. Я даже могу дать вам некоторые предварительные сведения, — оживленно заявил Нарайяна.

— Это не должно удивлять тебя, сын мой. Не забывай, что мы накануне конца мира. Это похоже на гибель большого царства,

которое неприятель предает огню и мечу, а такие катастрофы всегда предшествуются и сопровождаются всякими ужасами, — заметил Эбрамар.

— Да, да, уж чересчур расходились наши милые современники. Нивара рассказывал мне, что они отвергли Бога, нет больше места для престола Творцу, и символ искупления уже не охраняет человечество. Значит, нет более христиан, а следствием такого порядка вещей является то, что и законы все ниспровергнуты, за исключением одного — права сильнейшего. По той же причине нет ни судей, ни тюрем; всякие преступления и злодеяния терпимы и ненаказуемы ввиду того, что на них смотрят как на осуществление свободы личности.

Взаимная борьба, жестокая месть, дикие преследования — обычное явление; кровь льется, а никому до того нет дела. Боятся задевать лишь сильных и властных из страха возмездия.

— В хорошенький мирок предстоит нам вступить, — заметил Дахир.

— Сохранились ли вообще государства: республики то, или империи и т. д., существуют ли искусства, какие-нибудь храмы? — спросил он после минутного раздумья.

— Одни лишь храмы Сатаны, в которых озверелый народ поклоняется своим страстям и порокам. Что же касается искусств, то их культивируют, по-видимому, лишь в самых низких формах; идеалом артистов является безобразие во всяких его видах и непристойность, выходящая за крайние пределы цинизма.

— Из того, что ты говоришь, очевидно, что уничтожены все святые места! — вздохнул Супрамати.

— Разумеется, уничтожены все святые места, куда только могли проникнуть кощунники, — заметил Нарайяна. — Но Нивара рассказывал мне, что существуют еще архи-христиане, хотя в крайне ограниченном количестве; их преследуют как преступников, и они прячутся, но воодушевлены необычайной, восторженной силой духа. Люди эти незыблемой веры и геройского мужества, сумели уберечь от осквернения различные чудотворные иконы и особенно почитаемые святыни, которые скрыли в недоступных пещерах, и тайна этих укромных мест ненарушима. Лишь истинно верующие допускаются молиться и обновлять свои силы у этих очагов божественного света и тепла.

По этому поводу Нивара поведал мне удивительно чудесный случай в Лурде. Это чтимое место из-за многих совершавшихся там чудес возбудило особенную ненависть сторонников антихриста; в конце концов, решено было уничтожить священный грот и источник, взорвать первый и засыпать последний.

На это кощунство двинулась целая армия нечестивых; но во время пути небо покрылось черными тучами, жара стала палящей, а воздух сгустился настолько, что трудно становилось дышать. Затем началось землетрясение, сопровождавшееся ужасающим ураганом; из земли вырывались потоки лавы и заливали наступающих, а когда буря утихла, то увидали, что на месте прежнего грота появилось большое озеро, и посреди него высилась одинокая скала в виде островка. Вода озера была горько-соленая и полна асфальта, как в Мертвом море, воздух насыщен серными испарениями, словом, образовалась пустыня, от которой всякий бежал прочь.

И вот однажды юная пастушка открыла в скалах естественную галерею, которая спускалась на дно озера и привела ее в грот Пресвятой Девы, непостижимым, истинно чудесным образом уцелевший и как бы перенесенный туда благодетельной рукой. Чудотворный источник был по-прежнему хрустально чист и струился по песку.

Когда разнесся слух про это чудо, сатанисты хотели было вторично попытаться уничтожить святое место, но отказались от своего намерения, потому что многие из них задохнулись в галерее от ядовитых газов.

Наступило молчание, и Дахир с Супрамати погрузились в мрачное раздумье, но наблюдавший за ними Эбрамар, чтобы дать разговору другое направление, сказал шутя:

— Ну, дети мои, не мечтайте пока об удовольствиях вашей экскурсии; скоро вы увидите и людей, и вещи, и истощенную землю, плодородие коей поддерживают только искусственно электричеством, что ведет также к смертельному, окончательному удару.

— А! Кстати об окончательном ударе. Не можешь ли ты, Эбрамар, показать нам воздушную флотилию, которая понесет нас в новое отечество? Мне известно, что строят суда иерофанты и высшие маги, и мне очень хотелось бы видеть их! — воскликнул Нарайяна.

— Вся флотилия еще не готова, но я хотел предложить вам осмотреть то, что строил я и что почти окончено; только придется немного подняться вверх, — ответил с улыбкой Эбрамар.

— О, благодарим, благодарим. Мы пойдем за тобой даже в сферы, если потребуется! — воскликнули все трое с таким увлечением, что Эбрамар рассмеялся.

— Идемте же, друзья, и я угощу вас ужином в нашем походном аэро.

Он провел их в лабораторию и отворил узкую дверцу, так искусно скрытую, что трудно было заподозрить о ее существовании. Лаборатория примыкала к горе, и по небольшому коридору они вошли в маленькую, высеченную в скале залу, в потолке которой шла вверх темная труба, а внизу под ней была круглая подъемная машина. Когда все четверо вошли в нее, Эбрамар привел в действие механизм, и аппарат с ошеломляющей быстротой полетел вверх. Машина остановилась на площадке отвесной скалы, где была привязана воздушная ладья, в которую и сели маги.

— Теперь, — сказал Эбрамар, — мы отправимся туда, где не бывало еще ни одно живое и смертное существо, — в затерянный, недоступный ледник.

Минуту спустя воздушная ладья остановилась в обширном леднике, окруженном темными остроконечными скалами.

Посреди этой снежной равнины, словно утопая в беловатом тумане, виднелся длинный предмет, который блестел при бледном свете луны, как граненый хрусталь.

Вблизи это было колоссальное воздушное судно продолговатой формы, сделанное из странной прозрачной и похожей на хрусталь фосфоресцировавшей материи. На конце судна находился единственный вход. Когда Эбрамар зажег электричество, внутренность оказалась состоявшей из трех зал и множества маленьких, но удобных и с изысканной роскошью отделанных кают.

В каждой каюте было окно из одинакового с судном вещества, но очень тонкого; окно можно было задернуть занавеской, сделанной из гибкого, как газ, вещества, но непроницаемого, как кожа, что и показал гостям Эбрамар. Везде, в залах и каютах, помещались подставки с широкими вазами из того же хрусталевидного вещества.

— В трюме находятся помещения для необходимых припасов и вещей, которые возьмут с собой путешественники.

— А что они будут брать? — полюбопытствовал Супрамати.

— Самое драгоценное из всего, что хранится в лабораториях, герметических библиотеках, и произведения искусства для образцов; все это придется взять с собой, потому что понадобится же ведь строить новые дворцы науки и посвящения.

— Неужели есть аппараты, которые могут поднять на воздух такие колоссальные тяжести? — заметил Дахир.

— Я покажу тебе после — потому что еще не закончил их построение — аппараты, которые понесут нас, и ты убедишься, что они могут поднимать и нести почти неисчислимый груз.

И теперь уже готов список всего того, что должно перевезти каждое судно, чтобы не забыть о чем-нибудь необходимом или не таскать одно и то же вдвойне или втройне. В нужный момент, когда все путешественники будут в сборе, вот эта дверь наглухо закроется, и мы будем дышать лишь первобытной эссенцией, которую зажгут на всех треножниках.

Разговаривая таким образом, они вышли, но Дахир просил еще разъяснений, некоторых подробностей, а Супрамати остановился, ожидая их, и, опустив голову, погрузился в грустные мысли. Все, что сохранялось еще в нем «человеческого» и «земного», шевельнулось в ту минуту, и сердце сжала невыразимая тоска… Ведь когда он переступит в последний раз этот порог и за ним окончательно захлопнется дверь воздушного судна, то под ногами его рухнет мир, в котором он родился, умрет и исчезнет это чудное произведение творчества Создателя с его огромным и чудесным прошлым…

В эту минуту на его плечо опустилась рука и, подняв голову, он встретил глубокий взгляд Эбрамара, лучистым блеском своим пронизавший его подернутый грустью взор.

— Не вешай голову, Супрамати, и призови на помощь рассудок. Тебя тяготит надвигающееся будущее потому, что ты впервые будешь присутствовать при кончине мира вообще.

Но наступит время, когда, подобно ласточке, ты будешь легко перелетать от одного мира к другому, из сферы в сферу, и привыкнешь смотреть на гибель планеты, как на уничтожение, например, клеточки в каком-нибудь организме.

То, что теперь кажется тебе таким важным и трогательным, это — ничто в великом мироздании.

— Взгляни, — и он поднял руку, — на Млечный Путь, где роятся миллионы солнц с их планетными системами.

Миры кишат там, подобно пылинкам в солнечном луче; а ведь на каждом таком атоме пространства родятся, живут и умирают человеческие поколения. Только наше полное невежество во всех отношениях да узкий эгоизм ослепляют нас.

Мы пугаемся и дрожим, воображая, что должно произойти нечто, что перевернет вселенную. На самом же деле не случится ничего подобного, а просто погаснет один из бесчисленных атомов великой бесконечности.

Супрамати поднял голову и залюбовался лазурным сводом, усеянным точно золотом и алмазами. На такой высоте воздух был необыкновенно прозрачен, и звезды на темной лазури неба сверкали с изумительным блеском.

Вдруг в одной части неба вспыхнул сноп искр, которые рассеялись подобно лопнувшей ракете; на миг искры блеснули красным светом, закружились и затем потухли.

Загадочная усмешка появилась на губах Эбрамара.

— Слышал ты, Супрамати, шум или взрыв? Почувствовал ли что-нибудь, хотя бы движение воздуха? Нет?! А между тем этот искровый вихрь указал на кончину какого-то мира, при которой мы присутствовали издали.

Да, сын мой, величие и ничтожество — понятия относительные; а велики мы только в собственных глазах. Муравей тоже считает себя, может быть, «великим», сидя на своей куче у подножия высокой горы, а заметит свое ничтожество лишь в ту минуту, когда будет пытаться вползти на горную вершину. Таковы и мы — слабые существа, незаметные пылинки пространства, несмотря на увенчавшие нас лучи магов. Все, чем еще нам можно было бы, не краснея, похвастаться, это — то, что мы полезные пчелы в великом улье Предвечного.

Супрамати опустил голову и закрыл рукою глаза. Он сознавал, что тоже почитал себя великим, мудрым и могучим в тот момент, когда на челе его засветился третий луч; но слова Эбрамара сразили гордость мага и свели её на нет; в эту минуту он действительно чувствовал себя крошечным, жалким невеждой. Достигнет ли он когда-либо далекой, туманной выси совершенного знания? Сомнение, горечь и отчаяние, — эти три врага, которых он считал навсегда побежденными, — внезапно обрушились на него.

— Берегись, Супрамати, и гони прочь такие слабости. Смотри, враг близко! — строго произнес Эбрамар своим звучным голосом и, подняв руку над головою Супрамати, точно обдал его струёй серебристого света.

Супрамати вздрогнул, огляделся и увидел черную появившуюся сзади него фигуру, которая затем отступила и прислонилась к соседней скале. Там эта черная тень как будто сгустилась, озаренная пурпурным ореолом, и на этом кровавом фоне ясно обрисовалась высокая фигура Сармиеля, точно закрывшегося своими черными зубчатыми крыльями; на его характерном лице, искаженном в ту минуту явной досадой, читалась ненависть, зависть и адская злоба.

— Видишь, этот слуга хаоса даже посмел подойти к тебе, — произнес Эбрамар. — Отойди и исчезни, исчадие ада, дерзнувшее объявить войну Всемогущему. Предвечный терпит тебя лишь как пробный камень для душ человеческих, а ты в дерзости своей пытался даже искушать Сына Божьего и теперь подкарауливаешь чистого служителя добра.

Фигура Сармиеля стала таять и наконец со страшным свистом исчезла в вихре дыма, испещренного огненными зигзагами.

— Видишь, как всегда близка к нам опасность. Дьявольский искуситель подстерегает малейшую нашу слабость, и лишь тот, кто сумеет устоять перед ним, может продолжать восхождение к свету. Слабеющих же он увлекает в бездну тьмы. Никогда не сомневайся в себе, Супрамати, и не умаляй достоинства души твоей. Как бы ничтожно ни было возвышение человека, он уже стоит на пути восхождения. Всякое доброе действие, всякая молитва и духовная работа на благо ближнего, всякое доброе намерение, желание улучшиться и одолеть животное в человеке будут звеньями спасительной цепи, которая приковывает его к Божеству и вместе с тем приближает всех слабых и убогих к нашей ассоциации; она же борется за добро и поддержит, будет руководить этими существами сообразно с их духовными силами.

Один может поднять лишь несколько фунтов, атлет поднимает пуды, но это ничего не значит, и презирать никого не следует.

Каждому воздается должное; ибо если силы порой и не хватает, зато само усилие и заслуга такого усилия равноценны.

У тебя же лично, Супрамати, нет причин отчаиваться, — прибавил серьезно Эбрамар. — Честолюбие присуще каждому, а благородное честолюбие — чувство достойное и законное.

Перед твоим честолюбием раскрывается обширное поле труда и науки. Поддержанный светом приобретенного уже знания, пойдешь ты вверх по мистической лестнице, ведущей в святилище совершенного знания. Со временем ты сделаешься гением планеты, покровителем целой системы, и будешь заведовать хаотическими первичными элементами, чтобы привести их в гармонию и создавать из них миры. Ты исследуешь и будешь управлять космическими силами, будешь повелевать фалангами высших духов, разум твой будет способен все воспринять и обсудить, дисциплинированная воля поддержит равновесие сфер, и станешь ты разумным слугой Высшей мудрости.

Как последнее испытание тебе надлежит смело преодолеть последнюю преграду, отделяющую тебя от твоего Создателя, чтобы постичь Его наконец во всем Его величии и бесконечной премудрости… Разве всего этого не достаточно для удовлетворения и оценки приобретенного тобой знания. Подними голову, Супрамати, и разверни свои духовные крылья. Не гляди никогда вниз, там — пропасть, а в ней сторожат сомнение и заблуждение. Смотри на светлую высь, и крылья твои унесут тебя в бесконечность, где царит гармония.

Супрамати слегка покраснел, глаза его вспыхнули, и он протянул обе руки Эбрамару.

— Благодарю тебя, дорогой учитель, я никогда не забуду этого часа. Слова твои подкрепили меня и дали понять, как всегда близка ужасная опасность, подстерегающая даже душу вооруженного мага. Как надо быть постоянно настороже относительно преследующего нас упорного и ловкого врага!

Эбрамар пожал ему руку и весело сказал:

— Довольно серьезных дум. Войдем, друзья, в наш воздушный корабль, где я обещал угостить вас ужином.

Он провел их в одну из зал, где все сели за стол, и Эбрамар достал из шкафа корзину с сухарями — удивительно легкими, превосходными по вкусу и «очень питательными», — шутя добавил он. Вслед за сухарями он подал запеченные в тесте овощи и фруктовое желе, которое они запивали вином.

Все повеселели и говорили оживленно, но уже спокойно о великом путешествии, а Нарайяна пришел снова в прежнее игривое настроение.

— Твои блюда очень воздушны, но не дурны, — сказал он со смехом, — хотя такой ужин не может сравниться, конечно, с жареными кабанами, которых я едал некогда при дворе короля Ричарда, и ни одна из прекрасных дам того времени его не одобрила бы. Но на столь дальний путь нельзя запасаться кабанами.

— Тем более, что и кабанов уже более нет, — засмеялся Дахир.

— Ну, мы найдем их в новом отечестве, и я предвижу, что мы устроимся там довольно сносно. Как только высадимся, я немедленно поставлю на работу всех низших, которых спасу, да местных «скотов» прихвачу и построю дворец, — решил Нарайяна.

— Славный из тебя выйдет пастырь. Уж ты не оплошаешь себя устроить, — чуть насмешливо заметил Эбрамар.

— Ах, Боже мой! Надо же их чем-нибудь занять. Ведь если все будут только угощаться и витать вокруг новой планеты, так в грех впадут. Ты сам сотни раз говаривал мне, что праздность есть мать всех грехов. А так как там не будет ни театров, ни ресторанов, ни газет, ни светских увеселений, то все начнут дохнуть со скуки и рады-радешеньки будут работать.

— Конечно, конечно. Я вижу, ты будешь образцовым администратором, милый Нарайяна, и как только мы разделим планету на государства, то непременно сделаем тебя царем.

— Благодарю, Эбрамар, и надеюсь оправдать твое доверие. И тогда обо мне создастся легенда, как о Раме или Гермесе, что я был образцом мудрости и знания, что под моим скипетром царил золотой век, — возразил шутя Нарайяна.

— Все это далекие мечты, — прибавил он со вздохом, — а сию минуту меня беспокоит настоящее. Предстоит вступить в общество, а я не имею понятия, где заказать платье. Может быть, и портных нет уже, и мне придется самому мастерить себе какую-нибудь кацавейку, потому что в этой тунике, прекрасной для мага, я не рискну показаться в салоне.

— Успокойся, портные еще есть, и Нивара получил приказание заняться вашим туалетом и экипировать вас так, чтобы никто не заподозрил, откуда вы явились, — успокоил Эбрамар.

— Надеюсь, та дама XX века, которая оставила столь подробное описание наших особ, не предсказала, что мы снова явимся в конце мира. Она обладала прескверной привычкой быть слишком точной в описаниях, — весело сказал Супрамати.

— Во всяком случае наш долг рыцарей обязывает нас поискать — не перевоплотилась ли она в такую критическую минуту; в таком случае, она может описать нас как законодателей и гениев новой планеты, — вставил Дахир.

Все от души посмеялись.

— Нет пророка в своем отечестве. Так и эта бедная дама. Потому что, поверь в свое время люди ее предсказаниям, они исправились бы, а человечество не очутилось бы теперь накануне своей гибели, — заметил Эбрамар, вставая.

Они вышли и четверть часа спустя очутились в кабинете Эбрамара.

Там ожидал их Нивара, с восторгом бросившийся в объятия Супрамати.

Супрамати обнял его и поблагодарил за выказанное расположение.

— Я с радостью вижу, — прибавил он, — что ты добросовестно работал и сделал большой шаг вперед.

Нарайяна немедленно завладел молодым адептом и принялся расспрашивать его о костюмах и современных нравах; а так как Дахир уселся и внимательно их слушал, то Эбрамар увел Супрамати в свою лабораторию.

Это была обширная круглая зала с колоннами, заставленная странными и невиданной формы инструментами.

Эбрамар показал ученику части аппарата, который должен был унести в пространство воздушное судно с земными переселенцами.

После оживленного обсуждения ученые перешли в смежную залу, мрачную и едва озаренную слабым голубоватым светом.

Зала эта с высоким, как в соборе, потолком была тоже необычного вида; посредине помещался огромный круглый и массивный золотой стол, а на нем аппарат, при виде которого могла закружиться голова.

Перед ними был как будто колоссальный часовой механизм: маленькие хрустальные или металлические кружки и разной величины блестящие колесики, которые быстро вертелись, выбрасывая разноцветные огоньки.

Длинные и тонкие, как волос, стрелки бегали по дискам, а из длинных, с расширенными краями трубок выходили точно фосфорические ленты, которые, развертываясь спиралью, поднимались вверх и исчезали во тьме свода. Все это пыхтело, трещало и дрожало, а крошечные молоточки отзванивали такт, точно колокольчики. По краю стола расположены были эмалированные разных цветов кнопки вроде электрических, которые сообщались с блестящими проводами, проходившими по всему механизму.

— Ты уже знаком отчасти с механизмом этого телеграфа, хотя не видел его в действии, — сказал Эбрамар, показывая своему ученику подробности аппарата и объясняя его работу.

— Вот с помощью такой машины мы сносимся со святилищами посвящения планет нашей системы и переговариваемся с иерофантами далеких миров.

Закон тот же, что и для беспроволочного телеграфа; надо только уметь управлять вибрационными волнами и уловить желаемое направление. Все святилища нашей системы находятся в постоянном общении, потому что то же космическое строение поддерживает между ними взаимное равновесие.

Совершенно излишне, конечно, и даже опасно давать эту тайну в распоряжение толпы. Знай профаны наши средства сношения с соседними человечествами, нашлись бы, наверно, смельчаки, которые возмечтали бы о завоевании новых планет и устроили бы заговор, чтобы завладеть нашим воздушным флотом, а затем отправились бы вместо нас, — добродушно усмехаясь, закончил Эбрамар.

— Ты прав, учитель. Древние иерофанты имели серьезные основания окружать тайной свою науку. Страшные силы стихий в руках недоучек приносят больше зла, чем добра; обилие дурно использованных или во вред примененных открытий и способствовали разрушению нашей планеты за много времени до назначенного ей срока, — со вздохом произнес Супрамати.

— Скажи мне, учитель, — прибавил он минуту спустя, — дозволено ли нам будет там пользоваться нашим знанием, чтобы устроить себе жизнь, сходную с нашей настоящей?

— Без сомнения. Для нашей работы и ученья нам необходим мирный и удобный приют; но мы, конечно, не злоупотребим нашей наукой и окружим ее, по обыкновению, непроницаемой тайной.

Глава восьмая

править

Спустя час Супрамати разговаривал у себя в комнате с Ниварой, который распаковывал большую корзину, стоявшую на столе, и раскладывал на диване вынутые из нее платья.

— Ты непременно сам хочешь нарядить меня, милый Нивара? Говоря правду, для меня чистое наказанье — необходимость менять свою белую тунику, и легкую и удобную, на какой-нибудь глупый и смешной современный костюм, — заметил Супрамати.

— Да, я считаю за честь служить тебе и с удовольствием буду твоим секретарем, дорогой учитель; а младший назначенный к тебе адепт может быть моим помощником, — ответил Нивара, глядя с любовью на него своими блестящими, радостными глазами. Супрамати встал и пожал его руку.

— Ну, что ж, начнем, пожалуй, маскарад. Я вижу, ты уже разобрал свой магазин, — прибавил он, смеясь.

— Вот прежде всего черное шелковое трико — главная часть туалета, так как сорочек уже не носят. Не бойся, оно не полиняет, это первый сорт; но я думал, что черное тебе, может быть, будет неприятно, а потому взял такое же белое, очень тонкое, которое не стеснит.

— Благодарю, ты предупредил мое желание. Признаюсь, мне не очень улыбается эта «черная кожа», — ответил Супрамати, надевая трико.

— А вот сапоги. Их уже не делают из кожи; животные стали слишком редки, чтобы своей кожей обуть все человечество; но взгляни, это очень хорошая подделка — прочно и изящно.

Супрамати надел сапоги и застегнул довольно широкий кожаный пояс; Нивара завязал ему на шее шелковый шарф большим бантом и затем подал шляпу с широкими полями, бумажник и часы, которые носились на золотой шейной цепочке, а прятались в карманчике на поясе. После этого Нивара надел на него сюртук без рукавов из черной, очень мягкой, тонкой и блестящей, как атлас, материи; довольно толстая подкладка похожа была на бархат. Ни воротничка, ни манжет не было.

— Ты не занимаешься моими волосами. Разве прическа а lа girafe уже не в моде? — полюбопытствовал Супрамати.

— О! Давным-давно. Теперь носят волосы как они есть, сколь велики они не были бы; только мужчины не отпускают их ниже плеч. Твоя прическа будет средней моды.

Супрамати подошел к большому зеркалу и с любопытством оглядел себя как чужого. Костюм ему не понравился; в нем было что-то эксцентричное и циничное по его слишком откровенной обрисовке форм. Но все-таки Супрамати был очень красив; трико удачно оттеняло его высокую стройную фигуру, а густые темные кудри придавали ему юношеский вид. Конечно, ни один простой смертный не заподозрил бы в красивом молодом человеке с огненным взором мага о трех лучах, на плечи которого легло столько веков. Однако более внимательный и, главное, чуткий наблюдатель почувствовал и понял бы, что в глубине этих ясных глаз таится нечто, делающее из этого человека совершенно отличное от прочих смертных существо.

Супрамати примерял шляпу, когда вошли Нарайяна и Дахир, одетые одинаково с ним, в сопровождении Небо и трех юных адептов младшего разряда, назначенных состоять при магах секретарями, помощниками или посланцами. Нарайяна был в веселом настроении. Он кокетничал и паясничал в своем слишком узком костюме, а большие черные глаза лукаво и самодовольно блестели. Он представил Супрамати трех адептов, объяснив, что этим прелестным юношам каждому в отдельности не более двух сотен лет.

— Совсем младенцы. А теперь простимся скорее с Эбрамаром и едем. Надо спешить, чтобы попасть на большую станцию до отхода поезда, — торопил он.

— А разве опять в ходу железные дороги?

— Нет, ваша светлость, — поспешил ответить один из молодых секретарей. — Теперь действуют чрезвычайно быстрые и удобные воздушные поезда.

После краткого дружеского прощанья с Эбрамаром маги со своей свитой сели в воздушный экипаж и скоро тихо уснули сном смертных.

Занимался день, когда их разбудили. Едва окончили они туалет, как экипаж их пристал к огромному и странному зданию, выстроенному сплошь из металла и стекла.

Это был целый ряд массивных четырехугольных башен вышиною с башню Эйфеля, но стоявших друг от друга на большом расстоянии.

Внутри находились подъемные машины для путешественников и багажа, рестораны, билетные кассы и т. д. Все это работало автоматически и мало интересовало наших магов.

Вершины башен соединялись огромным металлическим мостом, представлявшим собой пристань, возле которой, прикрепленное летучими мостиками, качалось что-то похожее на колоссальную змею.

Действительно, воздушный поезд походил на змею. Голова, казалось, разевала гигантскую пасть, внутри которой ревел, меча искры, огромный электрический аппарат; под брюхом воздушного чудовища висели сотни шаров, а на спине красовалось что-то вроде прозрачных и подвижных крыльев.

По одному из переходных мостиков путешественники наши во главе с Ниварой вошли в поезд и бегло осмотрели его, прежде чем занять свое купе.

Коридор, проходивший вдоль вагонов, — если можно назвать их этим именем, был достаточно широк, чтобы вместить где полки с книгами, а где буфеты.

Дешевые купе были малы, на два или четыре места. Дорогие же имели по два отделения, более или менее просторных: залу и спальню. Одно из таких, наибольшего размера, заняли Дахир, Супрамати и Нарайяна.

Все было устроено с удобствами и изысканной роскошью.

— Недурно в общем. Но советую вам, друзья, выйти в коридор, поглядеть на дамские туалеты, — предложил Нарайяна, все осмотревший с видом знатока.

Дахир и Супрамати не могли удержаться от хохота и предложили ему взять в проводники для изысканий Нивару; но тот не хотел ничего слушать и почти силой увел всех с собой.

Только что они остановились около одного буфета, как туда же подошли две дамы и при помощи автомата налили себе по стакану какой-то шипучки вроде сельтерской воды.

Обе были молоды и красивы; но костюмы их Супрамати нашел и неприличными, и неграциозными.

На одной, высокой черноглазой брюнетке, было розовое трико, производившее впечатление нагого тела; поверх было одето нечто вроде кимоно с широкими рукавами из розовой, вышитой серебром материи и на белой подкладке. На черных, восхитительно причесанных волосах красовался розовый бархатный берет с бриллиантовой пряжкой.

На второй, хорошенькой среднего роста блондинке трико было черное и черное же кимоно на голубой подкладке, а на голове голубой берет с белыми цветами.

— Тоже недурно, но уж слишком откровенно, — заметил Нарайяна с чуть заметной насмешкой, когда путешественницы отошли.

— Да, прежние платья совершенно изгнаны, — сказал Нивара, когда они входили в свое купе.

— А неужели и старухи носят такой же смешной и противный костюм? — осведомился Супрамати, садясь у окна.

— Старухи?! Да ни старух, ни стариков больше нет; наука совершенно упразднила старость. Одно из последних изобретений сделало совсем не нужными искусственные зубы; потому что, как только зуб изнашивается, на его место выращивают другой…

Теперь также устроены электрические ванны с разного рода втираниями, уничтожающими морщины. Что касается волос, то их тоже выращивают, как траву и любого цвета, по желанию, — пояснил Нивара.

— Черт возьми! Да эти люди в лучших условиях, чем мы; они наслаждаются вечной молодостью, без этой каторги быть бессмертными! — воскликнул, смеясь от души, Дахир.

— У медали есть и оборотная сторона. Вся эта искусственная ультраинтеллигентная мнимая молодежь — слабая, хилая и нервная — подвержена тяжким болезням. Вообще, это — осужденное, приговоренное поколение, — ответил, вздыхая, Нивара.

— Увы! Грустное время, жалкое человечество, — заметил Супрамати. — Да и может ли оно быть иным в этом мире, без Бога, без церкви, без законов, без правды; в мире, где царит лишь поклонение «животному». Кстати, Нивара, Нарайяна описал нам чудо Лурда и сказал, что остались еще христиане, словом, верующие. Много ли их?

— О, нет, очень мало; христиане составляют лишь очень бедную и гонимую секту. Живут они по уединенным, разоренным землетрясениями местам, да на заброшенных островах или в подземельях; словом, почти в пустынях, где «баловни» нашего времени не согласились бы и дня пробыть. Селятся они поблизости от древних святых мест или у тайников, где скрывают мощи, а не то чудотворную, особо чтимую икону.

— А не можешь ли сказать, Нивара, какие сохранились святые места помимо Лурда? — спросил Дахир.

— Храм Гроба Господня сохранился; но уцелел он благодаря чуду, еще более великому, чем в Лурде. Я должен описать вам это в высшей степени интересное явление. Вы понимаете, что святое место, где сотни лет скапливались молитвенные излучения, возбуждало ярую ненависть сатанистов. Этот очаг, так сказать, света и тепла, обновлявший и подкреплявший столько душ, не давал им покоя: особенно же приводили их в бешенство совершавшиеся там обращения к вере в Бога. И одно из таких обращений, особенно блестящее потому, что произошло с одним из их лагеря, обратившегося к покаянию, переполнило, как говорится, чашу.

На собрании главарей люциферианства вместе с неверующими ни в Бога, ни в сатану, но которых, однако, убедили, что это «гнездо фанатиков» заражает умы «обскурантизмом», было единогласно решено взорвать храм и Святой Гроб, а сколько тут было кощунства и всякого богохульства, так язык не поворачивается вам повторять.

Короче говоря, преступный план нашел множество сторонников, и целая армия, вооружившись бомбами и другими разрушительными средствами, с пением кощунственных песен, в подражание песнопениям священным, двинулась на Иерусалим.

По мере приближения, возбуждение озверелой толпы все росло. Во главе процессии несли статую Бафомета, а Царица шабаша исполняла впереди бесстыдную пляску; потому что, прежде чем уничтожить святое место, они намеревались осквернить его, справив там свой дьявольский шабаш.

Весть о приближении этого сатанинского полчища долетела до Иерусалима, вызвав среди верующих ужас и смятение. Собрались они в большом, сравнительно конечно, числе, так как готовились, по обычаю многих веков, праздновать Пасху. Они хорошо понимали, что кощунники умышленно избрали святую ночь для того, чтобы овладеть храмом и уничтожить его. А в то время епископом Иерусалимским был старец великого подвижничества, высокого благочестия и геройского мужества.

Известие о приближавшейся опасности не смутило его мужества и твердости духа. Проведя ночь на молитве у гроба Христа, он созвал верующих и красноречивым словом внушил им не трусить и не бежать, а защищать священное место по мере сил, положившись в остальном на волю Господню.

Слово его произвело желанное действие, и восторженное состояние осенило богомольцев. Они знали, что заплатят жизнью за верность Спасителю, но бодрость их не слабела; на коленях, с зажженными в руках свечами, пели они хором гимн воскресения, а вера их была так горяча, воззвание к Богу с мольбой о помощи и поддержке так сильно, что совместная молитва их восходила, как огненный столб, и обратилась над храмом в лучезарное облако. Весь храм положительно сверкал астральным светом; но верные, погруженные в глубокую молитву, не отдавали себе в том отчета, а сатанисты, само собой, не заметили великой невидимой силы, собравшейся вокруг святого места, которое они собрались уничтожить.

Наконец дьявольская рать подступила к храму, а крики их и бесстыдные песни слышались уже вблизи. Тогда верные запели «Христос Воскрес!», а маститый епископ с крестом в руках, подняв взор к небу, молился с восторженной верой.

И в ту минуту, когда Бафомет с Царицей шабаша чуть не очутились в ограде храма, небо точно воспламенилось, земля поколебалась и расселась, образовав огромные трещины, из которых вырывалось пламя и дым. Говорят, это было нечто ужасное; подземные удары вперемежку с раскатами грома были такие, каких никто от роду не слыхивал. Сатанинское воинство было буквально поглощено разверзшейся под ним бездной; казалось, что рушится сама гора, на которой стоял Иерусалим.

Следующий день осветил ужасную картину сошествия Божьего гнева.

Там, где возвышалась гора с Иерусалимом, образовалась глубокая долина, окруженная черными скалами и ущельями. Большой, пышный город был совершенно уничтожен землетрясением, а цветущие окрестности испепелены и являли собой дикую, бесплодную пустыню.

Но удивительнее всего то, что скалы во время крушения образовали как бы стену, которая ограждала и защищала ту часть храма, где находился Святой Гроб; очевидно, весь храм опустился вместе с землею и, не считая ничтожных повреждений, отнюдь не пострадал.

Бывшие в храме верные потеряли сознание во время катастрофы; они упали, словно задохнувшись, и только спустя несколько часов многие из них очнулись.

Между ними был и старый епископ, который — едва вернулись к нему силы — отслужил благодарственный молебен. С тех пор в этой дикой долине собираются остатки христиан; там существуют даже две небольшие тайные общины, мужская и женская, которые проводят жизнь в посте и молитве. Но выходить из долины и за пределы церковной ограды они не смеют, потому что места этого избегают и страшатся люцифериане.

— Как глубоко, значит, укоренилось зло, если даже столь очевидное доказательство могущества и заступничества Божественного не обратило неверующих и не привело их к покаянию, — заметил Супрамати, поблагодарив Нивару за интересный рассказ.

Поговорив еще некоторое время, они узнали из беседы, что направляются в Царьград; затем Дахир, сославшись на усталость, ушел в свое отделение.

Но Супрамати удержал Нивару с Нарайяной, и они продолжали разговор о минувшем и грядущем.

До начала своей проповеди Супрамати предполагал посетить все места, где пребывали оставшиеся верными Богу; а предварительно все маги должны были присутствовать на общем совете, где соберутся посвященные, назначенные работать в тяжкое последнее время.

Маги не ласкали себя надеждами, зная, что борьба будет тяжелая и изнурительная, так как сатанисты были даже уверены в безнаказанности и не подозревали столь близкой кончины планеты. Изумительные открытия последних времен возбудили в человечестве безмерную гордость, а духи тьмы, овладевшие массами, убаюкивали их еще более блестящими надеждами.

Жизнь должна была быть, по их понятиям, сплошным бесконечным праздником, которого не нарушат ни старость, ни болезнь, ни смерть.

Ослепленное гордостью и безумной жаждой наслаждений, людское стадо, пировавшее на краю пропасти, не знало, что те, кто толкал его на преступления, кощунства и святотатства, предвкушали заранее исполинские гекатомбы, которые готовила кончина мира. Сколько трепещущего мяса людского, дымящейся крови, жизненного флюида послужит кормом мерзким гиенам пространства, питающимся падалью.

Нарайяна сделал по этому поводу замечание, а Нивара воскликнул:

— Ах, как счастливы мы, какая неоценимая награда за нашу работу — в возможности переселиться в новый мир и заслужить мирную кончину в свете высшей сферы, вместо того, чтобы нести страшное наказание и сделаться добычей адских вампиров.

— Да, — ответил Супрамати. — Милосердие Создателя равно Его мудрости, и чтобы доказать Ему нашу благодарность, нам надо хорошо поработать и спасти детей Христовых, подтвердив притчу о семи мудрых и семи неразумных девах. В настоящее время она исполняется буквально. Мудрые девы достойно вынесли испытания; любовь их к Богу не ослабла и они покорно ожидают страшного суда; а вера и молитва, как неугасимые лампады, горят в их душе. Девы же неразумные забыли свое божественное происхождение, отвергли своего Создателя, и тьма объяла их; они погасили огонь небесный, ведущий к Богу и озаряющий тернистый путь восхождения. Бедные слепцы! Тяжкое ждет их наказание и никакой свет не озарит души во время ужасного хаоса, который наступит, — закончил с грустью маг.

Некоторое время разговор еще шел на ту же тему, но Нарайяна заметил, что в купе душно, и потому пожалел, что нельзя открыть окно.

— В конце поезда около машины устроен крытый балкончик, я могу свести вас туда, — предложил Нивара.

Вскоре все трое стояли на узенькой галерейке с широким, открытым настежь окном, на которое они облокотились.

Надо было иметь очень крепкую голову, чтобы она не закружилась при взгляде наружу; ибо, насколько мог обозреть глаз, не видно было ничего, кроме неба и облачного океана, скрывавшего землю. Но бессмертные не знали ни страха, ни головокружения, и со спокойным любопытством любовались действительно захватывающим зрелищем, которое развертывалось перед ними.

По всем направлениям скрещивались воздушные суда и поезда подобно исполинским извивавшимся чудовищам, потрясая воздух шумом и свистом; а толпа, набитая в этих черных, желтых или зеленых змиях, одинаково слепо вверяла свою судьбу гениальному механизму и искусству механика, как некогда отдавала себя на волю Божию.

— Какой громадный шаг сделали открытия со времени нашей последней экскурсии в мир, — сказал Супрамати.

— О! Вы еще очень мало видели изобретенных «чудес». Можно смело сказать, что человек подчинил себе для услуг все стихии.

Ум изощрен, а божественная душа подавлена, и плоть торжествует победу; она господствует над всем: труд свела до минимума, сравняла хозяина со слугой и поработила силы природы, — ответил Нивара.

— Да, да. И в тот момент, когда они особенно восторжествуют, считая себя полными господами стихий, — реторта лопнет, и против них восстанут те самые рабы, посредством коих они собирались править Богом, — посмеиваясь, заметил Нарайяна.

Надышавшись свежим и холодным воздухом, они вернулись в купе, и разговор снова зашел о предстоящем житье в Царьграде.

— А какое назначение желаешь ты получить от нас, Нивара? Нет ли у тебя на примете особо излюбленной страны и людей, которых ты желал бы спасти и уберечь, — спросил Супрамати с доброй улыбкой.

— Нет, учитель, вся земля мне одинаково противна, а любимым мною существам будет много лучше под вашим, нежели моим покровительством. Поэтому единственное мое желание — остаться твоим учеником и исполнителем твоих приказаний, — ответил молодой адепт, глядя на него своими блестящими признательными глазами.

Царьград еще существовал; благодаря своему бесподобному местоположению, он пережил все катастрофы, которые в течение целых веков его постигали.

Город изменился, конечно, еще более разросся и принял современный облик, но прежний дворец Супрамати все еще стоял, чудесно сохранившийся по своим летам.

В продолжение не одного века он служил пристанищем прежде всего жертвам землетрясения, сопровождавшегося затем наводнением, которое наполовину уничтожило город, а потом приютом для вдов и сирот. Позднее, когда благотворительность стала все более выходить из моды, в нем устроили порнографический музей, уничтоженный, однако, через несколько дней после его открытия пожаром.

Некоторое время спустя недвижимость была куплена каким-то иностранцем, который произвел необходимые поправки, но сам живал редко. Мало-помалу средоточие роскоши и оживления города переместилось, бывший дворец Супрамати остался в стороне и им перестали интересоваться; а отдать его внаем или перестроить законные владельцы, по-видимому, не желали.

Вдруг прошел слух, что дворец куплен индийским принцем по имени Супрамати, который, очевидно, намеревался в нем поселиться, потому что дом весь стали обновлять. Наехали какие-то чужеземные, темнолицые люди, под надзором которых шла роскошная меблировка комнат и приведение в порядок садов. Снова забили фонтаны, запестрели цветники, и в зелени появились статуи. Словом, старый дом ожил, разукрасился и своей утонченной роскошью возбуждал любопытство праздной и пресыщенной толпы, интересующейся всегда лишь чужими делами.

И вот однажды, к большому разочарованию любопытных, разнеслось известие, что владелец прибыл незаметно, в простом воздушном экипаже, и не один, а с братьями, родным и двоюродным; все три индусских принца были, по слухам, молоды, красивы и богаты — истинные миллиардеры. Одновременно прибыли их друзья и свита, состоявшая из управителей огромных поместий и трех секретарей.

Толпа зевак еще более огорчилась, когда узнала, что интересные иностранцы никуда не показываются и не выходят за ограду дворца, а видеть их можно только издали, во время прогулки.

Действительно, маги избегали пока появляться в обществе, старательно изучая бывший в ходу космополитический говор и разбираясь в истории, нравах и общем положении человечества

того времени, в котором им предстояло приступить к выполнению своей трудной миссии.

Печальная развертывалась перед ними картина как прошлого, так и настоящего. За несколько столетий, незаметно протекших параллельно с их странной и таинственной жизнью, мир пережил страшные потрясения, а геологические перевороты значительно изменили местами географию земли. Еще более страшные и гибельные политические перевороты до основания потрясли все устои общества.

Зло, обильно и старательно посеянное среди народных масс евреями и анархистами, принесло свои плоды. Всюду разражались ужасные революции, топя в крови и сметая все, что еще осталось от древних установлений, управлявших порядком жизни человечества. Этот разрушительный кризис породил новое общество, которое было бы непонятно и отвратительно минувшим поколениям.

Лжегуманитарные убеждения уничтожили всякую наказуемость и упразднили весь правовой институт, со всей кучей темных, правда, для массы и растяжимых законов. Равным образом, не только не ограниченная, но безудержная «свобода совести» мало-помалу вытравила всякое понятие о религии; не было более ни Бога, ни церкви, где проповедовались ее «неудобные» для масс законы, как не стало больше и тюрем. Никто не признавал уже взаимности обязательств, а каждый жил по своему вкусу или прихоти и сам судил себя сообразно своим животным влечениям.

Не было более границ, войск, национальностей; все слилось в человеческие стада, управлявшиеся коммунарными градоправлениями с весьма ничтожным, впрочем, авторитетом.

Население таяло в угрожающих размерах вследствие того, что женщины лишь нехотя подчинялись обязанностям материнства и семьи; имевшие двух детей составляли редкость.

Не менее изменился и образ жизни. Научные и промышленные изобретения вконец преобразовали не только внешний вид земной поверхности, но и нравы, характеры, потребности, привычки и образ жизни людского муравейника, сведя почти на нет личный труд. Рабочих больше не было, а налицо оказались лишь «мастера», которые за громадное вознаграждение работали на машинах или управляли воздушными судами.

Но по мере сокращения труда развивалась праздность, которая мало-помалу сделалась культом масс. Девиз римлян времен упадка «Хлеба и зрелищ!» возродился в гигантских размерах; все желали наслаждаться и забавляться без удержу и устали; а так как подобная разгульная жизнь стоила дорого, то наглейшее мошенничество процветало наяву, и всякие средства без разбора для добывания золота были хороши и законны.

Понятно, что в таком обществе, снедаемом пороками и леностью, при упадочной к тому же «цивилизации», умственная работа стала затруднительной, и народные массы были грубо невежественны, прикрываясь обманчивым лоском мнимого образования.

И — странное явление, в силу ли закона атавизма, но вековая интеллектуальная работа этого вымирающего человечества как будто кристаллизовалась порой, и среди невежественной наглой толпы появлялись гениальные люди, которые своими изумительными все же открытиями вызывали настоящие перевороты. Но, увы, эти гениальные головы направляемы были точно лукавым духом, и все изобретаемое ими способствовало главным образом усилению могущества зла, распространению порока, праздности и низменных страстей.

Тунеядство, служившее теперь основанием всей общественной организации, изменило также систему преподавания. За исключением начальных, других школ не было, а существовали только специальные «курсы», на которых юношество «оканчивало» образование по особо избранным предметам, преподаваемым к тому же поверхностно, потому что по лености большинство отказывалось от серьезной умственной работы.

Сохранилось всего лишь несколько учреждений, где собирались избранные умы и откуда выходили великие изобретатели, лукавые, хотя и гениальные ученые или достойные этого имени специалисты, которые наблюдали за изготовлением и действием сложных машин. Но таких оказывалось немного и все они были наперечет в каждой местности. Толпа же забавлялась науками вроде спорта и довольствовалась поверхностным изучением необходимых лишь знаний. Довольствовались международным говором, с которым можно было обойти вселенную и быть понятным с края и до края, а тех, которые еще занимались языковедением, поднимали на смех и считали глупцами или маньяками.

Параллельно с понижением нравственного и умственного уровня пали также искусства и литература. Первые давали лишь плохие заимствования старинных произведений, приурочивая их к циничному вкусу эпохи; а еще более жалкая литература ограничивалась газетными листками, разбалтывавшими события дня и пикантные скандалы; читать большие сочинения никто не имел ни времени, ни желания. Люди шутили, забавлялись на краю бездны и веселились. То была настоящая пастушеская идиллия; не хватало лишь одного — невинности.

Чтобы пополнить потребность в развлечениях и заменить чем-нибудь прежнюю литературу и чтение, существовали театры; они размножились в неслыханных размерах и на каждой улице был свой театр, как некогда кишели они кинематографами. И по-прежнему они были отражением времени и нравов. Но серьезное драматическое искусство умерло: в ходу были лишь грубые фарсы и водевили, где цинизм доводился до нелепости, но такие роли не требовали от артистов почти никакого труда, а это было главное. Публика хохотала, «убивала» таким образом несколько часов, и это тоже было главное…

Жизнь проводилась в театре, ресторане или сатанистском храме, где откровенный разврат блистательно торжествовал в невероятных оргиях. Зараженный нравственной гангреной, но изворотливый ум времени придумывал и выискивал все более и более острые и возбуждающие нервы страсти, так как ученая преступность руководила человечеством. Изучались темные силы оккультного мира и применялись так, как один ад умеет это делать; и люди, утратившие Бога, лишенные небесной помощи своего Творца, все глубже и глубже уходили во зло, которое влекло их к гибели. И вот ослепленные, увлеченные и совращенные проклятой наукой, питомцы сатаны стремились массой в его дьявольские капища.

Да не подумают читатели, что автор писал это под влиянием какого-то адского кошмара. Пусть взглянут они испытующим, трезвым взором вокруг и тогда ясно увидят зародыши всех ужасов, которые пышно расцветут в будущем. Вооружись микроскопом и скальпелем, разумный беспристрастный мыслитель, и под обманчивым лоском нашей «блестящей цивилизации» ты скоро увидишь губительные вибрионы братоубийства, ярого атеизма и праздности, — этого чудовища, которое народная мудрость справедливо назвала «матерью всех пороков, всех грехов».

Сокращение во что бы то ни стало труда и вместе с тем увеличение заработной платы, разве не стало уже лозунгом масс и целью, которой добиваются люди всеми дозволенными и недозволенными средствами? Леность, охватившая современную молодежь, увлекая ее рыскать по митингам и избегать серьезного ученья, леность, распространяющаяся подобно тифозной заразе — это та тучная почва, на которой вырастет и расцветет великий отрицатель; он толкнет души на страдание и долгое искупление, а планету на разрушение.

Невелик, конечно, наш мир; это лишь незаметное зернышко великого целого, атом на неизмеримом плане Вселенной; велика лишь идея зла, которое во всей полноте своей явит в себе эта отравленная заразой ячейка божественного тела.

История, впрочем, не новая. До нас и после нас, на мирах потухших и мирах будущих происходила, происходит и будет происходить та же адская трагедия душ совращенных, душ обманутых, втянутых в пучину продолжительного страдания, как искупление столь же тяжкое и горькое, сколь возмутителен был грех.

Понимание древних преданий затуманилось или утерялось в течение веков; такова, например, легенда о первобытном грехе, имеющая свой глубокий мистический смысл: обольщение путем распутства и ад, внушающий человеку непокорность, сулящий ему легкое знание, — проклятую науку, которая губит души, изгоняя их из Рая, т. е. лишает порядка, мира, божественного покровительства. И люди, изгнанные в мир бедствий и страданий, становятся служителями ада, который неотступно понуждает их, терзаемых нечистыми желаниями, и бешеной горечью отчаяния, творить зло без отдыха и передышки.

Чтобы закончить абрис общества, в котором предстояло выступить магам для выполнения их тяжелой миссии, остается отметить одну черту, ничтожную, конечно, в общей картине, но имеющую тем не менее свою пикантность.

Во время первого взрыва «уравнительных» революций достигшая власти чернь удовлетворила свою вековую зависть и затаенную злобу, уничтожая, между прочим, все, что казалось ей привилегией рождения, общественного положения и даже богатства.

Но так как полное равенство — не что иное, как недостижимая утопия, которую никогда и никакая архиреволюция не осуществит, то едва стихла политическая буря, как общество быстро преобразовалось, и тут снова выглянула, хотя и несколько в ином виде, старая закваска — тщеславие.

Не было, правда, более служилой иерархии с ее чинами и почетными званиями, не стало орденов, дворянства и никаких вообще привилегий, а между тем, — о, злая ирония! — были все-таки дворянские титулы.

Произошло это таким образом. Спокойствие наступило, снова появились богатые и бедные, тогда тщеславие постаралось возместить прежние отличия: роскошные кресты и хорошенькие ленточки, которые так мило украшали в былое время грудь заслуженных людей. Восстановлять все это было рискованно и трудно; но оставалось одно старинное отличие, теперь бесхозное и брошенное; его-то можно было поднять без опасения ввиду того, что свобода имени была безгранична, и можно было по желанию менять его, переделать и т. д. Потомки старинных, благородных семей первые рискнули сделаться снова графами и маркизами, а потом появилось множество подражателей, так что в самый расцвет феодализма не было столько «графов», «князей» и «баронов», как среди этого разнокалиберного демократического общества, где каждый, если это доставляло ему удовольствие, мог прицепить себе титул; никаких прав это ему не давало, а между тем красиво звучало…

Неоднократно грустная усмешка озаряла лица Дахира и Супрамати, когда при изучении документов развертывалась перед ними подробная картина того, что передано нами вкратце; Нарайяна же хохотал, как сумасшедший, читая друзьям смешные эпизоды прошлого и особенно историю возрождения благородных титулов.

— Не велика нам будет честь в свете, когда теперь принцы чуть ли не столь же рядовое явление, каким прежде были носильщики, — прибавил он, утирая глаза от смеху.

Однако маги все еще не показывались нигде; и любопытные предполагали, что у них много знакомых, может быть, даже соотечественников, и что они развлекались в своей компании ввиду того, что нередко многочисленные воздушные экипажи опускались во дворе или в дворцовых садах и улетали обратно на заре.

В действительности время от времени наезжали маги-миссионеры для обсуждения с друзьями разных подробностей общего плана действий в разных частях осужденного на смерть мира.

Во дворце Супрамати собиралось избранное общество: мужчины строгой красоты с лучезарным глубоким взором, одухотворенные головы которых окружал широкий ореол.

Однажды вечером в рабочей комнате Супрамати собрались человек пятнадцать магов и около двадцати молодых адептов, чтобы распределить окончательно, кто в какой местности будет работать.

— Итак, решено, друзья, что прежде всего мы осмотрим поле битвы, на котором нам предстоит сражаться, и посетим святые места, где скрываются и прозябают защитники веры, — сказал Супрамати.

— Да, — ответил один из магов. — Нам надо отправиться раньше всего туда, где святое причастие еще привязывает людей к Божеству; там маги откроются своим братьям и совместно организуют собрания для проповедования приближающейся кончины мира и процессии со священными песнопениями, звуки коих очистят атмосферу.

— Тяжела наша задача, но тяжко и тем, кто отзовется на наш призыв и пожелает спастись, — заметил Дахир. — Там, где атеизм и культ сатаны порвали всякую связь с Божеством, одна лишь кровь может возродить это единение заново. Подобно первым христианам, им придется доказывать свою веру в Бога мученичеством, и могуществом веры сделать себя достойными следовать за нами.

— Да, как ни тяжел такой путь к спасению, он неизбежен. Только те, кто никогда не отрекались от Бога и не ослабевали в вере, несмотря на все испытания, могут быть избавлены от мученичества, если только они сами не захотят принять его добровольно, чтобы очиститься и достигнуть высшей степени, — ответил Супрамати.

— О, о! Сатанистам тоже немало будет хлопот и неприятностей, когда мы потревожим их сладкий покой, — воскликнул Нарайяна, сверкая глазами. — Предвкушаю ту минуту, когда вибрации общей молитвы и священное пение поразят их, как смертоносный яд, вызвав конвульсии, нервные припадки, близкие к безумию, и разные другие психические заболевания.

— Только они не умрут от этого, — возразил один из магов, — потому что должны претерпеть наказание последних ужасающих дней перед концом мира, разрушению которого они способствовали своими преступлениями. Слабых нам придется тоже оставить здесь ввиду того, что присутствие их в новом мире явилось бы зародышем погибели. Они отведали проклятой науки, созданной изгнанником неба для того, чтобы заражать души; они забыли, что сыны Земли должны любить и почитать свою общую мать, которая была их колыбелью и будет могилой, а не осквернять эту священную кормилицу, как то делает населяющее ее теперь адское поколение.

— Да избавит Бог всякого так низко пасть и споткнуться, потому тяжел и узок путь восхождения, а светлый маяк всезнания, который сулит усталому путнику отдохновение, блестит в туманной дали, — сказал Супрамати. — А эта узкая тропинка вьется среди пропастей, где подстерегают нас всякие соблазны. «Homo sum», люди мы и подвержены всяким телесным и душевным слабостям; в нас таятся тысячи неудовлетворенных желаний, все возмущения необузданной гордости, а единственная поддержка равновесия чувств — вера в себя.

— Говорю это, — прибавил Супрамати, — для младших между нами адептов. Они должны молиться и сосредоточиться, дабы никакая слабость не смущала их в том вихре зла, куда мы идем.

После прощального ужина маги, рыцари и адепты распрощались, чтобы начать свой предварительный обход, прежде чем собраться в последний раз во дворце Грааля.

Глава девятая

править

Через два дня уехали Дахир и Нарайяна, желавший совместно с ним работать, а Нивара остался при Супрамати. По совету преданного секретаря, тот решил посетить прежде всего город, чтобы лично осмотреть новые учреждения и познакомиться на деле с тем, что успел узнать пока теоретически. Этот свой первый объезд они нашли удобнее совершить днем, чтобы чувствовать себя свободнее и не быть стесненными толпой, так как в то время упадка вся жизнь шла навыворот.

Сатана любит тьму и избегает света; поэтому поклонники его также перевели свою жизнь на ночь и большинство населения спало днем, а веселилось ночью. Так как сатурналии, шабаши, оргии и адские жертвоприношения совершались предпочтительнее по ночам, то все имевшее к тому возможность ложилось спать на заре и вставало с наступлением сумерек. На самых высоких зданиях огромной столицы находились часы с гигантским черным петухом, своим пронзительным криком «кукареку» возвещавшим по всем окрестностям, что настала пора прекратить темные празднества и идти на отдых. Прогулка по опустелому городу и улицам с редкими прохожими произвела на Супрамати крайне грустное впечатление.

Здания не особенно изменились по форме, но были из другого материала и большинство из толстого стекла и железа; стекло употреблялось разных цветов, и все дома имели претензию на дворцы.

Театров, как уже сказано, было великое множество и отличались они громадными размерами; отвратительные по неприличию группы или аллегорические картины на фронтонах давали понятия о представлениях данной сцены.

Не менее многочисленны были сатанинские капища и кумирни в честь Люцифера, Бафомета и прочих князей тьмы. Большие храмы подражали, видимо, тяжелой и массивной архитектуре вавилонских построек. Бронзовые двери их были открыты настежь и в глубине виднелась большая статуя сатаны, окруженная подсвечниками с черными свечами, а на многочисленных треножниках курились травы и эссенции, сильный, едкий аромат которых действовал на нервы и чувствовался даже на улице. А

так называемые часовни строены были, вероятно в насмешку, под старинные христианские часовни или мусульманские мечети, с их тонкими минаретами или готическими башенками.

Понятно, что ни Супрамати, ни Нивара не вошли ни в одно из этих капищ, но когда они проходили мимо которого-нибудь, внутри дьявольского вертепа завывал бурный ветер, с глухим ревом разносившийся под сводами.

— Чтобы видеть настоящую жизнь, надо ждать ночи, — заметил Нивара. — Тогда мы увидим также и новую породу слуг — очеловеченных животных, — прибавил он с отвращением.

С наступлением ночи на высокой башне зазвонил большой колокол, и в густом звоне его было что-то мрачное и унылое, несмотря на то, что назначение его было пробуждать людей к жизни и деятельности.

На этот раз вместо воздушного экипажа Супрамати подали нечто вроде автомобиля, которым Нивара необыкновенно искусно управлял среди множества экипажей и пешеходов, запрудивших теперь светлые, как днем, улицы. Все дома казались иллюминированными, на всех башнях горели огромные электрические солнца, заливавшие город потоками света. Всюду, и в воздухе, и на земле, сновала толпа; экипажи с мужчинами и женщинами мелькали по всем направлениям. С внутренней гадливостью и удивлением заметил Супрамати, что большинство дам и мужчин сопровождали животные необычайной величины, принадлежавшие преимущественно к породе диких зверей, бывших, однако, редкостью уже во время его последнего пребывания в миру. Но наружный облик этих тигров, обезьян, леопардов или львов как будто изменился, в голове проглядывало нечто человеческое, и в сложении замечались странные аномалии; все были как-то особенно проворны и, очевидно, выполняли роль слуг.

— Обрати внимание, учитель, на этих ублюдков — полулюдей, полуживотных; это современная прислуга, — заметил Нивара. — Равные не пожелали служить, тогда практичное человечество создало для этой цели особого сорта слуг.

Многие породы животных очень подошли к этой переделке. Существа эти, как я говорил, полулюди-полуживотные, очень разумны, но опасны своей дикостью, кровожадностью и дьявольской злостью; хотя их держат в жесточайшем повиновении, но это не мешает им жадно искать любви людской. У человека существует потребность, инстинкт повелевать и распоряжаться чем-нибудь; но раз он придумал для себе подобных полное равенство и безграничную свободу, то захотел, конечно, создать род безответных существ, но настолько ниже его стоящих, чтобы они боялись его и сносили дурное обращение, а вместе с тем достаточно разумных, чтобы понимать его и ему служить.

— Ты прав, Нивара. Подобной расы низших существ только и не хватало этой сатанинской эпохе, — с горечью заметил Супрамати.

На следующий день Нивара предложил Супрамати посетить одного очень известного ученого, занимавшегося специально аватарами.

— Профессор Шаманов переселяет души богатых стариков в тела мальчиков, которых он фабрикует химическим способом. Это очень любопытно.

— Конечно, но почему переселяет он старых сатиров в тела детей, а не взрослых? И не переселяет ли он так же старых кокеток в тела девочек, или он умеет выделывать одних мальчиков? — полюбопытствовал, невольно смеясь, Супрамати.

— Нет, он фабрикует оба пола. Это — великий химик. Я предупрежу его о нашем посещении. А пользуется он для аватаров детскими телами потому, что полагают, будто такие сфабрикованные тела не доживают до зрелого возраста, если в них нет астрала.

Мы можем отправиться и днем, потому что клиенты Шаманова не всегда могут дожидаться ночи для «переезда»; а он так дорого платит своим ассистентам, что они соглашаются жертвовать науке несколько часов дня.

После полудня того же дня воздушный экипаж Супрамати остановился около обширного дворца с садом. Посетителей провели в роскошно обставленную приемную, куда вскоре вышел профессор приветствовать индусского принца, желавшего посетить его заведение.

Шаманов был человек средних лет, широкоплечий, крепкий, с большой головой и широким лбом мыслителя, но взгляд глубоко ввалившихся глаз был холоден, жесток и лукав; от него веяло гордостью и самодовольством.

Он низко поклонился Супрамати и рассыпался в уверениях удовольствия видеть его у себя.

— Я рад, принц, что имею возможность теперь же показать вам один из аватаров, который вас интересует. Клиент уже совершенно подготовлен, и я тотчас приступлю к операции.

Нивара остался в приемной, а Супрамати последовал за профессором. Операционная оказалась обширной залой с разнообразными инструментами; посредине стояли два длинных стола и на одном из них лежал предмет, закрытый белым полотном.

Попросив Супрамати остаться и наблюдать из-за занавеси, чтобы не смутить больного, профессор подошел к стоявшему у пустого стола креслу. В нем сидел человек в полотняном халате, и Супрамати подумал, что еще в жизни не видал столь отвратительного существа.

Это был, несомненно, умирающий, и притом старик, которому наука сохранила облик молодого; но приближавшаяся смерть попортила эту фиктивную внешность и создала нечто ужасное. Черные густые волосы местами выпали клочьями и образовали проплешины, а щеки ввалились и приобрели землистый оттенок.

Когда подошел Шаманов, старая гадина с усилием выпрямился и тревожно спросил, хватая руку ученого:

— Дорогой профессор, вы приступите к операции, не правда ли? Уверены ли вы, что она удастся?

— Без сомнения, герцог; мы же делаем их так много, и все удаются.

— И вы выбрали мне здоровое, крепкое тело? Вы знаете, деньги для меня ничего не значат, только дайте мне, что у вас есть лучшего.

— Судите сами о достоинствах вашей «новой квартиры», — сказал профессор, откидывая покрывало со второго стола.

Там лежало тело мальчика 12-13 лет; он казался здоровым и крепким; только чрезвычайная бледность, закрытые глаза и полное отсутствие выражения на неподвижном, как маска, лице производили странное и тяжелое впечатление.

— Вы видите, — продолжал Шаманов. — Это прекрасно удавшееся тело без недостатков, сильное и могучее, как молодой дуб. Года через четыре, необходимых для ассимиляции и развития организма, вы опять будете наслаждаться долгой счастливой жизнью. Не бойтесь, уважаемый герцог, и смело выпейте это; пора начинать. Когда вы проснетесь, все ваши настоящие боли пропадут, все будет ново, и машина начнет действовать совсем разумно.

Он взял чашу, поданную одним из ассистентов, и дал умирающему, который с жадностью осушил ее.

Через несколько минут он, казалось, крепко уснул.

— Теперь за дело, — сказал профессор, знаком подзывая Супрамати.

С помощью своих адъюнктов он раздел клиента и положил его на операционный хрустальный стол.

Нагое тело, совершенно походившее на труп, было прикрыто стеклянным колпаком с несколькими трубками, которые соединили с одним из аппаратов и привели его в действие. Стеклянный ящик обильно наполнился паром, который совершенно скрыл тело.

— Это особый пар, и назначение его открывать поры, чтобы облегчить выход эфирного тела, — объяснил профессор.

Через двадцать минут такой паровой ванны стеклянный колпак сняли и наложили широкую стеклянную дугообразную трубу, один конец которой вставили в рот умирающему, а другой — в рот мальчика. На тело старика поставили несколько маленьких электрических аппаратов, которые с треском вертелись и хлопали наподобие птичьих крыльев; маленькие же аппараты соединены были с большим, который шумно работал, точно паровая машина. Затем оба тела накрыли стеклянной крышкой.

Все это продолжалось немного более четверти часа, как вдруг раздался треск, тело старика скорчилось, а изо рта его вылетела облачная синеватая фосфоресцирующая масса, казавшаяся студенистой и будто освещенной изнутри чем-то горевшим, как пламя свечи. Парообразная беловатая масса совершенно наполнила трубу, и когда затем прошла в рот мальчика, трубу быстро отняли. Теперь тело старика стало зеленоватого цвета, а рот так и остался разинутым. Это был, несомненно, труп; его закрыли простыней и вынесли.

Руководивший операцией профессор наклонился над мальчиком, тело которого дрожало и дергалось, точно под действием гальванического тока.

— Полагаю, что операция отлично удалась! — сказал он, довольный собой.

— Видите, принц, — прибавил он, обращаясь к Супрамати, — как это просто, и как глупы были наши бедные предки, которые, чтобы облегчить или спасти себе жизнь, глотали ужаснейшие снадобья, а не то подвергались страшным хирургическим операциям и ложились под нож. Тогда как не удобнее ли взять новое тело? Это все та же история с яйцом Христофора Колумба.

— Предки наши не имели счастья иметь столь великого ученого, как вы, профессор, сделавший такое изумительное открытие.

— Благодарю, принц, но не могу приписать исключительно себе честь этого открытия; мне удалось только окончательно применить на практике труды многих поколений ученых.

— А много такого рода аватаров делается?

— Относительно много; у меня есть ученики, практикующие в большинстве крупных городов; но ведь операция стоит дорого, и только очень богатые люди позволяют ее себе.

— А когда ваш клиент придет в себя? — спросил Супрамати.

— Обычно их оставляют в забытьи на три или четыре часа, смотря по обстоятельствам; но я посмотрю, нельзя ли будет, для вашего удовольствия, заставить его теперь же произнести несколько слов.

Он осторожно достал из-под мышки мальчика термометр и исследовал сердце.

— Температура нормальная, и сердце работает правильно, значит, можно рискнуть, — сказал профессор, откупоривая маленький флакон и поднося его к носу спавшего.

Тот вздрогнул и через мгновение открыл глаза.

— Ну-с, герцог, как вы себя чувствуете? — спросил профессор улыбаясь.

— Хорошо, но как-то неловко, — ответил слабый голос; затем глаза опять закрылись.

— Он пробудет шесть недель в моем заведении, чтобы я мог лично наблюдать за полной ассимиляцией и безусловным покоем, а потом вернется домой.

Не подозревая, что имеет дело с ученым, профессор дал Супрамати целый ряд объяснений.

— Если желаете, принц, — прибавил он, — я покажу вам последнее слово науки, нашу лабораторию воссоздания человеческих существ. Вы увидите, что мы не только восторжествовали над смертью, но можем дать и жизнь; словом, мы располагаем всем тем, что по своему грубому невежеству предки наши приписывали могуществу некоего Бога — Творца, Владыки вселенной. Хо-хо-хо! Мы не нуждаемся более в этом Боге, ни чтобы умирать, ни чтобы жить, и не налагаем притом на женщин таких ужасных страданий.

Супрамати поблагодарил его, уверив, что очень интересуется такими изумительными открытиями, а польщенный профессор повел его в другую часть огромного заведения.

Они вошли в обширную круглую залу без окон, погруженную в слабый голубоватый сумрак. Длинными рядами, с узкими между ними проходами, тянулись столы с продолговатыми ящиками на каждом, закрытыми покрывалами из материи разных цветов и соединенными проводами и трубками с большими электрическими аппаратами, расположенными в двух концах залы.

— Левые ряды будут вам менее интересны, преемники эти заключают в себе одни эмбрионы в первом периоде брожения и образования. Видите, мы достигли возможности воссоздать тело человека благодаря химической амальгаме мужского и женского начала. Это только заря, конечно, а последнее слово будет сказано, когда мы достигнем извлечения из атмосферы жизненной «разумной субстанции». Но я убежден, что это будет.

— Вы хотите сказать о том, что вы перед тем перевели из одного тела в другое, не правда ли? Неужели ваша так далеко ушедшая наука не дала до сих пор ключа для определения состава этой «разумной субстанции», как вы ее называете, — спросил Супрамати.

— К несчастью, нет. Мы знаем лишь, что это вещество бесконечно тонкое, как бы сказать, разжиженный огонь; но до сих пор эта странная субстанция остается неуловимой и не поддается нашим исследованиям. А теперь, принц, потрудитесь посмотреть вот это.

Он подошел к одному из столов справа, откинул синюю простыню, закрывавшую ящик из темного стекла, повернул эмалированную кнопку, и тогда Супрамати заметил отверстие или круглое окошечко в конце ящика, к которому профессор предложил ему нагнуться.

Он увидел, что внутренность озарялась особым голубоватым светом и там, на кучке студенистого вещества, лежало тело маленького ребенка, совершенно, по-видимому, сформированного, который точно спал.

При посредстве стеклянных трубочек внутрь тельца проникала легкая беловатая дымка, которую оно как будто поглощало; вероятно, это было искусственное питание малютки. Ребенок правильно дышал, организм действовал, и химическое произведение искусства, несомненно, удалось.

— Велики ваши знания, профессор, но вашему произведению все-таки недостает кое-чего…

— Чего же? — с живостью перебил профессор.

— У него нет души.

— Вы хотите сказать, что недостает «разумной сущности»? Так я говорил вам, что тайна ее состава еще ускользает от нас; ну, а временно мы пользуемся показанным вам только что способом. Это обстоятельство тем досаднее мне, что в воздухе витают ведь подобные же «сущности», но лишенные материального тела; а вот где они формируются — неизвестно…

— И вы не знаете, каким способом привлечь их в те человеческие формы, которые так искусно фабрикуете? — спросил Супрамати, и на лице его появилась загадочная усмешка.

Между тем в темных углах он видел, как сверкали горящие глаза ларвов, которых прогнало его присутствие; черноватые тела их извивались, как змеи, и они с жадностью сторожили случай завладеть одним из этих тел.

— Да нет, — с досадой ответил профессор, — их ни к чему привлекать, они приходят сами собой, эти таинственные существа. Только вот я еще не могу уяснить себе причину их вреда; ибо едва они войдут во вновь образованное тело, как оно разлагается, точно от гангрены, и умирает. Но все это мелкие недочеты, а главное то, что наука на пороге тайны создания человека, и в этом заключается бесспорно величайшее торжество нашего века, — с гордостью закончил профессор.

Супрамати задумчиво смотрел на этого «жреца науки», одаренного высоким умом, который сумел своим знанием разрешить трудную задачу создания человеческого или животного тела, но не мог дать ему действительной жизни. Это был истинный представитель темной и роковой науки конца мира…

— Отдаю вам полную справедливость, профессор, вы — великий ученый и артист в своем деле, только… только… это нечто, которое вы ищете и не можете найти, — душа человеческая; а ее вы никогда не создадите, потому что она творение Бога, Того Бога, Которого вырвали из сердца человечества. Душа — это божественный огонь, дивное и неразрушимое дыхание, которое сделало вас, великого ученого, смелого и неутомимого искателя; это — дух, оживляющий ваш мозг и делающий его восприимчивым к познанию всего.

Не надейтесь, что вам удастся когда-либо подвергнуть анализу эту божественную искру, химический состав которой ускользает от вас, и не ищите ее; тайна ее заключается во всемогуществе Бога. Тщетно человечество отрицает своего Отца, Он существует, и никакой адский приговор, никакое гнусное кощунство не лишит Его ни одной мельчайшей частицы самодержавного могущества…

Профессор нахмурил брови и в свою очередь испытующе глядел на стройную фигуру своего собеседника и его большие лучистые глубокие глаза, взгляд которых точно давил его. Но самомнение осилило это впечатление. Он гордо выпрямился и ответил полупрезрительно, полусердито:

— Вы удивляете меня, принц. Вы кажетесь человеком просвещенным, а при этом веруете в Бога, Которому приписываете безграничное могущество. Такие нелепые убеждения годились для невежественных народов минувших веков; теперь же, когда каждый из нас может соперничать с этим легендарным Богом, подобные идеи, извините меня… смешны, чтобы не сказать более.

Глаза Супрамати блеснули, и голос его звучал серьезно и строго.

— Несчастный! В какую бездну толкает вас дьявольская гордость. Вы дерзаете сравнивать себя со Всевышним, Который создает и правит бесконечной вселенной! Ваше жалкое знание вы считаете равным всеведению и премудрости Божией. Погодите! Вот когда гнев Божий разразится над этим преступным человечеством, когда загремят вокруг вас разнузданные стихии, тогда вы поймете, что перед Божественным всемогуществом вы — ничтожный атом или пылинка, которую крутит и уносит буря. Подумайте и устыдитесь вашей гордости, смешной и недостойной истинного ученого.

Профессор побледнел. Гнев и оскорбленное самолюбие боролись в нем с жутким чувством и внезапным смутным сознанием, что стоявший перед ним представлял силу, размеров коей он не понимал.

— Вы считаете мое знание ничтожным, — сказал он минуту спустя. — Может быть, вы со своими познаниями можете вдохнуть душу в это тело?

— Нет. Я, как и вы, также не властен создавать душу. Я еще могу привлечь из пространства дух и принудить его оживить это тело, но это будет ларв или блуждающий дух, а я знаю, что это опасное и бесцельное дело.

Это и вы также можете сделать. Но знаете ли вы, насколько продолжительна будет эта жизненность, обладает ли она всем необходимым, чтобы предоставить духу полноту действий, и есть ли в ее химическом составе все, чтобы ассимиляция астрала и материи была полной? Про это вы ничего не знаете.

Профессор поник головой. Он, искатель, знал, что многого недоставало для совершенства его произведения, и целые годы упорного труда он не мог ни уловить, ни исследовать эту таинственную психическую искру, которую индус называл божественным огнем.

— Кто вы, странный человек, имеющий безусловную веру в Бога, давно забытого всеми? — спросил он после минутного раздумья.

— Я миссионер последних времен, потому что приближается час разрушения, а глухое и слепое человечество пляшет на вулкане, который поглотит его.

Профессор покачал головою и усмехнулся.

— Э! Вы пророк конца света?! Странная фантазия, принц, для молодого, красивого и богатого человека, который сверх того кажется еще и ученым.

— Как ни странно вам это кажется, но конец планеты близок. Человечество само приблизило эту минуту, нарушив гармонию и равновесие стихий. Люди дошли до рокового момента и в дерзости своей подняли свою нечистую и кощунственную руку даже на святилище Божие.

Я не отрицаю, что обладаю знанием. Предвечный вооружает силой науки покорных и верных слуг, которые шаг за шагом восходят по лестнице совершенствования к свету, и всякое приобретенное знание применяют лишь по Воле Божией, — ответил Супрамати, прощаясь с ученым.

Визит этот оставил в Супрамати тяжелое впечатление, и ему больно было видеть заблуждение такого, несомненно, выдающегося ума. Он припоминал его характерную голову с широким лбом мыслителя, с которой так не гармонировали его жестокий взгляд и то циничное, животное выражение, которое присуще бывает людям, вычеркнувшим идеал из своей души и давшим волю таящемуся в человеке «зверю» руководить своими поступками…

Зато эта встреча возбудила в Супрамати желание познакомиться с состоянием здоровья странного человечества, узнать, какого рода болезни подтачивали его и как лечили их. Вопрос этот постоянно интересовал того, кто был некогда врачом Ральфом Морганом.

Узнав о его желании, Нивара посоветовал ему посетить одного врача, который пользовался большой известностью. В обществе его считали, правда, чудаком и едва ли не маньяком, потому что он изучал древние языки, но Нивара видел в нем истинного ученого. Предупрежденный о посещении Супрамати, доктор принял его очень любезно и провел прямо на большую, смежную с кабинетом террасу, украшенную вьющимися растениями.

Доктор Резанов был еще молодой человек, худой и бледный, с серьезным, спокойным лицом и большими умными, задумчивыми глазами.

— Я к вашим услугам, принц, и почту за удовольствие дать вам по мере сил желаемые сведения, — сказал он, когда оба расположились в удобных тростниковых креслах. — Что желаете вы, собственно, знать?

— Ах! Очень многое, доктор, и потому боюсь злоупотребить вашей любезностью. Например, как человеческий организм переносит эту неестественную жизнь; как усваивает он избыток электричества и других субстанций, годных для здоровых и сильных организмов, а не для людей с издерганными нервами и одичавших, как те, с кем вам приходится иметь дело? Какие болезни и эпидемии порождает такое состояние вещей, как лечите вы их и велика ли вообще смертность?

— Правда, это довольно обширная программа, ваша светлость, — ответил, улыбаясь, доктор. — Но постараюсь сначала осветить вам общую картину, а потом подробнее остановлюсь на наиболее интересующих вас деталях.

Вообще, должен сказать, что гигиена страшно продвинулась вперед. Чистота сделалась обязательным законом, а электричество своими могучими токами уничтожило очаги болезнетворных начал; таким образом совершенно исчезли эпидемии вроде чумы, холеры, чахотки и т. д., столь гибельные в прежние времена. А между тем — увы — человечество не стало ни сильнее, ни мужественнее, и современная раса, населяющая землю, — нервна, анормальна и слаба.

Все народности так перемешались, что почти невозможно найти человека чистой расы, чтобы можно было по типу определить, что это — немец, итальянец, араб или русский; сохранились только названия национальностей, но нет более характерных расовых отличий.

Мое убеждение, что подобная смесь столь разнородных элементов гибельна для человечества; потому что не только всякая раса, но каждый отдельный народ имеет свои отличительные от прочих психические и другие особенности, которые вследствие слишком частых смешений утрачиваются и порождают иногда чрезвычайно странные существа, а в конце концов ведут род людской к полному вырождению.

Таково настоящее положение общества, состоящего сплошь из анормальных людей, а зло, при расцвете которого мы ныне присутствуем, ведет свое начало издавна. Я имел терпение, видите ли, изучить древние языки, замененные теперь нашим международным жаргоном, и прочел современные этому далекому прошлому сочинения. Исследование это доказало мне, как глубоки корни главной болезни, снедающей нас и называемой… безумием. Вообразите, что еще в XX веке начинает проявляться тенденция объяснять многие явления болезнью мозга. Один итальянский ученый, по имени Ламброзо, живший в то время, считал, что все гениальные люди психически ненормальны и что все преступления — продукт сумасшествия. Но что в том веке было или казалось только парадоксом, ныне сделалось печальной действительностью. И все народонаселение, от одного конца мира до другого, состоит из сумасшедших, более или менее опасных.

Вы, кажется, удивляетесь, принц? Но я придерживаюсь этого взгляда. И я также — сумасшедший, подобно остальным; по многим пунктам мой мозг ненормален.

Крайне любопытно изучать начало социального безумия, не считавшегося отнюдь опасной и страшной психической эпидемией и проявлявшегося в различных видах. Сначала появилась необузданная спекуляция, погоня за золотом и игра на бирже, которая обогащала или разоряла в несколько дней, а порой и часов, потрясая до основания нервную систему людей. Азартные игры приводили к тому же. Потом та же жажда новых ощущений породила безумие и всякого рода спорт: велосипеды, автомобили, авиация, состязания на скорость и т. д.

По мере усиления зла, появилась эпидемия убийств, самоубийств, противоестественные пороки, оргии и эротические безумства. Революции с их жестокими и кровавыми взрывами, бесцельные убийства, человеческие гекатомбы возбуждали страсти, и людей обуял дух разрушения. Вражда против Бога стала лозунгом, Творцу объявили войну, оскверняли Его храмы, убивали служителей Его, и все это проделывалось под лукавым знаменем мнимой «свободы». Совершали это, несомненно, орды безумцев, только их так не называли, а многих из них даже считали умными людьми.

К несчастью, среди оставшихся здоровыми не нашлось достаточно твердой и энергичной руки, достаточно могучего ума, чтобы остановить гангрену. Увы, ей дали развиться, и она охватила мир. С совершенно непонятными мне равнодушием и апатией современники допускали эти события, видели все неестественные поступки и не только не карали их, но даже не запирали тех сумасшедших в больницы; словом, не реагировали всеми возможными средствами на больных, чтобы вызвать в них спасительную реакцию. Таким-то образом возник, вырос и разлился по лицу земли этот великий невроз, губительный подобно тончайшему яду, и никто энергично не восставал против неистовства свободы, разгула и отрицания.

Великое нашествие желтых хотя и вызвало реакцию, но не надолго; зло слишком глубоко укоренилось и возродилось затем еще сильнее прежнего. И снова остались безучастными все те, кто бы мог и должен был воздействовать. Пожаром охватил мир этот психоз и зажег все сверху донизу общественной лестницы. Никто не боролся с ним, а все ограничивались тем, что смотрели и любовались грандиозным зрелищем разнузданной стихии, не желая даже вдуматься в эту опасность и давая ей громкие и пустые названия.

Следствием всего этого явилось наше современное общество… — профессор умолк, задумчиво поникнув головой, и глубоко вздохнул.

— Простите, принц, что я так увлекся своими мыслями, — сказал он после минутного молчания, проводя рукою по лбу.

— О! Совершенно естественно, что вы задумались; все вами сказанное слишком грустно, чтобы не думать о нем, — ответил также со вздохом Супрамати.

— Да, чтобы понять настоящее, я тщательно изучал прошлое народов и подошел к вопросу: не стоим ли мы у предела существования земли или, по крайней мере, накануне какой-нибудь страшной катастрофы, которая изменит вид нашего мира. Настоящее человечество, несомненно, осуждено на смерть. Это — люди неестественные, точно растения без корня, или вот кустарники, которые выращивают искусственно, чтоб они покрылись цветами; а затем, из-за отсутствия жизненных соков, те засыхают, едва цветение заканчивается.

Все вокруг нас указывает на одряхление. Земля, столь плодородная прежде, становится все бесплоднее, беднее, и нас захватывает пустыня; климат стал так неправилен, что иногда кажется, будто перепутались все времена года; смертность растет в страшных размерах, деторождение все сокращается, и уж, конечно, не люди, фабрикуемые доктором Шамановым, дадут нам могучую физически и нравственно расу.

Исключая крайне ограниченное число ученых, которые еще трудятся и любят науку, все остальные бегут от умственной работы, не желая ничего в жизни, кроме наслаждений, удовлетворения своих животных инстинктов и похоти.

Порой я горько сожалею о прошлом, с его верой в Бога-Творца, с его кастами, любовью к родине, честолюбием и даже, если хотите, войнами — кровавыми, конечно, зато полными упоения славой и геройством. В той обстановке, должно быть, лучше жилось, чем теперь, без войны… А почему? Потому что изобрели такие ужасные орудия истребления, что во время последних войн уничтожались с неслыханной притом холодной жестокостью целые города со всем их содержимым и даже целые армии.

— Я замечаю, доктор, что в вас оживает прочная закваска атавизма, — улыбнулся Супрамати. — Впрочем, я совершенно согласен с вами, прежде жили лучше. А теперь, будьте добры сказать, какого рода болезни породило нынешнее состояние общества; нет ни холеры, ни чумы, ни дифтерита — говорите вы? Что же их заменило?

— Да ведь болезни являются всегда последствиями вызвавших их причин. Прежде холера и чума являлись от отсутствия гигиены, с одной стороны, и неизлечимости их — с другой; а теперь постоянное возбуждение нервной системы, излишек электричества вызывают болезни нервных центров, летаргию и общую разбитость организма.

Мы боремся с этими болезнями, искусственно усыпляя больного на несколько недель или даже месяцев; он просыпается только для принятия пищи. Таким образом, предписывая безусловный покой, мы даем отдых всем функциям тела и восстанавливаем силы больного. Больных также отправляют в горы, в область снегов, где резкий и свежий воздух оживляет их; а страдающих избытком электричества закапывают по шею в свежую землю, или делают специальные ванны.

На что еще нужна эта праздная, израсходовавшая свою нервную энергию и переутомленная жизнью «интеллигентная» толпа с надорванными мозгами и обреченная, по-видимому, на уничтожение, — покажет будущее. Мое же убеждение, повторяю, таково, что мы приближаемся к какой-нибудь катастрофе.

Супрамати с любопытством вглядывался в умное лицо молодого ученого, одного из последних представителей науки на этой умирающей Земле.

Обсудив еще несколько интересовавших его вопросов, Супрамати простился. Городской воздух точно давил на него и казался ему зараженным; чувствовал он себя хорошо только дома.

За ужином он передал Ниваре свой разговор с молодым врачом и высказал мнение, что надо непременно постараться спасти этого труженика, который будет полезен в новом мире, потому что в душе его, кажется, еще тлеют искры добра.

— О! Не один еще обратится и покается, когда настанут дни ужаса, божественное светило перестанет освещать землю и людям негде и нечем будет отогреться; это будет слишком поздно, разумеется, но ты прав, учитель, доктор Резанов достоин того, чтобы его вовремя обратить.

Часть вторая

править

Глава десятая

править

Через несколько дней, проведенных также в объезде города и окрестностей или посвященных разным визитам, Супрамати решил побывать в сохранившихся еще святых местах, и прежде всего в Иерусалиме. Рассказ Нивары о произошедшей там странной и чудесной катастрофе возбудил в нем живейший интерес.

Грустным задумчивым взором смотрел Супрамати на залитый электричеством город, когда уносивший их воздушный корабль поднялся над столицей.

— Когда я вернусь сюда вновь, и над моим дворцом заблестит лучезарный крест, который отметит приют магов-миссионеров, тогда наступит решительная тяжелая борьба света с тьмой. Сколькие восторжествуют и сколькие падут, Один Бог ведает, — подумал он со вздохом.

Иерусалим очень изменился. Гора, где некогда Давид соорудил свой укрепленный город, раскололась вследствие землетрясения, и та часть, где стоял храм Гроба Господня, осела, образовав огромную котловину, в глубине которой и стояла теперь древняя святыня.

Различные разрушения почвы нагромоздили вокруг скалы, образовавшие словно ограду глубокой лощины, и там, вокруг почерневшего от времени храма, расстилался христианский городок. Он был невелик и состоял из тонувших в густой чаще кипарисов бедных домиков верных слуг Христовых.

За пределами скалистой ограды земля казалась необработанной, и только кое-где вдали заметны были поля или огороды с чахлой растительностью.

Невыразимо грустное впечатление производили эти места. Сатанисты избегали их ввиду вредных для себя последствий, и если случайно попадали туда, долго чувствовали потом недомогание; кроме того, непонятный внутренний страх гнал их прочь.

Скалы, окружавшие долину, были населены не менее города; в каждой большой расщелине, каждой маленькой пещере жил отшельник, проводивший жизнь в посте и молитве.

В каждом из таких убежищ было Распятие или образ Спасителя и теплилась лампада, а лица обитателей дышали той горячей и безграничной верой, которая двигает горы.

У естественных ворот, образованных рухнувшими скалами, которые преградили всякий другой вход в долину, сторожил старик. Он служил также и проводником иноземным странникам, приходившим на богомолье или скрывавшимся от преследований.

Супрамати и Нивара поблагодарили его, но отказались от предложенных услуг и направились к храму. Увы, ничего не осталось от прежнего величия и богатства; смутный полусвет царил под древними сводами, облачение священников было так же просто и бедно, как и церковные украшения. Служил старый епископ в белом полотняном облачении; с давних уже пор богослужение совершалось без перерыва, день и ночь, и верные собирались там по очереди вследствие того, что некоторые части храма, поврежденные обвалом скалы, потом обрушились окончательно, и нетронутой оставалась лишь часть со Святым Гробом, но она была очень невелика.

Во время перерыва, вслед за окончанием обедни, Супрамати подошел к епископу и спросил разрешения поговорить с ним с глазу на глаз, после чего оба удалились в келью святителя и там долго беседовали. Вечером того же дня необычная толпа наполнила храм. Все население, жившее в городе в скалах, собралось здесь по призыву епископа.

Когда открылись двери святилища, вышел Супрамати в сопровождении епископа. Впервые перед простыми смертными он был в серебристом одеянии рыцаря Грааля, и голову его окружало широкое сияние.

Народ, плотной массой наполнявший все уголки храма, пал ниц, думая, что перед ним сошедший с неба Святой.

Когда по приказанию епископа все поднялись, Супрамати подошел к ступеням амвона и начал говорить. В красноречивых словах описал он состояние мира, нарисовав отчаянную картину бедствий и озверения человечества, которое, позабыв свое божественное происхождение, допустило овладеть собой духам зла.

— А теперь, братья, — продолжал он, — наступают предсказанные пророками времена: близка кончина мира. В эти страшные минуты, согласно пророчеству, невидимое станет видимым, свершится суд, и отделятся овцы чистые от овец нечистых, как сказано в Писании. Те, кто никогда не отступал от веры и почитал Бога, кто был всегда соединен светлой, хотя и невидимой связью со своим Создателем, — получат в ту минуту награду за верность свою. Они узрят Христа и духов планеты, которые озарят их светом небесным, и услышат суровый приговор дьявольскому полчищу кощунников и обольстителей, ослепивших и совративших столько душ, разбивших столько уз между сынами Божиими и Божественным Отцом их.

Конечно, для всемогущества Предвечного не трудно опрокинуть и повергнуть в ничто почитающего себя столь сильным духа мятежного, со всем полчищем сторонников его; но Господь предоставил ему свободу действовать, ибо зло есть пробный камень добра, искушение злом, — наивысшее испытание для души. Вы, братья, считаетесь верными Господу, вы сохранили веру в Него, были неусыпными стражами алтаря и Его тайн божественных. В душах ваших вы поддерживаете священный огонь, озаряющий тернистый путь человека к его Создателю, и поете таинственный гимн Воскресения. До сего дня вы остались тверды, терпя бедность и преследования в это тяжелое время, когда сатана водрузил знамя свое на поруганных алтарях и нагло поносит Создателя и законы Его. Теперь, братья, вам остается исполнить последний долг на этой приговоренной к смерти Земле.

Вам надлежит покинуть это убежище, где вы совершали молитву и таинства, чтобы снова появиться между людьми и вступить в великую борьбу со злом. Вы должны будете проповедовать слово Божие и призывать людей к покаянию и молитве, возвещая им, что близок час, когда спасаться уже будет поздно. Вам следует быть смелыми и не бояться ничего, даже смерти; ибо бороться вы будете за спасение душ человеческих, и каждая спасенная душа явится неоценимым сокровищем, которое вы принесете к стопам Отца Предвечного. Высока, но тяжела возлагаемая на вас обязанность; господство греха подходит к концу; достаточно уже орды сатанинские соблазняли и губили души; капища их будут ниспровергнуты и очищены кровью, которую мученики добровольно прольют. Ответьте мне, братья и сестры мои, считаете ли вы себя достаточно сильными, чтобы выступить на великий бой и не отступать ни перед какой жертвой, а содействовать победе Божественного света над мраком зла?

Пока говорил Супрамати, толпа постепенно опускалась на колени, не отводя взора от прекрасного, вдохновенного лица оратора, который в своей белоснежной одежде, с серебристым ореолом над головой, казался им духом сфер. Когда он умолк, единодушный возглас раздался в ответ, и к нему протянулись руки всех.

— Да, мы хотим бороться и положить свои силы и жизнь на спасение наших братьев! Помоги нам, Господь Бог наш, сражаться во славу Имени Твоего, — слышались сотни голосов. Лица всех дышали мужеством и энергией; горячая вера пылала во взоре и неожиданная внутренняя красота словно преобразила черты всех.

По окончанию Божественной службы все присутствовавшие причастились и принесли клятву бороться с сатаной, не отступая перед опасностью, какова бы она ни была. После этого Супрамати снова заговорил.

— Братья и сестры! Мне остается сказать вам, что когда появится на небе лучезарный крест, пещера Святого Гроба запылает, как костер, и колокола сами собой зазвонят, — то будет означать, что настала минута, когда вам надлежит выступить на священный бой вооруженными крестом и непоколебимой верой вашей. А до тех пор молитесь, готовьтесь и собирайте всю нравственную силу, какой располагаете.

Окончив последнюю молитву, молящиеся разошлись, а Супрамати с Ниварой и священниками собрались у епископа для обсуждения дел Иерусалимской и других христианских Палестинских общин. За этим разговором Супрамати узнал, что в горах и особенно в окрестностях Синая народился целый подземный город.

Один пустынник случайно открыл обширные пещеры, образовавшие целый лабиринт, которыми затем и завладели христиане, спасавшиеся от гонений. Они устроили там церкви, жилища, кладбища и открыли новые выходы, тщательно скрываемые и известные одним верным. В этих недоступных убежищах сберегались особо чтимые мощи, чудотворные иконы и все святыни, которые спасли от кощунственной ярости сатанистов. Там жило особое подвижническое население, исполненное пламенной веры и проводившее время в посте и непрестанной молитве. Земля разделилась словно на два слоя: на поверхности справлялись сатанинские неистовства, а в подземельях звучало священнопение, совершались богослужение и религиозные торжества. По странной прихоти судьбы, в катакомбах именно выросла и обрела свою непоколебимую силу вера христианская; а теперь снова готовилась она явиться из глубины пещер чистой и сильной, как при своем зарождении, чтобы получить вновь, но уже последнее крещение, и тоже кровью мученичества.

Это рассказали Супрамати священники, и один из них упомянул, что несколько лет назад в пещерах образовалась небольшая женская община, во главе которой с недавних пор настоятельницей состояла молодая девушка столь высокой добродетели и пламенной веры, что ее избрали единогласно.

— Странное это существо, — продолжал старец. — Умна и сильна характером она не по летам. Родители ее были верующие и принадлежали к старинной христианской семье; но, — увы, — поддались искушению и впали в сатанизм. А Таиса, будучи девятилетним ребенком, устояла в вере и скрылась. Бегство ее было положительно чудесно. Можно подумать, что ангел управлял легоньким воздушным челноком, в котором она добралась сюда. По ее желанию ее определили в общину, над которой она теперь начальствует. Горячая вера и примерная жизнь ее всегда восхищали и изумляли подруг; а кроме того, Таиса обладает даром прозорливости, у нее бывают видения; она убеждена, например, что жизнь ее является великим испытанием или миссией, и она как будто постоянно ищет, ждет кого-то.

При этом рассказе Супрамати слегка улыбнулся; он-то знал, кто эта девушка, которая сквозь испытания, поддерживаемая безотчетной любовью и вполне сознательной верой, прокладывала себе путь к нему.

Затем разговор изменил направление и сосредоточился на личности человека, чрезвычайно занимавшего верующих, видевших в нем истинное воплощение зла и самое опасное из бывших когда-либо на земле созданий. Супрамати уже слышал о нем в Царьграде и убедился, что чрезвычайное влияние его на умы с каждым днем усиливалось. Видеть его, однако, ему не пришлось, потому что Шелом Иезодот — как его звали — проживал в то время в другом городе, возвращаясь из кругосветного обозрения, ввиду того, что считал себя владыкой планеты, а его всесторонняя и безграничная власть над людьми давала ему почти право на такое звание. Любопытствуя услышать мнение об этом человеке простых смертных, Супрамати просил рассказать ему все, что известно о нем.

Происхождение Шелома Иезодота было таинственно и уже окружено легендами, а из них самой достоверной считалась та, которая являла его незаконным сыном миллиардера-еврея, усыновившего его, а затем и сделавшего своим наследником.

Сам он с гордостью именовал себя единственным сыном сатаны, с насмешкой прибавляя при том, что подобен Христу, называемому Сыном Божиим; в остальном он предоставлял людям говорить и думать, что им угодно. Явился он из Азии еще молодым человеком, полным сил, демонически прекрасным, и начал свое триумфальное шествие. Он творил «чудеса», обращал камни в золото, совершал чудесные исцеления, производил или укрощал бури и вызывал демонов; словом, он точно повелевал природой и обладал, по-видимому, неистощимыми сокровищами, судя по тому, что горстями швырял золото без счета, раздавая его каждому подходившему к нему. Один из священников, видевший Шелома, заявил, что в его личности было действительно что-то чарующее, а его взгляд положительно покорял и подчинял ему.

— Так как ты говоришь, брат Супрамати, что наступили последние времена, то, может быть, этот человек — предсказанный пророками Антихрист, — с грустью добавил старец.

Супрамати ничего не ответил и немного спустя простился; на заре он предполагал уехать в Синай и посетить подземный мир, служивший убежищем Христову воинству.

С глубоким волнением вступил Супрамати в подземные галереи, где гонимые христиане собрали и скрыли от глаз кощунников свои драгоценнейшие сокровища. Убежище женщин, живших одиноко, было совершенно отделено от холостых мужчин и имело отдельные входы.

Семейные занимали особые помещения в этом огромном подземном городе, Супрамати и Нивара поселились в одной семье, упросившей принять ее гостеприимство, а хозяин — молодой, восторженно благочестивый человек — показал им пещеры.

Не без удивления осмотрели они высеченные самой природой просторные, высокие, как собор, церкви, а в них спасенные от погрома духовные сокровища.

Одна женщина, имевшая родственницу в общине, где главенствовала Таиса, предложила проводить туда Супрамати, так как он был пророк, предсказывавший конец света; Нивара же не был

допущен. Ввиду клеветнических распускаемых сатанистами слухов насчет христианских женщин ни один мужчина не допускается к ним, и только в большие праздники, знаменовавшие жизнь и смерть Христа, старый восьмидесятилетний священник приходил для божественной службы.

Длинными, извилистыми галереями, с кельями по сторонам и пещерами различной величины проник Супрамати со своей спутницей в церковь маленькой общины, где собрались монахини, если можно было еще называть их этим именем. Это была большая пещера со стенами, покрытыми сталактитами и чрезвычайно высоким, исчезавшим во мраке сводом. В глубине, на возвышении в несколько ступеней, воздвигнут был алтарь и над ним статуя Пресвятой Девы выше человеческого роста; на вытянутых руках Она держала Младенца Иисуса, точно показывая Его верующим; а вокруг Нее группировались фигуры глубоко чтимых в прежнее время святых. На престоле, покрытом серебряной парчовой скатертью, стояла старинная золотая чаша. По обе стороны ступеней стояли двадцать женщин в белом, с длинными вуалями на голове и пели гимн во славу Пресвятой Девы и Спасителя.

Все они были молоды и красивы, а стройное пение молодых и свежих голосов разливалось по храму, точно звуки органа. Но внимание Супрамати привлекла одна из них, также в белом, с прозрачной вуалью на голове; лишь висевший на груди золотой крест отличал ее от прочих. Она стояла, коленопреклоненная, на последней ступени алтаря, со сложенными руками и прикованным к образу взором; голос ее — чудный, звучный, сильный и бархатный — покрывал все другие.

Это была молодая девушка лет восемнадцати или девятнадцати, такая хрупкая, белая и прозрачная, что казалась безжизненной; длинные белокурые и слегка вьющиеся волосы спускались до земли, а большие голубые глаза были ясны и чисты, как у ребенка.

После молитвы спутница Супрамати подошла к сестрам и сообщила о прибытии необыкновенного посетителя. Все поспешили к нему, и Таиса также; но, не дойдя двух шагов до Супрамати, она вдруг остановилась, вздрогнула и широко открыла глаза, глядя на мага. Затем она порывисто опустилась на колени, схватилась руками за голову и прошептала отрывисто:

— Я знаю тебя. Ты посол высших сил и являлся мне в видениях, но… имя твое я не могу вспомнить…

Супрамати положил руку ей на голову, а потом поднял ее и ласково сказал:

— Сердце твое узнало меня, и я пришел сказать, что окончательное испытание твое близко. Когда ты достойно выдержишь его и преодолеешь последнее препятствие, тогда вспомнишь мое имя и прошлое. А теперь мне надо сказать несколько слов тебе и твоим подругам.

Он описал положение мира, указал на близкую кончину планеты и объявил, что верующим предстоит величайшая решительная борьба, назначение коей состоит в том, чтобы вырвать у сил зла те души, которые еще можно спасти.

— До сих пор, сестры мои, душу свою вы сберегли от окружавшей вас грязи, — прибавил он. — Но много легче сохранять чистоту и веру в уединении, вдали от всяких соблазнов, чем среди развращенных людей, под угрозой позора, гонения или, может быть, даже самой смерти. В этом-то муравейнике, сестры, я и надеюсь видеть ваше чистое, сильное, непобедимое белое воинство отбивающим души от козней дьявольских.

Исполненные веры и смирения, сестры поклялись употребить все силы на то, чтобы удержаться на высоте призвания. Таиса же, казалось, преобразилась. Восторженная вера и великая решимость озаряли ее прелестное, слегка разрумянившееся от волнения личико, а голубые глазки с неизъяснимым выражением впились в Супрамати.

— Я выдержу последнее испытание, одолею препятствия, а Бог поддержит меня и откроет мои духовные Очи, — прошептала она, и необычная энергия прозвучала в ее голосе.

Глаза Супрамати вспыхнули радостью. Затем он благословил девушек, посоветовал непрестанно молиться и удалился.

Пребывание в пещерах чрезвычайно понравилось Супрамати. Там был совершенно особенный воздух, напоминавший дворцы в Гималаях; он хорошо себя чувствовал и много времени проводил в горах, где хранились древние талисманы страждущего человечества: мощи святых и чудотворные иконы, перед которыми люди веками изливали чистейшие порывы души и получали неисчислимые благодеяния. И могущество великих невидимых благодетелей нимало не ослабло от того, что они были изгнаны из роскошных храмов и сошли в мрачные подземные галереи; они продолжали молить Небо простить хулы и преступления слепцам, восставшим против Верховной Силы, правящей вселенною.

Часами молился Супрамати, прося у этих высоких духов поддержать его, вдохновить и ниспослать понимание, дабы стать истинным, покорным проповедником святого слова.

Он был маг и вышел из лаборатории своих учителей во всеоружии громадного знания; он умел распоряжаться стихиями, постигать и направлять великие космические двигатели мировой машины, но… Но за время этого долгого восхождения он совершенно был отдален от водоворота людского и, познав сложный механизм бесконечности, разучился понимать тот микрокосм, что называется человеческой душой. Он забыл то, что таится в сердце человеческом: борьбу и бурю, прилив и отлив, падение и ропот крошечного ядовитого насекомого, называемого «человеком». В отдельности такая разумная пылинка ничего не представляет со своим мелочным тщеславием, гордостью, эгоизмом и мятежным духом; в количестве же целых миллиардов она является уже тучей разрушительной саранчи, которая подтачивает планету и кружится, мечется между Небом и бездной… И с жаром молил Супрамати этих всех страждущих благодетелей, великое милосердие которых не высушило прикосновение к человеческим язвам, молил научить его понимать грешных людей, снисходительно судить их и с любовью вести их к Отцу Небесному.

Наставники сделали из него — жалкого Ральфа Моргана — мага о трех лучах; с любовью и терпением расправляли они, очищали и одухотворяли каждый изгиб его души. Из нравственного, с грубыми чувствами калеки сделали они высшее существо, способное видеть, чувствовать и понимать невидимое. Наступил час заплатить этот долг любви, вернув низшим, идущим за ним, те сокровища, которыми в изобилии наделили его. В глубоком смирении преклонил колени маг перед высокими духами, преисполненными божественного милосердия, отказавшимися от личного покоя и блаженства, добровольно приковавшими себя к земле, неустанно выслушивая все слезы и горести, с которыми идут к ним страждущие, прося у них, точно дети, всего, чего лишена их жизнь: здоровья, земных благ, прощения грехов и преступлений.

— Научите меня, верховные учители, любить и понимать, как вы их любите и понимаете, эти преступные создания, этих отрицателей Бога. Не дайте мне забыть, что я — немощен и слеп перед тайной человеческого сердца, чтобы гордость знания никогда не омрачала моего духовного ока, и я достойно выполнил бы трудную задачу — вести к свету Создателя те невежественные племена, которые будут отданы на мое попечение в новом мире.

И во мраке пещер загорались громадные очаги света; благо-дельные духи являлись магу, с любовью и снисходительностью взирая на него, научая его трудному искусству понимать души и обещая свою помощь и поддержку. В такой атмосфере света и тепла тело Супрамати пополнялось новыми силами, все существо его дрожало священным трепетом любви к человечеству, а нравственное безобразие последнего казалось ему менее отталкивающим, несмотря на его пороки, преступления, ослепление и братоубийственную вражду. Сквозь всю эту грязь он видел блестевшую божественную искру, бессмертное дыхание Творца, которое никакая грязь не может ни уничтожить, ни затушить, и которое во всей первобытной чистоте своей таится даже в злобной груди сатаны. Этого дара Неба никто не в состоянии лишить существо, созданное Богом.

После нескольких недель такой молитвенной отшельнической и аскетической жизни Супрамати покинул подземный город и с новыми силами вернулся в Царьград.

Теперь он вступил в свет, и великолепные салоны его дворца наполнило самое нарядное, богатое и именитое общество. С жадным любопытством рассматривала праздная, легкомысленная и невежественная толпа разнообразные драгоценности и сокровища искусства, во множестве собранные в этом по-царски обставленном доме с многочисленной прислугой, что уже было совершенно необыкновенно и невиданно в эпоху всеобщего «равенства», когда людям служили машина или животное.

Женщины были совершенно без ума от обаятельно красивого человека, удивительно выделявшегося из окружавшей его толпы; однако, несмотря на все бесстыдство и наглость дам «конца мира», что-то в строгом взгляде и неопределенной улыбке Супрамати их стесняло и держало на известном расстоянии.

Но кроме захватывающего интереса, возбужденного личностью очаровательного индусского принца, город был охвачен любопытством и полон пересудов по случаю скорого возвращения в столицу Шелома Иезодота с многочисленной и блестящей свитой, которую он всегда таскал с собой.

На месте древнего храма Св. Софии, позднее переделанного в мечеть, сын сатаны построил огромный дворец, воспользовавшись, сколько возможно, старыми стенами. Часть дворца, где находились остатки церкви, служила личными покоями Шелому и Исхэт Земумин — странной, никогда не покидавшей его женщины, бесстыдно титуловавшей себя матерью и супругой Царя Вселенной. В пристройках здания были приготовлены помещения для свиты, сатанинских жрецов и других нравственных чудовищ. Все, что почитал и чему поклонялся старый языческий и христианский мир, эти ублюдки последних времен обливали грязью и оскверняли.

С жадностью передавались вести, как одна страна за другой добровольно подчинялись Шелому Иезодоту благодаря тому, что никто, как он, не обладал столькими благами мира и не расточал их с таким широким великодушием. Во всех домах, где бывал Супрамати, ни о чем другом не говорили, и, между прочим, рассказывали, что во всех подчинявшихся местностях Шелом оставлял своих сатрапов, на обязанности которых лежало наблюдение за благополучием области; в том смысле, что они должны были раздавать нуждавшимся золото, устраивать празднества и сатанинские оргии и уничтожать повсюду как самих верующих, так и все относившееся к старым исповеданиям. В помощь столь полезным трудам при каждом сатрапе был назначаем совет из неограниченного почти числа членов; но для причисления к этим советникам надо было доказать явное выполнение «семи смертных грехов», совершить по крайней мере одно убийство и какое-нибудь новое, в пикантном духе кощунство. Царьград, как полагали, Шелом избрал своей столицей.

Настал наконец день, когда грозный и таинственный человек вступил в город. Еще накануне волнующаяся толпа стала наводнять улицы; а с наступлением ночи показалась окруженная флотилией свиты черная с золотой инкрустацией и залитая ярким кроваво-красным светом воздушная яхта, в которой помещался

Шелом. Подобно духу тьмы, спустился он из пространства на водворение в избранной столице.

Прибытие Шелома праздновалось сатанинскими процессиями и жертвоприношениями, избиением нескольких человек, признанных народным голосом за верующих, и оргиями, превзошедшими по своему бесстыдству и вновь придуманным кощунствам все раньше виденное. Но Шелом не ограничился празднествами и наградами; он принялся также за экономические реформы и первая же из них вызвала общее удовольствие. Население освобождалось от обязанности платить за билеты при переезде в воздушных поездах; взамен этого установлен был незначительный общий годовой налог, дававший право каждому безвозмездно передвигаться и путешествовать с одного конца мира на другой.

«Потому что, — пояснял в своем законе новый владыка земли, — это стесняет личную свободу людей, привязывая человека к одному месту, когда он пожелает переехать на другое, а воздушные пути принадлежат каждому, подобно самому воздуху».

Глава одиннадцатая

править

Недели через две после своего прибытия Шелом Иезодот находился в своих покоях. Это была средней величины зала, обтянутая черной с красными разводами материей и обставленная мебелью из черного дерева с резными, увенчанными козлиной головой спинками и красными шелковыми подушками. Красные электрические лампы заливали комнату кровавым светом. За столом в широком с высокой спинкой кресле сидел Шелом и внимательно слушал стоявшего перед ним одного из советников, который, жестикулируя, с необыкновенным жаром ему что-то докладывал. Черная звезда на шее указывала на его высокое положение в сатанинской иерархии.

Царь зла был молодой человек громадного роста, но такой тонкий, худой и гибкий, что движения его высокой фигуры, обтянутой черным трико, напоминали змею. Черты лица, хотя и угловатые, были правильны; а глаза — большие, серые, с резким зеленоватым отливом и прямыми, почти сросшимися на переносье бровями, так фосфорически блестели, что минутами казались глазами дикого зверя.

Из-за красных, как кровь, и мясистых губ блестели острые белые зубы; густые кудрявые черные волосы и бородка резко оттеняли тусклый, сероватый цвет лица. Словом, его можно было бы назвать красивым, если бы физиономия его не отражала все пороки и нечистые вожделения, а взгляд не был бы таким ледяным и вместе с тем диким, даже жестоким.

Рядом с Шеломом, но на стуле пониже, сидела женщина обаятельной красоты. Обтягивавшее ее трико обрисовывало чудные формы, оставляя открытыми шею и руки цвета слоновой кости; черты лица напоминали древнюю камею; большие черные и мрачные глаза сверкали из-под пушистых ресниц, словно озаренные внутренним огнем; маленький красный рот выражал чувственность, иссиня-черные и необыкновенно густые волосы спускались ниже колен. Широкий золотой обруч, украшенный головой козла с изумрудными глазами, поддерживал ее пышную чернокудрую гриву. Женщина эта была, в полном смысле слова, дьявольской красоты и, как истинное воплощение сладострастия, словно создана возбуждать страсти и завлекать людей в ту бездну, из которой сама вышла.

— Так ты, Мадим, считаешь этого индуса опасным? — спросил Шелом, поглаживая бороду и слегка насмешливо смотря на стоящего перед ним и окончившего свой доклад человека.

— Да, я считал своим долгом обратить на него твое особое внимание. Человек этот вылез, наверно, из какого-нибудь тайного логовища древних христиан, и окружен такой противной атмосферой, что когда проходит со своим секретарем мимо наших святилищ, в них творится что-то вроде бури. Дом его полон слуг, но ни один не знакомится с нашими и не участвует в наших церемониях. Как я уже докладывал тебе, принц Супрамати бывает в свете и у себя устраивает роскошные приемы; но достоверно известно, что он относится ко всем в высшей степени сдержанно, а самое невероятное — это что у него нет любовницы.

— Надо бы достать ему, — сказал насмешливо Шелом.

— Это будет нелегко, — ответил озабоченно Мадим. — Притом Маслот, наш великий ясновидец и астролог, сказал мне, что человек этот с некоторыми другими послан нашими врагами и причинит нам много неприятностей. Я уже знаю, что индус говорил доктору Шаманову, будто приближается конец света и разразятся страшные катастрофы, голод, землетрясение и невесть что еще…

Шелом Иезодот разразился звонким смехом.

— Придется лишить Маслота его звания Великого ясновидца, потому что он начинает слепнуть; да и тебя, Мадим, я считал умнее! Неужели ты думаешь, что я не знаю того, что мне следует знать? Я — на пути к открытию и завладению таинственной субстанцией, или кровью планеты, а не то «эликсиром жизни», как называют ее презренные эгоисты, скрывающиеся в Гималаях. Хитер же будет тот, кто сумеет уничтожить нас, когда мы поглотим первобытную эссенцию, которая обеспечивает планетную жизнь. Каким образом может произойти голод, если та же субстанция вызывает повсюду богатую растительность и изобилие всяких продуктов? Но допустим даже, что произойдет катастрофа! Мне остается всего лишь шаг, чтобы вступить в сношение с соседними мирами, куда мы и переселимся; а после нас пусть себе разваливается наша старуха-земля со всеми попрятавшимися на ней болванами, их глупой верой и всем «старьем», тщательно скрытым ими в пещерах и подземных галереях.

Шелом выпрямился, глаза его сверкали и весь он дышал безмерной гордостью и сознанием своего могущества. Мадим и та женщина, вместе с несколькими находившимися в комнате людьми, взирали на него с восхищением и суеверным страхом.

— Впрочем, в одном ты прав, Мадим, — продолжал Шелом.- Полезно будет обезоружить принца Супрамати и сделать его безопасным. Дело это я поручаю тебе, Исхэт. Ты искусишь и соблазнишь этого человека, а ему трудно будет устоять против такой красоты, как твоя.

Дрожь пробежала по телу молодой женщины, и она пугливо закрылась бывшим на ней красным плащом.

— Владыка, приказание твое — жестоко. Человек этот должен обладать огромным могуществом, если уж только приближение его производит потрясение в наших святилищах. Как же ты хочешь, чтобы я подошла к нему?

Холодная, жестокая усмешка скользнула на лице Шелома.

— Это уже твое дело; на то ты и Исхэт Земумин. Впрочем, я облегчу тебе задачу и устрою пиршество, на котором он будет. Надеюсь, этого достаточно, чтобы ты забрала его в свои руки. Завтра я посещу Супрамати. Позаботься, чтобы все было готово, — сказал он затем, обращаясь к Мадиму.

На другой день Супрамати находился с Ниварой в смежной с лабораторией зале. Маг был бледен и задумчив, но встретив несколько тревожный взгляд Нивары, улыбнулся.

— Итак, тебя беспокоит предстоящее посещение его величества царя богохульства. Я тоже не могу сказать, чтобы это доставляло мне удовольствие; но так как встречи с ним неизбежны, то надо себя к ним приучать. Пока пойдем в лабораторию и сделаем кое-какие приготовления к приему.

По указанию Супрамати Нивара привел в действие большой электрический аппарат; из него стали выделяться длинные полосы света, которые обвивались вокруг них и образовали удивительную сетку вроде клетки. Через несколько минут все побледнело и расплылось в воздухе.

— Теперь пусть пожалует! — весело сказал Нивара, останавливая аппарат. — Жаль, не настал еще час, чтобы доказать этому дьявольскому ублюдку, с кем он имеет дело. Нехорошо, конечно, адепту радоваться чужому несчастью, но я не могу отделаться от чувства глубокого удовлетворения при мысли о приближающемся наказании, которое поразит это презренное человечество. Супрамати покачал головою.

— То, что их ждет, так ужасно, что надо быть снисходительным и жалеть их.

Прошел, может быть, час, как вдруг по комнате пронесся порыв ледяного ветра и снаружи донесся глухой шум, слышный, разумеется, лишь посвященным.

— Гость наш приближается; я приказал провести его в голубую залу, — сказал Супрамати, вставая. — Пойдем со мною, Нивара, он также со своим секретарем Мадимом; а прочую его свиту наши друзья остановят у дверей, — прибавил он, увидав, что подвластные ему духи стихий собрались и окружили его, чтобы защищать собою.

Действительно, у входа во дворец загорелся бой, невидимый, конечно, для глаз смертных — между духами стихий с одной стороны, и ларвами, вампирами и прочей адской поганью, составлявшими свиту Шелома Иезодота. Воинство мага победило, однако, — ни один из нечистых не попал во дворец. А внешним образом борьба двух враждебных начал выразилась черными, затянувшими небо тучами, сгустившимся, тяжелым воздухом и глухими раскатами грома. Когда Супрамати вошел, голубая зала, выходившая в сад, погружена была в белесоватый сумрак, и в широко открытое окно видно было, как сверкали молнии, жгучий ветер вздымал столбы пыли.

Шелом Иезодот стоял один посреди комнаты и нервная судорога искажала его мертвенно-бледное лицо. Мадим оставался, вероятно, за дверью, и, заметив это, Нивара тоже удалился из скромности.

Два могущественных противника остались одни и смерили друг друга взглядом. Они-то понимали значение волнений атмосферы. Взгляд Супрамати был по-прежнему спокоен и ясен, тогда как в зеленоватых глазах Шелома сверкала ненависть и зависть, словом, весь ад хаотических чувств, таившихся в его мрачной душе. Как очарованный, взгляд его не мог оторваться от высокой и стройной фигуры мага, который весь точно светился голубоватым светом, скоплявшимся над головой в виде блестящего ореола.

На легкий поклон Супрамати Шелом ответил наклоном головы, значительно, впрочем, ниже обыкновенного. В атмосфере этого дворца свет давил его, как свинцовая тяжесть, и по гибкому стану пробегала холодная дрожь. Руки друг другу они не подали, потому что этот обычай был давно уничтожен. Он процветал в то время, пока оккультные законы были почти неизвестны, и никто не подозревал могущества прямого соприкасания двух противных сил. Сатанисты знали этот закон и избегали подавать руку верующим.

— Приветствую тебя, принц Супрамати. Я явился предложить тебе мир, — начал Шелом минуту спустя. — Я знаю, что ты и братья твои покинули свое гималайское убежище, чтобы бороться со мной. И верно, в этом мире нам обоим нет места. Земля с ее наслаждениями и богатствами — моя область; вам тут нечего делать, потому что ваше царство «не от мира сего». Борьба между нами будет ужасна, так как вы знаете, что мое могущество равно вашему. Подобно вам, я повелеваю стихиями, знаю тайну исцеления, и легионы духов покорны мне; я воскрешаю мертвых и камни превращаю в золото. Но прежде чем начать эту решительную борьбу, я предлагаю тебе выгодную сделку. Вы хотите спасать души? Хорошо, хорошо. Скажи, во сколько душ оцениваешь ты свое пребывание здесь, и я добровольно дам их тебе. Хочешь пять тысяч?… Десять?… Пятьдесят?… Только берите их и уходите, не стойте на моем пути.

— Предложение твое блестяще, но неприемлемо, потому что я не могу брать души; они должны сами прийти ко мне. Только в борьбе очистятся они и с полной свободой сделают выбор между добром и злом.

Глаза Шелома гневно сверкнули.

— Я знаю, на что вы рассчитываете, — на чудодейственную силу первобытной эссенции, которую вы, «бессмертные», считаете своей исключительной собственностью. Ну, так вы ошибаетесь; я нашел то, что вы так тщательно скрывали, и совершу больше чудес, чем вы, — скупцы, недостойные хранители предания, лишившие людей этого сокровища. На ваших глазах, так сказать, перемерло множество людских поколений, но вы не пошевелились; а я каждому дам возможность наслаждаться бесценным даром — жизнью. Вы предсказываете близкий конец мира и будто ничто не может предотвратить это разрушение? А вот я… — он горделиво выпрямился и затрепетал. — Я остановлю разложение планеты; я покрою землю цветущей растительностью, и плодородие станет неистощимым, а люди, вечно здоровые и молодые, одаренные планетной жизнью, будут наслаждаться всеми ее радостями и боготворить меня как своего благодетеля.

— Смотри, Шелом Иезодот, чтобы лекарство не оказалось хуже самого недуга. Берегись, как бы вместо того, чтобы повелевать космическими, установленными Богом законами, они не обрушились на тебя!

При имени Предвечного отвратительная судорога исказила лицо Шелома; затем вдруг, придя в неистовство, он закричал:

— Я признаю одного лишь владыку, законам которого подчиняюсь, — сатану, отца моего!… Последнее слово еще не сказано, никто не знает, он победит или Тот!…

— Безумец, невежда и слепец! — неодобрительно заметил Супрамати. — Одурманенный своей ненавистью и пороками, ты забываешь, что и сам сатана, каков он ни есть, тоже — сын Божий. Никакой мятеж, никакая хула, ни отцененавистничество — ничто не может изъять из него сущность Отца его; она останется в нем до скончания веков, ибо то, что создано Богом, — нерушимо. И сам ты — недостойный отпрыск Божества. Под корой грязи, преступлений и мятежа, там, в самой глубине твоего существа, таится пламень, давший тебе жизнь. И пламень этот священен, он — дыхание Предвечного, твоего и моего Отца, а эту священную искру ты не в состоянии ни загрязнить, ни уничтожить.

Пока говорил Супрамати, Шелом согнулся, охваченный нервной дрожью. Он был гадок, лицо его исказилось и кровавая пена выступила на губах. А буря снаружи, казалось, еще усилилась. В порывах ветра слышались словно жалобы и стоны. Не оплакивал ли ад свое бессилие в борьбе с небесным светом?…

Вдруг Шелом выпрямился и погрозил сжатыми кулаками Супрамати, по-прежнему спокойно и ясно, с состраданием смотревшему на него.

— Брось свои увещевания, гималайский отшельник: я не для того пришел сюда, чтобы слушать твои наставления. Ты не пожелал мира, так будем бороться и увидим, кто кому уступит. Испытаем наши силы перед народом, и пусть он решит, кому из нас должно принадлежать господство.

— Я вовсе не намерен царствовать в этом умирающем мире, но не имею оснований и отказываться от твоего вызова. Только предупреждаю тебя, чтобы ты не вооружался против предстоящей катастрофы. Ты говоришь, что обладаешь первобытной эссенцией? Хорошо. Но ты ведь не знаешь способа ее употребления, а потому будь осторожен. Иначе, еще раз повторяю, лекарство окажется хуже болезни, — спокойно ответил Супрамати.

— Не беспокойся об этом, я отвечаю за свои поступки. Но раз ты принимаешь мой «вызов», как ты его называешь, то прими также и мое приглашение, принц Супрамати, и пожалуй на празднество, которое я вскоре устрою.

Загадочная улыбка мелькнула на устах Супрамати.

— Если ты, Шелом Иезодот, не боишься моего присутствия в твоем доме, то я, конечно, буду.

— И ты будешь один, как и я?

— Ты же явился со своим секретарем Мадимом. Я вижу, он дрожит от холода за дверью. Так и я приду с моим секретарем, Ниварой.

— Которого я тоже вижу надутого гордостью за другой дверью, — насмешливым тоном возразил Шелом. — За обещание благодарю, принц. Буду ждать на праздник и без всякой борьбы уступаю тебе в подарок несколько сотен душ, которых вы можете вдоволь спасать в своих уютных убежищах.

— Благодарю, ты очень великодушен, но я не привык получать что-либо без труда, в том числе и преступные души. Сладок лишь плод труда.

Шелом сухо расхохотался.

— Как хочешь. Пока же вели стихиям успокоиться, а слугам твоим прекратить воевать с моими, чтобы я мог свободно и безболезненно выйти из твоего дворца.

Супрамати обернулся к окну и, подняв руку, начертал в воздухе несколько фосфоресцировавших знаков. Почти мгновенно раздался глухой шум, порывы сильного ветра точно смели черные свинцовые тучи, просветлело, и лучи солнца залили комнату. В то же время послышалась удивительно нежная, словно из-

далека донесшаяся музыка, а за большим окном столпились призрачные, легкие существа, которые колебались подобно волнуемому ветром газу.

Улыбка бесконечного счастья озарила прекрасное лицо мага, а мертвенно-бледный Шелом Иезодот с поникшей головой, как ураган, вылетел из дворца в сопровождении Мадима. Странная тоска охватила сердце царя зла и затрудняла дыхание. Щемящее чувство ненависти, горечи и зависти терзало его. Откуда явилось это чувство? Ужели в нем шевелилось и заставляло его действительно страдать то проклятое «нечто», таившееся в глубине его существа, то божественное наследие Отца Небесного, которое не поддавалось уничтожению и смущало торжество сатаны, когда тот останавливал восхождение душ к свету?…

Супрамати едва заметил уход Шелома; восторженный взор его был прикован к дивному видению. Далеко, далеко, в широком золотом сиянии видел он отражение дорогого руководителя своего, Эбрамара; с наслаждением вдыхал он ароматы озарявшего его золотистыми каскадами чистого света, чувствовал живительную теплоту могучих токов добра, которые притягивал к нему порыв его души, и невыразимое чувство счастья и благодарности охватило его. Подняв руки по направлению света, он воскликнул:

— О! Какое блаженство, когда сознаешь в себе силу добра и располагаешь гармонией сфер. Борьба, страдания, вековая работа; за все в тысячу раз вознаграждает одна такая минута невыразимого счастья! Вперед, вперед, без остановки, к свету!

По уходу Шелома Нивара тихонько вошел и замер, увидав учителя и друга в глубокой сосредоточенности. Никогда еще Супрамати не казался ему таким прекрасным и обаятельным, как в эту минуту восторженного самозабвения. Услыхав произнесенные им шепотом слова, Нивара опустился на колени и со слезами на глазах прижал к губам руку мага. Супрамати вздрогнул и потом ласково положил руку на голову ученика:

— Да, Нивара, счастливы мы и бесконечна милость Создателя, дарующего нам созерцать и постигать великие тайны творения. А какую славную судьбу сулит нам впереди эта сила добра, достигнутая путем нашего труда. Сначала нам предстоит борьба, в которой я надеюсь вырвать у зла не одну тысячу душ; а затем нам будет дано проповедовать слово Божие и положить начало законам Господним в новом свете. Вперед, вперед, Нивара! Путь к светлой цели всезнания еще долог, но мы уже чувствуем свои крылья. Останемся лишь покорными перед величием бесконечного и твердыми в вере, а крылья эти понесут нас с одной ступени на другую по лестнице совершенства. Не велик наш мир, еще менее значительны дела наши, но Бог в своем милосердии и мудрости оценивает лишь размеры наших усилий и с любовью судит нас, соразмеряя силы наши с приобретенным знанием…

Супрамати умолк, и оба они, глубоко взволнованные, вернулись в лабораторию.

На следующий день, работая с учеником в своём кабинете, Супрамати неожиданно спросил его:

— Достаточно ли ты вооружен, Нивара, чтобы смело идти на пир Шелома? Ведь нас будут всячески искушать там.

— О! С тобой я не боюсь ничего; к тому же нас поддержит и Эбрамар! — смело ответил Нивара. — Не говорил ли ты мне много раз, дорогой учитель, что со светочем истины в руках — не страшен никакой мрак, потому что свет указывает все западни и озаряет все бездны? Благодаря твоим урокам и моему личному труду духовные очи мои открылись; я вижу невидимое и слышу гармонию сфер, а заразные запахи порока и животных чувств внушают мне отвращение. Могу ли я после этого поддаться пошлым искушениям?

— Браво, Нивара! Я вижу, что глаза твои действительно открыты и ты будешь осторожен. Но, друг мой, не пренебрегай никогда врагом, как бы ничтожен он ни казался; он может стать опасным в тот момент, когда мы уснем, убаюканные убеждением своей неуязвимости. Лучше предполагать, что броня твоя может иметь свои недостатки, а потому бдительно следи за тем, чтобы никакая стрела не открыла ее недочеты.

Увидав, что молодой адепт вспыхнул, он прибавил дружески:

— Тебе нечего краснеть. Я уверен, что ты был и останешься тверд. А так как Шелом, наверно, пожелает «отдохнуть» после визита ко мне, раньше чем устроит чудный пир и приготовит все западни, которыми он украсит его в честь нас, то я полагаю, что мы успеем навестить Дахира с Нарайяной. Мы расскажем им про свое приключение и приглашение Шелома, а кстати увидим, какое поле для своих действий избрали они, и взглянем на их подготовительные работы.

Спустя несколько часов воздушное судно Супрамати уносило его и Нивару по направлению древней Москвы, потому что Дахир и Нарайяна избрали прежнюю Россию и окружающие ее местности поприщем для работы.

С головокружительной быстротой летели они, и через несколько часов под ними уже расстилалась широкая Русская равнина. Однообразна она была всегда, но теперь имела совсем унылый и плачевный вид. Громадные, бесплодные песчаные поля представляли пустыню; обширные и кудряво-зеленые леса исчезли, а среди тощей и малорослой попадавшейся еще местами растительности не виднелось уже более нигде синих или зеленых церковных маковок с золотыми крестами, оживлявших в прежнее время сельский простор. Вблизи городов тянулись на необозримое пространство огромные теплицы, в которых теперь сосредоточивалось все земледелие; но общая картина была невыразимо мертвенной и унылой.

— И это была некогда Святая Русь! — подумал со вздохом Супрамати, грустным взором окидывая город, над которым они пролетали.

— Да, — ответил Нивара на мысль учителя, — кресты и купола всюду снесены, и все, что только напоминало религию предков, безжалостно уничтожено. Не слыхать больше колокольного звона, который созывал верующих на божественную службу, и под древними сводами не звучит уже священнопение; всякое религиозное чувство умерло. Но нигде в ином месте подобное явление не производило на меня столь гнетущего впечатления, как именно здесь, потому что русский народ одушевляла некогда горячая и трогательно чистая вера.

— Знаю, я был здесь с Эбрамаром и наблюдал потрясающие картины богомольцев, стекавшихся в разные святые места. Бедные, в лохмотьях, с каким-нибудь грошом в кармане, шли странники из дальних концов страны, изнуренные долгой дорогой и голодные, но полные такой горячей веры, что всякая усталость и невзгоды забывались, едва они припадали к мощам святого или чудотворной иконе; а уж как затеплят бывало свою тоненькую свечку или держат в руке крошечную просвиру, для них наступал подлинный праздник. И как же чиста и сильна была молитва, возносившаяся из сердца этих обиженных судьбой! А сколько милостей изливали на них те, кого они приходили молить. Очищенные, ободренные, с новыми силами уходили они вновь на свое тяжелое земное странствование.

— Ах, учитель, есть ли достаточно суровая кара, чтобы наказать тех испорченных и лукавых, которые по слабости ли, беспечности, тщеславию или развращенности вырвали у этого народа поддерживавшую его веру, порвали связь его с Божеством, а благочестивых, добрых людей превратили в разбойников и ренегатов!

— Да, тяжкую ответственность взяли они на себя. Недаром говорил Христос: «Горе человеку, через которого соблазн приходит», и указал, что будет тому, «кто соблазнит одного из малых сих», — заметил Супрамати. — Но я удивляюсь все же, как мог так быстро пасть глубоко благочестивый народ и, не защищая, покинуть все, что целые века боготворил и почитал.

— Это было что-то вроде нравственной гангрены, но были и случаи сопротивления. Один из наших братьев, находившийся здесь во время последней революции, рассказывал мне, каким образом погибла Троице-Сергиева лавра. Возмущение разгоралось повсюду; людей обуяло безумие кощунства и ненависти к Богу. Оскверняли и жгли церкви, убивали где ни попало священников, а у Иверской произошел кровавый бой. Какой-то князь из старинной русской семьи с мечом в руках защищал древнюю святыню, но он был сражен и кровь его забрызгала икону, а трупы убитых завалили всю часовню, которая наконец сгорела; но что сталось с иконой — неизвестно. Ты понимаешь, учитель, что в такое время монастырю тоже ежедневно грозила опасность, как и оставшимся там иконам. Наиболее ревностные из них, готовясь к смерти, день и ночь молились у раки Преподобного. А в Москве между тем бесчинство достигло наивысшей степени, и, брат наш передавал, что творившееся там превзошло всякое воображение. Понятно, что негодяи решили уничтожить и монастырь, хотя не назначили точно дня; но привести свой гнусный план в исполнение они не успели.

Как-то ночью разразилась невиданная до того гроза; молнии вызывали пожары небывалых размеров, град убивал людей и животных, ураган с корнем вырывал деревья, срывал крыши, опрокидывал башни; а в довершение всего воды вышли из берегов. Круглые сутки бушевала буря; погибли тысячи людей и многие помешались от страха. Когда же наконец буря стихла, то Москва с окрестностями представляла поле кровопролитного сражения. Люди и очень тяжелые предметы подхватывались ветром и, как солома, разбрасывались на невероятное пространство. Древний монастырь также обратился в развалины. Буря сосредоточилась над ним и от молний вспыхнул пожар; а из колодца, вырытого Св. Сергием, хлынула пенистая вода, а другие подземные воды довершили разрушение лавры. Стены обрушились, и на их место залившая все вода нанесла кучи песка, и все это было усеяно трупами монахов и окрестных жителей. Какая участь постигла раку Преподобного, осталось невыясненным, но мощи исчезли; полагают, что монахи вынесли их тайным ходом. Исследовать это, однако, не пришлось, потому что суеверный страх гонит людей прочь от этого места.

Супрамати молча слушал рассказ Нивары и потом сказал, вздохнув:

— Безумные! Какой же ад кипит в их душе, если они с таким остервенением кидаются на все, что им напоминает Бога. Эта слепая толпа, покрывающая злосчастную землю преступлениями и смутой, обрекая ее на гибель, воображает, что будто этим планетным атомом и кончаются владения Творца?…

Глава двенадцатая

править

Мы приближаемся, учитель. Взгляни на город, это — Москва, а где беловатое облако над домом, там живут наши друзья, — оживленно пояснил Нивара.

Через несколько минут воздушное судно остановилось у башенки, и едва путешественники ступили на платформу, как с лестницы послышался звучный голос Нарайяны. Он радостно кричал:

— Вот они! Ах, какая прекрасная мысль явилась у вас повидаться с нами!

И с обычной своей стремительностью он схватил в объятия Супрамати и Нивару; за ним показался Дахир, который также горячо приветствовал друзей, а после обмена приветствиями все направились в столовую, где Нарайяна тотчас же принялся за приготовление завтрака.

— Знаете ли вы, где находитесь? — спросил он, ставя на стол серебряный кувшин с вином и корзину с громадной величины фруктами. — В древнем Кремле, то есть в остатках его. Став национальной собственностью, он был распродан с аукциона, а некто Гольденблюм купил Большой Дворец и переделал его в меблированный дом для достаточно богатых людей, могущих платить бешеные деньги. Внук этого молодца — наш хозяин; а так как я любитель древних и хороших вещей, то и снял весь дом для себя и Дахира. Таким образом, в этих залах, где проживали великие императоры, скромно ютятся два индусских принца, «миссионеры конца мира», — закончил Нарайяна со своим обычным неистощимым юмором.

— Трапеза скудная, предупреждаю, дорогие друзья, потому что съестные припасы не имеют прежнего вкуса и сочности; только вино не дурно. Оно из наших старых погребов, где Нарайяна хранит свои будто бы «неистощимые» запасы, — смеясь прибавил Дахир.

— Правда, все стало невкусно, точно старушка-земля хочет внушить нам отвращение к себе, чтобы мы о ней не жалели. На что деньги, и те не имеют прежней цены. Природа как будто с ума сошла; перемены температуры невыносимы: то полярный холод, то тропическая жара, и все скачками, без промежутков;

весны и осени почти не стало: с поразительной быстротой переходит с лета на зиму. Прибавьте к этому ужасающие ураганы, землетрясения, отравляющие миазмы, вдруг появляющиеся с моря или земли, от которых задыхаются люди. В растительном царстве тоже все пошло навыворот. Тепличные растения стали так плохи, что пробовали было вернуться к садоводству на открытом воздухе, но попытки не имели успеха: все либо мерзнет, либо горит, а не то поедается червями, и приходилось пить вино со вкусом серы или есть плоды без сока и запаха, напоминающие дерево; такую, словом, гадость, как вот эти.

Он схватил из корзины один фрукт и сердито швырнул его в угол; яблоко раскололось и обнаружило вялое, сухое мясо. Все посмеялись дурному расположению духа неисправимого обжоры.

— Да, Небо предупреждает преступное человечество, — заметил Дахир, — но оно не желает понимать и остается глухо к голосу потерявших равновесие космических сил.

— Вся земля сплошная пустыня, — сказал Нарайяна.

— Ты забываешь об одном уголке нашей гибнущей земли, который остался таким, как был, — возразил Супрамати. — Индия — это колыбель человечества, куда некогда спустились бессмертные с другого погибавшего мира, великие законодатели и насадители первого просвещения. Там они учили младенческие народы азбуке великих законов, поддерживающих социальный и нравственный строй, мудро открывая перед ними ровно столько света, сколько те в состоянии были воспринять; там их дух как бы охраняет места, где они жили и где устроили архив мира. И атмосферные беспорядки, и ядовитые миазмы — все, словом, удалено от мест, где неугасимым огнем горит воля этих великих духов и как щитом прикрывает это сказочное царство. Никогда нога простого смертного, неверующего, который мог бы кощунствами осквернить эти веселые долины, не приближалась к дворцам магов, ни одно любопытное око не опошлило эти убежища мудрых, где сама природа дышит гармонией. И только последний, окончательный удар примет их в свои пламенные объятия неизменно чистыми и непорочными.

— Ты говоришь верно, Супрамати. В наших волшебных индийских дворцах хорошо живется и посейчас; а здесь — ужасно, точно под гнетом какого-то кошмара. Самому холодно становится, видя, как мерзнут другие; да и люди все какие-то жалкие. Одни живут в постоянном опьянении оргиями и преступлениями; другие бродят мрачными мизантропами, не находя себе покоя, словно потеряли что-то, ищут и не находят, — вздохнул Нарайяна.

— Ну, да. Они потеряли и ищут свою большую веру, своего Бога и Святых-покровителей, все то, что питало их душу. Теперь, пресытившись пороками, без нравственной поддержки, чувствуя, что вокруг них совершается что-то необычное, они ошеломлены, а будущее представляется им мрачной бездной, — заметил Дахир.

— И я предвижу, что именно этих «мизантропов» легче всего будет нам увлечь нашей проповедью, — прибавил повеселевший Нарайяна, подливая гостям вина.

Разговор оживился, и Супрамати рассказал о своем свидании с Шеломом Иезодотом, упомянув о его вызове и приглашении на пир.

— Ага! Он, значит, пронюхал уже, что ты опасен! — воскликнул Дахир.

— Именно, и даже пытался подкупить меня, предлагая тысячи душ для того только, чтобы мы ушли; но я отказался от такого торга, — и Супрамати от души рассмеялся. — Но второе предложение — благородный поединок — я принял, и мы померяемся оккультными силами. Он утверждает, будто может при посредстве силы дьявольской сделать все то, что я могу выполнить чистой силой, полученной от Бога.

— Ого! Есть, я полагаю, некоторая разница между этими двумя силами. А когда же состоится этот великолепный поединок магических сил? Надеюсь, ты позволишь мне и Дахиру присутствовать на нем?

— Конечно, я настойчиво приглашаю вас обоих. Народу будет множество, разумеется, и я предполагаю с этого начать обращение. А когда все это будет — я и сам не знаю, но думаю, что после пресловутого пира, на котором они надеются ослабить меня или убить.

— Ха! Ха! Хороша шутка! Но, во всяком случае, будь осторожен, Супрамати! Если в тебе еще сохранилось кое-что от старого Адама, то г-жа Исхэт способна его пробудить, — воскликнул Нарайяна, громко смеясь.

— Видишь ли, — скромно прибавил он, — расположение мое к прекрасному полу еще не совсем угасло; поэтому я предпринял маленькую рекогносцировку, чтоб взглянуть на подругу антихриста, и убедился, что она опасна.

— Будем надеяться, что я устою против ее чар и что старый Адам будет по-прежнему спать в глубине моего существа, — ответил Супрамати, улыбаясь.

Вечером, когда маги собрались побеседовать в спальне Дахира, Супрамати сказал вдруг, вдыхая воздух:

— Здесь точно есть где-то церковь.

— Нос твой не обманул тебя. Здесь действительно существует маленькая часовня, и какой-то верующий прикрыл вход в нее, но мы его открыли. Вход за этим буфетом, — сказал, смеясь, Нарайяна.

Он отодвинул тяжелый буфет, и за ним оказалась дверь в небольшую часовню, наполненную разнообразными священными предметами. Они зажгли свечи, и свет их озарил суровые лики древних икон. Маги опустились на колени и стали молиться со всем пылом. Когда они вышли и буфет поставили на прежнее место, Нарайяна рассказал, что этот вход был так искусно заделан, что простой смертный никогда не нашел бы его.

— Вообще, — добавил он, — это гадкое переживаемое Землею время породило множество любопытных фактов, с нашей точки зрения, конечно. Например, катастрофа с Петербургом, о подробностях которой я узнал здесь.

— Ах, расскажи, расскажи. Я знал, что старой столицы уже нет, но подробности известны мне не были, да и Нивара тоже не знает, вероятно, потому что никогда не говорил мне ничего про это.

— С удовольствием, — ответил Нарайяна. — Прежде всего, должен упомянуть, что здесь, как и повсеместно, где только сохранились верующие, существуют подземелья, где те и прячутся. Мы там были, конечно, с Дахиром, и там я познакомился с неким старцем, который рассказал мне то, что я хочу вам передать. Катастрофа произошла вскоре после сокрушения Троице-Сергиевой лавры; но еще за много лет перед тем климат петербургский становился год от году все суровее. Надвигались полярные льды, так что север Швеции, Норвегии и России стал необитаем; ну, а в Петербурге еще жили кое-как, хотя лето становилось все короче, а зима длиннее и холоднее. Изобретательное человечество придумало между тем паллиатив: целые кварталы покрыли гигантскими стеклянными куполами и отепляли электричеством, словом, с грехом пополам — жили. Но еще быстрее холода усиливалось нечестие и все неизбежно следующие за ним пороки; а так как правители того времени обкрадывали управляемых, то издан был закон, повелевавший закрыть и продать с аукциона все церкви. Однако несмотря на все, оставались еще, особенно среди народа, люди, державшиеся старинных обычаев и старой веры; тогда компания предприимчивых аферистов скупила все храмы оптом и открыла абонемент на право посещения церквей, слушания богослужений и причащения, а нанятые компанией священники совершали службы. «Почему бы, — говорили предприниматели, — и не воспользоваться людской глупостью?» Однако ввиду того, что абонементы стоили дорого, то многие из небогатых принуждены были отказаться от них, население стало отвыкать от церкви, и антреприза наконец лопнула. Негодование этих ловкачей было неописуемо; а так как влияние их на правителей было очень сильно, то они добились такого решения, что необходимо, видишь ли, положить раз и навсегда конец всем «старым и глупым предрассудкам», а с этой целью повелено было собрать все имевшее отношение к прежней вере и всенародно предать сожжению. Я забыл сказать, что раньше, когда еще держалась кое-какая вера, купили находившиеся в Бари мощи Св. Николая, которые итальянцы продавали. Их поставили в особо построенной для этой цели церкви, вблизи города… Итак, эти мощи, как и все прочие святыни, должны были быть преданы огню; день этого аутодафе отложили до весны ввиду особенно суровой зимы. В последний раз заволновался народ, и сердце его дрогнуло при мысли, что будет уничтожено все, чтимое их предками, и чудесно сохранившиеся мощи вековых покровителей и защитников. Среди населения раздались протесты, но так как протестовавших было меньшинство, то их не слушали, а Небо осталось как будто глухо ко всем этим преступлениям, богохульствам и кощунствам. Но чтобы скорее покончить с этим «нелепым» и «неудобным» волнением, решили поспешить с аутодафе.

Между тем весна задержалась; за несколькими теплыми днями, оттаявшими местами ледяную кору, сковавшую море, наступили снова холода. И вот однажды ночью забушевала страшная буря. С грохотом пушечных выстрелов ломался лед, а яростный ветер гнал на город волны и глыбы льда. С ошеломляющей быстротой город был затоплен; но беда не была еще полна. В ту же ужасную ночь вулканический удар приподнял слегка дно Ладожского озера; вода вышла из берегов, а бурные пенистые волны, уничтожая все на своем пути, неслись, словно лавина, достигли Петербурга и наводнили его.

Что тут произошло, и описать нельзя. Погибло несколько сот тысяч человек; когда же вода спала, остатки города оказались покрытыми ледяной корой, которая никогда уже не оттаивала. Тот же подземный толчок, от которого вышло из берегов Ладожское озеро, нагнал полярные льды, двинувшиеся вдоль берегов Швеции и загромоздившие Балтийское море. Теперь во всех этих местностях климат хуже, чем у эскимосов, а Петербург представляет оригинальную картину Помпеи подо льдом; потому что, как говорят, целые кварталы стоят нетронутыми, т. е., конечно, дворцы и массивные здания. Говорят, что перед катастрофой появились народные пророки, ходившие по улицам и возвещавшие, что преступления истощили долготерпение Неба и что кощунники, дерзнувшие желать сжечь все мощи с прочими святынями, погибнут ранее, чем успеют привести в исполнение свой гнусный замысел; и они уговаривали верующих покинуть осужденный город. Многих из них признали буйнопомешанными и без церемонии убили, но на их место появлялись другие, и верующие, глубоко потрясенные, покинули город; а вольнодумцы с сатанистами остались и погибли. Позднее, когда успокоились стихии, некоторые из верующих посетили место несчастья, где и нашли еще несколько уцелевших церквей и домов; а так как гонение на веру становилось все упорнее и ожесточеннее, то они окончательно обосновались в этом необитаемом уже более месте, и там мало-помалу образовалась небольшая община, живущая в старом Невском монастыре. Богомольцы сходятся туда на молитву, сатанисты же бегут от разоренного города, и благодаря этому маленькое стадо Христово живет там в мире и безопасности.

Рассказ этот так заинтересовал Супрамати с приятелями, что они решили на другой же день отправиться на развалины Петербурга.

По мере приближения к мертвому городу холод все усиливался, а унылая картина опустошения навевала глубокую грусть. Высадились они у Невского монастыря, где заметны были еще следы человеческой деятельности: усыпанная песком дорожка вела к храму, вход в который был очищен ото льда, а из труб жилья курился легкий дымок. При входе в храм горели две смоляные бочки, а внутри топились маленькие переносные печи, так что температура, сравнительно с наружной, была довольно тепла и приятна. Святое место было тщательно вычищено, и причиненные наводнением опустошения по мере возможности исправлены.

У сохранившейся в нетронутом виде раки Преподобного горели свечи и стояло человек пятнадцать мужчин и женщин; они запели, после того как окончилось чтение Евангелия, и маги присоединились к верующим.

По окончанию молитв путешественники познакомились, были дружески приняты, как братья, и отведены в жилое помещение, чтобы согреться и подкрепиться. В комнатах, где жил раньше митрополит, помещалось несколько семейств, остальные же члены общины размещались в других зданиях. Здесь было тепло, в большой печи пылал яркий огонь, и хозяйки подали гостям теплое вино, хлеб и блюдо с рисом.

После трапезы разговорились, и Супрамати осведомился, велика ли община и не тяжело ли им жить в этой ледяной пустыне, среди развалин и смерти. Блаженная улыбка озарила лица хозяев.

— О! Нет, — ответили они единогласно. — Здесь так хорошо и спокойно, вдали от злых кощунников. За работой и молитвой не видишь времени; кроме того, у нас есть воздушные суда, на которых мы ездим за провизией, топливом и т. д. А холод, право, еще сносен; зато иногородние, попадающие сюда, очень мерзнут, и некоторые даже совсем замерзают, а потому все почти бегут отсюда. А мы и другие живущие здесь не страдаем от холода и счастливы. Никто не препятствует нам совершать Богослужение, у нас сохранились святыни, которые мы почитаем; а мы любим уединение, отказались совершенно от светской жизни и считаем себя счастливее всяких миллиардеров в их дворцах.

— Но ведь предвидится сильный голод: как же вы тогда будете жить? — полюбопытствовал Дахир.

— Господь печется о нас и поддержит впредь, — ответил с непоколебимой верой один из старцев.

После этого разговора маги совещались между собой, и затем Супрамати справился, нет ли при общине какого-нибудь сада или куска земли, бывшего прежде садом или огородом.

— Как же, сохранилось еще место, где был митрополичий сад, и далее, за монастырем, есть огороды; но все покрыто снегом и льдом.

По просьбе путешественников их провели на эти места, и члены общины с удивлением видели, как те влили в ведра с водой что-то из бывших при них маленьких флаконов и обильно поливали ею землю. Затем маги простились с радушными хозяевами, желая осмотреть на обратном пути мертвый город.

Тихо плыло их воздушное судно вдоль улицы, бывшей некогда главной артерией древней столицы. Вид был мрачный и тоскливый.

Местами мусор и обломки развалившихся домов загромождали улицы и делали их непроходимыми; иные здания стояли без крыш и как будто качались, но были и такие, что сохранились в целости, не считая, конечно, выбитых окон и дверей, и через них можно было видеть в опустевших квартирах разбитую мебель и кучи поваленных разных вещей, среди которых замечались скелеты или нетронутые как будто тела, которые словно гримасничали из-под ледяного савана. Но так как картина была приблизительно одинакова везде, то маги направили свой аппарат ввысь и, глубоко взволнованные, покинули преступный город, пораженный гневом Божиим.

Приятный сюрприз ожидал отшельников ледяной Помпеи. В ночь после отъезда магов без следа растаяли снег со льдом, покрывавшие сад и огород; через несколько дней стала показываться свежая и пышная зелень, а несколько недель спустя и деревья словно ожили, вытянув к небу свои кудрявые ветви, и затем покрылись плодами; и кругом запестрели цветы, а в огородах зрели разнообразные овощи. И этот уголок рая зеленел, процветал, благоухал, словно независимо от окружавшей его ледяной пустыни и холодного ветра. Не веря своим глазам, любовались смущенные жители совершившимся чудом, а в душе крепло убеждение, что их посетили святые или, может быть, ангелы, посланные Свыше, чтобы облегчить их участь и вознаградить за веру в Бога.

Посещение мертвого города произвело на магов глубокое впечатление. Перед отъездом из Москвы Супрамати пожелал осмотреть подземные пещеры, где скрывались верующие, и однажды ночью они спустились в подземные галереи, находившиеся под одним из старых монастырей. Население там было немногочисленное, но особого типа. В маленькой часовне шла вечерняя служба, и совершали ее несколько старых священников в белом облачении строго и сосредоточенно. Истощенные постом и аскетической жизнью, лица их были прозрачно-бледны, и глазам мага виден был исходивший из них голубоватый свет, как и окружавшее их головы светлое сиянье. Поглощенная глубокой молитвой коленопреклоненная толпа молящихся тоже дышала чистыми излучениями, золотистым облаком витавшими вверху, под сводом. Все собравшиеся тут люди были «не от мира сего»; душа их пролагала путь к Небу, в которое они веровали. Маги и Нивара опустились на колени, сливаясь в общей молитве с верующими, и глаза их взволнованно блуждали вокруг этого приюта гонимой веры. Вдоль стен стояли раки святых, и каждая из них казалась точно костром, из которого исходили потоки золотистого света.

В великую минуту, когда священник вышел из алтаря со Святыми Дарами, наступила глубокая тишина. Вдруг пещера озарилась удивительным светом, и под сводами раздалось неземное, могучее пение веры, а в воздухе витали светлые, прозрачные, как белоснежный пар, образы. В этот миг над чашей, окруженной снопами ослепительного света, появилась голова Христа в терновом венце. Божественный лик выражал невыразимую грусть. Минуту спустя видение побледнело, и лишь над чашей продолжало гореть золотистое пламя, которое быстро затем ушло словно внутрь священного сосуда.

Горячая благодарственная молитва вознеслась из сердца магов и присутствовавших; все были несказанно счастливы, что сохранились еще на земле места, где Господь проявлял Свою милость и где не порвалась связь между Творцом и Его творением. После богослужения маги познакомились с верующими и посетили подземелья, а Нарайяна представил Супрамати старца, о котором говорилось раньше, и тот пригласил мага в свою келью — крошечное помещение с одним столом, стулом, постелью и образом Богородицы.

Усадив гостя на единственный стул, он принялся расспрашивать Супрамати о том, что происходит в свете, от которого он совершенно отдален. Приближение конца мира его нисколько не удивляло, и он в свою очередь рассказал, что в Москве происходят странные вещи, указывающие, что небу наскучили наконец преступления, творящиеся на земле ее павшим человечеством. Так, один из его близких, живший в городе, передавал ему, что ко времени, когда некогда праздновалась Пасха, демоны явно становились бешеными и между сатанистами случалось множество очень подозрительных убийств или случаев внезапной смерти. Некоторые говорили, что в Пасхальную ночь в сатанинских храмах слышали крики, стоны и рычания, а по улицам бежали стаи поганых животных. Наоборот, в прежних церквях слышался звон колоколов, которых уже более не существовало, под сводами раздавалось пение, славившее Воскресение Христово, и с неба падали в виде огоньков тысячи искр. Во время этих небесных явлений сатанисты были совсем подавлены; они прятались и мучились судорогами.

На другой день после посещения подземелий Супрамати уехал, обязав Дахира и Нарайяну побывать у него после пира у Шелома.

— У меня найдется, наверно, немало интересного для вас ввиду того, что красавица Исхэт намеревается покорить меня, — весело сказал он.

— Хорошо, что Ольга не знает ничего о замыслах такой опасной соперницы; это могло бы испортить все ее испытание, — лукаво заметил Нарайяна.

Все посмеялись и, пожав в последний раз друг другу руки, расстались.

Глава тринадцатая

править

Через несколько дней по возвращению в Царьград Супрамати получил приглашение вместе с Ниварой на пир во дворец Шелома Иезодота. Принес приглашение сам Мадим, но на этот раз сатанист не имел своего обычного самоуверенного вида; он был бледен, а в его угрюмом взгляде замечались страх, подозрительность и затаенное злорадство, Супрамати принял его дружески и обещал приехать. В день пира, незадолго до отъезда к Шелому, Супрамати позвал Нивару в лабораторию, и оба приняли обычную электрическую ванну; затем маг открыл металлический сундук и разложил на столе разные взятые оттуда предметы.

— Сегодня нам нужен особый туалет, — сказал он, улыбаясь и протягивая Ниваре род голубоватого фосфоресцирующего трико, которое тот поспешил надеть.

Тончайшая и чрезвычайно мягкая ткань точно прилипла к телу и, к удивлению Нивары, производила впечатление, будто из нее шло теплое веяние по всей коже. На спине и груди, а также по бокам видны были начертанные золотом каббалистические знаки и формулы. Поверх этого трико Нивара надел обыкновенное, но нарядное голубое с серебряным поясом и голубое же бархатное пальто без рукавов, вышитое серебром.

— Не забудь магический жезл; да спрячь за пояс вот этот кинжал — он может очень пригодиться. Будь готов на все, Нивара, и берегись, ибо нас будут стараться уничтожить тем или иным способом: ядом или змеями, могут заточить нас и мало ли еще как. Но все это не приведет ни к чему. Возьми еще этот магический перстень; он осветит самую мрачную темницу и откроет всякий сложный замок. Ты ведь знаешь секрет его употребления?

— Да, учитель. Но меня удивляет, как этот Шелом, обладая столь могучей адской силой, не знает, что бессмертных не может убить ни яд, ни животное.

— Вот именно. Несмотря на свою силу во зле, Он очень многого не знает в области добра. Тайна первобытной эссенции строго охранялась, и хотя он почти нашел ее, но не знает всех ее свойств и способов употребления этого таинственного вещества. Во всяком случае, если он и не надеется убить меня, то рассчитывает ослабить ядом или путем соблазна.

Во время разговора Супрамати надел тонкое, как газ, трико, сверкавшее, словно оно было соткано из бриллиантов, и отливавшее всеми цветами радуги. На спине, боках, руках и ногах виднелись, точно огненные, каббалистические знаки и формулы; а на груди, в средине звезды мага, горела, казалось, увенчанная крестом чаша рыцарей Грааля. Странное одеяние так плотно прилегало к гибкому телу мага, что представляло как бы вторую кожу. После того он встал посредине большого металлического круглого диска с каббалистическими знаками, а Нивара опустился на колени у его ног. Магическим мечом Супрамати начертал круг, кланяясь поочередно на все четыре стороны, делая мечом по воздуху фосфоресцирующие знаки и произнося формулы, вызывающие духов стихий. Положенные возле диска на трех треножниках травы сами собою вспыхнули, и на минуту лаборатория наполнилась огнем и дымом. При каждом движении меча появлялась толпа туманных существ фиолетового, красного, зеленоватого и голубоватого цвета. Тела их не имели ясных очертаний; сформированы были только головы, а глаза блестели умом и могучей силой. Четырьмя концентрическими кругами, в виде ярусов, расположились они вокруг; ниже всего стали фиолетовые, затем зеленоватые, далее красные и, наконец, голубоватые воздушные духи.

— Подчиненные мне духи стихий, я повелеваю вам окружить меня и защищать, а также оказать свое покровительство моему ученику, — властно произнес Супрамати.

Пронесся глухой шум, подобный шелесту листьев, и затем туманные фигуры побледнели и словно растаяли в воздухе.

— Теперь наша почетная стража предупреждена и не покинет нас, — сказал Супрамати, сходя с диска и принимаясь за дальнейший туалет.

Он был весь в белом. На нем было трико, широкий серебряный унизанный бриллиантами пояс, серебряного бархата пальто без рукавов, вышитое на полах бриллиантами, и галстук из таких кружев, каких уже более не существовало.

— Боже! Как ты красив, учитель! — сказал, с восхищением глядя на него, Нивара.

Супрамати, приглаживавший перед зеркалом волосы, не мог удержаться от смеха:

— Не влюбись в меня вместо madame Исхэт. Зрелище двух влюбленных адептов выйдет еще интереснее шеломова пира, — пошутил он. — А теперь, в заключение наших приготовлений, нам остается только выпить эссенции, которая удесятерит наши физические и астральные силы, — прибавил он.

Супрамати достал из шкафа резной ящик с двумя флаконами, красным и синим, и двумя чашами, серебряной и золотой. Он наполнил серебряную чашу из красного флакона, где жидкость была красная, густая, дымящаяся и походившая на теплую кровь.

— Вот это тебе, — протянул он чашу Ниваре, и тот залпом осушил ее. — А это для меня, — прибавил Супрамати, наливая во вторую чашу голубоватую фосфоресцирующую жидкость.

— Уф! Мне кажется, что в эту минуту я мог бы с корнем выворотить дуб! — заметил Нивара, вздыхая полной грудью.

— Вместо дуба попробуй свою силу вот на чем, — предложил Супрамати, протягивая ему взятую в углу железную палку.

Нивара без видимого усилия согнул ее спиралью и сказал самодовольно:

— Это недурно, но с еще большим удовольствием я сделал бы такой штопор из самого Шелома.

Дворец Шелома был волшебно иллюминирован, а большая площадь перед ним и прилегающие улицы запружены любопытной толпой, очевидно, ожидавшей прибытия индусского принца. Громадная прихожая, освещенная, как днем, также была заполнена нарядной и любопытной публикой. При приближении мага толпа расступилась и инстинктивно попятилась, охваченная неприятным чувством.

Гордо и спокойно поднимался Супрамати по широкой, покрытой ковром лестнице со статуями сатиров и демонов. Вдруг хорошенький чертенок из черного мрамора, нетвердо стоявший, вероятно, на подставке, пошатнулся, скатился с лестницы и ранил нескольких сатанистов, которые собрались в кучку и перешептывались, злыми глазами провожая адептов.

При входе в большую залу Шелом с поклоном встретил мага:

— Мы только тебя и ждали, принц; все гости наши в сборе, — сказал он, вежливо приглашая его войти, и потом повел его прямо к эстраде в несколько ступеней в глубине залы.

Там стояли три золоченых кресла; на высоких спинках двух из них красовались козлиные головы с рубиновыми, блестевшими, как живые, глазами, а на спинке среднего кресла была обращена вниз пентаграмма. Подле одного из кресел стояла Исхэт, и ее большие темные глаза пытливо глядели на стройную белую фигуру подходившего к ней мага.

Странный костюм молодой женщины восхитительно шел к ней. Вместо модного в то время трико на Исхэт была надета в виде юбки сетка из черного жемчуга и рубинов, с широкой бахромой внизу из таких же камней.

Тонкую, гибкую талию стягивал широкий, чеканного золота пояс, осыпанный бриллиантами; с пояса шел полукорсаж пурпурного газа, вырезанный в форме полумесяца, обнажая груди, слегка прикрытые бриллиантовыми подвесками. На шее блестело в несколько нитей колье, углом спускавшееся посредине груди и сходившееся с корсажем. Пышные волосы Исхэт были распущены и окутывали ее точно шелковистый черный плащ с синеватым отливом. Тоненький золотой обруч подхватывал непокорные кудри, а над челом красовалась маленькая летучая мышь — чудо ювелирного искусства; тельце и распущенные крылышки её были из черных бриллиантов, серого жемчуга и филиграни, а глаза рубиновые. Никогда, может быть, не была так ослепительно блестяща демоническая красота молодой женщины; она являлась истинным воплощением сладострастия в его наиобольстительнейшей форме. Когда Супрамати поклонился ей, жгучий огонь сверкнул в ее черных, как ночь, глазах, и она с чарующей улыбкой склонила голову.

Супрамати сел и начал рассматривать залу, представлявшую странный, волшебный вид по своему убранству, освещению и великолепию массивных, шитых золотом драпировок. Но зато собравшаяся толпа показалась магу отталкивающей своим животным выражением лиц, общим безобразием упадочной расы и неслыханным бесстыдством одеяний. Неподалеку от него сидели Нивара с Мадимом.

По знаку Иезодота начался первый номер увеселений. Раздалось странное дикое пение, а из двух боковых входов вылетели группы танцоров и танцовщиц. Все были украшены ожерельями, поясами и диадемами из драгоценных камней; на женщинах были

широкие газовые шарфы, а в руках у мужчин шелковые веера. Брезгливая дрожь пробежала по телу Супрамати; но не менее болезненное ощущение причиняла ему и его соседка. Говорят, что крайности сходятся, и точно в подтверждение этого парадокса, в данном случае высшая добродетель притягивала высшее сладострастие.

Не обращая внимания на представление, Исхэт пожирала глазами спокойное и прекрасное лицо мага, а веявшее от него легкое и нежное благоухание опьяняло ее. Она думала, что никогда не встречала такого обаятельного существа, и рядом с ним Шелом казался ей отвратительным, гадким; теперь она, конечно, не нуждалась ни в чьем приказании пускать в ход свое дьявольское искусство, чтобы завладеть этим человеком, который нравился ей как никто до сих пор и при виде которого в ней закипали все нечистые желания.

Супрамати ощущал беспорядочные излияния бушевавшей рядом бури животных чувств, но ясное спокойствие его лица не выдало его мыслей. Ему было даже забавно отчасти наблюдать, что Исхэт боялась, как бы Шелом не заметил, что она сравнивает его с ним, опасаясь, вероятно, какого-нибудь жестокого возмездия впоследствии; а угрюмый взгляд страшного хозяина скользил по нему, стараясь угадать, какое впечатление производит на гостя представление и пылкие взгляды соседки. На приглашенных же танцы произвели возбуждающее действие; шепот, смех и истерические крики раздавались в разных местах залы, лица раскраснелись и глаза блестели.

Когда танцоры удалились, перед эстрадой разостлали большой ковер, и вошел пожилой человек весь в черном, с пестрым платком в виде тюрбана на голове. Он стал на средину ковра, а два человека поставили перед ним инструмент вроде арфы, но иного несколько устройства, и он заиграл, вторя странной песне, с вибрирующими, пронзительными модуляциями, подобно свисту, резавшему воздух. Мало-помалу все заволокло красноватым паром. Вдруг раздался свистящий треск и со всех сторон появились разной величины змеи, ползавшие между рядами испуганно жавшихся приглашенных. Но гады не обращали, по-видимому, на смятение никакого внимания и направлялись прямо к ковру, где окружили музыканта и, став на хвосты, начали своеобразную и страшную пляску; глаза их блестели фосфорическим светом, а из открытых пастей капала зеленоватая пена. Возбуждение пресмыкающихся было чрезвычайно, но тут веявший в воздухе пар быстро оплотнился, и на ковер посыпалась из пространства туча змей. Увидя их, безумная ярость овладела явившимися первыми; они набросились на тех и завязалась битва. Гибкие тела их сплетались, мелькали острые языки, но в эту минуту произошло нечто отвратительное. Головы явившихся из воздуха змей превратились в человеческие черепа и начали высвистывать душераздирающую мелодию, которая слилась с пронзительным свистом земных змей. Затем несколько человек притащили юношу и молодую девушку, оцепеневших от страха, и бросили их на кучу гадов, которые тотчас расцепились и немедленно напали на кинутую им добычу…

Но в эту минуту Супрамати поднял руку. Из магического кольца на его пальце посыпались снопы искр, после того как он повернул его камнем вверх; а краткая формула, произнесенная звучным голосом, покрыла стоявший в зале шум. Словно пораженные громом, гады приникли к земле и минуту не двигались; но потом оба лагеря неожиданно разъединились, и ларвические змеи накинулись на растерявшегося колдуна, опрокинули его и принялись сосать его кровь, а земные змеи, напротив, ползли с ковра, направляясь к Супрамати. Впереди всех ползла огромная змея с зеленоватой чешуей, а приблизясь к эстраде, стала на хвост и положила голубоватый блестящий камень, который держала в пасти, к ногам мага. Тот сделал рукою дружеское движение и вполголоса произнес несколько странных слов, которые животное, по-видимому, поняло, судя по тому, что поползло назад; пронзительно свистнув и точно повинуясь этому сигналу, змеи повернулись, рассыпались во все стороны и исчезли. Над ковром между тем поднялся вихрь дыма; затем по зале пронесся глухой шум ветра и наступила полная тишина. На полу валялся труп колдуна, а обе его жертвы исчезли.

Все это происшествие, долгое в описании, заняло всего несколько минут, и вся масса гостей точно онемела от изумления. Сам хозяин был удивлен и задыхался от бешенства, и лишь Исхэт смотрела на Супрамати в страстном восхищении.

— Это непорядочно, принц, нарушать в чужом доме порядок фокусами, не входящими в программу, — произнес Шелом минуту спустя хриплым голосом, и глаза его гневно блеснули.

— Извини, я не позволил бы себе вмешаться, если бы все участники спектакля были твоими подданными, г-н Шелом Иезодот; членов же моей партии я всегда и всюду считаю себя обязанным защищать, — произнес Супрамати со своим горделивым спокойствием.

Шелом закусил губы, но, овладев собою, ответил презрительно:

— С этой точки зрения ты, пожалуй, и прав, а потому будем продолжать программу праздника и послушаем концерт, который я приготовил специально в твою честь, принц.

Во время этого разговора поспешно убрали труп и ковер, а их место занял оркестр из шестидесяти музыкантов и двадцати певцов. У музыкантов были скрипки, виолончели и несколько флейт, все они были безобразны, и лица их носили отпечаток всех пороков и животных страстей.

— Ты видишь перед собой архаичный оркестр, потому что подобные инструменты наше музыкальное искусство давно отвергло; но так как вы, бессмертные, века считаете, как прочие люди годы, то я думал доставить тебе удовольствие концертом старого времени, — сказал Шелом, и его стальной насмешливый взгляд впился в глубокие глаза мага.

Но тот ответил лишь одобрительным кивком головы, потому что в эту минуту певцы затянули вакхическую песню, по окончании коей оркестр начал свою действительно адскую музыку. Струны инструментов были, оказывается, выделаны из человечьих кишок, а именно замученных жесточайшим образом женщин и детей. Даже неустрашимая и забронированная душа Супрамати содрогнулась от этих звуков и при виде ужасной картины, развернувшейся перед его духовным взором. Там, в тучах красноватого пара, кружились вихрем гибкие тела ларвов и разных демонических существ с алчными глазами и кровавыми губами, а между ними в беспомощном негодовании, корчились тени замученных жертв. Адская же музыка продолжалась между тем, звуки стонали, ревели и плакали: вся гамма страданий человеческих, начиная с яростного богохульства до мрачного безысходного отчаяния слышалась в этих страшных, но выразительных мелодиях, исполняемых к тому же несомненно великими артистами. Нивара был бледен, как мертвец, пот струился по его лбу, и омрачился даже ясный, строгий взор Супрамати. Действительно, все происходившее становилось более и более отвратительным и возмутительным. Гостям слуги-животные разносили наполненные парной кровью чаши. Шелом и Исхэт также с наслаждением осушили чаши с ужасным пойлом, жадно вдыхая зараженные миазмы, наполнившие воздух, и начиная проникаться опьяняющими ароматами. Скоро группа женщин — всегда более падких на дурное, как и на хорошее, — пробрались к эстраде и с кошачьей ловкостью после минутного колебания стали подниматься на ее ступени. Очень мало человеческого было в этих воспаленных лицах с горящими глазами и прерывистым дыханием.

Стрелой бросилась к ногам Шелома одна из вакханок, целуя его колени.

Тяжко дыша в этой густой заразной атмосфере и содрогаясь от отвращения, Супрамати прислонился к спинке кресла и смотрел в землю. Другие бесстыдницы готовы уже были броситься на него, но Исхэт быстро вскочила, в руке ее сверкнул стилет, которым она ударила в грудь одну из женщин, что обратило в бегство остальных. Не обращая внимания на свою упавшую и залитую кровью жертву, Исхэт кинулась к Супрамати вне себя от ревности и страсти, змеей обвила его и старалась прижаться губами к его устам. Маг не шевельнулся; но в ту же минуту Исхэт, точно от действия электричества, была отброшена и замертво скатилась со ступеней. С отвратительным ругательством вскочил Шелом со своего места, грубо оттолкнул, как гадин, обеих женщин и, нагнувшись над Исхэт, поднес к носу вынутый из-за пояса флакон. С беломраморным цветом лица, чертами камеи и восхитительными формами, она казалась чудным изваянием.

Через минуту она зашевелилась и глухо простонала; тогда по знаку Шелома подбежали женщины и унесли ее.

Супрамати глазами искал Нивару и, увидав, что тот едва отбивается от окружавших его женщин и мужчин, которые хотели принудить его выпить чашу крови и принять участие в оргии, Супрамати сосредоточился, луч света сверкнул в его глазах и, словно ракета, полетел на помощь верному ученику, опрокинув осаждавших Нивару звероподобных людей. Шелом задрожал от бешенства, — не будь Супрамати бессмертным и магом — его поразил бы насмерть скользнувший по нему как пожирающее пламя, взгляд. Минуту спустя Шелом встал и хриплым голосом сказал:

— Я вижу, принц, что присутствие твое расстраивает забаву моих гостей, а потому предлагаю пройти со мной в соседнюю комнату, где мы можем поговорить на свободе.

Супрамати беспрекословно поднялся. Они прошли сквозь остервенелую толпу и очутились в маленькой зале, приготовленной, очевидно, для интимного ужина, так как стол был накрыт только на десять человек, хотя и с царской роскошью; маленькие буфеты полны были фруктами, сластями и вином. В широкие резные арки видна была анфилада комнат с накрытыми столами для пира, которым должно было закончиться торжество после жертвоприношения сатане. Шелом подвел Супрамати к креслу, сам сел против него и придвинул ему блюдо с жареным мясом.

— Благодарю, — сказал Супрамати, отказываясь, — не трудись угощать меня. Шелом Иезодот. Уста мага не могут касаться вашей нечистой пищи, как глаз не может восхищаться ужасной оргией, которую ты устроил для меня. Я мог бы остановить эту гнусную сцену и уничтожить негодные существа, которых ты называешь своими гостями; но в твоем доме я не хотел пускать в ход оружие против тебя, тем более что еще не пришел час нашей борьбы. Кроме того, не губи Исхэт, твою ужасную подругу; ведь попытки ее завладеть мною тщетны, и тебе следовало бы знать, что сладострастие и пикантные прелести женщины уже не властны надо мной. Я могу любить одну душевную красоту.

Шелом смерил его мрачным взглядом.

— Ты человек из плоти и кости, и ничто человеческое не может быть тебе чуждо; ты должен испытывать все людские слабости. Почему же красота и любовь бессильны над тобой, когда твой вечно молодой организм полон жизни и силы?…

В эту минуту подошел Мадим и на маленьком подносе подал Супрамати чашу вина. Тот взял, но едва поставил ее на стол, как жидкость задымилась, вспыхнула и сгорела разноцветными огнями.

— Мне подали яд, а потому позволь, любезный хозяин, ответить тебе твоими словами, только что мне сказанными: «непорядочно предлагать яд гостю, а покушение на убийство не входило в программу твоего приглашения».

Шелом зарычал от бешенства, и лицо его исказилось судорогой. В ту минуту раздался легкий треск, и кресло Супрамати стало падать вниз с такой головокружительной быстротой, что он сам был удивлен и недоумевал, летит ли в пропасть или в колодец. Когда падение кончилось, Супрамати увидал, что очутился в довольно большой круглой зале, слабо освещенной лампами красного стекла. Но едва он поднялся, как его кресло мигом взлетело опять наверх; он не обратил на это внимания и стал рассматривать всю обстановку.

Посредине залы находились только кушетка кресло и стол, на котором стоял широкий серебряный таз с кровью; в двенадцати нишах по стенам красовались статуи демонов в неприличных позах, а на треножниках горели травы с едким, тяжелым запахом, возбуждавшим эротическое бешенство. И во все стороны виднелись отвратительные рожи материализованных ларвов, скользких, раздутых от поглощенной крови, охваченных животной страстью и готовых накинуться на мага, но сдерживаемых духами стихий. Те, однако, были очень ослаблены зараженными эманациями дома, но все-таки боролись мужественно. Впрочем, Супрамати и сам защищался. Могучей волей своей, которая в состоянии была сдвинуть гранитные глыбы, он мгновенно опустошил ниши, и поверженные на землю бесстыдные статуи разлетелись вдребезги. Затем из поднятой руки его мелькнули языки огня, уничтожившего кровь в чаше и затушившего треножники. Наконец дождь искр полился на ларвов, которые вопили и стонали, быстро таяли, а поглощенная ими кровь красным, до тошноты зловонным паром вытекала из них.

Наконец они исчезли, точно внедрившись в стену, и в течение нескольких минут в подземелье стояла полная тишина; но Супрамати знал, что это только перерыв.

Скрытая в стене дверь отворилась без шума, и появилась Исхэт — последнее искушение мага.

— Несчастная, что тебе надо от меня? Берегись приближаться ко мне, чтобы исходящее из меня чистое пламя не сожгло твое отравленное пороками тело, — строго проговорил Супрамати.

— Что мне надо? Мне надо тебя. Ты прекрасен, как чарующее видение… Я люблю и хочу тебя так, как еще ни одного мужчину в моей жизни, и ты должен принадлежать мне! Ни один смертный не устоял еще против моих прелестей, и ты не будешь первым…

Проворно откупорила она зажатый в руке флакон и разлила вокруг себя находившуюся в нем жидкость. Воздух точно вспыхнул, и стены подземелья задрожали, как бы от динамитного взрыва. Пораженные ударом, духи стихий вздрогнули, побледнели и рассеялись от действия ядовитых миазмов, и Супрамати остался безоружен.

Воспаленными страстью глазами следившая за ним Исхэт воспользовалась этим моментом, бросилась к нему, охватила его руками и, словно в припадке безумия, вонзила свои острые зубы в его руку. В этот миг снова появились ларвы и бросились на помощь Исхэт, обвив Супрамати и стараясь повалить его; но они не рассчитали силы мага, который с быстротою молнии сосредоточил свою могучую волю и одним порывом стряхнул духовных гадов, которые с рычанием разлетелись в разные стороны. Подняв руки, Супрамати произнес формулу, и цеплявшаяся за него Исхэт невидимой силой была поднята на воздух и затем упала на плиты.

В эту минуту Супрамати был великолепен и страшен. Чистый и ясный, с лучистым взором стоял он, как столб света, потому что из каждой поры его тела вырывался точно внутренний огонь, и в этом чистом пламени снова собрались духи стихий и, подкрепленные новыми силами, окружили его. Огненный зигзаг пробежал по подземелью и обрушился на все еще лежавшую на полу Исхэт.

— Негодная тварь, — загремел голос Супрамати, — в наказание за твою дерзость ты будешь слепой и немой, пока сама не захочешь увидеть свет истины и раскаяться. И никакой владыка ада не вернет тебе зрения и слова.

Минуту спустя раскат грома потряс здание, порыв бурного ветра пронесся по подземелью и, несомый духами стихий, Супрамати поднялся в область света, а через несколько минут он был уже в своей лаборатории. Немного спустя прибыл Нивара, мертвенно-бледный, весь покрытый синяками, исцарапанный и в разорванном платье, но торжествующий.

— Ах, учитель! — воскликнул он. — Вот уж могу сказать, что вырвался из ада. Одно только меня беспокоит: я, кажется, укокошил сатанистов с двадцать; конечно, я нехорошо рассчитал, и электрические удары были слишком сильны.

— Ты действовал по праву законной обороны. Кто прикасается к электрической машине, должен нести последствия этого. Но успокойся, Шелом оживит их. Я проделал нечто более жестокое. Чтобы наказать Исхэт, я лишил ее зрения и языка, а ее-то Шелому уже не исцелить, потому что она дерзнула коснуться мага. Но довольно об этом; нам надо скорее принять ванну, чтобы очистить самих себя и платье; от нас воняет падалью.

Через час оба адепта сели за свой скромный ужин.

— Учитель, что делать с двумя спасенными тобою от змей жертвами? Хотя оба находятся теперь в твоем дворце, но ведь они из неверующих?

— Нет, из равнодушных; но сегодняшний случай, наверно, излечил их от увлечения сатанизмом, и мы попытаемся обратить их. В предстоящей великой борьбе именно этих «безразличных» легче всего будет обращать. Ты знаешь, Шелом готовит оккультный поединок со мной; подобные состязания будут везде, так как сатанисты начнут вызывать всех наших братьев, и это очень хорошо. Гордость сынов сатаны натравляет их на эту дерзкую борьбу, в которой они будут, несомненно, побеждены, и на их неудачу мы рассчитываем, чтобы совершить самые многочисленные обращения.

— Зрелище будет любопытное! — заметил Нивара.

— Чрезвычайно любопытное и поучительное. Все скопившееся веками зло выступит на арену для испытания своего могущества. И горе развращающим слабую, невежественную толпу и толкающим ее на зло. Они будут все собраны здесь, и первой их карой будет унижение их гордости, сведенной на нет перед могуществом Создателя, и разоблачение мнимой силы во всей ее слабости. Слепцы! Они воображают, что весь интерес вселенной сосредоточен на этой пылинке, которая суетится посреди миллиардов подобных же ей пылинок и планетных великанов этой бесконечности, где все воспевает славу и мудрость Создателя. Если бы они могли постичь все свое ничтожество, как до глупости смехотворны их бури в капле воды, им было бы стыдно и жалко самих себя. Какой-нибудь «величайший» и прославленный из богохульников и отрицателей Бога, который в бессильной злобе объявил Ему войну и осмеивает Его законы, — вот кто деяниями и словами ведет слепцов к погибели. А сам этот отрицатель, преисполненный гордости, желающий быть мудрее Бога и завидующий славе Христа, был ли он когда-либо в состоянии противодействовать великим космическим законам, мог ли остановить бурю или устранить смерть? И вот когда мятежник, побежденный грозной неведомой силой, уложен будет на смертном одре, а уста, произносившие столько кощунственных слов, онемеют, замкнутые по повелению Божию, и тело представит собой не что иное, как кусок обреченной на разложение плоти, — тогда только станет всем видно, как слабо, ничтожно и жалко было то, что считали «великим».

Глава четырнадцатая

править

Когда Шелом с Супрамати вышли из зала, пир принял быстро новое направление.

Вошли сатанинские жрецы, ведя за собой связанных мужчин, женщин и детей; под громкие крики озверевшей толпы пленников потащили к статуе сатаны, стоявшей в конце залы, и стали их резать, спуская кровь в огромные металлические тазы. Когда Шелом вернулся в залу и сел на свой трон, сатанинские жрецы начали произносить магические формулы, которые собирали и материализовали ларвов обоих полов. Равнодушным и жестоким взором смотрел Шелом на корчившихся в предсмертных судорогах жертв, изрыгавших проклятия и ругательства; адская пляска, происходившая перед ним, тоже не трогала его. Он только с наслаждением опустошал подаваемые ему чаши с кровью, не утоляя все-таки мучившей его жажды.

Вдруг случилось что-то неожиданное. Дворец дрогнул от страшного громового удара, подставка идола сатаны раскололась, и статуя грохнулась на пол, придавив стоявших у ее подножия. В тот же миг ослепительный свет сверкнул, как молния, и порыв чистого свежего воздуха — ток четырех стихий — пронесся по зале, опрокинув Шелома и сатанинских заклинателей. Все огни мгновенно потухли, и повсюду раздались рычания, стоны и крики отчаяния — это ларвы накинулись на толпу, так как вызыватели временно лишены были власти над чудовищами, которых сами вызвали из тьмы…

Шелом первым вышел из оцепенения. Вскочив на ноги, с пеною у рта от бешенства, он произнес могущественные магические формулы, и так как по своему искусству он был несомненной силой в своем лагере, то на его призыв появились демоны и с его помощью зажгли огонь. Электрическими разрядами прогнал он затем ларвов и тогда только осмотрел поле битвы, в которое обратилась зала. Множество людей были разорваны в клочья, и окровавленные куски их мяса устилали пол; многие из люциферианских жрецов также погибли и валялись на полу с глубокими ранами в горле. Вопя, рыча и толкая друг друга, перепуганная толпа бросилась к выходу, но грозный окрик Шелома остановил бежавших. Его положительно душило сознание, что изгнанные могуществом мага гости принуждены спасаться бегством из его дворца, унося убеждение в его поражении. Не успел он оправиться, чтобы произнести приличествующую обстоятельствам речь, как в залу ворвались несколько женщин с Мадимом, и на лице их написан был ужас. Бледный и расстроенный, Мадим доложил своему владыке, что Исхэт найдена замертво распростертой на полу подземелья; а ужаснее всего то, что покрыта она голубоватой дымкой, не допускавшей их к ней подойти.

— Проклятый флюид мага, — прошептал Мадим. Минуту Шелом был в замешательстве, но потом, с трудом овладев собою, он хрипло крикнул:

— Крови! Скорее крови для ванны!

Бросились к резервуарам, но они оказались пусты или опрокинуты, а собранного из кувшинов было недостаточно. Шелом затопал от бешенства, но, увидав вдруг в нескольких шагах от себя молодого и крепкого человека, схватил кинжал и вонзил тому в горло. Хлынувшей в изобилии кровью наполнили несколько больших сосудов; но с этой минуты ничто уже не могло остановить бегство толпы. Известно было, что в минуту бешенства никто, даже самый близкий не огражден от ножа Шелома Иезодота, и хотя убийство вообще стало таким обычным делом, что на него не обращали внимания, но все-таки каждый берег свою шкуру. Шелом не придал значения быстрому исчезновению своих гостей.

В сопровождении Мадима и людей, несших кровь, он спустился в подвал, где Исхэт продолжала лежать неподвижно. Когда ее обильно полили горячей еще кровью, голубая дымка действительно исчезла, и к ней могли прикоснуться; затем ее тотчас же унесли в покои. Там Шелом велел приготовить ванну и, влив в нее сильно пахнущие снадобья, опустил туда все еще недвижимую Исхэт. Женщины удалились, и Шелом с секретарем остались одни. Все тело Исхэт было в ожогах, и странная вещь: две полосы белого света покрывали, точно повязкой, ее глаза и рот.

— Ах, предупреждал я тебя и умолял не вызывать мага, он обладает страшной силой. Взгляни на раны бедной Исхэт!

— Я тотчас вылечу ее, — горделиво возразил Шелом. Мадим покачал головой.

— Ты забываешь, что это не простые ожоги, а вызванные огнем пространства, которым располагает гималайский отшельник.

Мадим был прав; никакие заклинания и волшебные мази не помогали; напротив, раны точно растравлялись ими. Наконец стоны и судороги указали, что Исхэт приходит в себя. С усилием выпрямилась она, жестом показала, что хочет писать, и Мадим немедленно принес карандаш с бумагой, а Исхэт нетвердой рукой нацарапала:

«Он лишил меня зрения и языка; я не вижу и не могу сказать ни слова. Спаси меня, Шелом Иезодот; если ты так же могуществен, как он, верни мне зрение и речь!»

И в новых конвульсиях она опустилась на подушки.

С этого дня началась ожесточенная борьба между силой ада и волей мага. Тщетно напрягал Шелом всю свою силу и знание, вызывая сильнейших демонов и приглашая к постели больной наиболее выдающихся ученых светил сатанизма; все усилия разбивались о несокрушимую, как скала, волю Супрамати.

Упавшая духом и равнодушная ко всему, терзаемая к тому же мучительными болями, лежала Исхэт, все более и более оставаясь в одиночестве. Шелом все реже навещал свою царицу; странное, мрачное и почти враждебное раздражение овладевало им в ее присутствии, помимо терзавшего его сознания своего бессилия. А так как Исхэт не могла более участвовать в празднествах, и красота ее поблекла, а тело утратило гибкость, то покои больной все более пустели. В эти долгие часы одиночества при мертвенной тишине пустой комнаты, освещенной лишь красной лампадой перед статуей сатаны, в душе Исхэт бродили все фазы бессильного бешенства, возмущения и отчаяния; она начинала уже сомневаться во всемогуществе Шелома Иезодота. Тот закрыл ее бесстыдные глаза и замкнул богохульные уста, а сам сатана не умел открыть их… Однажды ей показалось, что в отдалении волнуется фосфорически блестящее облако, окутывавшее голову Супрамати, смотревшего на нее строго и грустно. Он жестоко наказал ее; а между тем воспоминание о нем преследовало ее и понемногу где-то там, в самой глубине ее существа, пробуждалось что-то и трепетало подобно запертой птичке, бьющейся об решетку своей клетки. Было ли это наследие Неба, та божественная неразрушимая сущность, из которой создана душа, и которая,

наскучив мраком, жаждет свободы и света, словом, чего-то страшного и неведомого преступному созданию, всю жизнь валявшемуся в нравственной грязи?…

Однажды ночью, когда Исхэт задумалась о своей жизни, проведенной в преступлениях и опьянении развратом, в первый раз это прошедшее внушило ей отвращение, и вдруг окружавший ее мрак озарился мягким голубоватым светом, и на этом ослепительном фоне ясно обрисовалось прекрасное лицо мага; его лучистый взор обдавал ее, казалось, теплой и душистой росой, которая успокоила мучительную боль. Любуясь этой картиной, больная забылась, и когда видение исчезло, две горячие слезы скатились по исхудалым щекам Исхэт. В эту минуту ей показалось, что перед ней ясно встал демон, статуя которого украшала ее комнату, а глаза словно стерегли ее осужденную душу. Теперь эти красные глаза яростно и злобно глядели на нее, но странная вещь — ей не было страшно. С адским хохотом побежденного демона видение исчезло.

По мере того как все глубже уходила Исхэт в свой внутренний мир, ей становились тягостны даже редкие посещения Шелома. Однажды она отказалась от парной крови, поданной ей, говоря, что та не вкусна, пахнет гнилью и что пить ее она не будет; взамен она попросила молока и фруктов. Изумленные и обозленные прислуживавшие ей женщины жаловались на капризы Исхэт Шелому, утверждая, что поданная ей кровь — свежая, из только что убитого ребенка; вообще, неприятно было, по их словам, входить в комнату больной вследствие того, что там нередко был нестерпимый запах цветов или каких-то духов, от которых тошнило. Мрачно нахмурясь, слушал Шелом этот доклад, а кулаки его сжимались; в ответ он лишь сухо приказал, чтобы ей дали фруктов и воды, если она не хочет крови. Но с этого дня он почти перестал ходить к больной, да и прежние подруги ее совершенно забросили. Случалось, что ей целыми днями не давали пищи, нередко жажда мучила ее, но Исхэт ничего не требовала, а отсутствие ее сатанинской свиты было ей невыразимо приятно. Со все возраставшим жаром упивалась Исхэт тишиной и размышлениями; изучая свое внутреннее существо, она ставила себе вопросы и не находила ответа, а между тем страшно желала разрешить их. Временами ей чудилась тихая, гармоничная музыка, никогда ранее не слышанная, или чувствовался нежный, живительный аромат; в такие минуты ее волновали тоска и беспокойство, а все существо стремилось к чему-то, что она не могла назвать, но чего желала все сильнее, и что представлялось ей убежищем, мирной и тихой пристанью.

Однажды ночью, когда вновь нахлынули на нее подобные мысли, ей показалось, что вспыхнул ослепительный свет, а неподалеку от нее стоял, как живой, Супрамати, и в поднятой руке его блестел тот символ, против которого так яростно боролись ее братья люцифериане — лучезарный крест. При виде его Исхэт ощутила страшную боль; ей казалось, что тело ее горит, и все в ней рвется и разлетается на части. И вдруг она сползла с постели, упала на колени, и поток слез залил ее лицо.

— О! — мучительно прозвучало в ее истерзанной душе. — Кто скажет мне, где истина? Кто прав, мрак или свет?

Лучистый взор мага выражал, казалось, грусть и сострадание.

— Вернись к свету, из которого создана ты — божественная искра, дыхание Создателя. У Отца Небесного тебя ждет лишь милосердие и прощение. Стучи в открытую всегда дверь раскаяния, и светлые слуги Творца окружат тебя, поднимут из грязи, смоют с тебя бесчестие и взамен покрывающих тебя лохмотьев облекут в белоснежное одеяние.

Как зачарованная, слушала Исхэт этот гармоничный, невыразимо спокойный голос: один звук его обвевал словно живительным дуновением ее страждущее тело. А вокруг нее разыгрывалась между тем настоящая буря. Отовсюду вылезали отвратительные существа, чудовища, полулюди, полуживотные, со зловонной пеной у рта.

В воздухе слышались рычание, свист, и вся эта ватага с угрозами окружала Исхэт, готовая на нее накинуться, но сдерживаемая какой-то невидимой силой. А та ничего, казалось, не видела и не слышала; вся душа ее приникла к кресту, который протянул к ней маг.

Вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шелом Иезодот вихрем ворвался в комнату. Он был положительно страшен, с искаженным бешенством лицом, с пеной у рта, налитыми кровью глазами, рыча, как дикий зверь.

— А! Презренная ренегатка! Ты собралась здесь поклоняться гималайскому отшельнику, поклоняться тому, что должна проклинать и попирать ногами. Горе тебе, негодная!… И не воображай убежать от меня. За свою измену, кощунство против Люцифера ты жизнью поплатишься…

Он быстро выхватил из-за пояса кинжал, повалил ее и вонзил оружие в грудь. Подхватив затем Исхэт, как перышко, понес к окну, открыл и выбросил ее с дьявольским хохотом:

— Вот тебе! Околевай на улице с переломанными костями, и будь первой мученицей негодяя индуса.

Но, странное дело, порыв ветра как будто подхватил Исхэт, поддержал ее и положил на землю в некотором расстоянии от дворца. Только кровь потоком струилась из раны, но Исхэт была жива; у нее даже хватило сил подняться и попробовать идти ощупью. Сделав, шатаясь, несколько шагов, она рукой нащупала стену и прислонилась к ней.

— Проклятый сын сатаны! Я уйду от тебя и стану поклоняться Тому, Кого ты ненавидишь и поносишь, — в душе говорила она.

Снова ослабев, она опустилась на колени, из измученной души ее вырвался горячий призыв к Предвечному.

— Боже Всемогущий, Имя Которого я хулила, а законы попирала, прости мои прегрешения. И Ты, Иисус, Божественный Сын Небесный, сжалься надо мною и спаси силою Креста Твоего!…

Слезы потоками заливали ее лицо, и в эту минуту кто-то взял ее за руку, помог встать и, осторожно поддерживая, повел. Исхэт думала, что умирает. Рана горела огнем и силы таяли; она ослабела, но не теряла сознания. Сильная рука поддерживала и почти несла ее, направляя уверенно и быстро. Она чувствовала, что они поднимались по ступеням и наконец вошли в комнату, наполненную живительным ароматом. Здесь проводник ее остановился, и послышался мелодичный голос, который она тотчас узнала, хотя слышала всего один только раз.

— Хочешь ли ты отказаться от своих заблуждений, порвать связи с адом, очистить душу покаянной молитвой и поклоняться Кресту — символу вечности и спасения?

Исхэт сделала усилие, чтобы ответить, но в этот миг почувствовала, что язык ее развязался, и она радостно воскликнула:

— Хочу, хочу!

Она протянула руки и, ощутив опору, прислонилась к чему-то головой. Огненный поток вдруг обдал ее, и, широко открыв глаза, она поняла, что к ней вернулось зрение. Она стояла у подножия большого распятия, а рядом был Супрамати, радостно смотревший на нее.

— Поздравляю тебя, дочь моя, — сказал он, кладя руку на ее опущенную голову. — Ты снова обрела свою душу, ты поклонилась Богу, Творцу Своему, и Его Божественному Сыну; с этой минуты Дух Святой осенит твой путь. Еще раз поздравляю тебя, блудное дитя, с возвращением под Отчий кров. Мы же бесконечно рады, что спасли тебя.

А снаружи стонала, выла и рычала в бессильном бешенстве адская свора, понесшая тяжкое поражение; из самого сердца их стана могущество мага вырвало их царицу, первую жрицу сатаны, доказав именовавшему себя царем ада, что он может быть побежден.

От небольшой группы лиц, стоявших в глубине комнаты, отделились Нивара и молодая женщина несравненной красоты, державшая на золотом подносе белое одеяние; то была Эдита, жена Дахира. Она дружески взяла за руку Исхэт и с помощью Нивары отвела ее в смежную комнату — часовню, посредине которой был устроен в уровень с полом широкий бассейн с водой. С другой женщиной общины Эдита повела Исхэт в соседний кабинет, где омыли покрывавшую ее, но остановившуюся кровь и надели белую рубашку. Затем Исхэт привели вновь в часовню, где Эдита и Нивара помогли ей войти в бассейн.

— Мы твои преемники, — сказала ей Эдита. — А теперь стой на коленях в воде, пока не будут произнесены священные формулы и обрезаны связи твои с адом.

Тогда подошел Супрамати, три раза полил водой голову Исхэт из золотой чаши, а потом простер обе руки и произнес мистические слова, вводившие ее в общину верующих.

— Я снимаю с тебя, — прибавил он затем, — твое прежнее имя, служившее символом бесчестия, и нарекаю чистым, святым именем Марии. Носи его с достоинством.

Однако чистая сила, снизошедшая на Исхэт, была слишком сильна для измученного тела женщины, вырванной только что из самого кратера ада, и она упала без чувств; но Нивара поддержал ее и перенес в кабинет, где Эдита с другой сестрой их общины оказала ей помощь и натерла тело мазью, от которой почти мгновенно побледнели ожоги и рана на груди закрылась. Роскошные волосы ее заплели в косы, а когда та пришла в себя, на нее надели белое одеяние, принесенное Эдитой, и отвели в часовню, где горячо молился Супрамати. Исхэт стала на колени перед алтарем, а маг поднялся на ступени, взял золотую чашу, украшенную крестом, и поднес к устам вновь обращенной.

— Прими и очистись Божественной кровью Сына Божьего. Ты испытала Его могущество и милосердие, Он спас твою душу чудом и с этой минуты принимает тебя в число Своих верных.

Затем он взял с алтаря золотой крестик на цепочке и надел его ей на шею:

— Это твоя защита от демонов, которые захотят напасть на тебя.

Он поднял ее и поцеловал в лоб; то же сделали Эдита и Нивара, а потом все прошли в смежную залу, где было собрано человек двадцать мужчин и женщин, которые приняли ее как новую сестру.

Исхэт, или Мария, как мы будем с этих пор называть ее, покорно исполняла все; но от страшного пережитого ею потрясения еще дрожало ее существо; минутами мысли ее путались, и глаза с тоской останавливались на Супрамати с выражением страха и любви. Тот заметил это и, взяв ее руку, вложил в руку Эдиты:

— Прими свою духовную дочь, я поручаю ее тебе; следи за ней и защищай от врагов, которые могут напасть на нее.

— Будь уверен, брат мой, я поддержу ее, буду бодрствовать над ней и вместе молиться, как молится мать с ребенком. А теперь надо дать ей отдых; сестра Мария утомлена душой и телом.

В сатанинском лагере исчезновение Исхэт произвело ошеломляющее впечатление; все уверены были, что Шелом убил ее, но как и по какому поводу, не догадывались. Правду узнали от самого Шелома и его приближенных, и сатанисты пришли в неописуемую ярость. Они не только понесли страшное поражение, но лишились еще одной из главнейших сторонниц, Царицы шабаша, которую трудно было заменить. В первое время Шелом пытался вернуть беглянку; он горел пламенной жаждой мести и придумывал уже неслыханные пытки в наказание изменнице. Но тщетно обращался он к своей науке, вызывал легионы демонов, истощал себя заклинаниями и колдовством — Исхэт оставалась неуловимой. Она не выходила за ограду дворца Супрамати, недоступного шеломовой своре, и наконец в один прекрасный день изменница исчезла из Царьграда, а когда Шелом напал-таки на ее след, она была уже в безопасности, в доме Дахира, куда отвезла ее Эдита.

Кипя бессильным бешенством, Шелом решил все-таки прекратить временно преследование своей жертвы, чтобы беречь все свои силы для страшного поединка, на который он вызвал Супрамати. Теперь он сознавал, что борьба с гималайским отшельником ужасна и опасна; исход ее был и для него сомнителен, да и между его самыми горячими сторонниками проглядывало видимое опасение и сомнение в победе. Раздавались голоса, умолявшие даже Шелома отказаться и не рисковать, не искушать Небо с его страшными силами; но все было напрасно. В своем сатанинском тщеславии Шелом был глух и слеп, а жажда мести и надежда унизить врага заглушали все другие соображения. Он хотел доказать Супрамати, что зло — его достояние, и что в этой области он был и будет владыкой и сломит всякое противодействие. Кроме того, он рассчитывал, что атмосфера была насыщена вредными миазмами, кровью и преступлениями; а с другой стороны, ввиду многочисленности люцифериан, на каждого верующего приходилась по крайней мере тысяча неверующих. Потому все эти причины вместе взятые должны поглощать и уничтожать свет, значит, ослаблять мага, или, может быть, парализовать, если даже его поддержат гималайские братья, число которых должно быть крайне ограничено. Никогда еще окружающие Шелома не видали его таким мрачным, жестоким и злобным; его ненависть к могущественному противнику и Богу, Которому тот поклонялся, приняла невероятные размеры, и он с яростной энергией готовился к борьбе. Со всех концов света созвав самых могущественных черных магов, он проводил с ними дни и ночи, вызывая демонов и легионы духов тьмы и проходя с ними намеченные для дела «чудеса». А так как все прекрасно пока удавалось, то гордость и сознание победы все более и более овладевали им, наполняя сердце злобным торжеством. Поражение его могло быть только случайным. Сколько ни произносил он богохульств, сколько ни совершал преступлений и торжествующе окунался во всякие пакости, а земля не поглотила же его, воздух не сметал, вода не топила, не поражал небесный огонь. Положительно, Божество пребывало немым; он же, Шелом Иезодот, был и останется неуязвимым хозяином той осужденной земли, и народы падут к его ногам, поклоняясь, как благодетельному богу, расточающему всякие блага.

И вот наконец все правители областей получили приказание обнародовать повсюду объявлениями и по телефону, словом, всякими способами, что в назначенное число Шелом Иезодот, сын сатаны и владыка мира, померяется силами в магическом поединке с индусским принцем Супрамати, гималайским магом. На это странное состязание приглашались зрителями жители всех стран, дабы они сами убедились в том, что сила ада не только равна, но превосходит Небесную. Ученые и равнодушные были особо приглашены на это зрелище, программа коего была чрезвычайно заманчива и предоставляла обоим противникам полную возможность показать свои силы. Шелом брался превратить камни и песок в золото, которое будет роздано присутствующим; по его воле должны будут вырастать, цвести и покрываться плодами различные деревья; он воскресит мертвых, а последнее — заставит мага поклониться Люциферу и принести ему жертву.

Ареною для оригинального состязания избрали обширную равнину за городом, где могло свободно поместиться более двухсот тысяч зрителей. Построили огромные трибуны, ложи для почетных лиц, как-то: ученых, правителей областей и т. д., и особо — две большие ложи для противников и их друзей. В стороне устроили гигантские буфеты для угощения публики мясом, фруктами, сластями и напитками. Возбужденный интерес был громаден, а так как места раздавались бесплатно, то наплыв публики был столь велик, что недоставало билетов; прибавили дополнительные места везде, где была возможность, а любопытные все прибывали. Разумеется, всякому хотелось присутствовать на таком удивительном представлении, особого рода спорте fin du monde, когда на арене померяются своими силами Небо и ад. Супрамати же просто объявлял, что принимает вызов, но никакой программы не выставил.

В тишине и молитве готовился он к этой тяжелой минуте, тяжелой вовсе не в отношении его могущества как мага, а ввиду зараженности среды, где ему предстояло действовать. Нивара находился в лихорадочном возбуждении, и тоже не потому, чтобы он хоть на минуту усомнился в победе своего учителя; но его раздражало и несказанно возмущало самое это время, когда сделалось возможным подобное состязание и вызов Божеству. Однажды вечером, за несколько дней до великого состязания, маг скромно ужинал со своим учеником, и, попивая из чаши вино, Супрамати с улыбкой взглянул на пасмурное лицо Нивары, так погрузившегося в свои думы, что не замечал окружающего.

— Ты похож на грозовую тучу. Что так беспокоит тебя, друг? — приветливо спросил маг.

— Ах! Учитель, я спрашиваю себя, не права ли до некоторой степени нечестивая толпа, утверждая, что ничего не существует, так как Небо остается безмолвным, как бы возмутительны ни были обращенные против него оскорбления? Почему могучее небесное воинство не выступает на защиту своих алтарей и истины? Почему допустили истребление Земли, вместо того чтобы вовремя вступиться и остановить начинавшуюся сарабанду отрицателей Бога, проповедовавших против всяких законов нравственности, против всякого чувства идеала и возглашавших, например, что истинная добродетель заключается в том, чтобы вовсе не сопротивляться злу, или что собственность есть кража, и сотни тому подобных вздорных, но вредных и даже преступных парадоксов. А мы сами?! Мы также выступаем на сцену доказывать свое могущество, когда мир уже гибнет…

Супрамати выпрямился и строго заметил:

— Друг мой, Господь наш и Создатель дал нам ключ, открывающий двери Неба; кто же виноват, если люди не хотят ни взять его, ни понять закон Божественный? Ничто не дается без борьбы; мы видим это в каждом существе, не исключая самых ничтожных микроорганизмов: всюду борются два принципа. А Христос ясно сказал: «…царство небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его»; «просите и дастся вам, стучите и отворится», — говорил Он же, и сказал, что вера (уверенность) горы может сдвинуть. Вина в запустении церкви и ослаблении веры падает на тех, которые, будучи посвящены на служение Богу,

должны были ревниво охранять алтарь и престол, чтобы осквернение их не коснулось. Они, совершавшие великие таинства и бывшие посредниками между людьми и Небом, обязаны были горячими молитвами вызывать Небесное могущество, требовать помощи Свыше, привлекать к себе верующих и, объединив всех в общей горячей молитве, вымаливать содействие невидимых сил для защиты святилищ. Существует множество доказательств того, что подобные молитвы бывали услышаны. Я уж не говорю про Моисея, вызывавшего небесный огонь на нечестивых, и огонь повиновался ему; он был посвященным египетских храмов, колоссальная наука которых еще не обнаружена. Но ведь и обыкновенные смертные достигали тех же результатов во время эпидемий и наводнений. Раз даже выступившая лава отхлынула обратно перед процессией с изображением Пресвятой Девы; страх смерти вызвал в толпе тот могучий порыв веры, который придает жизненность коллективной молитве и приводит в действие космические силы. Тысячи чудесных исцелений во все времена были следствием той же причины, равно как и воззвания невинно осужденных, которые требовали, чтобы враги их и гонители предстали в течение известного срока на суд Божий. Страстное обращение к Божеству было услышано, и Небо отвечало; это как спичка, которую трут о коробочку, чтобы вызвать огонь.

Когда в начале XX века еще только стали распространяться как заразное безумие революции и анархизм, разрушавшие общественный строй, нравственность и религию или вызывавшие страшную эпидемию убийств, самоубийств, кощунства и другие психопатологические массовые явления, — было ясно каждому, кто хотел видеть, что тут совершалось что-то ненормальное и что люди эти одержимы темными силами, которыми кишит пространство. А ведь известные, испытанные лекарства были под рукою: коллективные молитвы, процессии, проповеди, конечно, не пошлая болтовня и не схоластические препирательства, а то горячее, убежденное слово, которое электризует толпу, вызывает священный огонь, создает мучеников и героев.

Ты знаешь, Нивара, что первый атмосферный слой, окружающий Землю, населен низшими, вернувшимися в невидимое пространство духами, которым мешают подняться в высший слой их преступления и злобность, словом, свинцовая тяжесть насыщенного плотскими выделениями их астрального тела. Недаром в завещанной Христом молитве Господней сказано: «избави нас от лукавого». Все эти злые духи осаждают мир, и чем больше проникает их на планету, тем шире разливается ядовитая зараза. Эти дикие орды наполняют воздух и уничтожают все на своем пути, в погоне за удовлетворением своих скотских желаний и поисках подходящей пищи; а пища их — это кровь и густые тяжелые зловонные испарения распутства, пьянства и всех животных страстей.

Подобно ядовитым вибрионам, испарения этих чудовищ невидимого мира наполняют воздух, а люди поглощают их и подвергаются флюидической эпидемии.

Вера, молитва, милосердие и добрые дела — вот та небесная стража, которая охраняет мир земной от вторжения врагов мира невидимого.

Закон — один. Подобно тому, как материальная дезинфекция производится посредством света, солнца и подходящих ароматов, или зараза предупреждается чистотой и здоровой пищей, так же точно молитва и вера — эти источники света и тепла, — обезвреживают духовную атмосферу, а здоровая умственная пища охраняет чистоту души от нравственной заразы. По этой причине оккультная наука — наука о душе — была всегда презираема и в загоне; ее забрасывали грязью и осыпали насмешками. А между тем эта отверженная наука никому никогда не причинила зла; напротив, она многое разъясняла людям, рассеивала окружавший их мрак и вооружала живущих против опасных и неуловимых врагов, обнаруживая существование таких созданий, которые предпочитали, конечно, чтобы их никогда не знали, дабы иметь возможность беспрепятственно пожирать невежественное и слепое человечество. Столь великая и светлая наука, изучающая невидимый мир, — страшное оружие против духов зла; она уже вырвала немало душ из их вероломных когтей.

В заключение повторяю, что ответственность за совершившееся падает на равнодушие церкви и общества, особенно верующих. В единении — сила, а сила эта не была пущена в дело, и вторжение духов тьмы не было отражено. Люди не знают и понять не хотят, какой рычаг исполинской силы представляет отблеск в астральный мир чистого флюида горячей молитвы, порыва воли. Какой пожар вспыхивает при этом, какие страшные миазмы, сколько ларвов, мерзких невидимых существ, ядовитых бацилл и всяких астральных отбросов уничтожается таким чистым огнем, а воздух между тем оздоравливается, и люди приходят в разум. Если бы в домах для умалишенных вместе с душами употреблялись заклинания, введена была строгая и возвышенная музыка вроде церковной, установлены непрестанные молитвы и возлияния освященной или магнетизированной водой, то удивились бы полученным результатам. Да и теперь можно было бы объединить бедное человечество в один могучий порыв к Небу, и оно отозвалось бы; может быть, удалось бы даже спасти планету на несколько сот тысяч лет. Но, увы! Люди не сделают этого, и свершится судьба наглей несчастной земли, — закончил со вздохом Супрамати.

Через несколько часов прибыли Дахир, Нарайяна и Небо, чтобы присутствовать при борьбе их друга с Шеломом. Было решено три оставшихся дня до этого страшного поединка провести в лаборатории, молясь и запасаясь силами для этой борьбы, которая являлась прелюдией будущих трагических событий конца мира.

Глава пятнадцатая

править

Оживление в городе все росло, а наплыв любопытных был таков, что за недостатком мест на земле решили воспользоваться воздушным флотом, который будет витать над ареной и откуда так же хорошо будет видно. Столь исключительное в своем роде зрелище, до сих пор к тому же невиданное, сулило огромное удовольствие, составлялись даже пари; но большинство предсказывало, разумеется, победу Шелома. Со стороны этого не известного никому индуса было неслыханной дерзостью, разумеется, затеять борьбу с самым могущественным человеком своего времени, сыном самого Люцифера. Конечно, принц Супрамати — очень красивый молодой человек, баснословно богатый и эксцентричный до смешного; но воображать, что он может состязаться с таким необыкновенным человеком, как Шелом Иезодот, было безумием…

Настал наконец решительный день, и сама природа, видимо, ему благоприятствовала. Погода была великолепная; такого яркого солнца и чудно-голубого неба давно не видали.

Огромный круг, служивший ареной для состязания, был разделен пополам красной чертой, и ложи противников помещались одна против другой.

Шелом Иезодот прибыл первым на переносном троне, который несли знаменитейшие черные маги, в сопровождении большой свиты, наполнившей ложу, где Шелом занял место на возвышении и торжествующим гордым взглядом окинул бесчисленное собрание. Впервые надел он публично церемониальный костюм «великих вызываний». На нем было черное трико и короткая туника из серой материи со стальным отливом, походившая издали на кольчугу; на груди было изображение козлиной головы с рубиновыми глазами, а на поясе, отделанном черными бриллиантами, висел магический меч с черной рукояткой; на голове у него была широкая золотая повязка с эмалированными каббалистическими знаками и увенчанная двумя массивными изогнутыми рогами; а за плечами, привязанные полосами той же серой материи, красовались два больших зубчатых крыла, сделанные из очень мягкого и тонкого металла — редкой художественной работы. Мрачный, но оригинальный костюм удивительно шел к демонической красоте Шелома и производил впечатление на толпу, которая шумно приветствовала его, пока колдуны чертили круги на земле, готовили треножники с травами и смолой, воздвигали алтарь, где должен был появиться Люцифер.

Ложа индусского принца все еще оставалась пустой; а нетерпеливая толпа волновалась и топала. Кто-то даже крикнул:

— Он испугался… отказался и скрылся!

Фраза эта не успела облететь толпу, как вдруг ложа мага озарилась мягким, но ярким голубоватым светом, и у балюстрады появились пятеро мужчин в белом. Откуда они взялись? Никто не видел, как они вошли; никакой экипаж земной или воздушный не подъезжал к ложе; поэтому изумление было столь сильно, что водворилось мертвое молчание, и глаза впились в этих таинственных людей, — молодых, красивых, со строгими лицами и огненным взором. Но почти тотчас же все внимание перешло на Супрамати, медленно спускавшегося по ступеням, выходившим на арену. Он тоже впервые был в костюме мага — длинной белоснежной тунике, стянутой шелковым поясом, и кисейной чалме; ослепительным светом сиял на нем золотой нагрудный знак, а в руке он держал магический меч с широким и блестящим, словно огненным клинком. Толпа смотрела на него с невольным почтением, и никогда еще Супрамати не был так красив и обаятелен, как в ту минуту, когда шел спокойно и величаво, а в больших лучистых глазах его сияла такая могучая воля, перед которой все должно было, казалось, пасть ниц. На некотором расстоянии от ложи Супрамати остановился, поднял меч и начертал в воздухе фосфоресцирующий знак, который блеснул, а затем, точно молния, со свистом пронизал воздух и исчез в пространстве. Через несколько минут в глубокой тишине раздался грохот словно приближавшейся грозы, и затем в воздухе появился громадный и точно раскаленный предмет, летевший с головокружительной быстротой. Скоро можно было рассмотреть, что спускался редкой величины болид.

Толпа положительно замерла от ужаса, и раздались даже крики, когда болид упал на арену в нескольких шагах от мага, глубоко войдя в землю. На этот раскаленный и еще дымившийся камень спокойно взошел Супрамати и стал, опираясь на рукоятку магического меча, как будто в ожидании противника.

Мимолетная краска озарила лицо Шелома. Он поднялся и громким голосом обратился к толпе, напоминая в коротких словах, что решился на это состязание с индусским магом, осмелившимся пренебрегать царем тьмы, чтобы доказать всем могущество отца своего, Люцифера, а потому твердо надеется победить гималайского хвастуна.

Супрамати равнодушно выслушал эту речь и стоял бесстрастно, пока Шелом сошел на арену и начал свои заклинания. Жилы на его лбу вздулись, и черные крылья стали красными, как огонь, а магический меч замелькал в воздухе, чертя каббалистические знаки. На небе собрались черные тучи и опустились, а огненные языки сверкнули из воздуха и земли. Когда темные облака рассеялись, все увидели, что приготовленный заранее песок и камни блестели на солнце, как золото. Восторженные крики раздались в толпе, пожиравшей глазами массы заманчивого металла, а эксперты между тем рассмотрели его и подтвердили, что это — действительно золото. Шелом торжествующе взглянул на мага и жестом указал на приготовленные для того кучи песка и камней.

Супрамати поднял свой меч, конец которого загорелся ослепительным светом, и в воздухе появились каббалистические знаки; потом целый дождь искр полился на камни и песок, которые мгновенно вспыхнули, отливая всеми цветами радуги, а когда потухли, все так же превратилось в золото. Но в ту же минуту из поднятой руки Супрамати сверкнула молния и пала на золотые кучи Шелома; те окутались черным дымом, затрещали и обратились в сероватую массу, рассыпавшуюся в пепел.

— Попробуй уничтожить мое дело, как я сделал с твоим, — спокойно предложил Супрамати.

Шелом со своими помощниками яростно вскрикнули; но несмотря на все их старания, они не могли уничтожить золото мага, которое эксперты признали самым чистым, без всякой примеси. Впрочем, черные маги скоро отказались от своих попыток, потому что исходившие от золота Супрамати флюиды ослабляли их и причиняли головокружение. Ропот изумления пронесся в публике; но свирепые взгляды Шелома и адской злобой искаженное лицо его устрашали зрителей, и толпа замерла.

— Ты оказался более сильным колдуном, чем я думал, но это все пустяки, — насмешливо сказал он, и, смерив Супрамати враждебным взглядом, отвернулся, принимаясь за заклинания.

Вскоре из земли и воздуха повалил густой дым, который быстро кружился спиралью, собираясь в комок; а когда дым рассеялся, стал ясно виден медленно выходивший из земли ствол дерева, покрывавшегося листьями и зелеными плодами, которые, однако, быстро созревали, принимая красивый золотистый оттенок. Колдуны срывали фрукты и бросали в довольную толпу, кричавшую в ответ благодарности, найдя, что это были лучшего сорта апельсины.

Теперь все взоры с любопытством обратились к Супрамати. Тот молча поднял свой меч, с минуту кружил им над головой, затем, поклонясь на все четыре стороны, произнес формулы и начертал знаки, повелевающие стихиями. Минуту спустя дневной свет сменился фиолетовым сумраком, и сквозь него лишь смутно различались предметы. Порывы ветра вздымали столбы пыли, и сверкающие молнии бороздили небо; вся атмосфера точно трещала и кипела с глухим грохотом, а разные ароматы, то едкие, то нежные, с головокружительной быстротой сменяли друг друга. Среди этого хаоса в полутьме ясно выделялась лишь белая фигура мага, окруженного снопами искр. Подавленная изумлением толпа онемела в испуге, но когда рассеялся фиолетовый сумрак, со всех сторон понеслись восторженные крики. На довольно большом пространстве той части арены, которая была отведена Супрамати, зеленела кудрявая рощица фруктовых деревьев и покрытых цветами кустов; в листве виднелись разные фрукты, а одна большая яблоня стояла вся в цвету, одетая точно снежным покровом.

— Все, что вы здесь видите, — обратился Супрамати к восхищенной толпе, — это работа очищенного огня пространства. А это, — он указал на апельсиновое дерево Шелома, — наваждение дьявола, который создает лишь из отбросов хаоса. Исчезни же и рассыпься, обманчивое видение ада!

Он протянул руку, повернув в сторону творения противника крестообразную рукоятку своего меча. Мгновенно из креста вырвалось пламя, которое и зажгло дерево, листья с треском свернулись, а плоды вспыхнули, как раскаленные шары, и приняли зеленоватый оттенок, испуская желтый зловонный дым. Потом на глазах пораженных зрителей апельсины превратились в змей, которые со свистом скрылись в землю. Почти одновременно поднялся крик в публике: евшие апельсины упали в судорогах, и тогда Небо с Ниварой тотчас бросились к ним на помощь.

С налитыми кровью глазами, скрестив на груди руки, Шелом не помнил себя от ярости и с пеной у рта посылал ужасные ругательства, а пособлявшие ему маги и колдуны тряслись от испуга и были бледны, как тени. Они сознавали, что если Шелом не устоит против силы «колдуна», они все рискуют погибнуть ужасной смертью. А возбуждение изумленной толпы ежеминутно возрастало. Не было сомнения, что престиж Шелома поколебался. Сын сатаны почувствовал это и призвал на помощь всю свою наглость. Гордо выпрямившись, он крикнул хриплым голосом:

— Все происшедшее здесь ровно ничего не доказывает, это детская игра. А вот посмотрим, может ли он воскресить мертвого, настоящего мертвого, — зарычал он.

И прежде чем можно было сообразить, что он намерен делать, Шелом бросился к одной из трибун, возле которой также толпился народ, схватил очаровательную молодую девушку и вонзил ей в грудь свой стилет. Несчастная повалилась, даже не вскрикнув, заливая кровью одежду убийцы и землю арены. Но Шелом не обратил на это внимания; он поднял труп и кинул его на черный ковер с каббалистическими знаками, торопливо постланный одним из колдунов. Возбуждение Шелома дошло почти до безумия; он делал мечом каббалистические знаки и диким голосом выкрикивал заклинания; его же помощники, пасмурные и, видимо, подавленные, покрывали в это время грудь мертвой красным сукном и жгли на нем смолистые травы, от которых валил густой едкий и неприятный дым, до того обильный, что застлал собою всю арену.

Супрамати вылил на землю несколько флаконов эссенции, могучий аромат которой поглотил вредоносный запах колдунов, восстановив таким образом некоторое спокойствие. Когда зрители настолько опомнились, что могли смотреть дальше, они увидали странное и страшное явление. Убитая зашевелилась, привстала и дико горевшим взором обвела собрание; вскочив затем с изумительной легкостью на ноги, девушка подбежала к Шелому, упала на колени и, целуя его руки, воскликнула в страстном порыве благодарности:

— Владыка жизни и смерти, благодарю за то, что ты вернул мне жизнь.

Торжествующий Шелом с гордостью показал ее народу, одна часть зрителей шумно приветствовала его, но многие озабоченно молчали. Но Шелом не обратил внимания на это явление и сказал презрительно:

— Подайте индусу какую-нибудь падаль, на которой он мог бы показать свое знание.

— Не нужно, — ответил Супрамати ясным, звучным голосом и концом своего меча начертал в воздухе круг, который полетел и окружил «воскресшую». — Я хочу доказать собравшемуся здесь народу, что жизнь, данная тобой этому телу, — мнимая. Ты не душу этой несчастной вернул в ее труп, а вселил одно из тех мерзких существ невидимого мира, над которыми властвует твоя темная наука. А ты, нечистая гадина, оживленная лишь кровью и разложением, — прочь из этого не принадлежащего тебе тела!

На острие меча Супрамати загорелось пламя, которое с быстротой мысли метнулось к женщине и ударило ее в грудь в том самом месте, где была рана. Раздался душераздирающий крик, женщина упала, точно сраженная молнией, и перед обезумевшей толпой произошло нечто ужасное и гадкое.

Из разинутого рта выскочила точно змея, и в голове ее, с налитыми кровью глазами, было что-то человеческое; едва лишь отвратительное существо очутилось вне своей жертвы, как оно кинулось на Шелома и в мгновение ока обвило его, стараясь задушить. Будь Шелом обыкновенным смертным, кости его сразу затрещали бы; теперь же он боролся с вызванным им самим из бездны чудовищем и с помощью могущественного чародея Мадима одолел наконец его. Гибкое тело чудовища ослабело, и оно свалилось на землю не то мертвое, не то оглушенное. Пока происходила эта сцена, многие из колдунов в судорогах катались по земле, а тело умершей, снова принявшее вид трупа, было поднято невидимой силой, перенесено за красную черту и снова положено на землю в нескольких шагах от Супрамати. Тотчас подошли Небо и Нивара и вылили на тело, покрытое пенистой слизистой черной зловонной массой, две чаши серебристой и точно усыпанной искрами жидкости. Жидкость мгновенно затрещала и закипела, точно вода, вылитая на раскаленное железо, а потом поднялся густой пар, на минуту окутавший труп. Когда же беловатое облако рассеялось, тело приобрело прежнюю белизну, черты лица приняли спокойную красоту, а грязнившая его студенистая пена совершенно исчезла; только красное пятно указывало место смертельной раны. Тогда Супрамати стал на колени, взял обе руки мертвой и, подняв глаза к небу, прочувствованно произнес:

— Дозволь, Отец мой Небесный, чтобы путем чистой силы моей вернулась в свое земное жилище душа, изгнанная из тела преступлением и насилием. Будь мне помощником и опорой, Господь Иисус Христос, и сделай служителя Твоего достойным одолеть ад. — Он нагнулся над мертвой и произнес повелительно:

— Вернись, божественное дыхание, и эту вновь дарованную тебе Всемогущим жизнь посвяти на прославление Имени и законов Его. Тело молодой девушки потрясла порывистая дрожь; наконец она вздохнула полной грудью, глаза ее широко раскрылись, и, словно пробудившись от продолжительного сна, она со страхом и изумлением огляделась кругом. Нивара прикрыл ее наготу белой туникой с широкими рукавами и помог ей подняться.

— Поклонись своему Богу и приложись к священному знаку вечности и спасения, — сказал Супрамати, подавая ей рукоятку своего меча в форме креста, который она набожно и покорно поцеловала. — А теперь вернись к своим родителям и скажи им, что надо искать свет, а не мрак. Ты же докажи свою благодарность Создателю, живя по Его законам.

Слегка шатаясь, но радостная, побежала девушка к своим родителям; а те, не помня себя от счастья, бросились к ней, орошая ее слезами и лаская.

То, что происходило в это время в толпе, не поддается описанию; расслабленные нервы развращенных анормальных людей не выносили таких волнений. Жуткое, длившееся до сей поры молчание вокруг прервалось. Люди кричали, смеялись, рычали, рыдали и, колеблясь между страхом и сомнением, спрашивали себя, неужели возможно в самом деле, что Шелом Иезодот, владыка мира, оказался демоном, а индусский маг, подавлявший их своей красотой и могуществом, посланником Того, прежнего Бога, давно забытого и упраздненного?…

Спокойно и бесстрастно взошел Супрамати вновь на свой камень и смотрел на бледного и расстроенного Шелома, который, тяжело дыша, старался прийти в себя после выдержанной им страшной борьбы. Минуту спустя раздался звучный голос мага:

— Предлагаю тебе, Шелом Иезодот, приступить к последнему нашему акту состязания. Солнце уже клонится к закату, и зрители, как и мы сами, ждут конца.

— Я не думал, что ты так спешишь поклониться Люциферу и его величию. Погоди немного, пока я сделаю последние приготовления, — злобно улыбаясь, ответил Шелом, и, повернувшись, вошел в свою ложу, имевшую в конце отдельную комнату.

Супрамати также воспользовался этой паузой, предвидя, что она будет продолжительна, и взошел в ложу отдохнуть в беседе с друзьями. В конце той части арены, которая была отведена для Шелома, находилась груда развалин старинной церкви, уничтоженной сатанистами, а обрушившиеся стены ее и колокольня образовали высокий откос. Зрителей приводило в изумление, почему не снесли эти обломки. А к ним-то и пристроили отчасти жертвенник, приготовленный для Люцифера: кубический камень черного мрамора, низкий и массивный, над которым возвышался уцелевший еще свод старой церкви. Мало-помалу густые сизо-багровые тучи заволокли небо, бурный ветер вздымал песок арены и колыхал зелень созданной Супрамати рощи. Темнота быстро усиливалась, и вдали гудели приближавшиеся раскаты грома; под сводом развалин мелькали красные огненные языки, и наконец пурпурный и зловещий свет озарил арену и руины. Местами в больших бронзовых вазах зажигали деготь, и его дымный свет придавал всей сцене нечто фантастическое и архаическое. Вдруг послышались рев и вой, а из-за камней и трещин стали выползать, как тени, гиены, тигры, леопарды и другие дикие животные. Ощетинившись, со сверкающими злобой глазами растянулись они полукругом перед черной глыбой, глухо рыча и хлеща землю хвостами. Увидав это, Супрамати встал и снова занял свое место на аэролете; но на этот раз за ним последовали четверо друзей и расположились возле него.

Минуту спустя появился Шелом Иезодот в сопровождении двенадцати чародеев. В руке вместо меча он держал раскаленные вилы; рога над его челом казались тоже раскаленными добела. Дойдя до каменной глыбы, двенадцать чародеев сначала выстроились по обе стороны, а затем пали ниц. Шелом же встал перед камнем, где должен был появиться его страшный владыка, чертя вилами каббалистические знаки, и мерно запел странную песнь с резкими, раздирающими нотами. Понемногу пение сменилось бурным речитативом, в котором он высчитывал Люциферу все услуги, оказанные аду, все преступления и богохульства, словом, всю громадную работу, выполненную служителями тьмы на погибель человечества. Теперь, когда дело совращения выполнено и полный успех достигнут, когда человечество лишено веры, идеала и всякой нравственной поддержки, сковано своими страстями и повержено у ног Люцифера, — теперь он, Шелом Иезодот, верный слуга его, требует своей награды. В богохульных, исполненных ненависти словах настаивал он, чтобы Люцифер явился и уничтожил дерзкого индуса, который осмелился соперничать с ним и бравировать. Увлекаясь все более и более, он с пеною у рта настаивал, чтобы Люцифер отомстил за него и уничтожил противника, повелев земле поглотить его, огню — сжечь, а предварительно отнять могущество, сломить и низложить к его ногам.

Точно в ответ на этот грозный призыв, разразился страшный удар грома, вся земля задрожала, развалины озарились словно заревом, под сводом вспыхнули многоцветные огни, и вдруг над каменной глыбой появилась исполинская, ужасающего вида фигура. На кроваво-огненном фоне ясно вырисовывалась характерная голова зловещей красоты, на лицо которой наложили свое клеймо все преступления, страсти и душевные муки… Громадные зубчатые крылья вздымались за плечами, а над челом — символ животности — изогнутые рога.

— На колени, проклятый индус, червяк презренный! Пади и преклонись перед нашим и твоим владыкой, ибо его-то уж сила твоя коснуться не может! — зарычал Шелом.

От духа тьмы исходили теперь вихри дыма, подхватываемые ветром и гонимые в сторону мага. И от прикосновения зловредного течения Супрамати побелел, как его белоснежная туника, но в глазах по-прежнему горела могучая воля, и голос звучал спокойно и уверенно:

— У меня один владыка — Бог, Которому я поклоняюсь; одно оружие — моя вера и символ спасения, освященный кровью Сына Божьего.

И, выхватив из-за платья крест магов, от которого лились потоки ослепительного света, он устремился к могучему демону, смело переступив демаркационную линию. Пока он еще говорил,

Дахир и Нарайяна обнажили свои мечи, а Небо с Ниварой достали магические жезлы, всей силой своего могущества поддерживая друга. А Супрамати, несомый словно ветром, быстро очутился перед сатанинским престолом и угрожающе наступал с поднятый над головою крестом:

— Прочь, демон-отрицатель, измыслитель злодеяний и несчастий. Исчезни, проваливай в бездну, из которой вышел на погибель людскую. Заклинаю тебя и поражаю этим оружием света! — гремел голос мага, смело наступавшего на злого духа.

И вдруг лицо демона побледнело, сильный толчок потряс землю, и на месте, где возвышался престол нечистого, земля разверзлась, образовав широкую, глубокую, как пропасть, расщелину, а Люцифер исчез. Супрамати остановился, облегченно вздохнув, и светозарным крестом начертал над бездной знак искупления. И тотчас над местом сверженного демона в воздухе загорелся громадных размеров яркий крест, мягким и голубоватым светом на далекое расстояние озаривший все кругом. Шелом и его приверженцы остолбенели, увидав, что произошло с неописуемой быстротой; когда же заблестел светлый крест, среди черных магов поднялись крики и вой, некоторые упали замертво, другие бежали, а Шелом Иезодот, подхваченный порывом ветра, был отброшен далеко от арены, где понес столь ужасное поражение.

Что произошло в публике — не поддается описанию; ошеломленная толпа молча смотрела на появление и исчезновение демона, но вид креста произвел на нее действие громового удара. Одни как безумные бросились бежать, другие в глубоком волнении взирали на поруганный и давно забытый символ, которому поклонялись их предки. В эту минуту в воздухе послышались гармоничные звуки, покрывшие собой общий гвалт и целительным бальзамом подействовавшие на возбужденные нервы присутствовавших, словно пригвоздив их к месту. Когда смолкла странная музыка, заговорил Супрамати:

— Придите, дети Божьи, и поклонитесь своему Творцу. Покайтесь и вернитесь к забытой вере. Вы поносили Божество, ослепленные чарами духов тьмы, а что выиграли вы от стольких злодеяний и кощунств? Вы нарушили равновесие космических сил, которые погубят планету. Я, миссионер последних дней, говорю вам: час суда, предвещанного пророками, — ближе, чем вы полагаете. И вы, и земля ваша — осуждены на гибель, от которой ад не спасет. Пользуйтесь недолгой отсрочкой, покайтесь и очищайтесь во избежание жестокого возмездия. Откройте опустевшие храмы, эти очаги молитвы и коллективной силы, восстановите престол Господний, воспойте священные песни, звуки коих отбросят нечистые силы. Изгоните демонов, завладевших вашей душой, разрушивших и осквернивших ваше тело. Все гибнет и обращается в прах; неразрушимы одни ваши души, — Божественное дуновение Творца. Спасите же эту искру небесную, дабы она поднялась в обитель света, а не пала в бездну тьмы.

Когда умолк Супрамати, необычайное волнение овладело частью собрания, и в то время, как вполне развращенные сатанисты, мучимые острыми болями и с пеною у рта бежали, толпа смиренных с радостью, суеверным страхом и слезами подходила и падала ниц перед светлым крестом — дорогим символом прежних времен, священным талисманом их предков. Счастливее жилось в то время, пока существовала на Земле вера, когда символ спасения встречал новорожденного, очищал и отделял его от врагов невидимых или стоял над могилой, охраняя покойного от нападений нечистых существ. И вот этот долго гонимый символ восстал перед ними чистый, светлый, видимый для всех и милосердно призывал к себе несчастное человечество, которое, отвергнув Бога, отдало себя во власть темных сил, связанное по рукам и ногам. Охваченные внезапным экстазом, люди эти, разучившиеся молиться, падали ниц, протягивали руки к Кресту и со слезами повторяли слова, которым учили их маги:

«Помилуй нас, Господь, и прости преступления наши!»

И в ответ на это обращение, в тех случаях, когда молившийся изливал свою душу, совершались чудеса: глухим возвращался слух, немым — язык, а параличным свобода движения.

Предоставив толпе поклоняться Кресту, Супрамати пошел с друзьми на свою половину, но, приближаясь к своей ложе, он увидал стоявших у входа десять человек, головы которых окружены были широким сиянием; впереди был Эбрамар. С влажными от слез глазами протягивал он ему руки и говорил, прижимая его к своей груди:

— Поздравляю тебя, сын мой, дорогой ученик, с одержанной победой!

Остальные маги также обнимали его, а толпа, видя эту группу неведомых ей людей в серебристом одеянии, окруженных ореолом света, приняла их за святых, сошедших с неба, чтобы явиться людям.

— Теперь, друзья, отправимся на несколько дней в наше гималайское убежище, потому что разразятся бури. Духи хаоса, темная армия Люцифера надеются отомстить разрушением за свое поражение.

И вскоре особое воздушное судно неведомой обыкновенным смертным конструкции с головокружительной быстротой несло магов в один из их недоступных приютов.

Глава шестнадцатая

править

Предвиденное Эбрамаром скоро осуществилось. На следующий день разразился страшный ураган, какого еще не помнили, и непрерывно свирепствовал трое суток. Когда буря наконец стихла, на сотни миль земля была опустошена. В полях все было или снесено страшным ветром, или побито градом, оранжереи разрушены, крыши с домов снесены, и множество людей погибло под развалинами обрушившихся зданий. За этим бедствием последовало второе. Настала такая палящая жара, что земля трескалась, вода высохла в озерах и реках, и рыба погибла; уцелевшие от урагана деревья, теряли листву и походили на обгоревшие столбы. Домашние животные дохли, как мухи, голод с каждым днем усиливался, и разразились страшные эпидемии. В своих дворцах, утопая в золоте, люди умирали между тем от голода и задыхались, настолько воздух был пропитан дымом, так как горел торф. Эти космические явления, по-видимому, были заразными, так как со всех сторон приходили плачевные известия о неслыханных ураганах и тропической жаре, превращавшей землю в пустыню.

По странной случайности лишь созданная Супрамати на арене борьбы его с Шеломом роща легко выдержала ураган; лучезарный крест мирно парил в воздухе, озаряя таинственным светом этот маленький уголок земли, а под крестом забил из камней источник холодной хрустальной воды. Мало-помалу вся местность обросла деревьями, столь изобиловавшими плодами, что множество голодных приходили питаться ими и утолять жажду. Одни сатанисты избегали этого места и не пользовались его благами, говоря, что вода причиняет им внутренние боли, а плоды несъедобны.

Нравственное состояние людей было не менее печально. Обезумевшие и голодные, тщетно взывали они к Люциферу, но ад оставался глух и нем. Он дал им золото для приобретения всего, души Божьи и земные богатства. Теперь, когда все было добыто, все уничтожено и поругано, Бог изгнан из сердца человеческого и на людей обрушивались страшные бедствия, у преступного человечества оставалось лишь золото, на которое оно уже ничего не могло купить для пополнения амбаров и кухонь. Все продало

человечество демону золота: богатства природы, сок земли, цветущие леса, погибшие под топором торгаша, нефть, каменный уголь, электричество — все было израсходовано, но не с предусмотрительной бережливостью разумного богача, а с безумной беспечностью мота, который не думает ни о прошлом, ни о будущем и с диким варварством приносит в жертву минутным наслаждениям настоящего завещанное ему предками наследство. Разоренные физически и нравственно, люди дошли до края бездны, которой и предстояло поглотить мир; а он долго мог бы еще существовать плодородным и цветущим, служа бесчисленным поколениям школой для совершенствования и очищения… В народных массах все сильнее стало проявляться недовольство, тем более опасное, что развращенная и отучившаяся от послушания толпа не знала уже никакой узды. Угрожающе собирался народ перед дворцом Шелома, настойчиво требуя, с криками и угрозами, чтобы он остановил палящую жару, сжигающую землю.

— Ты ведь сын сатаны, ты называешь себя равным Богу, и стихии повинуются тебе, так прекрати засуху, дай нам хлеба и воды.- Или, грозя ему кулаками, они вопили:

— Золота твоего нам больше не надо, мы хотим воздуха, хлеба и воды. Докажи свое могущество, коли ты не обманщик и не хвастун, которого победил индус.

— Это вы, сатанисты, призвали на нас гнев Божий! — кричали другие. — Там, где парит в воздухе крест, — обилие плодов и воды! Верни нам нашего прежнего Бога, отдай нашу былую веру, а не то мы не оставим камня на камне в твоем дворце и разрушим все ваши храмы.

И с каждым днем возбуждение росло, и разгоралась междоусобная война, вызванная голодом и страшной жаждой, пожиравшей землю и людей. На улицах уже происходили кровавые схватки; вооружившись железными и деревянными крестами, восставшие нападали на сатанистов, где бы их ни встречали, и врывались в сатанинские храмы, опрокидывая алтари и разбивая статуи Люцифера. Это было какое-то безумие убийств, мятежа, отчаяния; толпа с остервенением искала Шелома, чтобы разорвать его в куски, но он точно исчез и нигде не показывался. Получавшиеся со всех сторон известия давали ту же картину озлобления и нищеты, а бесстрастная природа продолжала между тем свое разрушительное дело, и солнце безжалостно палило, освещая бесплодную пустыню, разлагавшиеся трупы людей и животных. Никогда презрение к золоту не принимало, вероятно, таких размеров. Его охотно бросали пригоршнями за кружку воды, корку хлеба и дуновение свежего, чистого воздуха; впервые, может быть, дьявольский металл оставался мертвым и бесполезным в руках его владельцев.

Шум и крики этой братоубийственной войны, не знавшей ни передышки, ни пощады, не достигали до скрывшегося в подземелье Шелома. Это была обширная зала, меблированная с царской роскошью; стены обтянуты были затканной золотом красной материей, мебель черного дерева с инкрустацией, пол покрыт мягким, как мех, ковром. В глубокой нише стояла большая статуя Люцифера. Равнодушная к вызванным им же страданиям и борьбе, высилась фигура мрачного демона, и на каменном лице его, казалось, застыла глумливая усмешка. Перед статуей в семирожковом подсвечнике горели черные восковые свечи. Посредине залы был большой стол, на нем стоял объемистый кувшин вина с чашей и лежала старинная раскрытая книга.

Шелом был один. Сидя в кресле с высокой спинкой и откинув голову на красную подушку, он размышлял, нетерпеливо играя магическим, висевшим у пояса кинжалом. Лицо его, искаженное внутренним бешенством и уязвленной гордостью, было мрачно; после борьбы с магом он чувствовал себя обессиленным, а силы возвращались страшно медленно. Он содрогался от бешенства при мысли, что он, Шелом Иезодот, принужден прятаться, как вор, от тех самых людей, которые поклонялись ему как божеству. В долгие часы уединения в подземелье его неожиданно посетило сомнение — эта страшная, созданная адом сила, чтобы внушать людям неверие в существование Бога. И чудовище это, терзающее сердце человека, стояло теперь у кресла Шелома; его змеиная голова склонялась к его уху, изумрудные глаза полны были невыразимой насмешки и пристально смотрели на него, а лукавый голос шептал: «Где же твое могущество? Что можешь ты сделать против законов, которые сильнее твоего знания?… Индус и сами события ясно доказали тебе, что в великом „Все“ ты — ничтожное создание… Кто знает? Может быть, владыка, которому ты служишь, не равен Тому, Другому, а тебе никогда не удастся победить Небо, и ты работаешь над неблагодарным делом…»

Злобная дрожь потрясла его при мысли, что, может быть, он действительно был игрушкой в руках жестокого владыки, который упивался проливаемой им кровью, а его покинул в такую тяжелую минуту, когда он не в силах даже усмирить мятеж, грозивший ему самому, так как разнузданные страсти не знают пощады. И душа его заныла от болезненного состояния, что ад не настолько силен, как он полагал…

Но Шелом был иного сорта, чем та пошлая, колеблющаяся толпа, которая не умеет ни верить, ни хотеть в добре, как и во зле. Он бодро выпрямился и откинул рукой прилипшие к влажному лбу кудри.

— Прочь, коварное чудовище сомненья. Меня тебе не одолеть, — подумал он, с жадностью осушая чашу вина, а потом ударил в металлический звонок, и на его зов вошел Мадим.

— Я хочу вызвать Люцифера и потребовать его помощи, — сказал Шелом. — Пора же наконец положить предел всем этим бедствиям. У него должны быть средства, он обязан указать путь к спасению, открыть мне давно обещанную тайну эссенции — источника жизни. Закон же один: «проси и дастся тебе, стучи и отворят». Все равно, в какие двери, неба или ада, будешь ты стучать; если сумеешь требовать, везде отворят.

Озабоченный и сосредоточенный, Мадим помогал ему в приготовлениях, к которым они немедленно приступили. Перед статуей Люцифера они зажгли треножники со смолистыми травами, произвели окуривания и потушили огни. Теперь лишь черные восковые свечи и дымное пламя треножников освещали залу. Тогда Шелом взял трезубец и разулся, а перед ним стал на колени Мадим с открытой книгой на голове. Крикливым голосом стал Шелом читать заклинания, делая каббалистические знаки вилами; все быстрее и быстрее читал он и пел формулы, ударяя в известных случаях трезубцем в землю. Скоро вся подземная зала наполнилась разноцветным дымом, который рассеялся, а не то превратился в целые легионы дьяволов, всяких цветов и размеров, летавших вокруг вызывателя. В эту же минуту на черном фоне книги огненными линиями вырисовались несколько каббалистических знаков, и чертенята исчезли, словно снесенные

ветром, а потом появились вновь, неся с видимым усилием большой кинжал с черным лезвием и фосфоресцирующими на нем каббалистическими знаками. Шелом взял магическое оружие, сделал знак трезубцем, и дьяволята скрылись, а треножники потухли. Хриплым голосом приказал он Мадиму зажечь лампы и, тщательно осмотрев начертанные на лезвии знаки, сказал со вздохом облегчения:

— Надо приготовить требуемую Люцифером жертву, а после этого он отведет нас на то место, где течет первобытная эссенция, восстанавливающая силы природы.

Дня через два мы находим Шелома далеко от Царьграда, в Ливанских горах. Обширная подземная пещера была приспособлена для вызывания, назначенного Люцифером. Воткнутые между камнями факелы дымили и красноватым светом озаряли мрачную, отвратительную картину. Посредине пещеры, на трех высоких, массивных железных прутьях висел большой котел, наполненный до краев красной дымящейся жидкостью. Под котлом на кирпичном очаге лежало топливо — куча трупов, сваленных, как дрова, облитых дегтем и другими смолистыми веществами; в пещере стояла тошнотворная вонь горящего мяса, а густой дым шел вверх и исчезал там выходя наружу, очевидно, сквозь расщелины. Шелом и Мадим наблюдали за огнем, но лишь только гадкое варево закипело, они бросили крюки; Шелом взял магические вилы, а Мадим черную книгу и, став на колени перед учителем, положил ее себе на голову. По мере того как Шелом вычитывал формулы и чертил каббалистические знаки, тучи точно черных зерен стали показываться из дыма, принимая форму легионов демонов. Пещера наполнилась стонами и предсмертными криками; затем земля задрожала от сильного взрыва, и из кипевшего котла показалась высокая фигура страшного демона, побежденного Супрамати во время магического поединка. Адская жестокость искажала его зловеще прекрасное лицо; глаза, словно налитые кровью, сверкали, а между красных губ блестели острые зубы дикого зверя. Страшное существо встало над котлом, и вот раздался его глухой голос:

— Я пришел на твой призыв, Шелом Иезодот, и дам тебе средство еще раз победить землю. В первый раз я наградил тебя золотом, которое совратило мир; во второй — воспользовался книгопечатанием, придуманным людьми с целью внести свет, но в моих руках и руках моих служителей черные дьяволята облетели вселенную, разнося всюду мрак, разврат и кощунство, с одинаковой легкостью проникая во дворцы и лачуги, отравляя ребенка и старика. Тебе вручаю я теперь третий мой дар — вечность жизни, жатву без труда, наслаждение без истощения и болезни. Я отдам в твои руки сок, кровь планеты и посмотрю, что ты из этого сумеешь сделать… Восстанови царства, создай плодородие и обилие, сделайся равным Богу… А теперь пусть Мадим останется здесь наблюдать за огнем, ты же иди за мной.

Легко выскочил он из котла и направился к расщелине, уходившей, по-видимому, в глубь земли. Дорога была страшно трудная, по узким ходам, едва достаточным для одного человека; но со своим грозным проводником Шелом не боялся. Неустрашимый и неутомимый, полз он по расщелинам, карабкался вдоль пропастей, пробивался над безднами и проходил пещеры с удушливыми серными испарениями. Наконец они достигли обширного грота, наполненного серебристым паром и ослепительным светом, который отражался на разноцветных сталактитах, придавая им вид вышитой камнями ткани. Посредине била из земли на несколько метров тоненькая золотистая струя, похожая на жидкий огонь, падая затем в природный бассейн, жидкость пропадала в земле золотистыми нитями.

— Вот тебе источник жизни. А я полагал, что нам предстоит борьба с гималайскими отшельниками, ревностно оберегающими свои тайны; но, очевидно, они охраняют особенно главный источник, или, может быть, вовсе отказались от борьбы, — заметил демон и прибавил насмешливо; — во всяком случае, мы — здесь, источник жизни в твоих руках, и мне остается только проложить тебе более легкий путь, чтобы приходить сюда. Пока возьмем вот этот сосуд; наполни его.

Он указал Шелому на углубление, где находился большой хрустальный кувшин, и когда он наполнился до краев, демон взял его сам, и они отправились в пещеру вызываний. Вернувшись туда, Люцифер указал своему ученику способ пользования страшной субстанцией и прибавил:

— Когда жидкость будет готова к употреблению, прикажи оросить ею сады и поля; снабди ею всех областных правителей, дабы везде производились орошения. Следует также распылять жидкость в воздухе для очищения его. Принесенного пока достаточно, но надо обдумать, как легче доставать эликсир.

Указав лучший способ как провести в грот струю первобытной эссенции, страшный демон медленно влез снова в котел и словно растаял в кипевшей там крови. Оставшись вдвоем с Мадимом, Шелом выпрямился, гордый своим торжеством и удовлетворенной злобой.

— Ну, Мадим, дурак же ты, что смел сомневаться во мне и дрожать перед индусом! Понимаешь ли теперь, какая сила в моих руках? Когда я верну жизнь планете, наглому Супрамати ничего более не останется, как спрятаться со всеми своими отшельниками в тех тайниках, где они торчали до сей поры, — презрительно сказал Шелом Иезодот, потягиваясь своим гибким, как у кошки, телом.

— О! Ты истинный владыка вселенной и твоему могуществу нет равных! — воскликнул Мадим, падая ниц и благоговейно целуя руки своего зловещего повелителя.

Несколько времени спустя пронесся слух, а затем весь мир облетела изумительная новость, хотя известие распространялось уже не так быстро, как раньше, потому что телефоны работали лишь кое-где, беспроволочный телеграф действовал еще хуже, а воздушные корабли не могли подниматься в густой жгучей атмосфере, летали очень низко, и катастрофы были частым явлением. Тем не менее с возможной быстротой стало известно объявление Шелома Иезодота в напыщенных выражениях, что он обладает тайной как возвратить планете чистый воздух, воду в изобилии и прежнее плодородие. «Вернулся золотой век! — заявлял он, — не будет более смертей и болезней, а все, живущее теперь на Земле и признающее могущество Шелома Иезодота, сына сатаны, будет жить вечно, красивым и здоровым, наслаждаясь всеми земными благами». Затем появилось объявление, предлагавшее желающим вкусить эликсира вечной жизни явиться на большую площадь перед дворцом Шелома на следующий день, и там произойдет первая раздача.

На заре, в виде первого опыта, обладатели первобытной эссенции обрызгали ею воздух, и, действительно, атмосфера получила голубоватую окраску, и почувствовалась приятная свежесть. С утра прибывшая толпа, заполнившая площадь с прилегающими улицами, тотчас заметила перемену в температуре и с восторгом заключила, что обещания Шелома исполняются. Перед дворцом на длинных подмостках стояла бочка с розоватой, слегка парившей жидкостью и бесчисленное множество уже наполненных таинственным напитком стаканчиков. С безумной жадностью бросилось это людское стадо к подмосткам и начало осушать приготовленные стаканы, но тут произошло нечто неожиданное… Едва первые из прибывших проглотили предложенный напиток, как упали замертво, и следующие за ними в ужасе отступили. В первую минуту всех охватила паника, но потом толпа рассвирепела и послышались крики:

— Он хочет отравить нас, чтобы освободиться от нас! И взбешенные люди бросились на Шелома и Мадима с намерением растерзать их, так что те с трудом спаслись бегством во дворец, и массивные двери захлопнулись за ними. Тогда толпа бросилась на предполагаемый «яд», разбила стаканы и опрокинула кадку, и когда от прикосновения жидкости у многих появились ожоги и раны, ярость еще более усилилась. Тем не менее, однако, Шелома боялись, никто не осмелился проникнуть во дворец. С проклятиями и ругательствами толпа разошлась, унося своих мертвых и раненых. Спрятавшись за занавесью, Шелом в окно следил за концом сцены; бледный и расстроенный, стоял около него Мадим, и когда наконец Шелом повернулся, мрачный, насупив брови, секретарь робко спросил его:

— Учитель, не новая ли это опять выходка проклятого индуса?

— Пустяки; может быть, доза немного сильна. Я еще не привык обращаться с этой субстанцией, и времени у меня нет изучить ее. А сколько эти проклятые скоты уничтожили драгоценной жидкости!… — он подумал с минуту и потом прибавил:

— Опасно брать еще кого-нибудь себе на помощь, а ночью нам надо, друг Мадим, провести новый опыт. Мы оросим дворцовые сады, несколько общественных скверов и особенно аллею на бульваре, где деревья похожи на обгорелые столбы. Посмотрим, что будет.

С наступлением ночи, вооружившись пневматическими насосами вроде употребляемых для поливки улиц, с большими ведрами приготовленной жидкости, они пошли в сад и полили деревья, лужайки и грядки. По мере того как мелкие брызги падали на землю, поднимался красноватый пар и слышался странный треск горевшего сухого дерева. Затем они полили соседний сквер, часть бульварной аллеи, а оставшуюся жидкость, на обратном пути домой, вылили в большой, почти высохший пруд в общественном парке. Хотя количество таинственной жидкости было очень незначительно, но соединение с водой вызвало непонятное для обоих испытателей явление. Послышался взрыв, вода закипела, как кипяток, на поверхности заходили волны, и уровень поднялся, словно дно пруда выпирало воду. «Испытатели» были отброшены довольно далеко силой взрыва; когда же они опомнились от испуга и убедились, что пруд принял свой обычный вид, то успокоились и вернулась во дворец измученные, но довольные, с любопытством ожидая результатов своей работы. А результаты оказались поразительными и превзошли самые смелые их надежды. Всюду, куда попала таинственная жидкость, в несколько часов появилась роскошная растительность; высохшие, точно обгорелые столбы, деревья аллеи покрылись такой густой зеленью, что образовался зеленью купол; пруд наполнился водой и кишел рыбой; воздух стал приятным и свежим, а мучительная жара прошла.

Невероятное изумление и восторг охватили жителей; особенно поразил всех с быстротой молнии облетевший город слух, что живыми оказались все те, кого считали умершими. И мало того, что они ожили, с ними произошло настоящее превращение. Все помолодели и поздоровели: глухие слышали, слепые видели, глухонемые говорили, и калеки ходили; болели еще только получившие ожоги. Город был в лихорадочном возбуждении. Все горько сожалели о неосторожном гневном порыве прошедшего дня; а те, кто не успел выпить, были в отчаянии при мысли, что вчера бессмысленно уничтожили такую массу жизненного эликсира. Шелом действительно оказался существом необыкновенным, одаренным сверхъестественным знанием и могуществом. Разве он не был, на самом деле, благодетелем человечества, если по всей планете восстановил плодородие, изобилие, нормальную температуру, и, что дороже всего, излечил все болезни людей и защитил их от смерти. А почему бы ему и этого не сделать, если у всех на глазах бесспорное доказательство его могущества? А между тем его обидели и хотели убить. А что если теперь он отвернется от неблагодарных и бросит их на произвол судьбы? И легкомысленная экзальтированная толпа, еще вчера хотевшая его убить, снова бросилась к дворцу Шелома, но на этот раз с целью прославлять его, благодарить и поклоняться ему. Громкими криками призывал его народ, но он долго заставил себя просить, и когда наконец появился на балконе, лицо его было пасмурно, а взгляд холоден и строг.

Надо сказать, что там, где накануне была разлита жидкость из кадки и стаканов, на всем пространстве, куда только могла дотечь таинственная субстанция, за эту ночь появилась удивительно странная растительность — целый лесок спутанного кустарника вроде кактусов, с огромными листьями сантиметров в двадцать толщиной, обрамленными длинными и острыми, как ножи, иглами и испещренными толстыми, кровавого цвета жилками. Местами сквозь темную зелень листьев и низкие буро-красные толстые и приземистые стволы видны были висевшие цветочные луковицы в форме дыни, поразительно походившие на куски мяса, прикрытые серым с фиолетовым оттенком газом. Сила, с которой эти уроды-кустарники выходили из земли, переломала или вырвала и отбросила на довольно большое расстояние асфальтовые плиты, которыми была вымощена площадь.

При появлении Шелома на балконе толпа распростерлась и кричала: «Прости нас, прости нас…». Шелом сделал им для начала строгий выговор, укоряя в неблагодарности и глупости, внушившей им уничтожить драгоценную жидкость, которая могла бы тысячам человек дать вечную жизнь; затем, указывая на колючий лес, заполонивший половину площади, он прибавил:

— Открытая мною субстанция, как видите, обладает таким могуществом, что даже когда ее разлили преступно, она дала жизнь. Разница в том, что когда опытная рука разумно употребляет ее, она вызывает плодородие и изобилие, тогда как бессмысленно и без меры разлитая, она создала таких уродов, какие теперь перед вами.

Испуганная толпа молча отшатнулась, и снова поднялись крики, рыдания, мольбы о прощении. Тогда Шелом как будто был тронут и в речи своей объявил, что Люцифер, милосердный владыка, которому он служит, прощает своих ослепленных голодом, жаждою и страхом подданных.

— Он прощает и забывает о вашем кощунстве, — продолжал Шелом, — но вы должны загладить свои ошибки. Ступайте же, восстановите храмы сатаны, зажгите вновь треножники и принесите ему в жертву нечестивых, которые дерзают поносить его имя и унижать его могущество. А между тем, какой бог вознаграждал когда-либо своих верных слуг благами, подобными тем, какие расточает вам сатана? Он уничтожил смерть, холод и болезни, а поклоняющиеся ему будут наслаждаться вечной весной и пожинать, не сеяв. Нечестивые же, отрицающие сатану, должны быть до последнего уничтожены; им нет места между нами. А так как им не отведать жизненной эссенции, то они останутся смертными и погибнут на костре, или — ха-ха-ха — еще лучше, на кресте; ведь они поклоняются этому символу, так им приятно будет умереть распятыми. Следует только выманить их из тех щелей и подземелий, где они прячутся, чтобы уничтожить без остатка. И пока мы будем казнить их, пусть Тот, Кому они молятся, сойдет с неба защищать и спасать их.

Речь эта вызвала бурный восторг. Но в то время, когда как толпа расходилась, направляясь к уцелевшим еще сатанинским храмам, произошло неожиданное и ужасное происшествие. Какая-то средних лет женщина, проходившая слишком близко к кустарникам, зацепилась платьем за иглу одного из листьев; но каков же был ужас присутствовавших, когда они увидели, что лист вдруг выпрямился, как перо, подхватил женщину и швырнул ее в чащу кустарника. В тот же миг из листьев появились длинные гибкие стебли в руку толщиной, которых до тех пор не замечали; по концам они снабжены были изогнутыми шипами, — точь-в-точь руки с когтями. Мгновенно эти живые веревки обхватили и повалили свою жертву, которая неистово кричала, пока все листья не выпрямились, скрыв таким образом конец смертельной драмы, так как крики несчастной стихли. Толпа остолбенела, но находчивый Шелом громко крикнул:

— Вот куда мы будем бросать поклонников креста, эта пытка стоит костра, а гималайские отшельники первыми отведают смерть такого рода.

Несколько возгласов раздалось ему в ответ, но впечатление от случившегося было слишком подавляюще для того, чтобы вновь привести в восторг, и толпа торопливо разошлась, спеша покинуть площадь. Но с этого дня по всей земле закипела лихорадочная деятельность; Шелом непрерывно рассылал огромное количество таинственной жидкости всем областным правителям, и под их руководством производились орошения, оказывавшие изумительное действие. Особенно поразительна была та быстрота, с которой появлялась и развивалась растительность; всюду, куда только попадала эта необыкновенная роса, бесплодная почва превращалась в цветущие сады и с такой умопомрачительной быстротой, как будто дни заменяли годы. Волнение и в мире ученых было огромное; тщетно пробовали они анализировать неведомую субстанцию, но она не разлагалась, и состав ее оставался загадкой. Приходилось ограничиться констатированием фактов, не будучи в состоянии узнать причину. А земля действительно обращалась в рай. Растительность была великолепна, реки наполнились водой и рыбой, всюду забило много ключей, старость исчезла, а помолодевшее, цветущее население казалось полным неведомых до сей поры жизненных соков.

Глава семнадцатая

править

В ожидании минуты, когда противники вызовут их на последний и великий бой, друзья наши удалились в один из гималайских дворцов, тот самый, где когда-то умерла Ольга. Снова Дахир, Нарайяна и Супрамати жили под одной кровлей; но по размерам дворца каждый мог считать себя дома и в уединении предаваться своим занятиям и думам. Однажды ночью Супрамати сидел один на террасе, где Ольга проводила томительные часы последних дней на земле. Воспоминания толпой вставали перед ним, и образ обаятельной, всецело любившей его женщины как живой вставал в его памяти. И вдруг ему ясно представилась церковь пещерного монастыря в Синайских горах, и на коленях перед алтарем, забывшись в горячей молитве, молодая настоятельница общины. В мыслях ее витал образ Супрамати, каким она видела его во время посещения им пещеры, и вся душа ее ушла в мольбу: «Божественный посол, открой мне — кто ты, скажи свое имя. Все существо мое затрепетало, увидев тебя, и полетело навстречу. Я знаю тебя, почитаю, люблю как посланника Неба, но хочу знать твое имя»…

Задумчивая, грустная улыбка скользнула по красивому лицу мага. Он поднял руку, из тонких пальцев сверкнула полоса света, которая точно достигла молящейся и окутала коленопреклоненную женщину; глаза ее закрылись и тело опустилось на ступени. Почти в то же мгновение около спавшей появилась светлая, прозрачная тень, которая с быстротой мысли пролетела пространство и остановилась около мага, уплотняясь и принимая жизненный облик. Это была Ольга, но в ее нынешнем виде, и голову ее окружал золотистый ореол. Супрамати встал, взял руку видения и поцеловал, а ее глаза вдруг засветились невыразимой радостью.

— Супрамати! Теперь я знаю твое имя и узнаю тебя, твой образ всегда бессознательно жил в моей душе как недостижимый идеал, — прошептал слабый, но отчетливый голос.

— Ты не забыло меня, преданное сердце, несмотря на долгие века нашей разлуки, несмотря на тяжкие испытания и новые формы, в которые облекалась твоя душа? — в волнении спросил Супрамати.

— Забыть тебя?! Разве это возможно! Нет, нет, не задавай такие пустые вопросы; скажи лучше, достаточно ли я работала для того, чтобы оставаться около тебя и быть твоей ученицей? Нет ни испытаний, ни мучений, которых я не взяла бы на себя с радостью, лишь бы заслужить эту высшую награду. Но, может быть, моя любовь к тебе должна еще более очиститься?

— Нет, дорогая моя, люби меня так, как внушает тебе твое сердце, потому что любовь твоя чиста, как и твоя вера. Время нашего соединения близко, но… тебе надо выдержать последнее и тяжелое испытание, преодолеть остальную разделяющую нас преграду. Смертью покинула ты меня и смертью же должна вернуться ко мне.

Луч светлой радости озарил ясные глаза Ольги и могучая энергия прозвучала в ее голосе.

— Не бойся, дорогой учитель. Не думаешь ли ты, что я отступлю перед смертью, хотя бы и мученической, да еще теперь, когда я сильна и очищена, — если и раньше, будучи невежественной, слепой и нетвердой духом, я пошла на смерть ради счастья быть твоей женой. Нет, Супрамати, я не ослабею. Без страха буду я проповедовать Божественное слово, стану спасать души примером своей непоколебимой веры и мужественной смерти. Умрет ведь лишь одна плоть, а освобожденная душа полетит к тебе. Как благодарна я, что ты позвал меня; твой вид, слово твое дали мне новые силы.

— Иди же, верная моя подруга, вернись в свою телесную оболочку и будь уверена, что во все предстоящие тебе тяжелые минуты я буду около тебя.

— Я знаю это, Супрамати; ты будешь моим щитом. А вот оружие, которое сделает меня непобедимой, и перед ним отступят все силы ада, — ответила она, поднимая руку с блестевшим в ней ярким крестом. И, послав последний прощальный привет, видение отступило, побледнело и исчезло в ночном тумане.

Супрамати сделал несколько шагов по террасе и потом прислонился к перилам, задумчивым взором глядя на волшебную картину садов, тонувших в серебристом свете луны. Вдруг его охватило жгучее чувство сожаления о преждевременном уничтожении столь прекрасной еще земли… Он так ушел в свои мысли, что не мог бы сказать, сколько времени провел в этой задумчивости;

но легкий звон точно разбудил его. Он вздрогнул, стремительно обернулся и с радостным возгласом протянул руки Эбрамару.

— Учитель, как я счастлив видеть тебя. Я только что думал о тебе. Или ты услышал мой призыв?

— Именно. Я услышал твой стон по поводу кончины нашей планеты и пришел тебя утешить, — ответил со смехом Эбрамар.

— Увы! Меня все угнетает мысль, что Земля, наша Земля, должна умереть. Скажи, нельзя ли как-нибудь спасти ее? Ведь сколько же поднимается чистых флюидов, сколько будет добровольных смертей за величие Божественной идеи; так вот со всем этим и при помощи нашей науки нельзя ли попробовать ее сохранить? Я чувствую, словно должно погибнуть нечто близкое и дорогое, а сам бездействую.

— Я понимаю тебя, друг, — со вздохом сказал Эбрамар, — ты думаешь, мы не страдаем при мысли покинуть эту отчизну, где мы сделались тем, что мы теперь? Но мы бессильны перед страшными, пущенными уже в ход космическими законами. Как остановишь ты взрыв динамита, когда запал уже горит?… Слишком долго всасывался хаос, мало-помалу разлагая и развращая людей. Служители зла поддерживали этот развал и всеми силами способствовали уничтожению рассадников веры, чистоты и света, которые несколько поддерживали равновесие. А теперь безумный Шелом, разливая первобытную эссенцию повсюду и без меры, переполняет чашу гибели и ускоряет катастрофу. При таких обстоятельствах что же можем мы сделать?

— Ты прав, учитель, надежда моя была нелепа и внушена мне слабостью, чувством страха перед тем новым миром, куда нам предстоит идти и взять на себя такую ужасную ответственность.

— Правда, ответственность велика и тем более тяжела, что мы должны будем работать одни, так как наши нынешние руководители переходят в высшую систему. Но если велика задача, то велика соответственно и награда. Разве не огромна радость вести по пути добра младенческие народы, установить мудрые законы, которые в течение бесчисленных веков будут поддерживать гармонию или руководить колеблющимся человечеством на пути восхождения? Нам дано создать золотой век, быть учеными, законодателями, легендарными царями, — которые в памяти народной сохранят название богов, облекавшихся в человеческое тело, — царями божественных династий. И в виде последней награды мы сбросим с себя это тленное тело, чтобы чистыми и светлыми вернуться в вечное отечество.- Эбрамар оживился. Большие черные глаза его любовались, казалось, в пространстве каким-то лучезарным видением; и глаза Супрамати также заблестели.

— А где находится этот мир, где сыгран будет последний акт нашего необычайного существования? В каком состоянии развития находится он теперь, учитель?

— Это мир нашей системы, но невидимый для глаз и довольно отдаленный. А что касается степени его развития, то он совершенно сформирован, потому что там уже существуют человеческие расы, фауна и флора. Но только все это сосредоточено в настоящее время на одном континенте; остальная же часть планеты, что не покрыта водой, представляет обширные пустынные равнины, бедные растительностью, с действующими вулканами и сильно распространенным царством животных гигантских размеров. Человеческие же расы находятся на первой ступени умственного развития и являются полуживотными, конечно, так как это самый удобный для обработки материал. Посредине обитаемого континента находится «земной рай», «царство золотого века», «заколдованное, но потерянное место», которое до скончания века будет жить в памяти народной. А рай этот находится у главного источника первобытной материи, и там обильно насыщенная жизненной эссенцией природа уже раскрыла все сокровища этой юной земли, сосредоточив растительные богатства, так же как минеральные и животные. Там мы высадимся, устроим свои архивы, воздвигнем храмы, дворцы и оттуда будем править вверенным нам миром. Пить снова жизненный эликсир мы не будем; но так как наши организмы уже одарены необычайной жизненной силой, наша жизнь будет очень продолжительна, жизнь патриархов, а те, кого мы привезем, будут пионерами цивилизации; мы же будем направлять их путь… Хочешь слетать на свою новую родину? — с улыбкой спросил Эбрамар, видя интерес, с которым слушал его Супрамати. — Мне нужно съездить туда, и я пришел с намерением предложить тебе, Дахиру и Нарайяне сопровождать меня.

Супрамати выпрямился, точно наэлектризованный.

— Ах, как ты добр, учитель! Я мечтал только и не смел надеяться на такую милость! — воскликнул Супрамати, горячо пожимая руку своего руководителя.

— Вижу, дорогой мои ученик, — рассмеялся Эбрамар, хлопая его по плечу, — что хотя ты и маг с тремя лучами, а «старый Адам любопытства» еще жив в тебе. Смотри, не вздумай, будучи там простым туристом, отведать яблока от «древа познания добра и зла».

Супрамати тоже рассмеялся:

— Теперь пойдем предупредить наших друзей. Вы уложитесь, а потом все отправимся ко мне и ночью пустимся в экскурсию.

— Укладываться? Ты не шутишь, учитель? Разве можно взять что-нибудь, кроме собственной особы, да и к чему?

— Я предоставляю каждому взять дорожный мешок с вещами, которые он желал бы сберечь.

Известие о путешествии на место их будущей деятельности привело в восторг Дахира с Нарайяной, и они поспешно уложились. Супрамати с Дахиром взяли по большой металлической шкатулке с различными памятными вещами и магическими драгоценностями, но самый объемистый багаж оказался у Нарайяны. Тот набрал множество драгоценных вещей, настоящих чудес ювелирного искусства, и даже прихватил целый кусок великолепных кружев «для дам», что вызвало общее веселье. Часа через два все четверо отправились в жилище Эбрамара, а с наступлением ночи поднялись на платформу в горах, с которой однажды выезжали для осмотра исполинского судна, предназначенного для переселения их с умирающей земли. Теперь той же конструкции, но небольших размеров воздушное судно покачивалось, привязанное к платформе. Эбрамар ввел учеников, герметически закрыл вход, потом показал им судно, имевшее довольно длинную, но узкую залу, и с каждой стороны по каюте, где поместили багаж. На столе посредине залы стояли кувшин, чаши и корзина с маленькими темными, словно тающими во рту хлебцами, о которых уже говорилось раньше.

— Выпейте за успех нашей поездки, — весело предложил Эбрамар, наполняя чаши, которые ученики осушили за его здоровье.

Каждый затем съел по маленькому хлебцу, Эбрамар указал им занять три находившихся в зале дивана, а сам серьезно и сосредоточенно обрезал электрическим разрядом причал и пустил в ход механизм судна, которое быстро стало подниматься.

— Теперь сидите спокойно, пока я направлю наше судно, — сказал Эбрамар.

Друзья молча прислонились к спинке своих сидений и мгновенно уснули крепким сном. Веселый, звучный голос учителя наконец разбудил их:

— Ну, вставайте, сони. Вы уже десять дней, как храпите; надеюсь, что довольно.

Удивленные и сконфуженные, друзья поднялись.

— Боже мой! Зачем же, учитель, ты дал нам так непростительно долго спать? — упрекнул его Супрамати.

— Хорошо, хороню, успокойся. Я только пошутил, и вы не виноваты в том, что так крепко спали, — ответил добродушно Эбрамар. — Признаюсь, я нарочно усыпил вас, так как в первый раз еду один, и потому боялся, чтобы вы своей болтовней не помешали мне держаться желаемого направления. Однако мы приближаемся к нашей цели. Идите к окнам.

С понятной поспешностью все трое опустили металлическую доску, прикрывавшую толстое стекло, и взглянули в окно. Судно шло с такой головокружительной быстротой, что трудно было ясно различить предметы, но все-таки их опытный глаз увидал, что под ними простиралась необъятная водная гладь, разделенная большими сероватыми местами, кое-где перерезанными гигантскими горными цепями. Понемногу скорость полета уменьшилась, судно опускалось в котловину, покрытую растительностью и окруженную высокими горами. Еще несколько минут, и колесо впереди перестало вертеться, выбрасывая электрические искры; наконец воздушное судно с легким толчком остановилось. Эбрамар отворил дверь и легко спрыгнул на землю. Взволнованные ученики последовали за ним и невольно все упали на колени. После краткой, но горячей молитвы они благоговейно поцеловали землю своей новой отчизны, ту девственную землю, которая по воле Предвечного поручалась им для того, чтобы ввести на ней Его законы. Тогда только они поднялись и с любопытством огляделись. Они находились на обширном плато, примыкавшем одной стороной к высоким горам, а другой террасами спускавшемся в равнину, покрытую роскошной растительностью.

С высоты, на которой они находились, развертывалась восхитительная картина. На самом краю горизонта виднелась чуть заметная голубоватая полоса воды, и, обрамляя по бокам долину, на необозримое пространство тянулась темная масса леса. Само плато представляло веселый оазис. Мягкий голубоватый мох покрывал землю, словно ковром; по белым, цвета слоновой кости камешкам струился хрустальный, с сапфировым оттенком ключ. От исполинских дерев с пышной голубовато-зеленой листвой стлалась приятная тень, и всюду ущелья, земля и кустарники убраны были великолепными цветами невиданной формы и оттенков. Воздух был чист, прозрачен, насыщен кислородом и благоуханием; птицы распевали в зелени, и лучи солнца озаряли светом и теплом эту полную глубоким покоем картину.

— О! Как здесь прекрасно, Великий Боже! — воскликнул в восторге Дахир.

— Да, здесь хорошо. Тут чувствуется полнота сил и девственная прелесть этой юной земли. Здесь «земной рай», колыбель будущих цивилизаций. Но до сих пор дикое человечество не нашло дороги к этому месту; все здесь в том виде, как создала его щедрая природа. А теперь, друзья, распакуем наш багаж и сложим в надежное место.

Мгновенно вытащили они из воздушного корабля и принесли в указанный Эбрамаром поблизости грот шкатулки, корзины и разные свертки. Это была большая малодоступная пещера, невесть откуда освещенная мягким розовым светом, который волшебными переливами играл на сталактитах свода и стен. Рядом находилась вторая, меньших размеров пещера с розовым, более темным светом, отливавшим аметистом по углам и углублениям. Здесь и положили они вещи. Затем Эбрамар предложил спуститься в долину, что было довольно легко благодаря тому, что местность сходила террасами, спуск был отлогий, и получалась гигантская лестница. По мере того как спускались маги, природа становилась все роскошнее, разнообразнее, и для проницательного изощренного глаза эти богатства природы не составляли тайны. Эбрамар обратил внимание спутников на обилие и разнообразие драгоценных металлов, мрамора и различных других камней.

— Посмотрите, друзья, какое изобилие и какая красота материалов, предназначенных занять время и ум наших будущих художников вместо праздности, распутства и кощунства. Здесь есть чем удовлетворить всякие вкусы и способности.

Достигнув равнины, они увидели, что она тоже представляет обширное плато посреди большой цепи гор со словно ощетинившимися вершинами. Богатство растительности было изумительное; деревья гнулись под тяжестью невиданных плодов; неведомые цветы разливали одуряющий аромат, и всюду между скал бурлили водопады и ключи; хрустальные ручьи причудливо змеились между деревьев и исчезали где-то вдали.

— Волшебное место, — заметил Супрамати.

— Да, оно мне нравится, и я построю здесь дворец, — воскликнул Нарайяна. — Должен же я свить гнездо для будущей семьи. Эбрамар говорил о «божественной династии» на этой земле; значит ясно, что я женюсь и буду иметь сына. Это наименьшая награда за работу, которую я на себя взял, чтобы сделаться магом.

— Времени на это тебе понадобилось, однако, немало. Но это неважно. И раз ты достиг-таки первого луча, может быть, сделаешься наконец и хорошим мужем, — заметил Эбрамар.

— О! Это еще труднее, но все-таки постараться можно, — и Нарайяна сделал гримасу. — Женщины очень несправедливы и требовательны. Только бы не досталась мне Нара, так как Ольгу, наверно, не уступит Супрамати. А Нара? О! Это демон ревности.

Общий смех, в том числе и самого Нарайяны, сопровождал выходку забавнейшего из магов.

— Успокойся. Я уверен, что Нара не пожелает счастья вторично быть твоей женой, — сказал Эбрамар, когда прошел порыв веселья, и потом опять серьезно прибавил — Надеюсь, что помимо своих супружеских обязанностей ты примешь в свое ведение благородную задачу руководить и вдохновлять артистов, которые под твоим управлением создадут новое искусство и новые шедевры. Ты — сын народа, в котором воплотилось совершенное искусство; таким образом, тебе более чем кому иному надлежит образовать художников и работников; прежде всего, конечно, из тех, кого мы приведем сюда и кого вырвем из хаоса праздности или преступности, чтобы научить их искусству, наполнить их долгую жизнь полезным и благородным трудом.

— Обещаю тебе, дорогой учитель, посвятить все свои силы этому благородному делу, — ответил Нарайяна, и в его прекрасных черных глазах вспыхнул энергичный огонек. — Здесь же вы воздвигнете, вероятно, и первые святилища в каком-нибудь таинственном убежище.

— Конечно, — ответил Эбрамар. — Я знаю, нас укоряют в том, что мы скрываем свои святилища и называют эгоистами за то, что окружаем тайной сокровища своей науки. Но разве мы не мудро поступаем, скрывая от обыкновенных смертных опасные секреты. Жалкая преждевременная кончина нашей Земли, которая по законам оккультным должна была бы существовать еще два цикла, не доказывает ли нам, что люди не сумели разумно использовать попавшие в их неумелые руки стихии. Лишь невежды могут «играть» с космическими гигантами и легкомысленно вызывать их динамическую силу. В лабораторию Предвечного должны допускаться лишь одни посвященные ученые.

Разговор продолжался на ту же тему, как вдруг Нарайяна заявил, что умирает от голода и жажды и что жара становится несносной. Эбрамар согласился с ним и повел учеников в своеобразную пещеру с естественными дверью и окном, увитыми сплошь ползучими растениями; внутри, стены и своды, все было бело, точно осыпано снегом. Там было восхитительно прохладно. Нарайяна и Дахир живо набрали самых разнообразных плодов, а Супрамати с Эбрамаром отправились на поиски меда, который, по предположению последнего, должен быть в окрестностях. Действительно, вскоре они принесли на широком листе кусок, походивший на только что вынутый из улья с сотами мед; он был гуще и рубинового цвета, но на вкус приятен, хотя также отличался от земного меда. Весело позавтракав, маги вернулись на плато, где стоял их экипаж, и завели разговор о будущем и предстоящих здесь работах. По просьбе учеников Эбрамар согласился переночевать и выехать на рассвете. И эта первая ночь в новом отечестве была тиха и ясна, и воздух был мягкий и благоуханный, а лазурный небосвод сверкал тысячами звезд. В этом таинственном полусвете смутно выделялись снежные вершины высоких гор, а в долине чернело море громадных лесов — убежище неведомых младенческих народов, спавших в своем счастливом невежестве, не вкусив пока ядовитого плода «добра и зла». Разговор затих. Погруженные в созерцание восхитительной картины, объятые великим безмолвием природы, маги задумались о прошедшем и будущем, как вдруг до их очищенного и утонченного слуха долетели звуки высшего порядка. Стремительно поднялись они и увидели, что на темной синеве звездной ночи блеснул широкий луч света, который уходил все дальше вглубь, точно раскрывались небеса. И появился гений планеты, окруженный снопами ослепительного света; вокруг него витали сонмы духов, работников пространства, а в воздухе лились звуки дивной гармонии. Одной рукой гений прижимал к груди светящийся крест, а в другой у него был такой великой силы огонь, что он осветил пространство до самых дальних его пределов, и там, в неизмеримой глубине этой пропасти света, сияло, словно необъятный костер, Верховное святилище — отчизна совершенных душ, последний приют духа, свободного от всякой материи. Там должно быть побеждено последнее сомнение чистой Божественной искры, возвращающейся в дом Отчий. И подле этой пламенной ограды неясно вырисовывались, подобно алмазным облакам, образы семи таинственных стражей великой загадки. Маги пали ниц, всей душой отдаваясь созерцанию картины небесной красоты. И как дуновение божественной гармонии, послышался голос гения:

— Вот ваша дорога, дети истины, и награда за все страдания, за все победы над плотью. Усердные сыны науки, храните в сердцах ваших непоколебимую веру, и пусть ваш разум творит лишь свет. Арканы совершенного знания широко раскрывают свои двери перед вами, упорными тружениками, победившими мрак; не бойтесь, в бесконечном царстве Предвечного найдется работа для каждой частицы Его дыхания…

Видение побледнело, лазурный купол закрылся, а в душе магов все горел восторг незабвенной, пережитой ими минуты. Успокоившись немного, Супрамати схватил руку Эбрамара и поцеловал ее:

— О учитель, что сделал ты из нас, ничтожных, шатких созданий и какой неоплатный долг благодарности лежит на нас! — Эбрамар привлек его к себе и обнял.

— Дайте таких же, как вы, учеников — и долг ваш будет оплачен, — произнес он серьезно. — А теперь пора подумать, друзья, о возвращении на нашу бедную землю. Новые руководители наши благословили нас на последний бой, итак, вперед, к свету!

Спустя час захлопнулась дверь за путешественниками по небу, и воздушное судно с головокружительной быстротой начало рассекать волны атмосферы. Маги снова заняли место на диване, но теперь они не спали; в душе их еще живо было воспоминание последнего часа, и каждый молча ушел в свои мысли.

Подобно картинам в кинематографе, проходили в памяти Супрамати все фазы его странного существования. Удивительно живо представилась ему его скромная квартирка в Лондоне, где почти умиравший молодой врач Ральф Морган с тоской в сердце мучился над тайной смерти. И вдруг неожиданное появление незнакомца обратило его в индусского принца Супрамати, в бессмертного, которому выпала на долю роковая необходимость присутствовать при смерти планеты. И не только бессмертным сделался он, но посвященным, облеченным громадным знанием и могуществом, перелетевшим, подобно птице, с одной планеты на другую. Грубый булыжник сделался драгоценным камнем в руках Эбрамара; а между тем при мысли, сколько еще предстояло учиться и какой путь пройти, чтобы достигнуть таинственной грани, за которой скрывается последняя загадка: быть или не быть, — его бросало в дрожь, и он нервным движением провел рукою по лбу.

Нарайяна был также глубоко потрясен. Все виденное произвело переворот в его страстной душе, сердце было полно горячим желанием идти вперед по пути к истине, из глубины души хлынул могучий, как волна, порыв к свету, который возносит человека на высшую ступень экстаза и доводит волю его до апогея. Огонь вспыхнул в его черных глазах и широкий ореол осенил голову. Во взоре наблюдавшего за ним Эбрамара появилось выражение глубокой радости и любви. Ведь Нарайяна был его «блудным сыном», и такая минута чистого порыва, этот луч на его челе были наградой за долгие века терпения и труда, которые он посвятил воспитанию этой мятущейся души.

Глава восемнадцатая

править

Во дворец Св. Грааля были созваны все члены ордена, и никогда еще собрание собратьев и сестер не было так многочисленно, потому что теперь в последний раз собирались они в этом феерическом убежище, где заложено было столько знания и труда, столько нравственной борьбы и побед духа над плотью. Эбрамар и другие члены, уже достигшие высших степеней иерархии, присутствовали также, и божественная служба совершалась с особым благоговением и глубоким волнением. Глаза всех были влажны, когда члены по одному подходили к чаше и принимали благословение от Старейшины братства. Затем состоялся совет, на котором постановили последние решения и назначили срок окончательного отъезда; а после общего обеда и прощального обхода всего храма Св. Грааля и его служб братья и сестры ордена разъехались по местам, избранным ими для деятельности.

Таким образом, Супрамати вернулся в Царьград, но нигде не показывался. По наружному виду великолепный дворец казался закрытым и пустым, внутри же его кипела лихорадочная работа. Каждую ночь во двор или дворцовые сады спускались пассажиры с бледными аскетическими лицами и глазами, горевшими могучей восторженной верой. Теперь около каждого мага находился целый штаб молодых адептов. Это адъютанты Супрамати под руководством Нивары обходили всю назначенную ему область, собирали верующих и передавали им призыв великого миссионера. Все, что еще осталось верным Христу и служило Богу, послушно выходило из пещер или убежищ, где укрывалось, и шло во дворец индусского принца, служивший сборным пунктом. Тем временем, пока последние воины добра смыкали свои ряды и готовились постом и непрерывной молитвой к великому бою, по всей земле разыгрывалась неслыханная вакханалия. Превращение бесплодных земель в роскошные сады продолжалось с невероятной быстротой. По-видимому, шар земной и в самом деле превращался в рай; обилие всего было так велико, что не соответствовало даже потребностям значительно уменьшившегося народонаселения. Кроме того, вся природа приобрела какой-то анормальный характер: плоды и овощи громадных размеров

и более яркой окраски получались с едким вкусом; воздух, хотя и приятный, теплый, был тяжел, точно перед грозой, и влажен, как в бане. Людей охватывала какая-то истома и нередко сонливость, как после приема наркотика; поэтому на празднествах сатанистов собиралось гораздо меньше народа, чем ожидали. Поистине «дьявольское» невежество в пользовании страшным веществом уже давало о себе знать; но опьяненный и ослепленный успехом Шелом ничего не боялся и забавлялся этой ужасной силой, точно игрушкой. Всюду по его повелению воздвигались сатанинские храмы, устраивались оргии и с помощью той же первобытной эссенции материализовались полчища ларвов, и эти омерзительные, опасные существа, вызванные из невидимого пространства, принимали участие в празднествах и процессиях. Однако, несмотря на свое торжество, Шелом не был доволен, и его грызла тайная злоба. Он не мог помириться с потерею Исхэт, которая исчезла бесследно, и агенты его не могли ее найти. Его угнетало и мучило сознание, что индус осмелился и успел выхватить женщину эту чуть не из его рук, из самого сердца его могущества. А с недавних пор еще одно новое обстоятельство стало раздражать его. Гадкая растительность, появившаяся перед его дворцом на другой день после раздачи эликсира жизни, вдруг стала вянуть и сохнуть; а Шелом, предвкушавший удовольствие любоваться, как верующие будут уничтожены кровожадными растениями, бесился. В виде опыта он уже казнил таким способом несколько человек, заподозренных в антисатанизме, и бросал также старых или больных животных. Итак, убедясь в гибели этой своей забавы, он решил оживить кустарник посредством первобытной материи. Но каковы были его удивление и ужас, когда он увидел, что едва только несколько капель жизненной эссенции попало на пожелтевшие листья странных кустов, как те вспыхнули, как костер, и через десять минут от маленького, усеянного колючками леска остались одни кучки золы, которую затем развеял ветер. Шелом ни минуты не сомневался, что это новая выходка «индуса», и его ненависть, если это было возможно, еще более усилилась.

Однажды ночью, после особенного веселья в отдаленном сатанинском храме, Шелом с пышной процессией возвращался к себе во дворец. Восседая на переносном троне, окруженный голой и растрепанной толпой, вопившей вакхическую и крикливую песню, Шелом с самодовольством смотрел на озверевшую, кишевшую у его ног толпу. Проходя по улице, в конце которой можно было видеть дворец Супрамати, процессия в изумлении замерла, потому что красный свет словно заревом окружал жилище мага; но вдруг свет этот точно сгустился, поднялся, и вдруг на темной лазури неба над дворцом в воздухе вспыхнул исполинский крест. При виде этого непобедимого для них символа сатанистов охватил испуг; у многих сделались судороги, другие начали разбегаться. Носильщики бросили переносной трон, а сами скрылись, и только самые близкие и верные бросились на помощь к упавшему на землю Шелому, подняли его и отвели во дворец; а толпа с затаенной злобой поспешно рассеялась, и люди, точно ужи, попрятались в свои норы. Нельзя описать безумное бешенство Шелома. С пеной У рта, потрясая кулаками, он рычал, что отомстит и докажет трижды проклятому индусу, что ему не поздоровится, раз он затрагивает Шелома Иезодота.

На месте же происшествия, не успела толпа разойтись, настежь открылись ворота дворца мага, и оттуда вышла процессия. Плотными рядами шли мужчины в белом с крестами, зажженными свечами, хоругвями, кадильницами и спасенными высокочтимыми иконами. За рядами мужчин следовали женщины, также все в белом, с длинными вуалями и со свечами в руках. Впереди их, неся хоругвь с изображением Пресвятой Девы, шла совсем юная ангельской красоты девушка. Вздымались облака ладана, а воздух оглашало могучее стройное и мелодичное пение. Процессия шла прямо на большую городскую площадь, а оттуда более или менее многочисленные группы отделялись от общей массы и расходились по улицам и менее значительным площадям, в том числе и на площадь перед дворцом Шелома. Немые от изумления остатки толпы и редкие прохожие со страхом смотрели на этих людей со строгими лицами и взглядами, пылавшими восторженной верой. Везде, где останавливалась эта процессия, воздвигались престолы, водружались на них кресты и иконы Спасителя; когда же с восходом солнца стали появляться прохожие, останавливавшиеся с любопытством и удивлением, началась проповедь. С той силой, которую внушает твердое убеждение, провозглашали они приближение конца мира, говорили, что дни уже сочтены, и кто не хочет погибнуть душой и телом, должен отречься от владыки тьмы и поклониться Единому Богу, Создателю Вселенной. В перерыве между проповедями читалось Евангелие и пелись молитвы. Понемногу около этих престолов стала собираться толпа. Закоренелые и убежденные безбожники отворачивались со смехом, кощунствуя и глумясь над «болванами», явившимися, как допотопные животные, и распевавшими свои «глупости». К счастью, по их мнению, мир давно избавился и освободился от этого нелепого обскурантизма. Но многие были смущены и слушали внимательно. Несчастные родились и выросли, не зная Бога; никогда никто не говорил им о Милосердном Отце всего сущего, о родине души, о силах добра. Правда, существовала легенда, что было время, когда поклонялись Богу и святым, т. е. людям, которые за свои добродетели и примерную жизнь удостоились особой милости и подавали ее живым в виде чудесных исцелений или нравственной помощи и поддержки в жизненных испытаниях. Но все это, учили их, лишь смешные предрассудки, сказки, чтобы дурачить глупцов и доверчивых людей. И вдруг неожиданно явились люди, которые смело провозглашают те же самые убеждения старого времени и говорят неслыханные речи. Мало-помалу толпа заволновалась; одни убегали, другие подходили ближе, словно слетающиеся на огонь бабочки, смущенно разглядывая строгий, страдающий лик Христа или кроткий образ Святой Девы, как будто глядевшей на них с невыразимой добротой и милосердием. И жуткая дрожь пробегала по телу слушателей, когда старец с пылавшими восторженным убеждением глазами или вдохновенная, полная великой веры женщина кричали им:

— Покиньте свои жилища и тленные блага! Ничто уже не принадлежит вам, потому что все будет поглощено разнузданными стихиями. Спасайте свои души! Ищите убежища у ног своего Создателя.

И многие из слушателей точно переступали магический круг, отделявший их от зла и зажигавший в их потемневших душах обновляющий огонь; они падали на колени или теснились у престолов, прося научить их молиться. Странный это был день. Процессии верующих проходили по улицам города с крестами; сатанисты, которых тошнило от обильных курений ладаном, убегали, в ярости прося помощи и совета у своих жрецов или доносили Шелому Иезодоту. Однако никто пока не осмеливался открыто напасть на пришельцев; это не были прежние мнимо «верующие», которые постыдно уступали место, прятались и позволяли изгонять себя, очищая дорогу отрицателям и сатанистам. Нет, эти при своей неустрашимой вере невольно внушали уважение; чувствовалось, что это сила, и ни одна рука не поднялась еще против них.

Шелом был столь же изумлен, как и взбешен неожиданными новостями о происходившем не только в Царьграде, но и во всех областях «нашествии» верующих, явившихся из своих убежищ, наводнявших города и проповедовавших конец мира и покаяние.

— Эти скоты, вылезшие из своих нор, — либо сумасшедшие, либо идиоты. Ха! Ха! нашли минуту проповедовать конец света! Да разве эти шуты гороховые не знают, что у нас есть первобытная материя? Или они ослепли и не видят, что планета никогда еще не пользовалась таким благосостоянием? Природа в изобилии дарит все блага земные, климат восхитительный, человечество здорово, богато, счастливо, и все это будто бы должно погибнуть? Почему? Да ведь это же глупо! Не унывайте, верные мои, пусть себе болтают эти болваны. Народ сам расправится с ними!

— Учитель, в каких-нибудь несколько часов они уже нашли последователей, — озабоченным тоном заметил Мадим.

— Ну, так что же?! Если они вызовут слишком много беспорядков и объявят нам гражданскую войну, мы обрушимся на них; это будет хороший случай окончательно искоренить их. Теперь, когда нас ждет бесконечная жизнь и безграничное благополучие, желательны мир и спокойствие; хотя полезно будет узнать трусов, которые отреклись от Бога и отрекутся, конечно, от Люцифера: надо очистить стадо от всех паршивых овец. А индусы пусть отправляются в свои недоступные гималайские норы, и мы их оставим в покое, потому что для нас они безвредны.

— Значит, ты повелеваешь временно предоставить этим болванам свободу действий и не арестовывать? — спросил Мадим.

— Именно. Но вместе с тем надо приказать правителям областей наблюдать за этими юродивыми и тщательно переписывать всех, кто совратится и отступит от нас. Мы же тем временем засядем в наши крепости и будем в полной безопасности от их заразных излияний.

— О! Что касается флюидической заразы, то очаг ее неподалеку от твоего дворца, — зубоскалил Мадим. — Я видел этих пророков и пророчиц, идя сюда. Между ними есть женщина, прекрасная, как греза, и она произведет, конечно, большое волнение среди нашей молодежи, которая будет льнуть к ней, как мухи на мёд. Сказать правду, не припомню, видел ли я когда-нибудь такое обаятельное создание. Вот бы тебе ее взамен Исхэт.

— Возьмем, возьмем, друг Мадим, когда придет время. А пока я еще сделаю из нее Царицу шабаша, великая добродетель обеспечит ее верность мне, — ответил, смеясь, Шелом.

Через несколько часов он отбыл со свитой в одну из сатанинских крепостей и созвал туда самых известных членов люциферианства для великого вызывания и обсуждения подробного плана задуманного им искоренения вероотступников. Сообразно такому решению грозного главы сатанизма, миссионерам не препятствовали пока работать. Неутомимо ходили они по городам и окрестностям, призывая народ к покаянию и молитве, возвещая, что часы жизни земли сочтены и спасти можно только одни души.

Среди самых рьяных проповедниц находилась Таиса, монахиня из подземных сирийских пещер, прежняя Ольга. На самой большой площади города воздвигли такой высокий престол, что его видно было со всех сторон. На ступенях его стояла молодая проповедница, и ее красноречивое убедительное слово привлекало много слушателей. Вначале мужчин притягивала редкая красота молодой девушки; но помимо этого от ее мелодичного голоса, ясного и невинного взгляда, от самой красоты ее веяло такой могучей, светлой чистотой, что она покоряла даже развращенных, пробуждала в них новые чувства и заглушала животные инстинкты. Но Ольга обращалась главным образом к женщинам, говорила им об их исконном назначении как жен и матерей, о великом долге и страшной ответственности, которую Бог возложил на женщину. На этом тяжелом, но великом поприще женщина пала; преступление ее сильно отозвалось на приближающихся катаклизмах, и женщина несет много вины в преждевременной гибели планеты. Женщина должна была быть добрым гением семейного очага, хранительницей Божественного престола; мать воспитывает ребенка, внедряя в него спасительную на жизненном пути веру в Бога и обучая обязанностям относительно людей и родины. В ту минуту, когда мать пренебрегла предназначением быть матерью, чтобы сделаться наложницей или даже пошла с неслыханным цинизмом против природы, отрицая материнство, она подписала приговор человечеству; и все поглотил нравственный и физический упадок. Дети восставали против родителей, родители возненавидели детей, брат шел на брата, вражда стала на место любви. И как женщина оттолкнула колыбель, так она опрокинула и домашний престол и пренебрегла таинством брака, который всегда отличал ее от наложницы. И супруги стали только любовниками, а жена и мать — вакханкой, жрицей сладострастия. О! Страшно было преступление женщины, которая вместо того, чтобы своим влиянием возвышать и облагораживать мужчину, развратила его и обратила в животное.

Нередко рисовала Ольга и трогательные картины прошлого, когда под сенью Креста процветала семья, росли народные гении и герои. Она вспоминала отдаленные времена, когда законы Божий налагали узду на страсти человеческие, когда справлялись умилительные праздники, как Рождество и Пасха, объединявшие людей в молитве и пробуждавшие в сердцах чувства милосердия, кротости и братской любви. Сравнение выходило не в пользу настоящего времени, когда миром правят преступление, насилие и распутство, когда низложенные законы никого уже более не охраняют, и каждый в зависимости от сильнейшего…

Речи эти производили глубокое впечатление. Многие мужчины и женщины начинали краснеть за свою постыдную наготу, облачались в белые одежды с красным крестом на груди, приходили молиться перед престолом и умоляли миссионеров обратить их к Богу. Странно было видеть, как после горячей молитвы и окропления освященной водой люди эти совершенно преображались; что-то доброе и смиренное будто исходило от них, а в просветленных глазах уже не горел огонь вражды, жадности и животных вожделений. Нередко также в сердце слушателей поднималось глухое раздражение, выражавшееся в громких разговорах и криках: «Долой Люцифера! Долой антихриста Шелома Иезодота!» И раздраженная толпа все чаще с угрозами собиралась перед дворцом Шелома и слышались вопли: «Верни нам былую нашу веру, праведного и милосердного Бога, Который повелевал любить друг друга и прощать обиды, платить добром за зло! Верни нам семейные радости и законы наших предков!»

Такая же горячая деятельность кипела в Москве первопрестольной, бывшей некогда «сердцем» Святой Руси. Дахир работал с присущим ему ясным спокойствием; Нарайяна же разрывался, по своей кипучей увлекающейся натуре. Дахир проповедовал, исцелял, очищал, и очень скоро его окружил таинственный ореол, внушавший смесь почтения, благодарности и суеверного страха. Нарайяна был повсюду; под его руководством покидали свои тайные убежища служители упраздненной церкви и вместе с оставшимися верующими занимали самые важные места. Число их было ограничено, зато велика вера. Спокойные и бесстрашные, завладевали они заброшенными храмами, обращенными в музеи или оскверненные сатанистами, и очищали их. Воздвигнуты были алтари и престолы и водружены кресты, вновь зажжены свечи и лампады, а под безмолвными давно сводами опять раздалось священнопение, и курились облака ладана. Нарайяна проповедовал на площадях, а его горячее слово и удивительное обаяние личности привлекало к нему толпу; потрясенные, покоренные им и убежденные люди шли за ним в церковь, и в душе их пробуждался отклик прошлого. Под древними сводами храмов запечатлелись веками возносившиеся молитвенные излияния, и как эолова арфа ждет только дуновения ветерка, чтобы зазвучать, так заговорила вновь помраченная душа несчастного народа, столь сильного некогда верою, у которого отняли его земные и духовные блага, вплоть до понятия о Боге, систематически развращая его безнравственной, грязной литературой. Места проповедей и церкви были переполнены; как мы уже сказали, атавизм пробуждал прошлое, могучей волной смывая безбожие и кощунство и вселяя в душу новую надежду. С верой, любовью и умилением взирали на изображение Христа, Пресвятой Девы, святых покровителей, которым поклонялись и почитали целые века, и великие стояльцы за святую Русь не остались глухи к испуганному зову их народа, к его глубокому и искреннему раскаянию. Когда из трепещущих и уязвленных сердец неслась мольба: «Господи, помилуй и не оставь нас, окаянных!» — из пространства появлялись потоки огня и света, озаряя распростертую толпу и смывая грязь, нанесенную преступлением и несчастием.

Как и прежде, во время первой миссии, пока еще не разразился гнев Божий, Дахир находил помощь и поддержку в своей верной подруге Эдите. Теперь ею руководила уже не одна любовь, но также и знание, приобретенное упорным трудом и горячим желанием возвыситься до великого мага, данного ей судьбою в мужья. Она поселилась с дочерью в Москве и взяла на себя наблюдение за очищением и религиозным воспитанием женщин, которые, вернувшись к Богу, должны были приготовиться к испытанию мученичества. Вновь обращенные не знали, конечно, что такое доблестно выдержанное страшное испытание даст возможность покинуть осужденную на смерть планету; а потому тех, которых Эдита не считала способными на столь высокий подвиг, она убеждала ни за что не прикасаться к эликсиру жизни, щедрой рукой раздаваемому Шеломом, так как это только увеличило бы их страдания в великий последний час. Особенно привязалась она к Исхэт. Это молодое существо, развращенное с колыбели и чудом вырванное из ада, внушало ей глубокую привязанность. С терпением и любовью руководила она ею и учила, восхищаясь той быстротой, с какой Исхэт, обращенная в Марию, стряхивала с себя все оставшееся в ней нечистое и распускалась, как цветок, взятый из темного подвала и поставленный на солнце. Нетрудно было догадаться, что в основе этой метаморфозы таилась глубокая любовь к Супрамати; но так как это чисто земное чувство могло только усугубить испытание молодой женщины, то Эдита старалась облагородить ее, внушить ей, что всякое плотское чувство отделит ее от мага непроходимой пропастью, и что только добродетелью, исполнением своего долга и полезной, чистой жизнью может она доказать Супрамати свою любовь и признательность. И усилия ее не были напрасны. По мере того как Мария стала понимать себя и любимого человека, земная страсть переходила в почтительное, робкое обожание, в горячее желание заслужить одобрение высшего существа, вырвавшего ее из пропасти.

Случаи обращения участились. Со все возраставшей силой оживала в сердцах людей могучая и восторженная вера прежних времен; они бросали работу и дела, уходили из увеселительных мест ради церкви. Подобное положение вещей вызвало большое волнение; во всех слоях общества только и говорили что о конце света, жадно ища на Небе и на земле предзнаменования страшной катастрофы, но не находили ничего; солнечные лучи заливали мир, все чудесно цвело и росло, и среди взволнованного общества стали слышаться раздраженные голоса, требовавшие изгнания «полоумных», неизвестно откуда появившихся и смущавших людей, пытавшихся восстановить прежний «обскурантизм» и глупые старые предрассудки; другие только смеялись, говоря, что когда царит свобода личности и мысли, нельзя запрещать людям быть глупыми, если им это приятно. Некоторое волнение, однако, стало проявляться в обсерваториях, между астрономами. Инструменты указывали, что около земного шара начинала формироваться широкая полоса легкого дыма, которая мало-помалу расширялась, образуя вокруг планеты точно газовую оболочку, невидимую для простого глаза, но препятствовавшую наблюдению звездного неба. Кроме того, стали замечать, что иногда в этом газе появлялись огненные блестки, которые двигались зигзагами, как молния, или свертывались спирально и исчезали в пространстве. Причины этих странных явлений оставались необъяснимыми, но сами явления замалчивались ввиду народного волнения, вызванного предсказаниями миссионеров о конце света.

В Московской обсерватории был один молодой астроном Калитин, уже прославившийся несколькими замечательными открытиями. На него указанные явления произвели особенно сильное впечатление, и под влиянием научного интереса он горячо принялся за усовершенствование одного изобретенного им инструмента, секрет коего еще не обнародован. Когда он применил наконец свой аппарат, соединявший в себе телескоп и микроскоп для исследования атмосферы, то вздрогнул от изумления и первый раз в жизни ощутил суеверный страх. Вся атмосфера представлялась легкой огненной сетью, дрожавшей и волновавшейся, точно от сильного ветра, а между широкими петлями этой странной сети витали точно черноватые облака, контуры которых, хотя и неясные, походили на фантастические фигуры демонов в том виде, как их изображали в старое время. И число этих волшебных существ, летавших по всем направлениям, было легион. Убедясь вполне, что он не грезит и что в невидимом пространстве, несомненно, совершалось нечто странное и зловещее, ученый долго думал и потом решил побывать у индусского принца, открыто предсказывавшего кончину мира. Если кто на свете мог знать истину, то именно он.

Дахир вернулся из города ночью и переодевался к ужину со своими друзьями, когда Небо объявил ему о прибытии ученого, имя которого, как человека с большими научными заслугами, было ему известно. Дахир приказал ввести его. Астроном был еще молодой, худощавый, среднего роста человек, с приятным серьезным лицом и широким лбом мыслителя. Для прозорливого ока мага достаточно было только взглянуть, и он понял, что гость его был добросовестным ученым, гораздо менее развращенным, чем его современники, и действительно посвятивший науке свои силы и жизнь. Только работе его недоставало живой искры — веры.

— Чем могу служить вам, сударь? — спросил Дахир, указывая посетителю кресло.

— Принц, я пришел просить вас ответить мне на один важный вопрос и извиняюсь за свою смелость, но… — он остановился на минуту, — на улицах происходят странные вещи, и, по-видимому, также и на небе. Говорят, вы посвящены в высшую магию и открыто провозглашаете близкий конец света. Итак, я прошу вас откровенно сказать мне, действительно ли мы накануне катастрофы? Конец света предсказан очень давно, но точный срок никто не ведает. Если вы знаете больше, скажите мне. Если катастрофа предстоит частичная, может быть, есть средство предупредить ее, можно спастись? Была бы, действительно, неприятна необходимость бросить свои занятия на самых интересных изысканиях. Но мне пришло в голову соображение, не затронул ли этот безумный Шелом какую-нибудь еще неизвестную силу, что может вызвать воспламенение атмосферных газов и поведет к неминуемой катастрофе? Эта таинственная личность называет себя сыном сатаны, но этому я не верю. Мое убеждение таково, что существуют законы, с которыми следует обращаться осторожно, а Шелом, как тщеславный недоучка, нарушил, может быть, их равновесие.

Дахир испытующим взглядом пристально посмотрел на умное лицо молодого ученого, а потом ответил серьезно:

— Вы правы, профессор. Явления, наблюдавшиеся всеми как газовая оболочка, огненные блестки и легионы темных существ, все это — предвестники конечной, а не частичной катастрофы.

Мы накануне конца света, и это — бесповоротно, ввиду настоящего состояния космических сил. Глубоко жаль, конечно, что планета, которая могла бы и должна была бы существовать еще долго, служа школой для совершенствования бесчисленного ряда поколений, так ужасно погибнет вследствие неслыханных злоупотреблений, но… нечего делать. Ученый побледнел.

— Принц, это серьезно и неизбежно, говорите вы, а сами остаетесь так спокойны!

— А почему же мне не быть спокойным? Мы очень давно приготовились к этому великому часу. А вот человечество в своем гордом ослеплении действительно пляшет танец смерти на краю бездны, не слушая голоса пророков и даже предупреждений природы. Да и вы, ученые, столь гордые своим посредственным знанием, не смели ни предвидеть катастрофу, ни даже понять, что вы — просто атомы, в сравнении с великими двигателями Вселенной, и что в равновесии мира крупицы добра необходимы как противовес злу. Равновесие это было нарушено, а разнузданные разрушительные стихии обрушатся на земной шар и уничтожат его.

Как будто охваченный головокружением, астроном машинально ухватился за ручку кресла; но слабость эта длилась не более секунды, и он спокойно поднялся.

— У меня создалось твердое убеждение, и я читаю в ваших глазах, что вы и другие гималайские отшельники не погибнете; вы приготовили себе средство спасения, так спасите же и меня. Я — человек добродушный и могу еще быть полезен!

— Вы думаете, что это так легко? — с улыбкой спросил Дахир. — Там, где будем мы, нам нужны смиренные и верующие.

— Истинный ученый всегда готов отказаться от своих заблуждений, если сознает их. Скажите мне условия спасения, докажите, что у меня, кроме материи, есть бессмертная душа, убедите меня, что я просто наивный школьник на лестнице знания, и я покорно отрекусь от своих заблуждений и преклонюсь перед высшей наукой.

— Вы хотите знать, имеете ли вы душу? Иначе говоря, существуют ли духи? Кем же вы считаете темные существа, которых вызываете в своих сатанинских храмах?

— Я не сатанист, а безразличный. Что же касается существ, о которых вы говорите, я считаю их оживленными мыслями вызывателей, так как различные опыты доказали мне, что мысль человеческая создает живые образы. Например, поэт — героев своей поэмы или художник — фигуры своей картины оживляют силой сосредоточения своей мысли и дают им хотя и действительную, но временную жизнь. Совершенно естественно, что вызыватели демонов создают демонов; а так как масса человеческих мыслей неисчислима, то пространство наполнено разнообразными личностями, которые мы можем видеть и вызывать, но не можем проверить их временное существование.

— Я дам вам желаемое доказательство, — сказал Дахир, вставая и кладя руку на плечо гостя. — В великие дни, когда начинается агония мира, честный и смелый ум имеет право быть убежденным в истине. Идите за мною в мою лабораторию.

У открытого окна помещался большой, незнакомый ученому аппарат. Дахир поставил гостя перед аппаратом, велел ему приблизить глаза к круглому отверстию, закрытому пластинкой, потом покрыл ему голову темным сукном и привел в действие различные пружины, нажимая на электрические кнопки. Через несколько минут под шевелившимся сукном раздался сдавленный крик.

— Не шевелитесь! — повелительно сказал Дахир. Через четверть часа из-под покрывала показалась голова профессора; он был мертвенно бледен и прислонился к стене, чтобы не упасть.

— Боже мой! — пробормотал он, — атмосфера на пути к разложению. Я не понимаю, что это за незнакомые мне элементы, которые появляются там. Так вот каков истинно невидимый мир! Ничего подобного я не мог себе представить! — прибавил он минуту спустя, закрывая глаза и сжимая руками голову.

— Вы видите, профессор, — загадочно улыбнулся Дахир, — что наше знание выше вашего, и что мы обладаем более усовершенствованными аппаратами. Впрочем, не огорчайтесь, на неизмеримой лестнице знания мы также невежды. В одном отношении мы выше вас, так как понимаем свое ничтожество и не отрицаем ничего очертя голову, т. е. не кричим, что такая-то вещь невозможна потому только, что мы не понимаем ее. А теперь пойдемте, я покажу вам, что в вас есть нечто иное, кроме материи.

Он подвел профессора к большому зеркалу в стене, положил руку ему на голову и стал вполголоса произносить на незнакомом языке формулы. По мере того как он говорил, появился красный пар, собравшийся на груди и голове ученого; затем красное облако это скользнуло в сторону, на расстояние около метра, будучи связано с тем красной светящейся лентой. Минуту спустя облачная масса сгустилась, расширилась и приняла точный облик профессора, с той только разницей, что астральная фигура казалась живой, а посиневшее тело со стекловидными глазами походило на труп. Тогда Дахир положил руки на плечи той и другой фигуры и сказал:

— Видите, что вы не только кусок материи; вот это, налево, ваша телесная оболочка, временно покинутая жизненным началом, и она приняла вид трупа; двойник тела — это ваша индивидуальность, то, что мыслит и работает, это астральное тело; а там, в вашем эфирном двойнике, то нечто в виде голубоватого с золотистыми отливами пламени, что колышется между сердцем и мозгом — это ваша душа, несокрушимая искра, еще омраченная многими несовершенными токами; но путем работы и испытаний она очистится, и настанет день, когда чистое, священное пламя, освободившись от всяких материальных пут, явится перед престолом Творца. Видите, профессор, что вы — великое художественное произведение, вышедшее из Рук Создателя, бесконечно Благого Отца, завещавшего вам частицу Своего божественного дыхания и даровавшего вам способность все понимать и всего достигнуть.

Дахир отнял руки, и с быстротой молнии астральный двойник вошел снова в тело; но, вероятно, у профессора закружилась голова, потому что он зашатался и упал бы, не поддержи его Дахир и не посади в кресло. Минуту спустя он выпрямился и прошептал, хватаясь за голову руками:

— В эту минуту я узнал больше, чем за все годы усиленного труда впотьмах.

— Да, — возразил Дахир, — все работавшие во тьме не хотят знать, что светильник так близко от них. Он — в нас самих, захоти мы только призвать его. Внутренний огонь надо зажигать путем созерцания и работы мысли; он осветит нашу ауру и укажет нам то, чего мы не знаем. Все богатства знания — в нас, если

мы захотим их использовать, все пружины умственной работы — в нашей нервной системе, и надо только уметь управлять этим сложным механизмом.

— Я хочу изучить все это! — с жаром воскликнул профессор, вставая, но вдруг смущенно опустил голову и прибавил с грустью: — Но, может быть, уже поздно начинать? Смерть близка, и я умру, позабыв эту великую минуту, когда истинный свет озарил мрак моих изысканий; я погибну, как слепой, неразумный атом, считавший себя «великим», не будучи в состоянии понять окружавшие его гигантские силы. В одном не откажите мне, прежде чем я умру; скажите, кто вы и научите поклоняться Тому, Кому вы поклоняетесь, и Кто заключает в Себе судьбы человечества.

— Это умно и хорошо, — с улыбкой ответил Дахир. — Кто я? Пророк последнего времени; а теперь смотрите. — Он сделал шаг назад, и вдруг его точно озарил поток света, вспышками вылетавшего из его головы и груди. Окутанный широким голубоватым ореолом, словно преобразовавшийся в лучезарное видение, с короной из трех огненных лучей, стоял Дахир перед ошеломленным профессором: — Вы видите перед собою простого смертного, который путем работы приобрел астральную силу. Каждый, желающий потрудиться, может достигнуть подобного состояния, сосредоточить в себе такой же огонь пространства и разумно пользоваться им. А вот я чему поклоняюсь, — властным жестом он поднял руку и проговорил несколько слов на непонятном языке. В ту же минуту в воздухе загорелась золотая чаша с крестом, увенчанным терновым венком. — Это вера в таинственный символ бесконечности, средоточие которой — Бог, неизреченное и непостижимое Существо, мысль Коего сияет во всей созданной Им вселенной. Терновый венец — это страдание, через которое душа, очищаясь, восходит по ступеням бесконечного совершенствования. И в великом труде этого восхождения ничто не пропадет, нет ничего бесполезного, а все служит для нашего одухотворения и спасения наших братьев по человечеству.

Точно движимый высшей силой, ученый пал на колени, и первый раз в жизни губы его прошептали в порыве веры и умиления:

— Прости меня, Отец мой Небесный, и помилуй!

Когда минуту спустя он поднялся, видение исчезло, мага не было, а перед ним стоял Дахир в простом светском платье, каким все его знали. Профессор смотрел на него со страхом и любопытством, а потом сказал нерешительно:

— Я не понимаю, что произошло со мною! Мне кажется, будто огромная тяжесть свалилась с плеч и мозг мой работает со странной скоростью; картины мысли летят одна за другой с необычной быстротой и легкостью; раньше же я работал с большим усилием.

— С вас спало предубежденное отрицание, неверие и предвзятое мнение, скрывавшие от вас невидимое и обременявшие ваши мысли.

— Я перестал быть неверующим и хочу работать с открытыми глазами. Что мне сделать, чтобы идти за вами?

— Чтобы идти за мною, надо добровольно умереть и воскреснуть! — с улыбкой сказал Дахир, испытующе поглядев на него.

— Смысл ваших слов темен для меня, — грустно качая головой, ответил профессор. — Но вера моя так сильна, что я бесспорно принимаю все, что вы мне прикажете делать. Я не вернусь более в обсерваторию, так как знаю теперь, что я — невежда и дальнейшие работы бесцельны ввиду приближающейся катастрофы. По той же причине мне нечего заниматься спасением земных благ, и потому умоляю вас позволить мне остаться с вами, чтобы умереть около вас.

— Разве вы не боитесь смерти?

— Нет, — твердо ответил молодой ученый. — Дайте мне чашу с ядом, и я выпью его в доказательство, что если смогу достигнуть хоть одной высшей ступени, я охотно приму и смерть.

— А не явится ли у вас сомнение, что планета, может быть, и не погибнет, а вы между тем напрасно принесли жертву и лишились жизни, которая могла быть продолжительна, и сильного здорового тела?

— У меня уже нет никакого сомнения насчет неизбежного конца планеты, и я твердо уверен, что вы поддержите меня и поможете в моем духовном состоянии.

— Это несомненно, — ответил Дахир, подходя к шкафчику и доставая два флакона, большой и малый. Наполнив хрустальную чашу наполовину бесцветной жидкостью, он влил в нее несколько капель из малого флакона; жидкость закипела и приняла розовый оттенок. — Здесь заключены смерть и воскресение. Пьющий без опасения спасет душу и вознесется к свету, вместо того чтобы прозябать во мраке, — и он протянул чашу Калитину, а тот, бледный и сосредоточенный, смотрел на него.

Все-таки он решительно схватил чашу и спросил:

— Если не ошибаюсь, я читал где-то, что христиане, умирая, говорили: «Господи Иисусе, в руки Твои предаю душу мою».

Дахир кивнул в знак согласия. Тогда профессор благоговейно повторил фразу, перекрестился, и, не моргнув глазом, залпом выпил. Еще секунду он стоял, окруженный пламенем, которое точно выходило из его тела, а затем замертво упал. Дахир поддержал его и потом перенес на диван безжизненное тело, тщательно укрыв его красным одеялом.

— Мужественная душа, ты последуешь за нами, потому что в тебе заложены начала мага, — проговорил он, с любовью смотря на распростертого Калитина.

Заперев потом эссенцию и чашу, Дахир отправился в залу, где его ждал скромный обед в обществе близких и друзей. Дахир страстно любил семейную жизнь с ее чистыми и тихими радостями; но во время своего многовекового, странного существования, поглощенный постоянной умственной работой, он был всегда один. Потому немногие годы, проведенные в Царьграде с Эдитой, казались ему оазисом посреди его суровой, тяжелой и пустынной жизни аскета. На дочери сосредоточилась вся его любовь; ребенок пробуждал в нем чувства простого смертного, служа живой цепью, связывавшей его с человечеством. Уржани росла медленно, как все дети бессмертных; в тени святилища, под наблюдением Эбрамара и посвященных женщин распускался этот странный человеческий цветок и развернулся во всей своей девственной красоте. И действительно, Уржани была прекрасна, как греза. Она походила на Дахира; у нее было его матовое лицо и черные кудри, но воздушной стройностью высокого стана и большими голубыми глазами она напоминала мать; в этих глазах таилась та глубокая и мечтательная задумчивость, которая характеризует все таинственные существа, жившие некоторым образом вне человечества.

Под надзором Эдиты Уржани взяла в свои руки хозяйство, и дом сразу принял уютный вид. Нарайяна, который, несмотря на луч мага, по-прежнему любил поесть, объявил с восторгом, что даже посвященный о семи лучах — жалок, если не имеет хозяйки, так как наиодухотвореннейшее тело все-таки одарено желудком. Дахир и Эдита от души смеялись над выходкой мага-оригинала, удивляясь, что после всей борьбы и превратностей стольких веков душа сберегла чисто человеческие черты и неистощимую способность наслаждаться. А Уржани была обрадована похвалой ее хозяйственных познаний и с тех пор изощрялась, чем немало забавляла родителей, в разнообразии их более чем скромного стола и придумывала для своего приятеля — дяди Нарайяны — разные лакомые блюда. Когда Дахир вошел в столовую, Эдиты еще не было, а друзья сидели за столом, очевидно, занятые очень интересным разговором. Нарайяна что-то с жаром рассказывал, иллюстрируя свои слова рисунками на большом разложенном перед ним белом листе, а раскрасневшаяся от волнения Уржани слушала с блестевшими любопытством глазами. Увидев отца, она бросилась к нему и обняла.

— Ах, если бы ты знал, папа, сколько интересного рассказал мне дядя о своей прошлой жизни!

— А! — улыбнулся Дахир.

— Например, о состязании колесниц в Византии во время междоусобий «зеленых и голубых», когда он остался победителем; потом о турнире во время крестовых походов, в котором он участвовал. Боже! Какое тогда было интересное время, гораздо лучше нашего.

— И ты жалеешь, что не жила в те времена? — спросил Дахир, садясь.

— Нет, дядя обещал мне устроить такие же развлечения на новой планете, а так как мне чрезвычайно нравится его гималайский дворец, куда мы однажды ездили с мамой и нашим учителем Эбрамаром, то он дал мне слово выстроить точно такой же в том новом мире. Вокруг него он собирается основать город и в честь меня назовет его «Уржана», — весело закончила довольная молодая девушка.

— Я вижу, что колонизаторская и цивилизаторская деятельность Нарайяны будет и полезна, и разнообразна, — чуть насмешливо заметил Дахир, лукаво глядя на своего векового друга, чем, видимо, смутил того; в больших глазах Нарайяны мелькнуло выражение удовольствия и смущения. Но разговор на этом оборвался приходом Эдиты с Исхэт, Небо и Ниварой.

Секретарь Супрамати привез от него послание и рассказал, что гонения, вероятно, скоро начнутся повсеместно, ввиду того, что в Царьграде сатанисты уже задержали несколько верующих, а Мадим во главе целой шайки напал на молодую проповедницу Таису и заточил ее во дворец Шелома.

— Вы знаете, кто этот перевоплощенный дух? Учитель, несомненно, охранит ее, но все-таки это тяжелое и страшное испытание, которое, наверно, будет стоить ей жизни, — прибавил Нивара.

Внимательно слушавшая его Исхэт глубоко задумалась, а потом неожиданно встала и подошла к Дахиру.

— Учитель, позволь мне вернуться в Царьград. Во дворце Шелома мне известны все закоулки и тайники, я помогу, бежать молодой девушке, о которой говорит Нивара, да и всем пленникам по указанию учителя.

— Твое желание быть полезной братьям — похвально; но подумала ли ты, какой опасности подвергаешься, решаясь проникнуть во дворец Шелома или сатанинский храм? Ты можешь снова попасть в руки негодяя, — заметил Дахир, испытующе глядя на нее.

— Я надеюсь, что знакомство с местностью спасет меня; но если Шелом и схватит, то мучить он будет одно лишь мое тело, душа же моя навсегда вырвалась от него. Я не боюсь ни смерти, ни пытки еще и потому, что страдания мои были бы справедливым и вполне заслуженным искуплением моих прошлых преступлений, — возразила она, и в ее прекрасных черных глазах сверкнул энергичный и восторженный огонь.

Все с любовью смотрели на нее, а Дахир положил руку на ее опущенную голову.

— Пусть будет, как ты желаешь, и пусть Нивара доставит тебя в Царьград. Дом Супрамати послужит тебе надежным приютом, и ты будешь действовать сообразно его советам.

Исхэт казалась счастливой полученным разрешением, и через несколько часов самолет Нивары умчал ее из Москвы.

Глава девятнадцатая

править

Как сказано было раньше, Шелом Иезодот со своими приспешниками удалился в сатанинскую крепость и повел там разгульную жизнь. Каждый день отовсюду приходили известия об успехах верующих и возрастании числа ренегатов в тревожных размерах, но Шелом только отшучивался, а на замечания советников и друзей презрительно отвечал: — Оставьте их! Чем больше будет ренегатов, тем скорее появится возможность покончить навсегда с ними. Вы ведь знаете, владыка любит запах крови и жареного мяса; крики и стоны этих мерзавцев, которые шкурой заплатят за свою низость, послужат ему приятной музыкой.

Вызывание могущественного демона, казалось, подтвердило мнение Шелома. Мрачный дух дал уклончивый ответ, и глава сатанистов продолжал беспорядочную жизнь. Но смута в народе наконец так усилилась, а убыль в партии сатанистов стала настолько чувствительной, что Шелом заволновался, находя, что настала минута действовать энергично. Начал он с того, что устроил торжественное вызывание Люцифера, и в качестве верховного жреца сатанинского культа Шелом лично служил и правил обряды. Князь ада явился, а на просьбу Шелома указать его верным слугам программу действий, ответил сначала мрачным язвительным хохотом, подхваченным, словно эхо, тысячами голосов. И Шелом содрогнулся, недоумевая… Почему смеялся страшный глава темных сил, был ли то смех радостный или глумливый? Когда утихла его зловещая веселость, демон приказал воздвигать свои статуи на больших площадях каждого города, слагать перед его изображением костер и жечь всех, кто откажется принести жертву и поклониться сатане. Жертвоприношения должны были повторяться трижды в день, а за это Люцифер соглашался помогать и поддерживать своих верных. Шелом решился действовать немедля и в тот же вечер со всем своим двором направился в Царьград. Ко всем областным правителям полетели депеши с приказанием безотлагательно начать преследование верующих по повелению самого Люцифера.

В течение ночи во всех сатанинских капищах царило большое оживление, а с восходом солнца из дворца Шелома выступило внушительное шествие; торжественно несли статую сатаны, и во главе процессии шел Шелом Иезодот, окруженный своими советниками и главными жрецами капищ сатанинских. Когда процессия вступила на большую площадь, та была уже полна народом. Вокруг престола, возведенного посредине и украшенного крестом, стояла огромная коленопреклоненная толпа женщин, мужчин и детей. Все давно прикрыли свою наготу белыми туниками и со слезами на глазах слушали проповедь женщины, стоявшей на ступенях, чтобы ее могли все видеть. Это была Таиса, привлекавшая массы своим восторженным словом и горячей верой. Чарующая красота молодой девушки была особенно блестяща в эту минуту, когда вся душа ее трепетала и выливалась в гармоничном голосе и вдохновенном взоре. Мягкие складки белой туники обрисовывали ее стройный стан, а в пылу увлечения проповедью покрывавшая голову вуаль спустилась с плеч, и масса пышных волос окутала ее золотистым ореолом. Шелом остановился как вкопанный, и жадными глазами впился в молодую проповедницу, словно парившую над толпой, как лучезарное видение.

— Мадим! — прошептал он, стискивая руку своего приспешника. — Вот женщина, которой я хочу обладать. Если дорожишь жизнью, позаботься схватить ее и доставить ко мне.

— Приказание твое будет исполнено, — с циничной улыбкой ответил тот. — О ней-то я и говорил тебе, указывая, что она вполне достойна заменить Исхэт! Не прав ли я был? Ха! Ха!

— Не знаю, сумеет ли она заменить Исхэт, но что она будет моей и умрет под моими лобзаниями, это верно! — ответил Шелом, продолжая путь.

Среди бывших на площади людей произошла паника при появлении сатанинской процессии; крича и толкая друг друга, толпа разбегалась в разные стороны. Но только часть успела спастись; остальных отбросили назад сторонники Люцифера, занявшие все прилегающие улицы. Крест тотчас же был сброшен и на престоле появилась статуя духа тьмы, перед которой сатанисты начали складывать огромный костер. Во время суматохи Мадим при содействии нескольких человек захватил Таису, которую связали и унесли во дворец Шелома. Но молодая проповедница была слишком любима и известна, чтобы исчезновение ее было незаметным; весть о том быстро долетела до Нивары, который взволновался и поспешил передать ее Супрамати. Тот спокойно выслушал его.

— Мой верный друг, тебя волнует весть, что она во власти Шелома, потому что тебе известна тайна, соединяющая нас; ты знаешь, что Таиса это Ольга. Но успокойся, я несомненно охраню ее своей астральной силой; кроме того, ее собственная великая вера послужит ей щитом, и Шелому никогда не удастся осквернить ее. А если он пошлет ее на смерть, это будет великим мученическим испытанием, которого ей не хватало, чтобы подняться до меня. Избавить же от этого я не властен, но любовь ее так сильна, а восторг так могуч, что она почти не ощутит ужаса смерти.

Таису заточили в одной из подземных зал шеломова дворца; это была круглая комната, убранная с мрачной роскошью, так как драпировка и мебель были черные, а лампа с потолка разливала кроваво-красный свет. На широком диване черного бархата лежала крепко связанная молодая девушка, без креста и одежды. На этом черном фоне ее белое девственное тело казалось мраморной статуей; волнистая масса золотистых волос рассыпалась по мозаичному полу. Стыд и страх объяли ее сердце, и она горячо молилась, с верою и умилением повторяя: «Боже Всемогущий, слабых и невинных Защитник, охрани меня, спаси от насилия нечистого, не допусти его осквернить меня! Дай мне умереть, славя Пресвятое имя Твое». Минутами она вздрагивала, как в лихорадке, от подвального холода и ядовитого воздуха.

Вдруг послышался легкий треск и потом слабый звон точно серебряного колокольчика, а в лицо ей пахнуло теплым и душистым воздухом. Минуту спустя невидимые руки перерезали связывавшие ее веревки, отерли ее лицо полотном, смоченным чем-то ароматичным и затем одели в тонкую полотняную тунику. Таиса встала, с радостью и страхом глядя на светлое облако, кружившееся перед нею и быстро сгущавшееся. В высокой стройной фигуре мужчины в белом Таиса узнала Супрамати и упала на колени.

— Учитель! Ты пришел освободить меня! — бормотала она, протягивая к нему руки.

— Нет, не освободить, дочь моя, а облегчить и ободрить. Вот крест, вместо отнятого у тебя; возьми эту чашу вина, ломоть хлеба и кружку с освященной водой. Каждый день ты будешь получать от меня такую провизию; а здесь не прикасайся ни к чему, ни к какой пище, зараженной сатанинским дыханием. — Он положил руку ей на голову, и она почувствовала, как по всему существу ее пронесся поток благотворной теплоты. — Теперь я могу оставить тебя, дитя мое. Ты вооружена; будь мужественна и тверда, а час награды близок.

Голубоватое облако заволокло фигуру мага, и он исчез. Таиса выпила вино, съела хлеб и почувствовала себя крепче. Потом она стала на колени на том месте, где появился Супрамати, и где ей казалось, что еще блестит луч голубоватого света. Забывшись в горячей молитве, она не замечала времени, и только резкий звук часов, бивших полночь, вывел ее из забытья. На Таису напала внезапная тоска. В слабо освещенной комнате со всех сторон слышался странный шум, царапанье, какое-то удушливое дыхание, и когда она решилась оглянуться кругом, то вздрогнула от ужаса: из всех темных углов появлялись и тащились к ней омерзительные существа, полулюди-полузвери, каких она еще не видала. Мертвенные лица их, обезображенные всякими страстями, были ужасны; горящие глаза впивались в Таису, а крючковатые когтистые руки тянулись к ней, пытаясь схватить ее. Таиса отступила к стене, на которой заблестел светлый крест, и прислонилась спиной; к груди она прижимала крест, данный магом и изливавший мягкий свет. Мерзкая толпа отхлынула, но зловоние, наполнявшее подземелье, давило грудь и кружило ей голову; но все-таки Таиса не теряла мужества и горячо молилась… Прошло, может быть, около часа, как вдруг против нее бесшумно отворилась дверь, и на пороге появился Шелом Иезодот; с минуту он стоял неподвижно, пожирая глазами девушку, а потом затворил дверь и подошел к ней, но в нескольких шагах снова остановился и глухо сказал:

— Брось этот крест; он мешает мне подойти, Таиса. Я не врагом прихожу сюда; я люблю тебя, как никогда еще не любил ни одну женщину, и ты будешь моей, потому что такова моя воля, а ей никто еще не мог противостоять. Но относительно тебя я предпочитаю не прибегать к насилию; с любовью моей вместе предлагаю тебе все наслаждения и земные богатства; раздели со мной трон мира. А теперь, повторяю, брось крест, который мешает мне прижать тебя к моему сердцу, сгорающему от страсти!

Таиса ничего не ответила; она опустилась на колени и, подняв крест, как щитом, прикрылась им, продолжая молиться. Шелом пришел в бешенство, голубоватые лучи креста причиняли ему невыносимую боль во всем теле, но животная страсть была сильнее боли. Со все нараставшей яростью требовал он, чтобы Таиса бросила крест, а так как та продолжала молчать, он выхватил стилет и собирался броситься, чтобы выбить из рук ненавистный символ, рискуя ранить ее. Но стилет вдруг полетел на землю, выхваченный невидимой силой, а сам Шелом повалился на пол. Обезумев от бешенства, он вскочил и началась омерзительная сцена. Чудовище это кидалось на Таису, стараясь схватить ее и каждый раз, когда он считал уже, что держит свою жертву, а руки его хватали ее полотняную тунику, между ними вырастала невидимая преграда, которая отталкивала его и валила на пол; он катался в судорогах с пеною у рта, изрыгая страшные богохульства и призывая на помощь демонов; и те появлялись в желтом, красном, зеленом блеске, но тотчас пропадали. Совершенно измученный наконец этой неслыханной борьбой, Шелом пополз к выходу, где слуги подняли, отнесли в его комнату, и он уснул.

Оставшись одна, Таиса благодарила Бога, так чудесно спасшего ее от рук нечестивца, и, усталая, села на диван. В эту минуту перед ней появилась светящаяся тень и отдаленный голос произнес:

— Спи без страха, тебя стерегут!

Полная веры и благодарности, Таиса улеглась на диване и крепко уснула. Когда она проснулась, то увидала на столе обещанные чашу с вином и ломоть хлеба. Подкрепив силы, Таиса стала молиться. Томительно тянулось время; Таиса слышала звон часов, но не могла дать себе отчета: день то был или ночь. Никто не приходил, никакой шум не нарушал окружавшей ее тишины. Вдруг в находившейся около Таисы нише послышался слабый треск пружины, в углублении открылась дверь, и появилась закутанная с головой темная фигура; когда она откинула плащ, Таиса узнала Исхэт.

— Скорей, бери этот плащ, и за мной. Я пришла освободить тебя и проведу известным мне потайным ходом, — торопливо объяснила она.

— Сестра Мария, ты осмелилась идти сюда, в самую пасть льва? Если бы он пришел и увидал тебя, то казнил бы страшной смертью.

— Я не боюсь смерти, а так как приближается конец света, я все равно должна умереть. Мученичество спасет мне душу, а ты будешь молиться за меня, потому что ты непорочная, и зловонное дыхание «проклятого» не должно коснуться тебя. Скорей, скорей, спешим!

Она закутала Таису в темный плащ, надвинула на голову капюшон, и обе они уже подходили к нише, как вдруг дверь распахнулась и в подземелье вошел Шелом в сопровождении нескольких человек.

— Смотрите, смотрите, две мышки вместо одной! — воскликнул он, одним прыжком очутившись около женщин и срывая плащ с одной из них. Таиса же бросилась к стене, где опять появился сияющий крест.

— Исхэт?! — вырвалось у Шелома, и он злобно захохотал. — Видишь, меня не обманула надежда увидать тебя, очаровательная супруга. И я застаю тебя на месте преступления, когда ты собиралась похитить мою небесную голубку! Ха-ха! Не ревнуешь ли ты, прекрасная Царица шабаша? Во всяком случае, новая твоя вера сделала тебя еще красивее, и, клянусь сатаной, тебя стоит взять обратно, чтобы вернуть в прежнюю веру.

Таиса затрепетала, чувствуя, какая адская злоба звучала в голосе Шелома и светилась в его глазах. Что будет с несчастной, рисковавшей жизнью и свободой ради ее спасения?… Но прежняя Исхэт нисколько не оробела, по-видимому; она была действительно прекрасна и сияла совсем иной красотой: приобретенные чистота и гармония преобразили ее черты, а побледневшее и похудевшее лицо одухотворилось; в простой тунике, с пышными заплетенными волосами, она казалась выше и стройнее прежнего. При словах Шелома большие черные глаза ее загорелись огнем; смерив страшного врага пренебрежительным взглядом, она прижала к груди крест и спокойно ответила:

— Ошибаешься, Шелом Иезодот! Никогда не возьмешь ты меня, потому что власти твоей надо мною более нет и ад уже не имеет для меня значения. Ты можешь отнять у меня только жизнь; душа же моя принадлежит Богу.

— Только жизнь! Однако, милая, ведь много существует способов лишать жизни, и между ними есть пренеприятные, между прочим, — быть изжаренной заживо, — возразил Шелом со злоб-

ным смехом. — Покамест мы поместим тебя в надежное место и посмотрим, не сделают ли тебя благоразумнее голод, жажда и другие удовольствия. По счастию, нет недостатка в средствах убеждения, а они ломали людей посильней тебя, — прибавил он презрительно и давая знак двум мужчинам взять ее. Исхэт быстро отступила, поднимая над головой крест.

— Я сама пойду, не прикасайтесь ко мне! — сказала она, подходя к Таисе. Та поцеловала ее и шепнула на ухо:

— Будь тверда, Мария, тебя поддержат!

Исхэт послала ей прощальный привет и поспешно вышла в сопровождении двух люцифериан. Опять Шелом и Таиса остались вдвоем.

На этот раз страшный чародей явился во всеоружии своей черной науки. Не подходя к ней, он окружил ее маленькими треножниками, на которых вскоре запылали травы и порошки, распространявшие удушливый запах; а Шелом тем временем произносил вызывания, и на его призыв из пространства выходили отвратительные существа, образовавшие полукруг, и медленно, но уверенно приближались к Таисе; они кричали и корчились под лучами креста, как под ударами бича, но все ползли вперед. Сердце Таисы чуть не разрывалось от ужаса, но она храбро боролась со страхом и вера ее не ослабевала; лишь когда страшные рожи демонов подошли ближе, а руки с когтями тянулись к ней, она вдруг подумала о Супрамати, и с уст ее сорвался горячий призыв:

— Учитель, приди мне на помощь! В ту же минуту из пространства явилось светлое облако, которое словно прозрачным шаром прикрыло девушку, а точно отброшенная бурным ветром адская свора сплотилась с ревом позади Шелома. Тщетно потрясал он своим магическим мечом, чертил знаки и произносил сильнейшие заклинания; но искры, вылетавшие из меча, отскакивали от светящегося шара, точно он был бронзовый, и некоторые попадали обратно в Шелома, причиняя ему болезненные ожоги и раны. Такое сопротивление и вместе с тем поражение его магической силы до бешенства возбудили страсть и задели самолюбие Шелома. Рыча, как дикий зверь, с пеной у рта и весь в крови, он с отчаянием бросился на светящийся шар, ударился об эту неосязаемую, казалось, преграду и в судорогах полетел на пол. Когда он поднялся через несколько времени, смертельно бледный и дрожа всем телом, то, шатаясь, направился к выходу; в дверях он обернулся и, грозя сжатыми кулаками, хрипло прокричал:

"Тварь поганая, игрушка трижды проклятого индуса, погоди! Я отомщу тебе и придумаю такую смерть, от которой ад содрогнется!…

Исхэт заперли тоже в подземную залу, но пустую; куча сена служила постелью, а посредине подземелья стоял каменный стол с блюдами, корзинами и бутылками вина. Несмотря на голод и жажду, молодая женщина не притронулась к поданному угощению, уверенная, что во все эти кушанья были подмешаны опасные возбуждающие средства, могущие погубить ее. Страшный голод и жажда начали терзать ее видом приготовленного кушанья и ароматом вина; но Исхэт храбро боролась и с мучением, и с соблазном, ища поддержки и силы в молитве. За отсутствием часов и вследствие полумрака в подземелье Исхэт не могла дать себе отчета, сколько времени находилась в плену; но, чувствуя, что слабеет, она легла на постель и закрыла глаза, пробуя сосредоточиться, чтобы продолжать молитву, прося смерти как избавления. Вдруг она услышала легкий шум и знакомый голос, звавший ее: «Сестра Мария!» Она вскочила и, онемев от изумления, увидала Нивару, доброго, смелого ученика Супрамати, стоявшего перед нею с улыбкой и с корзиночкой в руке.

— Вот провизия, сестра Мария, подкрепись и спрячь остатки. Верь, надейся и молись: мы думаем о тебе и скоро ты будешь освобождена, — сказал он нежно, исчезая таким же непонятным образом, как и появился.

В городах и деревнях происходила теперь настоящая охота на верующих. Вооруженные шайки рыскали по улицам и дорогам, задерживая всех, кого считали «обращенными», таща их в тюрьму, а потом к жертвеннику сатаны. Всюду происходили раздирающие душу сцены; крики и вопли стояли в воздухе. В тюрьмах и перед кострами пытали и убивали, чтобы принудить несчастных принести жертву демону, и, к сожалению, случаи отступничества были многочисленны, потому что плоть немощна, и лишь очень сильные души спокойно и бесстрашно шли на смерть или переносили пытки со стойкостью первомучеников. Человечество, казалось, обезумело; улицы походили на поле битвы, время точно отодвинулось назад, и палачи Шелома Иезодота могли бы еще поучить палачей Диоклетиана и Нерона. Появились даже архаичные орудия пытки, а мужчины и женщины, обезумев от страданий, рычали под кнутами и железными клещами, проклиная демонов и в отчаянии призывали Бога и Христа. Некоторые слабели и приносили жертвы сатане, другие оставались тверды, и когда с наступлением ночи загорался гигантский костер, их тащили туда под рукоплескания и дикие крики озверелой толпы. Среди небольшого, правда, числа тех, кто спокойно и с горячей верой всходил на костер, всегда был священник, и когда осужденные с блиставшими восторгом глазами падали на колени и со всех сторон начинало трещать пламя, неведомый священник предлагал им большую чашу, заставляя выпить глоток светившейся влаги.

Клубы дыма скрывали от зрителей дальнейшее, и одно странное обстоятельство, повторявшееся, однако, ежедневно и везде, начинало возбуждать тревогу и любопытство. Каждый раз, когда горел костер, разражалась буря, гремел гром, а ветер разгонял пламя и к небу поднимались столбы такого черного и густого дыма, что он представлял собою как бы стену. Огонь пожирал все, и никогда не находили ни одной кости мучеников…

Несколько дней уже температура становилась все более неприятной; воздух был тяжел, густ и насыщен едким ароматом, который давил дыхание; сквозь стального цвета серое небо не проникал ни один луч солнца, и было что-то зловещее в этом бледном сумраке. Но каков же был ужас людей, когда раз поутру вовсе не наступило рассвета; часы показывали уже полдень, а мрак не только не рассеивался, а становился все темнее, точно черный свод опустился над землей. Не видно было ни одной звезды на небе, а электрические огни, освещавшие этот сумрак, странно мерцали, давая то зеленые, то красные, то желтые или фиолетовые отблески. Какое перо в состоянии описать безумный страх населения? Люди бросали работу и покидали жилища; оцепеневшая толпа собиралась на улицах, с дрожью смотря на чернильного цвета небо и с трудом дыша в густом, тяжелом воздухе. Люди не помнили такого явления; оно не предвещало ничего хорошего. Уж не предсказанная ли пророками и верующими катастрофа зловеще предупреждает о себе? Убеждение в неизбежной предстоящей опасности появилось у всех и заставляло с отчаянной болью биться сердце. Тысячи голосов гудели, как волны разъяренного моря, и инстинкт самосохранения внушал людям искать убежище там, где казалось возможнее всего найти его. Одни бежали в астрономические обсерватории, другие бросались ко дворцу Шелома Иезодота. Он, сын сатаны, должен суметь устранить опасность. Часть людей шла в сатанинские капища, казавшиеся еще страшнее своей черной массой в этом бледном сумраке; значительная же часть мужчин и женщин кинулась ко дворцу индусского принца, и растерянная толпа остановилась в замешательстве перед жилищем Супрамати: все двери были настежь открыты. Когда самые отважные решились войти внутрь дворца, то увидали, что великолепное жилище было пусто, и все было открыто. В большой, освещенной удивительным голубоватым светом зале виднелся огромный черный крест и на нем распятый Христос с терновым венцом на голове; в чертах Божественного лица Его запечатлелось выражение грусти и истинного милосердия; снопы лучей окружали голову Спасителя. Онемев от горести и страха, смотрела толпа на Того, от Кого отрекалась, Кого поносила, Чье имя было поругано, а священные заветы отвержены. Так вот что оставил им великий индус — образ Искупителя, Сына Божьего, Который на кресте молился за палачей Своих! А принц и все обитатели дворца исчезли так же, как исчезли везде проповедники, престолы, на которых блистал крест, и где клубами возносился ладан. С криками, стонами и рыданиями наполнявшая залу толпа пала на колени; растерянные взоры искали помощи у Божественного Существа; на бледных искаженных лицах виднелся безумный страх перед ужасным приближавшимся часом.

В это время в природе произошло новое явление. Глубокая тьма сменилась фиолетовым светом, который точно траурным покрывалом одел осужденную землю, ее роскошную растительность, грандиозные постройки и шумную метавшуюся во все стороны толпу.

Во дворце Шелома тоже теснились сатанисты, пришедшие просить помощи и совета у своего страшного владыки. А на площади рычала обезумевшая толпа, требуя, чтобы сын сатаны дал отчет и очистил атмосферу. Бледный и хмурый, стоял Шелом Иезодот у открытого окна, мрачным взором глядя на фиолетовое небо и тяжело вдыхая густой воздух, насыщенный едким,

незнакомым ароматом, от которого кружилась голова. Быстро что-то решив, он обернулся к стоявшему позади бледному и дрожащему Мадиму.

— Прикажи немедленно отвести на костер всех остальных пленников, в том числе Исхэт с Таисой, и объяви народу, чтобы шли на место казни. Я же иду в главный храм принести жертву отцу и просить его помощи и совета.

Мадим бросился исполнять полученное приказание и сказал народу речь. Часть собравшихся разошлась: одни к месту, где стоял большой костер, а другие к главному храму, куда должен был прибыть Шелом; большинство же не сдвинулось с места, продолжая кричать и грозить.

Известие о том, что индусский принц исчез и дворец его опустел, разнеслось всюду и довершило всенародный ужас. Если великий маг удалился, значит, опасность неминуема и ужасна, — говорили люди. Тысячи вариантов и предположений высказывались относительно места, куда индус мог скрыться.

Спустя час по улицам города проследовало печальное шествие. Во главе осужденных шли Исхэт и Таиса с крестами на груди. Ввиду того, что местами освещение погасло, а зажечь его не удавалось, то сопровождавшие шествие люди несли факелы, и свет их также принял странный фиолетовый оттенок, придавая всем предметам мрачный вид. Осужденные шли на казнь мужественно и спокойно и хором пели священный гимн. А на площади толпилась взволнованная, беспорядочная масса народа. Дойдя до громадного костра, осужденные обняли друг друга и потом стали один за другим всходить на помост; в ту минуту, когда очередь подходила к Таисе с Исхэт, Мадим в сопровождении нескольких мужчин проложил себе путь и объявил, что владыка приказал отвести Таису в храм. Не протестуя, обе они горячо обнялись, и Исхэт взошла на костер; Мадим же тем временем связал и увел Таису. Когда пламя с треском взвилось в воздухе и облака дыма скрыли от толпы осужденных, стоявших на коленях и продолжавших петь молитвы, вдруг среди них появился человек в белом, с золотой чашей в руках. Это был Нивара.

— Братья и сестры! — сказал он. — Чтобы избавить вас от мучительной смерти в огне, наставники шлют вам напиток, который лишит вас жизни. — Он подошел к Исхэт и протянул ей

чашу, которую та, не колеблясь, хотела взять. — Выпей глоток, — сказал Нивара, — я поддержу чашу.

— Сейчас, брат мой. Но так как я здесь — самая преступная, то прошу тебя дать мне братский поцелуй в доказательство, что ты не презираешь меня. Скажи учителю, что я благодарю его и благословляю за спасение моей души и умоляю не покидать меня в пространстве.

— Именем его обещаю тебе это, — ответил Нивара, целуя молодую женщину, которая отпила из чаши и минуту спустя опустилась как подкошенная.

Быстро обходил Нивара всех осужденных, и те с жадностью пили и падали мертвыми, как Исхэт. Как часто случалось при массовых казнях, в это время началась гроза, глухо гудел гром, но молнии не было, и лишь промежутками налетали порывы ветра. Дым поднимался до того густой, что, казалось, тушил огонь, и за этой как бы пеленой спустился над местом казни воздушный корабль; в мгновение ока тела осужденных были погружены, а затем судно взлетело в воздух, как птица, и исчезло во мраке.

В главном капище Люцифера, у подножия гигантской статуи царя ада стоял Шелом Иезодот, окруженный сатанинскими жрецами и испуганной толпой, искавшей помощи и спасения у страшного чародея. Шелом готовился к великому жертвоприношению, и все кругом было наполнено неприятным, удушливым запахом от горевших на треножниках смолистых трав. Волосы Шелома были повязаны красной лентой с каббалистическими знаками; в одной руке он держал сатанинские вилы, а в другой кинжал с длинным и тонким лезвием; наблюдая за приготовлениями, он жадно вглядывался в то же время на дверь, через которую должны были ввести Таису. Даже смертельная, грозившая Земле опасность не могла заглушить возбужденную в нем животную страсть к молодой девушке, и воспоминание о его тщетных попытках овладеть ею кидало его в дрожь. В неистовстве своем обдумывал он, какую бы изобрести пытку, чтобы заставить негодную побольше страдать, прежде чем она будет принесена в жертву сатане и кровью своей оросит ступени жертвенника. Все присутствовавшие зажгли розданные им черные восковые свечи, и дикое нескладное пение раздалось под сводами в ту минуту, когда появился Мадим, таща за собой связанную, обнаженную и без креста на груди Таису. Но распущенные длинные волосы окутывали ее словно мантией и прикрывали ее наготу, а голову окружал широкий светлый ореол. Девушка была, спокойна; бесстрашный взор ее равнодушно и презрительно скользнул по лицу служителя зла, пожиравшего ее горевшими страстью глазами.

— В последний раз спрашиваю тебя, упрямая тварь, хочешь ли ты добровольно поклониться Люциферу и принести в жертву ему свою невинность! — хриплым голосом выкрикнул Шелом.

— Нет. Душа моя принадлежит Богу, а с телом да будет то, что угодно Его Святой воле. Убивай меня скорее, антихрист, чтобы я не видела более окружающих тебя людишек, и кровь моя да очистит это проклятое место, — мужественно ответила Таиса.

— Прежде ты будешь принадлежать мне! — со зловещим хохотом ответил Шелом и, кинувшись на нее, повалил на землю, а затем схватил за волосы и потащил к статуе.

— Господи Иисусе, спаси меня! — вырвалось у Таисы. И в то же мгновенье Шелом, словно под ударом хлыста, отскочил и выпустил свою жертву. Бешеная ярость овладела им. С искаженным судорогой лицом, с налитыми кровью глазами и с пеною у рта бросился он снова на Таису.

— Издыхай и молчи, ублюдок Неба! — закричал он, вонзая свой нож по рукоятку в грудь молодой девушки, упавшей, не испустив ни звука.

Из раны, откуда Шелом вырвал оружие, фонтаном брызнула алая кровь, и опешившие от изумления присутствующие увидали, что кровь эта фейерверком вспыхнула в воздухе и потом огненной пеленой спустилась на труп. В то же время под сводами развернулось удивительное зрелище. Вверху парила Таиса, окруженная прозрачными существами, которые огненными струями отсекали последние связывавшие ее с материей нити. Затем духи стихий приподняли девушку, словно легкое гонимое ветром облачко, и лучезарное видение унеслось, как метеор, а храм в это время наполнили гармоничные звуки пения сфер, от которого присутствовавшие сатанисты пошатнулись и завыли от боли, а поверженный на колени Шелом, казалось, задыхался. Когда стихла паника, стало видно, что от тела Таисы осталось лишь немного пепла, который невидимой пылью рассеялся затем в воздухе; базальтовая же статуя Люцифера треснула по всей высоте.

Глава двадцатая

править

В горах Гималаев, во дворце Супрамати шла лихорадочная деятельность: там готовились к последней общей братской трапезе на осужденной Земле.

Из всех святилищ мира, пещер Св. Грааля, из таинственных склепов пирамиды собрались дети света, чтобы сесть на воздушные суда, которые должны были перенести их на поле будущей деятельности. В воздухе колыхались уже воздушные гиганты таинственной флотилии. Молодые адепты в белом одеянии нарвали охапки цветов в своих роскошных садах на украшение дверей и столов, приготовленных в обширных залах и уставленных предметами неведомого стиля, архаическими памятниками тоже угасшего мира, прибывшими с первыми законодателями на эту теперь умиравшую Землю. Особенно замечателен был стол для высших магов; на скатерти, затканной серебряными нитями, была широкая кайма, унизанная драгоценными камнями, изображавшими невиданные на земле цветы, плоды, птиц и насекомых. Работа была искусная и несравненная; это чудесное произведение могли создать лишь руки бессмертных, живших вне времен. В этом избранном приюте науки те фиолетовые сумерки, которые покрывали теперь повсюду землю, здесь сменились бледным полусветом, напоминавшим лунный и окутывавшим покровом таинственности волшебный пейзаж с его роскошной растительностью и бившими фонтанами.

Пещера, где когда-то положили тело Ольги, была опять открыта; вдоль аллей, которые вели к ней, выстраивались рядами дети магов в белых туниках, а изнутри сверкали лучи ослепительного света. Внутренность склепа представляла удивительное зрелище. Там собрались все бывшие налицо маги, совместно с братством Грааля; с одной стороны стояли мужчины, с другой женщины, прекрасные, как небесные видения. Посредине помещался широкий и довольно глубокий овальный бассейн из серебристого металла, налитый какой-то странной жидкостью вроде ртути, которая волновалась и отливала всеми цветами радуги. Над бассейном парил золотой крест. Подле бассейна на золотом диске стоял Эбрамар в священном облачении, а около него полукругом шесть магов, подобно ему украшенных пятью

ослепительными лучами и присвоенными их высокому сану сияющими на груди знаками. На ступенях ниши, где было смертное ложе Ольги, стоял Супрамати в одеянии рыцаря Грааля, а внизу ступеней, как два почетных стража, Дахир и Нарайяна. Покрывало с почившей было снято, и, несмотря на протекшие века, тело имело вид спящей, и лишь мраморная бледность да застывшее на ее прелестном лице странное выражение указывали, что то был труп. Царило глубокое молчание; когда же Эбрамар поднял свой меч, тотчас же раздалось величественное и невыразимо мягкое пение. Минуту спустя донесся глухой шум, точно бурные волны бились об утес, и под сводами, окруженное прозрачными группами духов стихий, явилось большое пламя, окутанное серебристой волнующейся дымкой. Точно притягиваемое высшей силой, пламя это сосредоточилось на конце меча Эбрамара. В ту же минуту Супрамати поднял тело Ольги и погрузил его в бассейн. Наполнявшая его странная жидкость вскипела, подернулась серебристой пеной и затем с невероятной быстротой словно всосалась в безжизненное тело. Эбрамар опустил волшебный меч, и волнующееся пламя исчезло в полуоткрытых устах трупа. Сверкая взором и воздев руки, властным голосом маг произнес:

— Властью, присвоенною мне как магу пятой ступени, повелеваю тебе, тело плоти, сочетаться с этим очищенным, обновленным пламенем и вернуться к долгой и славной жизни, которую ты, душа Ольги, заслужила своим стремлением к истине!

По мере того как он говорил, тело молодой женщины вздрагивало, теряя, видимо, оцепенение, и принимало розовый оттенок; затем вокруг светлой головки образовалось широкое золотистое сияние, большие голубые глаза открылись и смутно оглядели присутствующих, но, увидав Супрамати, мгновенно вспыхнули бесконечной любовью. Он же тем временем поднял ее из бассейна, поставил на ноги и потом отошел, а воскресшую окружили женщины братства Грааля. Нара первая поцеловала ее, потом помогла ей сменить бывшую на ней одежду на тунику из блестящей материи, словно осыпанную бриллиантовой пылью, на шею повесила алмазный крест с чашею над ним, а на голову надела венок из светившихся цветов. Когда окружавшие ее женщины отошли, Ольга осталась одна и стояла взволнованная, с опущенными глазами; она была действительно прекрасна, как небесное видение. Одухотворенное лицо ее отражало смущение и счастье; распущенные волосы покрывали ее, точно золотистой мантией, а над склоненной головой сиял мученический венец. Когда к ней подошел, дружески улыбаясь, Эбрамар, она опустилась на колени и, схватив руку мага, прильнула к ней губами. Эбрамар поспешно поднял ее, поцеловал, поздравил и благословил; потом вложил ее руку в руку Супрамати и сказал своим звучным, металлическим голосом:

— Смертью лишилась она тебя, смертью же вновь обрела. Ценою долгих усилий, тяжких испытаний она достигла степени очищения, которое позволяет ей быть и оставаться надолго связанной с тобою. Возвращаю тебе твою верную подругу.

Ольга подняла голову и с тревогой взглянула на Супрамати, ответившего взглядом горячей, глубокой любви. А когда он привлек ее к себе и поцеловал, лицо Ольги озарилось выражением несказанного счастья.

— Теперь, Ольга, смотри, вот — Айравана, он тоже хочет поцеловать тебя, — сказал Супрамати, указывая на красивого юношу, подошедшего к ним и смотревшего на них радостным, любовным взглядом.

— Айравана?! Я оставила его совсем маленьким, а теперь наш крошка — молодой человек! — воскликнула Ольга, рассматривая его, волнуемая счастьем и материнской гордостью. Она страстно обняла сына и осыпала поцелуями.

Маги с улыбкой любовались трогательной сценой. Ольга заметила это и, протягивая к ним сложенные руки, сказала в порыве восторженной благодарности:

— О дивные наставники! Позвольте мне поблагодарить вас за поддержку, оказанную во время моей работы очищения. Что значат вынесенные страдания, тоска разлуки, жизнь, полная испытаний и умерщвления плоти в сравнении с этой минутой сверхчеловеческого счастья, светлой минутой любви, когда ясно чувствуешь все великое значение победы духа над плотью. Слава Творцу, великая благость Которого превращает нас из гадких и жалких гусениц в светлых бабочек, способных понимать и любить Его.

— Всякий труд, дочь моя, носит в себе награду, и нет более чистой радости, как сознание твердо вынесенных испытаний, — возразил Эбрамар, приближаясь. — А теперь еще раз поздравляю тебя, желаю счастливого вступления в наше братство законным его членом и даю тебе братский поцелуй.

Он поцеловал и Супрамати, а потом к ним поочередно подходили все члены собрания. С особенной радостью и нежностью обняли их Нара, Эдита, Дахир и Нарайяна.

После поздравления все вышли из пещеры и отправились во дворец, где была приготовлена прощальная трапеза, последнее пиршество на умиравшей родине, с которой они расставались навсегда. Обед прошел в молчании, все лица были серьезны и задумчивы, на всех лежала трагическая тяжесть прошлого и громадность предстоявшей работы в будущем. По окончанию скромного обеда все маги вышли на обширную площадь перед дворцом, где собрались все верующие, спасенные миссионерами и доставленные сюда, чтобы устроить их отправление под наблюдением молодых адептов и магов низших степеней. Смертельно бледные, в белых туниках, они тревожно жались друг к другу. В первом ряду стоял молодой ученый астроном, обращенный Дахиром. Верховный маг вошел в толпу и обратился с речью, поясняя, что твердость в вере спасла их от гибели, но что эту сохраненную им жизнь они должны посвятить добру и полезному труду.

— На новой земле, где вы будете смиренными пионерами прогресса, никакой отрицатель не поколеблет своими измышлениями и софизмами вашу веру и не остановит нас в труде по очищению. А теперь, дети мои, помолитесь в последний раз на Земле, где вы родились, и мы помолимся с вами.

Все опустились на колени, адепты и посвященные запели гимн и прочли молитву, которую толпа повторила, судорожно рыдая. Затем, благословив распростертую толпу, маги удалились, а остались лишь адепты и ученики, наблюдавшие за посадкою на суда. Путешественники были разбиты на группы. И сверху поочередно стали спускаться воздушные колоссы, на которые всходили отъезжавшие. Некоторые от страха не могли двигаться и их пришлось нести, настолько они были подавлены ужасом и отчаянием; да и вообще, едва только судно было наполнено, наблюдавший за посадкой посвященный предлагал пассажирам чашу подкрепляющего вина, которое повергало их почти мгновенно в сон, тянувшийся все время переезда.

Ольга и Супрамати отправились в свои прежние покои. В первый раз после многовековой разлуки очутились они вдвоем и вышли на террасу с видом на сад, задумчиво любуясь волшебной красоты картиной, несмотря на странный, озарявший ее свет; душа их была полна тихой гармонии.

— Итак, мы соединены навсегда, дорогая моя, и я читаю в твоих глазах, что ты вполне счастлива, — сказал Супрамати, улыбаясь и прижимая ее к себе.

— Да, Супрамати, счастье мое безоблачно с минуты, когда я не заметила в твоих глазах сожаления о том, что я, а не Нара, буду твоей подругой. Ведь она намного выше меня.

— Нара принадлежит Эбрамару, — с улыбкой качая головой, ответил Супрамати. — Она — его творение, он сформировал ее душу. Как мудрый и хороший садовник, веками трудился он, чтобы довести до полного расцвета этот цветок, преподавая ей науки и возвышая ее до себя, потому вполне справедливо, что ему и награда. Нара остается моим верным другом, потому что много сделала для меня. Она открыла слепые глаза жалкого Ральфа Моргана; из любви к ней поднимался я по ступеням знания, любовь же направила меня следовать за ней в лабиринт оккультных наук, наконец, желание сделаться достойным ее придало мне необходимые силы и упорство в нашей трудной работе. То же чувство любви, таившееся в глубине ее существа, влекло Нару идти за Эбрамаром, как и ты, Ольга, трудилась и страдала из любви ко мне. Все держится и связуется любовью, это — притягательная золотая нить силы и тепла, которая облегчает тяжесть испытаний, утомление духовным трудом, помогает всходить по крутой и узкой лестнице совершенного знания. Один Бог, по бесконечному милосердию Своему, мог одарить свои создания вместе с бессмертной душой и этой гигантской силой, которая горит уже божественным огнем в насекомом или в птице, родительской любовью заставляя биться их крошечное несовершенное сердечко. Тем, кто обладает любовью в ее высоком и чистом понятии, держит светильник во тьме, теплоту в окружающем его холоде. Те же, кто лишены этого священного огня, кто не умеет любить, те отвержены, и бремя их вдвойне тяжело; мрак застилает их дорогу, они одиноки, они спотыкаются без путеводной руки, сердце их не источает ничего, кроме вражды или возмущения, и они сами осуждают себя на тяжкое преступление. Теперь — великая минута, Ольга; мы проводим последние часы на Земле, бывшей нашей колыбелью; скоро войдем мы в воздушное судно, которое унесет нас в мир, где мы сложим, наконец, бремя плоти.

— Я иду с тобою, и там, где ты будешь, там — моя отчизна и счастье, — ответила Ольга, склонив голову на плечо Супрамати. — А увидим мы катастрофу?

— Да, но издали, через оптические стекла на судне. Настало минутное молчание, но вдруг Ольга выпрямилась и спросила с видимым сожалением:

— Супрамати, а что сталось с моими любимцами, белым слоном и твоим ньюфаундлендом? Ты говорил мне как-то, будто им тоже дана первородная эссенция, значит, они живы? Не жестоко ли покинуть их здесь, на страшную смерть?

— Успокойся, — и Супрамати улыбнулся. — Наши верные друзья следуют за нами, только усыпленные и в таком состоянии, чтобы уничтожить их вес. На новом месте они проснутся и придут поздороваться со своей хозяйкою, а затем… — он засмеялся, — через несколько миллионов лет найдут там кости «неизвестного» животного, представителя совершенно исчезнувшей породы. Теперь идем, дорогая. Тебе предстоит выдержать последнее испытание. — Он опять подвел ее к столу подле кушетки и, взяв хрустальный кубок, протянул его Ольге. — Прими из моей руки чашу жизни, которая делает тебя моей подругой до конца моей телесной жизни.

— Это жизненный эликсир? — спросила Ольга и на утвердительный знак мужа залпом выпила.

Произошло обычное явление, и Супрамати уложил Ольгу на диван, прикрыв приготовленным шелковым одеялом, а потом отошел к перилам и глубоко задумался. Пока Ольга спала последним сном на умирающей Земле, давшей ей свой последний дар — почти бессмертную жизнь, во всем дворце шла лихорадочная деятельность. Люди с бронзовыми лицами спешно укладывали в странные мешки из эластичной фосфоресцирующей материи архаические драгоценные предметы, служившие на последнем братском пиршестве магов. Весь этот багаж был сложен на большие воздушные суда без окон, предназначенные для земных архивов или багажа пассажиров и имевшие одну лишь каюту на носу — для механиков и их помощников. Когда последний тюк был уложен, рабочие пали ниц, облобызали Землю и затянули мрачную, жалобную мелодию; слезы текли по их бронзовым лицам и сильные тела их судорожно вздрагивали от тоски в минуту последнего прощания. Мрачные, поникнув головами, вошли они затем на багажные суда, входные отверстия которых закрылись герметически, а самые суда вытянулись в линию ожидания кораблей магов.

На судне Эбрамара собрались его друзья, ученики и все те, кто был ему близок; потом вход наглухо закрылся, и внутри включились аппараты, дававшие живительный аромат, заменявший привычный чистый воздух. В большой продолговатой зале посреди корабля был объемистый резервуар с серебристой жидкостью, и оттуда исходил голубоватый пар, распространявшийся всюду внутри странного судна и производивший впечатление освежающего ветерка. Все разошлись по назначенным каютам; но по приглашению Эбрамара Супрамати с Ольгой и двумя сыновьями, Дахир с семейством и Нарайяна собрались в его более просторной каюте. В наружной стене было довольно большое отверстие, закрытое толстым выпуклым астрономическим стеклом особого состава, позволяющим видеть на дальние расстояния. У этого своего рода телескопа стояли Эбрамар с друзьями, и глаза их прикованы были к далекой уже планете, бывшей их колыбелью. Там продолжал клубиться дым, принимавший мало-помалу вид огромной широкой ленты, которая развертывалась и уходила в пространство.

— Приближается последняя минута. Смотрите, развертываются астральные клише и уходят в архивы Вселенной, — сказал Эбрамар тихо, сжимая руку Нары, которая, обливаясь слезами, положила голову ему на плечо.

Глаза всех были влажны и сердца подавлены, а взоры остались прикованными к маленькому умирающему мирку, окруженному теперь кровавым, точно зарево, ореолом, постепенно бледневшим в отдалении. С головокружительной быстротой продолжали свой полет корабли. Точно стая падающих звезд, рассекала атмосферу и исчезала в бесконечности таинственная серебристая флотилия, уносившая прошлое одного мира и будущее другого.

Когда несколько успокоилось собрание сатанистов, свидетелей смерти Таисы и магического видения — исчезновения ее духа, а Шелом очнулся от обморока при падении на землю, снова возбужден был вопрос — вызвать Люцифера и просить его о помощи. Но теперь вокруг Шелома Иезодота стояли уже не покорные, верные до фанатизма слуги и преданные советники. Эти люди с бледными лицами и страшными, угрожающими взорами уже не просили, а требовали от него спасения; то были судьи и враги.

— Ты называл себя Антихристом! Хвастался, будто ты — «сын сатаны», так докажи нам это, спаси нас. Пророки предсказывали конец света, а ты убаюкивал нас обещаниями несметных богатств и бесконечной жизни, — рычали сотни голосов, и разъяренная толпа обступила Шелома, угрожая разорвать его.

Но бешеная энергия этого темного человека не была еще сломлена. Подняв в одной руке вилы, а в другой окровавленный нож, он произнес заклинание, и вокруг него появилось черноватое пламя, а толпа в ужасе отступила.

— Безумцы! Вместо того чтобы умолять, вы смеете грозить владыке тьмы! Ему подчинена она, и он один может ее рассеять. Я буду вызывать его, а вы поддержите меня!

Он подошел к статуе Люцифера, мрачно глядя на зиявшую трещину и расколотое лицо идола. Но быстро затем оправившись, он трижды ударил в землю сатанинскими вилами и стал вызывать.

— Сатана, отец мой, приди к нам на помощь! — вопил он диким голосом. — Мы принесли в жертву тебе эту Землю! К ногам твоим мы привели миллионы душ, совратив их с пути Истины! Мы насытили воздух кровью жертв в честь тебя! Мы вскормили и вернули к жизни тысячи ларвов! Теперь, в этот великий час, мы призываем тебя и просим о помощи, на которую имеем право…

— Ты молчишь?! Признайся тогда, кто сильнее, ты или Тот… Значит, ты лгал, обманывал нас, вел к погибели и покинул в минуту смертельной опасности? Отвечай! — вдруг закричал он, вне себя, и присутствовавшие, как безумные, кричали за ним: — Отвечай! Отвечай, сатана!…

Этим крикам вторили отчаянные вопли снаружи и сливались в зловещий хор. Но князь тьмы оставался безмолвен. Вдруг почувствовался подземный толчок, раздался раскат грома, стены затрещали и зашатались, Земля поколебалась волнообразно со страшным грохотом, часть здания обрушилась и вместе со статуей Люцифера исчезла в широком провале, из которого вырвались пламя и дым. Опрокинутые силой толчка, сатанисты валялись под обломками; но как только прошло первое оцепенение, страх вернул им силы и с великим трудом, среди полной темноты выбрались они наконец на улицу, но там ожидал их не меньший ужас… Прежний фиолетовый свет теперь угас и сменился густым мраком, сквозь который минутами сверкали красные, желтые, зеленые или фиолетовые вспышки; воздух становился все гуще и тяжелее. Нельзя описать, что происходило в человеческом стаде. В эту ужасную минуту все смешалось; люди и животные метались, как безумные, и бежали из строений, обрушенных землетрясением, или жались друг к другу и, сидя на корточках, тупо смотрели на страшную, развернувшуюся перед ними картину. Иные, как сумасшедшие, катались по земле, а многие даже умирали от ужаса, образуя груды трупов. Те же, кто вкусил первородной эссенции, переживали все мучения смерти, но оставались живыми, недоступными стихиям сознательными свидетелями всех ужасов. Да и действительно, ужасающе было то, что видели несчастные: черная атмосфера сразу обратилась в прозрачную сеть, сотканную точно из огненных нитей; а за этой сетью блеснул сероватый свет, на фоне которого с пластичной ясностью рисовалась невидимая обыкновенно для грубого человеческого глаза картина астрального плана. Там в бешеном хороводе носились духи людей и животных, совершались преступления, ползали, летали и корчились чудовища невидимого: ларвы, вампиры, дьявольские ублюдки и все отбросы потустороннего мира; вся армия сатаны, отвратительная, алчная, жестокая, казалось, только и ждала, сторожила минуту, чтобы броситься на оставшихся в живых и отпраздновать оргию разрушения.

Далее началось нечто новое и страшное. Скользя с невероятной быстротой, точно развертывалась бесконечная лента кинематографа, и на ней как живая действительность проходила история мира, начиная с настоящего времени до все более и более отдаленных времен; когда же эта удивительная панорама дошла до формирования земного шара, лента свернулась и исчезла, заменившись сероватым светом, быстро окрасившимся в фиолетовый. Вся атмосфера теперь дрожала, свистела, звенела, и этот странный металлический мрачный звон походил на погребальный звон колоколов, словно возвещавших агонию мира. Вдруг все смолкло и настала томительная, жуткая тишина, как перед бурей.

В эту минуту из пространства сверкнул широкий луч света, который рассеялся, точно небеса приоткрылись, и на этом сверкавшем, как снег на солнце, фоне, окруженная легионами светлых духов, появилась фигура Христа во всем Его Божественном величии и неувядаемой Божественной славе: Христа, Которого человечество постоянно распинало, Чьи Божественные заветы отказалось признать и в жертву тьме принесло божественную часть своего существа. С глубокой грустью и бесконечным милосердием смотрел Спаситель на нечистую, копошившуюся у Его ног толпу, на этих несчастных слепцов, которые все отрицали, все оскверняли, все поносили, а Он не осудил ни одно существо, одушевленное дыханием Отца Небесного; они сами были собственными палачами, создав своими злодеяниями и пороками ту среду, где им предстояло искупать свою вину.

И вот раздался голос ангела, призывающего тех, кто верил и молился, несмотря на дурной пример, тех, кто поддерживал связь с Божеством, и, наконец, тех, кто до конца благодетельствовал страждущее человечество и служил опорой верующим. Как море света, поднялось славное воинство высших существ, которых люди называли святыми, и сплотилось по правую руку Христа; около них стали те, кои своей верою, борьбой и страданиями заслужили быть присоединенными к стаду Спасителя. И когда завершился последний акт, отделивший праведные души от закоренелых грешников, Божественное Видение поднялось, увлекая за собою добро, побледнело и исчезло в пространстве.

Теперь окружавший землю мрак озарился кроваво-красным светом, и на этом огненном фоне появился дух зла, оставшийся хозяином на земле, которую он погубил; а вокруг него витали тысячи развратных существ, бывших пособниками этой гибели и теперь предвкушавших наслаждение насытиться кровью своих жертв. С жестоким глумлением смотрел дух тьмы на жалкую, мятущуюся у его ног толпу, рычавшую от ужаса и мучительной тоски, словно забавлялся ее страданиями.

А разнузданные стихии грохотали, как тысячи громов, земля разверзалась, выкидывая исполинские фонтаны кипящей лавы; в огромные, равные целым странам расселины вливались моря, образуя столбы пара, поднимавшегося, казалось, к небу; материки сливались и земля сжималась, а смещенные каменные массы нагромождали новые горы и обнажали бездонные пропасти. Пелена огня разливалась потоками и сметала все на своем пути; рев вод, ломавших земную кору, взрывы и свист урагана, слившего воедино землю и небо, образовали неописуемый хаос.

Преступный отрицатель в безумной гордыне, дерзнувший называть себя Антихристом, выпил сам первородной эссенции и дал ее другим, а послушные незыблемым Божеским законам стихии не уничтожили дерзких, отведавших таинственной субстанции, делавшей их неуязвимыми для космических сил. В глубине пещер, образовавшихся кучами разбитых скал, бродили безобразные, обезумевшие голые существа, и в глазах их отражались все пережитые во время страшной катастрофы муки; они, — изведавшие все тонкости «цивилизации», наслаждавшиеся всевозможным комфортом, доставляемым богатством и утонченной роскошью, блуждали нагими, как в первый день появления на свет.

Между этими тощими, полными отчаяния существами бродил и могущественный Шелом Иезодот, такой же голый, жалкий, как и те, кого он соблазнил. Его дьявольская наука была ему уже бесполезна; он понял наконец, что был ничтожным презренным созданием, которое Всемогущество Божие поразило и обратило в ничто. От погибшего могущества у него оставались одни лишь ропот и ненависть к Богу, кипевшие в глубине его мрачной души.

Но Отец Небесный в Своем бесконечном милосердии не бывает неумолим. В густом фиолетовом сумраке, окутавшем мертвую землю, предстал огромный золотой крест, окруженный широким светлым сиянием, — таинственный символ искупления и вечности, всемогущий знак, укрощающий зло. Кроткий свет его указывал отверженным путь к покаянию, путь к спасению и Предвечному Отцу…