Смерть и жизнь (Позняков)/ДО
 |
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях указание на их происхождение.
|
| Смерть и жизнь : Контрастъ |
| Дата созданія: 1888. Источникъ: Позняковъ Н. И. Соловьиный садъ и другіе разсказы. — СПб.: Типографія М. Меркушева, 1900. — С. 78. |
Тяжелое забытье миновало, и тотъ, кто всю жизнь провелъ въ шумномъ обществѣ, для кого рѣдкій день проходилъ безъ грома рукоплесканій, знаменитый трагикъ, привыкшій другихъ изображать въ безпомощномъ состояніи, въ дикой борьбѣ за существованіе, почувствовалъ самъ себя въ положеніи безвыходнаго одиночества, безъ возможности борьбы не только за другихъ, но и за себя… Онъ отрѣзанъ отъ міра, — и вернуться нѣтъ ни силъ, ни средствъ…
Въ первыя мгновенія, когда онъ только-что очнулся, его охватило удивленіе; еще не зародилось въ немъ ни испуга, ни боязни: онъ только не могъ дать себѣ отчета, гдѣ онъ, и сознавалъ, что лежитъ уже не на той кровати, на которой онъ раньше лежалъ больной. Открывъ глаза, онъ не увидѣлъ свѣта — значитъ, ночь. Но вѣдь и ночью въ его спальнѣ всегда теплится лампада, и свѣтъ ея слабо разливается изъ угла, изъ-подъ образовъ. Лампады нѣтъ. Можетъ быть, погасла?
— Ефимъ! — пытается онъ кликнуть слугу.
Но голосъ его звучитъ какъ-то странно, глухо, — совсѣмъ не такъ, какъ онъ привыкъ его слышать. Онъ повторяетъ еще, но зоветъ уже не Ефима, а сидѣлку:
— Эльвина Ѳедоровна!
Но опять такъ-же глухо, почти беззвучно раздается его возгласъ, и снова никто не откликается на него.
— Что за безобразіе! — произноситъ онъ нетерпѣливо и дѣлаетъ невольное движеніе плечомъ.
Пошевельнувшись, онъ замѣчаетъ, что тутъ вовсе не такъ тепло, какъ въ его спальнѣ, и что лежитъ онъ не подъ своимъ шелковымъ, мягкимъ одѣяломъ, а совсѣмъ одѣтый… На ногахъ у него сапоги… на плечахъ сюртукъ, крахмальная сорочка… Что такое? не сонъ-ли?
Онъ хочетъ поднять руку, чтобы взяться за лобъ, и замѣчаетъ, что обѣ руки лежатъ у него на груди — сложены такъ, какъ онъ когда-то видѣлъ у другихъ… Неужели?!. Да не можетъ быть! Это все сонъ… Онъ приподнимаетъ лѣвую руку къ горлу, но только-что она шевельнулась, чувствуетъ, что какой-то предметъ, прислоненный къ ней, опустился ему на грудь, лишенный теперь опоры… А поднятый локоть притронулся сверху къ чему-то жесткому…
Вотъ, когда въ немъ сразу проснулись и догадки, и испугъ, и жажда жизни. Онъ почувствовалъ, какъ волосы дыбомъ встали на головѣ. Кошмаръ или дѣйствительность?.. Рѣшить, сейчасъ рѣшить!
Онъ быстро ощупываетъ направо, налѣво, сверху… Кругомъ закрыто, обито какой-то матеріей… и съ боковъ фестончики… и на подушкѣ наволочка еще нестиранная, шуршитъ… и тюфяка нѣтъ… и надъ головой бумажка какая-то… а на груди образокъ…
Да, это — не постель, не спальня… Да, онъ — въ гробу!.. онъ въ землѣ, но отъ земли оторванъ!
Ужасное пробужденіе!
Теперь ему ужъ понятно, почему такъ темно тутъ, почему голосъ его звучитъ такъ глухо, и никто не откликается на его зовъ, почему онъ лежитъ въ платьѣ, и руки его сложены были крестомъ, и на груди образокъ лежитъ, а на лбу шелеститъ бумажный листикъ… вѣнчикъ! Ему понятно: онъ заживо похороненъ… это былъ не сонъ, а летаргія… онъ ужъ не въ своемъ домѣ, а въ домѣ мертвыхъ, среди могилъ и гробовой тишины, откуда нѣтъ выхода, куда люди уходятъ навсегда…
Какъ! навсегда?.. И ему также не выйти отсюда? и ему суждено остаться среди гніющихъ тѣлъ, въ царствѣ скелетовъ и червя?.. Какъ? и онъ попалъ въ мѣсто вѣчнаго упокоенія, куда онъ такъ еще недавно провожалъ своего знаменитаго товарища?.. Значитъ, и надъ нимъ прозвучали погребальныя молитвы, и надъ его раскрытой могилой говорились скорбныя рѣчи и стихи — (о, зачѣмъ онъ не очнулся тогда? тогда было-бы еще не поздно!) — значитъ, и про него писались некрологи?..
И на мигъ житейское любопытство, самолюбіе артиста проснулись въ немъ… Зачѣмъ? Развѣ теперь ему не все равно, что-бы о немъ ни писали? развѣ теперь ему нужны эти похвалы? Онъ ихъ наслушался довольно и при жизни… При жизни? А развѣ теперь онъ мертвъ? развѣ ему больше не придется удивлять міръ силою своего генія? О, нѣтъ! въ немъ еще достаточно силъ, у него еще, быть можетъ, сохранился голосъ, которымъ онъ ужасалъ зрителей, потрясая стѣны театра, когда все кругомъ, содрагаясь въ трепетѣ, замирало, но чрезъ нѣсколько мгновеній разражалось страстными, изступленными криками и рукоплесканіями… А! Ричардъ Третій!..
«Коня, коня! полцарства за коня!»[1] |
Какое безвыходное положеніе, когда за одного коня — цѣлыхъ полцарства!.. А что отдалъ-бы онъ теперь за жизнь? что? Свой геній! — лишь-бы ему возвратили ее, его милую жизнь, вернули-бы его къ семьѣ, къ дѣткамъ… И къ славѣ? Нѣтъ, зачѣмъ? Она ужъ создана… Теперь нужна только жизнь!
И онъ кричалъ отчаянно, безумно… еще отчаяннѣе, чѣмъ тогда, въ театрѣ, когда его увлекалъ только геній… И самъ ужасался своего крика… И смолкалъ, весь обливаясь холоднымъ потомъ, и прислушивался…
Кругомъ — та-же тишина. Его новые слушатели нѣмы… Да нѣтъ-же! не рукоплесканій, не криковъ и похвалъ нужно ему теперь… Ахъ, только-бъ услышали, только-бъ его услышали!
И онъ вновь кричалъ, такъ-же изступленно, безпомощно, безумно… и бился въ своемъ тѣсномъ, холодномъ жилищѣ, и крестился, и молился, и плакалъ… Онъ плакалъ, — онъ, который умѣлъ и привыкъ проливать только слезы артиста, — онъ теперь лилъ слезы безнадежныя, слезы отчаянья, мольбы… Онъ, котораго оплакали заживо, теперь одинъ оплакивалъ самого себя.
О, если-бъ силы! если-бъ только силы!.. Ему вспомнился Макбетъ:
«Ударъ… одинъ ударъ! будь въ немъ все дѣло — |
О, если-бъ ему силу Макбета!.. Но вѣдь и Макбетъ не спасъ себя… Неужели-жъ и онъ себя не спасетъ? Не можетъ быть! Не можетъ быть, когда такъ близко тутъ отъ воздуха, которымъ дышутъ люди и котораго тутъ такъ мало… Такъ душно!.. Говорятъ — жить душно… Нѣтъ, свѣта! воздуха! жизни! этой духоты жизни — и больше ничего!
Онъ повернулся, хотѣлъ стать на колѣни и спиной упереться въ крышку гроба. Но было тѣсно. Онъ сдѣлалъ усиліе, и мощнымъ, хотя и ослабѣвшимъ, тѣломъ чуть подвинулъ крышку. Комочки земли всыпались въ щель и прошелестили по коленкору. Онъ содрогнулся. Подъ колѣномъ его что-то хрустнуло. Еще-бы одно усиліе, хоть-бы какая-нибудь возможность стать на колѣни и рвануться всѣмъ тѣломъ кверху… Надежда придавала ему силъ. Онъ напрягался, онъ упорствовалъ въ борьбѣ съ давившей сверху стихіей, и молился, и задыхался отъ духоты и безсильной злобы, и въ отчаяньи грызъ себѣ руки, и хрипѣлъ, и визжалъ, какъ разъяренный звѣрь, и плакалъ, вспоминая о женѣ, о дѣтяхъ, о прожитомъ…
Да, прожитомъ! Въ изнеможеніи, задыхаясь и хрипя все сильнѣй, онъ опустился на доску, и покидавшему его сознанію еле улыбнулся лучъ надежды, когда до его ослабѣвшаго слуха донеслось какое-то подобіе людскихъ голосовъ и неясный шорохъ.
Тогда онъ шепнулъ себѣ безотрадно:
— И это сонъ… вѣчный сонъ…
Его услышали. Сбѣжавшіеся на глухой подземный крикъ могильщики отрыли погребеннаго заживо. Они нашли его лежавшимъ на боку, съ согнутыми колѣнами. Правая рука его была стиснута зубами, черты лица искажены, рукавъ омоченъ пѣной, волосы бѣлѣй снѣга…
Онъ былъ мертвъ.
Примѣчанія править
- ↑ У. Шекспиръ «Король Ричардъ III» въ переводѣ Я. Г. Брянскаго. Прим. ред.
- ↑ Необходим источник цитаты