Смерть Валленштейна (Шиллер)/Версия 3/ДО

Смерть Валленштейна
авторъ Фридрих Шиллер, пер. Фридрих Шиллер

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1799. — Источникъ: az.lib.ru • (Wallensteins Tod).
Действие третье. Явления XVIII, XIX, XX, XXI, XXII и XXIII.
Перевод Семперверо (Михаила Четверикова).

ПЕРЕВОДЫ ВЪ СТИХАХЪ ГЕТЕ, ШИЛЛЕРА, ШЕКСПИРА, ГЮГО, БАРБЬЕ. СЪ ПРИСОЕДИНЕНІЕМЪ ТЕКСТА. МИХАИЛА СЕМПЕРВЕРО. 1860. Въ Типографіи Каткова и К^о. МОСКВА.

Смерть Валленштейна.

Трагедія Фридриха Шиллера. ДѢЙСТВІЕ ТРЕТІЕ Явленія: XVIII, XIX, XX, XXI, XXII и XXIII. ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Валленштейнъ — герцогъ фридланскій, предводитель войскъ австрійскаго императора Фердинанда, вступившій въ тайныя сношенія со Шведами.

Октавіо Пикколомини — давній, но ложный другъ Валленштейна, переходящій съ вѣреннымъ ему войскомъ подъ знамена Фердинанда.

Максъ Пикколимани — сынъ его, облагодѣтельствованный Валленштейномъ и страстно влюбленный въ дочь его, Теклу Валленштейнъ. Узнавъ отъ отца о замыслахъ Валленштейна противъ Фердинанда, онъ также переходитъ на сторону послѣдняго.

Текла Валленштейнъ.

Герцогиня Валленштейнъ — мать ея.

Графиня Терцкая — сестра Герцогини.

Графъ Терцкій — зять Валленштейна, начальникъ нѣсколькихъ полковъ.

Нейманъ — его адъютантъ.

Илло — одинъ изъ старшихъ генераловъ, приближенный Валленштейна.

Буттлеръ — полковникъ, командующій драгунами.

Офицеры, солдаты" герцогская свита и слуги. (Дѣйствіе происходитъ въ Пильзенѣ, въ замкѣ занимаемомъ Герцогомъ.) СМЕРТЬ ВАЛЛЕНШТЕЙНА.

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТІЕ.

Явленіе восемнадцатое. Герцогъ Валленштейнъ, Илло, графъ Терцкій, герцогиня Валленштейнъ, графиня Терцкая и Максъ Пикколимини. МАКСЪ ПИККОЛОМИНИ. (Входитъ и становится на серединѣ сцены.)

Да, да! я здѣсь; не прячусь; здѣсь, предъ всѣми!

Ужь полно мнѣ, во мракѣ и глуши,

Вкругъ стѣнъ бродить, подъ окнами скитаться

И краткій мигъ свиданья улучать:

Напрасныя надежды и сомнѣнья,

Души тоска — ужь не по силамъ мнѣ!

(Подходитъ къ Теклѣ, которая при входѣ его бросилась въ объятія матери.)

О! Не склоняй своихъ ты взоровъ, ангелъ!

Взгляни, смотри ты смѣло на меня;

Кто бъ ни былъ тутъ, ты ни кого не бойся,

Сознайся всѣмъ и громко всѣмъ скажи,

Что ты и я, другъ друга любимъ — любимъ!

И для чего, предъ кѣмъ таиться намъ?

Для счастія нужна, быть можетъ, тайна;

Для безнадежнаго несчастья — не нужна.

Оно уже не требуетъ покрововъ,

И если бъ тутъ свѣтили сотни солнцъ,

Пусть дѣйствуетъ открыто, смѣло — въ правѣ.

(Замѣ;чая на лицѣ графини Терцкой выраженіе удовольствія и веселости.)

Вы смотрите, Графиня, на меня,

Какъ будто бы съ какимъ-то ожиданьемъ,

Съ какою-то надеждою? О, нѣтъ!

Я прихожу не съ тѣмъ, чтобъ здѣсь остаться:

Прощаюсь я!… О, Текла! рѣшено —

Я долженъ, да, съ тобой разстаться долженъ.

Но ненависть твою съ собою понести —

Я не могу. Имѣй же состраданье,

Склони ко мнѣ безъ ненависти взоръ

И подтверди мнѣ тоже словомъ.

(Въ сильномъ волненіи чувствъ, схватываетъ ея руку).

О, Боже мой! мнѣ — разлучиться съ ней!

Мнѣ — навсегда оставить эту руку!

Нѣтъ, этого не въ силахъ сдѣлать самъ:

Лишь ты одна, мой ангелъ, дашь мнѣ силу,

Ты мнѣ скажи — что сострадаешь маѣ,

Но что я правъ, что сдѣлать такъ — я долженъ.

(Текла, избѣгая его взглядовъ, указываетъ ему на отца; онъ обращается къ Герцогу, котораго прежде не замѣчалъ.)

Ты здѣсь? Но знай, я не тебя искалъ;

Я никогда тебя не думалъ видѣть.

Я только къ ней: она пусть все рѣшитъ,

А больше нѣтъ ни до чего мнѣ дѣла!

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

И думаешь, что буду я такъ простъ —

Пущу тебя отсюда, разъиграю

Передъ тобой великодушья роль?

Ты думаешь?… Нѣтъ! Какъ бездѣльникъ, скверно

Противъ меня отецъ твой поступилъ;

Въ глазахъ моихъ ты сынъ его — и только!

Не вырваться тебѣ изъ рукъ моихъ;

Не выручитъ тебя и голосъ дружбы —

Поругана имъ дружба, продана.

Не выручатъ любовь и состраданье —

Ужь время ихъ прошло: заступятъ ихъ

Кровавая вражда, раздоръ и мщенье!

Могу и я бытъ извергомъ какъ онъ!

МАКСЪ.

Что властенъ ты со мною дѣлать — дѣлай!

Безропотно покорствуя судьбѣ,.

Я на себя твой гнѣвъ не вызываю

Но между тѣмъ и не боюсь его:

Что привлекло меня сюда — ты знаешь.

(Беретъ Теклу за руку.)

Вотъ — всѣмъ тебѣ хотѣлъ обязанъ быть;

Хотѣлъ принять и этотъ жребій райскій

Отъ той же все родительской руки,

А ты его разрушилъ хладнокровно.

Безчувственной стопою топчешь ты

Всѣ радости своихъ и къ сердцу близкихъ;

Богъ милости не есть уже твой Богъ.

Какъ будто бы подземный, страшный пламень,

Котораго слѣпой и дикій гнѣвъ

Ничто уже остановить не можетъ —

Кипитъ въ тебѣ неистовая страсть.

Несчастливъ тотъ, кого очаровали

Твой видъ и рѣчь, кто ввѣрившись тебѣ,

Надеждъ своихъ тобою подперъ зданье!

Въ ночную тишь, нежданно. — страшный токъ

Клокочетъ въ глубинѣ коварной бездны,

Стремится вонъ, прорвался — и кругомъ

Опустошительный свой пламень разливаетъ

И губитъ все что человѣкъ ростилъ.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Тутъ сердце ты отцовское представилъ;

Что ты сказалъ, все въ черномъ сердцѣ томъ.

Обманутъ я, но лишь искусствомъ адскимъ!

Да, адъ избралъ и пріютилъ ко мнѣ

Гнуснѣйшаго, коварнѣйшаго духа —

Чтобъ обнялъ онъ предательски меня:

Противустать нельзя подземнымъ силамъ!

И къ сердцу я — слѣпецъ — прижалъ змѣю;

И алчная, тѣмъ сердцемъ насыщалась:

Любовь она сосала изъ него.

Я не имѣлъ и тѣни подозрѣнья;

Всѣхъ мыслей дверь я открывалъ ему,

И опасеній всѣхъ ключи безпечно бросилъ.

Я звѣздныя пространства вопрошалъ:

Врага искалъ высоко и далёко —

А у меня онъ въ самомъ сердцѣ жилъ!

Когда бы я былъ тѣмъ предъ Фердинандомъ,

Чѣмъ предо мной Октавій былъ — повѣрь,

Я бъ на него оружія не поднялъ.

Но Фердинандъ — мой строгій государь,

Не другъ моей души: ввѣряя

Мнѣ жезлъ вождя, онъ былъ уже и самъ

Со мной въ войнѣ: война неизбѣжима

Межь хитростью и подозрѣньемъ — миръ

Лишь только тамъ, гдѣ есть другъ въ друга вѣра;

И если кто дерзнулъ ту вѣру отравить,

Тотъ извергъ! тотъ ужь въ матерней утробѣ

Грядущее заранѣе убилъ!

МАКСЪ.

Несчастный я! въ душѣ сознаться долженъ,

Что оправдать отца я не могу!

И сколько дѣлъ, дѣлъ тяжко-злополучныхъ

Свершилось вдругъ! Сомкнулись въ цѣпь одну

Ложь, ненависть, измѣна и коварство.

За что же мы, невинные ни въ чемъ,

Повержены въ одну и ту же бездну

Возможныхъ золъ и преступленій? Мы —

Святыню чувствъ всегда святыней чтили;

За что отцовъ совмѣстныя вины,

Какъ двѣ змѣи, насъ кольцами сжимаютъ?

Вражда отцовъ за что, за что и насъ

Любящихся съ терзаньемъ разлучаетъ?

(Обнимаетъ Теклу съ чувствомъ глубокой горести.) ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ. (Долго смотритъ на него молча и потомъ къ нему подходитъ.)

Останься, Максъ, со мной; останься! — Максъ,

Не оставляй меня! послушайся, останься.

Вотъ, видишь ли — когда тебя внесли.

Подъ Прагою, ко мнѣ въ бивакъ мой зимній,

Ты былъ еще дитя; весь перезябъ;

Совсѣмъ твои окостенѣли руки —

А оттого что знамя ухватилъ

И не хотѣлъ отдать его, упрямецъ!

Я — пріютилъ тебя, покрылъ своимъ плащемъ;

Я за тобой ухаживалъ какъ нянька,

Малѣйшей для тебя услуги не стыдясь.

И наконецъ — въ теплѣ, покоѣ, нѣгѣ —

Ты снова здѣсь, у сердца моего,

Почувствовалъ съ восторгомъ жизнь младую.

Съ тѣхъ поръ, къ тебѣ бывалъ ли я другимъ?

Я множества людей устроилъ счастье:

Помѣстьями иныхъ я наградилъ,

Тѣхъ почестьми и деньгами осыпалъ.

Тебя же я — любилъ! Тебѣ же я —

Далъ лучшіе даръ, далъ сердце… весь отдался!

Счастливцы тѣ — чужими были мнѣ,

А ты, ты былъ моимъ Веніаминомъ!

Нѣтъ, Максъ, меня ты не оставишь; нѣтъ,

Не можетъ быть, не вѣрю. Я не вѣрю,

Чтобъ Максъ меня оставилъ!

МАКСЪ.

Боже мой!

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Да! былъ твоимъ я пѣстуномъ отъ дѣтства;

То жь для тебя я дѣлалъ, что отецъ.

Я окружилъ тебя любови сѣтью:

Коль хочешь ты и можетъ — рви ее!

Ты узами соединенъ со мною

Всѣхъ нѣжныхъ чувствъ — всѣмъ тѣмъ, что люди чтятъ;

Чѣмъ сближены; чѣмъ дороги другъ другу: —

Иди же; брось и позабудь меня;

Ужь я ничто; служи ты Фердинанду: —

И блесткою алмазной на груди,

Алмазною руна-златаго цѣпью,

По всѣмъ правамъ должны тебя почтить —

За то, что ты отца, за то что друга,

За то, что чувствъ святѣйшихъ не почтилъ!

МАКСЪ. (Въ сильномъ бореніи чувствъ.)

Но какъ же быть?… о Боже!… Я обязанъ:

Присяга, долгъ…

ВАЛЕНШТЕЙНЪ.

Какой бы это долгъ?

И передъ кѣмъ?…. Ты отвѣчай мнѣ — кто ты?

Когда неправъ предъ государемъ я,

Моя вина не можетъ быть твоею.

Себѣ ли ты принадлежишь? Собой

Распоряжать ты можешь ли, какъ хочешь?

И дѣйствовать ты можешь ли какъ я,

Во всемъ, всегда и всюду самовластно?

Ты дѣйствуешь, но дѣйствуешь не самъ,

А мной. Живешь ты — жизнію моею:

Я все тебѣ; твой императоръ — я.

Принадлежать, повиноваться мнѣ —

Вотъ честь твоя и вотъ природы голосъ!

Когда тотъ міръ гдѣ существуешь ты,

Съ своей стези обычной выступая,

Бросается, весь пламенемъ объятъ,

На міръ другой и міръ тотъ сожигаетъ —

Не можешь ты не слѣдовать за нимъ:

Въ стремительномъ неудержимомъ бѣгѣ,

Уноситъ онъ съ собою — и тебя,

Въ большомъ кольцѣ планетъ ему подвластныхъ,

И всю чреду другихъ своихъ свѣтилъ.

Не можетъ быть виной — законъ природы:

Никто тебя не будетъ осуждать

За то, что ты остался вѣренъ дружбѣ!

Явленіе девятнадцатое. Прежніе и Нейманъ, входятъ. ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Что тамъ еще?

НЕЙМАНЪ.

Бунтуютъ Паппенгеймцы;

Съ оружіемъ въ рукахъ бѣгутъ сюда

И требуютъ чтобъ графъ Пикколомини

Имъ выданъ былъ сей часъ же; если жь нѣтъ —

Они грозятъ взять штурмомъ самый замокъ.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ. (Обращаясь къ графу Терцкому.)

Поднять мосты; ворота запереть;

Въ орудія — одни цѣпныя ядра.

(Терцкій уходитъ.)

Безумцы! Мнѣ грозить!… Ступай ты къ нимъ

И объяви приказъ мой, Нейманъ:, въ лагерь!

Покорность! Ждать, пока я дамъ отвѣтъ!"

(Нейманъ уходитъ; Илло смотритъ въ окно.) ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Прошу тебя, пусти ты Макса.

ИЛЛО (у окна).

Черти!

Ужь въ ратушѣ!… срываютъ крышу съ ней…

На самый верхъ орудія встащили…

МАКСЪ.

О бѣшеный народъ!

ИЛЛО.

Команда… ну,

Пойдетъ теперь потѣха!…. заряжаютъ….

Ужь цѣлятъ въ насъ*

ГЕРЦОГИНЯ и ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

О, Боже нашъ!

МАКСЪ. (Къ Валленштейну.)

Позволь,

Я выйду къ нимъ: могу уговорить ихъ.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Нѣтъ, ни-за-что, ни шагу!

МАКСЪ. (Указывая на Теклу и Герцогиню.)

Но… жизнь ихъ..

И жизнь твоя…

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Я ужь сказалъ, ни шагу!

Явленіе двадцатое. Прежніе, Терцкій, входитъ ТЕРЦКІЙ.

Отъ преданныхъ тебѣ полковъ — посолъ:

Какъ милости они просить велѣли,

Чтобъ въ дѣло имъ позволили вступить.

Во власти ихъ въѣздъ Прагскій, Мильскій тоже;

По первому сигналу отъ тебя,

Они полкамъ мятежнымъ въ тылъ ударятъ, /

Разстроятъ ихъ и въ улицы втѣснятъ —

А въ улицахъ ужь нетрудна расправа.

ИЛЛО.

Не дай простыть Ихъ жару, поспѣши:

Полкъ Буттлера за насъ, числомъ насъ больше,

И Пильзенскій потушимъ мы мятежъ.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Такъ въ Пильзенѣ быть самой битвѣ! Въ немъ-то

Неистовый, семейственный раздоръ,

Какъ алчный звѣрь, повсюду будетъ рыскать.

Все долженъ гнѣвъ, безумный гнѣвъ рѣшить!

Средь тѣсныхъ стѣнъ, не битвѣ быть, а бойнѣ.

Не станетъ силъ и власти прекратить

Кровавый пиръ ожесточенныхъ фурій

О! будь же то, чему ужь должно быть!

Что я давно предвидѣлъ — пусть свершится!

(Обращаясь къ Максу.)

Что жь, хочешь ты вступить со мною въ бой?

Свободу всю тебѣ предоставляю:

Ступай, веди полки противъ меня.

Война тебѣ знакомое ужь дѣло,

Ты у меня ужь поучился ей —

И мнѣ въ борьбу вступить съ тобой не стыдно.

Теперь тебѣ прекрасный случай есть

Мнѣ отплатить достойно за науку

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Вотъ до чего доходитъ! Максъ, подумай!

МАКСЪ.

Я слово далъ честное Фердинанду

Изъ лагеря привесть къ нему полки,

Надъ коими мнѣ ввѣрено начальство:

Я слово то сдержу, или умру;

Вполнѣ мой долгъ я этимъ ужь исполню;

Но въ бой вступать съ тобою но хочу,

И не вступлю, коль скоро то возможно —

Я чту твою враждебную главу.

(Раздаются два выстрѣла; Терцкіи и Илло отходятъ отъ окна.) ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Что тамъ?

ТЕРЦКІЙ.

Убитъ.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Но кто?

ИЛЛО.

Все Тихенбахцы —

Ихъ выстрѣлы.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Ихъ выстрѣлы! Въ кого?

ИЛЛО.

Ты Неймана къ нимъ выслалъ — застрѣлили.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Ахъ, дьяволы! и смѣли…. самъ пойду!

ТЕРЦКІЙ.

Для нихъ теперь нѣтъ ничего святаго —

Не выходи!

ГЕРЦОГИНЯ и ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

О, ради Бога!

ИЛЛО.

Вождь!

Нельзя, постой.

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Остановись, куда ты?

МАКСЪ.

Прошу тебя, побереги себя!

Увидѣвъ кровь, они остервенились;

Пусть ярость ихъ утихнетъ, и тогда….

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Нѣтъ, нѣтъ! иду: я слишкомъ долго медлилъ;

Они меня не видѣли въ лицо

И оттого лишь только дерзость эта.

Я выйду къ нимъ, я къ нимъ заговорю…

Да! всѣ они солдаты Валленштейна,

Кто, какъ не я, начальникъ грозный ихъ?

Я посмотрю: еще бы не узнали

Меня! меня, ихъ солнце въ мракѣ битвъ.

Я даже не возьму оружія съ собою,

Мятежникамъ я только покажусь.

Увидите: вдругъ усмирится буйство

И въ берега покорности войдетъ.

(Онъ уходитъ и «слѣдъ за нимъ Илло, Терцкій и Буттлеръ.) Явленіе двадцать первое. Герцогиня, графиня Терцкая, Максъ и Текла. ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Когда они его увидятъ, я надѣюсь…

ГЕРЦОГИНЯ.

Не можетъ быть надежды никакой!

МАКСЪ (который, въ сильномъ бореніи чувствъ стоялъ въ продолженіи предшествующаго явленія въ сторонѣ — выступаетъ впередъ).

Я выдержать не въ силахъ этой муки!

Я шелъ сюда — и былъ я духомъ твердъ:

Казалось мнѣ, что поступить такъ — долженъ;

Что такъ велитъ мнѣ дружба поступить,

Любовь и честь. А между тѣмъ, о Боже!

Всѣ изверга какого-то во мнѣ,

Чудовище какое-то лишь видятъ.

Я сталъ и тѣмъ противенъ, кто мнѣ милъ:

Я на себѣ проклятія ихъ слышу;

И долженъ я смотрѣть на муки ихъ,

Когда могу прервать однимъ ихъ словомъ.

Я самъ не свой, въ волненіи мой духъ.

Два голоса въ груди моей я слышу;

Но въ мысляхъ — мракъ: которому изъ двухъ

Послѣдовать, повиноваться должно?

О какъ былъ правъ отецъ мой! На себя

Напрасно я такъ смѣло полагался: —

Не знаю самъ какъ быть, что дѣлать мнѣ?

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Не знаешь? Какъ! и собственное сердце

Не говоритъ тебѣ?… Такъ я скажу:

Измѣнникомъ отецъ твой оказался;

Черезъ него, презрѣннаго, впередъ

Жизнь Герцога запродана убійцамъ;

Позора нашего онъ первою виной.

Вотъ тутъ отвѣтъ на то, что дѣлать сыну!

Обязанъ сынъ зло искупить отца,

Обязанъ сынъ честь воскресить и вѣрность….

Коль хочетъ онъ, чтобъ Валленштейновъ родъ

Не сохранилъ Пикколомини имя,

Какъ страшное проклятіе, какъ брань!

МАКСЪ.

О гдѣ бъ я могъ лишь голосъ правды слышать,

А не языкъ желаній и страстей!

О, если бы спустился съ неба Ангелъ,

Черпнувши тамъ изъ моря свѣта мнѣ

Безпримѣсной, чистѣйшей правды!… Какъ?

Жду Ангела?… Но ангелъ предо мною!

(Приближается къ Теклѣ и окружаетъ ее объятіями.)

 Пусть все рѣшитъ и судъ произнесетъ

Чистѣйшее, святое это сердце:

Оно нигдѣ, ни въ чемъ не можетъ погрѣшить.

Я у твоей любви спрошу — способной

Достойнаго счастливца лишь избрать,

А низкому душою несчастливцу

Бросающей презрѣнья полный взглядъ —

Скажи: любить меня ты будешь, можешь,

  Когда я здѣсь остаться соглашусь?

И если такъ, то говори скорѣе —

Я вашъ!

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ (значительно).

Смотри, подумай, Текла!…

МАКСЪ (прерывая ее).

Нѣтъ,

Что чувствуешь, то говори — не думай.

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Уже ль отца забудешь ты…

МАКСЪ (прерывая ее).

Не дочь

Здѣсь герцога Фридланскаго со мною —

Со мной моя возлюбленная здѣсь.

Теперь идетъ не о коронѣ дѣло;

Обдумывать его могла бы ты:

Вопросъ другой — вопросъ о чести друга,

Объ участи и славѣ храбрыхъ войскъ,

За мной во всемъ послѣдовать готовыхъ.

Что жь, какъ же мнѣ — клятвопреступнымъ быть,

Вступить въ мятежъ? Иль быть отцеубійцей,

Къ Октавью слать смертельное ядро?

Да, да! Ядро — разъ вышедши на волю,

Уже не есть безчувственная вещь;

Ужь духъ въ него вселяется какой-то,

И фуріи, тѣ мстительницы зла,

Влекутъ его съ неслыханнымъ лукавствомъ

Преступнѣйшимъ, ужаснѣйшимъ путемъ.

ТЕКЛА.

Максъ, Максъ…

МАКСЪ (прерывая ее).

Нѣтъ, не спѣши отвѣтомъ.

Души твоей великость знаю я:

Готова ты долгъ тяжкій, самый трудный

Скорѣй всего принять за первый долгъ.

Но пусть теперь то только совершится,

Къ чему влечетъ насъ къ ближнему любовь,

А не порывъ къ великому лишь дѣлу.

Припомни чѣмъ была. Герцогъ для меня,

И какъ ему воздалъ за все отецъ мой.

А дружество, честь, нѣжная любовь

И долгаго гостепріимства святость —

Въ нихъ вѣровать должны всѣмъ сердцемъ мы:

Ихъ оскорбить — есть то же святотатство,

И за него сама природа мститъ.

Все это, все — ты взвѣсь вѣсами правды

И пусть твое рѣшаетъ сердце.

МАКСЪ.

Максъ,

Ужь все твое давно рѣшило сердце:

Послѣдуй первому влеченію его.

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Несчастная!

ТЕКЛА.

О! Есть ли что святое,

Что правое, чего бъ душа его

Въ единый мигъ глубоко не сознала?

Иди же, Максъ; долгъ тяжкій исполняй!

А я вездѣ, всегда бъ тебя любила:

Какой бы путь ты ни избралъ себѣ,

Поступишь ты — тебя достойно, честно;

Но никогда тревожить не должно

Раскаянье души твоей прекрасной.

МАКСЪ.

Такъ долженъ я съ тобой разстаться!

ТЕКЛА

Максъ,

Когда себѣ во всемъ ты пребылъ вѣренъ —

Ты вѣрнымъ мнѣ останешься всегда.

Домъ Фридландовъ и домъ Пикколомини

Не прекратятъ взаимной ихъ вражды;

Но жизнью мы живемъ съ тобой отдѣльной —

Мы собственной лишь нашею живемъ.

Иди, бѣги: съ преступнымъ нашимъ дѣломъ,

Не смѣшивай ты правое свое.

Къ погибели домъ Валленштейна близокъ;

На насъ лежитъ проклятіе небесъ,

И можетъ быть въ одну и ту же бездну

Вина отца влечетъ меня съ собой.

Но обо мнѣ ты не скорби напрасно —

Судьба моя рѣшится скоро, Максъ!

(Максъ, сильно взволнованный, беретъ ее въ свои объятія; за сценою, при звукахъ музыки, раздаются громкіе, суровые и продолжительные крики „да здравствуетъ Фердинандъ!“ Максъ и Текла стоятъ неподвижно, обнявши другъ друга.) Явленіе двадцать второе. Прежніе; Терцкій. ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Я слышу крикъ!…. Графъ Терцкій?….

ТЕРЦКІЙ.

Все пропало!

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Не усмирилъ ихъ даже герцогъ?

ТЕРЦКІЙ.

Нѣтъ.

ГЕРЦОГИНЯ.

Я слышала былъ „Виватъ!“

ТЕРЦКІЙ.

Фердинанду!

ГРАФИНЯ ТЕРЦКАЯ.

Забыли долгъ!

ТЕРЦКІЙ.

И слова одного

Не могъ сказать имъ герцогъ — въ войскѣ

Мятежный шумъ и крикъ не умолкалъ.

Вотъ герцогъ самъ.

Явленіе двадцать третіе. Прежніе; Валленштейнъ, Илло, Буттлеръ и потомъ Кирассиры. ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Графъ Терцкій!

ТЕРЦКІЙ.

Что, мой герцогъ.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Велѣть полкамъ готовиться въ походъ:

Сегодня же мы Пильзенъ оставляемъ.

(Терцкій уходитъ.)

Гдѣ Буттлеръ?

БУТТЛЕРЪ.

Здѣсь — приказовъ вашихъ жду.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Вы съ Эгерскимъ знакомы коммендантомъ —

Вы, помнится, друзья и земляки:

Немедленно дай знать ему съ курьеромъ,

Чтобъ былъ готовъ насъ въ Эгерѣ принять.

И ты съ полкомъ пойдешь туда же съ нами.

БУТТЛЕРЪ.

Все въ точности исполнить я спѣшу.

ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ. (Приближается къ Максу и Теклѣ, которые во все это время стояли обнявшись.)

Довольно! Вы должны теперь разстаться.

МАКСЪ.

О, Боже мой!

(Въ залу входятъ кирассиры и становятся въ глубинѣ сцены; снаружи, подъ окнами замка музыканты играютъ паппенгеймскій маршъ вызывая имъ Макса къ войску.) ВАЛЛЕНШТЕЙНЪ.

Возьмите; вотъ онъ, здѣсь:

Свободенъ онъ и пусть уходитъ съ вами.

(Становится спиною къ Максу, который не можетъ приблизиться ни къ нему ни къ Теклѣ.) МАКСЪ.

Такъ ненависть ко мнѣ питаешь ты?

Въ негодованіи бѣжишь, не можешь видѣть!

Союзъ сердецъ ты не слегка разнять,

А разорвать съ усильемъ, съ мукой хочешь.

Я безъ тебя еще не свыченъ жить.

Иду одинъ отсюда, какъ въ пустыню,

А милыхъ мнѣ всѣхъ оставляю здѣсь.

Не отвращай ты взоровъ, умоляю;

Позволь еще узрѣть въ послѣдній разъ

Черты твои, священныя мнѣ вѣчно;

Позволь коснуться мнѣ…

(Хочетъ взятъ руку Валленштейна, но тотъ ее отнимаетъ; онъ обращается къ графинѣ Терцкой.)

Но можетъ быть

Хоть въ комъ нибудь я встрѣчу состраданье?

Графиня, вы?

(Она отворачивается отъ нею; онъ обращается къ герцогинѣ.)

Вы, Герцогиня? Въ васъ

Другую мать привыкъ всегда я видѣть.

ГЕРЦОГИНЯ.

Идите, графъ, куда зоветъ васъ долгъ,

И можетъ быть не далеко то время.

Когда лишь вы одни, нашъ нѣжный другъ,

Защитникомъ намъ будете предъ Трономъ.

МАКСЪ.

Вы этою надеждою меня

Спасти отъ мукъ отчаянья хотите,

Но для чего намъ льстить себя мечтой?

Опредѣленъ мой часъ! И слава Богу,

Что я могу окончить разомъ все.

(Снова слышна военная музыка; зала все болѣе и болѣе наполняется солдатами; онъ замѣчаетъ Буттлера.)

Я вижу тутъ и васъ, полковникъ Буттлеръ!

Идти со мной ужь не хотите вы;

Отъ новаго отставши господина,

Вы къ прежнему опять. Ужь хоть теперь

Вѣрнѣй ему служите: дайте руку,

Что жизнь его вы сохраните мнѣ.

(Буттлеръ не подаетъ ему руки.)

На герцога разгнѣванъ императоръ;

Во власть убійцъ обрекъ его главу,

И за нее сулитъ имъ груды злата.

И вотъ когда — теперь нужна ему

Всечасная забота нѣжной дружбы

И глазъ любви недремлющій на мигъ;

А, кажется, его я оставляю….

Съ людьми…

(Смотрите съ подозрѣніемъ на Илло и Буттлира.) ИЛЛО.

Иди туда, въ тотъ лагерь

Измѣнниковъ искать: тамъ только есть

Подобные Октавью и Галласу,

А здѣсь лишь ты одинъ. Избавь ты насъ

И отъ него: или скорѣй отсюда.

(Максъ хочетъ опять приблизиться къ Теклѣ, но Валленштейнъ ему препятствуетъ. Онъ стоитъ въ нерѣшительности и удрученный горестію; между тѣмъ зала наполняется болѣе и болѣе и громкій звукъ трубъ почти не прерывается.) МАКСЪ.

Звучи, труба! О, еслибъ то была

Труба враждебныхъ войскъ…. о, еслибъ Шведы!

Готовъ идти на поле смерти я!

И сколько здѣсь мечей своихъ я вижу —

Пускай бы столько же и вражескихъ мечей

Мнѣ грудь насквозь пронзили!… Вамъ что надо?

Пришли меня отсюда вырвать, да?

Въ отчаянье привесть меня страшитесь'.

Раскайтесь!

(Вся зала наполняется солдатами.)

Къ толпамъ еще толпы!

Влечетъ меня съ собою эта лава…

Обдумайтесь; какой я вождь вамъ? я

Изтерзанъ горестью, мой духъ въ изнеможеньиI

Вы лучшихъ благъ моихъ лишаете меня;

Такъ знайте же — я васъ предамъ богинѣ мщенья.

Избравъ меня въ вожди, сгубили вы себя…

За мной! Но кто за мной — ужь тотъ не жди спасенья!…

(Когда онъ уходитъ въ глубину сцены, между кирассирами замѣчается сильное движеніе; они окружаютъ его и провожаютъ съ страшнымъ шумомъ; Валленштейнъ остается неподвижнымъ», Текла падаетъ въ объятія матери; занавѣсъ опускается.)

WALLENSTEINS TOD.

Dritter Aufzug. Achtzehnter Auftritt. Die Vorigen und Max Piccolomini. MAX. (Mitten in den Saal tretend.)

Ja, ja! Da ist er! Ich vermag’s nicht länger,

Mit leisem Tritt um dieses Haus zu schleichen,

Den giinst’gen Augenblick verstohlen zu

Erlauern. — Dieses Harren, diese Angst

Geht über meine Kräfte!

(Auf Thekla zugehend, — welche sich ihrer Mutter in die Arme geworfen.)

O, sieh' mich an! Sieh' nicht weg, holder Engel!

Bekenn' es frei vor Allen. Fürchte Niemand.

Es höre, wer es will, dass wir uns lieben.

Wozu es noch verbergen? Das Geheimniss

Ist für die Glücklichen; das Unglück braucht,

Das hoffnungslose, keinen Schleier mehr,

Frei, unter tausend Sonnen kann es handeln.

(Er bemerkt die Gräfin, welche mit frohlockendem Gesicht auf Thekla blickt.)

Nein, Base Terzky, seht mich nicht erwartend.

Nicht hoffend an! Ich komme nicht zu bleiben.

Abschied zu nehmeu, komm' ich. — Es ist aus.

Ich muss, muss dich verlassen, Thekla — muss!

Doch deinen Hass kann ich nicht mit mir nehmen.

Nur einen Blick des Mitleids gönne mir,

Sag, dass du mich nicht hassest. Sag' mir’s, Thekla.

(Indem er ihre Hand fasst, heftig bewegt.)

O Gott! — Gott! ich kann nicht von dieser Stelle.

Ich kann es nicht, — kann diese Hand nicht lassen

Sag, Thekla, dass du Mitleid mit mir hast,

Dich selber überzeugst, ich kann nicht anders

(Thekla, seinen Blick vermeidend, zeigt mit der Hand aut ihren Vater; er wendet sich nach dem Herzog um, den er jetzt erst gewahr wird.)

Du hier? — Nicht du bist’s, den ich hier gesucht.

Dich sollten meine Augen nicht mehr schauen.

Ich hab' es nur nut ihr allein, liier will ich

Von diesem Herzen freigesprochen sein.

An allem andern ist nichts mehr gelegen.

WALLENSTEIN.

Denkst du, ich soll der Thor sein und dich ziehen lassen

Und eine Grossmuthsscene mit 'dir spielen?

Dein Vater ist zum Schelm an mir geworden.

Du bist mir nichts mehr, als sein Solm, sollst nicht

Umsonst in meine Macht gegeben sein.

Denkt nicht, dass ich die alte Freundschaft ehren werde,

Die er so ruchlos hat verletzt. Die Zeiten

Der Liebe sind vorbei, der zarten Schonung,

Und Hass und Rache kommen an die Reihe.

Ich kann auch Unmensch sein, wie er.

MAX.

Du wirst mit mir verfahren, wie du Мacht hast.

Wühl aber weisst du, dass ich deinem Zorn

Nicht trotze, noch ihn fürchte. Was mich hier

Zurückhält, weiset du.

(Thekla bei der Hand fassend.)

Sieh'! Alles — Alles wollt' ich dir verdanken,

Das toos der Seligen wollt' ich empfangen

Aus deinei väterlichen Hand. Du hast’s

Zerstört; doch daran liegt dir nichts. Gleichgültig

Tiiltst du das Glück der Deinen in den Staub;

Der Gott, dem du dienst, ist kein Gott der Gnade.

Wie das gemüthlos blinde Element,

Das furchtbare, mit dem kein Bund zu schliessen,

Folgst du des Herzens wildem Trieb allein.

Weh' denen, die auf dich vertraun, an dich

Die sichre Hütte ihres Glückes lehnen,

Gelockt von deiner gastlichen Gestalt!

Schnell, unverhofft, bei nächtlich stiller Weile,

Gährt’s in dem tück’schen Feuerschlunde, ladet

Sich aus mit tobender Gewalt, und weg

Treibt über alle Pflanzungen der Menschen

Der wilde Strom in grausender Zerstörung.

WALLENSTEIN.

Du schilderst deines Vaters Herz. Wie du’s

Beschreibst, so ist’s in seinem Eingeweide.

In dieser schwarzen Heuchlers-Brust gestaltet.

O, mich hat Höllenkunst getäuscht. Mir sandte

Der Abgrund den verstecktesten der Geister,

Den lügekundigslen, herauf und stellt' ihn

Als Freund an meine Seite. Wer vermag

Der Hölle Macht zu widerstehn? Ich zog

Den Basilisken auf an meinen Busen;

Mit meinem Herzblut nährt' ich ihn, er sog

Sich schwelgend voll an meiner Liebe Brüsten,

Ich batte nimmer Arges gegen ihn,

Weil offen liess ich des Gedankens Thore,

Und warf die Schlüssel weiser Vorsicht weg —

Am Sternenhimmel suchten meine Augen,

Im weiten Weltenraum den Feind, den ich

lm Herzen meines Herzens eingeschlossen. —

Wär' ich dem Ferdinand gewesen, was

Octavio mir war — ich hätt' ihm nie

Krieg angekündigt — nie hätt' ich’s vermocht.

Er war mein strenger Herr nur — nicht mein Freund.

Nicht meiner Treu' vertraute sich der Kaiser.

Krieg war schon zwischen mir und ihm, als er

Den Feldherrnstab in meine Hände legte,

Denn Krieg ist ewig zwischen List und Argwohn,

Nur zwischen Glauben und Vertraun ist Friede.

Wer das Vertraun vergiftet, о! der mordet

Das werdende Geschlecht im Leib der Mutter!

MAX.

Ich will den Vater nicht vertheidigen.

Weh' mir dass ich’s nicht kann!

Unglücklich schwere Thaten sind geschehen,

Und eine Frevelhandlung fasst die andre

In enggeschlossner Kette grausend an.

Doch wie geriethen wir, die nichts verschuldet.

In diesen Kreis des Unglücks und Verbrechens?

Wem brachen wir die Treue? Warum muss

Der Väter Doppelschuld und Frevelthat

Uns grässlich wie ein Schlangenpaar umwinden?

Warum der Väter unversöhnter Hass

Auch uns, die Liebenden, zerreissend scheiden?

(Er umschlingt Thekla mit heftigem Schmerz.) WALLENSTEIN. (Hat den Blick schweigend auf ihn geheftet und nähert sich jetzt.)

Max, bleibe bei mir! — Geh nicht von mir, Max!

Sieh, als man dich im Prag’schen Winterlager

Ins Zelt mir brachte, einen zarten Knaben,.

Des deutschen Winters ungewohnt, die Hand

War dir erstarrt an der gewichtigen Fahne,

Du wolltest männlich sie nicht lassen, damals nahm ich

Dich auf, bedeckte dich mit meinem Mantel,

Ich selbst war deine Wärterin, nicht schämt' ich

Der kleinen Dienste mich, ich pflegte deiner

Mit weiblich sorgender Geschäftigkeit,

Bis du, von mir erwärmt, an meinem Herzen,

Das junge Leben wieder freudig fühltest.

Wann hab' ich seitdem meinen Sinn verändert?

Ich habe viele Tausend reich gemacht,

Mit Ländereien sie beschenkt, belohnt

Mit Ehrenstellen — dich hab' ich geliebt.

Mein Herz, mich selber hab' ich dir gegeben.

Sie alle waren Fremdlinge, du warst

Das Kind des Hauses, — Max! du kannst mich nicht verlassen.

Es kann nicht sein, ich mag’s und will’s nicht glauben,

Dass mich der Max verlassen kann.

MAX.

O, Gott!

WALLENSTEIN.

Ich habe dich gehalten und getragen

Von Kindesbeinen an. — Was that dein Vater

Für dich, das ich nicht reichlich auch gethan?

Ein Liebesnetz hab' ich um dich gesponnen,

Zerreiss' es, wenn du kannst. — Du bist an mich

Geknüpft mit jedem zarten Seelenbande,

Mit jeder heil’gen Fessel der Natur,

Die Menschen an einander ketten kann.

Geh' hin, verlass mich, diene deinem Kaiser,

Lass dich mit einem goldnen Gnadenkettlein,

Mit seinem Widderfell dafür belohnen,

Dass dir der Freund, der Vater deiner Jugend,

Dass dir das heiligste Gefühl nichts galt.

MAX. (In heftigem Kampfe.)

O, Gott! wie kann ich anders? Muss ich nicht?

Mein Eid — die Pflicht. —

WALLENSTEIN.

Pflicht, gegen wen? Wer bist du?

Wenn ich am Kaiser Unrecht handle, ist’s

Mein Unrecht nicht das deinige. Gehörst

Du dir? Bist du dein eigener Gebieter,

Selbst frei da in der Welt, wie ich, dass du

Der Thäter deiner Thaten könntest sein?

An mich bist du gepflanzt, ich bin dein Kaiser,

Mir angehören, mir gehorchen, das

Ist deine Ehre, dein Naturgesetz.

Und wenn der Stern, auf dem du lebst und wohnst,

Aus seinem Gleise tritt, sich brennend wirft

Auf eine nächste Welt und sie entzündet,

Du kannst nicht wählen, ob du folgen willst,

Fort reisst er dich in seines Schwunges Kraft

Sammt seinem Bing und allen seinen Monden.

Mit leichter Schuld gehst du in diesen Streit,

Dich wird die Welt nicht tadeln, sie wird’s loben.

Dass dir der Freund das Meiste hat gegolten.

Neunzeknter Auftritt. Vorige; Neumann. WALLENSTEIN.

Was gibt’s?

NEUMANN.

Die Papponheimischen sind abgesessen

Und rücken an zu Fuss; sie sind entschlossen

Den Degen in der Hand das Haus zu stürmen;

Den Grafen wollen sie befrein.

WALLENSTEIN (zu Teraky).

Man soll

Die Ketten vorziehn. das Geschütz anpflanzen.

Mit Kettenkugeln will ich sie empfangen. (Terzky geht.)

Mir vorzuschreiben mit dem Schwert! Geh, Neumann,

Sie sollen sich zurückziehn, augenblicks,

Ist mein Befehl, und in der Ordnung schweigend warten

Was mir gefallen wird zu thun.

(Neumann geht ab, Ilio ist ans Fenster getreten). GRÄFIN.

Entlass ihn,

Ich bitte dich, entlass ihn!

ILLО (am Fenster).

Tod und Teufel!

WALLENSTEIN.

Was ist’s?

ILLO.

Auf’s Rathhaus steigen sie, das Dach

Wird abgedeckt, sie richten die Kanonen

Aufs Haus —

MAX.

Die Rasenden!

ILLO.

Sie machen Anstalt,

Uns zu beschiessen.

HERZOGIN und GRÄFIN.

Gott im Himmel!

MAX. (Zu Wallenstein.)

Lass mich

Hinunter, sie bedeuten —

WALLENSTEIN.

Keinen Schritt!

MAX. (Auf Thekla und die Herzogin zeigend.)

Ihr Leben aber! deins!

WALLENSTEIN.

Was bringst du Terzky?

Zwanzigtter Auftritt. Vorige; Terzky, kommt zurück. TERZKY.

Botschaft von unsern treuen Regimentern.

Ihr Muth sey länger nicht zu bändigen,

Sie flehen um Erlaubniss anzugreifen

Vom Prager und vom Muhl' Thor sind sie Herr,

Und wenn du nur die Losung wolltest geben,

So könnten sie den Feind irn Rücken fassen.

Ihn in die Stadt einkeilen, in der Enge

Der Strassen leicht ihn überwältigen.

ILLO.

O, komm! Lass ihren Eifer nicht erkalten!

Die Bultlerischen halten treu zu uns!

Wir sind die grösste Zahl und werfen sie

Und enden hier in Pilsen die Empörung.

WALLENSTEIN.

Soll diese Stadl zum Schlachtgefilde werden,

Und brüderliche Zwietracht, feueraugig

Durch ihre Strassen losgelassen toben?

Dem tauben Grimm, der keinen Führer hört,

Soll die Entscheidung übergeben sein?

Hier ist nicht Raum zum Schlagen, nur zum Würgen;

Die losgebundnen Furien der Wulh

Ruft keines Herrschers Stimme mehr zurück.

Wohl! es mag sein! Ich hab' es lang bedacht,

So mag sich’s rasch und blutig denn entladen!

(Zu Max gewendet.)

Wie ist’s? Willst du den Gang mit mir versuchen?

Freiheit, zu gehen, hast du. Stelle dich

Mir gegenüber. Führe sie zum Kampf;

Den Krieg verstehst du, hast bei mir etwas

Gelernt, ich darf des Gegners mich nicht schämen.

Und keinen schönem Tag erlebst du, mir

Die Schule zu bezahlen.

GRÄFIN.

Ist es dahin

Gekommen? Vetter, Vetter! könnt ihr’s tragen?

MAX.

Die Regimenter, die mir anvertraut sind

Dem Kaiser treu binwegzuföbren, hab' ich

Gelobt; diess will ich hallen oder sterben.

Mehr fordert keine Pflicht von mir. Ich fechte

Wicht gegen dich, wenn ich’s vermeiden kann.

Denn auch dein feindlich Haupt ist mir noch heilig.

(Es geschehen zwei Schüsse; Ilio und 'Terzky eilen ans Fenster.) WALLENSTEIN.

Was ist’s?

TERZKY.

Er stürzt.

WALLENSTEIN.

Stürzt! Wer?

ILLO.

Die Tiefenbacher th а ten

Den Schuss.

WALLENSTEIN.

Auf wen?

ILLO.

Auf diesen Neumann, den

Du schicktest.

WALLENSTEIN (auffahrend).

Tod und Teufel! So will ich —

(Will gehen.) TERZKY.

Dich ihrer blinden Wuth entgegenstellen?

HERZOGIN und GRÄFIN.

Um Gotteswillen nicht!

ILLO.

Jetzt nicht, mein Feldherr!

GRÄFIN.

О, halt' ihn! halt' ihn!

WALLENSTEIN.

Lasst mich!

МАX.

Thu' es nicht,

Jetzt nicht! Die blutig rasche Tiiat hat sie

In Wuth gesetzt, erwarte ihre Reue.

WALLENSTEIN.

Hinweg! Zu lange schon hab' ich gezaudert.

Das konnten sie sich freventlich erkühnen,.

Weil sie mein Angesicht nicht sahn. — Sie sollen

Mein Antlitz sehen, meine Stimme hören. —

Sind es nicht meine Truppen? Bin ich nicht

Ihr Feldherr und gefürchteter Gebieter?

Lass sehn, ob sie das Antlitz nicht mehr kennen,

Das ihre Sonne war iu dunkler Schlacht.

Es braucht der Waffen nicht, ich zeige mich

Vom Altan dem Bebellenheer, und schnell

Bezähmt, gebt Acht, kehrt der empörte Sinn

Ins alte Bette des Gehorsams wieder.

(Er geht. Ihm folgen Illo, Terzky und Buttler.) Einundzwanzigster Auftritt. Gräfin, Herzogin, Max und Thekla. GRÄFIN (zur Herzogin).

Wenn sie ihn sehen — es ist noch Hoffnung. Schwester.

HERZOGIN.

Hoffnung! ich habe keine.

MAX (der während des letzten Auftritts in eihem sichtbaren Kampf von Ferne gestanden, tritt näher.)

Das ertrag' ich nicht.

Ich kam hieher mit festentschiedner Seele,

Ich glaubte recht und tadellos zu thun

Und muss hier stehen wie ein Hassens werther,

Ein roh unmenschlicher, vom Fluch belastet,

Vom Abscheu Aller, die mir theuer sind,

Unwürdig schwer bedrängt die Lieben sehn,

Die ich mit einem Wort beglücken kann. —

Das Herz in mir empört sich, es erheben

Zwei Stimmen streitend sich in meiner Brust,

In mir ist Nacht, ich weiss das Rechte nicht zu wählen.

О wohl, wohl hast du wahr geredet, Vater;

Zu viel vertraut' ich auf das eigne Herz,

Ich stehe wankend, weiss nicht, was ich soll.

GRÄFIN.

Sie wissen’s nicht? Ihr Herz sagt’s Ihnen nicht?

So will ich’s Ihnen sagen!

Ihr Vater hat den schreienden Verralh

An uns begangen, an des Fürsten Haupt

Gefrevelt, uns in Schmach gestürzt, daraus

Ergibt sich klar, was Sie, sein Sohn, thun sollen:

Gutmachen, was der.Schändliche verbrochen,

Ein Beispiel aufzustellen frommer Treu,

Dass nicht der Name Piccolomini

Ein Schandiied sey, ein ew’ger Fluch im llaus

Der Wallensteiner.

MAX.

Wo ist eine Stimme

Der Wahrheit, der ich folgen darf? Uns Alle

Bewegt der Wunsch, die Leidenschaft. Dass jetzt

Ein Engel mir vom Himmel niedersteige,

Das Rechte mir, das Unverfälschte schöpfte

Am reinem Lichtquell mit der reinen Hand!

(Indem seine Augen auf Thekla fallen.)

Wie? Such' ich diesen Engel noch? Erwart' ich

Noch einen ändern?

(Er nähert sich ihr, den Arm um sie s Nagend.)

Hier auf dieses Herz

Das unfehlbare, heilig n ine, will

Ich’s legen, deiue Liebe will ich fragen.

Die nur den Glücklichen beglücken kann,

Vom unglückselig Schuldigen sich wendet.

Kannst du mich dann noch lieben, wenn ich bleibe?

Erkläre, dass du’s kannst, und ich bin euer.

GRÄFIN (mit Bedeutung).

Bedenkt —

MAX (unterbricht sie).

Bedenke nichts. Sag' wie du’s fühlst.

GRÄFIN.

An euern Vater denkt —

MAX (unterbricht eie).

Nicht Friedlands Tochter,

Ich frage dich, dich, die Geliebte frag' ich!

Es gilt nicht eine Krone zu gewinnen,

Das möchtest du mit klugem Geist bedenken.

Die Ruhe deines Freundes gilt’s, das Glück

Von einem Tausend tapfrer Heldenherzen,

Die seine That zum Muster nehmen werden.

Soll ich dem Kaiser Eid und Pflicht abschworen?

Soll ich in’s Lager des Octavio

Die vatermörderische Kugel senden?

Denn, wenn die Kugel los ist aus dem Lauf,

Ist sie kein todtes Werkzeug mehr, sie lebt.

Ein Geist fährt in sie, die Erinnyen

Ergreifen sie, des Frevels Rächerinnen,

Und führen tückisch sie den ärgsten Weg

THEKLA.

O, Max —

MAX (unterbricht sie).

Nein, übereile dich auch nicht.

Ich kenne dich. Dem edlen Herzen könnte

Die schwerste Pflicht die nächste scheinen. Nicht

Das Grosse, nur das Menschliche geschehe.

Denk, was der Fürst von je an mir gethan.

Denk' auch, wie’s ihm mein Vater hat vergolten.

O! auch die schönen, freien Regungen

Der Gastlichkeit, der frommen Freundestreue

Sind eine heilige Religion dem Herzen,

Schwer rächen sie die Schauder der Natur

An dem Barbaren, der sie grässlich schändet.

Leg' Alles, Alles in die Wage, sprich

Und lass dein Herz entscheiden.

THEKLA.

O, das deine

Hat langst entschieden. Folge deinem ersten

Gefühl —

GRÄFIN.

Unglückliche!

THEKLA.

Wie könnte das

Das Rechte seyn, was dieses zarte Herz

Nicht gleich zuerst ergriffen und gefunden?

Geh' und erfülle deine Pflicht! Ich würde

Dich immer lieben. Was du auch erwählt,

Du würdest edel stets und deiner würdig

Gehandelt haben. — Aber Reue soll

Nicht deiner Seele schönen Frieden stören.

MAX.

So muss ich dich verlassen, von dir scheiden!

THEKLA.

Wie du dir selbst getreu bleibst, bist du’s mir.

Uns trennt das Schicksal, unsre Herzen bleiben einig.

Ein blut’ger Hass entzweit auf ew’ge Tage

Die Häuser Friedland, Piccolomini,

Doch wir gehören nicht zu unserm Hause. —

Fort! Eile! Eile, deine gute Sache

Von unsrer unglückseligen zu trennen.

Auf unserm Haupte liegt der Fluch des Himmels,

Es ist dem Untergang geweiht. Auch mich

Wird meines Vaters Schuld mit ins Verderben

Hinabziehn. Traure nicht um mich! Mein Schicksal

Wird bald entschieden seyn.

(Max fasst sie in die Arme, heftig bewegt. Man hört hinter der Scene ein lautes, wildes, langverhallendes Geschrei: «Vivat Ferdinandus!» von kriegerischen Instrumenten begleitet. Max und Thekla halten einander unbeweglich in den Armen. Zweiundzwantigster Auftritt. Vorige; Terzky. GRÄFIN (ihm entgegen).

Was war das? Was bedeutete das Rufen?

TERZKY.

Es ist vorbei und Alles ist verloren.

GRÄFIN.

Wie? Und sie gaben nichts auf seinen Anblick?

TERZKY.

Nichts. Alles war umsonst.

HERZOGIN.

Sie riefen «Vivat!»

TERZKY.

Dem Kaiser.

GRÄFIN.

О, die Pflichtvergessenen!

TERZKY.

Man liess ihn nicht einmal zum Worte kommen.

Als er zu reden anfing, fielen sie

Mit kriegerischem Spiel betäubend ein. —

Hier kommt er.

Dreiundzwanzigster Auftritt. Vorige; Wallenstein begleitet von Ilio und Buttler, darauf Curassiere.) WALLENSTEIN (Im Kommen).

Terzky!

TERZKY.

Mein Fürst!

WALLENSTEIN.

Dass unsre Regimenter

Sich fertig halten, heut' noch aufzubrechen,

Denn wir verlassen Pilsen noch vor Abend.

(Terzky geht ab.)

Buttler!

BUTTLER.

Mein General!

WALLENSTEIN.

Der Commandant zu Eger

Ist euer Freund und Landemann. Schreibt ihm gleich

Durch einen Eilenden, er soll bereit seyn

Uns morgen in die Festung einzunehmen. —

Ihr folgt uns selbst mit eurem Regiment.

BUTTLER.

Es soll geschehn, mein Feldherr!

WALLENSTEIN. (Tritt zwischen Max und Thekla, welche sich während dieser Zeit fest umschlungen gehalten.)

Scheidet!

MAX.

Gott!

(Curassiere mit gezogenem Gewehr treten in den Saal und sammeln sieh im Hintergründe. Zugleich hört man unten einige muthige Passagen aus dem Pappenheimer-Marsch, welche dem Max zu rufen scheinen.) WALLENSTEIN (Zu den Cûrassieren.)

Hier ist er. Er ist frei. Ich halt' ihn nicht mehr.

(Er steht abgewendet und so/ dass Max ihm nicht beikommen noch sich dem Fräulein nähern kann.) МАX.

Du hassest mich, treibst mich im Zorn von dir.

Zerreissen soll das Band der Liebe,

Nicht sanft sich lösen, und du willst den Riss,

Den schmerzlichen, mir schmerzlicher noch machen!

Du weisst, ich habe ohne dich zu leben

Noch nicht gelernt. — In eine Wüste geh' ich

Hinaus, und Alles, was mir werth ist, Alles

Bleibt hier zurück. — О, wende deine Augen

Nicht von mir weg! Noch einmal zeige mir

Dein ewig theures undverehrtes Antlitz!

Verstoss mich nicht. —

(Er will seine Hand fassen, Wallenstein zieht sie zurück. Er wendet sich an die Gräfin.)

Ist hier kein andres Auge,

Das Mitleid für mich hätte? Base Terzky —

(Sie wendet sich von ihm; er kehrt sich zur Herzogin.)

Ehrwürd’ge Mutter?

HERZOGIN.

Gehn sie, Graf, wohin

Die Pflicht sie ruft. — So können sie uns einst

Ein treuer Freund, ein guter Engel werden

Am Thron des Kaisers.

MAX.

Hoffnung geben sie mir,

Sie wollen mich nicht ganz verzweifeln lassen.

O, täuschen sie mich nicht mit leerem Blendwerk!

Mein Unglück ist gewiss, und Dank dem Himmel!

Der mir ein Mittel eingibt, es zu enden,

(Die Kriegsmusik beginnt wieder. Der Saal füllt sieb immer mehr und mehr mit Bewaffneten an. Er sieht Buttlern dastehn.)

Ihr auch hier, Oberst Buttler! Und ihr wollt mir

Nicht folgen? — Wohl! Bleibt eurem neuen Herrn

Getreuer, als dem alten. Kommt! Versprecht mir.

Die Hand gebt mir darauf, dass ihr sein Leben

Beschützen, unverletzlich wollt bewahren.

(Buttler verweigert seine Hand.)

Des Kaisers Acht hängt über ihm und gibt

Sein fürstlich Haupt jedwedem Mordknecht preis,

Der sich den Lohn der Blutthat will verdienen.

Jetzt that' ihm eines Freundes fromme Sorge,

Der Liebe treues Auge noth — und die

Ich scheidend um ihn seh' —

(Zweideutige Blicke auf Ilio und Buttler richtend.) ILLO.

Sucht die Verräther

In eures Vater, in des Gallas Lager.

Hier ist nur einer noch. Gebt und befreit uns

Von seinem hassenswürd’gen Anblick. Gebt.

(Max versucht es noch einmal, sich der Thekla zu nähern. Wallenstein verhindert es. Er steht unschlüssig, schmerzvoll; indess füllt sich der Saal immer mehr und mehr und die Hörner ertönen unten immer auffordernder und in immer kürzern Pausen.) MAX

Blast! Blast! — О, wären es die schwed’schen Hörner,

Und ging’s von hier gerad' ins Feld des Todes,

Und alle Schwerter, alle, die ich hier

Entblösst muss sehen, durchdrängen meinen Busen!

Was wollt ihr? Kommt ihr mich von hier hinweg

Zu reissen? — О, treibt mich nicht zur Verzweiflung!

Thut’s nicht! Ihr könntet es bereun!

(Der Saal ist ganz mit Bewaffneten erfüllt.)

Noch mehr! Es hängt Gewicht sich an Gewicht

Und ihre Masse zieht mich schwer hinab. —

Bedenket, was ihr thut. Es ist nicht wohlgethan

Zum Führer den Verzweifelnden zu wählen.

Ihr reisst mich weg von meinem Glück, wohlan,

Der Rachegöttin weih' ich eure Seelen!

Ihr habt gewählt zum eigenen Verderben,

Wer mit mir geht, der sei bereit zu sterben!

(Indem er eicb nach dem Hintergründe wendet, entsteht eine rasche Bewegung unter den Curassieren, sie umgeben und begleiten ihn in wildem Tumult. Wallenstein bleibt unbeweglich, Thekla sinkt in ihrer Mutter Arme. Der Vorhang fällt.)