Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. Письма ко всем: Обращения к народу 1905—1908 / Сост., послесл., коммент. С. В. Черткова. М., 2011. С. 308—311.
Ужасные слова перестают быть ужасными, когда к ним привыкают. Привыкнуть к слову — это значит воспринимать звук, общий смысл, но не заполнять его всей полнотой содержания. Отупеть, бессильной душой скользить по поверхности понятия, не переживать душой жизненный смысл его. Таких слов много: «голод, тюрьма, убийство, смертная казнь»…1
Нет сил человеческих, каждый раз говоря «казнь», шаг за шагом воскрешать в душе подлинный смысл этого слова: беспомощность, жажду жизни, грубое насилие, белый мешок, петлю, схватывающую за горло, представителей власти, пастыря с крестом, мёртвую тишину, низкое, жестокое, кощунственное дело… И душа обывателя привыкает: нет сил исходить кровью всегда, негодовать, плакать, содрогаться от ужаса. Но в казни есть нечто такое, что можно и должно переживать всегда: соблазн, идущий в мир 2. И Дума, поскольку она, несмотря на всё своё несовершенство, выражает народную совесть, должна прекратить своей законодательной властью этот соблазн, отравляющий, разъедающий страну. Первым словом Думы должно быть: долой смертную казнь, — без всяких оговорок, без всяких сроков, безусловно и навсегда!
Соблазн смертной казни — это соблазн владычества смерти. Правительство, всякая государственная власть, как историческая сила, сложными и глубокими нитями связана с народной душой. По этим нитям, как по электрическим проводам, идут в народный организм творческие или разрушительные инстинкты, зло или правда, зараза или жизнь — в зависимости от качества самой власти. Делая смертную казнь законным возмездием за проступки, правительство вливает отраву в душу народа, отраву допустимости насильственной смерти. Бессознательно народ впитывает в себя эту страшную идею, черта между жизнью и смертью почти стирается, и в то время, как раньше убить человека было чудовищным фактом, свершить который мог только тот, кто находился в состоянии полного духовного упадка, теперь убийство становится одним из самых надёжных и лёгких в нравственном отношении средств устранить ненужного человека. Убийство Герценштейна 3, десятки самых зверских убийств, разбои средь бела дня — словом, всё то, чем наполнены столбцы современных газет, — всё это создано смертною казнью. Зарезать целую семью, чтобы украсть десять рублей, — заурядный факт. Задушить человека, чтобы украсть его пиджак, — теперь не чудовищное событие, а обычное содержание газетных известий.
Смертная казнь отравила народную душу допустимостью убийства, смертная казнь вызвала к жизни царство смерти, и народ с отвращением и ужасом видит, что духовное разложение его уже началось, он требует и должен требовать прекращения смертной казни, чтобы спасти себя от гибели, от полной и окончательной духовной смерти. Долго продолжаться так не может. Никакой народ не выдержит таких испытаний 4. Смерть душит его своей холодной петлёй, хочет во власть виселицы отдать всю страну, разрушить окончательно границы между тем, что можно и чего нельзя.
Государственная дума обязана возвысить свой голос против безраздельной власти смерти. Она хочет обновлять Россию, так пусть же прежде всего искоренит язву, отравляющую народ, пусть первыми словами её будет: смертная казнь отменяется безусловно и навсегда.
«В церкви шла утренняя литургия… во время пения Херувимской вдруг раздался громкий крик: „Ни с места! руки вверх!“… Из толпы выступило 10-12 человек. Дьякон бросился навстречу с воплем, но моментально был убит. Раздались ещё выстрелы, которыми были ранены две старушки-богаделки»…
«В Нарве убит Пельтцер. Обезумевшая толпа тащила Пельтцера к реке, избивая его камнями, и швырнула потом в воду».
В колониальном магазине экспроприатор ранил железнодорожного мастера Лихонина в живот и ухо. «Ожесточённая толпа в несколько сот человек догнала его и стала избивать одного человека; тело его вскоре представляло одну сплошную кровавую массу; убитый был растерзан в клочки».
Убит московский городской инженер Кребс 5. Когда он прошёл токарную мастерскую, раздался выстрел. «Покойный схватился рукою за грудь с левой стороны, сделал несколько шагов, затем упал и ударился головой о железную ось вагона, но поднялся, прошёл до конторы и, сказав „Меня убили!“, — тут же упал и через две минуты скончался».
В Петербурге убиты инженеры Берс и Нюберг 6, убийство признано комитетом безработных «бессмысленным и жестоким»…
В Воронеже убита учительница Попова.
Смерть, смерть, смерть!
Нервы привыкли. В газетах новый отдел «Убийства». Чудовище железным кольцом охватило русскую жизнь. Уж это не революция — это разложение.
Пусть правительство виновато, пусть оно, узаконив смертную казнь, развратило сознание народа. Пусть — всё так! Но оставим искать виновных, жизнь превращается в тупой, бессмысленный кошмар. Духовное разложение налицо. Бессмысленные, ненужные, зверские убийства — вот они, грозные признаки того проклятого яда, которым веками отравлялся русский народ.
Не убий! Много тысяч лет назад торжественно и властно прогремели эти великие слова над вселенной.
И вот теперь, в XX веке, стирается черта, за которую могли заходить только безнадёжные злодеи, убийство становится «происшествием», лёгким «способом» мести, «средством» избавиться от врага!
Пусть нервы привыкли к крови, они не могут привыкнуть к тому ужасу, который незаметно подкрадывается к нам и грозит жизнь превратить в бессмысленный кровавый хаос.
Нет слов выразить всё, что внушают ежедневные газетные столбцы, превратившиеся давно уже в скорбные листы.
Должен же откуда-нибудь раздаться голос, который сказал бы, как некогда, божественные слова, не во имя политики, не во имя теоретической морали, не во имя партийных требований, а во имя любви, правды, истины, сказал бы с правом и властью: не убий! не убий! не убий!
Мы ждём его. Господи, пошли нам его.
1 Ср.: «Возвести убийство в закон, придать ему всю нравственную силу законного правосудного деяния, окружить его ореолом святой бесстрастной правды и чрез такую санкцию закона развязать человеческую совесть и мирить её с убийством, — наконец совершать это убийство с холодною правильностью, создав для того особое звание „убийц“… Нет, такое учреждение есть позор всему человечеству, позор ненужный, и ничем оправдано быть не может… Строго говоря, человеку и не подлежит суд над человеками, а он (или общество) имеет право только ограждать себя от злых последствий преступного действия, от повторения злых деяний и содействовать исправлению падшего человека… Тем большую ответственность налагает на судей смертная казнь, отнимающая у человека то, что не человеком ему дано, чего возвратить ему люди не властны, на что имеет неотъемлемое право всяк живый — жизнь» (Аксаков И. Указ. соч. С. 422—423).
2 Мф. 18, 7. С. Н. Булгаков с думской трибуны определял: «Прежде всего это грех — религиозное преступление».
3 Герценштейн Михаил Яковлевич (1859—1906) — экономист, публицист, общественный деятель. Приват-доцент Импрераторского московского университета, член I Государственной думы, идеолог кадетской партии по аграрному вопросу, защитник мелкого крестьянского землевладения. Убит членами «Союза русского народа».
4 Поставленный Свенцицким диагноз состояния общества полностью подтвердился, и в 1917 г. страшное пророчество сбылось.
5 Заведующий трамвайными мастерскими Миусского парка инженер Ф. Ф. Кребс, пытавшийся привить рабочим немецкую дисциплину труда, был убит 22 мая 1907 г. Построенный в 1930-х гг. на Лесной ул. Москвы Дом культуры носит имя убийцы.
6 Один из самых наглых в то время терактов: 19 мая 1907 г. эсерами-максималистами среди бела дня и в толпе были застрелены заведовавшие общественными работами в Галерной Гавани инженеры путей сообщения В. А. Берс (брат С. А. Толстой) и Д. В. Нюберг.