В. Кокосов. На Карийской каторге
Чита, 1955
…Старик капитан замолчал. Минут десять он молча ходил по комнате, проводя ладонью по небольшой бороде, по усам, гладил свою лысую голову, перебирал в руках угасшую трубку. Его массивная круглая нескладная фигура в старом, сером форменном пальто без ногой, казалось, передвигалась автоматически, не сознавая времени и пространства…
— Какой случай со мной вышел. — набивая и раскуривая трубку, вдруг заговорил капитан, — забавный случай! Хе-хе-хе! — засмеялся он старческим смехом; лицо его оживилось, в глазах появилось лукавство, хитрое добродушие. — Годов двадцать назад, значит в 1870 году, когда жена и дети мои были еще живы… собирался я на охоту; дело вышло в начале июля; жена-покойница мешок съестного наложила, боялась, не умер бы с голоду ее супруг, плешивый Аника-воин!
— Пошел я берегом реки; с правой руки горы, лес по горам, ветер гудит по верхушкам, утренняя прохлада — благодать господня! Прошел версты четыре. Надо вам сказать, почтовый сибирский тракт отходил от этих мест верст на пять в сторону полное безлюдье — иду, мало о чем думаю…
Вдруг сбоку, в кустах мелькнуло что-то темное: кусты зашевелились, затрещали… «Коза!» — мелькнуло в голове, — ружье на руку, изготовился… поднялся человек! Я отскочил в сторону; руки с ружьем вытянул… Стоит человек без шапки, дрожит бедняга, как в лихорадке. Высокий, чернявый, борода клином, половина головы не успела обрасти. Человек для меня, этапного начальника, приметный…
— Ты чего здесь делаешь?!
— Виноват, ваше благородие, простите Христа ради! Не убивайте, пойду, куда прикажете.
— Что бы вы сделали на моем месте?!
Капитан так неожиданно быстро подскочил ко мне, так стремительно шумно было его движение, что я невольно вздрогнул. Широкое, скуластое небритое лицо близко наклонилось к моему лицу, глаза его сузились, углубились в орбиты, толстые, мясистые губы отвисли, он тяжело дышал…
— Хе-хе-хе! — засмеялся он тягучим смехом, снова быстро зашагав по комнате; его грузное тело колыхалось от смеха. — Хе-хе-хе! Вышло дело — курам на смех… Были у меня колебания: схватить беглеца за шиворот — не бегай с каторги, не пугай честных людей… Тэ-эк-с… Искушение! Дома Глаша, Миша, Оля, Паша — потребность сохранения благополучия семьи… Забрал я раба божия Ивана Свистунова, — сказал он имя и фамилию, — котелок у него в руке, мешок на спине, ноги босые, одет по-козьему: шерсть не шерсть, висит одежонка клочьями, в руках шапчонка…
— Скорым шагом вперед марш, Свистунов!
Я с ружьем позади! Семенит он босыми ногами, по гальке идти на собственной подошве неудобно… согнулся… одеревенел… По затылку вижу: к смерти приготовился. Прошел с версту.
— Стой, Свистунов! привал сделаем.
Остановился, в полуоборот на меня смотрит. Лицо его мне бросилось в глаза: борода, усы, чернявый, на глазах слезы, губы судорога сводит, к смерти приготовился. Появилось у меня давление под ложечкой, во рту горько, в глотке пересохло.
— Ты откуда появился? По каким обстоятельствам? Голова твоя приметная…
— Беглый я… с каторги… оголодал… трои сутки не ел…
— Не ел трои сутки?!
— Забирайте… накормите… удавиться в пору.
— Оголодал, говоришь? Есть хочешь? — сорвалось у меня с языка.
Его лицо вдруг побледнело, перекосилось, губы запрыгали, сделался он страшным, неузнаваемым. Я отскочил в сторону, ружье на руку.
— Убивать, так убивай, ваше благородие, над голодным человеком не ругайся… весь я тут, пропадаю с голоду.
Упал он на гальку, как сноп свалился. Застонал. Заплакал. Я растерялся. Туда-сюда, ружье из рук вывалилось. Оторвал свои мешок от пояса… руки дрожат. Вытащил пирог, мясо жареное, что жена наложила.
— Не плачь, не плачь! Что ты?! Бери, ешь, бог с тобой. Не хорошо… Не надо.
Топчусь перед ним с протянутой рукой, в глазах туман.
Ухватил он в руки пирог и мясо, слезы по щекам. Ест, давится. На гальку уселся. Я перед ним на корточках сижу, как дурак, во все глаза смотрю… Скорехонько он с едой покончил; глаза закрыл, вздохнул раза четыре, усмехнулся: минуты три сидел истуканом… Не успел я опомниться, как он растянулся передо мной, липом в гальку, головой к моим ногам.
— Отец родной, батюшка, милосердный человек! спас от смерти, умирал с голоду. Не забуду… Веди куда хочешь, пойду, как собака.
— Вставай, братец, вставай! Господу богу кланяйся, человеку не надо. Идем на этап. Какой ты отрепанный! Ни портов, ни рубахи, одни клочья. Как я тебя жене покажу?!
Пошли мы с ним рядом, отошли с версту, я хватился ружья: оставил, где с ним сидел. Оторопел, стало мне досадно.
— Связался с тобой, Свистунов, ружье забыл, оставил на берегу.
— Я схожу, ваше благородие, стриженая девка косы не успеет заплести — одной минутой сбегаю.
Он побежал; я уселся на бережок дожидаться да и вспомнил: ружье заряжено, в обоих стволах дробь крупная, пистоны надеты, — убьет старого дурака! Семью всплмнилъ, бежать хотел к этапу, да с таким брюхом куда побежишь?! До дому версты три, кругом тайга, устал, солнцем раскалило, решил дожидаться… Идет он обратно, ружье в руках; дрогнул я, на ноги поднялся; подошел, ружье отдал.
— Простите, ваше благородие, ждать заставил: ноги не совсем в порядке, скоро ходить не могу.
Взял я ружье в руки, духом окреп, с души камень свалился. Говорю ему:
— Дурак ты, дурак, Свистунов! В руках ружье было, убил бы меня, ружье забрал; порох, дробь в кармане… Сапоги мои тебе пригодились бы, порты, рубаха. Представлю по начальству — чего ты выиграл?
— Людой не убивают, ваше благородие, люди пригождаются нашему брату…
Жил он у меня месяца полтора, оказался печником; печи в этапе, в казарме, к моей квартире исправил, вертуны из жести в трубы вставил: отворишь дверку, жужжит, что твоя музыка! Моя жена, ребята с ним очень сдружились.
— Иван, сделай свистушку! — сделает. — Иван, сделай пильщика! — сделает. — Иван, повози на горбушке! — возит по ограде, рысью бежит, прискакивает, а ребятам весело.
На реку ребят с ним отпускал раков ловить, пескарей на удочку; самоцветных камушков набрал он для ребят целый мешок, посейчас в чуланчике валяются на память о покойных… Жене в огороде помогал, воду носил, огурцы поливал, беседку а огороде выстроил с крышей. Солдатам в казарме сказки рассказывал, слушают, ночи просиживают. Прошла через этап в Кару каторжная партия; через две недели вторая прошла. Проводил я, вернулся домой, является Свистунов.
— Работы я закончил, ваше благородие, куда прикажете идти?
Смотрю на него: отдохнул, поздоровел, выправился.
— Собираешься уходить?
— Пора, ваше благородие, своими делами заняться, покорнейше нас благодарю!
— Иди с богом, спасибо за работу! Бот тебе пятишница, больше дать не могу.
— Прощенья просим, ваше благородие! Спасибо за хлеб, за соль; чем прогневил, простите: дело наше особое, на всяк час волком смотришь, обмолвиться недолго…
Жаль было с ним расставаться, явилась привычка; с другой стороны беглый каторжный.
— Иди, говорю, — Свистунов, на все четыре стороны, я тебя не видел, ты меня не видел; мы с тобой не встречались. Не поминай меня лихом.
Повалился он в ноги… Ушел, куда ушел? Не знаю! Ребята, жена очень сожалели…
На этом дело не кончилось; года через два приходит на этап партия, принимаю, подсчитываю, проверяю.
— Иван без прозвания Запечный!
— Здесь, ваше благородие!
Взглянул я — передо мной Свистунов! Руки по швам, вытянулся по-военному, в глаза смотрит…
— Как твоя фамилия?
— Иван без прозвания, Запечный, ваше благородие! — с ноги на ногу переступает, кандалами побрякивает…
— Тэ-эк-с! — удивился я встрече.
Он на меня смотрит; партия притихла.
— Не знавал ли ты, Запечный, Ивана Свистунова? Знакомый мне бывал человек, потерял его из виду.
— Встречались, ваше благородие, бывал в знакомстве, приказал долго жить! Утонул по несчастному случаю.
— Жаль, говорю, очень жаль! Хороший был человек, надежный, мастер превосходный, печи нам поправлял.
— Судьба, ваше благородие, утонуть всякий может: один утонул, умер, на его место другой хорошим человеком окажется. Если работа найдется, для вашего благородия и Запечный потрудится.
— Хорошо, говорю, заходи.
Заходил он к нам: ребята узнали, обрадовались, с колен не сходят.
— Куда идешь, Иван? Оставайся с нами, пильщика устроишь, свистульку. На реку пойдем рыбу удить, камешки собирать. Папа, мама тебя любят, часто вспоминали.
Замигал Запечный глазами, слезы потекли по усам, по бороде. Я, знаете, вышел из комнаты, не препятствовал… Назавтра ушел он с партией; с тех пор о нем ни слуху ни духу.
Капитан замолчал и остановился среди комнаты, растерянно-добродушным взглядом окидывал он меня, бегал глазами по столу, по стенам, машинально запахивая расходившиеся полы пальто. Кругом стояла невозмутимая тишина. Растерянно-недоумевающая фигура капитана, с трубкой в левой руке, ярко освещалась солнечными лучами, врывавшимися в окна, заполняя весенним светом убогую комнату; его широкое, скуластое, опухшее лицо, в ярком солнечном освещении, казалось положительно прекрасным.
- ) Список произведений В. Я. Колосова дан в книге Е. Д. Петряева «Исследователи и литераторы старого Забайкалья», Чита, 1954. Стр. 203—204.
Впервые напечатано с подзаголовком «Отрывок из забайкальских воспоминаний» в газете «Волгарь», 1907, № 167, 15 июля.