Политика или государство. Книга четвертая (Платон; Карпов): различия между версиями
[досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
м →top: сноски: оформление |
м →top: сноски: оформление |
||
Строка 61:
{{№|423}}
{{перенос2|кулач|ном}}, чем в военном искусстве? — Думаю, сказал он. — Значит, ратоборды у нас, по всей вероятности, легко будут сражаться с двойным и тройным числом (богатых). — Уступаю тебе, сказал он; ибо ты, кажется, говоришь правду. — Что еще? если они, отправив посольство к другому городу, скажут правду, что мы ни на что не употребляем золота и серебра, что этого закон нам не позволяет, а разве вам; посему, воюя с нами, имейте в виду (золото и серебро) других: — думаешь ли, что слыша это, решатся они воевать лучше против костлявых и тощих собак, чем с собаками против тучных и мягкотелых овец? — Не думаю; однако ж если деньги других городов собраны будут в одном, — смотри, как бы это не навлекло опасности на город не богатеющий. — Счастлив ты, примолвил я, что думаешь, будто стоит называть городом какой-нибудь другой, кроме того, который мы устрояли. — Почему же не так? сказал он. — Прочие, продолжал я, надобно называть городами в числе множественном; потому что каждый из них — многие города, а не город в смысле игроков<ref>
£
Строка 78:
{{перенос2|Такой|то}} один великий город нелегко найти ни у Греков, ни у варваров; а кажущихся (великими) много, и они еще разнообразнее описанного. Или тебе представляется иначе? — Нет, клянусь Зевсом, сказал он.—
Так вот это, продолжал я, будут и наилучшие границы для наших правителей: — таким по величине должны они сделать свой город и, сообразно с его величиною, столько отделить для него земли, а прочую оставить. — Что такое границы? спросил он. — Думаю, вот что, отвечал я: докуда может распространяться город, оставаясь одним, дотуда чтобы он и простирался, а не далее. — Да и хорошо ведь, сказал он. — Так и это еще — другое приказание отдадим мы стражам: пусть они всячески наблюдают, чтобы город с внешней стороны<ref>
£
Строка 87:
{{№|B}}
же это? спросил он. — Наставление и воспитание, отвечал я; ибо если хорошо наставленные, они явятся людьми порядочными, то легко будут усматривать все это, да и прочее, что теперь мы пропускаем, как-то: избрание жен, вступление в брак, рождение детей; так как все это надобно сделать, по пословице, общим между друзьями<ref>
£
Строка 102:
{{№|425}}
Которое вновь превзошло у поющих<ref>
что поэтом часто называют не того, кто составляет новые песни, а того, кто выдумывает новый образ песнопения и хвалит это. Между тем не должно ни хвалит таких вещей, ни принимать их. От введения нового рода музыки действительно нужно беречься, так как оно вообще опасно; ибо формы ее не трогаются нигде помимо величайших законов гражданских: это говорит Дамон, — и я верю ему. — Присоедини же и меня к числу верящих, примолвил Адимант. — Так вот здесь, видно, со стороны музыки, продолжал я, стражи должны построить крепость. — И в самом деле, сказал он; нарушение закона, входя этим путем, легко прячется. — Да, примолвил я, — так себе, под видом увеселений, как бы не делая ничего худого. — Да ведь и не делает ничего, заметил он, кроме того, что понемногу вкрадывается, молча внедряется в нравы и занятия, и отсюда уже более ощутимо переходит во взаимные отношения, а из отношений-то, Сократ, с великою наглостью восстает на законы и правительство и оканчивает ниспровержением всего частно и общественно<ref>
£
Строка 113:
{{№|C}}
{{перенос2|на|чав}} играть хорошо, посредством музыки приобрели уважение к закону, то законность, в противоположность тем детям, будет во всем сопровождать и возращать их, исправляя даже и то, что прежде оставалось (пренебреженным) в городе. — Это правда, сказал он. — Следовательно эти последние, продолжал я, и маловажное, по-видимому, отпечатлеют законностью, тогда как первые погубят все такое. — Что именно? — А вот что: молчание младших пред старшими, какое прилично, посторонение, вставание и почитание родителей<ref>
£
Строка 126:
{{№|426}}
{{перенос2|совершен|ному}}<ref>
£
Строка 137:
{{№|D}}
Ну, а это у них не забава, продолжал я, — почитать ненавистнейшим из всех того, кто говорит им правду, что пока не перестанут они пьянствовать, пресыщаться, любодействовать и бездействовать, — не принесут им пользы, ни лекарства, ни прижигания, ни присечки, ни даже в приговоры и привески<ref>
£
Строка 148:
{{№|437}}
{{перенос2|кото|рые}} расположены угождать таким городам и усердствовать им? — Да, отвечал он, исключая только тех, которые бывают обмануты ими и думают, что они в самом деле политики, если слышат одобрение со стороны черни. — Что ты говоришь? не соглашаться с этими мужами? сказал я. Разве можно, думаешь, человеку, не умеющему мерять, когда многие, тоже не умеющие, говорят ему, что он — четырех локтей, — разве можно не почитать себя четырехлоктевым? — Это-то невозможно, отвечал он. — Так не досадуй. Ведь эти, как я недавно говорил, законодатели и всегдашние исправители законов, может быть, забавнее всех с своим ожиданием, что они найдут какой-нибудь конец зол, проистекающих из сношения людей; хотя, как сейчас сказано, сами не знают, что на деле точно будто рассекают гидру<ref>
Так что же, наконец, остается нам определить законом? спросил он. — Нам-то нечего, отвечал я; но в. Аполлону дельфийскому — так; надобно постановить {{перенос|вели|чайшия}}
Строка 159:
{{№|D}}
{{перенос2|вели|чайшия}}, прекраснейшия и первые из законоположений<ref>
Итак, пусть город будет уже устроен у тебя, сын Аристонов, продолжал я. После сего, достав откуда-нибудь свету, посмотри при нем вот на это-то — и сам, да позови и брата, и Полемарха, и других, — не увидим ли мы как-нибудь, где бы могла тут быть справедливость и где несправедливость; чем они отличаются одна от другой и которую из них надобно приобретать человеку, желающему быть счастливым, — утаивается ли она от всех богов и
Строка 174:
{{№|B}}
людей, или нет. — Это пустяки, сказал Главкон. Ведь ты Е. обещался сам исследовать: неблагочестиво-де было бы, говорил, не помочь справедливости всячески, сколько есть сил<ref>
И во первых-таки, — в нем мне кажется явною мудрость; только в отношении к ней представляется что-то странное. — Что такое? спросил он. — Мудр в самом деле, кажется, город, о котором мы рассуждали; потому что он благосоветлив. Не так ли? — Да. — Но это-то {{перенос|са|мое}}
Строка 202:
{{№|D}}
мудростью прочих знаний<ref>
Ведь и мужество-то — и по нем самом, и по месту нахождения его в городе, отчего город должен быть называем таким, — усмотреть не очень трудно. — Как же это? — Кто мог бы, сказал я, назвать город трусливым или в. мужественным, смотря на что-нибудь иное, а не на ту часть, которая воюет за него и сражается? — Никто не стал бы смотреть на что-нибудь иное, отвечал он. — Потому что другие-то в нем, примолвил я, будучи или трусливыми, или мужественными, не сделали бы его таким или таким. — Конечно нет. — Следовательно и мужественным бывает город по некоторой части себя, поколику в ней имеется сила, во всех случаях сохраняющая мнение об опасностях, эти ли они и такие ли, которыми и какими законодатель объявил их в воспитании. Или не то называешь ты мужеством? — Не очень понял я, что ты сказал: скажи опять, отвечал он. — Мужество, говорю, есть некоторое хранение, продолжал я. — Какое хранение? — Хранение мнения о законе относительно опасностей, полученном с воспитанием, что такое эти опасности и какие. Вообще, я назвал мужество хранением — потому, что человек и в скорбях, и в удовольствиях, и в желаниях, и среди страхов удерживает то мнение и никогда не оставляет его. Если хочешь, я, пожалуй, уподоблю его, чему, мне кажется, оно подобно<ref>
£
Строка 213:
{{№|430}}
{{перенос2|зна|ешь}} ли, продолжал я, что красильщики, намереваясь окрасить шерсть так, чтобы она была пурпуровая, сперва из множества цветов выбирают один род — цвета белого, потом употребляют немало предварительных трудов на приготовление шерсти, чтобы она приняла наиболее цвета этого рода, и так-то приготовленную уже красят. И все, что красится этим способом, быв окрашено, пропитывается так, что мытье ни с вычищательными средствами, ни без вычищательных<ref>
£
Строка 229:
{{№|D}}
{{перенос2|убеж|дению}}, приняли они законы — основную краску, и получая природу и пищу благопотребную, пропитывались мнением о предметах страшных и всех других; так чтобы краска их не смывалась теми чистительными средствами, например, удовольствием, скорбью, страхом и пожеланием, которые в состоянии все изглаживать и сделать это сильнее всякого халастра<ref>
Теперь, продолжал я, остаются еще два предмета, на которые надобно взглянуть в городе, — рассудительность и то, для чего исследуется все это, — справедливость. — Да, конечно. — Как же бы найти нам справедливость, чтобы уже не заниматься рассудительностью? — Я-то не знаю, отвечал он; да и не хотел бы, чтоб она открылась прежде, чем рассмотрим мы рассудительность. Так если хочешь сделать мне удовольствие, — рассмотри эту прежде
Строка 274:
{{№|433}}
{{перенос2|доб|родетели}}? Ведь явно, что это — справедливость. — Явно. — Так теперь, Главкон, мы, подобно каким-нибудь охотникам вокруг кустарника, должны стать вокруг справедливости и быть внимательными, чтобы она как-нибудь не ушла и, скрывшись, не утаилась от нас; ибо явно ведь, что ей надобно быть где-нибудь тут. Смотри же и старайся подметить; может быть, ты увидишь прежде меня, — тогда скажи и мне. — Да, если бы мог, примолвил он: но ты гораздо правильнее употребишь меня, как человека, могущего больше следовать за тобою и иметь в виду то, что ему указывают. — Следуй, помолившись<ref>
£
Строка 285:
{{№|C}}
и что это, или вид этого<ref>
£
Строка 329:
испытывать город. Авось-либо, чрез взаимное исследование и трение их, мы извлечем справедливость, как огонь из поленьев дерева, и выведши ее наружу, утвердим у нас самих. — Ты говоришь о порядке, сказал он; так и надобно делать.—
Пусть что-либо, например большее и меньшее, означается словом ''то же:'' подобны ли они, поколику называются тем же, или не подобны? спросил я. — Подобны, отвечал он. — Следовательно, справедливый человек, по самому роду справедливости, не будет отличаться от справедливого города, а будет подобен ему. — Подобен, сказал он. — Но город-то ведь казался нам справедливым, когда находящиеся в нем три рода природ делали каждый свое; а будучи рассудительным, мужественным и мудрым, чрез самые эти роды, получал он другие качества и состояния. — Правда, примолвил он. — Стало-быть, и одного человека, друг мой, мы будем представлять себе так, что он в своей душе имеет эти же самые роды, если городу справедливо приписываются одинаковые с ними и означаемые теми же именами свойства. — Крайне необходимо, сказал он. — Ну так не на маловажное исследование души попали мы, почтеннейший, заметил я, как скоро возник вопрос: есть ли в ней эти три рода, или нет? — По-видимому, очень не на маловажное, сказал он: ведь может быть и справедлива поговорка, Сократ, что прекрасное трудно<ref>
£
Строка 338:
{{№|E}}
на нем? спросил он: ведь для меня, по крайней мере, в настоящее время, он был бы достаточен. — А меня-то и очень удовлетворит, сказал я. — Не затрудняйся же, примолвил он, и исследуй. — Итак, не крайне ли необходимо согласиться нам, продолжал я, что в каждом из нас есть те самые роды и нравы, какие в городе? Ведь не откуда же, вероятно, все идет туда<ref>
£
Строка 352:
{{№|D}}
этим в нас, а похотствуем опять чем-нибудь третьим, имеющим отношение к пище, к рождению удовольствий и ко всему с этим сродному, или, — когда стремимся к чему-либо, относительно каждого из тех предметов, — действуем целою душою? Это трудно определить по надлежащему. — И мне кажется, сказал он. — Так вот как примемся определять, то же ли это одно с другим, или иное. — А как? — Явно, что то же, относительно к гому же самому и для того же, не захочет вместе действовать или терпеть противное; так что, если в том же мы найдем эго (т. е. противное), то будем знать. что то же было не то же<ref>
£
Строка 379:
{{№|438}}
|| Как не отнести? — Если же это так, то желания не признаем ли мы некоторым родом, живейшими же желаниями не сочтем ли тех, из которых одно называется жаждою, а другое голодом? — Сочтем, сказал он. — Но первое не есть ли желание питья, а последнее — пищи? — Да. — Итак, поколику есть жажда, — большего ли чего желает душа, чем того, о чем мы говорили? то есть, жажда есть ли жажда теплого питья либо холодного, многого либо немногого, — одним словом: какого-нибудь<ref>
£
Строка 391:
{{№|D}}
есть желание, то оно должно быть желанием пригодного — питья ли то, или чего другого подобного: то же — и прочие желания. — Да может быть и дело сказал бы тот, кто сказал бы так, заметил он. — Однако ж все такое, что поставлено в связь с чем-нибудь, по некоторым качествам, относится, как я думаю, к известному качественному предмету, а что существует само по себе, то относится толь: о к себе<ref>
£
Строка 405:
{{№|C}}
|| понял, что все, поставленное в связь с чем-нибудь, одно, само по себе, принадлежит себе одному, а по некоторым качествам, принадлежит чему-нибудь качественному. Впрочем, разумею не то, будто, чему что принадлежит, таково то и есть, будто, например, наука о здоровом и больном здорова и больна, а о злом и добром — зла и добра<ref>
£
Строка 415:
{{№|E}}
и очень много; это часто случается, отвечал он. — Что же подумать о них? спросил я: не то ли, что в душе их есть одно повелевающее, а другое возбраняющее пить, и что последнее отлично от повелевающего и господствует над ним? — Мне кажется, отвечал он. — Следовательно, возбраняющее не по разуму ли внушает это, если внушает? а что ведет и влечет, не от страстей ли происходит и болезней? — Явно. — Так не безрассудно, сказал я, мы будем здесь признавать двойственное и взаимно различное: — одно, чем душа разумеет, называя разумностью души, а другое, чем она любит, алчет, жаждет и влечется к иным пожеланиям, — неразумностью и пожелательностью — подругою восполнения каких-нибудь наслаждений<ref>
£
Строка 428:
{{№|D}}
{{перенос2|лоб|ной}} площади<ref>
£
Строка 443:
{{№|C}}
то, чему ты уподобляешь его, примолвил он. Ведь на попечителей в своем городе мы действительно смотрели как на собак, послушных пастухам города — правителям. — Ты хорошо понимаешь, что хочется мне выразить, примолвил я; но кроме этого, вникни в следующее. — Во что такое? — Это, что касательно гневливости нам представляется нечто противное прежнему: тогда мы почитали ее чем-то пожелательным; а теперь говорим далеко не то, — теперь, при междоусобии души, она гораздо скорее принимает оружие за разумность. — Без сомнения, сказал он. — Так гневливость есть ли вид, неотличный<ref>
Он в грудь ударил себя и с словом к душе обратился.
|