Предисловие (ко второму изданию) (Карпов): различия между версиями

ваемые ловким употреблением частиц,—все — все это слагалось в особенный тип речи великого философа и заставляло, при чтении, вдумываться в нее почти непрерывно, Поэтому, нечего и говорить, что Платонов язык, когда хотят перелагать его на нынешнюю живую речь со всею точностью, представляет величайшие затруднения. Но тут-то и дознается превосходство русского языка пред всеми романскими и кельтическими наречиями. Приняв в основание славянские формы, сроднившие его с формами широко развитого в этимологическом отношении языка греческого, он получил необыкновенную гибкость и возможность выражать самомалейшие оттенки мысли; а сблизившись с законами фразеологии языков кельтических, он приобрел способность делать свою речь, когда нужно, сжатою, сильною, энергическою и быстрою, — такую способность, которой позавидовали бы и Софоклы. Пользуясь этими-то преимуществами русского языка, незабвенный Гнедич мог оставить нам такой перевод Илиады, с которым в близости и точности не равняется ни один из западно-европейских переводов той же книги. Пробовал и я, сколько мог, гибкость и богатство родной нашей речи на языке Платона, и хотя сознавал недостаточность лексикографических и грамматических ее способов, но, если исключить пословицы и этимологические приноровления, — сознавал только в немногих случаях. Невозможно было передать буквально лишь некоторые формулы и термины, характеризовавшие социальные отношения Греков, каковы, например, звательные — ὧ 'γοθέ, ὧ ''δαιμόνιε,'' ὦ κάλλιστε, и т. п. Нельзя было также выдержать по-русски буквальный смысл и некоторых ответных

честь произношение славянское: но на научное наше развитие в продолжение последних двух сот лет имел столь сильное влияние язык латинский со всеми романскими его отраслями, что терминология собственных имен из области истории, географии, медицины, философии и проч. сделалась для нас весьма привычною; так что теперь как будто и странно уже Гераклита называть Ираклитом, Филеба — Филивом, и т. д. С другой стороны, нельзя однако ж не замечать, что при всем влиянии западной интонации на нашу речь, в отечественном нашем органе, относительно произношения собственных имен, сохранилось все еще много родного, славянского; народная память, покровительствуемая преимущественно языком священным и церковным, никак не хочет и не может расстаться с звуками некоторой до-Петровской номенклатуры, и называть Ираклия Гераклием, Исихия—ГезихиемИсихия — Гезихием, Ипполита — Гипполитом и т. д. К славянскому произношению многих собственных имен немало сверх того приучили нас в прошедшем и в начале нынешнего столетия и некоторые светские наши писатели, хорошо понимавшие сродство коренных законов нашей грамматики с языком Кирилла и Мефодия, а чрез них и с конструкцией языка греческого. Благодаря им, мы теперь не задумываемся называть Гомера Омиром, Гезиода — Исиодом, Геру — Ирою и т. д. Подражая этим писателям и разделяя их убеждение, старался и я, где только можно было без дикости и странности, возвращать произношение собственных имен к способу славянскому и очищать русскую речь с этой стороны от чуждого и не сродного ей характера. Таким-то моим направлением

пусть объясняют филологи, что Демосфен у меня пишется Димосфеном, Ктезипп—КтизиппомКтезипп — Ктизиппом, Аристодем—АристодимомАристодем — Аристодимом, и т. д. Касательно собственных имен считаю нужным сказать еще то, что все оканчивающиеся по-гречески на ος и ης, (исключая Λάχης) я передавал по-русски в форме усеченной, напр. Απολλοδόρος писал Аполлодор, Σωκράτης — Сократ; а все имеющие окончание ις'','' ων и ας (исключая Προτάγορας) произносил и писал по-русски почти так же, как они произносятся и пишутся по-гречески, напр. Πλάτων — Платон, Γλαύκων — Главкон, Παυσάνιας—ПавзаниасΠαυσάνιας — Павзаниас, Κλείνιας—КлиниасΚλείνιας — Клиниас, Λυσις—ЛизисΛυσις — Лизис, и проч.

Не боясь никаких внутренних препятствий к изданию на русском языке Платона, я однако ж долго не решался приняться за это дело: меня пугала сомнительная судьба многотомных творений в таком роде, каков философский. Найдет ли у нас Платон довольно читателей? Эта мысль долго колебала меня: я думал, передумывал, представлял направление нынешнего образования, соображал требования современного общества, вслушивался в толки о философии, ожидал внушений Сократова гения; но ничто не просветляло моей мысли и не наклоняло ее к чему-нибудь определенному. Одно только обстоятельство делало легкий перевес в пользу издания: это—пробуждениеэто — пробуждение духовенства к развитию в своей среде учено-литературной деятельности и старание министерства восстановить на кафедрах его училищ здравую и плодоносную в своих основаниях философию. Почему же, думал я, в такую пору всеобщего стремления к установлению прочной учености в России не пригодились бы идеи Плато-

Ревнуя о чести русской литературы, я старался, чтобы русский наш Платон не уступал ни одному из иностранных—неиностранных — не только в верности и возможной точности перевода, но и в приложениях, облегчающих чтение и понимание великого философа. Поэтому, согласно высказанному мною прежде обещанию, я каждому диалогу предпосылаю введение, с целью показать его план и содержание, и, где нужно, объясняю отдельные мысли подстроч-

Желал сделать хорошее и хорошо,—это — это знает моя совесть; а сделал ли, — пусть судят люди, знающие дело.