Вицли-Пуцли (Гейне; Михайлов): различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Новая: «{{Отексте |КАЧЕСТВО=50% |АВТОР=Генрих Гейне (1797—1856) |НАЗВАНИЕ=Вицлипуцли |ПОДЗАГОЛОВОК= |ИЗЦИКЛА=[[Ис…» |
Нет описания правки |
||
Строка 2:
|КАЧЕСТВО=50%
|АВТОР=[[Генрих Гейне]] (1797—1856)
|НАЗВАНИЕ=
|ПОДЗАГОЛОВОК=
|ИЗЦИКЛА=[[Истории (Гейне)|Истории]]
Строка 12:
|НАЗВАНИЕОРИГИНАЛА={{lang|de|[[:de:Vitzliputzli|Vitzliputzli]]}}
|ПОДЗАГОЛОВОКОРИГИНАЛА=
|ИСТОЧНИК=[http://school-collection.edu.ru/catalog/res/479f36bd-ba9b-223b-e6a0-aefa8ba5bc5b/ school-collection.edu.ru] со ссылкой на книгу: со ссылкой на книгу:{{книга|автор=Михайлов М. Л.|заглавие=Собрание сочинений|ссылка=|место=Л.|издательство=Советский писатель|год=1969|страницы=
|ДРУГОЕ=
|ВИКИПЕДИЯ=
Строка 20:
}}
{{poem-on|
=== Прелюдия ===
<poem>
Строка 31:
Как он только что Колумбом
Извлечен из океана!
Влажной свежестью он
Весь осыпан и обрызган
Словно жемчугом
Разгорается под солнцем.
Сколько в нем здоровья, силы!
Строка 46:
Всё здоровые деревья:
Ни в одном нет байронизма,
Ни в одном
На ветвях сидят, качаясь,
Строка 71:
И цветы и ароматы.
Ароматы эти страстно
Раздражают
Нежат, тешат и
И мой нос в недоуменьи
Трудным мучится вопросом:
Строка 104:
Но я долго был в сношеньях
С мертвецами
От покойников манеры
И их тайные причуды.
Строка 120:
Черный, красный, золотистый!
Эти три любезных цвета
Мне родные,
Вспомнил знамя Барбароссы.
</poem>
Строка 132:
Был разбойничьей он шайки
Атаманом,
Кулаком вписал он наглым
Имя наглое Кортеса.
Он под именем Колумба
Расписался в ней,
Школьник нынче вместе учит
Наизусть два эти имя.
Строка 183:
Мать его Иохабетой,
А отца Амрамом звали;
Самого же
Он-то мой герой любимый!
Строка 227:
Как торжественная пьеса
Называлась, я не
Может, «Верностью испанской»!
Но Кортес был автор пьесы.
Дал сигнал он
Монтесуму окружили
И, связавши, удержали
Строка 264:
И гуденье колоколен,
И шипенье на жаровне
Смачной оллеа-
Под распаренным горошком
Строка 364:
Мексиканцев попадали:
Шесть блестящих стрел воткнулись
Прямо в сердце
Как мечи те золотые,
Что в великий пост пронзают
Грудь у {{lang|la|Mater Dolorosa}}<ref>{{lang-la|Mater Dolorosa}}
На процессиях церковных.
Строка 377:
Сам Кортес, сам полководец,
Знамя взял
Над конем весь день, до ночи,
До конца упорной битвы.
Строка 399:
=== 2 ===
<poem>
За кровавым днем сраженья
Наступила ночь триумфа.
Сотни тысяч ярких плошек
Всюду в Мексико пылают.
В свете сотен тысяч плошек
И в огне костров смолистых
Как в дневном стоят сияньи
Все дома, дворцы и храмы… —
И кумирня Вицли-Пуцли,
Что своей кирпично-красной
Массой так напоминает
Колоссальные строенья
Ассириян, вавилонян
И египтян, как их видим
Мы в изящнейших рисунках
Генри Мартина, британца.
Те ж громадные террасы,
По которым кверху, книзу,
Вдоль и вширь свободно ходит
Много тысяч мексиканцев.
На ступенях всюду группы
Диких воинов пируют,
В опьяненьи от победы
И от пальмового сока.
К кровле храма эти всходы
Поднимаются зигзагом,
К окруженной балюстрадой
И громаднейшей платформе.
Там на жертвеннике-троне
Восседает сам великий
Вицли-Пуцли, кровожадный
Бог войны. Он страшно-злобен;
Но наружность так затейна
И так вычурно-забавна,
Что при тайном содроганьи
Смех невольно возбуждает.
Замечаешь в нем, вглядевшись,
Будто родственное что-то
С Бледной базельскою Смертью
И с брюссельским Манкен-Писсом.
Справа всё стоят миряне;
Всё попы стоят налево.
В ризы из узорных перьев
Облачилось духовенство.
А на мраморных ступеньках
Алтаря сидит столетний,
Безволосый, безбородый
Человечек в красной куртке.
Это жрец главнейший. Точит
Он ножи свои; с усмешкой
Точит их — и всё порою
Смотрит искоса на бога.
И как будто понимая
Эти взгляды, Вицли-Пуцли
И ресницами моргает,
И сжимает даже губы.
Тут же жмутся на ступеньках
Храмовые музыканты
С барабанами, с рогами.
Треск и стон стоит ужасный!
Треск и стон стоит ужасный!
Вот и певчие запели
Мексиканское {{lang|la|«Те Deum»}}.<ref>{{lang-la|«Те Deum»}} (Тебя Бога хвалим) — первая строка католической молитвы (''прим. редактора'')</ref>
Ну, точь-в-точь мяучат кошки!
Да, точь-в-точь мяучат кошки,
Но из крупной той породы,
Что людей хватают вместо
Крыс — и тиграми зовутся!
И лишь только эти звуки
Донесет на берег ветер,
У испанцев, там приставших,
Заскребут на сердце кошки.
Там, под ивами, уныло
Всё стоят они и смотрят…
Смотрят пристально на город,
Отражающий на темной
Влаге озера, как будто
Им назло, огни триумфа.
Все стоят как бы в партере
Колоссального театра.
Кровля ж храма Вицли-Пуцли
Вся сияет, словно сцена.
Там играют в честь победы
Нынче пьесу под заглавьем:
«Человеческая жертва».
Содержанье очень древне, —
И не так ужасно в нашей
Христианской обработке,
Где вкушаем вместо крови
Мы вино, а вместо тела
Лишь безвредную лепешку
Из муки обыкновенной.
Но не то у этих диких!
Шутка их грозна, серьезна:
Телом будет — точно тело,
Кровью будет — кровь людская.
И на этот раз обилье
Христианской чистой крови,
Не мешавшейся издавна
С кровью мавров иль евреев!
Веселися, Вицли-Пуцли!
Вдоволь есть испанской крови!
Теплым паром этой крови
Ты потешишь обонянье.
Нынче восемьдесят с лишком
Пред тобой врагов заколют;
Будет славное жаркое
У жрецов твоих на ужин.
Ведь жрецы такие ж люди,
И должны, как все, питаться,
И, конечно, жить не могут
Только запахом, как боги.
Чу! вот в смертные литавры
Бьют! вот громко рог рокочет!
Это знак, что уж восходят
К кровле жертвы на закланье.
Да, позорно обнаженных,
Пленных тащат и волочат
По ступеням, — закрутили
За спиной им крепко руки.
Перед ликом Вицли-Пуцли
Силой ставят на колени
И к потешной пляске нудят
Их кровавым истязаньем.
От ужасных мук испанцы
Так кричат и стонут громко,
Что за воплями их глохнет
Каннибальский гам и грохот.
Жутко публике! Кортесу
И его дружине слышны
Эти вопли. Все в тех воплях
Голоса друзей узнали.
И на ярко освещенной
Сцене всё им ясно видно —
И фигуры, и движенья,
Видно нож, и кровь им видно.
Тут испанцы сняли шлемы,
Опустились на колени,
Стали петь псалом надгробный,
Стали петь и {{lang|la|«De profundis»}}.<ref>{{lang-la|«De profundis»}} — «Из глубины» (''прим. редактора'')</ref>
Среди тех, что умирали,
Был Раймондо де Мендоса,
Сын прекрасной аббатиссы,
Молодой любви Кортеса.
Как у юноши на шее
Медальон с ее портретом
Увидал Кортес — слезами
У него глаза затмило.
Но он вытер эти слезы
Жесткой кожаной перчаткой,
Глубоко вздохнул — и начал
Петь с другими: {{lang|la|«Miserere!»}}<ref>{{lang-la|«Miserere!»}} — «Помилуй!» (''прим. редактора'')</ref>
</poem>
=== 3 ===
<poem>
Всё бледней мерцают звезды,
И над озером туманы
Поднялись как привиденья,
Волоча свой белый саван.
Пир погас, огни потухли;
И попы и прихожане
Разлеглись на кровле храма
И храпят на лужах крови.
Нету сна лишь красной куртке.
При огне последней лампы
С сладострастно-злобным визгом
Жрец лепечет истукану:
«Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли!
Мой божочек Вицли-Пуцли!
Позабавился ты нынче
И понюхал ароматов.
Недурна ведь кровь испанцев?
Как дымилась аппетитно!
А твой лакомый носишка
Так и лоснился довольством!
Завтра мы коней заколем,
Благородно-ржущих чудищ.
Духи ветра их родили,
Любодействуя с моржами.
Будь умен — и я зарежу
Для тебя обоих внуков,
Мальчуганов с сладкой кровью,
Услаждающих мне старость.
Только будь умен — и больше,
Больше дай побед нам новых!
Дай побед нам, мой божочек!
Пуцли-Вицли! Вицли-Пуцли!
Истреби врагов ты наших,
Этих выходцев, приплывших
К нам из дальних и доныне
Не открытых стран заморских!
Что им дома не жилося?
Голод гнал иль преступленье?
Правду молвит поговорка:
От добра добра не ищут!
Что им нужно? Набивают
Нашим золотом карманы
И хотят, чтоб нам блаженство
Где-то на небе досталось.
Нам сперва казалось — это
Существа породы высшей,
Дети солнца; им, бессмертным,
Гром и молния подвластны.
Но они такие ж люди,
Так же смертны! Нынче ночью
Я ножом своим изведал
Человечность их и смертность.
Те же люди! и не лучше
Нашей братьи. А иные
Есть и гаже обезьяны:
Обросла вся рожа шерстью.
Говорят, в штанах запрятан
У иных и хвост такой же.
Если ты не обезьяна,
И штанов тебе не нужно!
Да и нравственно-то гадки!
Ничего им нет святого:
Слышал я, что пожирают
И своих богов-то даже.
Истреби ты этих гнусных
Нечестивцев, богоедов!
Дай побед нам, Вицли-Пуцли!
Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли!»
И в ответ жрецу раздался
Голос бога, грустный, хриплый
И глухой, как ветер ночи,
Речь ведущий с камышами:
«Жрец ты мой! мясник кровавый!
Резал ты народу много.
Наточи теперь свой ножик,
Распори себе ты брюхо!
Из распоротого брюха
Упрыгнет душа — поскачет
По каменьям, пням и кочкам
На лягушечью трясину.
Там сидит царица жаба,
Тетка мне. Она промолвит:
„Здравствуй, душенька! Здоров ли
Мой племянничек любезный?
Как-то он в сияньи солнца
Вицли-пуцельствует нынче?
Всё ль отмахивает счастье
От него и мух и думы?
Иль в железных, черных лапах,
Омоченных в яд ехидны,
Он сидит у Кацлагары,
Злой богини бед и горя?“
Отвечай, душа без тела:
„Шлет поклон свой Вицли-Пуцли
И от всей души желает,
Чтоб тебе, проклятой, лопнуть!
Ты войну ему внушила,
И совет твой стал бедою.
Наступает исполненье
Горьких древних предсказании,
Что погибель будет царству
От пришельцев с бородами;
Что с Востока принесут их
Деревянные к нам птицы.
Есть и старое присловье:
Бабья воля — божья воля!
Божья воля крепче вдвое,
Если баба — матерь божья.
А она мне и враждебна,
Гордая царица неба,
Непорочная девица,
Чудотворка, чародейка.
Под ее щитом испанцы
Победят нас, — и погибну
Я, из всех богов жалчайший,
С бедной Мексикою вместе“.
Как исполнишь порученье,
Пусть душа твоя в трясину
Заползет — и спит спокойно,
Чтоб моих не видеть бедствий.
Этот храм падет, а сам я
Погребусь в огне и дыме
И в развалинах, — и больше
Никому меня не видеть.
Но я буду жив: мы, боги,
Долголетней попугаев;
Как они же, мы линяем
И меняем только перья.
В край врагов моих, известный
Под названием Европы,
Я уйду. Мне там открыта
Будет новая карьера.
Превращусь из бога в черта,
Адским пугалом там стану
И, как злейший враг, с врагами
Поступать начну жестоко.
Стану их терзать и мучить
И пугать толпой видений;
Предвкушенье ада, серу,
Всюду нос их будет чуять.
Мудрецов их, дураков их
Соблазнять начну я; стану
Щекотить их добродетель,
Чтоб она как… смеялась.
Да, я буду чертом, чертом!
И сведу теснее дружбу
С Астаротом, Вельзевулом,
Сатаной и Велиалом.
И с тобой сойдусь я, Лили,
Мать греха, змея-ползунья!
Ты изящному искусству
Лжи и зла меня научишь
Милой Мексики не в силах
Я спасти от разрушенья;
Но отмщу ужасной местью
Я за Мексику родную!»
</poem>{{poem-off}}
----
| |||