«Утроба моя, утроба моя! Скорблю во глубине сердца моего, волнуется во мне сердце мое» (Иер.4:9), — говорит в одной из своих речей Иеремия, сострадательнейший из пророков, оплакивая непокорного Израиля, который сам от себя отстраняет Божие человеколюбие. Утробой называет он иносказательно душу свою (что нахожу во многих местах Писания), потому ли, что она сокрыта и невидима (а сокровенность есть общая принадлежность души и чрева); или потому, что она приемлет и, так сказать, переваривает словесную пишу (ибо что пища для тела, то слово для души). А чувствами именует, может быть, те душевные движения и помышления, особенно же — возбуждаемые чувственностью, которыми праведник терзается, воспламеняется и увлекается, так что не может удержаться от горячности духа. Ибо это самое называется у пророка смущением, то есть каким-то рвением, смешанным с раздражительностью. Если же кто будет понимать под чувствами и внешние чувства, то не погрешит; потому что и глаза и уши не только оскорбляются худшими предметами зрения и слуха, но по сострадательности даже желают видеть и слышать лучшее. Впрочем, как ни разуметь это, праведник болезнует, смущается и неравнодушно переносит бедствия Израиля, какие ни представишь себе, телесные ли, когда смотришь на Израиля чувственно, или духовные, когда понимаешь его духовно. Ибо тот же Пророк просит себе источника слез (Иер.7:1.2), желает пристанища последнего, лобызает пустыню, дабы освободиться от большой части скорбей и получить некоторое облегчение от внутренней болезни, в безмолвии оплакав Израиля.
То же намного раньше выражает и божественный Давид, говоря: кто дал бы мне крылья голубиные, я улетел бы и успокоился (Пс.54:7)? Он просит голубиных крыл, потому ли что они легки и быстры (каков и всякий праведник), или потому, что они изображают дух, которым одним избегаем бедствий, — просите, чтобы как можно далее быть от настоящих зол; потом показывает врачевание, в трудных обстоятельствах — надежду. Надеюсь, говорит он, на Бога, спасающего меня от малодушия и от бури (Пс.54:9). То же, по-видимому, делает он и в другом месте, весьма скоро оказывая врачевание скорбящему и словом, и делом предлагая нам добрый урок великодушия в несчастьях. Отказывается от утешения душа моя (Пс.76:3), говорит он. Ты видишь в этом беспечность и отчаяние. Не убоялся ли даже, что Давид неисцелим? Что говоришь? Ты не приемлешь утешения? Не надеешься отрады? Никто не исцелит тебя — ни слово, ни друг, ни сродник, ни советник, ни состраждущий, ни рассказывающий о своих бедствиях, ни напоминающий древнее, ни представляющий нынешние примеры, сколь многие спасались и от гораздо тягостнейших несчастий. Но ужели все средства истощены, исчезли, пресечены? Ужели погибла всякая надежда? Ужели одно только остается — в бездействии ожидать конца? — Так говорит великий Давид, который в скорбях распространяется (Пс.4:2) и окруженный тенью смертной восстает с Богом (Пс.22:4)! Что же делать мне, малому, слабому, земному, не имеющему такого духа? Давид колеблется, кто же спасется? Какую помощь найду в злостраданиях или какое утешение? К кому прибегну утесняемый? На это ответствует тебе Давид, великий врач и заклинающий злых духов духом, который в нем. К кому прибегнуть? От меня хочешь знать это, а сам не знаешь? К Тому, Кто укрепляет ослабевшие руки, утверждает дрожащие колени (Ис.35:3), проводит через огонь и спасает в воде (Ис.43:2. Пс.65:12). Тебе не нужно, говорит он, ни войск, ни оружия, ни стрельцов, ни конников, ни советников и друзей, ни внешней помощи. В себе самом имеешь подкрепление, какое имею и я, и всякий желающий. Надобно только пожелать, только устремиться. Утешение близко, в устах твоих, в сердце твоем. Вспоминаю, говорит, Бога и трепещу (Пс.76:4). Что легче воспоминания? Вспомни и ты и возвеселишься. Какое удобное лечение! Какое скорое врачевание! Какое величие дара! Вспомни о Боге, и Он не только успокаивает малодушие и скорбь, но производит и радость.
Желаешь ли услышать и другие слова о человеколюбии (Божием)? Если, сказано, обратившись, воздохнешь ко Господу, то спасен будешь (Иез.33:19). Смотрите, как спасение соединено с воздыханием. Ты не успеешь еще выговорить слова, Он скажет: Я здесь! и скажет душе твоей: «Я — спасение твое!» (Пс.34:4). Между прошением и получением ничто не посредствует: ни золото, не серебро, ни блестящие и дорогие камни, ни все прочее, чем люди склоняются на милость. Когда Софония, как бы от лица Бога, разгневанного и огорченного, сказал: опустошилулицы их, чтобы никто не ходил; разорил города их, нет ни единого человека, нет жителей (Соф.3:6); когда поразил ужасом, сокрушил печалью, навел мрак своей угрозой, тотчас низводит и свет благой надежды и восстанавливает меня этими словами: говорил: «бойтесь меня, принимайте наказание», и не будет истреблено жилище Его (7). А несколько ниже говорит еще радостнее и человеколюбивее: Во время оно скажет Господь: не бойся, Сионе, да не ослабеют руки твои. Господь Бог твой в тебе, он силен спасти тебя; возвеселится о тебе радостью, будет милостив по любви Своей… и соберет рассеянных… и спасет утесненных, и отринутых приимет (16-19).
Этого требуют и святые, и сам разум, этого желает мое слово. Примите же слово мудрости, дабы вам, пришедшим в глубину зол, не вознерадеть, как говорит божественный Соломон (Прит.18:3), и не погибнуть от собственного невежества, а не от обнимающей скорби. Есть, братия, некоторый круг в делах человеческих, и самими противоположностями научает нас Бог, все устраивающий и всем, а во всем и нашими делами управляющий по непостижимым и неисследимым Своим судьбам так же премудро, как премудро Он все составил и связал. Ибо все, так сказать, движется и зыблется около неподвижного, но движется не в основании, которое во всем твердо и неподвижно (хотя это и скрыто от нашей немощи), а в том, что ежедневно встречается и бывает. И таково древнее и постоянное определение Божие, чтобы тьма, разлитая перед глазами нашими, была покровом Его (Пс.17:12). И поэтому многое в мироправлении мы не иначе можем видеть, как в темных гаданиях и представлениях, потому ли, что Бог смиряет нашу кичливость, дабы мы сознавали себя ничтожными перед истинной и первой мудростью, стремились же к Нему Единому и всегда старались просвещаться тамошними озарениями, или потому, что через непостоянство видимого превратного Он приводит нас к постоянному и вечному. Впрочем, ничто, как сказал я, не неподвижно, не равно само себе, не самодовольно и не одинаково до конца — ни веселье, ни скорбь, ни богатство, ни бедность, ни сила и бессилие, ни униженность, ни власть, ни настоящее, ни будущее, ни наше, ни чужое, ни малое, ни великое, ни все, что еще наименуем. И в непостоянстве остается одно только постоянным — изменение во всем. Ибо все быстро кружится и переходит и само себе противоборствует, так что более можно доверять ветру и написанному на воде, нежели благоденствию человеческому, потому что зависть полагает преграду счастью, а милосердие несчастью. И это, по моему рассуждению, премудро и удивительно, потому что скорбь не остается без утешения, а счастье без вразумления. Те благоразумно поступают, которые (так как от смирения рождается познание оправданий) вразумляются несчастьями и, очищаясь, как золото огнем, говорят: благо мне, что Я пострадал(Пс.118:17), с которыми то же бывает, что и с Петром, призвавшим спасение, когда уже утопал, — и которые через болезнь больше приближаются к Богу и через скорбь приобретают благодетеля, потому что болезнующая душа близка к Богу и скудостью обращается к могущему дать, тогда как могла бы и презреть Его при обилии даров.
Поэтому, братья, будем обращать взор свой горе во всякое время и при всяком случае, будем ограждать себя благой надеждой, дабы нам и в радости не потерять страха, и в скорбях — упования. Будем помнить при ясном небе и ненастье, и во время бури о кормчем; не будем унывать в скорбях, не будем злыми рабами, которые исповедуют Владыку, когда Он благо сотворит им (Пс.48:9), и не обращаются к Нему, когда наказывает, между тем как иногда болезнь бывает лучше здоровья, терпение — отрады, посещение — пренебрежения, наказание — прощения. Скажу кратко: не будем падать духом от бедствий, ни возноситься от довольства. Покоримся Богу и друг другу, и начальствующим на земле: Богу — по всем причинам; друг другу — для братолюбия; начальствующим — для благоустройства, и тем в большей мере, чем более они кротки и снисходительны. Опасно истощать милосердие начальников, надеясь на частое прощение, ибо, истощив, за их строгость подвергнемся ответственности мы сами, которые нарушают тишину ветром, наводят на свет мрак и к меду примешивают полынь. И между нашими законами есть один закон — закон похвальный и прекрасно поставленный Духом, Который дал Свои законы, сличив возможное и наилучшее. По этому закону как рабы должны быть послушны господам (Еф.6:5), жены — мужьям, Церковь — Господу, ученики — пастырям и учителям, так и все, обязанные давать дань, — повиноваться всем властям предержащим не только из страха, но и по совести (Рим.13:5.6), и не делать закона ненавистным, делая зло, не доводить себя до меча, но, очищаясь страхом, заслуживать похвалу от власти. Одно и то же правило; но оно щадит прямое и отсекает лишнее. Одно солнце, но оно светит здоровому зрению, а омрачает слабое. Хочешь ли, скажу с дерзновением нечто и из своего учения? Один Христос, но Он лежит на падение и на восстание (Лк.2:34), — на падение неверным, на восстание верующим. Для одних Он камень претыкания и камень соблазна (1Пет.2:7), именно для тех, которые не познали, даже не уразумели, но во тьме ходят, или служат идолам, или не презирают далее написанного, и не хотят и не могут просветиться чем-либо кроме написанного. Для других Он камень краеугольный и камень похваляемый, именно для тех, которые обуздываются словом и утвердились на этом камне. Или, ежели хочешь, Он есть та жемчужина, которую добрый купец покупает на все свое имение (Мф.13:45.46). Но мы, братья, не исполняющие своих обязанностей, а негодующие на власть, почти так же поступаем, как и тот, кто, сам погрешая против законов борьбы, обвиняет раздающего награды в несправедливости, или кто, сам страдая тяжкой болезнью и имея нужду во врачевании не менее болезненном, винит в невежестве и безрассудстве врача, который употребляет надрезывания и прижигания. Вот от меня и утешение, и вместе наставление для подчиненных! Этим убогий пастырь возвращает на истинный путь малое стадо, с которым в радости радоваться и в печали стенать повелевает мне закон моего пастырского служения!
Что же вы, властители и начальники? Слово уже обращается к вам для того, чтобы не почли нас совершенно несправедливыми, если, убеждая подчиненных к исполнению долга, уступим вашему могуществу, как бы стыдясь или страшась пользоваться нашей свободой, если будем больше заботиться о них, а не о вас; о которых тем более надобно позаботиться, чем полезнее это для той и другой стороны, чем важнее успех. А противного этому да не будет с нами и с нашим словом. Итак, что вы говорите? На чем нам помириться? Примете ли дерзновенное слово мое, и закон Христов подчиняет ли вас моей власти и моему престолу? И мы имеем власть большую и совершеннейшую; иначе дух должен уступить плоти и небесное земному.
Знаю, что и ты выслушаешь дерзновенное слово; потому что и ты священная овца моего священного стада, питомец великого пастыря[1], истинно свыше приведен Духом, и подобно нам просвещен светом святой и блаженной Троицы.
Поэтому слово мое к тебе будет непродолжительно и кратко. Ты со Христом начальствуешь, со Христом и правительствуешь. Он дал тебе меч — не действовать, но угрожать; и да соблюдется меч этот Даровавшему, как чистый дар. Ты сам образ Божий и руководствуешь образ, о котором здесь надобно заботиться и с которым должно перейти в другую жизнь; а в нее мы все перейдем, по кратковременной игре в здешней жизни, назовем ли ее темницею, или поприщем, или предначертанием, или тенью жизни истинной. Почти сродство, уважь первообраз, пребудь с Богом, а не с миродержителем, — со Христом Господом, а не с лютым мучителем. Ончеловекоубийца от начала (Ин.8:44). Он и первому человеку, доведя его до преслушания, нанес удар и причинил бедственную жизнь, он через грех ввел закон — наказывать и терпеть наказания. А ты, человек Божий, вспомни, чье ты творение и куда призываешься, что имеешь и чем ты должен, от кого у тебя закон, слово, Пророки, само боговедение и небезнадежность получить ожидаемое. Поэтому подражай Божию человеколюбию. В человеке всего более божественно то, что он может благотворить. Ты можешь стать богом, ничего не сделав, не пропускай случая к обожествлению. Для Духа одни истощают свое имение, другие истощают плоть, умирают для Христа и совершенно удаляются от мира. Иные посвящают Богу то, что всего для них дороже. И ты, без сомнения, слышал о жертве Авраама, который единородного, рожденного по обету, когда в нем заключалось обетованное, отдал Богу охотнее, нежели вначале получил от Бога. Но мы от тебя ничего такого не требуем; одно вместо всего принеси, принеси человеколюбие, которым Бог благоугождается более, нежели всем прочим вместе, — принеси дар единственный, дар непорочный, дар, призывающий щедроты Божии. Присоедини к страху кротость, раствори угрозу надеждой. Знаю, как много может сделать благость, которая заставляет из стыда воздать должное, когда, имея возможность принудить, прощаем и своим благоволением приводим в стыд милуемого. Ничто да не убеждает тебя быть недостойным власти, ничто да не отклоняет тебя от милосердия и кротости, — ни обстоятельства, ни властитель, ни страх, ни спасение высших начальников, ни превозмогающая дерзость. Старайся приобрести в трудных обстоятельствах благоволение свыше. Дай взаймы Богу милосердие. Никто не раскаивался из принесших что-либо Богу. Он щедр на воздаяние, наиболее же тамошними благами. Он вознаграждает тех, которые здесь что-либо принесли и дали Ему взаймы; иногда же, чтобы уверить в будущих благах, Он награждает и здешними благами. Еще немного, и мир прейдет, и тень исчезнет. Воспользуемся временем, искушать непостоянным вечное. Каждый из нас — под эпитимиями (Сир.8:6), и земля много носит чужих долгов. Простим же, чтобы и нам простили; отпустим, чтобы самим испросить отпущение. Видишь в Евангелии: приводят задолжавшего много монет и прощают ему долг (потому что он приведен к благому владыке); но кому прощают, тот сам не прощает (ибо он раб и в своем желании), и какое человеколюбие оказано ему в большем, такого не оказывает он товарищу в меньшем, что должен был бы сделать, ежели не по чему другому, то подражая показанному примеру великодушия. И господин гневается, а о последующем умолчу. Скажу Только, что всякому лучше оказывать милость здесь, нежели давать отчет там.
Что ты скажешь? Убедили ли тебя эти слова, которые, по неоднократному твоему признанию, любишь ты, наилучший из начальников, и если бы можно было присоединить, человеколюбивейший, или надобно представить тебе вместо просьбы и эту седину[2], число лет и долговременное священство, священство непорочное, которое, может быть, и ангелы, служащие Чистейшему, уважают как достойное их собственного служения? Убеждает ли тебя это, или дерзну на большее? А дерзновенным делает меня скорбь. Представляю тебе Христа и Христово истощение за нас и страсти Бесстрастного, и крест и гвозди, которыми я разрешен от греха, и кровь, и погребение, и воскресение, и вознесение и эту трапезу, к которой мы вместе приступаем, и образы моего спасения, совершаемые теми же устами, которыми ходатайствую перед тобой, — это священное и горе возносящее нас тайноводство. Ежели не за одно какое-либо из этих, то, по крайней мере, за все окажи милость и нам и себе, милость домашней твоей церкви, и этой прекрасной полноте Христовой, которая (так представляй себе) сама с нами ходатайствует (хотя и предоставляет ходатайство нам, как почтенным ради Почтившего), и вместе с этим подчиняется закону начальствования. В одном позволь победить себя, — победи нас человеколюбием! Вот привожу к тебе просителей моих перед Богом и ангелами, и царством небесным и тамошними возданиями. Уважь мою веру, какую я к тебе имел, и которой других уверил, дабы также уважили ее в большем и совершеннейшем. Скажу короче: ты сам имеешь Господа на небе, Который да будет таким же судьей для тебя, каким ты будешь для подвластных. Но да получим все мы и здешнюю милость, и тамошнее снисхождение во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава и держава, Которому честь и царство со Отцом и Святым Духом, как принадлежали в прежнее время и прежде самого времени, принадлежат и ныне и во веки веков. Аминь.
