Слепец править
Каждый день он садился внизу лестницы Боажирара, на соломенном стуле со сломанной спинкой, который он приносил сам.
Я видел его приближение по широкой провинциальной улице, извивавшейся между двух каменных, густо окутанных зеленью, стен. Ему приходилось сделать по крайней мере четыреста метров не переходя на другой тротуар и не пересекая поперечных переулков. И он проходил это пространство очень быстро, держась вплотную к стене, которую он ощупывал равномерными ударами своей палки.
На углу лестницы он останавливался, с необычайною тщательностью устанавливал свой стул, потом усаживался. Обут он был в крепкие деревянные башмаки, набитые соломой, а рука, державшая чашку для сбора милостыни, была покрыта теплой красной вязаной рукавицей с одним пальцем, придававшей этому члену вид клешни омара.
У него не было обычной собаки. Подавали ему проходившие по лестнице, в особенности участники похорон. Он привык издалека различать звуки мерного движения приближающихся похорон. Тогда он вставал, снимал шляпу и набожно крестился. Почти всегда, из процессии отделялся господин в черных перчатках. бросавший монету в его чашку.
Он благодарил и садился только после удаления последней кареты. Так как он был честный человек и не притворщик, то прохожие обыкновенно перекидывались с ним словечком.
— Что, клюет ли сегодня, дядюшка Франси?
— Клюет, клюет, — улыбаясь, отвечал он. — Куда как лучше вчерашнего, мосье Боассель.
Он очень гордился своею способностью узнавать людей по голосу и называть их по именам.
Каждый полдень жена приносила ему суп в плотно закрытом котелке. Она была старуха, с руками прачки, по виду мягкими и поблекшими как белый бархат. С минуту она беседовала с мужем, стоя и подперши бока руками. Потом, когда он съедал суп, она медленно чистила его пальто, побелевшее от трения о стену и, дружески прикоснувшись друг о друга своими морщинистыми щеками, они расставались.
Я проходил мимо дядюшки Франси по два раза в день, отправляясь на консультации в госпиталь и возвращаясь оттуда. Часто я подавал ему по грошу. Скоро он научился узнавать мою походку и всегда обращался ко мне с приветствием:
— Добрый день, господин доктор!
Мы свели знакомство. Летом в жаркий полдень запыхавшись от быстрой ходьбы в гору, иногда я останавливался возле слепого на четверть часа, чтобы перевести дух, и мы вступали в разговор. Таким образом, я узнал его историю. Он работал в слесарне в течении тридцати лет, получал большое жалованье и, так как детей у них не было, то они жили зажиточно. Жена его не занималась никаким ремеслом.
Однажды утром, он начал что-то плохо видеть. Ему становилось все хуже и хуже и через два года он совершенно ослеп.
Сбережений у них не было; ему пришлось просить милостыню, а жена его мужественно принялась за стирку.
— Бедняжка! У нее были такие нежные руки! — со вздохом говорил слепой.
Необходимость труда для жены была, впрочем, его единственным огорчением. Он упоминал о своем убожестве с улыбкой, и весело отвечал на соболезнования:
— Мне вовсе не так скучно, как вы предполагаете, уверяю вас!
Я смотрел на его глаза, в которых так давно уже угасло пламя жизни, сначала машинально, потом с внимательностью врача. Один глаз казался окончательно потерян. Другой подернут был молочной белизною и зрачок был мутен.
— Видите-ли вы «мушки»? — спросил я.
— О, да, они во множестве летают вокруг меня, — отвечал он, — Их целый рой.
— Советовались вы с кем-нибудь насчет ваших глаз?
— В последние четыре года, нет.
— Вы знаете, что у вас?
— Катаракт.
— Если вы доверяете мне, то я могу возвратить вам зрение.
Он весь покраснел и с тревожной улыбкой повернул ко мне голову, словно инструменты лежали у меня в кармане, и я намеревался тотчас же произвести операцию.
— А это не опасно? — тревожно спросил оп.
— Но чем же вы рискуете, будучи слепым и без того?
И видя, что оп молчит, я прибавил:
— Уж не трусите ли вы, старый слесарь?
Он положил свою руку в мою.
— Я приду к вам, когда вы скажете, — ответил он.
Через два дня, они оба явились ко мне, в праздничном платье: он молодцом, она же расстроенная до того, что пришлось тотчас усадить ее и дать понюхать соли.
После тщательного исследования глаза я убедился, что операция может быть произведена легко и удачно.
Я усадил пациента перед окном, под сильным светом; помощник мой держал его голову; бедная женщина, дрожа, смотрела то на меня, то на приготовленные инструменты.
При первом прикосновении к веку, дядюшка Франси вздрогнул.
— Соберитесь с духом, — сказал я — сейчас все будет кончено.
Он скрепился и сидел неподвижно в течение минуты, потребной на операцию. Глаз был очищен и поток света залил его.
Старик вскрикнул. Жена его упала пред ним на колени, безмолвно поднимая к нему свое бледное, морщинистое лицо.
— Вставайте! Кончено — сказал я ей.
Она не шевелилась и продолжала жадно смотреть на мужа, ища в этом давнем потухшем взоре обещанное пробуждение сознания.
В первый момент, он откинулся назад, как бы от внезапного толчка в грудь. При виде света, лицо его преобразилось; несколько секунд он сидел молча, с полуоткрытым ртом; потом медленно наклонился, руками нащупывая голову склонявшейся перед ним жены.
Но коснувшись ее седых волос, он вдруг отдернул руки, с движением горестного изумления, лицо его исказилось, по щекам медленно покатились слезы, и он глухо прошептал:
— О, милая! Как же ты постарела!
Источник текста: журнал «Вестник моды», 1890, № 18. С. 143—144.