Глава 9. Русские симпатии черногорцев править
Мы были приглашены завтракать к посланнику нашему, у которого собралось всё крошечное русское общество, имевшееся на лицо в Цетинье. Здесь мы познакомились, кроме секретаря посольства, г. Вурцеля, с С. Н. Мертваго, директрисою русского цетинского института для девиц, который она сумела в короткий срок поставить на блестящую ногу после большого упадка его при прежней начальнице, когда во всём институте едва оставалось 8 учениц, и князь Николай только из уважения к русской императрице, давшей институту имя своё, не решался окончательно закрыть его, как совершенно бесполезный. Помощница г-жи Мертваго, М. А. Матренинская, оказалась даже из наших мест, так что у нас нашлось много общих знакомых. Много расспрашивали мы у своих гостеприимных земляков о Черногории и черногорцах, и они сообщили нам много полезного. Г. Аргиропуло знает отлично и страну, и народ, и пользуется здесь вполне заслуженною любовью и авторитетом. Он сам любит Черногорию как вторую родину свою, а это — огромное условие для того, чтобы приносить пользу народу, среди которого действуешь. К сожалению, далеко не всегда это дорогое условие встречается среди дипломатов наших, имеющих дело с маленькими скромными государствами.
Женский институт в Цетинье содержится почти исключительно на русские средства.
Ведомство императрицы Марии вместе с святейшим синодом дают жалованье директрисе, министерство народного просвещения отпускает 10.000 флоринов на содержание института; кроме русской директрисы, две учительницы института тоже русские; остальные учителя выбираются из лучших черногорских профессоров. Институт успел уже выпустить 46 хорошо подготовленных девушек, свободно говорящих по-русски. История, география, русский язык преподаются в институте на русском языке, кое-что преподаётся по-французски, а остальные предметы — по-сербски. В числе учениц есть 20 девочек из австрийской Сербии, и если бы не строгие запретительные меры Австрии, их было бы значительно больше; можно сказать, все бы потянули сюда. Нельзя не сочувствовать глубоко такой мудрой политической и патриотической мере, как учреждение русского учебного заведения среди родственного нам и всегда дружественного племени. За бокалами шампанского, которое любезный хозяин предложил выпить за наше здоровье, и за оживлённою беседою мы просидели часов до пяти, когда посланнику нужно было ехать на официальный обед к князю. Мы унесли самое тёплое воспоминание о наших милых цетинских земляках, так радушно принявших под своим кровом скромных странников из далёкой родины. В этот же день все мы, полною русскою колониею, проводили на морские купанья в Ульцин (Дульциньо) глубоко любимого и уважаемого всеми Ровинского, — «Павла Русса», как зовут его черногорцы. Мы усадили его в красный четырёхместный дилижанс, какие уже теперь редко встретишь в Европе. Место внутри стоит до Ульцина всего 2 флорина. Загудел рог кондуктора наподобие трубы иерихонской, и красная колымага, гремя колёсами и цепями, как колесница Ильи пророка, покатилась по мостовым Цетинья тою же дорогою, что недавно проделали и мы, направляясь в Реку Черноевича.
У нас в Цетинье, благодаря Ровинскому и мэру города, нашему хозяину, скоро набралось довольно много знакомых. Всякий, кто сколько-нибудь мог объясняться по-русски, интересовался познакомиться с русскими путешественниками, которые очень редко заглядывают сюда. Мой титул писателя тоже отчасти помогал этому. Познакомились мы таким образом с редактором «Гласа Черногорца», единственной газеты этой маленькой страны, с несколькими врачами, учившимися в России, в Вене, в Париже, с аптекарем Дречем, большим руссофилом, пятнадцать лет прожившим в России, и с многими другими, наиболее интеллигентными черногорцами; образованная молодёжь уже, по-видимому, не вдохновляется старыми боевыми идеалами и суровою простотою быта черногорских юнаков, невольно отодвигаемыми теперь назад ходом истории. Они вздыхают по недостатку культурной деятельности, культурных развлечений, и с сочувственною завистью сравнивают счастливое положение русского культурного человека — с своим тяжёлым жребием.
Но эти отдельные единицы, отрываемые от родной почвы неодолимым движением цивилизации, ещё тонут пока, как щепки в море, в сплошной массе непочатого черногорского рыцарства. Одного из таких колоссальных седоусых витязей остановил гулявший с нами знакомый черногорец, чтобы спросить, за что получил он русский георгиевский крест и множество других орденов, украшавших его могучую грудь.
— А не знаю, за кóя и за колико битков! дóста их было! — добродушно рассмеявшись, отвечал воин.
--
Утром нужно было нам отправляться в предположенное путешествие по Черногории. Мы наметили себе путь на Подгорицу, Спуж, потом по долине Зеты через Данилов-град и землю Белопавличей в Орью-Луку и Никшич; из Никшича нам хотелось заехать ещё в именье Божидара Петровича, к жене которого мы имели письмо от г-жи Мертваго, а потом в знаменитый монастырь Острог, где покоятся мощи св. Василия, — эта глубоко почитаемая народная святыня Чёрной-Горы.
Выехали мы, по обыкновению, очень рано, в четыре часа утра, наскоро уложившись. Пришлось ещё раз повторить ту же дорогу до Реки, которую мы уже два раза проехали; но всё-таки мы с удовольствием любовались на знакомые уже глубокие провалья горных котловин и на весело глядевшие из них черногорские селенья. Дорога была полна народа, уходившего с праздника; многие были ещё щеголевато разодеты, а другие уже сняли свои праздничные наряды и несли их кто в узлах, кто в узких, длинных ящиках. Разноцветная, живописная толпа мужчин и женщин, с весёлым смехом, говором, песнями, просто лилась по крутизнам гор, настигая и обгоняя нашу коляску.
В Реке нужно было отдохнуть и покормить лошадей. Мы остановились, разумеется, у знакомой уже кафаны, и когда довольный хозяин вынес нам на улицу под дерево столик и скамейки, чтобы накормить нас завтраком и напоить пивом и кофе, то к нам сейчас же дружелюбно подсел старый наш гребец и с ним несколько других мимолётных уличных знакомцев наших. Все они преважно пожимали наши руки и с полным достоинством осушали предлагаемые стаканы пива.
В кафане по-прежнему вечно праздные войники, развалившись в небрежно грациозных позах, собравшись живописными группами в своих картинных нарядах, резались в карты, потягивая дешёвое местное винцо. Виноградники и сады гранат, смоковниц, айвы и разных других фруктов покрывают пригорки Реки и доставляют жителям возможность обходиться собственным вином и собственными плодами. Из Реки мы повернули резко на запад, как раз мимо простенького зимнего домика князя Николая. Дорога некоторое время шла по-над берегом реки Реки, старинного Обода; сверху река казалась нам длинным и узким зелёным лугом, среди которого сочилась тонкая ленточка воды: таким сплошным зелёным ковром устлали её кувшинки с помощью своих круглых широких листьев. Потом мы повернули к северо-западу внутрь страны, покинув долину Реки.
Окрестности тут малоинтересны и однообразны: везде кругом невысокие горы, покрытые серыми камнями да тощими и редкими молодыми лесками дуба. Проехали село Ничку-Каменицу с запущенными виноградниками по долине. Пока мы больше спускаемся, чем поднимаемся. Окрестности становятся всё больше и больше каменистыми. На одном из крутых подъёмов — совсем каменоломня кругом; среди редкой дубовой и буковой поросли везде наворочены белесоватые камни.
Божо останавливается и приглашает нас посмотреть вокруг.
— На этом месте жестокая битва была черногорцев с турками, давно ещё! — говорит он. — Видите, вон, камни белые торчмя воткнуты, сколько их тут! счесть нельзя! Каждый камень на том самом месте поставлен, где лежало тело убитого черногорского воина; сколько вы камней видите, столько и убитых тут было! Тела их перенесли в родные селенья, откуда кто был, и там похоронили; а для памяти воткнули эти камни!.. — разъяснял нам словоохотливый Божо.
Стоячих камней действительно было множество, — словно крестов на старом деревенском погосте у нас на Руси.
— Как место зовётся? — спросили мы.
— Царев-Лаз! — отвечал с каким-то благоговением Божо. — Тут владыка Даниил пашу турецкого побил...
Эта знаменитая битва владыки Даниила особенно дорога по воспоминаниям всякому черногорцу, потому что по стечению тогдашних политических обстоятельств победа турок совершенно уничтожила бы независимость Черногории.
Битва при Цареве-Лазе случилась очень скоро после неудачи русских в Прутском походе. Пётр Великий своим светлым умом постиг всю пользу, какую Россия могла получить от балканских славян в борьбе с таким страшным врагом, каким была ещё тогда Турция, а геройская Черногория, грудью сохранявшая свою свободу в неприступных горах и ущельях, обращала на себя в этом отношении особенное внимание великого царя. Полковник Милорадович, серб родом, и капитан Иван Лукашевич из Подгорицы, бывшие на русской службе, присланы были посланниками к владыке с милостивою грамотою Петра. Пётр уведомлял владыку и народ черногорский, что решился начать войну с неверными турками, чтобы «утеснённых православных христиан, если Бог допустит, от поганского ига освободить», обещая «самоперсонно вступить против врагов веры с любезно верными и искусными нашими войсками» и приглашая черногорцев «древние свои славы обновити», «и единокупно на неприятеля вооружившися, воевать за веру и отечество, за честь и славу Вашу, за свободу Вашу и наследников Ваших», «да имя Христово вящше прославится, а поганина Магомета наследники прогнаны будут в старое их отечество, во пески и степи Аравии».
Владыка был сильно обрадован таким неожиданным могучим союзником. Он собрал свой народ и держал им такую речь: «мы, братья черногорцы, слыхали, что Бог знает, как далеко, где-то на севере, есть христианский царь. Всегда мы желали узнать о нём и его царстве, но заключённые в горах ни от кого не могли получить известий».
«Но вот мы видим его посланников, вот его грамоты в наших руках; не с чужими посланниками говорим, но с нашими братьями сербами, и они сказывают нам, что есть Пётр I-й Великий, император и самодержец Всероссийский, и его царство Богом благословенно, сильно и пространно от всех царств света; он ратует с турками и не ищет другой славы, как освободить церкви и монастыри Христовы, воздвигнуть на них крест, род христианский избавить от тяжёлого ига турецкого. Мы должны молить Бога, да будем ему помощниками... Мы с русскими одной крови и одного языка. Вооружитесь, братья черногорцы, и я, не жалея ни имущества, ни жизни, пойду с вами на службу царю христианскому и нашему отечеству»...
Общий восторг народа был ответом на эту речь.
«Слава великому Богу! — кричали черногорцы по словам народной песни, — мы видели письма от нашего царя славянского и православного! Никогда мы не помышляли дожить до того времени, когда узнаем о нём. Мы слышали, что живёт он на свете там, где и слышать ему о нас невозможно. Когда же он услыхал и знает нас, вот наши сабли при поясе, вот наши ружья в руках, мы исправны и готовы с весёлыми сердцами ударить на турок!»
Черногорское войско храбро бросилось к границам Албании и прошло огнём и мечом до самого Скадра-града на Бояне-реке.
«Не сказал бы ты, милый брат, что идут с турками биться, но на пирование пить холодное вино и петь весёлые песни!» — прибавляет народная былина.
К великому сожалению, Прутский поход Петра Великого окончился обидным для нас миром, и покинутая Россиею Черногория, в пользу которой ничего не было оговорено в мирном договоре, осталась одна с своею ничтожною горстью храбрецов глаз на глаз с турецкими полчищами.
Турки были уверены, что теперь раздавят её навсегда.
И вот в эту-то минуту смертельной опасности для неё разразился геройский бой на Царевом-Лазе, и ободрившиеся орлы Чёрной-Горы опять свободно вздохнули... 15.000 турецких тел остались среди камней горного прохода, через который мы теперь проезжаем.
Через два года, впрочем, 120-тысячное войско султана, под начальством знаменитого визиря Душман-паши Чуприловича, всё-таки вторглось в Черногорию и разорило её из края в край, уничтожив церкви и монастыри, в том числе и цетинский. Сам владыка едва уцелел от гибели; кто не мог держать оружие, дети, старики, бежали в Поморье, где вероломные венецианцы выдавали их головою туркам. Тогда Даниил бросился в Россию, к новому союзнику своему. Пётр снабдил его деньгами (15.000 р.), книгами, церковною утварью, прислал награды храбрецам, обещал высылать ежегодную денежную помощь, и с этого-то времени и начинается постоянная связь черногорцев с Россией. Русские червонцы дали возможность этой бедной стране обзавестись хотя самыми необходимыми боевыми припасами для непрекращавшейся борьбы с Турциею, порохом, свинцом, ружьями, и с их помощью отстаивать свою независимость. Последующие владыки, по примеру Даниила, не раз лично ездили в родную им Россию, черпая в ней и нравственную и материальную помощь; ездил ко двору Елизаветы Петровны владыка Савва, преемник Даниила, тоже вернувшийся с деньгами и с похвальною грамотою геройской храбрости «единоверных и единокровных братьев славян»; ездил потом три раза владыка Василий, даже умерший в России, при котором 15 черногорских юношей были привезены в Петербург и определены в шляхетный военный корпус. Книги, церковные сосуды и облаченья щедро высылались тогда из России в разорённые церкви и монастыри, которые с этою помощью понемногу восстановлялись и отстраивались владыками. Нравственная связь черногорцев с Россиею через все эти сношения мало-помалу так усилилась, а вера черногорцев в русского царя, как естественного покровителя и защитника Черногории, стала такою всеобщей, что во всех церквах Черногории имя русского царя поминалось при богослужении в течение почти полутора столетий, пока французомания первого светского князя Черногории, Даниила, современника императора Николая Павловича, подпавшего под влияние западных держав, не прекратила этого трогательного народного обычая черногорцев.
Несмотря на разные неправды и ошибки нашей дипломатии, много раз покидавшей без помощи нашу всегда верную геройскую союзницу, подчас оскорблявшей её недоверием и несправедливыми обвинениями, — народ черногорский ни разу не усомнился в России и продолжал верить в непоколебимую правду и любовь к Черногории русских царей, приписывая все случавшиеся обиды и ошибки недобросовестности царских слуг.
Когда один из наших путешественников спросил первого попавшегося мальчишку в черногорской деревне, слышал ли он что-нибудь о русских и русском царе, то ребёнок отвечал ему: «Руси су братя наша, а цар руски е велики приятео (приятель) нашега господара и без нега (него) наш господар ништа не ради (ничего не делает)». Почти теми же словами выражали мне десятки раз простые черногорцы, рыбаки, хозяева кофеен, войники, — свой взгляд на русский народ и русского царя.
Взгляд этот выразился и во множестве старых и новых песен черногорцев, известных каждому здешнему пастуху, который таким образом с детства приучается представлять себе русского царя, как естественного защитника и друга Черногории: «он брачу црногорце люби, као свое русе на Русии» (он так же любит братьев черногорцев, как своих русских в России), поётся в одной из таких песен. Россию черногорец представляет себе как величайшую и сильнейшую страну, с которой не под силу сладить целому миру, которая захватывает собою полсвета.
«Полгода солнце светит русской земле, а полгода уж остальному свету», поёт другая черногорская песня.
Ещё одна песня их так выражается о русском царе:
Не было бы креста трёхперстного,
Если б не было великого орла,
Великого царя российского.
Как отзвучие этой песни, черногорцы часто говорят промеж себя: «Да би Русие ние било, не би било креста од три прста (трёхперстного креста)».
Самому тяжкому испытанию в своей верности России подверглись черногорцы в 1803 году, в царствование Александра Благословенного, когда русская дипломатия, руководимая людьми, совершенно чуждыми славянству и историческим задачам России, едва было не совершила величайшей несправедливости относительно благороднейшего и великодушнейшего вождя Чёрной-Горы.
Завистники энергического владыки, святопочившего Петра I, одного из величайших патриотов своего отечества, оказавшего Черногории незабвенные услуги, наклеветали на него, будто бы он, по наущению своего секретаря, французского аббата Дольчи, решился за 25.000 рублей предать Черногорию в руки французов. В Черногорию послан был недруг владыки, граф Ивелич, с собственноручным письмом императора и с посланием св. синода к черногорскому владыке. Св. синод, не сделав ни малейшей попытки проверить клеветы на владыку, обвинял его в «величайшем преступлении и несправедливости» и призывал этого вождя независимого народа «немедленно на суд, дабы доказать свою невинность или подвергнуться наказанию, если окажется виновным». В противном случае синод грозил владыке «лишить его сана и отлучить от церкви, как недостойного сына, изменника отечеству, призвав черногорский и бердский народ избрать достойнейшего пастыря и послать его в Петербург для посвящения».
Вся Черногория пришла в глубочайшее негодование от этого оскорбительного посягательства на честь её владыки и на её свободу. Черногорские главари послали пространный ответ графу Ивеличу, в котором с большим достоинством заявляли о своей независимости и отрицали у русского синода всякое право вмешиваться в их внутренние дела.
«Со времени падения сербского царства, — писали воеводы Чёрной-Горы, — чтобы удалиться от врагов Христова имени, мы убежали в эти горы и основали тут своё пребывание, ни от кого независимое, получая только указания и завися только от власти наших митрополитов, как наших пастырей, и от них мы научились защищать православную веру и нашу свободу. Теперешний наш владыка больше, чем всякий другой, сделал уже для нас, и делает... и мы обязаны ему вечною благодарностью за сохранение нашей свободы». «Наш митрополит остаётся в нашей церкви независимым, не подчиняясь ничьей власти»; «черногорцы и бердяне — не подданные Российской Империи... и единственно вследствие одинаковости веры и народности мы сохраняем привязанность, верность и любовь к русскому двору, каковыми и пребудем навсегда»... «будем любить Россию и останемся ей верны, пока она сохранит православную веру, объявляя, однако, при всём том, что и мы не желаем поступить в подданнические отношения к ней... и будем защищать свободу, завещанную нам в наследство нашими предками, до последней крайности, готовые все скорее умереть с саблею в руках, чем сделаться низкими рабами какого бы то ни было государства. До сих пор никто не осмеливался ставить нашего владыку под ответственность перед русским синодом; поэтому мы никому не позволим присвоить себе право судить его действия».
В то же время было написано письмо к императору Александру, в котором излагались жалобы на злокозненные действия гр. Ивелича и его друга Вучетича, и которое кончалось так:
«Наш владыка не заслужил, чтобы кто-либо осмелился прийти в его дом и нарушить его свободу и относиться к нему таким тиранским способом; пока мы живы, нет той человеческой силы, которая бы отважилась на такое насилие».
Вместе с тем черногорцы торжественно заявляли о своей всегдашней преданности своему высокому покровителю, русскому царю, и просили его прислать для дознания чистой истины «честного человека как своего уполномоченного, только природного русского».
Император исполнил их просьбу, и истина действительно разъяснилась, а впоследствии тот же самый св. синод признал святопочившего владыку Петра причисленным к лику святых православной церкви.
Но всего поучительнее то обстоятельство, что не кто другой, как владыка Пётр, так незаслуженно оскорблённый Россиею, оставил в своём завещании преемникам своим и черногорскому народу такое заклятие:
«Да будет проклят тот, кто бы покусился отвратить вас от верности благочестивой и христолюбивой России, и всякому, кто бы из вас, черногорцев и бердян, пошёл против единоплеменной и единоверной нам России, дай Бог, чтоб у него у живого отпало мясо от костей, и не было бы ему добра ни в этой жизни, ни в будущей!»
Этот завет святого владыки до сих пор остаётся руководящим знаменем и князей, и народа черногорского.
Между прочим и сказочный успех самозванца Степана Малого, в течение семи лет деспотически правившего вольнолюбивою Черногориею, объясняется не чем иным, как обаятельным для черногорцев именем русского царя, за которого выдавал себя смелый и талантливый авантюрист, назвавшийся Петром III. Когда по адриатическому поморью прошла весть, что в глухом монастыре Майне скрывается сам русский император Пётр III, то торговые и богатые славянские жители Далмации прислали ему золотой скипетр и корону, а простодушные горцы Берды, Зеты и Чёрной-Горы — в том числе племена кучей, белопавличей и пиперов, не принадлежавшие ещё к черногорскому княжеству, — провозгласили его своим господарем. Из Сербии явился на поклон «русскому царю» и благословил его на княжение последний сербский патриарх Василий Беркич...
Только авторитет мнимого «русского царя» дал Степану возможность произвести многие важные перемены в самых коренных обычаях черногорцев, — между прочим, уничтожить или, по крайней мере, сильно ослабить кровавую месть, «крваву освету», и гайдучество внутри страны; Степан посмел даже расстреливать черногорцев, нарушавших его повеление, чего никогда не было до него.
Когда турки, встревоженные появлением мнимого русского царя в области, которою они надеялись овладеть, и подстрекаемые ещё более испуганными венецианцами, ворвались с трёх сторон в Черногорию с 70.000 войска, а Венеция обложила в то же время Черногорию со стороны Боки-Которской, то черногорцы, расстреляв весь свой порох и потеряв уже многие округи, всё-таки наотрез отказались выдать султану «русского царя».
«Придите и возьмите его сами!» — по-спартански отвечали они турецким послам.
При Екатерине II Черногория заключила формальный союз с Россиею. «Уверяем вас торжественным и сильным словом своим, — писала Екатерина в грамоте 29 января 1768, — что от сегодняшнего дня будем считать всех славян, которые примут участие в этой святой войне, за приятеля нашего царства, и что их участь будет участью нашею, и когда мы сделаем мир, то не позабудем упомянуть о вас, как о себе самих».
Черногорцы деятельно помогли русским в их первой войне с Турцией, и в самый год победы Румянцева под Кагулом разбили наголову тридцатитысячное войско турецкого паши Махмета.
Но, несмотря на все увещания Екатерины, не выдали и ей Степана Малого, которого искренно считали за русского царя Петра III, и который, впрочем, изменнически убит был в том же 1774 году своим слугою-греком, подкупленным турецким пашою.
Однако, несмотря на торжественные обещания грамоты своей, Екатерина II, даже и после победоносной войны, не выговорила по Кучук-Кайнарджийскому миру ничего в пользу Черногории, кроме общего права своего покровительствовать балканским славянам. Черногорцы и в этот раз, как после Прутского похода Петра Великого, оставлены были без всякой помощи и должны были в одиночку продолжать отчаянную войну с вековым врагом своим.
Но это не помешало геройскому племени ещё раз соединиться с Россиею, когда в 1788 году Екатерина объявила новую войну Турции и обратилась за помощью к черногорцам, «своим старым верным союзникам».
В третий раз Россия забыла свою великодушную маленькую союзницу, и по мирному трактату в Яссах 1791 г. опять о Черногории не было упомянуто ни слова.
И опять геройский народ принял на свою грудь всю тяжесть непосильной борьбы с обрушившимся на него могущественным врагом, и опять Балканский полуостров был потрясён вестью о страшном разгроме турок орлами Чёрной-Горы...
Вот мы переехали теперь границы речевой нахии, и едем уже нахиею лешанской, теми самыми местами, где сто лет тому назад, в 1796 году, погиб с своим отрядом в отчаянной рукопашной сече, под ятаганами черногорцев, грозный и славный в своё время визирь Албании, Кара-Махмуд-Бушатлия. Налево от нас скалистая Велья-Гора, и под нею большое черногорское село Градац, а за ним — село Крусы и гора Бусовник, уже примыкающая к долине Зеты. Между Градацом и Крусами, или, вернее, между Вельей-Горою и Бусовником, произошла эта великая битва, спасшая свободу Черногории.
Тогда разорённою и расстроенною Черногориею правил святопочивший Пётр I, энергически призывавший черногорские племена сплотиться воедино, превратить свои междоусобицы и по-старому стать на защиту веры и домов своих.
Кара-Махмуд велел сказать ему: «не на Черногорию иду я войною, а на Берду, подвластную туркам!.. Если же поможете Берде, то я завоюю всю Чёрную-Гору!»
Берда до тех пор не принадлежала ещё к Черногории, но в это самое время бердяне заявили своё решительное желание присоединиться к ней, и владыка Пётр считал позором выдать их врагу.
«Бердяне такие же мои братья, как и черногорцы! — отвечал ему Пётр. — И если не отложишь своего намерения, то мы будем против твоей силы и против нападения твоего с помощью Божьею биться до последнего человека!»
Пороху между тем не было у черногорцев ни горсти, и владыка вынужден был послать в Вену свою драгоценную митру, за которую австрийский император Леопольд II прислал ему 300 бочонков пороху. Народное собрание в Цетинье, созванное владыкою, приговорило не выдать берчан, дать в том твёрдую веру.
Кара-Махмуд двинулся на черногорцев от р. Ситницы, которую мы сейчас переехали через Лешко-поле, и сжёг село Крусы. С ним было 40.000 войска. Черногорцев собралось не больше пяти с половиною тысяч, а по другим — только 4.000. Битва кипела три дня сряду. Сам Кара-Махмуд погиб в страшной сече, и голова его была потом воткнута, как самый славный трофей, на зубцы цетинской башни, где она оставалась более полустолетия, пока князь Даниил не велел снять её и не прекратил навсегда этот дикий народный обычай. Ибрагим-паша, брат Махмуда, едва увезён был раненый; три с половиной тысячи турецких трупов остались на месте, не считая раненых. Отсечено было 74 головы одних только знатных бегов; кроме того, множество турок потонуло во время отчаянного бегства в водах «великого Зетского Езера»...