Глава 10. Подгорица и развалины древней Диоклеи
правитьТолько недавно проехали мы речку Ситницу, впадающую в Морачу, оставив за собою исторические местности кровавой памяти, а вот опять переезжаем с громом по длинному каменному мосту какую-то большую реку.
— Это Морача! — важно сообщает нам Божо. — Теперь сейчас Подгорица... Вон уже видны огни!
Среди густой тьмы, охватывавшей окрестность, мигавшие впереди многочисленные огоньки казались особенно привлекательными для изрядно утомлённых путников.
Наконец мы гремим по широкой улице, освещённой фонарями, обсаженной деревьями, и поворачиваем на какую-то площадь.
В гостинице Ристо, как оказалось, нас уже ждали. Любезный голова города Цетинья телеграфировал, чтобы нам приготовили комнату и ужин.
Двухэтажный дом гостиницы или, вернее, постоялого двора, был ярко освещён, пышные широкие постели были постланы, и ужин, к нашему великому удовольствию, был подан очень скоро. Добродушный хозяин, черногорец большого роста, в одной рубашке, без гуни и джемадана, по случаю жаркого времени, не жалел ничего, чтобы угостить редких русских гостей. Ужин нам подали обильный: и форель, по-черногорски «пастрву», и «чорбу» из баранины, и курицу, и кислое молоко; бутылка очень порядочного црмницкого вина, густого до черноты, скрасила его ещё больше и оказалась особенно кстати после долгого пути. Хозяин наш холост, но с ним живёт и ведёт домашнее хозяйство его родная сестра, могучая и роскошная красавица, каких не всегда можно встретить. Глядя на неё, я невольно вспомнил стих Тургенева:
Такая девушка не вздор
В наш век болезненный и хилый.
Черногорцы бесцеремонны и демократичны, как истые дети природы. Их непринуждённость и простота в обращении невольно вселяют уважение к ним. Никому из них и в голову не приходит, что между ним и вами может быть какая-нибудь разница. Он свободно протягивает вам руку, садится с вами за стол, чокается с вами стаканчиком; то же сделает он и с своим воеводою.
В прежнее время и с самим владыкою обращались так же просто, но со времён князя Даниила, усвоившего многие европейские взгляды и обычаи, эта трогательная патриархальная простота уже мало-помалу стала исчезать.
После ужина, за которым приятельски беседовал с нами хозяин, он уговорил нас пройтись по улицам Подгорицы; ему, очевидно, не терпелось похвастаться перед своими просвещёнными братьями-русскими новейшею цивилизациею его родного городка! Он с увлечением восхвалял богатство, многолюдство, благоустройство Подгорицы, её магазины, её улицы, её дома, и хотя действительность, как мы уже заранее предвидели, опровергла довольно грубо его патриотические похвальбы, но тем не менее было так понятно, что недавнему дикарю, жившему столько лет в какой-нибудь полутёмной и тесной «куче» горного ущелья, дешёвая роскошь мало-мальски торгового и людного городка с фонарями и мощёною улицею должна была казаться чуть не Парижем своего рода.
Луна взошла уже довольно высоко, и прогулка в тихую ночь по безмолвным улицам незнакомого городка, после долгого сиденья в экипаже, была не лишняя.
Смотреть собственно в городе было решительно нечего; лавки были уже заперты, и только в нескольких кофейнях светились гостеприимные огоньки, около которых кучки запоздалых посетителей, в характерных воинственных одеждах обоих и характерных воинственных позах, курили трубки и играли в карты, освещённые красноватым отблеском огня, и кидая от себя резкие, как чернила чёрные тени, точно живые картины какого-нибудь Рембрандта.
Новый приятель наш настоял, чтобы и мы с ним зашли в одну из таких кофеен и выпили с ним по стаканчику вина, за которое он ни за что не позволил нам платить. Вино было прескверное, но от угощенья приятеля отказываться было неловко, и пришлось, скрепя сердце, проглотить кислятину.
— Ристо все русские любят, у Ристо все русские останавливаются! И сам Аргиропуло, посланник, и Вурцель, и Павло Ровинский... Даже по нескольку дней живут у меня!.. — хвастался добродушный черногорец, обращаясь столько же к нам, сколько к толстому, седоусому земляку, хозяину кофейни, сидевшему с нами, как и он, в одной белой рубашке. — Я уже знаю, как принять хороших людей. Только напиши мне или телеграмму пришли... Всё будет готово, что нужно... Русские меня любят, а я русских люблю... — прибавил он, протягивая ко мне свой стаканчик, чтобы чокнуться.
--
Рано утром, пользуясь холодком, пока ещё не разгорелся зноем ясный синий день, — мы пошли бродить по Подгорице. Новая Подгорица, черногорская, подобно новым русским городам Средней Азии, составляет совершенно отдельный посёлок от старой, турецкой Подгорицы, присоединённой к Черногории только по берлинскому трактату. Черногорский городок отгородился от турецкого и просторным выгоном, и глубокою пропастью речного русла Рыбницы, через которую построен хороший каменный мост. Воды в этой реке теперь очень немного, но зато всё длинное ущелье её русла заросло высокими итальянскими тополями, которых и макушек не видно, пока не подойдёшь к самому краю крутого, обрывистого берега. За рекою сильная, хотя изрядно обветшавшая, крепость в старинном вкусе: маленькие зубчатые стены с узкими бойницами, круглые и четырёхугольные башни, совсем как в какой-нибудь древней Византии. И крепость, и старый городок, ютящийся под её стенами, смотрят решительно по-турецки; мы ещё издали насчитали пять минаретов, а их, наверное, гораздо больше. Впрочем, среди магометанских мечетей высится и высокое здание католического костёла.
В Подгорице жили не одни турки и албанцы-мусульмане, но ещё и албанцы-католики из племени миридитов. По присоединении Подгорицы к княжеству, и мусульмане, и католики спокойно остались на своих местах, зная по долгому соседскому опыту, что под черногорскою властью больше свободы, безопасности и равноправия, чем под произволом скутарийских пашей. Народ, который толпами двигается из старого городка в новый, ещё больше усиливает иллюзию. Всё это высокие красные фески с характерными синими кистями, висящими до самой спины, по которым с первого взгляда узнаешь турка. Но не меньше тут белых фесок и живописных накрахмаленных фустанелл албанцев. По спокойному и довольному виду этой толпы нельзя сомневаться, что этим недавним заклятым врагам Чёрной-Горы живётся в своём новом отечестве нисколько не хуже, чем прежде. Напротив, теперь торговля и богатство Подгорицы сильно поднялись. В дни турецкого владычества Подгорица представляла из себя своего рода главный вооружённый лагерь турецких сил, воевавших Чёрную-Гору. Здесь, можно сказать, не прекращалась вечная пограничная война, если не велась война формальная, от имени султана и Высокой Порты, то всё-таки продолжалась так называемая негласная или «малая война» черногорских племён с племенами албанскими, или гайдучество отдельных «чет», которые вырастали сами собою в здешней воинственной, полудикой жизни в глухих ущельях недоступных гор то Черногории, то Албании; если не было «чет», то шла не менее ожесточённая борьба также никогда не прекращавшейся кровавой мести. Из Подгорицы обыкновенно направлялись все турецкие походы в долину Зеты, в Кучи, в Мартыничи, к Реке и Цетинью. На Подгорицу и на соседние с нею крепостцы, Спуж и Жабляк, прежде всего обрушивались отчаянные нападения черногорских юнаков. Многие сёла, когда-то окружавшие торговую Подгорицу, или вовсе стёрты с лица земли этими частыми боями, или переселены в ущелья Чёрной-Горы. Оттого теперешняя «нахия Подгорицы и Зеты», примыкающая к Скадрскому озеру и заключающая в себе низовья довольно значительных рек, как Морача, Цевня и пр., сравнительно безлюдна и пустынна.
Подгорица стоит как бы у входа в ту узкую долину нижней Зеты, клином врывающуюся в горы вольного княжества, между племенем кучей с востока и лешанской нахией с запада, в конце которой, на крайнем рубеже бывшей турецкой земли, стоит крепость Спуж, и по которой обыкновенно турецкие паши вторгались внутрь Чёрной-Горы.
--
Бродя по старой Подгорице, в тени её крепостных стен, нельзя не вспомнить недавнего геройского боя в её ближайшей окрестности того самого, ни разу не побеждённого турками, воеводы Божо Петровича Негоша, с которым я только что познакомился во дворце князя и в деревню которого мы имели в виду проехать, будучи в Никшиче.
Это было в 1876 году, в разгар сербско-черногорской войны против турок, когда Мухтар-паша с своею армиею, претерпев ряд позорных поражений в Герцеговине и Берде от князя Николая и усташей Пеко Павловича, был заперт ими в Требинье, а Махмуд-паша, присланный на выручку его, также неудачно пытался пробиться к нему из Подгорицы через Зетскую долину и Никшич.
26-го августа, в день нашего Бородинского боя, Божидар Петрович с 5.000 своих юнаков наголову разбил между Подгорицей и Медуном в жестокой рукопашной сече 20-ти тысячную регулярную армию Махмуда. 10.000 турок пали на поле битвы, остальные едва успели добежать и скрыться в стенах Подгорицы. Каждый черногорский батальон изрубил ханджарами более 1.000 врагов, а батальон мартыничей, особенно страшных туркам своею неистовою храбростью и своею заклятою ненавистью к ним, изрубил до 2.000; на иного юнака приходилось не менее десяти убитых турок, а байрактар князя Николая, Милош Новак, собственноручно изрубил 17 человек... Через пять дней Мухтар ещё раз пытался ринуться из Подгорицы в Медуну, но отряд его, оттеснённый яростною атакою черногорцев к отвесному обрыву скалы, погиб почти весь. 3.500 турок остались на месте.
Ужас турок после медунского разгрома был так велик, что на другой день черногорцы нашли 240 турок, беспомощно забившихся в скалы. И даже когда на смену посрамлённого Махмуда явился храбрый Дервиш-паша, старый боец с Чёрною-Горою, то войска его при первом появлении черногорских юнаков впадали в панический страх и бежали назад в Подгорицу, под защиту её стен и пушек, не слушая никаких угроз и приказов паши.
Замечательно, что все турки, бежавшие от черногорцев с поля сражения, закрывали обеими руками заднюю часть шеи, — до того их поражала ужасом привычка черногорских богатырей сразу сносить ударом ханджара турецкие головы...
--
Новая Подгорица мало интересна: небольшие одноэтажные дома как в любом селенье, мелкие лавчонки и кофейни, но улицы широкие, хорошо обсаженные белою акациею. Народ тут, кажется, не совсем чистого черногорского племени, а скорее помесь; и язык здешний много испорчен примесью турецких и албанских слов. Даже сидят здесь по-турецки, поджав ноги, а уж бездельничают во всяком случае по-мусульмански. Куда ни взглянешь, везде шатается или беспечно посиживает праздный народ.
Посредине главной улицы — незатейливый монумент одному из храбрейших героев современной Черногории — покойному Мирко Петровичу, отцу князя Николая, знаменитому победителю на Граховом поле, заслуженно прозванному «мечом Черногории».
В Подгорице, на свободном поле, в стороне и от старого и нового города, выстроен новый красивый дворец князя Николая, в котором собрано довольно много интересных находок римского и эллинского времени из развалин древней Диоклеи, по-сербски Дукли, которая всего в получасе езды от Подгорицы.
--
Оставили мы, наконец, Подгорицу и поехали открытою равниною, только вдали окружённою горами. Вправо от нас уходит горная страна кучей, пограничного с албанцами славянского племени, которое после других присоединилось к черногорскому княжеству, хотя и прежде часто воевало вместе с черногорцами против турок. Вследствие соседства с мусульманством и долгой, хотя больше номинальной зависимости от турецкой власти, среди православных кучей много мусульман, и попадаются также католики. Впрочем, в старые годы даже среди истых черногорцев, жителей катунской, цермницкой и речской нахий, встречалось много мусульман, так называемых потурченцев; собственно говоря, многие племена Албании — тоже не что иное, как старые сербы-потурченцы, не устоявшие против давления ислама в первые века по разгроме сербского царства. Оттого они по образу жизни и обычаю и даже по своей храбрости так похожи на черногорцев. Только решительным истреблением и изгнанием своих потурченцев маленькая Черногория могла в своё время обособиться в такую непобедимую и стойкую христианскую общину, какою она является в истории последних веков.
Этим важным историческим шагом своим Черногория обязана своему владыке Даниилу, современнику Петра Великого. Даниил видел, что борьба с турками, отовсюду охватившими крошечную родину его, будет безнадёжна, пока внутри страны у них в каждом городе и селенье находятся естественные друзья и союзники, готовые при первой возможности отворить им ворота всякой крепости и изменнически ударить сзади на верных защитников Чёрной-Горы.
Он созвал черногорских главарей и горячею речью убедил их уничтожить с корнем это народное зло. Задумана была Сицилийская вечерня своего рода. В назначенную ночь черногорцы-христиане беспощадно вырезали всех своих потурченцев, кроме тех немногих, которые согласились вернуться в христианство.
--
Развалины древней Диоклеи, или Дукли, по местному названию, всего в каком-нибудь получасе расстояния от Подгорицы, если ехать довольно скоро. Тихая Зета впадает в этом месте в быструю и бурную Морачу, которая несёт свои прозрачные тёмно-зелёные волны из далёких пустынных ущелий Яворской планины. Каменная водяная мельница стоит внизу у самого впадения Зеты. Около неё, на высоком берегу, старый турецкий блокгауз, — каменный замок с примыкающими к нему четырьмя небольшими башнями, окружённый стеною. Вместо окон узкие бойницы, некоторые в виде крытых балкончиков, с отверстием вниз, для обстреливания лезущих на стены, какие мне приходилось уже видеть в старинных королевских замках Сербии. В этой местности, где столько веков чуть не ежедневно раздавались только удары ятаганов да ружейные выстрелы, каждый дом строился как крепость. Коляска наша остановилась в тени деревьев, а мы отправились пешком через прекрасный каменный мост посмотреть на римские развалины.
Древний город Диоклетиана, который он задумывал сделать даже столицею, судя по охвату его развалин, был один из очень больших городов. Он занимал всю низменную равнину в угле между Зетою и Морачею, начиная от самой горы. Но старик пастух, который провожал нас в нашей археологической экскурсии, уверял меня, что и за рекою на большом расстоянии земля покрыта обломками и камнями старого города. Простодушный пастух называл неведомого ему строителя города царём Дукляном и, по-видимому, нисколько не сомневался, что он был такой же господарь-черногорец, как и святопочивший Пётр, и владыка Радо, и князь Николай, ничтоже сумняся о его римском имени и римском титуле...
Перейдя по мостику небольшой ручей, мы поднялись из лощинки на лёгкий изволок и очутились среди сплошных обломков стен и фундаментов из тёсаных камней; ясно видны крепостные стены старого города, ещё и теперь довольно высокие; в 1841 году наш известный путешественник Ковалевский, посетивший Дуклю почти под выстрелами Подгорицы, видел эти стены «почти вполне сохранившимися», но в протёкшие после того десятки лет турки из Подгорицы и Спужа растаскали на свои постройки много совсем готовых камней из крепостных стен, дворцов и храмов Дукли. Стены толщиною не менее 4-х аршин и составляют правильный четыреугольник, примыкавший к Мораче. По сторонам дороги ещё стоит по обычаю древних греков целый ряд каменных и мраморных гробниц с сильно стёртыми уже латинскими надписями; торчат изредка кое-где нижние половинки белых мраморных колонн, обнажаются из-под густой травы беломраморные ступени разрушенных портиков; в одном месте попался нам остаток маленького капища с коринфскими колонками, с низвергнутыми в прах скульптурными фризами; около него камень с очень красивою фигурою нагой женщины, с колчаном через плечо, — вероятно, Дианы. На другом камне, уже расколотом — более загадочные изображения большого человеческого глаза и каких-то странных цветов... Лучше всего уцелело и показывается путешественникам, как главная достопримечательность этих развалин, здание царского дворца, которое пастух-черногорец почему-то называл «судилищем царя Дукляна»; там целый длинный ряд колонн, от которых видны нижние основания, обрывки стен ещё довольно высоких, груды капителей и обломанных карнизов, украшенных красивою скульптурою; сзади этого продолговатого здания довольно хорошо сохранился покой с нишей, живописно обросший плющом по полуразрушенным его стенам. Кроме скульптурных карнизов и капителей, тут ещё камень с латинскою надписью, переломленною как раз посередине этой надписи... Прежние исследователи Диоклеи забрали с собою все камни с надписями, более или менее разборчивыми, оказавшиеся большею частью времён Константина и Елены и императора Диоклетиана, так что теперь наружи осталось мало интересного; но нет никакого сомнения, что в недрах этих бесчисленных земляных курганчиков, которыми взбуравлена Дуклянская равнина, погребены ещё неисчерпаемые археологические сокровища. Каждый из этих курганчиков — не что иное, как занесённые в течение веков землёю и заросшие бурьяном развалины древних строений Диоклетианова города. Бродя дальше среди этих камней и курганов, наткнулись мы на развалины двух храмов. В ближнем, продолговатом, кроме основания стен и ступеней, уцелел короткий входной портик с ионическими колонками и круглая задняя ниша; скульптурных обломков тут мало. Другой, самый дальний из сколько-нибудь сохранившихся памятников, разрыт, по-видимому, недавно и уже глубоко ушёл в землю. Это очень большой и интересный храм: сначала входной портик с ступенями, потом первая комната с прекрасным мозаиковым полом, сильно уже попорченным; в этой части храма незаметно никаких следов христианства; но за нею вправо идёт большая, продолговатая зала с основаниями колонн по бокам, заваленная обломками капителей, карнизов, архитравов; здесь валяются среди обломков два каменные креста, из которых один уже разбит. Ниша алтаря окружена внутри каменными ступенчатыми сиденьями — как бы для служенья архиерея с священниками. По-видимому, этот храм обращён в христианский, как это часто случалось, из храма какому-нибудь языческому богу...
Когда мы собирались уже уходить, обойдя всё более или менее видное на поверхности земли, старик пастух повёл нас ещё куда-то, в самую чащу развалин. Там он указал нам глубокую и узкую яму, обложенную камнем.
— Тут была темница царя Дукляна! Сюда он бросал пленных турок!.. — объявил нам наивный наш чичероне, уверенный, что и у царя Дукляна не могло быть никаких других врагов, кроме ненавистных черногорцу турок.
— А на далеко ещё идут эти развалины? — спросил я его.
— Да по всей этой равнине, до Зеты и до Морачи! — отвечал пастух, широко взмахивая кругом рукою. — Тут под всею землёю тёсаные камни, даже пахать нельзя! Раскопали ещё не много, большая часть ещё в земле осталась!..
— А на горах тех? — спросил я.
— На горах нет развалин, на горах наше Рогаме!.. — радостно сверкнув глазами, с одушевлением и гордостью ответил пастух. — На горах война большая с турками была, воевода наш Божо Петрович здесь турок посёк... Столько их тут было, сколько травы в лесу! Черногорцы наши вон на той горе у Рогаме стояли в скалах, а турки на этой... Да все в Подгорицу бежали, кто жив остался... В Мораче их потонуло — счёту нет.
На одной из выдающихся обрывистых гор, господствующих над равниною Дукли, действительно виднеется славное в истории черногорских войн укрепление Рогаме, постоянно торчавшее как рожон перед носом турецкой Подгорицы.
«А Рогаме пиперска крайна», как её называют старинные песни, в которых подгорицкие и скутарские аги и беи собираются вместе,
Да Рогаме града разградимо!
«Бердские страны нам надоели! — говорят между собою эти турки в черногорской песне, — затворили нашу Подгорицу; это мы бы им ещё простили, но построили укрепление прямо против крепости, без позволения царя и визиря; а пиперское село Рогаме не даёт нашим пастухам выводить овец на паству вон из города. Мы бы и то им простили, но убивают турок по долине до реки Рыбницы, мы же, турки, смотрим на это, а помочь не можем. И то бы мы им простили, но ловят наших женщин и скидают с них ожерелья. Этого не писано в нашем Коране, такой обиды мы не можем перенести, но пойдём, братья турки, чтобы отмстить кровавую обиду, попросим у Мустафы, скутарского визиря, храбрых албанцев и ударим с войском на пиперское село Рогаме и разрушим их укрепленье!»
Конечно, пиперы в песне посрамили турецкие замыслы и прогнали их побитых из Рогаме. Но и в действительности туркам редко удавалось одолеть этот смело глядевший им прямо в глаза передовой редут Берды.
Даже храбрец Дервиш-паша, умевший драться с черногорцами, обломал зубы о рогамские высоты, когда вздумал овладеть ими, по категорическому требованию дивана, в последнюю войну с Сербиею и Черногорией. У Божидара Петровича, защищавшего Рогаме, было всего 2.500 юнаков, а Дервиш покрыл своими пушками все окрестные высоты и, открыв канонаду против черногорцев из всех окрестных фортов, которыми тогда кипела Дуклейская долина, 6-го сентября 1876 года вдруг неожиданно бросился на штурм Рогаме. Божидар не стал дожидаться врага, а зная, что в рукопашной схватке никто не одолеет черногорца, с ханджарами наголо смело ринулся на турка из окопов горы. Войска Дервиша были опрокинуты на всех пунктах, и к вечеру вся долина покрылась бегущими турецкими батальонами. Сотни турок погибли в волнах Морачи и Зеты, сотни были убиты и изранены. Дервиш-паша напрасно стрелял из пушек по собственным солдатам, чтобы удержать их от бегства. Один вид поднятых черногорских ятаганов охватывал их непобедимым ужасом.
Об этом-то разгроме и рассказывал нам его участник и очевидец — теперешний дуклянский пастух.
--
От Дукли мы уже едем долиною Зеты; долина же Морачи поворачивает в глубь гор на северо-восток, отделяя собою по правую сторону сначала земли кучей и братоножичей от племён Берды, Пиперов и Белопавличей, а дальше, в верховьях своих, земли Морачан и Колашинцев от земель племени Ровцы.
Долина Зеты широкая, вся в кукурузниках, в садах, в жильях. Ближе к Подгорице по старой турецкой привычке, сеют много табаку, которым и торгует Подгорица. Здешний мягкий, всё-таки довольно южный климат и здешняя плодородная почва, постоянно утучняемая разливами рек, позволяют в одно лето собрать с одного поля две жатвы. Обыкновенно, после пшеницы сеют кукурузу, и она успевает отлично выспеть уже к июлю месяцу. Посевный клевер здесь косят по три раза в лето. Вообще низменное дно этих горных долин щедро оплачивает труд земледельца и садовода, но, к сожалению, Черногория слишком бедна такими тучными низменностями, да и те, которые есть у неё, часто страдают от опустошительных дождей, разливов и заносов. Вследствие этого черногорец дорожит каждым клочком удобной почвы как сокровищем, и его крошечные поля и огороды, которые он большею частью обработывает киркою и мотыгою вместо плуга, и по этому способу обработки и по микроскопическому своему объёму больше похожи на цветные горшки, чем на настоящие поля, подобные нашим необъятным русским нивам. Каменные громады гор, выковавшие черногорцу его каменную ногу, его железную руку, его железный дух, — в то же время почти совершенно отнимают у него удобный простор для мирных сельскохозяйственных трудов, поневоле обращая его в вечно праздного пастуха. Большое ещё благополучие для Черногории, что последние земельные приобретения её, которые Россия с таким трудом отстояла на Берлинском конгрессе постыдной памяти, дали ей новых плодородных местностей значительно больше, чем было у неё до войны, в том числе и всю роскошную долину нижней Зеты.
Горы восточной стороны, земля Пиперов, кажутся более цветущими, а вместе и более крутыми и живописными, чем западный берег долины; русло Зеты тоже больше жмётся к Пиперам; нижняя половина гор вся в садах, полях и деревеньках, но выше они грозны, бесплодны, и кое-где только обросли лесами. По дну долины стелется много лугов с узкими стожками свежего сена, усыпавшими Зетскую низину, как гнёзда грибов.
Не больше как в получасовом пути от Дукли стоит и крепость Спуж, этот вбитый турками в грудь Черногории железный клин; Спуж с юга, с севера Никшич — как тисками сковали своими башнями и пушками самое сердце геройской страны, далеко вдавшись внутрь её. Расстояние между ними менее дня пути, так что обе эти сторожевые крепости турок, можно сказать, постоянно подавали друг другу руку, войска, собранные в одной из них, легко могли в несколько часов пройти до другой сквозь Зетскую долину, обратив мимоходом в пепелище её селенья, сады и нивы. Так и бывало это не раз в многострадальной истории черногорцев. Омер-паша в 50-х годах пробился с своею многочисленною армиею из Герцеговины в Албанию этим именно обычным путём, — единственными естественными воротами, распахнутыми самою природою между неприступными горными массами Чёрной-Горы и Берды. Это была одна из самых тяжких и горьких минут в жизни Черногории. Князь Николай, ещё тогда молодой и мало опытный, вынужден был чуть ли не единственный раз в летописях своего отечества согласиться на постыдный мир, по которому он предоставлял туркам право устроить свои укрепления вдоль всей Зетской долины, то есть насквозь через всё тело Черногорской земли, и таким образом протянуть тюремную цепь своего рода между Чёрною-Горою и Бердою. Только могущественное вмешательство России спасло Черногорию от этого первого гибельного шага к турецкому рабству. Но, к счастью, такие удачи для турок были очень редки, а в большей части случаев короткий путь по Зетской долине от Никшича к Спужу и от Спужа к Никшичу даже и для самых храбрых турецких пашей вместо победоносной прогулки обращался в томительное похоронное шествие своего рода, а иногда и в отчаянное бегство. Черногорцы не противопоставляли ни Спужу, ни Подгорице, ни Никшичу никаких крепостей с своей стороны, их крошечные «кулы» — башенки на утёсах гор — больше служили для отстреливания от грабителей, какому-нибудь десятку пастухов с ближней «планины», чем защитою против врага. Как некогда у греков-спартанцев, у юнаков этой «Сербской Спарты» их бесстрашная грудь служила единственною твердынею, охранявшею рубежи их родины, защищавшею их домашний очаг.