Глава 7. На Скадрском Блате
правитьУстье Реки разливается так широко, что уже с трудом отличишь его от Скутарийского озера... Заросль мелких тростников одна только отделяет его сколько-нибудь заметно от вод озера. Горы тут уже не сплошные, а отдельными острыми пирамидами, сквозь прорвы которых виднеется налево просторная и гладкая низина Зеты. На береговых отмелях у подошвы последних обрывающихся гор — оригинальные шалаши черногорских рыбаков для зимнего лова рыб, огромные плетушки в форме ульев... Зимою сюда собираются обыкновенно рыбаки из плодородной Цермничской нахии, этой черногорской Италии, обильной виноградом и фруктами, которая видна теперь нам на правом берегу Скутарийского озера. Любимая далматинцами рыба скоранца, род нашего головля, по-черногорски «уклев», не выносит зимнего холода на глубине озера и, начиная с января, теснится бесчисленными стаями поближе к берегу, к устью Реки, где ей больше корму и где её поджидают в это время охотники. Громадные морские невода завозятся тогда в озеро, множество лодок бороздят его поверхность, высматривая по разным известным им признакам те места, где сбивается кучами рыба. Зимняя ловля рыбы — это своего рода весёлый общий праздник для окрестных жителей. Сам князь с своими сенаторами, воеводами, перяниками, часто со всею семьёю и иностранными гостями своими переезжает тогда в свой дом в «Реке» и присутствует на ловле. Огромные лодки нагружаются пойманною рыбою, князь получает свою щедрую долю в доход государства, начинается здесь же простодушный скромный пир, варят и жарят свежую скоранцу, форелей, карпию, а по отъезде высоких гостей начинается доморощенное соление, вяленье и копченье добытой рыбы в каменных чанах, в плетёных сарайчиках...
Это повторяется раз до пяти в год. В старое время, при турках, скоранцу ловили здесь не сетями и неводами, а в большие верши, которые опускались в воду около скалистых островков и в которые загоняли рыбу не люди, а особенные птицы, вероятно, породы чаек, водившиеся тогда во множестве на островках Скадрского блата. Как только собравшиеся на лодках рыбаки поднимали вслед за муллою отчаянный крик, птицы, словно по сигналу, срывались с деревьев и скал, на которых сидели, и ныряли в воду за стаями рыб, которые в испуге забивались в расставленные верши... Теперь эти птицы давно уже здесь не водятся, но скоранца по-старинному всё-таки остаётся главною привлекательностью озера для его береговых жителей.
Скутарийское озеро беспредельною скатертью стелется на юг, сливаясь с далёким горизонтом... Но правый и левый берега в этом месте ещё хорошо видны. Направо, где обрывается береговая цепь гор, можно рассмотреть дома и башни Вир-Базара, укреплённого порта Черногории на берегу озера, а налево, выше макушки заслоняющих его холмов, стелется низменная равнина Зеты, наглядно прорезанная руслами нескольких рек и, как её порубежный сторож, старая крепость Жабляк, когда-то местопребывание Ивана Черноевича, поднимает на своей пирамидальной столовой горе, высоко над водами озера, свои боевые стены и башни. Жабляк был присоединён к Черногории только в последнюю русско-турецкую войну, а до того несколько веков сряду оставался в руках турок как один из порубежных сторожевых постов ислама, недавно ещё тесною цепью охватывавших Черногорию и не дававших ей свободно дохнуть. Жабляк связан с одним из характерных геройских подвигов черногорских юнаков... В 1836 г. подгорицкие турки, утомлённые вечною пограничною войною с соседним черногорским племенем кучей, «хватили веру» с ними, как выражаются черногорцы; мир заключён, и всем, кто хочет, отворены ворота Подгорицы; кучане, не видавшие отроду ничего, кроме своих горных деревень, с любопытством и доверчивостью двинулись смотреть турецкий город. Но турки остались верными себе; 17 безоружных кучан были вероломно захвачены в плен, зарезаны, как бараны перед мечетью, а окровавленные головы их вздёрнуты по обычаю на зубцы крепости. Конечно, все кучи всполошились; негодующие юнаки спустились с своих горных трущоб и, не надеясь взять такой большой и сильной крепости, как Подгорица, охватили кругом соседний Жабляк, хотя он был всего в трёх часах пути от Скутари, где сидел с большим войском главный визирь, правивший Албаниею.
Жабляк, кроме своей отвесной скалы, защищён ещё рекою Морачею, которая с трёх сторон опоясывает его стены, как естественный крепостной ров. Но черногорских орлов не остановила ни скала, ни река. Тома Давидович во главе двадцати отчаянных товарищей переплыл тёмною ночью реку, вскарабкался по утёсам на стены крепости, и когда наступило утро, то испуганный турецкий гарнизон уже не в силах был выбить забравшуюся к нему кучку богатырей; в то же время кучане ударяли на нижний город, ворвались в него и после страшной резни в его тесных переулках овладели и городом, и крепостью, и её четырьмя пушками. Пощады, разумеется, не было никому; но черногорский владыка не счёл возможным возбуждать из-за пустяков серьёзный гнев султана и через два дня велел своим молодцам очистить Жабляк, «как царскую собственность».
«Царская собственность» эта была выжжена насколько было возможно; пушки, оружие, припасы увезены кучанами, но Жабляк всё-таки остался по-прежнему турецким.
--
Озеро всё ширится и ширится с каждым ударом весла, а полдневная жара становится всё томительнее. Хорошо ещё, что из ущелий, разделяющих причудливые пики береговых гор, потягивает по временам ветерок, хотя немножко сдувающий с вас этот неподвижно застывший солнечный зной, в котором вы паритесь, как в русской бане.
На вершинах гор, чуть не на каждой, торчат сторожевые башни черногорцев, словно средневековые замки на берегах Рейна. В каждой из них могли запереться и отчаянно отбиваться, пока выйдет последний заряд, несколько десятков юнаков, и нужен бывал целый добрый отряд турецкого войска, чтобы одолеть каждый такой черногорский улей, сплошь полный отчаянно жалившими пчёлами.
Расстояния на воде так же обманчивы, как и в горах. Нам уже давно казалось, что островок Лессендра, к которому мы плывём, всего в какой-нибудь версте от нас, а между тем мы всё ещё никак не догребёмся до него. Скалистый островов этот с своею былою крепостною стеною и торчащею из неё старою башнею придаёт характерный вид всему пейзажу озера. Эта крепостца исстари замыкала вход в устье реки Черноевича и часто переходила из рук в руки, от албанских турок к черногорцам, от черногорцев к туркам. Лессендра и Жабляк долго глядели друг на друга через воды озера так же враждебно, как глядят издалека через их головы «проклятые горы» малисоров, седые от снега, на голые хребты Трновской Планины, что хмурятся вправо от нас сейчас за береговыми горами Церничской нахии. Это живые памятники вечной порубежной войны, до сих пор ещё далеко не прекратившейся в этих средневековых трущобах, среди этих средневековых племён, в сущности так близких друг другу по своим вкусам и понятиям.
Левее Лессендры на гористом островке Вранине, едва отделённом узким проливом от берега, ниже села, забравшегося на скалы, у самого подножия их виден бывший турецкий блокгауз с бойницами, стороживший когда-то Лессендру. Тут же близко на островке и старинный монастырёк, куда ездит на богомолье православное население и где покоится прах Божидаровича. Нам на встречу ползут две тяжеловесные лодки под парусами, которые еле-еле надуваются слабым ветерком, одна мимо Вранины, из самого Скутари, другая из Вир-Базара. На обеих разодетый весёлый народ, отправляющийся на праздник в Цетинье. Перекликаются, переговариваются с нашими гребцами, шутки, громкий смех на всё озеро, во всём их виде какая-то беззаботная отвага, впечатление каких-то смелых и свободных птиц, с весёлым карканьем пролетающих мимо друг друга.
--
Наконец и мы пристали к Лессендре. Этот живописный островок весь кругом обнесён крепостною стеною с башнями. Стена, впрочем, не больше 3–4 аршин высоты. В середине крепости старая неуклюжая и уже сильно обвалившаяся «кула», построенная ещё владыкою Радо; у черногорцев эта кула одна только и составляла всю крепость; но турки взяли потом Лессендру и сожгли живьём 24 храбреца черногорца, которых захватили в ней. Они построили здесь целое правильное укрепление, и оно в таком уже виде было отнято у них удалыми юнаками князя Николая в последнюю русско-турецкую войну.
Мы высадились на пустынный, заросший бурьяном берег у крепостной калитки. Внутри крепостца также заросла, словно давно запущенный выгон... Маленькая кучка черногорских воев, очевидно, усыплённых полдневным зноем, не без некоторого изумления повылезли из-под низеньких тенистых сарайчиков, где они лежали...
Налицо из всего гарнизона, которого, впрочем, не больше 10–12 человек, оказался старый сержант с четырьмя дежурными рядовыми. Офицер же их и свободные от дежурства воины отправились развлекать свою скуку, кто в монастырь, кто в Вир-Базар...
Стоило только нашему кормчему заикнуться, что он привёз русских, как суровые лица защитников Лессендры разом просветлели и всё кругом весело заговорило...
Старик сержант оказался истый юнак, сломавший все походы последних лет, рубившийся во всех знаменитых битвах этого времени. Он, кстати, и брал ту самую крепость Лессендру, в которой теперь по праву хозяйничает.
Сейчас же под его предводительством черногорские воины повели нас осматривать крепостцу и живописные виды, открывавшиеся во все стороны с высоты её стен. В немецких переводах нашего Божо почти не являлось надобности, потому что мы как-то приспособились уже к сербской речи и приспособляли к ней и свою русскую речь настолько удачно, что понимали довольно хорошо друг друга без лишних посредников.
— Вон на той горе, поправее Вир-Базара, стояли наши черногорцы с князем Николаем, — показывал нам старый вояка, — пушки у нас две были, русский ваш царь подарил, так мы из них стреляли... Вот видите, куда ядра наши попадали! — подвёл он нас к одной из угловых башен, и с торжеством показывая куски отбитой стены её. — Вон и в других местах тоже, мы им всю стену ядрами разбили, больше они не могли держаться, сдались...
Действительно, проломы и дырья в стенах видны были кое-где и до сих пор, и даже иные ядра валялись на земле среди мусора.
— Мы ещё и раньше, в 1858 году, взяли здесь под Вир-Базаром два больших турецких судна с пушками; пушки перетащили на берег, а турок всех порезали! — хвастался расходившийся старик.
— А сам ты бился когда с турками в рукопашную? — спросил я.
— Бога ми! кто же из нас не бился с турками? такого у нас в Черногории и не найдёшь! — громко рассмеялся моей наивности черногорец. — Я в четырёх больших битвах рубился, при Грахове, при Вучьем Доле, а маленьких и не сосчитаю... Ещё Омер-пашу помню, как он с большим войском через всю Черногорию, от Никшича к Спужу прошёл. Он по долине шёл, а черногорцы на горах стояли, всё ждали, что в Цетинье пойдёт, думали тогда, что пропали совсем!
— Молодцы вы, черногорцы! храбрее вас нет народа... — похвалил я его.
— А без вашего царя всё-таки ничего бы не могли сделать! — ответил мне, может быть, и комплиментом за комплимент, старый рубака. — Всё у нас от вашего царя, и ружья, и пушки... Вот теперь сколько крепостей и городов стало в Черногории — и Спуж, и Жабляк, и Подгорица, и Никшич, и Ульцин, и Антивари... Хоть мы и кровью своею взяли все эти крепости, да нам бы их не отдали, если бы не русский царь. Жалко только, что всего народа из этих городов не повыгнали, а то черногорцам жить уже негде стало... Из своей земли в чужие земли приходится уходить... Пускай бы все турки в Азию убрались, нам бы больше места оставили...
— Этого нельзя. Европа не допустит, — заметил я.
— Нельзя, а всё-таки будет же когда-нибудь! — с уверенностью настаивал черногорец. — Ведь давно ли все христиане под турками были, а теперь вот греки свободны, сербы свободны, румыны свободны, болгары свободны, — «сви слободны!» Потом будет так, что и турка совсем вон выгонят...
--
До Вир-Базара отсюда рукою подать; он лежит как раз против, на правом берегу; за ним начинается самая цветущая и роскошная область Черногории, обильная виноградом и южными фруктами, примыкающая теперь через округ Антивари к водам Адриатики, — Церничская нахия. Вир-Базар — по-русски «Старый Рынок» — одна из главных береговых опор Черногории на Скутарийском озере; там и крепость, и разные военные склады, и старинное место торгового обмена между албанскими и черногорскими прибрежными жителями. Город Скутари нельзя было разглядеть за туманами дали, хотя уверяют, будто в очень ясные дни можно видеть его минареты. Этот Скадр, древняя резиденция сербских князей, — ещё более древняя колония римлян, — теперь обратился в характернейший центр ислама, в безусловно турецкий город. Народ черногорский, также как и сербы королевства, удивительно твёрдо знает свою историю и свой патриотический эпос.
— Всё Скадрско блато было прежде сербское. В Скадре-граде Вукашин-царь жил, отец Марка-Кралевича... — сообщил мне наш старый гребец, обходивший вместе с нами крепостные стены.
И он, и все черногорцы пришли в искренний восторг, когда оказалось, что мне были известны не только Вукашин и Марко-Кралевич, но даже отрывки старых песен их о воеводе Момчиле, о граде Пирлиторе, о горе Дормиторе...
Приезжай ко мне в белый Скадер на Бояне,
Будешь ты мне верною женою,
Будешь ты кралицей-госпожой!
— писал, по словам старой песни, краль Вукашин Видосаве, жене воеводы Момчила.
Будешь шёлк прясть на золотом веретене,
Шёлк будешь прясть, сидеть на шелку,
А носить будешь атласы и бархаты,
Всё расшитое чистым золотом.
А каков ли Скадер на Бояне!
Посмотришь вверх выше града —
Всё поросло смоквой и маслиной,
Полны гроздьев виноградники,
Поглядишь ли вниз под градом,
Поросла там белая пшеница.
А вокруг-то всё зелёный луг,
Сквозь него течёт Бояна зелёная,
В ней плещутся рыбы всякие.
— Бога ми! Бога ми! — в радостном изумлении переглядывались они друг с другом, слушая моё посильное коверканье их поэтических легенд, которые я передаю здесь в русском переводе.
Действительно, Скутарийское озеро полно для серба исторических воспоминаний всякого рода. До самого конца XIV века, начиная с VII, т. е. целых семь столетий сряду, и град Скадр, и Скадрско Блато принадлежали сербам, и Черногория только получила бы своё старинное законное наследие и самую необходимую ей часть древнего сербского царства, если бы присоединила к себе, наконец, этот родной ей уголок, это внутреннее море своего рода, проливающее столько светлой поэзии и мирного чувства в суровый пейзаж её неприступных воинственных гор...
Черногорский сержант не забыл показать нам и свою крепостную артиллерию; всё это большею частью медные и чугунные пушки совсем старых образцов; на некоторых заметны ещё Наполеоновские орлы; это трофеи черногорцев, кровью добытые у разбитых французов, когда те завладели Каттаро и Рагузою. Лежат тут и те две медные русские пушки, с помощью которых князь Николай овладел Лессендрою. Они тут законные владыки взятой ими крепости по тому же праву, как и старый черногорец, показывавший их нам. Остальные орудия — всё добыча турецких войн.
Войну с французами в Поморье черногорцы, к удивлению моему, ещё помнят отлично, по рассказам отцов и дедов; помнят и то, что они бились тогда рядом с русскими, честно и храбро помогавшими им.
— Всё тогда наше было, вся Бока и Дубровник! — со вздохом говорил старый гребец. — Наш владыка, святопочивший Пётр, уже и жить переехал в Котор. Да политика проклятая всё назад у нас отняла, что мы себе ружьями да ханджарами добыли.
Он произносил слово «политика» с какою-то особенною ненавистью и презреньем, как что-то диаметрально противоположное всякой правде, добытой ханджаром...
Беседа наша особенно оживилась, когда Божо достал из наших походных куржин две бутылки доброго церничского вина с куском сыру, хлебом и яйцами, и мы расселись на траве под тенью исторической кулы владыки Радо, куда пригласили с собою и наших черногорских хозяев. Долго они отказывались от вина, — может быть, этикета ради, — но я их убедил, наконец, что войникам нисколько не предосудительно выпить чарочку виноградного зелья, и с лёгкой руки сержанта каждый юнак опрокинул по очереди за наше здоровье по стаканчику красного.
И черногорские войники, и черногорские гребцы оказались изрядно сведущими в политических делах своей родины.
Русского деревенского мужика в этом отношении и сравнивать нельзя с сербом, черногорцем или греком. Он обыкновенно знает о политике столько же, сколько и лошадь, на которой он пашет. Собеседники же мои черногорцы уверенно судили и рядили и о «бугарах» (болгарах), так отблагодаривших русских братьев за пролитую ими кровь, и о сербах королевства, у которых всё идёт дурно потому, что они только политикуют да газеты читают, и о ненавистных всем швабах, преследующих православную веру в Герцеговине и Боснии.
Все собеседники наши единодушно жаловались на тесноту своей маленькой гористой родины и рассказывали, сколько их ежегодно уходит отсюда в разные далёкие города и страны, чтобы найти какой-нибудь заработок.
«Наших черногорцев теперь везде найдёшь, — уверяли они, — и в Румынии, и в Стамбуле, и в Александрии, и в Вене, и в Берлине, и в Америке, а уж в Венеции, в Италии — и говорить нечего! В Сербии много наших поселилось навсегда. И в России у вас есть кое-кто из наших. Вот Джуричи, напр., получили от русского царя около Бердянска по 10–15 десятин земли на душу, живут себе ничего, хвалят землю вашу».
--
Жар уже несколько спал, когда мы отправились в обратный путь; так как на озере поигрывал лёгкий ветерок, то и на нашем ландрасе подняли парус. Черногорские паруса на Скадрском Блате, в отличие от турецких и албанских, все отмечены большими крестами. Смотря на озеро от Лессендры и Вранины, ясно видишь, что тот маленький уголок Скадрского Блата, что идёт к югу от них — только расширение лимана реки Обода, залившего мало-помалу свои низменные берега и обратившего в цепь прибрежных островков холмы и горы берега. Настоящее же Скутарийское озеро начинается только за Лессендрою и Враниною, где оно гораздо открытее и шире и гораздо менее похоже на «блато». Замечательно, что в древности, при римлянах, Скутарийское озеро было гораздо уже, не считалось за озеро и составляло, собственно говоря, разлив по низменной котловине течения многочисленных рек, направляющихся сюда с севера, востока и запада, Реки Черноевича, Цермнички, Морачи с Цевною, Ситницею и проч. притоками своими, — так что р. Бояна, вытекающая теперь на юге у г. Скутари из Скутарийского озера и впадающая в Адриатическое море, в сущности была прямым продолжением и окончательным исходом тех же рек.
Недалеко от устья Реки мы нагнали несколько больших парусных лодок, до краёв переполненных набившимся в них народом; это были албанцы из Скадра, мужчины, женщины, дети, горевшие на солнце яркою пестротою своих нарядов, позументами, шелками, цепочками и насечками своего богатого оружия. Все, конечно, ехали на праздник в Цетинье. Одна разбитная красивая албанка, с бубнами в руках, вдруг запела, аккомпанируя себе звонкими бубнами и ещё более звонким хохотом, какую-то подмывающую плясовую песню, и на всех лодках, не исключая ваших суровых черногорцев, всё разом оживилось и запело, подтягивая в такт развесёлой бабе...
--
Вот мы и опять на набережной Реки, под тенью древнего града Обода, сидим у дверей «кафаны» за бутылкою пива и чашками чёрного кофе. В открытые окна кафаны мы любуемся богатырскими фигурами и величественными позами юнаков, убивающих вечно праздное время своё отчаянною игрою в карты. За лодку пришлось заплатить десять серебряных гульденов, и старый гребец, получивший от меня этот гонорар, с важностью, но и с большим дружелюбием потряс мою руку; остальные гребцы тоже подошли к нам, и нисколько не стесняясь, один за одним пожимали на прощанье руки мне и жене, желая нам всякого благополучия.
Накупивши в лавках Реки разных характерных принадлежностей местных нарядов, мы наконец двинулись в обратный путь, торопясь поспеть засветло в Цетинье. По дороге мы нагоняли ещё больше народа, спешившего на праздник, чем встречалось нам утром. Многие женщины шли под зонтиками, разумеется, австрийскими, что совсем не мирилось в нашей голове с представлением о заваленных жёнах черногорских, выносящих на своих плечах из-под пуль и ядер раненых мужей и братьев. Но очевидно, что австрийское цивилизующее влияние из Котора и Рагузы нечувствительно заражает и глухие долины Чёрной-Горы; нам попадаются не раз даже раскрашенные немецкие штульвагены на покойных рессорах, в которых мирно восседают с жёнами и детьми те самые седоусые черногорские богатыри, которые недавно ещё не знали другого коня и экипажа, кроме собственных рысаков в буйволовых опанках.
То и дело обходят нашу коляску толпы рослых, крепконогих и статных юнаков и с ними обыкновенно целая куча подростков; проворные, ловкие, сияющие беспечным весельем, красавцы на подбор, одетые поверх белоснежных рубах и штанов в малиновые, золотом расшитые, куртки, обвешанные серебряными цепочками с бирюзой, перепоясанные яркими турецкими шалями с засунутыми в них дорогими пистолетами, — они мелькали мимо нас будто пролетевшая стая весёлых птиц, и с громкими песнями, с шумом и болтовнёю не сбегали, а скорее стекали, как воды горных ручьёв, без раздумья и остановки, будто по ступеням пологой лестницы, вниз по утёсистым кручам и обрывам, минуя длинные петли шоссейной дороги, напрямик, как летает птица, как несётся стрела...
Шутя и смеясь, взбегают они на такие же кручи и обрывы по козьим тропам «старой дороги», пробуждая ружейными и пистолетными выстрелами безмолвный воздух горных пустынь, осушая в придорожных кабачках стаканчики красного вина, постоянно обгоняя нашу тяжко ползущую вверх коляску. Догнать их нам нет никакой возможности, и это, очевидно, забавляет их, заставляя удвоивать быстроту их бега, вызывая в них новый прилив молодого смеха и песней.
Догадливая молодая девушка из соседнего села, спрятанного на дне долины, расставила уже своего рода сети этой шумно проносящейся молодёжи, разложив на краю дороги, над самым обрывом пропасти свой скромный столик с кувшином вина, десятком красных яиц и куском овечьего сыра. Вон уже вся эта поющая и хохочущая юная ватага шумно опустилась кругом расставленной приманки прямо на камни и на пыль дороги, и уже звенит полными стаканчиками дешёвого местного вина, перекидываясь шуточками с молодою продавщицею. Для этого юного народа, переполненного весенними соками жизни, самый поход на праздник уже становится радостным праздником...
--
Мы, сидя покойно в своей коляске, от души наслаждались этими картинами удалой и могучей жизни, чудною горною природою, охватывавшею нас, и таким же чудным вечером, в розовом сиянии которого далёкие снеговые вершины Албанских гор горели словно зубчатые стены какого-то из от сотканного фантастического колоссального замка...