Верхний Анюй
Тридцатого июля мы вышли на Анюй. Я не узнал места впадения Дынми. Раньше она бурливо вливала воды свои у подножия скалистой сопки, а теперь устье её переместилось на полкилометра к югу. Старое русло было занесено галькой и уже успело зарасти молодым лесом. Видно было, что река дважды меняла своё направление. Теперь Дынми вливалась в Анюй тихо и спокойно. От старого русла её отделяет большая галечниковая отмель. Здесь в амбаре я нашёл свою базу, любезно устроенную мне инженером Н. Н. Мазуровым, и его письмо от 2 июля, которым он извещал меня, что по реке Тормасунь нельзя идти вследствие большой воды.
Около устья Анюя мы сделали днёвку. День выпал, как нарочно, солнечный и тёплый. Орочи растянули на гальке палатки для просушки и принялись разбирать имущество, а я направился к Анюю. Я ожидал встретить его бурным, как и раньше. Тогда плавание по нём считалось опасным. Помню, в 1908 году мы с величайшим трудом подымались по этой реке. Взять перекат было рискованным предприятием. Я помню страшные водовороты Иока, которые втягивали в себя большие деревья. Во многих местах туземцы не решались плыть на лодках и перетаскивали лодки по берегу. Таков был Анюй лет двадцать тому назад. Велико же было моё изумление, когда мы дошли до устья Дынми. Последняя встретила Анюй величаво спокойным. «Глядишь и не знаешь — идёт или не идёт величавая его ширина. Ни зашелохнет, ни прогремит». Я не узнал Анюя. Географически — это он, а по характеру — совсем другая река. В 1908 году я назвал его «бешеным» и весьма опасным для плавания, а теперь, в 1927 году, я увидел спокойную, тихую реку, вполне доступную для сплава леса. В 1908 году в верховьях вода шла двенадцать, а внизу десять километров в час. Теперь течение значительно ослабело: вверху оно равняется восьми, а внизу шести километрам в час. Эту перемену в режиме реки заметили и туземцы. Они говорят, что её течение спокойнее и плавание вверх по реке легче; истоки её сделались доступнее; равно и спуск по воде стал тоже лучше и безопаснее. Если раньше по реке они спускались в два дня, то теперь на такое же плавание нужно трое с половиной и даже четверо суток.
Что за перемена произошла с Анюем? Причин может быть только две: или стало меньше воды, или произошло выравнивание дна.
Вечером перед сумерками мы сидели на берегу реки и говорили о том, что, по-видимому, какие-то силы нивелировали дно реки. Как бы в подтверждение моих слов вдруг со стороны Анюя послышался странный шум, похожий на подземный грохот. Шум этот возник выше по воде. Он то усиливался, то замирал, то неожиданно снова поднимался и приближался к нам. Это был рёв, стенанье и «скрежет зубовный». Когда шум поравнялся с нами, стало ясно, что вода по дну влекла какую-то большую тяжесть — несомненно, каменную глыбу, быть может, в несколько тонн величиною. Затем шум этот прекратился.
Трудовой день кончился, я возвратился на бивак, орочи принялись готовить ужин. Скоро весь табор погрузился в сон. Мне не спалось. Ночь выпала на редкость тихая и спокойная. Тёмное небо, усеянное миллионами звёзд, казалось особенно глубоким. И вдруг опять этот шум: глухой и могучий, таинственный и грозный! В ночной тишине он показался очень резким. Очевидно, вода подмыла ложе каменной глыбы и снова стала увлекать её вниз по течению. И опять он то затихал, то усиливался, то совсем сходил на нет. Из соседней палатки вышел Намука. Его тоже разбудили странные звуки. На биваке они не вызвали переполоха, но в одиночестве, среди безмолвной тайги такой шум способен взволновать душу дикаря, у которого нет другого объяснения, как вмешательства сверхъестественной силы. Подобный шум, которому мы сами можем дать лишь гадательное объяснение, способен произвести сильное впечатление и на образованного человека. Что же говорить про туземца, видящего во всём козни злого духа!
Во многих местах края за последние двадцать лет произошли большие изменения. Там, где были скалы, появились осыпи, и русла рек переместились в стороны. В данном случае тоже произошло выравнивание дна большой горно-таёжной реки. Некоторые протоки занесло галькой, водовороты исчезли. Школа Лайеля учит нас, что все изменения в природе происходят медленно, почти незаметно для глаза в течение многих веков, тысячелетий… Песчинку за песчинкой наносит вода и капля по капле долбит камень. Если же мы не замечаем этого, то потому только, что жизнь наша коротка, знания ничтожны и равнодушие велико. Под влиянием воды и атмосферных агентов лик земли претерпевает большие изменения. Через 20–30 лет туземцы не узнают мест, посещённых ими ранее. С исчезновением лесов разрушения на земной поверхности могут происходить гораздо быстрее. Геологические часы Лайеля не имеют ровного хода; они идут скачками и временами требуют поправок на катаклизмы Кювье.
Сихотэ-Алинь в верховьях Хора и Анюя представляет собой сильно размытую горную страну. Здесь залегают пять параллельных хребтов, очень древних и расположенных высоко над уровнем моря. Эти горные складки обусловили направления рек по межскладчатым долинам и долинам прорывов. Если забраться в самые истоки Хора и там спросить проводника, на какую реку можно выйти, если пойти через сопки вправо, тот ответит: «На Анюй», а если идти через горы влево, то получится тот же лаконический ответ: «На Анюй». Значит, верховья Хора являются «объемлемыми», а верховья Анюя «объемлющими».
Самой восточной горной складкой будет Сихотэ-Алинь, самой западной — водораздел между Хором и истоками рек Немпту и Мухеня, впадающих в Амур с правой стороны ниже города Хабаровска, на которые мы и держали свой путь. В верховьях Анюя горы невелики; они имеют вид пологих холмов с широкими седловинами и представляют собой прекрасный образец эрозийного ландшафта. Отсюда Анюй сначала течёт на юго-запад, потом немного на юго-восток, затем поворачивает на северо-восток, каковое направление и сохраняет до приёма в себя с правой стороны реки Дынми.
В верхнем течении Анюй мелководен. Множество порогов делают плавание по нём чрезвычайно опасным. Туземцы заходят туда только зимою по льду реки. Долина, как таковая, отсутствует; сопки поднимаются прямо из воды крутыми склонами или совершенно отвесными скалами, чередующимися в шахматном порядке то с одной, то с другой стороны. Местами падение дна реки прямо заметно на глаз. Только один раз удэхейцы сделали попытку забраться в самые верховья Анюя. Они спустились вниз по воде с соблюдением всех предосторожностей, сдерживая лодку ремнями и перетаскивая её волоком через камни и т. д. Попытка эта стоила им одной человеческой жизни.
В истоках Анюй слагается из трёх горных ручьёв. Место слияния их называется Элацзаво. Отсюда, если идти вниз по течению, Анюй принимает в себя следующие притоки: слева — Сагдыбяза, Микингали, Бомболи и Тоуса 1-я, а справа — Иокобязани, Удзяки, Тоуса 2-я и Дынми. Против Иокобязани в скале есть пещера. В глубине её слышны разные крики, и сверху сыплются камни. Это — жилище одного из самых страшных злых духов «Какзаму». Проходя мимо пещеры, охотники стараются не шуметь и не разговаривать. Другою замечательной рекою будет Бомболи, берущая начало с высокого горного хребта Тальдаки-Янгени, служащего водоразделом между Хором и Анюем. Вся долина Бомболи завалена большими круглыми камнями, благодаря чему она и получила своё настоящее название. Зимою из-под камней выходит пар, и вода в ней никогда не замерзает. Немного ниже Микингали на Анюе есть очень красивый водопад. Здесь во всю ширину реки дно обрывается уступом, с которого масса воды свергается вниз с большим шумом. У подножия уступа образовался глубокий водоём, в котором осенью держится много кеты.
31 июля мы расстались с рекой Дынми и поплыли вниз по Анюю, который на протяжении по крайней мере сорока километров проходит среди ущелий. Долина его имеет крайне изломанный характер и обставлена высокими скалистыми сопками. Это типичная денудационная долина, в которой более или менее широкие котловины чередуются с узкими проходами, удачно названными русскими «щеками». По руслу, сжатому с обеих сторон, река силою проложила себе дорогу. Приближаясь к порогу, река начинает волноваться и гневно роптать, затем ропот её превращается в грозный рёв; она стремительно несётся вниз, прыгает по камням и бьётся о прибрежные утёсы, как бы желая раздвинуть их в стороны. Заслышав шум воды на перекате, орочи встают в лодках, разбирают шесты и пытливо всматриваются вперёд, прикрывая рукой глаза от солнца.
Один из порогов был особенно опасен. Три ряда камней шли поперёк реки так, что один из них — средний — примыкал к левому, а два других — к правому берегу. Задержав улимагды носом против воды, орочи начали опускать их по течению в первый узкий проход. Когда камни были обойдены, они продвинули лодки поперёк реки вправо, пока не подошли ко второму проходу. Здесь опять спустили лодки по воде, опять передвинули их боком влево и благополучно вышли из каменных ловушек. Когда течением несколько отнесло нас от камней, туземцы уложили шесты так, чтобы они были во всякую минуту под руками, разобрали вёсла и уселись на свои места.
По среднему течению Анюя произрастают хорошие смешанные леса, состоящие из хвойных и широколиственных пород. Здесь впервые мы встретили корейский кедр (Pinus koraiensis Siebold et Zucc.), сначала одиночными экземплярами, а потом и более частыми насаждениями. Обычно ствол кедра в верхней части разделяется на несколько ветвей; они поднимаются кверху одним пучком, по которому издали всегда можно отличить кедр от ели и пихты. Кроме тополя, ясеня и ильма, здесь же рос монгольский дуб (Quercus mongolica Fisch. ex Ledeb.), сохраняющий листву до весны, пока новые почки не сбросят их на землю. Возможно, что этот дуб раньше был вечнозелёным деревом. Местообитанием дуба были солнечные склоны гор. Тут же вперемежку с дубом нашла себе приют чёрная берёза (Betula dahurica Pall.). Уже одно название её указывает, на что следует обратить внимание. И действительно, ствол её покрыт блестящей тёмно-бурой корою, которая, растрескиваясь, образует нечто вроде твёрдо сидящих чешуй. У чёрной берёзы совершенно иное расположение ветвей, что резко отличает её от белой и каменной берёзы, описание которых приводилось выше. В сообщество с перечисленными древесными породами вошла и амурская липа (Tilia amurensis Rupr.) с толстыми приземистыми стволами и большими узловатыми ветвями. Если дуб и чёрная берёза избрали себе южные склоны гор, то липа спустилась ниже, где толще были слои наносной земли; но в то же время она сторонилась других деревьев, которые могли бы затенить её от солнца. По урёмам появились в изобилии высокоствольные тальники (Salix viminalis L.), образовавшие местами целые рощи. Ветви их поднимаются от самого комля и идут кверху вдоль ствола, отчего деревья имеют вид пирамидальных тополей. Повсюду стали попадаться высокие кусты лещины (Corylus mandshurica Maxim.), орехи которых покрыты длинными колючими чехликами в виде трубок. Описание подлесья было бы неполное, если бы мы не упомянули о лимоннике (Schisandra chinensis Baill.), взбирающемся по кустам и стволам деревьев поближе к свету. Его можно узнать по красным ягодам, висящим небольшими плотными кистями, и по приятному запаху, который издают его стебли в местах свежих изломов, действительно своим ароматом напоминающие лимон. В сырых местах виднелись пышные заросли папоротников (Osmunda cinnamomea L.) с грубыми плойчатыми листьями, нередко вытесняющие всякую другую растительность, и другой вид (Athyrium filix-femina Roth) с более изящными и нежными листьями, на которых поры (с исподней стороны) расположены не по краям лепестков, а по середине их. Здесь было много и других интересных растений, описание которых отняло бы много времени и места. Все они уже отцвели и обсеменились. Вегетационный период приближался к концу. Деревья ещё не утратили своего летнего наряда, но листва их уже начала блёкнуть и разукрашиваться в яркие осенние тона.
Весь день мы плыли по Анюю, любуясь скалистыми берегами, лесистыми островами и пенящимися порогами. Утёсы на гребнях гор имели вид старых замков, разрушенных временем и покинутых людьми.
Лодки наши, влекомые течением, плыли посредине реки, но иногда так близко проходили около берегов, что вынуждали нас пригибаться книзу, чтобы не задеть головами за ветви и стволы деревьев, низко склонившихся над водою. Мы сидели тихо и внимательно посматривали по берегам.
Один раз нас обогнал какой-то небольшой пернатый хищник. Он летел совсем низко над водою, почти без взмахов крыльями. Хутунка стрелял его влёт и убил. Вынутая из воды птица оказалась черноухим коршуном (Milvus melanotis Temminck et Schlegel). Он имел рыжевато-бурое оперение, тёмноокрашенную голову и вырезанный в середине хвост. По словам туземцев, этот коршун питается дохлой рыбой. Иногда он поднимается высоко на небо и оттуда падает камнем вниз, но, немного не долетев до поверхности воды, ловко изворачивается и вновь взлетает кверху.
Около полудня мы сделали привал. Выйдя на берег, я услышал в соседних кустах пронзительные крики сойки (Garrulus brandti ussuriensis Buturlin) и скоро увидел её самоё. Она имела красивое рыжевато-красное оперение с голубыми и чёрными зеркальцами на крыльях и хохол на голове. Сойка, воровски озираясь по сторонам, всё время прыгала с ветки на ветку, иногда выскакивая наружу, и опять проворно пряталась в чаще. Во вторую половину дня я заметил двух речных зуйков (Aegialitis dubia Scopoli) — чрезвычайно миловидных птичек с тёмным и белым оперением и по внешнему виду похожих на куличков, только с короткими клювами. Они быстро бегали по песчаной отмели и что-то клевали у самой воды. Время от времени останавливались и грациозно помахивали своими хвостиками. Когда лодки подошли совсем близко, они сначала отбежали от приливной волны, потом поднялись на воздух, перелетели к другому берегу и низко над водой понеслись вдоль реки.
Незадолго до сумерек мы стали выбирать место для бивака. С правой стороны высились мрачные утёсы, а слева тянулся галечниковый низменный берег, заросший молодыми ивняками. В одном месте была глубокая заводь, весьма удобная для стоянки лодок. Тут же на берегу валялось много сухого валежника. Орочи принялись ставить палатки, а я пошёл немного по отмели к лесу. На берегу сухой протоки я увидел ещё одну птицу — восточносибирского погоныша (Limnobaenus paykulli Ljungh), называемого местными жителями «болотной курицей». Погоныш ведёт уединённый образ жизни. Весь день он скрывается в зарослях и только перед сумерками решается выходить на открытые места. Осторожная и неуклюжая, птица эта довольно бесцветная, серо-бурая, с жёлтым клювом и большими ногами, шла как-то сгорбившись и вытянув вперёд шею. Я сделал неосторожное движение. Погоныш испугался, неловко взметнулся кверху и полетел, как-то странно болтая крыльями и ногами. Просто даже не верится, что он может совершать перелёты осенью и весною на большие расстояния.
Вечером после ужина мы все рано разошлись по палаткам. Я тоже залез в свой комарник и погрузился в дремотное состояние. Проснулся я часа в четыре утра. Не хотелось мне будить своих спутников, не хотелось одеваться, и потому я терпеливо лежал на своём жёстком ложе, думал о пройденном пути и соображал свой дальнейший маршрут.
Вдруг вся палатка разом осветилась, словно вспыхнула молния, и вслед за тем, через полторы-две минуты, по лесу прокатился какой-то гул: точно удар грома или отдалённый пушечный выстрел. Тогда я приподнял полу палатки и выглянул наружу.
На земле было ещё темно, но на восточном горизонте как будто начинало брезжить. Несколько ярких звёзд мерцали над рекою. На противоположном берегу два высоких кедра стояли неподвижно и тоже как будто прислушивались к странному шуму, всколыхнувшему сонный воздух. Прошло ещё несколько минут. Великое безмолвие снова овладело землёй. В соседней палатке кто-то храпел. Костёр на нашем биваке совсем почти погас; только одна головешка ещё тлела в золе. Обильная роса смочила полы палатки.
Что же это было? Может быть, в самом деле молния и удар грома, может быть — падение болида на землю. Я очень пожалел, что не адресовался к секундной стрелке часов тотчас после вспышки света. Тогда можно было бы определить, как далеко от нашего бивака находилось то место, откуда пришёл этот гул.
Я почувствовал, что прозяб. Тогда я встал и развёл большой огонь. Через полчаса проснулся Мулинка. Он тоже слышал удар грома и думал, что надвигается гроза. Наши голоса разбудили остальных людей.
Когда совсем рассвело, мы были уже в дороге.
Все большие притоки Анюя находятся в среднем его течении и располагаются так: Дынми и Гобилли — с правой стороны, а Поди и Тормасунь — с левой. Река Поди невелика. В проекции она вместе со своим притоком Тальки образует фигуру, похожую на цифру четыре. По ней против воды на лодках можно подниматься четверо суток и затем надо ещё два дня идти пешком до перевала на реку Хор. В долине Тальки старое пожарище. Здесь держится много сохатых.
Река Гобилли больше Поди. Она течёт вдоль Сихотэ-Алиня и несколько под углом к нему с северо-востока. В основе строения долины залегают какие-то пёстрые с чёрными прослойками метаморфизированные горные породы, пронизанные жилами молочно-белого кварца, окрашенного в ржаво-красные, голубые, жёлтые и зеленоватые тона. На половине пути между истоками Гобилли и её устьем, но ближе к Анюю, есть три водопада. Выше последнего по всем правым притокам будут перевалы на Хунгари, а по всем левым — в бассейн реки Хуту, впадающей в Тумнин. Первый левый приток между вторым и третьим водопадами удэхейцы называют «Чжанге уоляни», что значит «Речка, ведущая на перевал, по которой прошёл Чжанге». Этим именем, каковое и удержалось до сих пор, они назвали меня в 1908 году. Тогда я со своими пятью спутниками вышел на реку Буту и потерпел там аварию Без оружия и продовольствия, с большими лишениями мы добрались до реки Хуту, где, наверно, погибли бы с голода, если бы не случайная встреча с орочами.
На Гобилли мы теперь не задерживались, поплыли дальше и 1 августа после полудня подошли к реке Тормасунь. Здесь на большой галечниковой отмели мы застали две удэхейских семьи. Все мужчины из рода Кялондига зачем-то ушли на Амур, а дома остались только женщины и дети. Среди них была одна старуха лет семидесяти. Несмотря на свой преклонный возраст, она сохранила живость движений, хорошие зрение и слух. По тому, как она делала распоряжения и как приказания её исполнялись, видно было, что она пользовалась среди других женщин большим авторитетом. Старуха расспрашивала сопровождавших меня туземцев о том, как мы шли и как живут копинские орочи.
Я велел своим спутникам готовить обед, а сам отправился на ближайшую горелую сопку, чтобы с вершины её взглянуть на реку Тормасунь. От непрекращающихся дождей она вышла из берегов и с такой силой выносила свою мутную воду в Анюй, что прижимала течение последнего к противоположному берегу.
Тормасунь (удэхейцы называют Тонмасу) такой же величины, как и Гобилли, и течёт по отношению к Анюю под острым углом, почти в широтном направлении. С правой стороны она принимает в себя три небольших притока: Томчу, Ялу и Сизюку, а с левой стороны — одну только речку Мангни.
Из всех притоков Анюя Тормасунь считается самым быстрым. Подъём против течения по нём возможен только в сухое время года. Если вода в реке хоть немного подымется выше своего обычного уровня, пороги и каскады её делаются недоступны. На подъём против воды тратится до девяти суток, но зато перевал на реку Сор настолько невелик, что люди предпочитают перетаскивать через него лодки, чем по ту сторону делать новые. Женщина с ребёнком на руках переходит от реки Тормасунь до реки Сор в один день, а мужчины в то же время с котомками за плечами успевают сделать три конца.
Всё это было крайне заманчиво, но большая вода наложила запрет на Тормасунь.
Горная сопка, с которой я теперь обозревал окрестности, лет десять назад была покрыта большим хвойно-смешанным лесом. После пожара много стволов осталось стоять на корню и ещё больше их валялось на земле. Теперь здесь разрослись актинидии (Actinidia kolomikta Maxim.), они обвивали сухостойный бурелом, перекидывались на кусты и местами образовали такие заросли, что я неоднократно должен был прибегать к помощи ножа, чтобы освободиться от опутывавших меня длинных гибких лиан. Актинидии дают очень вкусные сочные плоды, которые русские переселенцы называют «кишмишем».
Интересно также отметить окраску листьев этого оригинального растения. Полностью или частично они утратили зелёный цвет и сделались белыми, бледно-розовыми и пурпуровыми. Может быть, окраска эта служит для насекомых приманкой к невзрачным белесоватым цветам, скрытым под листвою. Увидев издали розовые и белые блики, шмели принимают их за цветы, а приблизившись к ним, находят истинные цветы по запаху, который они выделяют.
Выйдя из зарослей, я вступил в живой лес и остановился, чтобы передохнуть. В это время я увидел небольшое животное с блестящей чёрно-бурой шерстью, таким же тёмным и довольно пушистым хвостом. Изящная остромордая головка зверька сидела на соразмерно длинной шее, нижняя часть которой и грудка были окрашены в жёлтый цвет с зеленоватым оттенком. Я тотчас узнал куницу (Mustela flavigula borealis Radde). Она пробиралась по валёжине несколько наискось к моему пути. В движениях её было много грациозного и кошачьего. Куница меня не видела и держала себя непринуждённо. Я решил наблюдать за ней. Однако она вскоре заметила меня, остановилась, затем осторожно опустилась на брюшко и припала к колодине вплотную. Общая окраска животного до того подходила под цвет тёмной коры дерева, украшенной жёлто-зелёным мхом, что если бы я не видел его раньше, то мог бы пройти мимо и не заметить. Своими чёрными глазами куница смотрела на меня в упор. Я совершенно не хотел лишать жизни это грациозное животное и любовался им несколько минут. Быть может, куница думала, что я её не вижу, и потому притаилась. Желая проверить это, я сделал движение рукой — зверёк не шелохнулся. Я сделал шаг, другой — он ещё плотнее прижался к дереву. Случайно я задел ногою длинную тонкую ветку, конец которой лежал как раз на колодине около животного. Куница испугалась и с поразительной быстротой взобралась на высокий кедр. Как потом я ни всматривался, увидеть её больше не мог. Может быть, в стволе дерева было дупло, в котором она и спряталась.
Через полчаса я был около удэхейских юрт. Мои спутники уже пообедали и ждали только моего возвращения.
Посоветовавшись с орочами, я решил спуститься ещё немного по Анюю до местности Кандахе и там задержаться на несколько суток. Была надежда, что за это время спадёт вода и, может быть, явится возможность идти вверх по реке Тормасунь. Для этого надо было пополнить запасы продовольствия. Кроме того, необходимо было приодеть своих людей. Они сильно обносились, а путь предстоял ещё длинный, ещё более трудный и опять-таки по местности совершенно безлюдной.