В отрогах Сихотэ-Алиня
Двадцать первого июля мы расстались с Н. Е. Кабановым. Вместе с больным Савушкой он спустился обратно по рекам Иггу и Копи к морю.
Самый перевал через Сихотэ-Алинь представляет собой глубокую седловину. Первый раз я перешёл через него в марте 1909 года и назвал именем Русского географического общества. Севернее и южнее седловины хребет слагается из высоких гор с плоскими вершинами, покрытых ягельной тундрой. В этих местах он имеет крутые склоны, обращённые к востоку, и пологие — к западу. Отсюда можно видеть истоки реки Гобилли (правый приток Анюя), реки Аделами (приток Хуту), а на юге — истоки Копи и Самарги.
На перевале, который исчисляется в 1 100 метров над уровнем моря, был репер инженера Н. Н. Мазурова. Он нашёл здесь мою доску с надписью: «Перевал Русского географического общества. 28 марта 1909 г. В. К. Арсеньев, казак Крылов, стрелки Марунич, Рожков, Глегола» и прибил её к дереву на старое место. Рядом с ней, пониже, я прибил другую доску с надписью: «21 июля 1927 г. В. К. Арсеньев, А. И. Кардаков, П. Хутунка, Ф. Мулинка, А. Намука и C. Геонка».
С вершины перевала открывался вид на долину реки Цзаво, впадающей в Дынми, которая в свою очередь впадает в Анюй в среднем его течении с правой стороны. По небу ползли тяжёлые тучи, они задевали за вершины Сихотэ-Алиня; на западе виднелись просветы в облаках и высокие сопки, озарённые солнцем.
Было уже поздно, когда мы начали спуск с перевала, и потому, как только нашли воду, тотчас встали биваком около старого моего астрономического пункта.
Утром меня разбудил мелкий и частый дождь, барабанивший в полотнища палатки. Надо сказать, что высоко в горах ненастная погода — явление довольно обычное. Всякое облако разряжается дождём. Вот почему на вершинах гор мы видим густой моховой покров, из которого можно выжимать воду, как из губки. В то время, как внизу при морочном небе стоит сухая погода, в горах непременно идёт дождь. Надо было поскорее спускаться в долину реки Иггу.
Обстановка была не из весёлых. Густой туман, хвойный лес, затянутый бородатым лишайником, и мох на стволах деревьев и на земле нагоняли смертную тоску. Дождь шёл без перерывов, то усиливаясь, то ослабевая. Весь день мы просидели в палатках, пили чай от скуки и жевали сухари.
К утру 25 числа дождь как будто немного перестал. Тогда мы пошли вниз по ключику Сололи. В горах шумел сильный ветер, и видно было, как раскачивались деревья.
Хмурая заболоченная тайга ещё некоторое время продолжалась и к западу от Сихотэ-Алиня, но всё же заметно было, что лиственница опять стала вытеснять аянскую ель и пихту. Сфагновые мхи и багульник тоже остались позади. Робко, нерешительно, сначала одиночными кустами, а потом и целыми группами стали выступать ольховники (Alnus fruticosa Rupr.) с тёмно-бурой корою и глянцевито-смолистой листвою и какой-то тальник (Salix sp.) с тонкими ланцетовидными листьями, зазубренными по краям. Я отметил в своём дневнике знакомую нам кустарниковую берёзу и даурский рододендрон (Rhododendron dauricum L.) с серою корою и с мелкими тёмными кожистыми листочками. Там, где по руслу ручья древесная растительность была реже, пышно разросся вейник (Calamagrostis langsdorffii Trin.). Здесь он не достигал таких размеров, как на местах равнинных, но во всяком случае в зарослях его легко может укрыться медведь.
С переходом через Сихотэ-Алинь мы сразу попали в начало осени. Кое-где на деревьях листва уже начинала желтеть. И немудрено! Во-первых, мы были довольно высоко над уровнем моря, а во-вторых, во времени мы ещё раз как бы перенеслись вперёд.
Сололи представляет собой небольшой горный ручей, текущий по продольной долине. Сначала мы спускались по сильно размытому склону, изрезанному узкими ущельями, из которых бежала вода шумящими каскадами. Мало-помалу долина оформилась. Чем дальше, тем больше она расширялась и вместе с тем углублялась между отрогами Сихотэ-Алиня, которые окаймляли её с северной и южной сторон и имели вид высоких горных хребтов.
На пути А. И. Кардаков заметил морянок (Harelda glacialis Linnaeus) с бело-чёрным оперением, серыми ногами, оранжевым клювом и длинными рулевыми перьями в хвостах. Они казались смирными и подпускали человека довольно близко, но на самом деле всё время были настороже. Их очень трудно убить из ружья, потому что они успевают нырнуть раньше, чем долетит до них дробь при выстреле. Затем я видел чёрную оляпку (Cinclus pallasii Temminck) — небольшую птичку величиною с дрозда, очень проворную и ловкую. Она перепрыгивала с камня на камень и постоянно озиралась по сторонам. Оляпка издавала крики, похожие на чириканье, только более певучие; в такт им она помахивала хвостиком и кивала своей грациозной головкой. Я остановился и стал следить за нею, но она вдруг бросилась в самую пучину, где вода пенилась и бурлила. Оляпка держала себя так, как будто это была её родная стихия. Через минуту она появилась на поверхности, перелетела на отмель и стала опять входить в воду всё глубже и глубже, пока совсем не скрылась с головою. Я подошёл к самому берегу. В это мгновение оляпка выскочила на камни и, как ни в чём не бывало, даже не отряхнувшись, перелетела на другую отмель, потом на третью и скрылась за поворотом.
Следующие два дня снова были ненастные и холодные. Тучи низко бежали над землёю и не переставая сыпали дождём. Только по вечерам являлась возможность отжать воду из одежды и просушить её на огне.
На второй день пути мы уже встретили японскую берёзу (Betula japonica H.J.P.Winkl.), весьма похожую на белую европейскую, потом маньчжурский ясень (Fraxinus mandshurica Rupr.), о котором упоминалось при описании лесов на реке Копи, мелколистный клён (Acer ukurunduense Trautv. et C.A.Mey.) с жёлтой древесиной, буро-серой корой и с пятилопастными глубоко-зубчатыми листьями, и наконец тополь (Populus maximowiczii Henry) таких размеров, что из него можно было долбить лодки. Переход от охотской растительности на восточном склоне Сихотэ-Алиня к маньчжурской в бассейне реки Цзаво очень резок. Тут уже было другое подлесье, состоящее из бузины (Sambucus racemosa L.); её легко узнать по крупной листве и по гроздям мелких красных ягод. Тут же рос чубышник (Eleutherococcus senticosus Maxim.) с листьями, как у женьшеня, и с тонкими ломкими шипами. Достаточно при ходьбе задеть его, чтобы сразу получить несколько заноз в пальцы рук. Ещё больше заноз набивается в колени. К счастью, они не проникают глубоко под кожу и потому не вызывают нагноений.
Как только подходящие по размерам деревья были найдены, туземцы тотчас приступили к долблению лодок.
Во время сильного ветра с дождём я как-то простудился. К счастью, это случилось тогда, когда мы кончили путь с котомками. Я всё время бодрился, перемогал себя и еле держался на ногах. Пока орочи делали лодки, я отлежался в палатке. Лихорадочное состояние стало проходить, но слабость ещё не позволяла вставать с постели, если можно этим именем назвать охапку хвойных веток на земле, прикрытых травою.
Наконец 28 июля дождь перестал. Орочи пошли за протоку опаливать лодки, а А. И. Кардаков отправился куда-то с фотографическим аппаратом. На биваке остался я один.
День был тихий и томительно жаркий, в воздухе не ощущалось ни малейшего движения: листва на деревьях и тонкие стебли вейника находились в состоянии абсолютного покоя. Время тянулось бесконечно долго. Какая-то истома охватила всю природу и погрузила её в дремотное состояние. Даже мошки и комары куда-то исчезли. В шесть часов вечера я надел обувь и вышел из палатки. Солнечные лучи ещё пробивались сквозь чащу леса и радужными тонами переливались на тенётах паука, раскинутых между двумя тальниками. День угасал. Нежное дыхание миллионов растений вздымало к небесам тонкие ароматы, которыми так отличается лесной воздух от городского. Я сел на камни и долго смотрел на запад. Солнце скрылось за горизонтом как раз в направлении долины Цзаво. В той стороне небосклон был совершенно безоблачен. На фоне его резко проектировались остроконечные вершины елей и пихт. Они-то именно и привлекли к себе моё внимание. Над каждым деревом вилась кверху быстро вращающаяся тонкая струйка, похожая на дым. Чем выше было хвойное дерево, тем больше и темнее была струя. Я протёр глаза, думая, что это мне кажется вследствие лихорадочного состояния. Но тогда почему не было таких же дымков над берёзами и тальниками? Вблизи росли две молодых ёлочки. С трудом я поднялся на ноги и встал по отношению к ним в такое положение, чтобы вершины их тоже проектировались на фоне зари, и тотчас увидел над ними такие же вращающиеся струйки. В это время на бивак пришёл Геонка. Я велел ему качнуть ту и другую ёлочку. Струйки мгновенно исчезли. Когда же деревья встали неподвижно, струйки появились снова. Тогда я позвал удэхейца к себе и спросил его, не видит ли он что-нибудь над хвойными деревьями.
— Моя думай, это мошки, — сказал он и затем добавил. — Моя сейчас его поймай.
Он подошёл к ёлочкам и стал ловить мошек головной сеткой. Он махал ею до тех пор, пока не убедился в бесполезности своих занятий. Геонка устал; он вернулся ко мне и в раздумье сказал:
— Моя первый раз такой посмотри. Не знаю, хорошо это или худо!?
Солнце спускалось всё ниже и ниже. Западный горизонт сделался багровым. Как только стало прохладнее, крутящиеся струйки исчезли. Возможно, что это были эфирные масла, которые собирались у верхних частей елей и пихт. Они поднимались кверху, приобретая вращательное движение. Через них преломлялись лучи вечерней зари, и от этого они казались тёмными.
А. И. Кардаков и орочи с работ вернулись, когда стало уже совсем смеркаться.
К утру следующего дня я почувствовал себя значительно лучше. С восходом солнца мы распрощались с нашим биваком, поплыли вниз по реке Цзаво и в полдень вошли в реку Дынми.
Западнее Сихотэ-Алиня и параллельно ему проходит очень древняя и сильно размытая горная складка, слагающаяся из метаморфических сланцев. Складка эта представляет собой первосозданную земную кору и является той древнейшей осью, около которой впоследствии сложился современный Уссурийский край. На реке Дынми можно видеть прекрасные обнажения кристаллических сланцев. В местах обвалов образовались красивые гроты. Ниже их с правой стороны тянется высокий скалистый берег, состоящий из сильно перемятых глинистых сланцев, имеющих мелко-плитняковую или листоватую отдельность. Пласты сильно изогнуты, местами опрокинуты и даже поставлены на голову.
Там, где река Дынми прорезает их, образуется опасный порог; вода идёт через него со скоростью 18 километров в час, бьётся о прибрежные скалы, низвергается вниз пенящимися каскадами и в течение веков медленно, но непрестанно размывает мощные толщи сланцев, сложившихся миллионы лет назад. От шума воды на перекатах нельзя говорить обычным голосом, надо кричать на ухо друг другу. Ниже русло реки завалено камнями и тоже на значительном протяжении представляет собой широкий порог, где вода идёт с ропотом, как бы негодуя на природу, которая и тут хотела создать ей препятствия на пути к Амуру.
Около порога мы остановились в нерешительности. Как быть? Опускаться по каскадам опасно, а перетаскивать лодки с грузами через высокие скалы невозможно. Взвесив все «за» и «против», орочи решили рискнуть. Едва мы оттолкнулись от берега, как быстрое течение подхватило нашу утлую ладью и со скоростью курьерского поезда понесло на порог. Мимо мелькали кусты и деревья, росшие на берегу. Справа и слева из реки высовывались камни, обливаемые водою. Белая пена и волны окружили нас со всех сторон и точно бежали вперегонки с лодкой. Мы решились на отчаянный шаг, но другого выхода не было. Если бы со стороны какой-нибудь наблюдатель мог взглянуть на наши лица, он увидел бы их бледными, увидел бы плотно сжатые губы и широко раскрытые испуганные глаза. Лодка качалась, прыгала через каскады и накренялась то на один, то на другой бок. Вода заливала её, но, несмотря на это, мы мчались вниз с головокружительной быстротой. Орочи стояли на ногах и шестами отталкивались от камней, которые, как живые, вдруг появлялись из воды в непосредственной близости и как будто соперничали между собою в желании во что бы то ни стало преградить нам дорогу. У меня закружилась голова. Вдруг лодка сразу осела вниз. Холодный душ обдал меня с ног до головы и заставил вскрикнуть. Вслед за тем лодка выправилась; течение сделалось спокойнее; шум стал стихать, отодвигаясь куда-то назад. Только тогда я увидел, что сижу более чем по пояс в воде. Орочи свернули к берегу и подошли к галечниковой отмели. Они втащили немного лодку на камни и принялись берестяным ковшом выкачивать воду через корму.
Надо было отдохнуть и просушить намокшую одежду. Я воспользовался остановкой и пошёл вдоль берега. Ниже по течению галечниковая отмель переходила в слой ила и песка, нанесённого водою. На них я заметил два свежих следа: тигровый и изюбриный, и один старый — медвежий. В это время я увидел Мулинка. Он шёл и что-то внимательно рассматривал на земле. На лице его я прочёл выражение тревоги.
— Амба хоктони[1], — сказал я ему по-орочски.
— Посмотри сам, — ответил он мне и указал рукой на узенькую полоску на песке, как бы оставленную длинною щепкой. Быть может, это был след змеи или что-нибудь ещё в этом роде. Я высказал вслух свои соображения.
— Тебе понимай нету, — ответил он мне и продолжал на своём родном языке. — Ыи сугала хоктони Багдыхе[2].
Затем он громко крикнул, и тотчас отозвалось звучное эхо, сначала спереди, потом сзади нас, потом опять далеко впереди, словно кто перекликался в тайге. Эхо прошло перекатами через весь лес и замерло где-то в горах. Мулинка стоял, повернув немного голову в сторону, приоткрыв рот и вслушиваясь в эти странные звуки. Когда последний отголосок замер, он торопливо пошёл к лодке и что-то быстро стал говорить другим орочам. На лицах их тоже выразилась тревога. Они поспешно начали сталкивать лодку в воду и звать меня.
Через минуту мы плыли дальше вниз по реке Дынми. Тогда я начал расспрашивать их о причинах торопливого ухода от порога, который мы с опасностью для жизни, но успешно прошли в лодках. Из ответов туземцев я узнал, что Багдыхе есть маленький карлик. Он весь в волосах, даже лицо у него покрыто шерстью. Этот Багдыхе живёт в лесу, где много скал, и устраивает эхо. Он делает так, что люди слышат свои голоса, которые повторяются вдали и возвращаются обратно. Орочи боятся «скал с эхом» и стараются обойти их стороною. Такие места легко узнать. Тут всегда летом и зимою есть следы Багдыхе. Он ходит на одной лыже. След его мы и видели около галечниковой отмели на песке.
Ниже порога русло реки Дынми во многих местах завалено камнями. Она имеет ширину от 15 до 20 метров и быстроту течения 7–8 километров в час. Эти мелководные участки представляют собой широкие пороги, где вода идёт шумливо, но сравнительно спокойно. Плавание на лодках здесь возможно, но нужно внимательно смотреть вперёд. Не доходя пятнадцати километров до устья, Дынми разбивается на протоки, забитые плавником.
Спускались мы довольно скоро и пока что благополучно. Иногда большая протока заводила нас в такой лабиринт, из которого можно было выбраться, только возвращаясь назад. Орочи часто останавливались и делали разведки. Они как-то угадывали, куда надо плыть: внешний вид протоки, быстрота течения и пена — ничто не ускользало от их внимания. Привычное ухо туземцев различало разные шумы воды впереди, и сообразно этому они принимали то или иное решение.
Чем больше мы удалялись от Сихотэ-Алиня, тем больше изменялся характер растительности. Ель и пихта и лиственница начали взбираться на самые вершины гор, а в долинах появились широколиственные леса маньчжурского типа. Теперь уже всюду встречался душистый тополь (Populus maximowiczii Henry). Стройные светло-серые стволы его имели толщину два-три обхвата на высоте груди. Тут же в сообществе с ним произрастал горный илем (Ulmus montana With.) — исконный обитатель первобытных лесов, ещё не испорченных человеком. Казалось, будто кроны деревьев составляли особый слой воздушной растительности, покоящийся на прямых и ровных пепельно-серых стволах ильма и тополя. Там, вверху, среди переплетающихся между собою густо облиственных ветвей, обитают четвероногие: рысь, куница, росомаха, белка, соболь — и птицы: филин, сова, орехотворка, желна, сойка, поползень и дятел. По соседству с ильмом и тополем в лесной тени виднелся мелколистный клён (Acer mono Maxim.) с пятилопастными остроконечными листьями, уже начавшими краснеть. По берегам реки появилась спирея (Spiraea salicifolia L.) с мелкими цветами, сидящими на стебельках в виде розовых помпонов. Тут же росла сорбария (Sorbaria sorbifolia A.Braun) — довольно высокий кустарник с узловатыми ветвями, перистыми листьями и с ароматными белыми соцветиями в виде пышного султана, на которых всегда держится много насекомых.
Ближе к воде росла бледно-зелёная недотрога (Impatiens noli-tangere L.) — оригинальное растение с травянистыми стеблями и жирными листьями. Название недотроги оно получило от того, что плоды его при малейшем к ним прикосновении лопаются с лёгким треском и разбрасывают семена далеко в стороны. Вейника тоже стало больше. Он рос вместе с полынью (Artemisia vulgaris L.), листья которой издают приятный запах, если потереть их между пальцами. Полынь уже отцвела; большие метёлки её стали блёкнуть и подсыхать. Отмели реки были декоративно украшены большими листьями знакомого нам белокопытника. Теперь он уже стал грубым и приобрёл какой-то неприятный горьковатый привкус. Но самым красивым растением, невольно приковывающим к себе внимание, был папоротник (Matteuccia struthiopteris Tod.), громадные листья которого действительно напоминали страусовые перья и вполне оправдывали данное ему название.
Целый ряд признаков указывал, что Анюй недалеко. Вдали во мгле виднелись горные хребты, которые шли в направлении, перпендикулярном долине реки Дынми.
Весь день стояла переменная погода. Несколько раз принимался идти дождь, и только к вечеру небо немного очистилось. Мы не дошли до устья нескольких километров и встали биваком на правом берегу реки, которая делала тут изгиб. С одной стороны выступала большая отмель, а с другой был обрывистый берег. Вода подмывала его, отчего некоторые деревья росли в наклонном положении. На песке было много медвежьих следов. Орочи стали устраивать бивак, а я взял ружьё и пошёл по отмели. Один след показался мне каким-то странным. Медведь, оставивший отпечатки своих лап, должен был иметь длинное тело и короткие ноги. Он ходил по отмели взад и вперёд и убежал, как только заметил наши лодки.
Сначала я шёл быстро, ломая кусты сорбарии, но потом умерил шаг и старался идти возможно тише. Один раз мне показалось, что я видел зверя: что-то тёмное мелькнуло впереди. Другой раз до слуха моего донёсся шорох в кустах. Следы вывели меня на реку и оборвались у воды. Досадно мне стало, что не удалось догнать зверя с уродливыми ногами. Я присел на берегу, чтобы отдохнуть немного.
Должно быть, солнце опустилось за горизонт, потому что вдруг сделалось сумрачно и прохладно. В это время над рекой появился туман. Белые длинные клочья его тянулись кверху и принимали фантастические очертания. Среди глубокой тишины, царившей в природе, я слышал биение собственного сердца. На тёмной поверхности воды появились круги. Какая-то рыба хватала ртом воздух. Вдруг что-то булькнуло у самых моих ног. Большая лягушка прыгнула с берега, но тотчас всплыла наверх и уставилась на меня своими выпученными глазами. Тогда я поднялся с валежины и направился к биваку.
На отмели я застал Геонка. Он вышел со стороны и, по-видимому, тоже возвращался на бивак. Я окликнул удэхейца. Он обернулся и замер в неподвижной позе. Когда я подошёл к нему вплотную, то увидел, что он смотрит куда-то мимо меня в пространство. В глазах его я прочёл удивление и страх. Я оглянулся. Туман на реке исчез, и только около кустов с левой стороны реки держался один обрывок его, густой и белый. Он похож был на человека в длинной одежде, с рукой, поднятою как бы для нанесения удара. Голова привидения казалась запутанной в вуаль, концы которой развевались по воздуху.
— Ыи Ганиги́-и-и! (последнее «г» — придыхательное) — громко воскликнул Геонка с таким видом, как будто он нашёл наконец разгадку явления.
— Ниги́! — подхватило лесное эхо.
Как бы испугавшись человеческого голоса, туманная фигура сжалась, затем снизилась к воде и пропала. Последний обрывок тумана растаял в воздухе.
— Зачем его сюда ходи? — сказал удэхеец в раздумье, направляясь к палаткам.
Когда мы пришли на бивак, он оживлённо начал говорить орочам о видении. Те слушали с большим вниманием, задавали вопросы и вставляли свои замечания.
После ужина я стал расспрашивать Геонка о том, что такое «Ганиги». Удэхеец сказал, что этим именем называются женщины, живущие в воде. Они очень красивы и имеют длинные хвосты. Иногда Ганиги выходят из воды голыми или в одежде, сотканной из тумана. Они зовут человека по имени и называют его род. Такой человек непременно утонет.
Меня поразило в описании Ганиги сходство с русалками. Сходство не только общее по смыслу, но даже и в деталях. Откуда оно? Может быть, русалки и Ганиги зародились где-нибудь в Средней Азии в древние времена. Отсюда они попали на запад к славянам и на северо-восток к удэхейцам.
Долго ещё туземцы беседовали на эту тему. Они говорили, что Ганиги любят приставать к людям, они манят их к себе, и если рассердятся, то угоняют рыбу, ломают лодки, портят сети, уносят остроги. Иногда их видят плывущими по реке на буреломе или в лодке. При встрече с человеком они уходят в воду или растворяются в воздухе, как туман, и становятся невидимыми. Чтобы прогнать Ганиги, надо крикнуть или выстрелить из ружья.
Разговоры эти затянулись до полуночи. Перед тем, как ложиться спать, туземцы на всякий случай подтащили лодки поближе к костру и решили всю ночь поддерживать большой огонь.