В восточной стране света было в древние времена царство Бугжатское, в котором владел царь Хираз Табернаевич с прекрасною царевною Другистаною мирно и согласно. Всего у того царя Хираза было довольно, никакая печаль не угнетала его добродетельного сердца. Соседственные цари, князи и другие владетели как страшились его, так и почитали, никакое возмущение не нарушало спокойствия и тишины его областей, подданные любили его как отца и между собою жили так дружно и согласно, как будто бы составляли одну только семью. Вельможи и министры охотно разделяли со своим царем бремя правления и сотрудствовали с ним в соблюдении всегдашнего блага общества. Одним словом, Бугжатской царь отовсюду был окружен предметами радости и удовольствия. Но все сии утехи не в силах были совершенно его веселить. Уныние его происходило от того, что уже два года прошло, как он сочетался с прекрасною царевною Другистаною, а он не мог еще получить от нее залога любви, ни сына, ни дочери, хотя всю казну свою истощевал на подаяние бедным милостыни и на приношение Богам богатых жертв, думая чрез то побудить их к милосердию и к дарованию ему сына, который мог бы служить ему в младости на утеху, под старость на перемену, а после смерти на помин души.
И так в смущении своем Бугжатский царь вздумал наконец обнародовать во всем своем государстве такое повеление, что ежели сыщется такой врач, который своим знанием и врачебными таинствами и чудными травами или другими какими дарами природы сможет доставить прекрасной царевне Другистане плодородие, того царь обещается наградить великими дарами и золотой казною и пожалует ему чин первого по себе министра. Сие повеление тотчас распространилось по всем городам Бугжатского королевства, по пригородкам, по селам и деревням. Узнали о сей царской воле все доктора, медики и все мелкотравчатые врачи; но никто из них не отважился покуситься на такое опасное дело, не желая лишиться своей головы, потому что в повелении было упомянуто также, что ежели кто приступит к сему с обманом, тот смертию наказан будет и жизнь его прекратится на поносном месте от петли.
И так много уже прошло времени, а не сыскивается ни один таковой искусный человек, который бы взялся разрешить плодородие прекрасной царевны Другистаны. За тридцать поприщей[1] от города Бугжата в одной прекрасной долине, окруженной высокими разноцветными холмами, у которой по правую сторону стояла зеленая кедровая роща, а по левую разливалось пространное озеро, стояла хижина, устроенная из кедровых ветвей и покрытая лавровыми пучками. В ней жил удалившийся от света человек, довольно уже старый, имя ему Стабор. Он провождал жизнь свою в трудах и молитве и добродетелию своею и благочестием получил он Богов дар познания всех таинств естества; иногда упражнялся он в собирании разных кореньев, трав и других произрастений, а иногда для перемены своей пищи занимался рыбной ловлею и, выбирая лучших, ими подкреплял свой тощий желудок.
В одну ночь сей старец, утомлен будучи как от дневных трудов, так и от солнечного зноя, истощившего его силы, уснул, и видится ему во сне, что предстоит пред ним Ириса, небесная посланница, и говорит ему такие слова: «Послушай, благочестивый старче, Боги, обитатели Олимпа, избирают ныне тебя к произведению великого дела: они даровали тебе познание сокровеннейших таинств естества. Ступай во град Бугжат, дай радость сердцу Бугжатского царя Хираза и доставь его супруге Другистане плодородие посредством неисповедимой силы собранных тобою драгоценных корней: будь покорен воле Богов, не медли и ступай в путь!» Сие сказав, Ириса вмиг скрылась; а Стабор вдруг пробуждается и, объят будучи священным ужасом, упадает на колена, воздевает руки к небесам и приносит Богам-благотворителям усердные молитвы; потом немедленно раскрывает свой плетеный короб, в котором сохранялись его драгоценные коренья, выбирает из них те, которые производят действие плодородия, и, положив их в черепаховую раковину, кладет за пазуху и, взяв свой костыль, отправляется в путь.
Между сим временем царь Хираз Табернаевич и любезная его супруга прекрасная царевна Другистана, не видя никакого успеха в своем указе, отчаиваются получить желаемый ими от Богов дар, тужат, печалятся и плачут. Вдруг входит к ним в спальню царевнин паж, докладывает им, что «пришел некий старец, желает предстать пред Вашего Величества, объявляя о себе, что он может рассеять угнетающую вас печаль и доставить вам то, чего вы изволите». Хираз, хотя и сомневается в сем обещании и не надеется, чтоб кто уже мог излить на сердце его радость, однако ж выходит в приемную палату и повелевает впустить к себе пришедшего старца. Стабор входит, низко кланяется царю и говорит ему так: «Да здравствует царь, сильный государь Хираз Табернаевич на многие лета с прелюбезною твоею супругою прекрасною царевною Другистаною; мир и благословение да излиется на тебя и на всех твоих верноподданных. Ныне пришел конец твоей печали; благотворительные Боги услышали твои усильные молитвы и приняли нелестные твои жертвы; ныне посылают они меня, чтоб за твою и супруги твоей добродетель увенчать ваше супружество залогом любви и разрешить неплодородие царевны Другистаны». Царь Хираз стоит в изумлении, не знает, на что подумать, и не может ни одного слова вымолвить. Старец вынимает из-за пазухи черепаху, открывает ее и, подавая царю драгоценные коренья, говорит ему: «Всемилостивейший государь, прими сии коренья, отдай их своей супруге и прикажи, сварив в ухе, употребить их в пищу. Как скоро она ими напитается, то с того ж часа понесет во чреве своем сына, который в свете учинится славен своею храбростию, мужеством и неисповедимою богатырскою силою». Сказав сие, Стабор хочет царю откланяться, но Хираз, пришед в себя от своего восторга, хватает его за руку, останавливает его и говорит ему: «Постой, почтеннейший и премудрейший старче! Чем воздам тебе за такое благовестие? Пойдем в мои казнохранилища, дам тебе злата, серебряных и драгоценных камней, за которые ты можешь купить себе целое государство, или раздели со мною скипетр мой и царский венец». — «Не нужно мне, великий государь, ни злата твоего, ни сребра, ни драгоценных камней, ни скипетра и ни царского твоего венца; не я тебе сию радость возвещаю, но волею всещедрых Богов даруется тебе сие блаженство. А требую от тебя только того, чтоб ты по получении себе любезного наследника не забыл воздать небожителям благодарственных жертв, наделяй всегда нищую братию, научи сына своего мудрости и благоразумию в правлении, а меня отпусти теперь обратно в уединенное мое жилище, чтоб продолжать жизнь в мире и спокойствии». — «Вижу, препочтеннейший старче, — ответствует ему Бугжатский царь, — что все мирские прелести и суетные мечты тебя не пленяют, прими хотя от меня малейший знак моего к тебе почтения и благодарности». Тогда царь Хираз Табернаевич выносит из своего кабинета предрагоценнейшие четки, сделанные из наиредкого камня, называемого карбункулом, который ежели внести в темную горницу, то так оную осветит, как будто бы оная комната освещена была стосвещными паникадилами[2], и который имеет еще такую таинственную силу, что, взяв его в руку и идти ночью, тотчас можно найти всякое потаенное сокровище, и хотя бы оно на сто сажен зарыто было в землю, то само выйдет и предстанет к тому, у кого сей неисповедимый камень. Итак, уединенный обитатель долины при Бончарском озере, славный в познаниях сокровеннейших таинств естества, мудрый Стабор, не могши отказаться от усильных просьб царя Хираза Табернаевича и не видав еще никогда такой редкости, для единого любопытства принял от Бугжатского царя подносимые ему четки и, низко до земли поклонившись и пожелав царю с царицею всех благ, вышел из царских чертогов и направил стопы свои к хижине своей, прилежно на пути рассматривая подаренные ему четки.
Не успел еще Стабор выйти из государева дворца, как Бугжатский царь опрометью побежал в спальню к своей супруге и в радостном своем восторге говорит ей: «Прелюбезнейшая моя супруга, прекрасная Другистана Алоизиевна, раздели со мною радость сердца моего: я получил теперь приятнейшую для нас ведомость. Некий старец по имени Стабор, живущий от сей столицы за тридцать поприщей в уединенной долине Бончарского озера, был теперь у меня по повелению безмерных небожителей; он дал мне каких-то таинственных корней, кои силою своею должны разрешить твое неплодородие, причиняющее нам столь долговременную печаль. Вот возьми их и прикажи сей час своей нянюшке сварить их в ухе; когда ты их употребишь в снедь, то с той же минуты понесешь во чреве». Радость с обеих сторон была неизреченная.
Царица позвала тотчас свою нянюшку, приказала ей сварить сии коренья как надобно в ухе и притом запретила ей, чтоб она никак не осмеливалась того отведывать. Нянюшка, начавши варить, сама думает: «Боже мой! Что это сделалось царице Другистане? Живу я при ней двадцать пять лет и с самого ее младенчества носила ее на руках, нянчила, лелеяла, и она во всем мне верила и ничего от меня не утаивали; а ныне за верные мои услуги скрывается от меня в самой безделице. Что ни будет, а нельзя не отведать, ведь она не узнает, когда я ложки две-три хлебну, посмотрю, что за таинственная похлебка». Так говорила нянюшка, а хлебнув одну ложку, столь приятной показалась ей похлебка, что она и в другой раз прихлебнула, потом и в третий. Тут усмотрела она чудное над собою действие: была прежде поджарая, а от трех ложек похлебки стало у нее показываться брюхо, и она стала чувствовать то, что с чреватыми женщинами обыкновенно бывает. Нянюшка не знает, что делать; видит, что худо дело, да нельзя говорить, а похлебка поспела, надобно нести к царице. Она понесла похлебку, и царица, увидев ее, удивилась, что вдруг произошла с нею такая перемена, спрашивает ее о причине. Нянюшка в вине своей признается, просит прощения, а прекрасная Другистана охотно ее в том прощает, видя, что корни имеют желанное действие. Тут уже царевна присела за похлебку и во здравие все скушала, не оставив ни жижицы, ни единого корешка, потому что она, приготовляясь к дивной похлебке, и маковой росы еще не кушала. Входит к ней царь Хираз Табернаевич, который тогда занят был в совете государственных дел: он находит свою супругу не в таком виде, как была за полчаса, дивится и, услышав, что действием того есть похлебка таинственных стаборовых корней, радуется, льстит себя приятной надежою, лобызает свою дражайшую супругу и в восторге своем сказал: «Прелюбезнейшая царица моя, уповай на милосердие Богов, когда они начали так чудесно изливать на нас свои благодеяния, то вскоре счастие наше будет усовершенствовано».
И так прекрасная царица Другистана с того часа в утробе своей понесла детище; да и с ее нянюшкою то ж учинилось. Когда пришло время, то нянюшка родила прежде сына, который назван Иваном, нянькиным сыном; царица спустя два часа также разрешилась от бремени царевичем, которого нарекли Ерусланом-царевичем.
С неизреченною радостию Бугжатский царь воспринимает на свои руки дарованного им от небес сына, нежно его лобызает, почитает себя на высочайшей степени человеческого блаженства и повелевает обнародовать о новорожденном князе. Поспешают в царев дворец вельможи, бояре и все знатные государственные чины; во всех местах города и окрестных селений во множестве стекается народ, наполняет воздух радостными восклицаниями, воссылают на небо тысячи обетов о благоденствии царя и царицы и новорожденного царевича, и повсеместно слышно только: «Да здравствует наш милосердный и премудрый царь Хираз Табернаевич с прелюбезною своею супругою прекрасною царицею Другистаною Алоизиевною и с любезным их детищем, младым князем Ерусланом-царевичем! Да продлят Боги жизнь вашу на многие лета нерушимо в мире, согласии и благоденствии!» Радостный Бугжатский царь оказывает вельможам, боярам и прочим государственным чинам свою царскую милость, повелевает изготовить богатый пир, который три дня продолжался со всеми веселостями; бедных наделил подаяниями, и по его приказанию выставлены были для народа разные яства и напитки.
Младый Еруслан-царевич был лица прекрасного, волосы имел русые, глаза его подобились своим блеском двум звездам. Не совершилось ему еще двух лет, как он стал уже оказывать превосходные свои дарования и склонность к великим предприятиям. Приставили к нему дядьку, одного премудрого вельможу по имени Цинна, который с великим тщанием старался наставить своего питомца, младого Еруслана-царевича, во всех науках и военных добродетелях, приличных царскому сыну. Иван-нянькин сын отчасти также пользовался в том, и они столько были друг на друга похожи, что ни в лице, ни в голосе, ни в росте, ни по другим знакам не можно было отличить Еруслана-царевича от Ивана-нянькина сына; а по одному только платью их распознавали.
Когда же Еруслан-царевич достиг пятнадцати лет, то стал ходить на царский двор с княжескими и боярскими детьми играть; но игрушки его были им не любы, потому что кого хватит за руку, то рука прочь, кого за голову, то голова прочь. Тогда князья и бояре, видя наносимый от него детям их великий вред, начали между собой думу думать, как бы сему горю пособить. Наконец решились просить своего царя. Они к нему приходят, падают пред ним на колена и говорят так: «Государь наш царь Хираз, учини свою милость царскую. Сын твой, Еруслан-царевич, выходит на царский двор и шутит шутки с нашими детьми боярскими, но те шутки не похожи на шутки: кого ухватит за голову, у того голова прочь, кого ухватит за руку, у того рука прочь, и нам, милосердный государь, великая от того причиняется печаль. Учини милость царскую и уйми Еруслана-царевича, а нам уж от него житья нет». Бугжатский царь, выслушав просьбу своих вельможей и бояр, говорит им, чтоб они успокоились и что впредь сего не будет, и он сына своего Еруслана-царевича выпускать не станет. Во всех сих детских игрушках имел также участие и Иван-нянькин сын; а как их ни по лицу и ни по чему другому никак признать было не можно, то и вздумал царь Хираз Табернаевич, посоветовавшись со своею любезною супругою, приказать отрезать левое ухо Ивану-нянькину сыну. Когда сие по его повелению было исполнено, то Иван-нянькин сын, не полюбив такой операции, вдался в печаль; а Еруслан-царевич, увидя его невеселым, спрашивает, о чем он тужит. «Как мне не тужить, Еруслан-царевич, — ответствует ему Иван-нянькин сын. — Здесь стали уж резать уши, а когда еще поживем, то не будет и носа. Просись у своего батюшки в чистое поле погулять да повеселиться, с молодцами поиграть и богатырской силы попытать».
И так Еруслан-царевич, имея тогда уже от рождения пятнадцать лет и усовершенствовав себя во всех науках и военных знаниях, жалея об Иване-нянькине сыне, которого он любил как брата своего, притом горя давно желанием и побуждаем мужеством, чтоб оказать в свете свою храбрость и силу богатырскую, приходит к отцу своему и матери и стал у них проситься в чистое поле погулять, людей посмотреть и себя показать. Сколько ни было жаль Бугжатскому царю и его супруге расстаться с любезным своим сыном, который составлял все их утешение, однако ж, видя неотступные просьбы Еруслана-царевича, согласились наконец отпустить его и приказывали делать приготовления к его отъезду; но Еруслан-царевич сказал им: «Любезнейшие мои родители, не надобно мне ни провожатых, ни охранителей, а отпустите со мною только Ивана-нянькина сына и прикажите нам выбрать по лошади». Тогда царь Хираз Табернаевич позволяет ему выбрать лучших из государевой своей конюшни лошадей, но Еруслан-царевич из тысячи не мог сыскать себе коня по мысли: на которого ни положит руку, то у того подломятся ноги и не может устоять. Иван же нянькин сын нашел себе деревенскую клячонку коростливую, которую три дня выводил поутру и ввечеру кататься по росе, и кляча сделалась добрым конем.
Еруслан-царевич призадумался, что не нашел по себе богатырского коня. Ходит он печален по городу, попалась ему навстречу старуха, которая его спросила: «Что ты, Еруслан-царевич, ходишь так кручинен и не весел, поведай мне свою кручину — авось ли я горю твоему пособлю». — «Поди прочь, старая карга, — ответствует ей Еруслан-царевич, — тебе ли пособить! Вас, старух, взять только на то, чтоб врать». — «Ах Еруслан-царевич, не брезгуй старухами! Они, век изживши, много узнали, видали и слыхали. Так и я могу тебе помочь». От сих старухиных слов Еруслан-царевич подумал, что и подлинно, может быть, она подаст ему добрый совет, и так говорил ей: «Вот, бабушка, о чем я печалюсь, что отпросился я у своего батюшки и матушки в чистое поле погулять, людей посмотреть и себя показать, а не мог я выбрать себе добра коня». — «Ей, Еруслан-царевич! Давно бы ты о том мне сказал. Есть за городом при речке роща, в той роще под красною сосною среди одной лощины есть погреб, закрытый большою железною дверью, и в том погребе стоит богатырский конь покойного твоего прадедушки Садора Измаиловича, прикован на двенадцати цепях; этот-то конь разве тебе послужит».
Еруслан-царевич поблагодарил старуху и пошел за город в ту рощу, где закован стоял конь. Приходит под сосну, видит железную дверь, которая была весом не менее как сто пуд, поднимает ее как перо. Входит в пещеру. Конь, услышав богатыря, так заржал, что земля задрожала и многие кирпичи из свода упали. Берет он коня богатырского, который говорит ему человеческим голосом: «Ох ты, гой еси, Еруслан-царевич, не видал я свету белого пятьдесят лет, и не топтать бы мне росы век по веки, как бы не попалась тебе старуха». Еруслан-царевич нашел еще в сем погребе богатырские доспехи, меч, копье и всю конскую сбрую и, убрав коня своего, а на себя надев доспехи, опоясал меч и взял в руку копье. И будучи таким образом снаряжен, возвращается во дворец к своим родителям, предстает пред них, прощается с ними, просит их родительского благословения. Сия разлука стоила много слез нежному отцу и матери.
Наконец Еруслан-царевич, взяв к себе во товарищество Ивана-нянькина сына, отправился в путь, который продолжая месяц, другой и третий, приезжает он к одному столбу, на котором были три подписи: первая, что прямо ехать — быть сыту, но диковинок не видать; вторая, направо ехать — побоища видеть; а на левую руку — то конь будет сыт, и сам сыт, но живому не быть. Прочтя сии надписи, Еруслан-царевич сказал: «Поеду на правую сторону посмотреть побоище». А Иван-нянькин сын пожелал ехать в левую, чтоб узнать, какая бы опасность была столь велика, что живому не быть. И так спустили они в тот столб по стреле, и Еруслан-царевич сказал Ивану-нянькину сыну: «Слушай, брат, ежели ты приедешь прежде к этому столбу и стрела моя будет красна, то знай, что я уже не жив, а ежели я прежде приеду, то по такому ж знаку твоей стрелы почту тебя в несчастии». Положив такое условие, распрощались между собою, и Еруслан-царевич поехал на правую сторону, а Иван-нянькин сын на левую.
Едет Иван-нянькин сын путем и дорогою несколько времени и, около полудня увидев прекрасный луг, на середине коего стоял част ракитов куст, вздумал под тенью того куста прохладиться. Он пустил лошадь свою по лугу пастись на мягкой мураве, а сам прилег под куст. Спустя немного видит мимо себя бегущего оленя, он натягивает свой крепкий лук, накладывает калену стрелу и убивает оленя; снимает с него кожу, разводит огонь и жарит его. Вдруг слышит он необычайный шум, оглядывается на все четыре стороны и видит, что изволит к нему ехать Баба Яга в ступе: пестом погоняет, а помелом след заметает. Хоть не рад был Иван-нянькин сын такой гостье, но нечего было делать. Баба Яга закричала: «Как ты смел в мое урочище заехать и убил любезного моего оленя?» — «Есть захотелось, так я его и убил», — ответствует ей Иван-нянькин сын. Яге Бабе это слово показалось грубым, и она, ни слова более не говоря, ухватила его поперек и не жевавши целиком проглотила. Его коню тоже досталось. И Яга Баба, убрав их, опять назад поехала.
Между тем Еруслан-царевич едет путем и дорогою месяц, другой и третий и наехал он в поле на рать-силу великую, но побитую, и крикнул он громким голосом: «Есть ли в сей рати жив человек?» Тогда восстает с побоища жив человек и говорит Еруслану-царевичу: «Чего желаешь, Еруслан-царевич?» — «Чья эта рать-сила лежит побитая и кто ее побивал?» — «Эта рать-сила побитая лежит царя Калекутского Продрома, а побивал его Гесперский богатырь Ислам Баратаевич, который домогается у него дочери, прекрасной царевны Меримианы Продромовны и хочет насильно вступить с нею в супружество». Еруслан-царевич продолжает говорить: «Где мне сыскать сего богатыря Ислама Баратаевича?» — «Далече тебе его догонять, Еруслан-царевич, — ответствует другой. — Объедешь ты кругом сие побоище, то и увидишь тут след князя Ислама Баратаевича». Еруслан-царевич объезжает побоище и нашел коневый след. Он начал по тому следу скакать с горы на гору, подымая пыль столбом, и наехал на другую рать-силу побитую, въехал на ратное место и громко крикнул: «Есть ли в сей рати жив человек?» И восстал из тьмы побиенных один живой, который так ему сказал: «Еруслан-царевич, конь коня лучше, а молодец молодца давно удалее».
Тогда Еруслан-царевич стал продолжать свой путь, и ехал месяц, другой и третий, и увидел в поле бел шатер, а у белого шатра стоит добрый конь, на персидском ковре ест белу ярую пшеницу. Еруслан-царевич, подъехав к тому ковру, слез со своего доброго коня и, припустивши его к белой ярой пшенице, а сам пошел в белый шатер, где спал крепким сном богатырь Ислам Баратаевич, и лег на другой стороне против сего спящего князя. А когда хозяин шатра пробудился, то вышел из шатра посмотреть на своего коня богатырского и увидел, что далеко уже отбит прочь от ярой пшеницы и питается травою, а на персидском ковре стоит неведомо чей конь и ест белу ярую пшеницу. Он вошел опять в шатер и увидел, что спит приезжий добрый молодец крепким сном, что видя, Гесперский сильный богатырь раздражился на него, вынимает острый меч и хочет лишить его живота, но подумав про себя: «Какая честь будет мне, славному в храбрости князю, когда я убью спящего человека, ведь сонный подобен мертвому». Потом стал его будить, говоря: «Встань, человек, не для меня, но для спасения своего живота. Знаешь ли, что ты не по себе товарища задираешь, за то худо бывает. Для чего ты к чужому корму свою припускаешь лошадь, а сам в чужой шатер самовольно входишь и без спросу спать ложишься? Сия дерзость достойна быть смертию наказана».
Еруслан-царевич от его буждения проснулся, а Гесперский богатырь Баратаевич спросил об имени его, из какого царства и какого отца сын. Еруслан-царевич ответствовал ему: «Я из Бугжатского царства, сын Бугжатской земли царя Хираза Табернаевича и Другистаны Алоизиевны, имя мое Еруслан-царевич. Доброго же коня своего к твоему корму припускаю, а твоего коня прочь отгоняю. А ты, князь, говоришь со мною не очень ладно; добрые люди прежде дела худыми речами не встречают, но пьют, едят, прохлаждаются и в чистом поле потешаются. Коли есть у тебя такой сосуд, которым воду черпают, так почерпни и подай мне как приезжему к тебе гостю». Но Ислам, богатырь Гесперский, на то возражает: «Твой долг черпать воду и мне подавать, потому что ты еще молодой птенец». — «Вздор, — прервал Еруслан-царевич, — и мал золотник, да дорог, и велика Федора, да дура. Черпать воду тебе надлежит: ты, не поймавши, птицу теребишь и, не испытав, молодца поносишь, а о своей буйной головке ничего не знаешь». На сие говорит Ислам Баратаевич с жаром богатырским: «Я во князях князь и в богатырях богатырь, и тебе должно воду черпать и мне подавать». — «Как! — вскричал Еруслан-царевич. — Я в царях царь, во князях князь и в богатырях богатырь, а ты в поле свинопас, а не богатырь».
И так оба сии богатыря, довольно друг другу нагрубив, воспламеняются яростию, садятся на коней своих, выезжают в чистое поле потешиться и доказать свою силу богатырскую. Гесперский богатырь Ислам скачет во всю конскую прыть, а Еруслан-царевич едет ходою[3]. И ударил он своего доброго коня по крутым бедрам, и богатырский его конь догнал и выпередил князя Ислама-богатыря. Тогда Еруслан-царевич возвел очи на небо и говорил: «Не дай мне Бог соперника моего убить острым концом копья, но тупым концом». И, разъехавшись, ударил Еруслан-царевич Ислама-богатыря своим копьем в самую грудь, сшиб его с коня на землю, а конь победителев наступил на доспешное его ожерелье и притиснул его к земле. Еруслан-царевич оборачивает тогда копье свое острым концом и говорит так: «Князь Ислам, смерти ли хочешь или живота?» — «Доселе мы не бранились, — ответствовал ему Гесперский богатырь, — а ныне прошу тебя, Еруслан-царевич, простить мое дерзновение, что я тебя раздражил; вижу, что ты сильный могучий богатырь, и нет в свете подобного тебе! Будь мне вторым отцом, не предавай смерти, но даруй живот». Еруслан-царевич сходит со своего коня богатырского, поднимает с земли Ислама-богатыря, целует его и прижимает к груди своей, называет его своим любезным братом. Потом, сев оба на своих добрых коней, поехали к белому шатру и припустили коней своих к одному корму, а сами вошли в бел шатер и начали пить-есть и прохлаждаться. И когда Еруслан-царевич стал навеселе, то сказал своему нареченному брату: «Братец князь Ислам-богатырь, ездил я по чистому полю и наехал на две рати побитые. Скажи мне, пожалуй, чьи те войска и кто их побивал?» — «Государь мой, братец Еруслан-царевич, та сила побитая принадлежит Калекутскому царю Продрому, а побита мною. Домогался я у того прекрасной дочери его, царевны Меримианы Продромовны, которой, сказывают, в свете нет прекраснее, а завтре буду я иметь с ним последнее сражение, причем ты, братец Еруслан-царевич, со стороны посмотришь на мою храбрость».
Во время сих разговоров продолжали они разогревать себя питием, и когда утомленные их вежды[4], смыкаясь, начали приглашать их к отдохновению, то оба наши богатыря легли спать, а поутру рано проснулись. Гесперский богатырь Ислам оседлал своего доброго коня и поехал в царство Продромово, а Еруслан-царевич пошел за ним пеший и стал для смотрения под одним тенистым дубом. Тогда Ислам богатырь крикнул громким голосом, а царь Продром велел в рог трубить, и на сей знак собралось к нему храброго воинства полтораста тысяч человек, а всего на все было с ним четыреста тысяч. Царь Продром выехал против князя Ислама-богатыря в рыцарском платье, а впереди и за царем шла тьма людей. Князь Ислам-богатырь, вооружась щитом и копьем, сказал: «Не ясен сокол на гусей и лебедей стремится». Но устремляется Гесперский богатырь Ислам на рать-силу великую, которую сколько бьет, вдвое того топчет своим конем богатырским; что сделает поворот, то тысяча валится, а сам невредим остается. Наконец все войско перебил, потоптал и перерубил своим мечом-кладенцом, оставив только старых да малых, которые не могли ему противиться, царя Продрома предал смерти, а сам поехал в побежденное им царство, взял прекрасную царевну Меримиану Продромовну и, нежно ее целуя и посадив ее к себе на доброго своего коня, повез ее к белому шатру.
Еруслан-царевич туда же пришел, и начали пить, есть и веселиться. И князь Ислам велел ей постелю изготовить, и лег спать с прекрасною царевною Меримианою Продромовною, и начал ее целовать и миловать. А Еруслан-царевич вышел вон из шатра и слышит их разговор, что князь Ислам-богатырь говорит прекрасной царевне Меримиане Продромовне: «Дражайшая моя, прелюбезнейшая царевна Меримиана Продромовна, скажи мне, пожалуй, есть ли на свете тебя прекраснее, а брата моего Еруслана-царевича сильнее и храбрее?» — «Что я за красавица? — ответствовала ему Калекутская царевна. — Есть в чистом поле бел шатер, и в том шатре сидят три прекрасные девицы, дочери царя Загорского, а по имени их зовут: большую Кантомирою, среднюю Диоцевою[5], а меньшую Прелепою, и те прекраснее меня в стократ, а я какая красавица. Да и те прислужницы, которые день и ночь пред ними стоят, и те гораздо меня пригожее, а моя красота против их последняя. Еще, государь, под Фригейским государством, которым владеет царь Протанай, стоит на дороге богатырь Мишка-белый колпак, и как слух носится, то стережет он Фригейское государство двадцать пять лет и не пропускал еще мимо себя ни человека, ни богатыря, ни зверя, ни птицы. А кто храбрее и могучее — Еруслан ли царевич или Мишка-белый колпак, о том тебе донести не могу. Я не видала храбрости Еруслана-царевича и ни от кого о нем не слыхала». Когда Еруслан-царевич все сии речи выслушал, то воскипело его сердце богатырское, входит он в бел шатер, прощается с братом своим, князем Исламом-богатырем и с прекрасною царевною Меримианою Продромовною, которые провожают его за бел шатер.
И так Еруслан-царевич, сев на своего коня богатырского, поехал в чистое поле погулять, Фригейское царство посетить, с царем Протанаем[6] повидаться и его стражу Мишке-белому колпаку показаться. Еруслан-царевич едет долгое время и, вздумав о своем отечестве, так в себе рассуждал: «Поехал я в дальную страну на дело ратное и смертное, а с отцом своим и матерью не простился и без их благословения столь дальний путь приемлю». И так воротился он назад и направил своего доброго коня к Бугжатскому царству, чтоб увидеться с любезным своим родителем Хиразом Табернаевичем и с любезною своею родительницею Другистаною Алоизиевною. Подъезжая к столичному граду Бугжату, видит, что оный окружен пятьюстами тысяч войска Танкратского князя Зерога Брадача, который похвалялся и отца его царя Хираза, и мать Другистану взять в полон, царство их покорить себе. Тут богатырская кровь волнуется, Еруслан-царевич яростью и гневом пылает на князя Зерога Брадача, вскрикнул громким голосом: «Не удастся свинье на небо глядеть, а тебе, пустой бороде, царством моим владеть!» И напущует Еруслан-царевич на рать-силу великую князя Зерога Брадача, и стал побивать его войско: сколько сам бьет, вдвое того топчет богатырским своим конем. И так в короткое время всю силу перебил, пересек и перетоптал, а самого Зерога Брадача в полон взял и обязал его клятвенною присягою и рукописанием, чтоб ни детям его, ни внучатам под царство Бугжатское не подступать, а как опять приедет и попадется в руки, то подвержен будет злой смерти.
Потом Еруслан-царевич отпустил его в свое владение, а сам поехал в столицу, где пред градскими вратами встречает его родитель его царь Хираз, приемлет в свои объятия и нежно лобызает. Едет он с царем по градским улицам к царскому дворцу, и весь народ припадает к Еруслану-царевичу, целуя его стремена и в радостных восторгах восклицают: «Здравствуй, избавитель наш Еруслан-царевич, даруй тебе Бог всегда покорить своих супостатов и спасать чад своих от бед и напастей!» Входит Еруслан-царевич с отцом своим в царские белокаменные палаты, встречает его нежная родительница, прижимает любезно к белой своей груди и говорит ему: «Ах любезнейший наш сын Еруслан-царевич! Откуда тебя Бог послал? Еще мы тебя к радости нашей видим живого. Какой благотворительный дух внушил тебе известие о нашем бедствии? Где ты странствовал, что об тебе ни слуху ни духу не было?» Тогда Еруслан-царевич говорит своим родителям: «Любезнейший мой батюшка царь Хираз Табернаевич и любезнейшая матушка Другистана Алонизиевна! Странствовал я по иным государствам, но не видал еще никаких диковинок, а намерившись ехать во Фригейское царство, вздумал, что я должен по пути вас навестить и просить родительского вашего благословения. А как подъезжая ж к столичному Бугжатскому граду, увидел в поле рать-силу великую князя Зерога Брадача и, узнав, что он похвалялся наше царство покорить и вас в полон взять, наказал я достойным образом его дерзновение и теперь радуюсь и благодарю Бога, что он по благости своей еще вас сохраняет живых и здравых. Теперь, возвратив престолу вашему тишину и спокойствие, предпринимаю свой путь к Фригейскому царству, людей посмотреть и себя показать». Потом, простившись с отцом своим и матерью и приняв от них благословение, сел на своего доброго коня и полетел как стрела из града вон.
Ехал он путем и дорогою около месяца времени и наехал в чистом поле на бел шатер, в котором сидели три прекрасные девицы, дочери царя загорского, которых едва ли в свете есть подобные красотою. Они сидели за рукоделием, и входив к ним Еруслан-царевич в бел шатер без спросу, забыл и поклониться. Сердце его разгорелось, и юность заиграла; берет он за руку большую сестру, прекрасную царевну Кантомиру, а тем сестрам велел вон выйти из шатра, и говорил ей: «Прекрасная Кантомира, скажи, пожалуй, есть ли на свете тебя краше, а меня храбрее?» — «Государь Еруслан-царевич, что я за красавица, есть в царстве Чесперском[7] у царя Тобала дочь, прекрасная царевна Зальвара[8], и нет на свете ее прекраснее, да и предстоящие пред нею служительницы во стократ меня пригожее, а я последняя против их красавица. Да есть под Фригейским царством у царя Протаная богатырь, которого зовут Мишкою-белым колпаком, и стоит он в чистом поле на дороге, охраняет Фригейское царство ровно двадцать пять лет и не пропускал еще мимо себя никакого человека, ни сильного богатыря, ни лютого зверя и никакой птицы. И тот богатырь зело храбр и могуч, а ты что за храбр, когда только над нами, девками, храбришься». Еруслану-царевичу сие не показалось, он встал, отсек голову Кантомире и подкинул под кровать. Потом взял себе другую царевну, Диоцезу, от которой получив такой же противный ответ, поступил с нею так же, как и со старшею сестрою. Наконец взял третью сестру, царевну Прелепу, начал ее более первых целовать и миловать и говорил ей так: «Прелюбезнейшая и всего света прекраснейшая царевна Прелепа, есть ли на сем свете тебя прекраснее, а меня храбрее?» Ответствует ему царевна Прелепа: «Государь Еруслан-царевич, что я за пригожа и красна, когда я была у батюшки и матушки, тогда красота моя цвела, а ныне я в плене, воля твоя надо мною, но что ты, Еруслан-царевич, захотел моей красоты? Есть в царстве Тоскерском у царя Тобала дочь, прекрасная царевна Зельвара, и в красоте своей не имеет она себе подобной, а я беспримерно ее хуже; еще ж под Фригейским государством у царя Протана есть богатырь, зовут его Мишкою-белым колпаком. Слышно о нем, что он очень силен и охраняет Фригейское государство двадцать пять лет, и мимо его никакой еще человек, ни богатырь не проезжал, никакой зверь не прорыскивал, и никакая птица не пролетала, а кто из вас сильнее, ты ли, Еруслан-царевич, или Мишка-белый колпак, того я не знаю». Еруслан-царевич, доволен будучи ее речью, говорит ей ласковыми словами: «Прекрасная и любезная царевна Прелепа, усладила ты меня своими словами и разумнее ответствовала мне, нежели твои старшие сестры». Потом пошел из шатра вон, но царевна Прелепа сказала ему: «Что ты, Еруслан-царевич, пошел из шатра, Богу не помолившись и со мною, девицею, не простившись, неужель я противными какими словами тебя раздражила?» Сие полюбилось Еруслану-царевичу и, воротясь, помолился и, с царевною прощаясь, сказал: «Прости, любезная и прекрасная царевна Прелепа, живи, гуляй и потешайся в чистом поле, не страшись ни царей, ни князей, никто тебя не оскорбит, коль скоро о моей храбрости услышит». Потом сел Еруслан-царевич на своего богатырского коня и поехал к Фригейскому царству, к царю Протанаю, чтоб увидеться с Мишкою-белым колпаком.
Он ехал месяц, другой и третий и, не доехав до царства Фригейского поприщ за десять, видит в чистом поле на дороге человека, который был по имени Мишка, а на голове имел белый колпак. Еруслан-царевич, наехав на него, стегнул его хлыстом по колпаку и сказал: «Можно тебе и лежа выспаться, а не стоючи». Ответствует ему Мишка-белый колпак: «Кто ты таков, как тебя зовут, откуда едешь и какого отца и матери сын, сказывай?» — «Потише, друг, — говорит ему Еруслан-царевич — Коли хочешь знать обо мне, то поправь прежде на голове колпак, он свис тебе на нос. Я из Бугжатского царства, сын сильного Бугжатского царя Хираза Табернаевича и царевны Другистаны Алоизиевны, а имя мое Еруслан-царевич; еду к Фригейскому царю Протанаю на поклон». Мишка-белый колпак на сие говорит ему: «Прежде тебя не пропускал я во Фригейское царство мимо себя никакого человека, ни зверя, ни птицы, а ты хочешь теперь проехать. Поедем наперед в чистое поле и попытаем могучих плеч своих богатырских». Потом сели они на своих добрых коней и поехали в чистое поле потешиться. Разъехавшись, Еруслан-царевич ударил Мишку-белого колпака тупым концом своего копья в самую грудь и сшиб его с коня на землю, а богатырский конь Еруслана-царевича наступил ему на горло и придавил к земле. Еруслан-царевич, оборотив тогда копье свое острым концом, говорил так: «Что, брат Мишка-белый колпак, смерти ли хочешь или живота?» — «О, сильный, могучий богатырь Еруслан-царевич! — возопил Мишка. — Не дай смерти, но даруй живот; доселе у нас с тобою ссоры не было да и впредь не будет». На сие Еруслан-царевич говорит ему. «Слушай, Мишка-белый колпак, когда ты поклянешься мне, что всенародно будешь меня признавать за своего победителя, а не будешь злословием умалять славы храбрости моей и богатырской силы, то не предам тебя смерти». — «О Еруслан-царевич! — говорил опять Мишка-белый колпак. — Мне ль затмить славу твою, которая по всей вселенной гремит и блистает, до последней капли крови буду защищать доброе твое богатырское имя и прославлять тебя везде».
Тогда отпустил его Еруслан-царевич, а Мишка-белый колпак со стыда уехал от Фригейского царства, а Еруслан-царевич восприял паки свой путь к тому государству и, въехав во граде Фригей, остановился у одного сапожника, поставив своего коня, пошел пеш в царский дворец к царю Протанаю на поклон и, представ пред него, говорил: «Да здравствует царь Протанай со всеми твоими подданными на многие лета, и да услаждается жизнь твоя благоденствием! А я желаю вступить к тебе в службу». Тогда говорит ему Фригейский царь: «Откуда ты, как твое имя, кто твой отец и мать?» Еруслан-царевич ответствует ему: «Я из Бугжатского царства, сын Бугжатского царя Хираза Табернаевича и царицы Другистаны Алоизиевны, а имя мое Еруслан-царевич». Фригейский царь продолжал: «Еруслан-царевич, каким ты путем ехал, по матерой земле или водою?» Ему ответствует Еруслан-царевич: «Я ехал по матерой земле». — «Есть у меня один человек, — начал опять Протаний царь, — стоит он в чистом поле на дороге, охраняет мое царство ровно уже двадцать пять лет и мимо себя не пропускал никакого человека, ни сильного богатыря, ни лютого зверя и ни хищной птицы. То как ты мог мимо его проехать?» На сие говорит ему Еруслан-царевич: «Государь, там человек, правда, меня задел, но я его пощипал, и он от меня неведомо куда скрылся, направя лыжи прочь от твоего царства. Того я не знал, что он твой». Тут испугался его фригейский царь и думает в себе, что «ежели такой человек от него струсил, то и мне царства своего лишиться: он не приехал в царстве моем служить, но оным владеть». От сего царь впал в великое уныние, повелел воздавать Еруслану-царевичу отличную честь и угощать его своими царскими ествами и напитками. Узнав о том, Еруслан-царевич седлает своего богатырского коня, входит в чертоги Протаная-царя, с ним прощается и из града Фригея выезжает. Фригейский царь весьма тому обрадовался, что без хлопот сбыл с шеи такого нелюбого ему гостя, повелел накрепко затворить городские ворота, чтоб Еруслан-царевич опять к нему не пожаловал.
И так Еруслан-царевич направляет путь свой к Тоскерскому государству, чтоб видеть прелести прекрасной царевны Зельвары, которую многие девицы ему восхваляли. Путешествие его продолжается месяц, другой и третий, как вдруг пришли ему на мысль его родители. Он вдался в размышление и сам про себя говорил: «Поехал я в дальнюю краину, и когда случится мне вступить в супружество с какою прекрасною девицею, а я не имею на то родительского благословения». Почему и обратился он паки к Бугжатскому царству, к которому по несколько временном путешествии прибыв, видит, что все в оном предано огню и мечу. Все крепости, замки, города и великолепные чертоги до основания разрушены. Повсеместно представлялись его взору одни только страшные развалины, мохом заросшие. И сие столь цветущее царство претворено было в ужаснейшую пустыню, страх и трепет причиняющую. На полях не слышно было реву пасомых стад, и вместо приятного звона пастушеских свирелей раздавался гнусный крик воронов, а благорастворенный и ясный воздух превратился в густейшую мглу. Еруслан-царевич, рассматривая печальные остатки Бугжатской столицы, увидел одну хижину, в которой нашел престарелого одинокого мужа. Поклонившись ему, Еруслан-царевич со стесненным сердцем говорит: «Почтенный старец, где сие царство девалось?» — «Храбрый витязь, — ответствует ему сей престарелый муж, — скажи мне наперед, кто ты таков?» Еруслан-царевич на сие говорит старику: «Разве ты меня не знаешь? Я сын здешнего царя Хираза Табернаевича и царицы Другистаны Алоизиевны, по имени Еруслан-царевич». Тогда старик пал пред ним на колена и со слезами говорил следующее: «Милостивой государь Еруслан-царевич, спустя много времени после твоего отбытия пришел под наше царство князь Зерог Брадач с несметным войском и царство сие разорил огнем и мечом, ратных людей побил триста тысяч, храбрых витязей тысяча человек, простого народа до десяти миллионов, да невинных младенцев умертвил более шестисот тысяч, а отца твоего милосердого царя Хираза Табернаевича и мать твою царицу Другистану Алоизиевну в полон взял; один только я спасся между человеческим трупом». Сие известие вяще усугубило горесть Еруслана-царевича и грудь его воздымалась от испускаемых вздохов. «Великий боже! — вскричал он от крайней скорби. — Почто погибло сие безвинное царство, почто попустил ты неверным враждующим супостатам превратить в страшную пустыню те благословенные места, в которых повсеместно возжигали тебе священный огнь и вместе с благовонным курением фимиама воссылали к тебе усердные молитвы? Пойду отмщу врагу, потешусь зверским образом над его членами, растерзаю его на части и докажу, сколько может быть злобен и лют Еруслан-царевич при всех своих добрых делах».
Потом, простясь со стариком, сел на своего богатырского коня и, поехав прямо ко владению Зерога Брадача, прибыл около полуденного времени к зероговой столице и неприметно въехал в город; а видели его только играющие на улице малые ребята, которых он спросил: «Где заключен сидит царь Хираз?» Они показали ему ту темницу, в которой Бугжатский царь со своею супругою сидели заключенные. Еруслан-царевич подъехал к темнице, которая охраняема была шестьюдесятью человеками вооруженных воинов. Он всех их побил, отшиб замки и, разломав темничные двери, вошел в темницу, где видит родителей своих, лишенных зрения и в великой печали друг подле друга сидящих. Он, пав пред ними на колена, со слезами говорил следующее: «Ах, любезнейший мой батюшка Хираз Табернаевич и дражайшая матушка Другистана Алоизиевна, какому подвергнул Бог вас несчастию!» Тут царь Хираз прервал речь его сими словами: «Я голос твой слышу, а тебя самого не вижу. Откуда ты пришел и какое тебе до нас дело?» Тогда Еруслан-царевич, видя недоумение отца своего, рассказал им обстоятельно, как он их нашел, и уверял всячески, что он подлинно их сын, Еруслан-царевич. «Нет, — продолжал опять Хираз, — невозможно тому статься, чтоб ты был наш сын Еруслан-царевич: когда б он был в живе, то мы не сидели бы заключенными в темнице и не влачили бы столь поносной жизни. Я в царстве своем был самодержавец, а здесь есмь хуже последнего нищего. Ежели ж ты называешь себя Ерусланом-царевичем, то поезжай за тридевять земель за тридесятое государство в темную землю к царю Змеевиду, убей самого царя, вынь из него желчь и, привезши ее к нам, помажь оною глаза наши, от того мы опять свет узрим и тебя узнать можем, а теперь, не видя тебя, и не верим».
Еруслан-царевич простился с заключенными, вышел из темницы, сел на своего коня богатырского и поскакал из града в чистое поле. Видевшие его на улице ребята сказали отцам своим, и от них дошло тотчас по порядку и до самого князя Зерога Брадача. Докладывают ему его приближенные бояре: «Государь наш князь Зерог! Был в нашем граде некий храбрый воин, конь под ним как лев, собою молод и весь вооружен, а ехал от темницы, в которой заключен царь Хираз со своею царицею». Немедленно князь Зерог Брадач послал своего начальника телохранителей Самара в темницу и велел ему расспросить заключенных обо всем подробно. Самар пришел к темнице, которую нашел растворенною, а стражей побитых. Он, вошед в темницу, говорил следующее: «Государь царь Хираз Табернаевич! Приказал тебя спросить князь Зерог, кто был в сей темнице?» На сие ответствует ему несчастный Хираз: «Как мы можем знать, кто у нас был в темнице? Был некто и назывался Ерусланом-царевичем, а подлинно ли он или нет, то нам неизвестно, потому что мы его по голосу не знаем». Самар доложил князю Зерогу о том, что слышал от пленного царя. Танкратский князь воспаляется яростию, повелел тотчас собрать войско, которое составляло числом двести пятьдесят тысяч. Из них выбрал он пятьдесят храбрых витязей, под коих предводительством послал всю рать великую в погоню за Ерусланом-царевичем с таким повелением, чтоб они его живого к нему представили. Витязи и войска зероговы пустились в погоню и увидели издали в чистом поле Еруслана-царевича, который спал на мягкой мураве, а конь его стоял при нем. Богатырский вещий конь царевичев, видя, что за Ерусланом-царевичем гонится сильное войско, стал ржать страшным образом, так что Еруслан-царевич от того пробудился и, усмотря своих преследователей, сел на своего коня и из глаз у них ускакал. А витязи, не могши его настичь, стали между собою думать, как сказать князю, что его не поймали, и наконец решились донести ему, что его не видали.
Еруслан-царевич по долговременном путешествии приехал за тридевять земель в тридесятое государство к темной земле, за десять поприщ от Змеевидовой столицы, на котором месте увидел рать-силу великую побитую, и в той рати лежала богатырская голова, как чан пивной. Еруслан-царевич объехал кругом побитую рать и крикнул богатырским голосом: «Есть ли в сей рати жив человек?» Тогда возглашает к нему богатырская голова: «Еруслан-царевич, чего тебе надобно?» Еруслан-царевич удивился. Богатырская голова опять продолжала говорить: «Не чудись! Скажи, куда твой путь лежит и какая тебе нужда?» На сие ответствует ему Еруслан-царевич: «А ты кто таков, как тебя зовут, из которого государства житель и какого отца и матери сын?» В ответ Еруслану-царевичу говорила большая голова: «Я богатырь из Тумбенского царства, отец мой царь Терес, а мое имя Нибур». Ему на то говорит Еруслан-царевич: «Чье это войско лежит побитое?» Нибур-богатырь ему ответствует: «Сие побитое войско принадлежит темной земли царю Змеевиду, а побито мною. А причина происходившей между нами войны состояла в том, что он отнял насильственно один город у отца моего царя Тереса. Скажи ж мне теперь, Еруслан-царевич, куда ты едешь и куда путь держишь?» — «Я еду в темную землю к царю Змеевиду, твоему врагу, за тем, чтоб его умертвить». — «Нет, Еруслан-царевич, это для тебя дело совсем невозможное, скорей сам от рук его погибнешь. Я сам был сильный богатырь, заставлял страшиться всех царей и могучих богатырей одного только моего взору. На десятилетнем моем возрасте был я столько силен и храбр, что в чистом поле не пропускал ни богатырей, ни лютых зверей, ни быстрых коней, ни хищных птиц, и никто не мог против меня стоять; а ныне настал мне уже двенадцатый год, и ты видишь сам, сколько величина моего тела и прочих членов не соразмерна моим летам; и подлинно меня без ошибки назвать можно исполином. Но при всей отличности не мог я устоять против царя Змеевида. Тело его очаровано от младенчества, и никакой меч, ни копье, ниже другие оружия вредить ему не могут: на огне он не горит и в воде не тонет. Хотя при мне и есть такой волшебный меч-кладенец, которым можно его убить, но когда мы с ним сразились, то по несчастию моему он увернулся от моего удара и сам прежде меня победил. Однако ж ежели ты хочешь быть счастлив в твоем предприятии, то послушай моего совета, я дам тебе доброе наставление. Царь темной земли не допуска[ет] до себя за половину поприща посредством своего волшебного перстня, который у него надет на правой руке на среднем пальце; наводя его на подъезжающего, напускает огонь, чтоб оным сожечь незнакомого. И так, когда ты на какое расстояние доедешь до Змеевидова столичного града, и он с тобою так же захочет поступать, то вынь ты из кармана свой белый платок и махни три раза, по которому знаку и перестанет он тебя палить. Когда ж ты к нему предстанешь, то будет он тебя спрашивать о причине твоего приезда, а ты скажи ему, что желаешь принять у него службу. Он тебя примет, и ты соблюди свое честное слово и послужи ему несколько времени верою и правдою. Когда же у царя будет пир и съедутся к нему союзные его цари, князи и могучие богатыри и на том пиру подвеселятся, то всякий станет своею силою, храбростию и мужеством похваляться. Потом все поедут в чистое поле звериною ловлею повеселиться, куда поедет и царь Змеевид и возьмет тебя с собою. И как будете вы близ сего места, то ты напомни царю Змеевиду обо мне и обещай ему достать из-под меня меч, чему он чрезмерно обрадуется и пошлет тебя добывать мой меч; а когда ты [ко] мне приедешь, то и получишь его от меня».
После такого условия Еруслан-царевич простился с богатырскою головою, сел на своего доброго коня и продолжал путь к столичному граду темной земли. На половину поприща от столичного града увидел его царь Змеевид, выехал в чистое поле и, наведя на Еруслана-царевича свой волшебный перстень, хотел уже напускать огонь, но Еруслан-царевич слез со своего доброго коня и, вынув из кармана свой белый платок, махнул три раза, по которому знаку царь Змеевид перестал наводить свой волшебный перстень. Еруслан-царевич предстает пред него, низко ему кланяется и говорит: «Сильный в царях царь, многолетнего тебе здравия желаю! Прими, государь, меня в свою службу». Змеевид стал его спрашивать: «Кто ты таков, откуда идешь, какого роду и как твое имя?» На сие ответствует ему Еруслан-царевич: «Я из Бугжатского царства, отец мой Бугжатский царь Хираз, а мать царица Другистана; зовут меня Ерусланом-царевичем». Тогда сказал ему царь Змеевид: «Еруслан-царевич, следуй за мною в мою столицу, мне добрые слуги надобны».
И так Еруслан-царевич поехал в город за царем и по прибытии царь пожаловал его ниже своих двенадцати богатырей. Еруслан-царевич служил долгое время, и некогда вздумал царь затеять пир, на который созвал союзных себе царей и князей, и, подвеселясь, стал всякий похваляться тем, в чем кого превосходил. Царь Змеевид похваляется, что он ни на огне не горит, ни в воде не тонет и за далекое расстояние своего врага попаляет; другой говорит, что он столько-то бочек вдруг выпьет пива; третий, что он столько-то тысяч побивает войска; а Еруслан-царевич сказал, что сколько ни славился своею богатырскою силою фригейский богатырь, но он, сразившись с ним, принудил его убежать. Наконец, довольно понабравшись веселых спиртов, вздумал царь Змеевид ехать в чистое поле потешиться звериною ловлею и взял с собою всех сопиршественников, в том числе и Еруслана-царевича. И как были они близ богатырской головы, то Еруслан-царевич остановился и начал притворное оказывать удивление. Видя сие, царь Змеевид сказал ему: «Для чего ты отстал?» Еруслан-царевич ответствовал ему: «Великий государь, как мне не отстать: вижу я сие войско побитое, а посреди оного лежит голова, как пивной котел». Тогда царь, вздохнув, сказал ему: «Еруслан-царевич, эта голова всегда терзает грудь мою: под нею лежит меч, которого я страшусь, потому что один только он в свете может иметь надо мною действие, а прочие мне вредить не могут. Я всячески старался его достать, но труды мои были тщетные. Как я убил сего богатыря, который обладал сим страшным мечом, то и мне самому не быть живому». Тогда сказал Еруслан-царевич: «Милостивейший государь, прикажи мне, я достану тебе тот меч». — «Невероятно, — ответствовал ему царь Змеевид, — чтоб ты мог его достать». — «Клянусь тебе богатырскою честию, — повторил Еруслан-царевич, — что привезу к тебе сей меч». — «Очень изрядно, — продолжал царь, — ежели ты мне сделаешь сию услугу и достанешь меч, то я тебя пожалую первым по себе; в противном же случае ты нигде от меня не укроешься и за обман страшную получишь от меня казнь».
Потом царь с прочим поездом обратился в город, а Еруслан-царевич остался и, подъехав к богатырской голове и слезши с коня, говорил следующее: «Сильный тумбенский князь и могучий богатырь, по слову твоему похвалился я пред царем Змеевидом достать ему твой страшный меч, он ждет меня теперь у царских врат. Теперь все мое счастие и несчастие зависит от тебя, потому что в случае неустойки клялся он лишить меня жизни. Не попусти меня погибнуть, освободи из-под себя меч». Тогда Нибур-богатырь сдвинулся с меча, и Еруслан-царевич, взяв его, поклонился богатырской голове и, сев на своего коня, поехал к Змеевидовой столице. «Постой, Еруслан-царевич, — крикнула ему богатырская голова, — воротись! Хоть и взял ты меч, но и с ним погибнешь. Я научу тебя, как его употребить. Когда увидит тебя царь, то от радости встретит тебя среди твоего двора и протянет к тебе руку за мечом, тогда ты ударь его по голове однажды, а в другой раз не секи, потому что он оживет и умертвит тебя».
Еруслан-царевич поклонился богатырской голове и поехал в город, держа меч на плече. Лишь только увидел его царь едущего с мечом, то с радостным восторгом выбежал к нему навстречу и, встретив его среди двора, говорил ему: «Добрый слуга, Еруслан-царевич, за сию службу жалую тебя первым по себе, даю тебе полцарства и золотой казны сколько хочешь; желаешь ли иметь супругу, то вот тебе дочь моя Лигура». Потом Змеевид протянул руку и хотел взять меч, но Еруслан-царевич ударил его тем мечом по голове и рассек ее до плеч, от чего царь и умер. Тогда вскричали к нему царские приближенные: «Еруслан-царевич, руби его в другой раз!» На сие он им ответствовал: «Нет, братцы, богатырское сердце раз, да горазд». Кинулись на Еруслана-царевича князи, и бояре, и богатыри, желая его умертвить. Но он, взяв меч в руку, а копье под плечо, в другую ж руку взял тело Змеевидово, чтоб богатыри не унесли оного, и одним махом побил князей, и бояр, и сильных его богатырей. Потом уцелевшие князья и бояре и все градские жители, прося у него пощады, говорили ему: «О сильный могучий богатырь и славный князь Еруслан-царевич! Умилостивься и перестань нас поражать, мы к тебе припадаем, владей ты нами». Еруслан-царевич, укротя свое богатырское пламя, не стал более продолжать поражения и сказал им: «Царем вам я быть не хочу, а избирайте достойнейшего из вас». Потом, взрезав грудь Змеевиду и вынув желчь, положил ее в сосуд.
Исправив сие, сел на своего доброго коня, поехал из города и, приехав к богатырской голове, вынул из сосуда желчь, помазал богатырскую голову и туловище, к которому коль скоро он приложил голову, то мгновенно срослись, и тумбенский богатырь Нибур встал как от сна пробудился и с Ерусланом-царевичем поцеловался, и назвались они братьями: Нибур большим, а Еруслан-царевич меньшим. Тогда Еруслан-царевич простился с Нибуром, и разъехались по разным путям: Нибур поехал в Тумбенское царство просить у отца своего Тереса благословения, чтоб жениться на змеевидовой дочери Лигуре и царствовать в темной земле; а Еруслан-царевич направил свой путь в Танкратское царство ко князю Зероге Брадачу и чрез полугодовое свое путешествие туда прибыл. И, въехав в столичный град, прямо обратился к темнице и нашел, что оная окружена стражами вдвое числом против того, сколько было при оной в первый его приезд. Он стражей всех побил, двери проломил и вошел в темницу, сказал: «Здравствуй, батюшка царь Хираз и матушка царица Другистана! Приказание ваше я исполнил, ездил за тридевять земель, за тридесятое государство, в темное царство к царю Змеевиду, убил царя и привез вам его желчь». На сие говорит пленный Бугжатский царь: «Когда ты называешься сыном нашим Ерусланом-царевичем и подлинно убил сильного царя Змеевида, то помажь нам тою желчью глаза, от чего мы прозрим, тебя увидим и в справедливости уверимся». Еруслан-царевич вынул желчь из своего сосуда, и когда помазал оною им глаза, то они увидели свет и, с чрезмерною радостию узнав в благодетеле своем подлинно любезного своего сына Еруслана-царевича, воскликнули: «Ах любезный наш сын! Поистине ты наш сын и избавитель! Еще Бог до нас милосерд и сохранил до сего времени жизнь твою!» Они наперерыв нежно его обнимают и не знают, что говорить. Наконец Еруслан-царевич прерывает молчание. «Останьтесь здесь до утра, — говорит он им, — завтра я при помощи божией со злодеем нашим управлюсь и возвращу спокойствие сердцам вашим». Потом вышел он из темницы, затворил дверь, сел на своего доброго коня и поехал в поле.
А на другой день, встав поутру рано, крикнул громким богатырским голосом: «Защищайся, Зерог, изверг рода человеческого! Скоро будешь ты прах, а не царь!» Танкратский князь, услышав богатырский голос, повелел в трубы затрубить и в барабаны бить. На сей знак собрались к нему рыцари и богатыри и простого войска до пятисот тысяч, и выехал Зерог Брадач из столицы с великою силою. Еруслан-царевич, вооружась щитом и копьем, пустился на войско, как сокол напускает на гусей и лебедей. Сколько он побивает, вдвое того конем своим богатырским топчет, и не прошло двух часов, как он низложил все войско, в числе котором богатырей и рыцарей было до десяти тысяч; а самого князя Зерога Брадача в полон взял и, приведя с собою в город, выколол ему глаза и посадил за крепкою стражею в ту самую темницу, в которой им содержаны были его родители, которых он оттуда вывел, и отца своего посадил на царство. Все жители, войско и граждане и знаменитые государственные чины покорились своему новому царю и охотно сделали в верности клятвенную присягу, потому что зверские и бесчеловечные поступки их прежнего царя давно уже были им несносны и принуждали их стенать под игом гнуснейшего рабства. Хираз же, напротив того, был добродетелен, правосуден и милостив. На сей радостный случай происходило великолепное празднество, в котором всякого звания люди, и высшие и низшие, имели участие.
Когда миновалось торжество, то Еруслан-царевич стал просить у родителей своих благословения, чтоб ехать в Тоскерское царство к царю Тобалу и посмотреть столь много ему прославленную и во всем свете славящуюся беспримерную красоту его дочери царевны Зельвары. Сия новая разлука хотя была чувствительна для нежных родительских сердец, однако ж еще огорчительнее казалось для них, ежели не удовлетворить просьбе такого сына, который, презрев все труды, бедствия и опасности, исхитил их из челюстей страшной смерти; притом же обнадеживал он их, что всячески постарается в скором времени дать им о себе приятное известие. И так благословили они его и со слезами провожали за градские стены, где Еруслан-царевич в последнее с ними простившись, поехал в Тоскерское царство.
Его путешествие продолжалось около пяти месяцев. Дорогою не встречалось с ним ничего достопамятного и внимания заслуживающего, он видел обыкновенные предметы: леса, луга, поля, горы, реки, источники, стремнины, зверей и странствующих людей. Наконец прибыл он к столичному городу Тоскерского царства, близ коего разливалось обширное озеро Лицей, в коем имел свое жилище один престрашный трехглавный змей, который, выходя ежедневно на берег, опустошал окрестные места, пожирал людей и скотину и смрадным своим паром, который исходил из его челюстей, делал бесплодными нивы и уничтожал труд земледельцев. Для избежания сего бедствия царь Тобал ежедневно кликал клич с таким обещанием, что кто убьет сие чудовище, того бы он наградил несметною казною и уделил бы тому несколько городов и почтил бы первым по себе местом. Еруслан-царевич, въехав в город, остановился в доме одного гражданина и, услышав о царском указе, сел тотчас на своего богатырского коня и поехал к тому озеру.
Чудовище, почуя приезд Еруслана-царевича, выплыло на берег. Конь богатырский испугался и упал на колена, и Еруслан-царевич с коня своего свалился на землю, а змей, схватя его, потащил в озеро, но не могло вредить ему своими когтями, потому что на Еруслане-царевиче была броня и доспехи золотые. Еруслан же царевич, исправясь, обнажил свой меч-кладенец и одним махом отрубил змею две головы; доходило и до третьей, как чудовище возопило человеческим голосом: «О сильный могучий богатырь Еруслан-царевич! Не предавай смерти, даруй живот. Отныне впредь никогда не стану выходить из озера и людей поедать не буду, но изберу себе заточением своим глубину озера и пищею моею определю себе рыбу, тину и болотину, а за то, что ты меня пощадишь, подарю тебя камнем самоцветным несметной цены, который хранится у меня в озере». Еруслан-царевич сказал на то чудовищу: «Хорошо, я не умерщвлю тебя, когда ты принесешь ко мне тот камень». Змей пошел в озеро, а Еруслан-царевич сидел на нем и, взяв у него тот самоцветный камень, велел принести себя на берег, куда сошедши, отсек ему последнюю голову, а сам, севши на своего коня, поехал обратно в город, где у градских врат встретил его царь Тобал со следующими словами: «Великодушный и храбрый незнакомец, видел я с высоты царских моих чертогов славное твое дело, которое ты предпринял для избавления несчастных моих подданных, и победу, одержанную тобою над сим страшным чудовищем. Ты общий наш избавитель, ты утвердитель безопасности престола моего! Скажи мне, из каких стран направил Бог стези твои в мое бедствующее царство; кто те, которые произвели на свет столь редкое сокровище, столь храброго мужа и столь отлично из смертных великодушного и благодетельного; и то скажи, кому должен я благодарить сим счастием?» — «Великий Государь! — ответствовал ему Еруслан-царевич. — Бугжат мое отечество, родители мои Бугжатский царь Хираз и царица Другистана, а имя мне Еруслан-царевич, а заехал в ваше владение, странствуя по разным государствам». С великим удовольствием узнал царь о высоком происхождении своего избавителя. Потом приглашает его в свой дворец, куда ехав, по улицам окружены были повсеместно народом: стариками, юношами, отроками и младенцами. Первые воссылали тысячи благословений победителю; вторые с радостным удивлением смотрели на столь редкого мужа и желали иметь такого над собою военачальника, а последние, толпясь между ими, всему подражали.
Тобал, желая достойно угостить столь знаменитого странника, повелел учредить великолепное торжество и созвал всех князей и бояр и знатных чинов к себе во дворец. За столом царь посадил Еруслана-царевича по правую сторону, на первом от себя месте. В продолжение стола все пили за здравие своего избавителя; и на радостях и сам Тобал изрядно подгулял и, сделавшись откровеннее, долгое время говоря о чудовище, умерщвленном рукою Еруслана-царевича, о тех страшных опустошениях, которые он причинял в его царстве, и дошедши наконец до того, сколь велика была услуга, которую ему сделал Еруслан-царевич, говорил ему следующее: «Не знаю, чем воздать тебе за такое благодеяние; все сокровища мои недостаточны, чтоб тебя достойным образом наградить, потому что ты сам во всем изобилуешь. Как ты рожден от венценосца, то и сам достоин носить венец. Вручаю тебе свой, ежели пожелаешь сочетаться с моею дочерью Зельварою». Тогда Еруслан-царевич, видя, что идет дело на лад, сказал тоскерскому царю: «Государь, услуга моя маловажна; но когда ты хочешь удостоить меня дочери твоей, то я от сего счастия не отрекаюсь. Удостой зрения ее прекрасного лица». Тобал велел своей дочери убраться в драгоценное платье, чем прелести ее весьма умножились. Царь, взяв ее за руку, повел к Еруслану-царевичу. Прекрасная Зельвара подносит ему в золотой чаре вина, которую от нее приняв, Бугжатский царевич делает ей такое приветствие: «Здравствуй, прекрасная царевна Зельвара на многие лета!» — причем ее поцеловал. В ответ ему Зельвара говорит: «Благоденствуй, прекрасный витязь Еруслан-царевич, на множество лет». Потом прекрасная царевна опять удалилась в свой покой. Плененный ее красотою, Бугжатский князь, воспален будучи жесточайшею к ней страстию, открывается тоскерскому царю, что прелести его дочери чувствительно его поразили; и что он избавит его от несноснейших мучений сердца, ежели не помедлит их браком. И так царь наутро же повелел делать приличные приготовления к свадебному обряду, и сии приготовления продолжались три дня. Между сим временем влюбленный Еруслан-царевич дни препровождал в приятнейшем беседовании с прекрасною царевною Зельварою, а по ночам страдал от нетерпеливости иметь поскорей в своих объятиях дражайшую свою невесту.
Когда наступил день, определенный для брачного супружества, то Еруслан-царевич поехал наперед к Гименееву храму; потом появилась нареченная его невеста, убранная в голубую одежду, золотом распещренную, и сидящая на колеснице, блеском своим подобной солнцу, которую везли два белые единорога. Приехав ко храму, сходит она с колесницы, будучи под руки поддерживаема двумя из прекраснейших своих девиц. В преддверии храма принял ее Тобал, ее отец, и, подведя ее к жертвеннику, пред которым стоял уже Еруслан-царевич, вручает ему дочь свою с сими словами: «Се будет залогом вечной нашей дружбы и венцом того подвига, которым ты сию страну избавил. Да изольет Гименей с Луцинною свои на вас благодеяния, да устроят в вашем супружестве всегдашнее вам благоденствие». Тогда тоскерский царь отступил к правой стороне жертвенника, а первосвященник начал обряд гименеевых таинств, по совершении коих новобрачные сели вместе на ту златоблистательную колесницу. Все улицы, по которым они ехали до дворца, усыпаны были всякого рода цветами. Стоящие по сторонам юноши и девицы воспевали гимны в честь новобрачным, а старцы воссылали тысячи обетов о благоденствии сей прекрасной четы. Царь Тобал встретил их во дворце своем и вторично изрек на них свои благословения. Потом все князья, вельможи и знатные государственные чины поздравляли Еруслана-царевича и супругу его, прекрасную царевну Зельвару; после чего сели все за брачный стол и стали пить, есть и веселиться; и как все надовольствовались и по домам разъехались, то и новобрачные пошли в убранную для них спальню.
Тут Еруслан-царевич после первых восхищений и забав любви, изъявляя нежность своей супруге, спрашивает ее: «Дражайшая моя и прекраснейшая царевна Зельвара, твои прелести заставили меня странствовать по многим государствам, и многие прекраснейшие девицы восхваляли мне красоту твою, наконец после многих стараний обладаю я тобою, любезная царевна. Скажи мне, есть ли на свете тебя пригоже, а меня храбрее?» — «Ах любезнейший мой супруг, Еруслан-царевич! Кто может из смертных в силе и храбрости с тобою равняться? Никакое воинство не перенесет ударов меча твоего; вселенная наполнена славою твоего мужества, а над моею красотою есть еще превосходнейшая: на южных берегах океана, в царстве Манозийском владеет царевна Гилонда, которая прелестями своими всех в свете красавиц затмевает красоту, она в десять крат меня прекраснее и не имеет себе соперницы». В сих и подобных разговорах новобрачные препроводили темноту ночи. На другой день веселье снова началось, весь город чувствовал милости и соучаствовал в радости Тобала.
Еруслан-царевич жил с прекрасною Зельварою около полугода, а после того, побуждаем будучи любопытством видеть манозийскую царевну Гилонду, столь славную по красоте своей, сказал некогда своей супруге, что он намерен на малое время от нее отлучиться и съездить в Бугжатскую землю для свидания со своим отцом. «Любезнейшая царевна, — говорил он ей, — не крушись в разлуке, я чрез краткое время к тебе возвращусь. Ты скоро произведешь на свет залог любви нашей, то он в отсутствие мое послужит тебе утешением; и когда то будет сын, то вставь ему в перстень тот блистательный камень, который я получил от трехглавого змея». Сколько Зельмира ни усиливалась своими просьбами, чтоб он взял ее с собою, но Еруслан-царевич представлял ей убедительнейшим образом все неудобства путешествия в таком ее состоянии. Почему прекрасная Зельвара принуждена была остаться с отцом своим Тобалом, который также ничем не мог удержать при себе Еруслана-царевича, потому что свидание с родителями довольно было сильно, чтоб убедить просящих.
И так Еруслан-царевич надевает на себя доспехи богатырские, прощается со своею супругою и тестем, садится на своего доброго коня и выезжает из города в чистое поле. Сколько Зельвара ни была уверена в любви к себе Еруслана-царевича, однако ж не могла удержаться, чтоб не подозревать отъезд своего супруга, да и действительно, ее подозрение было справедливо. Еруслан-царевич поехал не к родителям, но на южные берега океана, в Манозийское царство, посмотреть красоту царевны Гилонды. Его путешествие продолжалось больше полугода. Наконец прибыв в сие государство и въехав в столицу Манозию, прямо подъехал к царскому дворцу и слезает со своего доброго коня. Царевна Гилонда, видя из палат своих, что приехал в ее царство рыцарь и без спросу идет в ее чертоги, испугалась и, оставя свой престол, пошла навстречу Еруслану-царевичу. Вышед к нему на переднее крыльцо, говорит ему следующее: «Храбрый витязь, откуда ты, кто ты и какую имеешь здесь надобность?» — «Я из Бугжатского царства, сын царя Хираза и царицы Другистаны, имя мое Еруслан-царевич, а в твое владение привлекло меня любопытство, чтоб увериться, подлинно ли ты так прекрасна, как о тебе по свету носится слава». Гилонда исправилась от страха своего, видя пред собою знаменитого князя, взяла его за руку и повела в свои чертоги и, посадя на первое по себе место, говорила ему: «Храбрый и сильный в свете князь Еруслан-царевич, владей мною и царством моим». Еруслан-царевич, плененный ее бесподобною красотою, столько распалился страстию, что забыл о своей супруге, прекрасной царевне Зельваре, стал оказывать Гилонде все любовные ласки и, упоен будучи негою и роскошью, остался при ней.
Между тем Зельвара от бремени разрешилась сыном, который был прекрасен, как солнце. Его острые глаза, черные волосы, вознесенная грудь и отверстое чело представляли в нем совершенное подобие отца его, Еруслана-царевича, и сие ясное изображение заставляло прекрасную Зельвару и плакать, и радоваться: плакать потому, что она лишилась дражайшего своего супруга и не знает о его участи; а радоваться потому, что в сем младенце находит себе по крайней мере некоторое утешение. Сам Тобал, ее родитель, не менее тому радовался и наименовал своего внука Азонаем. И так Зельвара, разделя себя между скукою и удовольствием, прилагала все свое старание о воспитании сына своего Азоная.
Уже минуло ему шесть лет, как стал он ходить в княжеское училище, где учились дети князей и вельможей, которые стали его укорять, что он не имеет отца и неведомо чей сын. Азонаю сие не показалось, и он за то их журил: кого ухватит за голову, у того голова долой; кого за руку — тот лишается руки. Наконец уже наскучило Азонаю слушать такие укоризны. Он приходит к своей матери и говорит ей следующее: «Милостивая государыня матушка, скажи мне, есть ли у меня батюшка или нет?» Тогда Зельвара, тяжко вздохнув, со слезами ему ответствовала: «Ах любезный сын! Сколь поразителен и приятен мне твой вопрос! Есть у тебя отец — храбрый и сильный князь Еруслан-царевич. Он поехал к южным берегам океана в Манозийское царство и теперь заставляет меня провождать жизнь свою в тоске и печали». Младый Азонай, тронут будучи слезами своей матери и желая сыскать отца своего, целуя ее руки, говорит: «Любезная матушка, не мучь себя тоскою, я сей час отправляюсь в путь искать батюшку и при помощи Бога к тебе его привезу». — «Ах любезное мое дитя! — продолжает Зельвара. — Ты еще очень молод и не усидишь на коне, в поле лютые звери тебя растерзают, и ты не знаешь ни пути, ни дороги». — «Нет, матушка, стыдно богатырскому сыну на коне не усидеть, от лютых зверей не отбиться и не сыскать пути и дороги».
И так Азонай-царевич стал приготовляться к дальнему походу, а Зельвара дала золотой ему перстень, в котором сделан был блестящий камень змеев. Азонай надел на себя доспехи богатырские, вооружился мечом, щитом и копьем и сел на лучшего коня, выбранного из всех царских конюшен, и, простясь со своим дедом и матерью, отправился в путь искать отца своего, Еруслана-царевича. Чрез долговременное путешествие, на котором не случилось с Азонаем никакого приключения, прибыл он под столицу Манозийского царства, где на заповедных лугах раскинул бел шатер и стал отдыхать. Наутро крикнул он богатырским громким голосом: «Не вижу здесь себе противника!» Еруслан-царевич услышал богатырский голос, велел седлать коня своего и, сев на него, взял в руку щит, а копье под плечо и выехал на заповедные луга. Еруслан-царевич вскричал к младому Азонаю-царевичу: «Дерзновенный юноша, как отважился ты расположиться на моих заповедных лугах? Сюда ни человек, ни зверь, ни птица не допускается, а ты возымел смелость потоптать шелковую траву. За сие заплатишь мне своею жизнию: ступай!» И так два храбрые и сильные богатыря, сын и отец, не зная друг друга, разъезжаются, и младой Азонай-царевич ударил отца своего тупым концом копья в самую грудь и едва не вышиб его из седла. Тогда сказал ему Еруслан-царевич: «Худо шутишь, мальчик». Потом вторично разъехались, и Еруслан-царевич ударил сына своего тупым концом копья и сшиб его с коня, а конь победителев наступил ногою на его доспешное ожерелье и притиснул его к земле. Тут Еруслан-царевич оборачивает свое копье острым концом и хочет его предать смерти, но Азонай ухватил копье правою рукою и блеснул своим перстнем. Еруслан-царевич, узнав тот драгоценный камень, стал его спрашивать: «Откуда ты, отрок, какого отца и матери и как по имени называешься?» — «Храбрый витязь! — ответствовал ему Азонай-царевич. — Я из Тоскерского царства, отец мой был Еруслан-царевич, а мать царица Зельвара, меня зовут Азонаем, а выехал я из своего отечества, чтоб искать родителя своего, которого еще от рождения моего не видывал». Тогда Еруслан-царевич скочил со своего коня, поднял сына своего, взял его в свои объятия и, нежно его целуя, прослезился об участи своей супруги, прекрасной Зельвары. Потом отец и сын не медля сели на своих богатырских коней и удалились от Манозийского царства и поспешали возвратить радость печальной царице Зельваре и Тобалу.
Прибыв в Тоскерскую столицу, застали весь народ плачущим; а причиною тому была кончина их царя. Но вдруг печаль переменяется в радость. Граждане узнали Еруслана-царевича, сбегаются к нему многочисленными толпами, упадают пред ним на землю и приносят благодарение небесам за возвращение им столь славного мужа, достойного управлять их царством. Еруслан-царевич едва за теснящимся народом мог проехать до царского дворца. Ведомость о прибытии Еруслана-царевича и сына его мгновенно дошла и до отчаянной царицы Зельвары, которая, колеблема будучи радостию и недоверием, бежит на парадное крыльцо, где подлинно предстал к ней любезный супруг и сын. Неудивительно, что всякое чрезвычайное приключение производит чрезвычайное действие. Зельвара по долговременной разлуке с любезным своим супругом, вдруг увидев его в такое время, в какое совсем того не ожидала, от сильных душевных движений пала бесчувственна на землю. Еруслан-царевич и предстоящие госпожи подают ей помощь и возвращают жизненные силы. Она опамятовалась и, кинув томные свои взоры на супруга своего, говорит: «Ах дражайший предмет! Какое благотворительное божество послало тебя к облегчению тех страданий, коими сердце мое от нашей разлуки было угнетаемо! Ужели Боги положили конец моим мучениям! Вижу, что после ненастья наступает благорастворенная погода, и печальные мои дни претворяются в забавы». Тут бросаются они в объятия и после взаимных восторгов и нежных слов, которые им страстная их любовь внушить могла, входят в царские чертоги, где снова повторяют свои друг против друга ласки. Предстают к Еруслану-царевичу князья, вельможи и все знатные государственные чины, вручают ему скипетр, возлагают на него корону и вместе все бремя правления, клянутся ему в ненарушимой подданической верности и, наконец пожелав благополучного над ними царствования, расходятся по своим должностям. Сей случай был сопровождаем отличным торжеством и веселостями, которые несколько дней продолжались.
Когда уже Еруслан-царевич утвердил свой престол, устроил порядок в своем государстве, привел пределы областей своих в безопасность от внезапных неприятельских нападений и мудрыми законами предписал жизнь добродетельную и мирную всякого рода людям из подданных; и когда он после стольких трудов привел все в совершенство, то в один день, рассуждая о странствиях своих и богатырских подвигах, вздумал о названных своих братьях Исламе, Гесперском богатыре и о Тумбенском царевиче Нибуре и желал иметь известие как об них, так и о своих родителях. Он призвал к себе сына своего Азоная-царевича и, лаская его, так ему говорил: «Любезный сын, ты одарен храбростию и силою богатырскою, которую я сам собою испытал, когда ты выехал против меня на заповедных лугах Манозийского царства. Надень на себя доспехи богатырские и возьми все богатырские оружия и коня моего богатырского, ступай в чистое поле разгуляться и приобретай себе такую ж славу, какую я приобрел. Поезжай ты в царство Танкратского князя Зерога Брадача, к моему отцу, а твоему деду Хиразу Табернаевичу, который царствует над тою землею, объяви им о нашем здравии и узнай, как они живут. Оттуда поезжай в Калекутское государство к названному моему брату князю Исламу, Гесперскому богатырю, и потом в темную землю, коею прежде владел царь Змеевид, убитый от меня, а ныне управляется названным же моим братом Тумбенским царевичем Нибуром, сочетавшимся с дочерью убитого царя Змеевида, уведомь их, что мы благополучны, и проведай, как они поживают. Да благословит небо путь твой, будь счастлив навсегда; ступай с Богом».
И так Азонай-царевич, приняв от отца своего и матери благословение, отправился в путь и чрез несколько лет, объездив всех, возвращается в царство отца своего. В один жаркий день, утомлен будучи от полуденного зноя, Азонай выехал на пространный зеленый луг, испещренный разными душистыми цветами, среди коего стояло тенистое древо. Он слез со своего коня, пустил его щипать траву, а сам лег прохладиться под тенью того дерева, как вдруг едет Баба Яга в ступе, пестом погоняет, помелом след заметает и кричит Азонаю-царевичу: «Дерзкий! Как ты отважился на моем лугу остановиться!» — «Цыц, старая ведьма, не ворчи, — сказал ей Азонай, — притаскаю тебя здесь». — «О! Так постой же! — вскричала опять ведьма. — Я тебя проучу: разорву твои члены и кости все изгрызу!» — «Нет, погоди, дай тебе прежде зубы вышибить!» Тут схватил он копье, а ведьма ухватилась за пест. Азонай хотел ударить ее своим копьем, но оное переломилось от ее песта. Он взял свой меч-кладенец, отрубил ей прежде правую ее руку, которая с пестом сажень на двадцать отлетела, потом и голову. Но какое чудо! Вдруг лопнуло у ведьмы брюхо и выскокнуло из него двенадцать богатырей на конях. Они слезли со своих коней, пали пред Азонаем-царевичем и благодарили его за избавление их от сей ведьмы, которая их всех в разные времена пожрала. «Кому обязаны мы нашим спасением? — вскричали они единогласно. — Скажи нам, храбрый и сильный витязь, кто ты таков и откуда ты?» — «Я сын храброго и сильного князя Еруслана-царевича, — ответствует он им, — и внук Бугжатского царя Хираза Табернаевича, зовут меня Азонаем, а ездил я в разные страны по приказанию моего родителя, который царствует ныне в Тоскерском государстве». При сих словах один из оживотворенных богатырей, подбежав к Азонаю-царевичу, вскрикнул: «Ах сын, достойный столь знаменитого отца, храбрый Азонай, избавитель мой и отец! Прими меня, своего раба, к себе! Я подданный отца твоего, мы вместе с ним учились, и я отчасти сопутствовал ему на его странствиях до тех пор, как пожрала меня сия убитая тобою ведьма, а имя мое Иван-нянкин сын». — «Я рад, — ответствовал ему Азонай, — что нечаянно мог возвратить жизнь столь многим храбрым людям. Когда ты называешься подданным отца моего и говоришь правду и желаешь быть у него, то поезжай за мною».
И так Азонай-царевич, взяв с собою Ивана-нянькина сына, восприял путь к своему отечеству, а прочие богатыри, поклонившись ему до земли, разъехались по разным дорогам. Храбрый Азонай, сопутствуем избавленным, проезжает ночью чрез дремучий лес, потому что там им лежал путь, и среди того леса увидели они огонь. Они поехали к тому огню и приехали к избушке. Привязав коней своих позади той избушки, вошли они в оную и застали прекрасную девицу, которая горько плакала и в слезах не приметила, как они к ней вошли. «Здравствуй, красная девица, — сказал ей царевич Азонай, — о чем так рыдаешь, какая скорбь тебя утесняет?» — «Ах храбрые витязи! — ответствует им девица. — Как мне не плакать и не грустить: я дочь царя загорского, имя мое Прелепа; было нас трое сестер, из коих я младшая, но две старшие, Кантомира и Диоцеза, за грубость свою наказаны смертью от Бугжатского князя Еруслана-царевича. Я одна угодила ему своею искренностию, когда он на пути своем во Фригейское царство заезжал в наш бел шатер и, отъезжая от меня, сказал он: „Прости, любезная Прелепа, живи, гуляй и потешайся в чистом поле, не страшись ни царей, ни князей, никто тебя не осмелится обидеть, как скоро о моей храбрости услышит“. Это и правда, что многие богатыри мимо меня проезжали и никакой обиды мне не делали, как только я упомяну об Еруслане-царевиче. Но в один день, гуляя по роще, увидела я прекрасного кролика, который не более как за три шага от меня прыгал, но в руки мне не давался; я хотела его поймать и неприметно чрез всю рощу пробежала. Вдруг кролик пропал из глаз и вместо того предстали великолепные палаты, из которых вышли ко мне две нарядные и прелестные девицы и приглашали меня в те чертоги. Я, находясь в исступлении, сама себя едва помнила, однако ж не отреклась идти с ними и тем себя погубила. В сих палатах жил страшный волшебник Кандалей, который вдруг своим волшебством мог произвесть надо мною то, что ему было угодно. Потом, обратясь в страшного крылатого змея, перенес меня в сие ужасное обиталище и прилетает сюда ко мне в неделю один раз по ночам, и сегодня он непременно сюда будет. Удалитесь отселе, храбрые витязи, боюсь я, чтоб он вас не извел». — «Пустой страх, — ответствовал ей царевич Азонай, — когда ушел он от рук отца моего Еруслана-царевича, то я ему докажу дружбу». — «Ах! — говорила с восхищением Прелепа. — А ежели ты его сын, то я не страшусь более волшебника Кандалея и надеюсь быть в свободе. Но прошу тебя, убивай его тогда, пока он еще в образе змея, потому что он в то время, кроме змеевой силы, ничем больше действовать не может и к волшебству прибегнуть не может». Вдруг прерывается их разговор сильным треском и шумом, происходившими в лесу. «Ах! — вскричала Прелепа. — Ступайте, это он летит».
Царевич Азонай с холодным духом выходит на двор, взяв свое копье в левую руку, меч в правую, а за ним последовал и Иван-нянькин сын, чтоб посмотреть храбрости сего младого рыцаря. Змей пламенем своим все небо осветил, Азонай видит и говорит: «Есть с кем молодцу потешиться!» Сажен за тридцать от избушки змей стал ниже опускаться, чтоб удариться о землю и принять образ человека, но Азонай, подскочив к нему, ударил его по спине слегка и тем раздражил змея, который на него устремляется и хочет его пожрать. «Постой, не подавись, — сказал ему царевич Азонай, — скоро самого расклюют вороны и галки». С сим словом вонзает он ему в пасть копье по самую рукоятку. Змею пришл[ось] туго, хватается за Азоная когтями, но добрый Азонаев меч отсекает оные, а потом и голову змиеву отрубив, бросил за лес и сказал: «Перестанешь, пустая голова, проказничать». Потом вошли опять в избушку.
Прелепа, свидетельница сего геройского подвига, бросается пред царевичем Азонаем на колени, обнимает его ноги и в чувствительнейших выражениях приносит ему благодарность. Она бы за сие даровала ему свое сердце, он он еще о таких безделках не помышлял, да и она была уже ему не под стать. Иван-нянькин сын на досуге пленился красотою Прелепы, да и загорская царевна, как по всем обстоятельствам казалось, не совсем была к нему нечувствительна. Ивану-нянькину сыну не было уже мочи скрывать своего любовного пламени, он вызвал царевича Азоная на крыльцо, пал ему в ноги и открылся в своей страсти к Прелепе. «Встань, — сказал ему Азонай, — авось-либо ты будешь счастлив. Пойдем узнаем, что скажет Прелепа». Они вошли опять в избушку, и Прелепа уже догадывалась по взору Азонаеву, что он ей хочет предлагать, и к тому приготовилась. «Ежели ты, царевна Прелепа, — сказал он ей, — хочешь отблагодарить мне за услугу, которую ты от меня получила, то скажи мне, достоин ли сей храбрый и сильный богатырь быть твоим супругом и не противен ли он тебе?» — «Когда ты выбираешь мне жениха, — ответствует царевичу Азонаю Прелепа, — то я знаю, что ты не ошибешься, и я отдаюсь на волю твою; а он мне нимало не противен».
И так Азонай согласил их сердца и как рассвело, царевич Азонай сел на своего коня, а Иван-нянькин сын на своего, посадив к себе и Прелепу, и отправились в путь, и чрез короткое время прибыл Азонай со своими спутниками в Тоскерское царство к своим родителям. Они с радостию его встречают; но в какое удивление пришел Еруслан-царевич, увидев старинного своего спутника Ивана-нянькина сына и царевну Прелепу! Он расспрашивает об их приключениях и, выслушав оные, немало дивился и радовался храбрости сына своего, который еще больше ему сделал удовольствия, когда по пересказании о своих поездках к дедушке своему и бабушке, к тумбенскому царевичу Нибуру в темную землю и к Исламу, Гесперскому богатырю в царство Калекутское вручил Еруслану-царевичу от всех письма, из коих примечания достойнешие суть:
Желаю тебе на многия лета здравствовать и благоденствовать с любезною твоею супругою и сыном, с которым первое наше свидание было не совсем дружеское. Когда я ехал со сражения, то попался он мне навстречу; я подумал, что он из числа побитых мною неприятелей, и не зная того, что он твой сын, бросился на него с мечом своим. Но он, будучи меня помоложе и порасторопнее, оберня копье, столь сильно ударил меня вдруг тупым концом, что едва не сшиб меня с коня, и притом сказал: «Знай, что я сын Еруслана-царевича». Сие услышав от него, не токмо я прекратил свой поединок, но еще рад был, что случай доставил мне видеть сына столь любезного для меня брата; и еще похвалил его, что он мастер потчевать богатырскими гостинцами, из коих и мне удружил добрый кусок. Я остаюсь здоров со своею супругою, и вам кланяемся.
С любезною твоею супругою и сыном желаю многолетнего здравия и небесного благословения во всех делах твоих. А я, расставшись с тобою, приехал в темную землю, где от твоих проказ застал всех в смятении, но тотчас успокоил сердца своим присутствием и заставил признать себя их царем, а дочь его Лигуру взял за себя и ныне благополучно царствую; только сын твой на несколько времени меня в здоровье расстроил. Когда он приехал к моей столице, и я, увидев его из моих палат подъезжающего и, не знав его, подумал, что какой-нибудь дерзкий богатырь осмелился нарушить мое спокойствие. Тотчас выехал я за город и начал с ним поединок, но он поскорей меня исправился и обухом меча своего больно меня зашиб; и я уже хотел поразить его своим, но он упредил удар, объявив о своем имени, и тогда получил от меня прощение. В прочем препоручаю тебя воле божией и остаюсь
Еруслан-царевич, прочитав сии письма, сказал с усмешкою: «Худо шутить с моим сыном; а ты, любезный Азонай, будь всегда столько храбр, каков ты был против сих двух богатырей». Потом начались разные увеселения, пиры и всенародные игры на случай благополучного возвращения царевича Азоная. Иван-нянькин сын сочетался с царевною Прелепою и от Еруслана-царевича пожалован был первым в государстве вельможею и получил от него в правление несколько городов. Еруслан-царевич много лет царствовал благополучно, сделал многие завоевания, заставил своих соседей себя почитать и страшиться; и когда уже бремя старости сделало его неспособным к поношению ига правления, то вручил он свой скипетр и державу сыну своему Азонаю-царевичу, который отличил себя в силе и храбрости богатырской, распространил звук славы своей и геройских подвигов по всему земному шару, и многие младые князи и государи подражали в царствовании его мудрости.
Примечания
- Авторская переработка популярной «Сказки о Еруслане Лазаревиче», восходящей к восточному сказанию, попавшему на Русь в Средневековье и обрусевшему здесь. Переработка сделана по тексту лубочной картинки или по тексту сборника «Лекарство от задумчивости», восходящему к картинке.
- ↑ Поприще — суточный переход, около 20 верст.
- ↑ Паникадило — в православном храме центральная люстра, светильник со множеством свечей или лампад. (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Хода (ехать ходою) — конская выступка, побежка; быстрый и плавный шаг.
- ↑ Вежды — устар., поэт., веки. (прим. редактора Викитеки)
- ↑ Далее: Диоцеза.
- ↑ Далее: Протан, Протаний.
- ↑ В дальнейшем царство называется Тоскерским.
- ↑ В дальнейшем Зельвара.