Ольга Ильинична Рогова
правитьСи и Ли
правитьI
правитьНа улицах китайского города шумно и пестро. Деревянные, двухэтажные домики с затейливою резьбой и позолотой кажутся игрушками. На их крышах тоже снуют взад и вперед люди: там тоже улица, потому что каждая крыша соединяется с другою, и можно свободно переходить с одного дома на другой. Из каждого двора поднимается на крышу лестница. Снаружи у домов красивые ворота с остроконечными навесами, у которых бока подняты, как ветви у ели; многие дома расписаны яркими красками; над дверями лавок висят на палках деревянные доски с разными китайскими надписями: это вывески.
Улицы узки, но еще уже переулки: там так тесно, что два экипажа не могут разъехаться, и один должен пятиться назад, чтобы выждать своей очереди.
Между высокими холмами, как нарисованная, красуется китайская кумирня с идолами. Их огромные, некрасивые фигуры стоят над городом с поднятыми руками и страшными лицами, как будто хотят защитить его от врагов. Между красивыми, расписными лавками попадаются и грязные, бедные лавчонки под раскинутыми из грубого холста навесами.
На улицах толпится народ: рабочие с длинными косами на бритых головах в соломенных шляпах, полуодетые, загорелые, покрытые потом и пылью, продавцы и продавицы в широких халатах, громадных шляпах, с веерами и зонтиками.
Посреди улицы едут одна за другой крытые телеги на двух колесах; несут множество носилок. В этих телегах и носилках сидят или богатые мандарины с важными неподвижными лицами, одетые в шелк и золото, или знатные китайские дамы; головы у них искусно причесаны и украшены цветами, наряды пестреют самыми яркими оттенками, а в руках они держат веера, клетки с птицами, букеты цветов. Между толпою попадаются и страшные, худые нищие, и больные собаки, которые жадно грызутся из-за каждого объедка; в воздухе стоят целые столбы пыли; душно, смрадно, тесно…
Вечер. Среди всего этого шума и толкотни пробирается семилетняя девочка, ее худое тельце едва прикрыто рваною короткою юбкою на помочах из какой то темно-синей холстины; босые ноги покрылись толстым слоем пыли, густые локоны придерживает на лбу простая грязная тесемка. Маленькая Си, видно, не особенно торопится: она остановилась перед лавкою портного или, скорее, перед навесом, потому что подмастерья работают на открытом воздухе. Си с любопытством смотрит, как проворно двигаются их иглы, как быстро ходят по материи их круглые железные утюги с горячими угольями внутри; как слепляются клейстером воротники и рукава. Си думает, как бы хорошо было, если бы ее отец тоже стал портным; тогда они были бы богаты, и ей не пришлось бы голодать, как теперь. У нее слезы набежали на глаза, она вспомнила, что два дня ничего не ела, кроме черствых пшеничных лепешек, которые ей отец оставил, когда ушел из дому. Она знала, где он теперь, но боялась туда идти… Лучше еще подождать, пока совсем стемнеет, может быть он и вернется домой, а пока она побродит по улицам. Вот и другая мастерская: слесаря, тоже под навесом, сколачивают из медных листов кастрюли, блюда, чашки, чайники. Си опять было засмотрелась, но ее толкнул какой-то прохожий, и она поторопилась отойти.
Наконец, стемнело. Си побежала в переулок, где она жила с отцом, отперла двери, но — увы! его дома все еще не было. Бедная девочка заплакала: ей хотелось есть, хотелось спать, а в доме не было ни кусочка лепешки, ни ложки рису; спать лечь тоже страшно: как лечь одной, без отца, когда, он вот уже второй день пропадает…
— Надо идти его искать! — надумала, наконец, Си и торопливо побежала по улицам туда, на край города, туда, где, она знала, что найдет отца непременно.
II
правитьСи остановилась перед дверью опийной курильни. Ей было немного страшно, она всегда чувствовала робость, когда ей приходилось здесь разыскивать отца. Она знала, что отец на нее так жалко посмотрит, станет шарить в карманах своей курьмы (халата), пошарит за пазухой… Ах, она всегда готова была провалиться сквозь землю в такие минуты, ей было так стыдно просить у отца денег, ведь у него ничего не было! Отец Си давно занимался ловлею сверчков, скорпионов, выводил и приручал голубей; учил морских птиц бакланов ловить рыбу. Всех этих животных он продавал довольно выгодно, но денег у него все-таки никогда не бывало, потому что он курил опий и не мог без него обойтись. Когда у него не было денег, он сидел дома, и это время для маленькой Си казалось раем: тогда они вместе с отцом ходили раза два в день за город, в горы, ловить сверчков и скорпионов, или же отправлялись к морю со своими бакланами, или же, наконец, сидели на дворе и внимательно следили за голубями, как они взвивались над их головами с маленькими деревянными свистками на хвостах, и кружились, кружились, производя в воздухе самую нежную музыку. Правда, когда не было денег, приходилось голодать, но Си и всегда почти голодала; отец получал деньги и шел в курильню, а дочери оставлял так мало, что ей едва хватало на рис или на бананы.
Си робко отворила дверь и очутилась в просторной комнате. По стенам лепились лежанки, покрытые войлочными коврами. В одном углу, за большим столом, стоял плотный китаец в засаленном халате и в остроконечной шляпе с круглыми полями. Он отламывал кусочки огня, скатывал их в шарики и насаживал в чубуки трубок, а двое или трое молодых китайцев разносили эти трубки гостям.
Тут было много народа: одни лежали на лежанках и курили, другие расхаживали и говорили о торговле, об урожае чая, о мандаринах и ученых. У Си запестрело в глазах, и она тихо прислонилась к стене. ее почти никто не заметил, хозяин кивнул ей головой, двое-трое курильщиков лениво повернули головы, когда она отворила дверь, и снова принялись за свое занятие.
Си обвела глазами всю комнату, но отца ее ни на одной лежанке не было. За этой комнатой была другая, такая же. Может быть, он там? Девочка пробралась по стенке до второй двери и просунула в нее голову: все те же худые, зелено-желтые, безжизненные лица, все те же бесконечные чубуки с черными кусочками опия, те же мальчики в халатах и шапочках, а отца ее и там не было… У Си закапали из глаз слезы… где же теперь его искать? Надо спросить у хозяина.
Немного страшно к нему подойти: он такой важный, точно мандарин; а мандаринов, ведь, и сам отец побаивается: если едет такой важный господин по улице, то отец никогда не смеет взглянуть на него, а падает на землю и лежит лицом вниз, пока тот не проедет. Си украдкой взглянула на хозяина курильни: нет, он еще не очень страшный, даже улыбается, да и притом подойти к нему все-таки надо, он один может сказать, куда делся отец.
Однако, когда Си подошла к нему, у нее невольно запершило в горле, и она могла только заплакать.
— Что тебе надо, девочка? — спросил он ее, поднял на руки и посадил на край стола с опием.
— Ах, господин, ах, властитель вселенной (Си слышала когда-то, что отец так называл богатого мандарина), я так голодна… я три дня ищу отца… я думала, он здесь… А его здесь нет… и там нет… показала она рукой по направлению смежной комнаты.
Хозяин курильни улыбнулся: он подумал, что это нищая, и что она просит милостыни. Он запустил руку в карман своей широкой курьмы и хотел уже дать ей мелкую монету, но девочка вспыхнула и остановила его руку. Она не была нищая, отец ее зарабатывал деньги своим трудом… Она всегда с жалостью и немного с гордостью смотрела на оборванных, худых, загорелых нищих ребят, которые пищали и, бегая за прохожими, просили куска хлеба.
— Нет, господин, мне не надо денег… отец мне даст… он всегда мне дает… Скажите только, где он?
И она опять зарыдала.
— А кто же твой отец? — спросил хозяин.
— Мой отец Ван-Джун, он продает мандаринам сверчков и скорпионов, птиц и бакланов…
— Ван-Джун?.. Продавец сверчков? Он еще мне на позапрошлой неделе продал пару ручных голубей?..
— Да, да, господин, это были мои любимые Хон и Цзо…
Хозяин постоял с минуту с поднятым кверху указательным пальцем, что у него выражало и раздумье, и удивление… Потом позвал своих сыновей.
Вот эта девочка, дети, дочь того бедняка, с которым третьего дня случилось несчастье, помните?
Сыновья тоже удивились и молча смотрели на Си.
У нее вся кровь бросилась в голову. Курильщики тоже окружили их.
— Ах, скажите, скажите, что сделалось с моим отцом? — прошептала Си и помертвела…
Хозяин рассказал тогда, что отец ее пришел третьего дня к нему в курильню такой грустный, купил себе опию, курил довольно долго, потом вздохнул, подошел к нему, к хозяину, попрощался, пожелал ему всех благ и ушел, а через полчаса на улице поднялся шум, и его принесли в курильню мертвого; оказалось, что бедняк бросился в реку и утопился.
— Тут у меня и лежал он, пока его не отвезли за город… — добавил он.
Все качали головами, жалея маленькую Си, говорили, давали советы хозяину… Девочка едва поняла, что отца ее больше нет на свете, что она его никогда больше не увидит; она грустно смотрела на окружавших, и крупные слезы одна за другой скатывались у нее по щекам.
— Бедный отец! — повторяла она. — Я знаю, это он сделал оттого, что у него не было чохов для меня, видно он прокурил их на этом противном опии… бедный, бедный отец!..
Печаль маленькой Си была так велика, что она даже забыла о голоде. Когда ей принес кто-то рису с кусками жареного мяса, она отвела рукой чашечку и сказала: «после…» Она обхватила свою голову обеими руками и долго сидела на лежанке неподвижная и заплаканная. Все отошли от нее; хозяин задумчиво принялся отвешивать и скатывать в шарики опий и только по временам взглядывал на бедную плачущую девочку. Что с нею теперь делать? Оставить у себя? Но у него у самого было много детей… Вдруг счастливая мысль мелькнула у него в голове.
Девочка привыкла бегать по городу — пускай разносит опиум; носильщик его, старый Тао-лин, уж очень одряхлел, а девочку можно приучить. «Жаль, что не мальчик!» — вздохнул купец, — «ну, да все равно…»
III
правитьМаленькая Си стала разносчицей опия. Как то вечером она возвращалась домой. Дорога тянулась по узкой тропинке между гор, мимо кумирни. Уже немного стемнело, и страшные лица идолов казались еще страшнее.
Си отвернулась и прибавила шагу, как вдруг ей послышался тоненький, слабенький голосок, — кто-то жалобно всхлипывал на ступенях у самого входа:
— Как я найду теперь дорогу! Как я теперь попаду домой!..
Си оглянулась. На ступенях скорчилась маленькая, худенькая девочка. На ней было надето богатое атласное платье с широкими рукавами, а косы на голове поднимались затейливым венком с цветами и блестящими булавками. Девочка горько плакала.
— Что ты? — спросила ее Си.
— Я заблудилась: отец меня оставил в паланкине, когда пошел в лавку, а я захотела на людей поглядеть, вышла да и попала в толпу, а там меня затолкали, и теперь я не знаю, куда мне идти…
— Где ты живешь?
— Да мы живем около большого чужого дома, а где это, я сама не знаю…
Си сообразила: «Чужой дом» так называли у них в курильне дом богатого купца англичанина; вероятно, он и есть.
— Там еще есть фонтан перед дверями, и сад большой, и на доме все куклы белые стоят?..
— Да, да… живо подхватила девочка и вскочила на свои маленькие уродливые ножки, — вот ты и знаешь, ах, сведи меня поскорее домой, пожалуйста, добрая девочка!
Си раздумывала.
— Мой отец богатый мандарин, — продолжала девочка, — он тебе заплатит за это много, много чохов…
— А-а, — протянула Си, — так отец твой мандарин? — и она оглядела ее пристальнее, — она никогда вблизи не видала настоящей маленькой дочки мандарина: «Так вот они какие бывают!» подумала она.
— Хорошо, я сведу тебя, — сказала она, — только чохов мне твоих не надо, а лучше вот что: ты мне покажи, как живут мандарины, мне давно хочется видеть…
— Как это? — удивилась девочка.
— А так: я хочу видеть ваши комнаты, дом… ну, все, как оно там у вас есть.
— Ах, только-то! Так это ты увидишь, я тебя везде поведу и все покажу.
— Ну, хорошо, пойдем, только скорее, а то ворота запрут, и мы не попадем в город.
Девочка заковыляла на своих ножках, но она сильно отставала от здоровой босоногой Си.
— Ах, как ты скоро идешь, я не могу, право, не могу…
Си засмеялась.
— Еще бы! Вон какие у тебя ноги-то!
И она посмотрела на ее ноги, потом подхватила девочку за руку и повела ее. Дорогой она узнала, что мандарина, отца девочки, зовут Тан-хо, а девочку — Ли, что отец ее очень балует, а мачеха бьет, что Ли первый раз идет по улицам, потому что всегда ездит либо с отцом, либо с матерью, что они едят за обедом до двадцати, тридцати блюд, что отец часто видит самого императора.
Си слушала и дивилась: так вот как живут богатые мандарины!
Наконец, дошли они до «Чужого дома». Перед Си возвышалась большая стена с крепкими воротами.
— Как же мы к тебе попадем? — спросила она девочку. Ли повернула к ней свое маленькое бледное личико.
— Не знаю, я думаю, надо стучаться…
Си засмеялась.
— Какая ты смешная, разумеется, стучаться; да, ведь, там у вас еще стена, и еще?.. — она знала, что в больших домах мандарины живут за тремя воротами. — Кто же нас услышит?
Девочка попробовала стучать, но никто не услыхал.
— Постой, я попробую перелезть…
И Си, как кошка, цепляясь за старый кирпич стены, поползла кверху. Через минуту она открыла ворота. Так же она поступила и со вторыми воротами. Только перед третьими Ли остановила ее.
— Нет, тут нельзя: сторож тебя увидит и убьет палкою…
Девочки постучались, и им скоро отворили. В доме поднялся переполох: все слуги сбежались посмотреть на «светлые очи», « нежный ландыш», «цвет поднебесной», «красу вселенной», как они называли Ли. Каждый склонялся перед нею и поднимал высоко над головою сложенные руки. Человек десять зараз побежали докладывать Тан-хо и старались опередить друг друга.
Си стояла и удивлялась.
«Зачем это они Ли так зовут? Ну, какой она цвет поднебесной?.. — думала она. — А дворец-то, дворец-то… Сколько башен, сколько украшений, золота, вазочек, цветов… Повсюду птицы, пестрые фонари, фонтаны, аквариумы»…
На крыльцо вышел Тан-хо. Си сразу поняла, что это мандарин, потому что все слуги бросились лицом на землю и подняли над головой руки.
У Тан-хо на голове была шляпа со многими золотыми шариками, а богатые шелковые одежды блестели золотым шитьем. Си, было, тоже упала на землю вместе с другими, но Ли подняла ее и подвела к отцу.
— Отец, это она меня привела: я бы без нее не нашла дороги…
Тан-хо погладил Си по голове и расспросил об ее житье-бытье. Она сначала дичилась, но потом увидала, что мандарин совсем не страшный, и все рассказала.
— Знаешь что, отец? — ласкалась Ли, — оставь эту девочку у нас; мне с нею будет весело, мы будем вместе играть.
Тан-хо подумал и согласился. Он послал к продавцу опия спросить, сколько ему надо выкупа за девочку, а сам повел детей на женскую половину.
— Вот, сейчас ты увидишь мою мачеху, — шептала Ли. — У- у, какая она злая… Она меня часто бьет…
Си прошла через чудный сад, устроенный в комнате, через множество комнат и комнаток с дорогими коврами, фарфорами и резьбою, ей и во сне не снились такие богатства, наконец они очутились в большой, светлой комнате; навстречу им вышла низенькая некрасивая женщина с быстрыми черными глазами и маленькими, маленькими ножками. На голове у нее была затейливая прическа с башнями и птицами, а в руках она держала яркий веер.
Услыхав, что Си будет жить у них в доме, она так рассердилась, что затопала ногами.
— Еще этого не хватало! мало мне одной девчонки, а тут еще другую привели. Не хочу, не хочу ее и видеть!..
Но Тан-хо сдвинул брови, и жена его покорно поклонилась ему.
— Я хочу, чтобы девочка росла с моею Ли и была ее подругой; она спасла ее, пусть будет ей сестрой, — сказал он решительным тоном.
Мао-чин опять поклонилась, приложив руки к сердцу, но так сверкнула на Си своими черными очами, что та невольно попятилась.
IV
правитьСи зажила у своей маленькой сестры, и для Ли настал вечный праздник. Когда мачеха бранила их, они убегали в чудный, роскошный сад с фонтанами и беседками; там Си учила ее, как ловить сверчков, которых они сажали в коробки, а потом выпускали в плоские чашки и заставляли сражаться; или они приучали голубей делать разные штуки, таскать тележку, садиться по приказанию на руку, целовать в губы. Отец купил им, по просьбе Си, и голубей, и бакланов, и попугаев, и колибри; у них завелось целое свое хозяйство. Но этого еще мало. Си умела вырезывать ножичком из дерева разные игрушки: коньков, зверей, птиц, кукол, всему этому Ли не могла надивиться.
— И как ты много знаешь, все-то ты умеешь, и как это ты?.. Вот я ничего не могу…
Но Си уверяла ее, что и она может, стоит только захотеть. Ли попробовала захотеть и, действительно, стала понемногу тоже приучаться и вырезывать, и клеить, и вытачивать… Только злая Мао-чин во многом мешала им.
— Как это можно? — говорила она Тан-хо, — твоя дочь, будущая жена мандарина, все делает сама, как какая-нибудь уличная бродяга: посмотри, как много она теперь бегает, скоро нельзя будет стянуть ей ног, и у нее вырастут такие же огромные ужасные лапы, как у этой твоей любимицы.
Мао-чин, правда, всегда с ужасом смотрела на ноги Си: мать Си была манджурка и не бинтовала ей ног по-китайски; девочка бегала босая и ни за что не давала забинтовать себя, как ни старалась об этом Мао-чин. Та на нее и рукой махнула. Тан-хо только улыбался и молчал. Он видел, что его Ли здоровеет с каждым днем, и радовался.
Когда Мао-чин собиралась ударить Ли, Си всегда заслоняла ее собою и грозила злой женщине:
— Не тронь ее, не тронь: я ведь отцу скажу; ты со мной не справишься, а хочешь драться, так, вот, бей своих рабов.
Мао-чин боялась смелой девочки и от души желала ей провалиться сквозь землю. Но Си не проваливалась, а жила уже третий год в доме Тан-хо и так привыкла к своей названной сестре, так полюбила ее, что ни за что бы не покинула.
— Ну, дети, — сказал как-то мандарин, — завтра приедет в наш город сам император, и ваш отец увидит его светлые очи…
— А он большой?… А какой он страшный?… А какие у него глаза?… А во что он одевается?… любопытствовали дети.
Отец рассказывал им, что император с виду такой же, как и все, только он сын Неба, и его никто не смеет ослушаться, никто ему не смеет не угодить.
— А если кто не угодит и не послушается? — спрашивала Си.
— Тот должен умереть — серьезно отвечал Тан-хо.
На другое утро все в доме суетились, одевались, бегали; Мао-чин, Ли и Си уселись в паланкин, и их понесли по городу к воротам, посмотреть на въезд императора. Улицы были полны народа: едва можно было пробраться сквозь толпу; усердные полицейские то и дело били направо и налево ногайками, а то и косами, но ничто не помогало: люди лезли из под их рук, подставляли свои спины под удары и все-таки толкались вперед, — ведь императора раз в жизни, может быть, увидишь, а спина-то заживет…
Тан-хо давно был на своем мест, во всем параде, с длинною косою до полу, с длинными наперстками на пальцах, с самою парадною шляпою, на которой болталась целая кисть шариков.
Паланкин, где сидели дети, стоял далеко, но все-таки они увидели хоть край процессии: музыкантов с большими медными тарелками, мандаринов, которые несли на подушках разные знаки императорского достоинства, огромный балдахин с золотыми цепями и кистями, с красивыми узорами, с вызолоченными птицами и зверями; под балдахином несли самого императора, но его нельзя было видеть. Где он появлялся, все падало ниц и замолкало… Си взглянула на Тан-хо, который стоял у самых ворот и только что встретил остановившегося императора; она увидела, что Тан-хо зашатался, побледнел и едва не упал на руки окружающих. — Ах, посмотрите, посмотрите, что это с отцом? — зашептала она.
Мао-чин и Ли тоже обернулись — и обе вскрикнули.
— Он умер, он умер! — закричали они и чуть не выскочили из паланкина. Тан-хо несли на руках: он лежал без чувств.
— Домой, домой, скорее, скорее, — торопили они носильщиков.
Когда они пробились, наконец, сквозь толпу домой, Тан-хо уже пришел в себя, но лицо его было мрачно.
— Дети, жена — сказал он, — прощайте, я не увижу вас больше, меня сведут в тюрьму…
Все заплакали.
— Я не угодил императору: я не так исполнил приветствие, которым должен был его встретить; я так смутился, что забыл один из десяти поклонов, а потом не сложил рук над головою, как следовало, а потом, что всего ужаснее, забыл один из его титулов, вот…
Он не докончил и тоже заплакал.
— Завтра меня сведут в тюрьму… что с вами будет?.. продолжал он сквозь слезы, — меня станут судить, да мне и нет оправдания, что же будет с вами?..
Все слуги притихли, все ходили на цыпочках, точно в доме был умерший, да и, правда, мандарину Тан-хо не долго оставалось жить: за неуважение к императору его могли осудить и казнить завтра же…
Си забилась в самый дальний угол сада.
Она не плакала: слез не хватало для ее горя. Тан-хо она любила искренно, сильно, горячо, любила и за доброту его к ней, и за ласки, и за то, что он охранял ее от злой Мао-чин. И теперь!.. Что же делать?… Как быть?… Он провинился, он сам говорит, что очень провинился, но разве у императора каменное сердце?… разве он не такой же человек, как все?… А если он сын Неба, так и подавно он должен уметь прощать… Он простит Тан-хо, непременно простит, но как это сделать?..
Си долго сидела и все думала; пока другие плакали, у нее созрел в голове план: она пойдет к императору, она, во что бы то ни стало будет просить его, пусть он простит доброго отца, он не может не простить… Ну, все равно, все же это лучше, чем ждать или жить без Тан-хо…
V
правитьСи тихо, как кошка, прокралась из дому; жгучее южное солнце уже готово было закатиться, когда она добралась до дворца. Как тут быть? Всюду кругом стены, рвы, сады: ее не пустят… Надо как-нибудь пробраться потихоньку. Вдруг у нее блеснула счастливая мысль: в эту минуту ко дворцу подъезжала отставшая от других большая двухколесная телега с какою-то кладью: это везли платье императора. Погонщики сидели на лошадях и усердно погоняли их; они назад не смотрели. Ловкая Си двумя прыжками взобралась на телегу сзади и присела за ящик. Возницы оглянулись, но Си так скорчилась, что ее не увидали. Она устроилась между тюками, закрылась наваленными коврами и въехала через множество ворот на самый внутренний двор. Пока погонщики слезали и выводили лошадей, она скользнула из-за тюка на землю и; как ни в чем не бывало, пробралась между прислугою в комнаты. Народу тут было много, детей тоже, Си и не заметили. Она осмотрелась и увидела, что попала в столовую: слуги суетились и устанавливали стол кушаньями, император должен был сейчас выйти. Си встала за большой резной трельяж с каким-то вьющимся растением; она боялась, что ее заметят: тут, кроме нее, детей не было, только две, три служанки с опахалами стояли за высоким резным стулом.
Сердце у Си замерло, когда император вошел в комнату и чинно подошел к столу; все поклонились ему до земли; он дал знак, и заиграла музыка; все сели за стол.
Си решилась и вышла из-за трельяжа. Казалось, если бы грянул с неба гром и разрушился дворец, то это не произвело бы такого ужаса, как появление маленькой девочки, вышедшей из-за трельяжа.
Все повскакали с мест. Даже сам император вскочил со своего резного стула. Все уставились на Си, и она сильно сконфузилась.
— Что это? Откуда это? Как она сюда попала? — в ужасе спрашивали мандарины. — В самый дворец, к самому сыну Неба!..
Девочку хотели схватить и увести, но она уже оправилась, ее ясные глазки осмотрели всех и остановились на императоре.
— Сын Неба! — просто и спокойно сказала она, хотя голос ее немного дрожал. — Сын Неба! Прости маленькой бедной девочке, что она потревожила твой покой! Я знаю, ты не можешь быть злым, ты добрый, ты выслушаешь меня…
И она смело шагнула к нему.
У императора была одна слабость: он любил смелость и не терпел трусов.
— Как ты попала сюда? — спросил он ее ласково.
Она рассказала, и он невольно улыбнулся.
Маленькая Си сразу понравилась ему. Он дал знак, и все отступили. Потом подошел к девочке, взял ее за руку, посадил к себе на колени и погладил по голове. У Си брызнули слезы из глаз.
— Я знала, что ты добрый… лепетала она, — я пришла просить тебя за бедного Тан- хо, на которого ты рассердился сегодня… Прости его: он любит тебя, он знает, что провинился перед тобою, и, право, больше не будет; он тебя во всем, во всем будет слушаться…
У императора сдвинулись было брови, он было оттолкнул девочку, но она ухватила его руки и обливала их горячими, детскими слезами. Император любил детей, сердце его смягчилось.
— Ты дочь Тан-хо?
— Нет, великий сын Неба; но Тан-хо меня взял с улицы и воспитал… Я его очень люблю… он такой добрый…
Император задумался.
— Тан-хо очень провинился: он при всем народе не отдал мне должных почестей…
— Он очень смутился, когда тебя увидел; он, право, больше никогда не смутится, он все будет помнить… Прости его…
Девочка заглядывала в глаза императору, она обняла его за шею, как делала это и с Тан-хо, когда просила о чем-либо. Сердце императора совсем растаяло. Он прижал ее к себе, погладил по голове, вздохнул и сказал:
— Дитя, ты спасла твоего Тан-хо: пусть он живет и помнит, что сын Неба умеет прощать…
Все мандарины пали ниц и в знак своего одобрения подняли кверху руки с вытянутыми большими пальцами.
«Хао! хао!..» (хорошо, хорошо!) — разнеслось по всему залу, а Си, в порыве радости, забыла, что перед нею сын Неба, и бросилась ему на шею…
Тан-хо был прощен. Надо ли прибавлять, что Мао-чин с этих пор перестала преследовать Си, и они зажили втроем в мире и согласии?
Си выросла, вышла замуж за богатого иностранца: свои мандарины не взяли ее, потому что у нее были «большие ноги»; она уехала в Англию, но память о ней долго жила в китайском городе, и долго еще матери рассказывали своим детям, как маленькая Си пробралась в самый дворец и смягчила сердце самого императора, как она спасла жизнь своему воспитателю Тан-хо.
Источник текста: Ландыш. Сборник рассказов для детей О. И. Роговой. Изд. 4-е. — СПб: Издание А. Ф. Девриена, 1902.