На прекрасныхъ берегахъ Ворсклы, орошающей три долины и высокій холмъ, на которомъ стоитъ городъ Полтава, въ одной козацкой станицъ[1], расположенной у подошвы холма и въ виду города, жили нѣкогда безродныя сироты Иванъ и Марья, оба въ пеленахъ найденныя, одинъ подъ стѣнами Полтавы, a другая черезъ годъ времени во глубинѣ дремучаго лѣса за нѣсколько сотъ верстъ отъ селенія. Первый, какъ говорили, родился отъ бѣдныхъ, но честныхъ родителей, которыхъ жестокосердые наслѣдники, не имѣя чѣмъ содержать младенца, откинули его по смерти отца и матери, a послѣдняя была дочь шляхетской вдовы, которая черезъ Полтаву возвращаясь на свою родину пѣшкомъ и въ крайней бѣдности, на дорогъ умерла такъ скоропостижно, что грудная дочь ея погибла бы конечно въ лѣсу безъ всякой помощи, естьли бы не наѣхали на нее козаки и не привезли въ селеніе. Добрые люди выкормили и содержали ихъ до нѣкотораго времени. Они выучились даже грамотъ; и оба получили отъ природы не только умъ, но и даръ говорить складно; ибо имѣли въ сердцѣ глубокую чувствительность. На девятомъ году ихъ возраста они были оставлены на произволъ судьбы и Провидѣнія; имъ надлежало питаться подаяніемъ и просить ночлега именемъ Христовымъ. Но сироты, не имѣя другаго крова и другой пищи кромѣ тѣхъ, которыя Богъ посылалъ имъ черезъ исполнителей Христіанскихъ добродѣтелей, не знали, какъ птицы небесныя, ни заботы, ни печали, ни жалобы на Судьбу свою. Веселы и довольны, когда выходили поутру просить милостыни; вдвое довольнѣе и благодарнѣе добрымъ людямъ, когда имѣли въ рукъ черствый кусокъ хлѣба и нѣсколько копѣекъ въ кошелькѣ, они прославляли имя Божіе, и отъ утра до вечера пѣли простыя народныя пѣсни такъ пріятно, такъ выразительно, что мимоходящіе, любуясь на чету младенцевъ, невольно опускали деньги въ суму ихъ, a старцы, видя богатое подаяніе, говорили внучатамъ: Богъ милуетъ безродныхъ сиротъ къ мірѣ. Но сей Богъ послалъ имъ новое утѣшеніе, котораго не приноситъ другимъ ни знатный родъ, ни богатое состояніе, какъ будто бы въ замѣну тѣхъ родственныхъ и сердечныхъ связей, которыхъ судьба ихъ лишила. Польза сводитъ людей, и нещастіе дружитъ ихъ. Сперва Иванъ и Марья, едва зная другъ друга въ лице, встречались передъ воротами богатыхъ, и другъ за другомъ слѣдовали по одной дорогѣ; но скоро ознакомились. "Будемъ вмѣстѣ ходитъ по міру, « сказалъ Иванъ Марьѣ; „я смиренъ, а ты смирнѣе и меня; мы не обидимъ другъ друга.“ — Хорошо — отвѣчала Марья; — но естьли ходить вмѣстѣ по міру, то смотри, Иванъ, чтобы ни въ чемъ не дѣлиться, и все имѣть общее, и хлѣбъ, и труды, и уголъ въ хатѣ; ты будешь приносить солому, a я буду настилать ее; одна котомка будетъ у насъ изголовьемъ, a другая покрываломъ; ты приляжешь ко мнѣ головою, a я къ тебѣ, чтобы не затѣснить хозяевъ и не занятъ всего угла, который отведутъ намъ добрые люди. Съ того времени они были неразлучны. Надлежало видѣть, какъ дѣтская, но рѣдкая, привязанность ихъ возрастала съ каждымъ днемъ и каждымъ часомъ, какъ они спорили о послѣднемъ кускѣ хлѣба, чтобы имѣть удовольствіе одному уступить его другому; какъ Иванъ, стыдяся за свою бѣдную и до плечь обнаженную подругу, прикрывалъ наготу ея лоскутками, оторванными отъ его собственнаго рубища, a самъ не стыдился одежды нищаго. Иногда, странствуя изъ одного селенія въ другое черезъ холмы и долины, черезъ лѣса и рощи, они перебирались по золотому песку рѣки, опираясь одинъ на плечо другаго и въ нѣкоторыхъ глубокихъ мѣстахъ выставляя только надъ серебряными струями двѣ младенческія головы и два миловидныя лица, какъ будто бы самыя геніи или боги того источника выглядывали изъ урны водъ своихъ; иногда, утомленные дальнею дорогою, они отдыхали на открытомъ полѣ, и на берегу свѣтлаго источника, или въ прохладѣ тѣнистыхъ кустовъ засыпали, ласково обвившись руками. съ какимъ, на конецъ, жаромъ, превышающимъ ихъ возрастъ, они другъ за друга вступались, когда случалось одному терпѣть отъ людей обиду, или насмѣшку! Такъ слабые, едва оперенные и съ гнѣзда матери унесенные птенцы ищутъ ее вокругъ себя, не находятъ, и жмутся подъ крыло одинъ къ другому, какъ будто бы укрываясь отъ бури стихій и руки человѣка.
Одна бездѣтная старушка, у которой они всего чаще приставали, полюбила ихъ какъ дѣтей своихъ; но могла только любить, a не помогать имъ: ибо сама была такъ бѣдна, такъ безпомочна. Одна низменная хата; одна коза, питающая хозяйку молокомъ своимъ; одинъ барашекъ, одѣвающій ее на зиму своею шерстію; и ничего болѣе, ни овцы для приплода, ни коровы для молока, ни лошади для уборки хлѣба. Но съ тѣхъ поръ, какъ добрая вдова дала убѣжище безроднымъ сиротамъ, Богъ благословилъ ея жатву, и все перемѣнилось въ ея домѣ; дѣти облегчали для старушки труды домашняго хозяйства: одинъ очищалъ дворъ, a другая убирала хату. Иванъ развелъ маленькой садъ, насадилъ для защиты отъ солнечнаго зноя красную шелковицу, бѣлую черемху, дикую розу, и зеленыя вѣтви ихъ переплелъ на подобіе бесѣдки, въ которой наши маленькія друзья любили, какъ птички въ гнѣздѣ, прятаться и цѣловаться съ дѣтскою еще невинностію. Марья всякій день вытирала стѣны и лавки, полъ усыпала пескомъ, и украшала хижину рѣдкою опрятностію, которую такъ любила, что, не смотря на бѣдное рубище, не давала упасть на себя ни одной пылинкѣ безъ того, чтобы не сдуть ее своими губами, алыми, какъ роза, и дыханіемъ благовоннымъ, какъ амбра. Они несли и другіе труды сельскіе, хотя имъ было тогда не болѣе десяти лѣтъ, но за труды свои не хотѣли другаго награжденія, кромѣ угла для ночлега; они не соглашались даже, не смотря на усильную прозьбу старушки, питаться хлѣбомъ, и продолжали доставать его милостынею. Добродушіе обѣщало подъ кровлею ихъ смиренной хижины. Какъ часто бездѣтная вдова, утѣшенная любовію сиротъ, возводила на небо слезящее око, a къ Богу обращала сердце, преисполненное чувствительности! Какъ часто дѣти, стоя съ нею на колѣняхъ, молились Ему отъ чистаго сердца, и благодарила за тѣ немногія блага, которыя вкушали въ жизни! Ахъ! мірскіе щастливцы, осыпанные всѣми дарами земли и Неба, рѣдко благодарны Провидѣнію! Но люди, небогатые радостями жизни, бываютъ за то гораздо чувствительнѣе къ малѣйшимъ благодѣяніямъ общественнаго Промысла!
Была весна. Насталъ великій праздникъ Троицы, столь священный для усердныхъ Христіанъ. Уже на восходѣ утренняго солнца все зеленѣло, цвѣла и благоухало въ преддверіи храма Божія и вокругъ сельскихъ хижинъ, обсаженныхъ деревами, усыпанныхъ травами и цвѣтами, здѣсь молодыя дѣвушки украшались вѣнками; тамъ дѣти, нарядно одѣтыя, бѣгали по лугу: всѣ веселились, кромѣ Ивана и Марьи, которые, стоя на улицѣ, смотрѣли на другихъ дѣтей, взглядывали другъ на друга и говорили; у насъ нѣтъ обновы и для великаго праздника; мы сироты! Гдѣ взять? кто намъ дастъ? кто насъ одѣнетъ? — „Никто, кромѣ Бога!“ заплакавши сказала Марья.» — И вдругъ бѣжитъ къ нимъ ихъ хозяйка, выноситъ плачущимъ сиротамъ чистое бѣлье, два богатыя платья, прекрасную обувь, и нарядную шляпу для одного, бисерную повязку для другой, разсказывая имъ съ великою радостію, какъ одинъ, Полтавскій богатый купецъ, который наканунѣ смерти роздалъ бѣднымъ великія суммы денегъ, свѣдалъ о нихъ безродныхъ сиротахъ, и прислалъ не только праздничную, но и будничную одежду, съ хлѣбнымъ запасомъ на нѣсколько мѣсяцевъ, и съ немалою суммою денегъ, такъ что они не имѣютъ уже нужды скитаться по бѣлому свѣту съ котомкою за плечами. Сама бѣдная старушка была безъ души и памяти; но что же были щастливыя сироты? Они ничего не слыхали, не видали не чувствовали, кромѣ удовольствія показаться на улицъ не въ нищенскомъ уже платьѣ, но въ богатомъ нарядѣ, которому могли завидовать дѣти самыхъ зажиточныхъ козаковъ. Они одѣлись. Марья любовалась своимъ уборомъ, a Иванъ любовался ею. «Ты была и всегда пригожа», говорилъ маленькой другъ ея; «но теперь ты пригожѣе всѣхъ красныхъ дѣвушекъ въ селѣ; ты бѣлѣе твоего бисера, румянѣе твоей алой ленты, когда ты стоишь, поднявши голову, ты пряма и статна, какъ тотъ гордый лебедь, который плаваетъ у насъ по озеру; a глаза твои, Марьюшка, глаза твои и свѣтлы и темны, какъ ясный въ ночи мѣсяцъ, какъ яркія на небѣ звѣзды. Нѣтъ, я не умѣю сказать, какъ ты хороша въ этомъ нарядѣ.» — Марья отвѣчала только пріятнѣйшею усмѣшкою въ свѣтѣ. Невинность ея не раздѣляла еще того сердечнаго движенія, которое начинало уже волновать отрока.
На вечеръ Троицына дня, когда толпы народа разсыпались по лугамъ и рощамъ съ плясками и пѣснями, завивая цвѣточные вѣнки и составляя веселые хороводы, наши товарищи, слѣдуя за толпами изъ одного мѣста въ другое, прибѣжали въ рощу, гдѣ представилось имъ нѣсколько тѣхъ желтосинихъ цвѣтовъ, которые нынѣ украшаются ихъ именемъ и которые ранѣе другихъ вышли на одной равнинѣ. Иванъ нарвалъ цвѣтовъ, Марья соплела изъ нихъ вѣнки; но оба не могли вспомнить ихъ имени или имъ неизвѣстнаго, или заглаженнаго въ ихъ памяти долговременнымъ отсутствіемъ весны. "Назовемъ ихъ твоимъ именемъ, " сказалъ Иванъ съ улыбкою, играя темнорусыми волосами красавицы и убирая голову ея сими цвѣтами. — Нѣтъ, — отвѣчала Марья, — пускай же лучше называются они моимъ и твоимъ именемъ вмѣстѣ. — «А какъ есть на нихъ два цвѣта и желтый и синій» прибавилъ Иванъ «то пускай свѣтлый цвѣтъ носитъ твое имя, a темный мое.» — Для чего жe? — «Для того? что лице твое весело, какъ этотъ цвѣтъ веселъ для глазъ, что когда ты прячешься отъ меня за кусты, то издалека вижу въ промежуткѣ листочковъ большіе и свѣтлые глаза твоя, какъ-бы двѣ крупныя ягоды на зеленой травѣ, и что безъ тебя мнѣ одному такъ скучно, какъ скучно бываетъ въ сумерки подъ конецъ вечера.» Они улыбнулись и побѣжали къ народу, одной рукою обнявшись, a другою держа передъ собою вѣнокъ, черезъ который цѣловались, со смѣхомъ, громко повторяя: вотъ, цвѣтокъ Ивана и Марьи! вотъ цвѣтовъ Ивана и Марьи! Народъ увидѣлъ прелестную чету отроковъ, бѣгавшихъ по лугу, ихъ милыя лица и розовыя губы, соединенныя въ срединѣ цвѣточнаго вѣнка, наподобіе тѣхъ двойныхъ лицъ, или головъ, которыя такъ живописно представляются на древнихъ медаляхъ — увидѣлъ ихъ взоры и ласки, похожія на любовь другаго возраста, не столь невиннаго, но столь же прекраснаго и щастливаго, увидѣлъ и плѣнился симъ зрѣлищемъ. Тотчасъ юноши и дѣвы окружаютъ отроковъ, изъ вѣтвей составляютъ носилки, поднимаютъ ихъ на руки съ торжествомъ несутъ но лугу, величая ихъ въ пѣсняхъ и украшая вѣнками, какъ древнія народы вѣнчали нѣкогда своихъ героевъ, но за другую славу, не столь чистую и безпорочную. Радостный плескъ народный несется по воздуху, и пробуждаетъ громкое эхо; горы и долины повторяютъ его, рѣзвое юношество нарочно твердитъ имена дѣтей, чтобы звучное эхо перетвердило ихъ до тысячи разъ. Наконецъ веселый и ясный вечеръ заключается хороводными плясками въ честь прекрасныхъ сиротъ и торжественною клятвою всѣхъ дѣвъ и юношей называть впредь: Иванъ и Марья цвѣты, прославленные ихъ первою склонностію, Никогда любовь въ селахъ не имѣла столь великаго торжества и столь пріятной награды! Вотъ произхожденіе того имени, которое носятъ извѣстные желтосиніе цвѣты, у насъ во множествѣ растущія на поляхъ и въ рощахъ.
Между тѣмъ приближился другой возрастъ. Марьѣ минуло пятнадцать лѣтъ. Въ лицѣ ея игралъ румянецъ дѣвической стыдливости; на стройномъ станѣ раскидывалась пышная грудь, какъ раскидываются первыя почки весенней розы, казалось, что прекрасные глаза ея со дня на день наполнялись любовною и сердечною томностію. Иванъ, годомъ ее старѣе, не имѣлъ такого прекраснаго лица, какъ она; но имѣлъ черты пріятныя, ростъ высокій и такой живый взоръ, который сыпалъ искры, a съ нѣкотораго времени, устремлялся на Марью съ удивительною быстротою. Марья любила смотрѣть на глаза его, когда онъ говорилъ съ другими; но естьли видѣла ихъ на себя обращенными, то невольнымъ образомъ потупляла свои въ землю, и долго не смѣла взглянуть на того юношу, съ котораго не хотѣла, никогда сводить очей своихъ. Но ахъ! какъ все перемѣнилось! Недавно другъ ея имѣлъ щастливою право ласкаться къ своей подругъ съ полною свободою; теперь ему не позволено, какъ прежде ни будить ее передъ восходомъ солнца, на плескать изъ рѣзвости ключевою водою на прелести красавицы; ни быть свидѣтелемъ тѣхъ рѣзвостей, съ которыми она одѣвалась нѣкогда въ глазахъ своего друга, и являлась передъ утреннимъ свѣтомъ красивѣе земли и неба. Естьлижъ Иванъ покушался смягчить строгость красавицы и поцѣловать иногда щеку у той, которая въ другіе щастливѣйшіе дни сама нѣсколько разъ цѣловала его въ губы, то приносила тотчасъ жалобу старушкѣ, которая безъ пощады наказывала его клюкою, и называла дерзкимъ мальчишкою. A старушка, проведя вѣкъ свой честно, до того наговорила и натвердила о добромъ своемъ имени, что и Марья захотѣла имѣть ту же добрую славу. По ея совѣтамъ, она остерегалась съ нѣкоштраго времени отъ ласки и рѣзвостей Ивана; по тому была и другая причина, о которой мы тотчасъ узнаемъ.
Съ того времени бѣдный Иваиъ началъ тосковать; пересталъ пить и ѣсть, не глядѣлъ на Божій свѣтъ, не обращался съ добрыми людьми, и потупя глаза, повѣся голову, какъ преступникъ на смерть осужденный, ночью скитался по лугамъ отъ безсонницы, a днемъ, упуская изъ своихъ рукъ заступъ, или топоръ, стоялъ на одномъ мѣстѣ нѣсколько часовъ неподвижно. A Марья, скрываясь за угломъ хаты, или за плетнемъ сада, или за стволомъ дерева, украдкой смотрѣла на тоскующаго юношу примѣчала всѣ его движенія и тяжело вздыхала.
Въ одну ясную ночь, когда Иванъ стоялъ на берегу Ворсклы, a хозяйка заснула уже крѣпкимъ сномъ, Марья, по тайному сердечному предчувствію, взглянула изъ окна хижины, и видя Ивана печально смотрящаго на тусклое свѣтило ночи, не могла удержать порыва своего сердца, которое влекло ее на встрѣчу друга. Она выходитъ изъ хижины; оглядывается вокругъ себя, какъ будто бы остерегаясь нескромныхъ свидѣтелей, и тихими шагами подкравшись къ любимцу души своей, треплетъ его по плечу съ ласковою улыбкою, но съ пламеннымъ лицемъ, на которомъ любовь и стыдливость сражаются. Юноша вздрогиваетъ отъ осязанія руки ея, какъ отъ искры электрической; передъ нимъ стоитъ красавица во мракѣ ночи, какъ Ангелъ-утѣшитель съ небесъ слетѣвшій; едва онъ вѣритъ глазамъ своимъ. Невиданное явленіе той, которая занимала его душу и мысли, ея восхитительная ласка, сердечное біеніе, ускоренное сердечнымъ блаженствомъ, приводитъ его въ умиленіе. Изъ глазъ его катятся слезы; красавица отираетъ ихъ сама плачетъ съ нимъ, и старается его утѣшить. «Нѣтъ» говоритъ Иванъ, «нѣтъ ты не любишь меня, какъ любила до нынѣшняго времени. Прежде были мы неразлучны отъ утренней зари до вечерней, вмѣстѣ ходили, вмѣстѣ работали и въ воскресные дни, сидя на лугу, съ котораго жаворонки поднимались выше головы нашей, радовались ихъ смѣлымъ полетомъ, a сами ласкалися другъ къ другу, какъ тѣ горлицы, которыя вьютъ y насъ гнѣзды подъ кровлями хижины. Ахъ! птички любятъ и не разлюбляютъ, онѣ не отстаютъ другъ отъ друга, свыкнувшись въ гнѣздѣ своемъ, на которомъ дружно оперялись весной. Развѣ не было у насъ также гнѣзда общаго? И мы выросли съ тобою вмѣстѣ; ѣли и пили изъ одной чаши, покоились на одной соломѣ съ братскою любовію! Какъ могла ты перемѣниться? за чѣмъ ты бѣгаешь отъ вѣрнаго друга, который любитъ тебя, какъ душу? A что мнѣ въ душѣ и въ жизни, когда не вижу твоей любви и ласки! Нѣтъ, нѣтъ! ты не любишь меня!» — Неблагодарньій, — отвѣчала Марья, потупивъ глаза въ землю — ты не вѣришь любви моей? A что дороже мнѣ твоего привѣтливаго взора, твоей ласковой рѣчи? Но, Иванъ, подруги надо мной смѣются, называя тебя женихомъ моимъ; злые люди говорятъ дурно о нашей ласкѣ, и съ нѣкотораго времени…. не знаю отъ чего…. мнѣ стыдно и безъ людей, когда ты ко мнѣ приласкаешься. Я сказала тебѣ всю правду. — «Марья! Марья! какое намъ дѣло до чужихъ рѣчей! Естьли ты любишь меня, какъ я люблю тебя, кто мѣшаетъ намъ обвѣнчаться передъ олтаремъ Господнимъ?» — Нѣтъ, Иванъ, наша старуѣіва говоритъ, что тебѣ не льзя быть мужемъ моимъ. — «Для чего?» — Для того, что ты бѣденъ; я не имѣю также достатка: намъ не льзя прокормить себя. — «Послушай, моя красавица, положись только на Бога и на твоего друга. Тотъ не оставлялъ и не оставитъ сиротъ безъ пропитанія; а у меня есть руки и силы. Буду работать, буду кормить и покоить тебя, не положу на тебя трудовъ свыше силы, бѣлыхъ рукъ твоихъ не оскверню черною работою; сбереженная мною отъ жара и холода, отъ горя сердечнаго и навѣта людскаго, проживешь ты годы твои, о моя красавица! съ мужемъ всегда въ тебѣ ласковымъ, въ свѣтлой хижинѣ, моею рукою срубленной, за хлѣбомъ и солью, для тебя приготовленными. О моя подруга! скажи: да, или нѣтъ; утѣшь меня!» Марья потупила взоры, и низко поклонясь Ивану, сказала: — Когда такъ Богу угодно, будь моимъ хозяиномъ!
Какъ животворное солнце отогрѣваетъ утромъ молодыя растѣнія, застуженныя холодною росою ночи, такъ сладкая рѣчь красавицы обратила юношу къ жизни. Щастливецъ обнялъ невѣсту одною рукою; она преклонила голову на плечо къ другу свой ему, и звѣздное небо, подобно ихъ сердцамъ ясное, было свидѣтелемъ той безпорочной ласки и тѣхъ невинныхъ восторговъ, съ которыми иногда изливалась первая любовь ихъ. Они сѣли на берегу Ворсклы и говорили, какъ они объявятъ доброй старушкѣ объ ихъ радости… какъ будутъ вѣнчаться и тому подобное. Настала полночь самая тихая и пріятная. На высотѣ неба качался шаръ луны, какъ яркая лампада, привѣшенная къ голубому своду. Въ тишинѣ глубокой ночи слышно было вѣяніе легкаго вѣтерка, движеніе колыхающихся листочковъ, плесканіе волнъ, приливающихъ къ берегу, глухое жужжаніе насѣкомыхъ съ перерывнымъ боемъ кузнечика, какъ часы стучащаго, и любовное воркованіе горлицъ, на гнѣздѣ перекликающихся: какая-то роскошная томность, которой никакія слова выразить не могутъ, царствовала въ природѣ и проливалась въ душу уединенныхъ гостей полуночи. Иногда они смотрѣли только другъ на друга, — языкъ ихъ молчалъ, a душа блаженствовала, иногда юноша, yпоенный любовію и щастіемъ, взбѣжавъ высоту холма, громко восклицалъ въ безмолвіи ночи: Горы, лѣса и долины! твердите, какъ подруга моя прекрасна! и эхо отвѣчало въ долинахъ: прекрасна! прекрасна! Иногда онъ хотѣлъ внимать сладкому голосу подруги и ему въ угожденіе она запѣвала:
Замолчалъ со мной сердечный другъ.
Мнѣ и свѣтъ и жизнь не взмилилсь;
Предъ нами солнце яркое
Во туманѣ съ небесъ скатилося;
Но любезный молвилъ съ ласкою —
Сердце въ радости забилося,
И любви улыбка сладкая
Изъ тумана солнце вывела.
Или она слушала, а Иванъ пѣлъ ей сложенную имъ самимъ пѣсню; пѣлъ, какъ соловей поетъ передъ своею подругою; такимъ образомъ:
Размолвка.
Не воркуй мой голубочикъ
Ты на утренней зарѣ!
Не взлюбилъ меня дружочикъ,
И ко сѣнямъ, во дворѣ
Отъ любви пути-дорожки
На томъ мѣстѣ видной нѣтъ,
Гдѣ ея прекрасной ножки
У цвѣтовъ ложился слѣдъ.
Примиреніе.
Нѣтъ, воркуй мой голубочикъ
Ты на утренней зарѣ!
Ужъ въ любви съ дружкомъ дружочикъ,
И на травчатомъ дворъ
Подъ слѣдомъ красивой ножки
Листъ полегъ, измялся цвѣтъ.
Ахъ! ни въ сердцѣ, ни съ дорожки
Не затрется милый слѣдъ!
Нечувствительно протекла ночь; утренняя заря возсіяла; казалось, что сей день, прекраснѣйшій изъ весеннихъ, обѣщалъ имъ жизнь веселую и щастливую, подобно началу любви ихъ. Но ахъ! что человѣческое щастіе?
Они возвращаются домой на разсвѣтъ. Едва ступаютъ на порогъ хижины, и видятъ престарѣлую хозяйку свою, лежащую на полу мертвою. Ударъ паралича прекратилъ жизнь ея въ самую глубокую полночь. На ихъ жалобный вопль стекается толпа народа. Скоро является и старшина козацкой станицы Артемій Булатовъ, лихоимецъ безсовѣстный, человѣкъ передъ людьми безстыдный, передъ Богомъ безстрашный. Отобравъ все имущество вдовы въ мірскую казну, онъ не оставляетъ ничего сиротамъ, кромѣ ихъ платья и бѣлья; потомъ онъ взглядываетъ на прекрасную Марью глазами наглаго сластолюбца, на Ивана съ глубокимъ презрѣніемъ, и говоритъ: «Молодецъ! тебѣ уже нѣтъ въ хатѣ дѣла и мѣста; ступай съ добромъ твоимъ и пристройся къ мѣсту. A ты, красавица, ты можешь до времени имѣть здѣсь пристанище и всѣ добрые міряне засвидѣтельствуютъ (прибавилъ онъ съ безсовѣстною усмѣшкою), что я люблю ласкаться къ такимъ пригожимъ дѣвушкамъ, какъ ты!»… — При семъ послѣднемъ словъ Иванъ поднялъ голову, взглянулъ на Булатова и гордо отвѣчалъ: — Нѣтъ, старшина, нѣтъ, никому, кромѣ меня, не владѣть ею. Знай, что мы обручены словомъ, и теперь идемъ жъ вѣнцу! Отвѣдай кто нибудь отнять ее изъ рукъ моихъ. — «Не горячись» отвѣчалъ Булашовъ съ притворною холодностію, но съ тайною досадою, на смѣлость гордаго юноши «не такъ прелестна красавица, чтобы мнѣ спорить съ тобою. Но когда вы идете къ вѣнцу, то оба очищайте скорѣе хату, не мѣшкайте ни часа. А я посмотрю, куда вы преклоните голову, и кто изъ козаковъ (тутъ онъ окинулъ взоромъ толпу народа) осмѣлится пустить къ себѣ этаго грубіяна и эту дѣвчонку?» — Не бойся угрозъ его — смѣло повторилъ юноша, обратясь къ своей красавицѣ; — въ свѣтѣ не безъ добрыхъ людей; найдемъ уголъ и пищу — сказалъ, и взявъ за руку свою плачущую подругу, скрылся съ нею изъ виду озлобленнаго начальника.
Они увидѣли себя опять бѣдными сиротами, для которыхъ нѣтъ другаго въ свѣтѣ крова, кромѣ небеснаго, и дрѵгой пищи, кромѣ той, которую общій Отецъ невидимо посылаетъ всѣмъ тварямъ своимъ. Въ бѣдствіяхъ жизни всякой имѣетъ свое утѣшеніе и свои надежды, смотря по склонности сердца, Марья, съ упованіемъ святой вѣры, смотрѣла на небо и просила Бога о помощи: Иванъ, во всей пылкости юныхъ лѣтъ своихъ, разсчиталъ способы, и надѣялся на силу праваго дѣла. Они явились къ сельскому Священнику, чтобы просить объ ихъ соединеніи; но Священника не было дома: обязанности сана отозвали его въ другое село. Долго они ждали. Имъ хотѣлось рѣшить участь свою, чтобы имѣть уже свободу не разставаться. Но сельскій пастырь не возвращался и въ ночь. Чтобы не нарушить нѣкотораго благочинія и не подвергнуться насмѣшкамъ лукавыхъ людей, они разошлись передъ вечеромъ въ разныя мѣста, но провели ночь на улицѣ подъ открытымъ небомъ; ибо жестокосердые люди, въ угожденіе начальнику, не дали имъ ночлега. Сей первый опытъ человѣческой несправедливости оскорбилъ сердце молодаго человѣка. На другой день нещастные любовники снова стучатся y воротъ Священника. Имъ отвѣчаютъ, что отецъ Евлампій не имѣетъ времени, и гонятъ ихъ съ двора какъ преступниковъ закона и воли начальства. Послѣднія слова объясняютъ имъ причину сего отказа. Въ самомъ дѣлъ, врагъ ихъ успѣлъ уже переговорить съ Евлампіемъ, преклонить его на свою сторону, подкупить сего недостойнаго служителя церкви. «Какъ!» восклицаетъ Иванъ съ негодованіемъ «мы виновны можетъ быть передъ судомъ человѣческимъ, но безвинны передъ Богомъ. Пускай судитъ меня начальство, но пусть обвѣнчаетъ насъ Священникъ. Нѣтъ! я не сойду съ этаго мѣста; буду рваться къ Священнику, буду терзать его и себя воплемъ отчаянія и жалобами на людскую несправедливость.» — Полно, — говорила Марья полно — тебѣ не усовѣститъ этихъ безжалостныхъ людей: видно, что итакъ Богу угодно! — "Нѣтъ, " повторилъ Иванъ «или умереть, или жить намъ другъ съ другомъ! Пустите меня къ Священнику, жестокіе люди, пустите! я найду дорогу къ его сердцу!» — Напрасно отталкивали отчаяннаго отъ дверей дома, напрасно удерживала его сама плачущая подруга; онъ возвращался къ дому, стучался y дверей безчеловѣчнаго пастыря, грозя ему земнымъ и небеснымъ правосудіемъ. Наконецъ, наскуча симъ воплемъ, Священникъ впускаетъ къ себѣ нещастныхъ сиротъ. «Чего хотите вы отъ меня?» свирѣпо вопрошаетъ Евлампій. — Быть обвѣнчанными до закону Божію. — "Есть къ тому законное препятствіе, « говоритъ Священникъ съ важностію; „вы cироты безъ имени и роду; никому не извѣстно ваше происхожденіе; можетъ быть вы находитесь въ самомъ близкомъ и даже кровномъ родствѣ между собою. A Уставъ церковный не позволяетъ мнѣ вѣнчать тѣхъ, которыхъ родство и происхожденіе мнѣ не извѣстно.“
Молодый человѣкъ увидѣлъ, что жестокій и гонящему ихъ злодѣю преданный Священникъ выдумалъ самый хитрый способъ, и могъ въ самомъ дѣлъ не вѣнчать ихъ подъ симъ предлогомъ, котораго не льзя было опровергнуть законнымъ порядкомъ, но особливо нещастному сиротѣ, не извѣстному въ мірѣ, незнакомому съ дѣлами и притомъ совершенно безденежному. При сей мысли упадаетъ духъ его; сердце только чувствуетъ грозящую ему потерю любви и щастія. Величавый юноша бросается къ ногамъ пастыря, смиряетъ передъ нимъ гордость свою униженно молитъ его тронуться ихъ участью. Съ нимъ вмѣстѣ становится на колѣни робкая Марья. Оба приносятъ прозьбу свою. Иванъ вызывается просить прощенья у начальника селенія; и требуетъ пастырскаго посредничества для примиренія его съ Булатовымъ. Но все напрасно, непреклонный старикъ, вопреки обязанностямъ своего сана, отказывается быть миротворцемъ. „Дерзкій!“ говоритъ онъ молодому человѣку, „ничто не можетъ загладить твоего преступленія; нѣтъ надежды къ примиренію.“ — Сказалъ и захлопнулъ двери за собою,
„Испытаемъ еще одинъ способъ“ говоритъ Иванъ Марьѣ „прибѣгнемъ къ самому начальнику; можетъ быть жестокая душа его тронется наконецъ сожалѣніемъ.“ — Они идутъ къ дому старшины. Стоящіе на улицѣ поселяне, отчасти по внушенію злодѣя, отчасти по собственному дурному расположенію, осыпаютъ ихъ наглыми укоризнами и шутками. Марья слышитъ и плачетъ, a Иванъ, бѣдный Иванъ, отборанивается отъ злыхъ людей, отираетъ слезы подруги, терпитъ въ одно время огорченія любви и оскорбленія ненависти. Сколько сердце его настрадалось! Но яростное отчаяніе овладѣло имъ, когда старшина, принявъ ихъ на порогъ дома, не хотѣлъ внимать ни прозьбамъ, ни слезамъ, ни принесенному раскаянію; и упорный отказъ свои заключилъ сими словами „Не стоять тебѣ никогда подъ вѣнцемъ съ нею! вотъ мое условіе.“ — Злодѣй! — воскликнулъ Иванъ, которому сія рѣчь возвратила гордость и негодованіе злодѣй! никогда не бывать тому, чтобы ты насытилъ твои желанія и осквернилъ безпорочную красавицу! Надъ нами судъ Божій зову на тебя проклятіе небесное. О земля, разступись подъ ногами беззаконнаго преступника; о Небеса! пошлите на человѣка безбожнаго бурю огненную, да погибнетъ тѣло его въ огнѣ и пламени, и да развѣется по вѣтру прахъ костей его! — И видя, какъ старшина со смѣхомъ удалялся, онъ кричалъ ему въ слѣдъ: „Смотри! рано, или поздно правый судъ Божій совершится!“
Отходя отъ сего мѣста, Иванъ съ отчаянія рвалъ на себѣ волосы, стучалъ ногами, вопіялъ на людей и небо. Подруга старалась всячески успокоить его. „Ради Бога!“ говорила она „не терзайся, не ропщи, не гнѣви Бога! Ахъ! я боюсь, чтобы Господь небесный не убилъ тебя! Легко умереть съ тобою, но страшно остаться безъ тебя на семъ свѣтъ!“ — При утѣшительномъ голосѣ и взорѣ любовницы переставало кипѣть сердце юноши, какъ бурные волны утихаютъ передъ яснымъ вечеромъ и кроткимъ сіяніемъ западнаго солнца; но при жестокой мысли о разлукѣ съ любовницей снова ожесточалось сердце его, снова ропотъ возобновлялся.
Между тѣмъ начинались уже другіе сутки съ тѣхъ поръ, какъ они ни пили и ни ѣли. Голодъ томилъ нещастныхъ. Марья хотѣла идти одна просить подаянія подъ окнами: но Иванъ не пустилъ ее. „Сохрани Богъ“ говорилъ Иванъ, „тебя могутъ обидѣть; лучше пойду я самъ за подаяніемъ Христовымъ.“ — Но Марья не соглашалась въ свою очередь. Одна мысль тревожила обоихъ, каждый боялся за другаго стыда и оскорбленія; наконецъ женское сердце, столь изобрѣтательное на утѣшеніе любви, придумало и въ семъ случаѣ способъ обмануть заботливость друга. Она уговорила его отдохнуть на берегу рѣки, предложила ему подъ голову набранный пукъ желто-синихъ цвѣтовъ ихъ имени, розовой усыпительной дремы полеваго мака, наносящаго, какъ сказываютъ, крѣпкой сонъ и сладкія сновидѣнія, и сама прилегла къ головамъ его, чтобы притвориться спящею. Но когда страдалецъ нечувствительно склонился ко сну подъ томнымъ журчаніемъ волнъ, подъ ароматическимъ запахомъ травъ, a особливо при ласкахъ подруги, подобно младенцу, усыпленному въ колыбели пѣснями и качаніемъ матери. Она воспользовалась крѣпкимъ сномъ его, и съ осторожностію поднявшись съ мѣста, пошла къ окну первой хижины проситъ милостыни. Суровый человѣкъ выглянулъ изъ окна, махнулъ рукою, и захлопнулъ оконныя створки. Бѣдная сирота стучится у другаго окна, ей говорятъ: Богъ подастъ; она подходитъ къ другимъ дворамъ по очереди; тотъ же отвѣтъ и отказъ. Съ отчаяніемъ въ сердцѣ, она хочетъ уже возвратиться къ другу съ пустою котомкою, какъ вдругъ слышитъ за собою топотъ ногъ. Она оглянулась и ахнула. За нею былъ Артемій Булатовъ. „Не пугайся“ сказалъ ей злодѣй остановивъ ее за руку; „мнѣ право жаль тебя, ты не скиталась бы по міру нищею и не просила милостыни, естьли бы согласилась быть моею красавицею.“ Лучше умереть съ голоду, нежели съ тобою жить родъ одною кровлею — смѣло говоритъ Марья, высвободивъ руку свою изъ рукъ его. — „Но“ спросилъ старшина съ усмѣшкою, „гдѣжъ вы теперь поселитесь, бездомные странники?“ — На землѣ, вольной для всѣхъ людей.» — Хорошо; но куда укроетесь отъ непогоды и ночи?" — Подъ кровъ лѣсовъ и рощей. — «А какъ будете кормиться?» — Отъ руки Божіей, какъ кормятся самыя мѣлкія пташки на гнѣздѣ своемъ. — «А я разорю послѣднее гнѣздо ваше; берегитесь!» — Богъ спасетъ беззащитныхъ. — «Послушаи, умница, я не трону васъ; только приласкай и поцѣлуй меня.» — Наглый хотѣлъ обнять красавицу, но она увернулась изъ рукъ его; и стрѣлою пустилась по дорогѣ. Злодѣй не захотѣлъ догонять ee.
Едва скрылась y него изъ виду, и вдругъ встрѣчается съ нею прохожая старушка, Богомъ, кажется, посланная, которая по ея первому слову подаетъ ей богатую милостыню, два цѣлые хлѣбы и нѣсколько денегъ. Такъ Небо увѣнчало вѣру и добродѣтель ее.
Марья спѣшила возвратяться къ своему другу, бояся, чтобы онъ не проснуся и не встревожился ея отсутствіемъ; но къ щастію нашла его спящаго. Успокоенная подруга положила хлѣбы на землю, a сама стала передъ нимъ на колѣни съ душевнымъ умиленіемъ, смотря на пріятныя черты и ясное лице покоющагося друга. «Будемъ ли мы щастливы?» тихо говорила Марья? «буду ли я обвѣнчана съ человѣкомъ, милымъ для моего сердца?… О мои сердечный другъ! почивай покойно; отдохни на часокъ отъ слезъ и печалей; Господь Богъ да пошлетъ тебѣ хоть во снѣ тѣ радости и утѣшенія, которыхъ ты желаешь. Ахъ! я рада терпѣть сама и горе и муку злую, естьли бы ты могъ только быть, какъ на теперешній часъ, покоенъ и щастливъ!» — Черезъ нѣсколько минутъ Иванъ проснулся. Какая пріятная нечаянность! Марья подаетъ ему хлѣбъ и зоветъ его вкусить съ нею даръ Божій, не видимо къ нимъ посланный. Ей не трудно было удалить сомнѣнія дрѵга, увѣривъ его, что мимо идущая старушка надѣлила ихъ симъ богатымъ подаяніемъ. Она не стала разсказывать ему о встрѣчъ ея съ Булатовымъ, чтобы не привести его въ подозрѣніе и въ огорченіе. Какъ Иванъ благодарилъ Бога! и какъ спѣшилъ раздѣлитъ съ подругою часть ихъ дневнаго пропитанія! О таинственная прелесть любви! за кускомъ черстваго хлѣба, окропленнаго ихъ слезами, безъ вѣрнаго на землѣ убѣжища, имѣя только въ отрадѣ любовь и вѣру, они пылали страстію, наслаждались взаимными ласками, вкушали небесные восторги, неизвѣстные сынамъ мірскаго щастія. Ахъ, съ любовію и природою человѣкъ могъ бы всегда быть веселъ и доволенъ, естьли бы люди, жестокіе люди не возмущали спокойствія добраго сердца и не нарушали порядка природы!
Скоро безщастныя сироты возвратились къ безпокойнымъ мыслямъ объ ихъ состояніи. «Иванъ» сказала Марья «намъ надобно подумать, какъ жить и какъ быть. Надобно идти въ люди; надобно искать мѣста и пропитанія. Ты приписанъ къ здѣшней стоницѣ и положенъ въ окладъ; ты не можешь оставить селенія; но я шляхетская дочь, я вольна идти, куда хочу, и до лучшаго времени наймусь въ Полтавѣ работницею, чтобы не остаться здѣсь въ селеніи, гдѣ меня бранятъ и презираютъ.» Куда ты хочешь идти безъ твоего друга? перервалъ Иванъ съ чувствомъ, полнымъ страсти — останься со мною въ томъ углу, гдѣ я жить буду, нанявшись въ пастухи, или работники; днемъ буду выработывать деньги и кормить тебя на эти деньги; ночью покоиться y твоего сердца и тебя покоить y моего: развѣ не обѣщала ты была моею подругою, моею женою, моею красавицею? — «Нѣтъ» отвѣчала Марья закраснѣвшись «намъ не льзя такъ жить до вѣнца безъ Вышняго благословенія. Богъ прогнѣвается и люди осудятъ.» — Но, Марья, развѣ мы сами отреклися отъ вѣнца? развѣ не просили мы? не кланялись, не стояли на колѣняхъ со слезами, что бы насъ обвѣнчали по закону Божію? Злые люди не хотятъ того. Грѣхъ останется на ихъ совѣсти, a наша любовь безвинна передъ Богомъ. — «Ахъ! Иванъ, конечно Богу такъ угодно, никто не можетъ идти противъ Его Святой воли; съ Нимъ и злые люди безсильны.» — Они долго еще говорили. Вкрадчивая и краснорѣчивая любовь Ивана, сколько ни была убѣдительна для Марьи, не могла поколебать того добродѣтельнаго и цѣломудреннаго намѣренія, на которое она рѣшилась и которое хотѣла тотъ же часъ исполнить, ибо насталъ только полдень. Иванъ взялся проводить ее до Полтавы.
Надлежало переплыть рѣку Ворсклу. Они сѣли въ лодку; Иванъ принялся за весло, и вода заструилась; но скоро задумчивый гребецъ, переставъ дѣйствовать, опустилъ весло и руки. Лодка едва катилась по гладкому неподвижному зеркалу, а полуденное солнце отсвѣчивалось на днѣ рѣки со всѣми лазурными небесами, ихъ тѣнями и облаками. Иванъ возводилъ очи на яркое солнце, опускалъ ихъ на свою подругу, которой красота, въ нѣдрахъ роскошной природы, сильно трогала его чувства, и не могъ владѣть собой. Черезъ нѣсколько времени молчанія онъ застоналъ какъ человѣкъ глубоко въ сердце уязвленный, застоналъ такъ, что Марья ахнула, и видя измѣнившееся лице своего друга, бросилась обнимать его. Ласки подруги облегчили сердце, оживила голосъ печальнаго любовника. «Марья! Марья!» восклИкнулъ онъ, «сердце мое рвется къ тебѣ, a Богъ и судьба»….. онъ не могъ договорить; ручьи слезъ его окропили грудь красавицы. Въ сію минуту лодка, по теченію воды и легкаго вѣтра, пристала къ другому берегу.
Они вышли на землю. Мимоходящіе горожане, у которыхъ надлежало освѣдомиться о мѣстѣ, указали имъ въ Полтавѣ домъ столяра, который искалъ для себя работницы. Они постучались у воротъ; хозяйка, дома вышла, и тотчасъ наняла Марью за хорошую плату, но взглянула на ея молодаго проводника недовольными глазами, и требовала, не только, чтобы она перервала подозрительное знакомство, но даже имѣла бы съ нимъ свиданія, естьли хочетъ вести себя честно; ибо откровенныя сироты не умѣли скрыть отъ хозяйки, что они другъ для друга чужіе. «Подумай» сказала Марьѣ жена мастероваго «и естьли ты согласна на договоръ, то сего дня, добрая дѣвушка, переберись ко мнѣ съ добромъ твоимъ.»
Любовники возвратились на улицу въ горести и недоумѣніи, говорили, тужили — и къ чему не принудитъ крайность? — рѣшились на условіе. Послѣ того Иванъ стоялъ такъ печаленъ, что Марья заплакала и сказала: "Не грусти, мой голубчикъ! какъ бы ни была строга хозяйка, я найду время, чтобы придти украдкой съ другомъ поздороваться, хоть издалека другу поклониться. Безъ того не опустится за лѣса вечернее солнышко, чтобы я не увидѣла твоего взора, и не услышала твоей рѣчи. A когда выживу у хозяйки довольно времени, и заработаю условную плату, ибо приду къ моему другу съ богатою выручкою; на мое серебро и золото откупишься ты отъ подушнаго оклада; и тогда мы вольные люди, накинемъ на плеча дорожныя котомки, и черезъ темные лѣса проберемся въ другую дальнюю сторону, гдѣ нѣтъ, можетъ быть, злыхъ людей и гдѣ добрый Священникъ съ Божіяго благословенія обвѣнчаетъ насъ. «И такъ Богъ съ тобою» сказалъ Иванъ, утѣшенный надеждою, которую любовь обѣщала ему устами красавицы, «будь только здорова; a я самъ наймуся работать, чтобы имѣть лишніе деньги для моего выкупа.» Онъ проводилъ Марью къ дому новой хозяйки, и y воротъ простился съ нею. Надежда скораго свиданія и пріятные виды будущаго облегчили для нещастныхъ сиротъ горесть первой разлуки.
На другой день Иванъ нанялся стеречь мѣлкое стадо, какъ свое деревенское, такъ и городское; ибо Полтавскіе жители и козаки, населяющіе станицу, всегда имѣли одного пастуха. Они были не довольны прежнимъ, и, не смотря на происки Булатова, которому хотѣлось лишить Ивана и сего послѣдняго способа пропитанія, поручили ему общее стадо. Онъ выгналъ его на обширный лугъ, передъ Полтавою лежащій, и сидя на берегу рѣки Ворсклы, пѣлъ любимыя пѣсни свои, въ сладкой надеждѣ, что подруга узнаетъ голосъ его и прійдетъ съ нимъ увидѣться. День протекалъ въ семъ ожиданіи. Наступилъ вечеръ. Иванъ проводилъ стадо домой, a самъ, въ глубокія сумерки, переѣхалъ въ лодкѣ черезъ рѣку и передъ Марьинымъ жилищемъ стоялъ въ страхѣ и надеждѣ. Иногда ему казалось, что между движущимися тѣнями ночныхъ предметовъ нѣчто къ нему приближается; сердце его трепетало; оно летѣло на встрѣчу милой подругѣ; но вмѣсто ее пробѣгали передъ нимъ однѣ легкія тѣни облаковъ. Онъ возвратился къ своей лодкѣ. Надъ рѣкою взошелъ свѣтлый мѣсяцъ; на водѣ отразились башни и терема того дома, гдѣ скрывалась любезная его сердцу, и въ тоже время запѣли крылатые вѣстники полуночи, перекликаясь одинъ съ другимъ отъ минуты до минуты. «Ахъ!» говорилъ Иванъ самъ себѣ, «естьли бы красавица подала мнѣ вѣсть любви и радости! Но красавица не откликается на голосъ своего друга; красавица молчитъ» — и жалобный стонъ любовника разнесся по берегу томнымъ эхомъ. Онъ возвратился въ селеніе.
Нѣсколько дней сряду молодой пастухъ нашъ провожалъ солнце на западъ, a стадо ко дворамъ его, но не встрѣчалъ нигдѣ слѣдовъ красавицы, которую вездѣ искали его взоры. «Нѣтъ ни слуху, ни вѣсти» думалъ Иванъ самъ по себѣ, и былъ безутѣшенъ. Скоро къ мучительной неизвѣстности прибавились еще другое жестокое сомнѣніе. Сосѣди, у которыхъ онъ освѣдомлялся, разсказывали, что богатый столяръ имѣетъ сына, котораго ему хочется женить на честной дѣвушкѣ; что прекрасная Марья полюбилась молодому хозяину, и что у нихъ идетъ уже сватовство; нѣкоторые даже увѣрили, что они видѣли своими глазами, какъ Священникъ обручалъ жениха съ невѣстою.
Уже протекала недѣля со времени жестокой разлуки. Въ послѣдній вечеръ сей недѣли, Иванъ пасъ на лугу стадо и стоялъ у сосны, прислонясь къ стволу дерева, сложа обѣ руки, устремивъ неподвижные очи на вечернюю зарю, которая угасала на небѣ, какъ жизнь и радость во глубинъ его сердца. Стадо разбрелось по обширному лугу и по ближнимъ холмамъ. Другіе пастухи, играя на свирѣляхъ, гнали уже крупную скотину домой; Иванъ не трогался съ мѣста, не сзывалъ своего стада. Послѣдняя заря потухла, все умолкло на землѣ и на небѣ вдругъ, въ тишинѣ сумерекъ, раздались многіе голоса: гдѣ ты, пасту? гдѣ твое стадо? Хозяева сами пришли скликать его, осыпая бранными словами безпечнаго пастуха. Тогда Иванъ, какъ бы отъ глубокаго сна пробужденный, не отвѣчая ни слова на брань и угрозы хозяевъ, собравъ стадо, загналъ его на дворы, и проходя мимо того дому, гдѣ заключалась его красавица, замѣтилъ съ трепетомъ сердца, что калитка была отворена.
Съ наступленіемъ ночи, когда поднималась жестокая гроза, онъ явился передъ воротами дома, и смѣлымъ шагомъ ступилъ на обширный дворъ. Небо, одѣтое черными тучами, не допускало видѣть предметы; вездѣ царствовала тишина, которая изрѣдка перерывалась только скрыпомъ калитки, качаемой порывами бурнаго вѣтра. Иванъ то останавливался, то шелъ впередъ, то возвращался назадъ, самъ не зналъ куда идетъ, чего хочетъ, и только имѣлъ одну темную мысль искать вездѣ красавицу. Наконецъ онъ доходитъ до половины двора ---- и вѣтеръ приноситъ къ нему звуки голоса неизвѣстнаго: недалеко отъ него шепчутъ два человѣка и одинъ говоритъ другому: нѣтъ, право нѣтъ, Марья въ свѣтлицѣ y своего жениха. Эти слова подтверждаютъ для него народные слухи о Марьйной измѣнѣ; по лицу его проливается кровавый потъ, по сердцу холодъ и трепетъ. Въ ужасъ любовной рѣвности, въ отчаяніи смерти, онъ хочетъ закричатъ, чтобы испугать всѣхъ домашнихъ и вѣроломную измѣнницу, но голосъ его замираетъ, чувства нѣмѣютъ; онъ катится на землю безъ силы и памяти. Въ сію минуту нѣсколько собакъ, пробужденныхъ шорохомъ, страшно завываютъ на сосѣднихъ дворахъ, и громкимъ воемъ заглушаютъ слабый стонъ полумертваго страдальца. Никто не слышитъ его стона. Черезъ полчаса времени, когда съ чувствомъ жизни возвращается память, онъ поднимается на ноги, чтобы идти къ невѣрной, и грозить ей смертію; но ступивъ шагъ впередъ, съ трепетомъ останавливается. Безпрерывное замираніе сердца, истощеніе силъ, какая то робость перемѣняютъ его мысли, отнимаютъ у него силу видѣть измѣнницу — и онъ, опустивъ голову на грудь свою, возвращается къ отворенной калиткѣ; но съ послѣднимъ шагомъ говоритъ въ отчаяніи: «Марья! Марья! да будетъ тебѣ такъ горько день суда страшнаго, какъ горько теперь моему сердцу!» — онъ удаляется скорыми шагами. Безпамятство приводитъ его на высокій и крутый берегъ волнующейся рѣки, которая страшнымъ образомъ ревѣла во мракѣ ночи и бури. Съ часу на часъ гроза возрастала. Черныя тучи шумѣли въ воздухъ. Небыло искры другаго свѣта, кромѣ быстрой молніи, изрѣдка пробѣгающей по небесамъ огненными излучинами. Онъ останавливается невольнымъ образомъ на крутизнѣ утeca, внимая дикому стону береговъ и свирѣпому гласу бури, которыя отвѣчали, казалось, на вопль его сердца. Ужасы природы усиливаютъ его смятеніе. Онъ произноситъ стенящимъ голосомъ: «Перестань кипѣть, сердце! не далеко и дно глубокой пропасти. Развѣ долго погубить душу свою?» — При семъ послѣднемъ словъ яркая молнія извилась стрѣлами по черной пучинѣ водъ; нещастный не ужаснулся, но вымѣрилъ дикимъ взоромъ пространство отъ высоты утеса до бездны кипящей у его подошвы, поднялъ глаза на небо, три раза перекрестился, и сказавъ: «Господи! прими мое покаяніе!» двинулся на край пропасти…. какъ вдругъ, при блескѣ молніи, нѣкто ахнулъ, схватилъ и удержалъ его — это была Марья.
Подобно мертвому, который возстаетъ изъ гроба, любовникъ воскресалъ въ объятіяхъ своей любовницы, но самъ не вѣрилъ своему воскресенію. Какой свѣтъ озарилъ душу его, когда вѣрная красавица прижимала его къ своему сердцу, осыпала ласками, просила именемъ Бога подать ей нѣкоторый знакъ жизни, ибо онъ стоялъ неподвиженъ отъ смѣшенія всѣхъ чувствъ и мыслей. Но скоро, при сладкомъ дыханіи подруги, отлила первая тягость отъ его сердца, возвратилось на уста выраженіе сердечной горячности; онъ отозвался на голосъ любовницы. Но радость, подобно печали, утомляетъ человѣка. Они сѣли на берегъ отъ слабости; и тамъ, черезъ полчаса времени, Марья разсказала Ивану, что съ нею случилось.
Хозяева того дома, гдѣ она служила работницей, полюбили ее. На другой день по ея вступленіи сынъ хозяина приступилъ къ ней съ обѣщаніями любви, отецъ и мать съ предложеніями о замужствѣ. Она отказала имъ. Съ досады хозяева начали примѣчать за каждымъ шагомъ ея; a не переставали называть ее невѣстою, a сына — ея женихомъ. Въ теченіи недѣли ей не льзя было никакимъ образомъ укрыться отъ ихъ бдительнаго надзора; но въ послѣдній день недѣли она имѣла случай задобрить дворника, который отперъ для нее калитку, и обѣщалъ проводить ее тихонько со двора передъ наступленіемъ ночи. Произнесенныя въ полголоса слова, которыя привели Ивана въ отчаяніе, были лживымъ отвѣтомъ дворника на вопросъ подозрительной хозяйки, стоявшей на дворѣ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ. Но обманъ его успокоилъ хозяйку. Она возвратилась подъ кровлю дома; a Марья сошла съ крыльца украдкой. Тогда она услышала грозное восклицаніе своего друга передъ калиткою, услышала его голосъ, и какъ не спѣшила за нимъ, могла только догнать его y берега въ тотъ самый часъ, въ который молнія освѣтила neредъ ней сего безумца, приносящаго Богу послѣднее покаяніе, и готоваго броситься въ глубины шумной Ворсклы.
Когда Марья говорить перестала, Иванъ разсказалъ ей въ свою очередь, что происходило въ его сердцѣ, и заключилъ ее въ свои объятія, сказавъ: «О моя красавица! Люблю тебя безъ души и памяти.» — Ахъ! не люби меня такъ много, отвѣчала Марья съ нѣжною горестію, — когда любовь доводитъ до такого зла, до такого страшнаго грѣха. Иванъ! ты погубилъ бы не одну душу свою, но и мою. Чтобъ могъ удержать меня на семъ бѣломъ свѣтъ, естьли бы ты утопился на днѣ глубокой рѣки? Но полно, мнѣ страшно говорить объ этомъ въ темнотѣ ночи и при шумѣ бури. — ….
Между тѣмъ буря утихла, ночь протекала; но Иванъ не отпускалъ Марьи. Не могу жить безъ тебя, говорилъ онъ; останься со мною, будь моею супругою. — И вдругъ пылкій юноша встаетъ съ быстротою, беретъ ее на руки, взноситъ на гору до церкви, недалеко стоящей, становитъ на паперть передъ висящимъ образомъ Богоматери, и съ пламеннымъ восторгомъ говоритъ изумленной подругѣ: «Присягнемъ передъ Святою Иконою быть съ нынѣшняго дня вѣрными супругами. Мать Божія исходатайствуетъ намъ y Господа Его благословеніе. Люди жестоки, но Богъ милосердъ…. О моя нареченная невѣста, согласись на мое щастіе; совершимъ святую клятву передъ церковью Божію.»
Первые лучи свѣта озарили сіе трогательное явленіе. Дѣйствіе прекраснаго утра на всѣхъ чувствительньгхъ тварей влеченіе сильной страсти, языкъ любви столь убѣдительной, все приводило Марью въ искушеніе. Грудь ея сильно волновалась собственное сердце говорило ей все, то, въ чемъ увѣрялъ ее любовникъ, уста готовы были произнесть клятву. Но послѣ жестокаго съ самой собою боренія, она отвѣчала наконецъ перерывающимся голосомъ: "Нѣтъ, мой сердечный другъ, нѣтъ, такъ вить безчестно и грѣшно. Ахъ! конечно Богъ и Его Святые говорятъ въ моемъ сердцѣ, когда я имѣю силу идти противъ твоей воли и противъ твоихъ рѣчей; a ты знаешь какъ я люблю тебя. — Напрасно Иванъ старался еще убѣждать свою подругу; ничто не могло поколебать ея добродѣтели. Свѣтъ разливался, надлежало скорѣе разстаться. Марья дала обѣщаніе передъ Святымъ Образомъ, что она отойдетъ отъ своего мѣста въ другое, естьли не льзя ей будетъ впредь имѣть свиданія съ другомъ, и не безъ горести вырвалась изъ его пламенныхъ объятій. Оба возвратились домой въ пору, не подавъ никакого подозрѣнія.
Съ того дня они продолжали имѣть свиданія, въ которыя дѣвическая добродѣтель безпрестанно сражалась съ пылкою любовію, сражалась, но побѣждала. Черезъ мѣсяцъ времени, когда Марья зажила у хозяина изрядную сумму денегъ, a Иванъ получилъ съ своей стороны пастушескіе деньги, они рѣшились просить одного Полтавскаго Священника обвѣнчать ихъ, обѣщая щедро наградить его. "Дайте мнѣ подумашь, " сказалъ имъ Священникъ "и приходите ввечеру за отвѣтомъ. Передъ концомъ дня, котораго наши любовники не могли дождаться? Иванъ прибѣжалъ къ Священнику, который сказалъ ему, что онъ освѣдомлялся объ нихъ у одного богатаго поселянина ихъ козацкой станицы, что онъ не имѣетъ права вѣнчать Ивана, приписаннаго не къ городу, a къ селенію; но что, изъ сожалѣнія къ нимъ и за обѣщанную ими плату, можетъ совершить ихъ бракъ во время ночи, съ договоромъ молчать о томъ. Сироты снеслись. Иванъ склонилъ, Марью на сей тайный бракъ. Назначили часъ; и все готово было къ исполненію сладкой надежды любовниковъ.
Въ глубокую полночь отворяется Божій храмъ для страстной и младой четы; руна Священника тайно вводитъ ее подъ сводъ церкви, гдѣ горѣла одна слабая лампада, и запираетъ двери за собою. Уже прекрасная Марья стоитъ передъ олтаремъ съ огненнымъ на щекахъ румянцемъ отъ любви и стыдливости; уже пылкой Иванъ жаждетъ брачнаго благословенія и смотритъ на царскія двери, какъ на разтворенныя передъ нимъ небеса. Священникъ обручаетъ ихъ кольцами, совершаетъ первую молитву…. О ужасъ! вдругъ стучатся, слышны человѣческіе голоса; раздается громкіи вопль грозятъ выломить двери. Дрожащій Священникъ идетъ, самъ отворить ихъ; a блѣднѣющія любовники бѣгутъ укрыться въ уголъ церкви. Скоро является Благочинный того города, сѣдовласый старецъ, котораго важный видъ возбуждаетъ новый трепетъ въ душѣ бѣдныхъ сиротъ, a за нимъ отецъ Евлампій и старшина Булатовъ, съ нѣсколькими полицейскими служитедями. Виновнаго Священника и робкихъ бѣглецовъ приводятъ передъ Благочиннаго. По грозномъ допросъ, на который Священнослужитель могъ отвѣчать однимъ молчаніемъ и раскаяніемъ. Начальникъ отсылаетъ его домой подъ стражею, за то что онъ осмѣлился вѣнчать неизвѣстныхъ ему сиротъ въ ночное время, скрытно и вопреки церковнаго права, принадлежащаго приходскому Священнику того селенія, котораго Иванъ былъ обывателемъ. Сей послѣдній возвышаетъ голосъ, чтобы принести Благочинному прозьбу и жалобу на отца Евлампія; но Булатовъ перерываетъ рѣчь его, a Благочинный удаляется; отдавъ ему на руки сиротъ, которыхъ дѣло уже не касалось до его духовнаго вѣдомства. Тотчасъ ихъ разлучаютъ. Они смотрятъ другъ на друга жалостными глазами, которые должны были, казалось, тронуть самое грубое сердце, простираютъ другъ къ другу объятія, молятъ злодѣевъ смягчиться; ихъ увлекаютъ. «Жестокіе люди гонятъ насъ» восклицаетъ Иванъ къ Марьѣ въ жестокомъ отчаяніи. — И люди гонятъ и Богъ оставляетъ насъ — говоритъ Марья, залившись слезами.
Ее, какъ вольную женщину, отпустили въ тотъ домъ, гдѣ она нанималась; a его отвели въ селеніе, и посадили въ темницу на десять дней: ибо злодѣйскіе умыслы Булатова положили такой срокъ его заключенію. Этотъ злодѣй свѣдалъ отъ поселянина, что городскій Священникъ у него освѣдомлялся о судьбъ Ивана и Марьи; возъимѣя нѣкоторое подозрѣніе, онъ бродилъ во всю ту ночь съ Евлампіемъ вокругъ Священническаго дома; и когда увидѣлъ его входящаго въ церковь съ обоими сиротами, послалъ тотчасъ Евлампія къ Благочинному, который любилъ и соблюдалъ строгій порядокъ между церковными служителями. Такъ удалось жестокому человѣку перервать союзъ молодыхъ нещастливцевъ.
Черезъ десять дней, Ивана выпустили изъ темницы, но для того, чтобы приставить его къ обозу, который съ хлѣбомъ отправлялся на другой день въ дальные края Сѣверной Россіи. Булатовъ, которому надлежало слѣдовать за симъ обозомъ до мѣста его назначенія, какъ главному предводителю, опредѣлялъ Ивана въ свои помощники, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы помѣшать любовникамъ видѣтъся, и можетъ быть въ его отсутствіе обвѣнчаться. Но притворяясь великодушнымъ, злодѣй позволилъ Ивану, по его прозьбѣ, отлучиться на нѣсколько часовъ въ городъ.
Онъ летѣлъ къ своей подругѣ, которая уже нанимала собственный уголъ въ Полтавѣ; ибо послѣ ночнаго произшествія ее согнали со двора хозяевъ, и нигдѣ въ другихъ мѣстахъ не принимали. Марья услышала со слезами, что его отсутствіе продолжится нѣсколько мѣсяцовъ. Любовники передъ горестною разлукою воспылали, казалось, жарчайшею страстію, казалось, что преграды для нихъ постановленныя раздражали любовь ихъ. Съ какимъ сердечнымъ отчаяніемъ говорили безщастные, что они стояли уже передъ олтаремъ, и ожидали только вѣнца; что естьли бы злодѣи не ускорили нѣсколькими минутами, то бы щастіе ихъ совершилось, что, наконецъ, имъ грозитъ вѣчная, можетъ быть, разлука: ибо одинъ можетъ умереть въ отсутствіи другаго. На сей разъ они забывали все въ мірѣ, кромѣ любви своей. Съ какою безпечною свободою предавалась Марья пламеннымъ ласкамъ Ивана! Сожалѣніе о его и своей участи, давнишнее и безплодное терпѣніе, столько разъ обманутыя надежды, близкая разлука, послѣднее свиданіе, восторги страстнаго сердца и быстрое упоеніе чувствъ увлекли ее ко слабости. Минута заблужденія востревожила красавицу. «Ахъ!» говорила Марья ощастливленному другу «я погубила честь свою, но изъ любви къ тебѣ. Не o себѣ жалѣю; жалѣю только о младенцѣ, который отъ насъ родится безъ имени и роду. Его участь быть, также, какъ и мы, вѣчнымъ сиротою: ни люди, ни Богъ, какъ я слыхала, не признаютъ незаконнорожденнаго нашимъ младенцемъ, ни насъ его отцемъ и матерью! О ты, мой красавецъ и съ нынѣшняго дня мой супругъ до гроба!.. ты одинъ мой братъ и отецъ родный, ты знаешь, какъ тяжело не имѣть и не знать своихъ родителей!» Любовникъ старался успокоить подругу свою. Между тѣмъ приближился часъ разлуки. Горесть была тѣмъ сильнѣе, что за первымъ удовольствіемъ любви слѣдовала такъ скоро долговременная разлука. Они простились.
Въ отсутствіи Ивана Марья молилась, плакала и работала. Женскія рукодѣлья доставляли ей достаточные способы пропитанія. Скоро оказалось слѣдствіе любовной ея связи. Но первая беременность, сердечная печаль, сомнѣніе набожной совѣсти, стыдъ видѣть себя обличенною передъ людьми въ такой ея слабости, стоили ей очень дорого: она слегла въ постель, нѣсколько мѣсяцовъ была между смертію и жизнію; наконецъ встала, но едва передвигала ноги. Тогда-то, слишкомъ черезъ полгода времени, возвратился наконецъ другъ ея. Какъ радостно было ихъ свиданіе! Марья забыла и боль и муку. Иванъ былъ также страстенъ. Но едва увидѣлась передъ ея домомъ въ присутствіи свидѣтелей на нѣсколько минутъ, и должно было разстаться, ибо дѣла требовали его присутствія въ станицѣ.
Онъ могъ только возвратиться на другой день, и опять не на долго. Иванъ встрѣтилъ Марью на концѣ Полтавскаго предмѣстія, куда она добрела съ великимъ усиліемъ, опираясь на клюку, и скоро на руку милаго друга, котораго не могла дождаться. Это было передъ началомъ весны, въ часъ прекраснѣйшаго утра. Они стояли, ласково державъ другъ друга за руку, и смотрѣли на первую травку, которая на холмахъ зеленѣла. «Скоро жаворонки выведутъ въ гнѣздѣ птенцовъ своихъ» говорила Марья «и скоро я принесу другу младенца милаго, но безщастнаго. Ахъ! у птицъ есть гнѣздо общее; а у насъ нѣтъ его!…» и Марья отвернулась отъ друга, чтобы онъ не видалъ слезъ, катящихся изъ глазъ ея. Но Иванъ, примѣтя ея горесть, сказалъ: Не плачь, моя красавица, и не крушися; смотри, какъ чисты и свѣтлы тѣ небеса, на которыхъ царствуетъ Господь Богъ нашъ! Ему, Строителю земли и неба, все возможно. Онъ приведетъ насъ и къ гнѣзду и къ покою. — «Дай Богъ» отвѣчала Маръя, «дай Богъ! Но и вѣра страшна для нечистой совѣсти. О мой голубчикъ! мнѣ кажется, что Богъ не проститъ никогда вины нашей; что Его святая милость и благословеніе не будутъ никогда на младенцѣ нашемъ, въ грѣхѣ и до вѣнца рожденномъ. Не Божія ли рука наказала насъ теперешнимъ горемъ? не накажетъ ли еще другими напастями? Съ нынѣшняго утра сердце мое необычайно тоскуетъ; оно замираетъ, какъ листья и трава передъ страшною грозою; нѣсколько разъ прокричала сего дня зловѣщая кукушка и нѣсколько разъ черный воронъ махалъ однимъ лѣвымъ крыломъ надъ моей годовою; не къ добру, говорятъ старые люди. О мой другъ!..» Суевѣріе любви есть самое ужасное; оно сообщается скоро отъ сердца къ сердцу. Иванъ такъ испугался сего предчувствія и сихъ примѣтъ, что не имѣлъ силы ободрить любовницу. Они стали оба на колѣни, и долго молились, прося Бога отвратить отъ нихъ бѣды и напасти. Молитва успокоила ихъ немного. Но когда надобно было разстаться, снова ужасъ овладѣлъ ими. «Ради Бога, не покидай меня» говорила Марья и крѣпко держала за руку Ивана. Онъ напомнилъ ей о работѣ, для которой не льзя было ему не спѣшить въ селеніе. Она перекрестила его съ любовію и страхомъ. Онъ удалился.
Въ полдень послѣ полевой работы на отведенномъ ему участкѣ земли Иванъ заснулъ y рощи. Едва засыпаетъ, и видитъ себя и Марью въ пустынѣ съ терновымъ вѣнцомъ, въ черной одеждъ и съ прекраснѣйшимъ на рукахъ младенцемъ, осѣненнымъ съ неба золотымъ крестомъ. Вокругъ ихъ глубокая темнота, одинъ младенецъ въ лучахъ и въ сіяніи. Грозныя привидѣнія, какъ тѣни бѣгущія, указываютъ имъ путь, и по дебрямъ ведутъ ихъ въ сѣнь дремучаго лѣса. Внезапно съ рукъ матери улетаетъ воскриленный младенецъ; мать испускаетъ вопль; но съ первымъ воплемъ земля раззѣвается передъ нею. Иванъ хочетъ ее отвести отъ пропасти; но пропасть быстро поглотивъ нещастную, затворяется надъ нею. Тогда огненная рука указываетъ Ивану на растворенныя небеса, гдѣ сидитъ благословенная свыше мать и съ нею рядомъ ангелъ-младенецъ, который съ улыбкой отираетъ ея послѣднія слезы. Вдругъ таинственный голосъ говоритъ: пробудися! Сновидѣніе изчезаетъ. Приведенный въ робость, въ ужасъ и въ смятеніе симъ грознымъ сновидѣніемъ, Иванъ идетъ черезъ селеніе къ Полтавѣ, чтобы разсказать подругѣ безпокойный сонъ свой, и успокоиться въ ея объятіяхъ; но ему встрѣчаются дѣла, которыя задерживаютъ его до вечера. Тогда онъ видитъ, что за нимъ примѣчаютъ, и даже стерегутъ его издали. Скоро приставляютъ къ нему караулъ. Онъ спрашиваетъ; ему не отвѣчаютъ. Такъ ночь проходитъ. Поутру его схватили, оковали желѣзами и на телѣгѣ отправили изъ селенія.
Въ тотъ утренній часъ, въ которой совершалось злодѣйское похищеніе, Марья сидѣла на улицѣ и ожидала друга. Вдругъ по мостовой гремятъ обручи колесъ и подковы лошадиныхъ ногъ, Марья обращаетъ взоры на ту сторону; что же ей представляется? Тройка скачетъ, въ телѣгѣ лежитъ полумертвый человѣкъ съ желѣзами на рукахъ, и этотъ человѣкъ есть другъ ея. «Постой!» кричитъ Марья въ безпамятствѣ, и бросается навстрѣчу несущихся коней; но отъ слабости падаетъ къ ихъ бурнымъ копытамъ, засыпавшимъ ее пылью и прахомъ — едва колесо не задавило ее. Облако пыли разѣъявается, но телѣга ускакала уже изъ виду, и стекшійся народъ видитъ Марью въ изступленіи. Она катается по землѣ, ломаетъ руки, терзаетъ грудь свою, и черезъ нѣсколько минутъ бѣжитъ съ мертвымъ лицемъ, съ разтрепанными волосами, съ окровавленной грудью искать тѣни друга. Но гдѣ? не знаетъ; ходитъ изъ дома въ домъ, изъ улицы въ улицу; каждому встрѣчающемуся человѣку смотритъ въ глаза, съ униженіемъ ему кланяется, жметъ его руку, и жалобно проситъ сказать, куда скрылся другъ ея? Какая вина заслужила ему такое наказаніе? кто имѣлъ власть осудить добродѣтельнаго сироту на участь послѣдняго преступника? Самъ народъ, видя ее состояніе, изъявляетъ къ ней сожалѣніе; всякой трогается, a никто не можетъ отвѣчать на ея вопросы. Наконецъ сострадательные люди отводятъ нещастную домой, гдѣ глубокое забвеніе усыпляетъ на часъ ея страданія.
На другой день она узнала отъ одной доброй старушки, пришедшей въ городъ изъ Козацкой слободы, нещастнѣйшія вѣсти о своемъ другѣ. Тогда Россія объявила войну Польшѣ. Въ окрестностяхъ Полтавы составлялась многочисленная армія подъ начальствомъ Гетмана, чтобы выступять въ походъ съ первыми днями весны. Наборъ воиновъ производился съ великою скоростію, и волостные начальники получали отличныя награжденія за пріумноженіе военныхъ людей. Сколько для награды, столько и для мщенія, Артемій Булатовъ донесъ начальству, что есть безродный сирота, видный собою, способный къ службѣ. Сіе донесеніе, врученное областному Воеводѣ, было доведено до свѣденія Гетмана, который, въ шумѣ военныхъ обстоятельствъ, приказалъ, безъ дальнѣйшаго изслѣдованія записать его въ козацкій полкъ, и докладчику поручено было представить новаго воина къ мѣсту его назначенія. Это извѣстіе, во всѣхъ подробностяхъ справедливое, сразило Марью; однакожъ, не смотря на женскую робость и на приближающійся срокъ родовъ своихъ, она рѣшилась слѣдовать за своимъ любовникомъ, кудабы то ни было. Но тотчасъ не могла исполнить своего намѣренія; ибо пролежала двѣ недѣли больною отъ сильнаго воспаленія въ крови. Едва оправилась, и начала собираться въ дорогу, чтобы догнать армію, которой по слухамъ надлежало скоро выступить.
Въ 9 часу вечера, наканунѣ дня ея выхода, Артемій Булатовъ, который нѣсколько уже ночей сряду бродилъ вокругъ ея жилища, не безъ умысла приближался и на сей разъ подъ вѣрнымъ прикрытіемъ ночи. Марья не ложилась еще спать, но заперла дверь свѣтлицы и погасила огонь, ибо восходилъ мѣсяцъ. Злодѣй находится уже въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дому, съ злодѣйскимъ намѣреніемъ погубить женскую честь и добродѣтель. Луна восходитъ выше, и освѣщаетъ передъ нимъ окно Марьинаго терема. Вдругъ онъ видитъ съ ужасомъ, что тѣнь ея сильно движется, машетъ рукою, грозитъ ему привѣшенною къ рукѣ цѣпью. Злодѣй, считая себя изобличеннымъ въ тайномъ умыслѣ, останавливается; но въ самомъ дѣлъ, Марья только молилась передъ Образомъ и поднимала руку съ четками, чтобъ перекреститься. Совѣсть злодѣя имѣетъ свои ужасы. Нѣсколько разъ онъ содрогался отъ взмаху грозной руки и мельканія бѣглой тѣни; но скоро, устыдяся своего малодушія, перескочилъ черезъ заборъ, и по лѣстницѣ прокрался къ двери свѣтлицы… Кто могъ бы видѣть на ту минуту черныя пятна лица его, судорожную улыбку блѣдныхъ губъ, свирѣпость очей, налитыхъ кровію, и внутреннюю сильную лихорадку отъ злодѣйской надежды похитить добычу — тому представился бы страшный образъ адскаго сластолюбія. Онъ стучится у дверей. Спрашиваютъ, кто тамъ? Злодѣй молчитъ. Въ темной, но сладкой надеждѣ, Марья говоритъ ангельскимъ голосомъ, воспаляющимъ Булатова: «Не ты ли, о мой милый другъ!» — Я, — отвѣчаетъ въ полголоса злодѣй съ намѣреніемъ обмануть ее. Марья, усомнясь нѣсколько въ голосѣ, медлитъ; но рѣшается наконецъ отпереть въ мечтѣ обнадеженнаго сердца, рука ея отворяетъ дверь — и вдругъ Булатовъ передъ нею. Она ахнула, a онъ, замкнувъ дверь за собою, приставилъ ножъ къ ея груди, «Молчи» говоритъ ей безсовѣстный «или ты погибла!» и грозя ей убійственнымъ орудіемъ въ одной рукѣ, ласкаетъ ее другою и не стыдится предлагать на выборъ, или невольную жертву, или безчестное согласіе. Добродѣтельная сирота не замолчала бы передъ его угрозами, когда надлежало выбирать или смерть, или вѣчный позоръ; но остатокъ слабости, тягость беременности, нечаянность сего случая, страшное ея положеніе въ объятіяхъ изверга во мракѣ ночи: и въ уединенной свѣтлицѣ отняли у ней на минуту и силу и голосъ. Она складываетъ руки, и склоняетъ голову съ видомъ умиленной прозьбы къ чудовищу. Казалось, что ликъ чистаго Ангела преклонился передъ соборомъ адской тмы и силы. Луна, выравнившись у самаго окна, ярко освѣтила всѣмъ своимъ сіяніемъ стоящую передъ нимъ красавицу. Кровавые и алчные взоры его пожираютъ прелести, не для злодѣя сотворенныя; и онъ влечетъ жертву не на ложе удовольствія, a на одръ смерти. Но Марья восклицаетъ; «Злодѣй! знай, что я замужемъ! и хожу на сносѣхъ.» Она надѣется симъ признаніемъ охладить чувственнаго человѣка. Все напрасно. Два раза она вырывалась изъ рукъ его, и два раза онъ догонялъ ее. Въ послѣдній разъ она крѣпко держалась рукою за полку, на которой стоялъ образъ распятія, произнося съ вѣрою: «Спаситель! Спаситель! защити меня!» И вдругъ обрушилась полка. О Провидѣніе! Другія иконы упадаютъ на землю; a образъ распятія на грудь злодѣя съ ударомъ и съ глубокою язвою. Онъ застоналъ отъ жестокой боли, a Марья, въ ту минуту ускользнула изъ рукъ его и скрылась изъ свѣтлицы. Злодѣй не могъ уже догнать ее. Онъ спѣшилъ удалиться, чтобы не застали его въ свѣтлицѣ. Такъ Богъ вывелъ Марью изъ крайней опасности.
Она провела ночь въ самомъ скрытномъ мѣстѣ дома въ трепетѣ и страхѣ, чтобы вѣяніе вѣтерка не донесло ея дыханія къ Булатову, чтобы шорохъ листочка не означилъ мѣста ея убѣжища. Безвинная такъ дрожала, какъ надобно только было дрожать сему адскому преступнику; но когда утренній свѣтъ разлился, она возвратилась не безъ отвращенія въ покои, недавно оскверненныя присутствіемъ злодѣя. Хозяйка совѣтовала ей объявить въ городѣ о ночномъ произшествіи; но Марья не умѣла и не смѣла заводить дѣла; къ тому же сердце влекло ее къ другу. Она отслушала тотъ день обѣдню; послѣ обѣдни съ паперти перемрестилась на Соборъ, поклонилась на всѣ четыре стороны добрымъ людямъ, и вмѣстѣ съ нѣсколькими богомолками вышла изъ Полтавы по Кіевской дорогѣ.
На первомъ ночлегѣ она узнала, что ополченіе выступило въ походъ и что ему надлежало проходить завтрашнимъ утромъ черезъ селеніе, гдѣ она расположилась для ночнаго отдыха. Ночь прошла для нее въ тоскѣ и ужасѣ. Передъ солнечнымъ восхожденіемъ, когда шумная толпа народа бѣжала на большую дорогу смотрѣть на шествіе ожидаемаго войска, Марья слѣдовала за другими, и слышала вокругъ себя страшныя рѣчи о грозныхъ воинствахъ, о смертоносныхъ орудіяхъ, о пальбѣ, сѣчѣ и битвѣ. Но какъ увяло лице ея и затрепѣтало сердце, когда блестящее вдали оружіе и глухій конскія топотъ возвѣстили приближеніе воинства. Ясный утренній воздухъ позволялъ видѣть на обширныхъ поляхъ стройное шествіе конницы, которой первые ряды скоро вступили въ средину народа. Дрожащая Марья смотрѣла на воинство, желала увидѣть Ивана; но страшилась узнать его въ лицѣ сихъ грозныхъ воиновъ съ высокими шишаками, съ острыми въ рукъ желѣзами и на бранныхъ поляхъ, пляшущихъ подъ военною трубою. Но сей первый страхъ уступилъ мѣсто другому. Въ скоромъ мельканіи безчисленныхъ лицъ, едва могъ взоръ ея ловить ихъ черты, подобно тѣнямъ, бѣглыя ей легко было потерять изъ виду образъ милаго человѣка. Сколько она боялась съ начала встрѣтиться съ воинскимъ строемъ, гдѣ стоялъ конечно другъ ея, столько робѣла теперь увидѣть конецъ сего походнаго марша, чтобы съ послѣднимъ рядомъ его не изчезла надежда увидѣть воина друга. За конницей слѣдовала пѣхота. Тысячи показывались; тысячи скрывались; нетерпѣливымъ взорамъ ея не представлялся предметъ желанный. О! какъ всѣ чувства ея замирали, когда перерывались ряды полковъ! Въ самомъ дѣлъ двинулся уже послѣдній рядъ; строй выровнялся … и вдругъ раздался вопль. Иванъ увидѣлъ Марью, онъ рвался къ ней изъ рядовъ; товарищи удерживали его; сама обезпамятѣвшая Марья къ нему кинулась; но ее не допустили. Между тѣмъ скоро идущій полкъ сокрывался въ облакахъ пыли. Марья плакала на лугу, гдѣ стоялъ другъ ея; сто разъ цѣловала ту землю, на которой не осталось и слѣдовъ его; но скоро, пришедши въ себя, воскликнула: «За нимъ, за нимъ на конецъ свѣта!» и догнала полкъ его.
Съ того часа и дня она слѣдовала издали за арміей, имѣя отдыхъ и ночлегъ вблизи тѣхъ мѣстъ, гдѣ располагался общій лагерь, и скрываясь въ лѣсу, или въ кустахъ отъ взора свидѣтелей. Послѣ первой встрѣчи она замѣтила уже по шлемамъ, оружіямъ и одеждѣ ту роту, гдѣ находился ея любовникъ; но его самаго не могла издали отличить между многими воинами одного съ нимъ росту и одѣянія, тѣмъ менѣе, что не смѣла близко подходитъ къ воинскому стану. Ея положеніе было самое трудное и ужасное: будучи на сносѣхъ, едва могла она переходить длинные марши и догонять армейскіе корпусы; днемъ, въ часъ полдневнаго отдыха, освѣжала только запекшіяся уста нѣсколькими каплями ключевой воды, потерявъ совсѣмъ охоту къ пищѣ; a ночью, не смѣя заснуть, не смѣя и дышать на краю темныхъ лѣсовъ, боясь и безмолвія полей, и темноты ночи, и шума вѣтровъ, и лѣсу, она успокоивалась только въ то время, когда могла подъ кровомъ ночи приближаться въ воинскому стану, гдѣ видѣла разложенные костры огня, и слышала на передовыхъ постахъ перекликающіеся голоса часовыхъ; иногда ей казалось, что звукъ любезнаго голоса несется къ ней съ вѣтромъ: въ самомъ дѣлъ Иванъ стоялъ не рѣдко на караулѣ и окликалъ мимоходящихъ; но голосъ его замиралъ въ воздухъ и радость въ сердцѣ нещастной Марьи. Такое плачевное состояніе, далекій и трудный путь, сокрушеніе ума и сердца, изнуреніе тѣлесныхъ силъ, ужасная мысль, что скоро ей надобно родить одной, безъ друга и помочи, довели ее до послѣдняго отчаянія: она задумывалась, впадала въ безпамятство, странствовала за арміей безъ всякихъ мыслей и намѣреній; глаза и щёки ея впали, на сухощавомъ лицѣ распространялась мертвая блѣдность, слабое біеніе младенца подъ сердцемъ означало истощеніе жизненныхъ силъ, неутолимая жажда томила ея воспаленную внутренность. Бѣдная перестала уже остерегаться; иногда сплетала перевязь изъ любимыхъ цвѣтовъ своего имени, и въ семъ нарядъ, сидя на мшистомъ пнѣ дерева, громко пѣла сложенную другомъ ея пѣснь; Не воркуй мой голубчикъ; иногда ласкалась къ тѣни любовника, и просила поля, рощи и горы молчать объ ихъ любовной ласки; иногда, въ совершенной забывчивости, подбѣгала къ лагерю; но вдругъ удалялась скорѣе молніи отъ взора изумленныхъ воиновъ.
Въ одну глубокую полночь, когда Иванъ лежалъ въ лагерѣ безъ сна, раздается женской поющій голосъ. Онъ узнаетъ и голосъ и пѣвицу. Уже никакія осторожности человѣческія не могутъ удержать его! Онъ крадется мимо спящихъ товарищей, и пользуясь тѣми минутами, въ которыя луна пряталась за облаками, достигаетъ безпрепятственно черезъ цѣпь и мимо стражи до того мѣста, откуда несся голосъ. Одинъ кустъ отдѣляетъ отъ него невидимку. Онъ обходитъ его, и какая картина, представляется его взорамъ! Худая, изсохшая и блѣдная Марья сидитъ на травѣ, съ волосами, раскинутыми по вѣтру, съ перевязью, сплетенною изъ шиповника, и съ обнаженною грудью, до крови уязвленною колючими его шипами. Ея взоры обтекаютъ съ дикимъ ужасомъ ночные мраки, предметы и самаго любовника передъ нею стоящаго; голосъ ея замираетъ, но она съ усиліемъ оживляетъ его, и поетъ. Онъ беретъ ее за руку. Она молчитъ, но смотритъ пристально, всматривается въ черты любезнаго, и вдругъ бросается въ его объятія. Радость любая возвращаетъ ея память и чувство. «Бѣдная!» восклицаетъ Иванъ, «гдѣ и въ какомъ состояніи нахожу тебя? Теперь ни за что тебя не покину. Но, ахъ! намъ должно спасаться; я бѣглый солдатъ.» Марья подаетъ ему руку. Они идутъ скорыми шагами, углубляясь далѣе въ темную рощу. Густый и непроходимый лѣсъ сокрываетъ ихъ бѣгство; никто ихъ не преслѣдуетъ. Передъ снятіемъ лагеря Гетманъ, увѣдомленный о побѣгъ одного рядоваго воина, приказалъ за скоростію только объявишь о томъ гражданскому начальству.
Черезъ сутки они остановились для отдыха на одной пустынной равнинѣ, заростшей дикими мхами, колючими терновниками, и вокругъ высокимъ дремучимъ боромъ. Тамъ начала Марья вдругъ чувствовать жестокую муку родовъ. Послѣ великаго страданія, когда приближался часъ разрѣшенія, стыдливая подруга удалила на часъ вѣрнаго ея друга и родила прекраснаго, но страждущаго сына. Онъ имѣлъ падучую болѣзнь; жестокіе припадки безпрерывно слѣдовали одни за другими. Когда Иванъ прибѣжалъ на вопль младенца и матери, послѣдняя старалась кормить его грудью, чтобы возобновить въ немъ источникъ жизни; но изсохшая грудь не могла питать младенца, и младенецъ не могъ сосать груди. Прижимая его къ слабо біющемуся сердцу, Марья обращала безпокойные взоры на своего друга, который не могъ принести ей другаго утѣшенія, кромѣ слезъ и ласки. Черезъ нѣсколько минутъ молчанія и глубокой задумчивости, она взяла за руку Ивана, и сказала: «Чего я боялась, то и сдѣлалось: Богъ наказалъ младенца за грѣхъ отца и матери. Не долго жить ему; не долго жить и мнѣ; ты положишь насъ обѣихъ въ могилу.» Но видя плачущаго Ивана, она воскликнула: «Нѣтъ, не плачь! можетъ быть Богъ насъ помилуетъ.» При семъ словѣ она собрала послѣднія силы свои, стала на колѣни съ младенцемъ и долго молилась на небо. Настала полночь. Вдругъ младенецъ застоналъ. Она встрепенулася, и воскликнула: «это послѣдній его голосъ!» Въ самомъ дѣлъ младенецъ скончался на рукахъ ея. Ни одной слезы не капнуло изъ глазъ нещастной матери. Холодно давъ ему благословеніе и передавъ отцу мертвое тѣло, она отвернула лице свое, говоря: «Не смотри на меня; Иванъ, лице мое должно быть дико и страшно; я чувствую у сердца смертельный холодъ.» Она легла на дернъ и заснула.
Пока Марья покоилась, печальный любовникъ и отецъ положилъ въ землю младенца и дѣтскую могилу покрылъ свѣжимъ мохомъ. По исполненіи сего долга, онъ сѣлъ въ головахъ спящей. Тутъ быстрое теченіе горестныхъ мыслей привело ему на память страшный сонъ, имъ въ Полтавѣ видѣнный, и онъ ужаснулся, видя передъ собою ту же пустыню, которую видѣлъ во снѣ. Но скоро Марья проснулась н спросила: «гдѣ тѣло младенца?» — Предано землѣ, — отвѣчалъ Иванъ съ горестію. «Такъ ему суждено умереть безъ Святаго крещенія, быть похороненнымъ въ пустынѣ безъ молитвы, не бытъ даже отпѣтымъ по смерти, какъ Христіанину! Ахъ! онъ проклятъ Богомъ! Иванъ! естьли душа его погибнетъ въ томъ мірѣ, какъ и въ здѣшнемъ? Это убиваетъ меня!» — Она окинула взоромъ при свѣтѣ мѣсяца окружающее ихъ мѣсто; увидѣла свѣжій дернъ и взрытую землю; пошла къ тому мѣсту съ помощію Ивана и поклялась у могилы сокрытому праху младенца сo внутреннимъ трепетомъ. «Милое, но безщастное дитя» говоритъ она «ты пострадало за насъ!»…. Марья хочетъ еще нѣчто вымолвить; но голосъ ея перерывается. Она взглядываетъ на могилу, на небо, на своего друга, опускаетъ голову на плечо къ нему, кладетъ его руку на свое сердце, молчитъ…. Лунный свѣтъ изливается на лице ея, на которомъ видна тѣнь глубокой горести…. Мертвое молчаніе царствуетъ въ пустыни лѣса — и на устахъ страдальцевъ. Иванъ смотритъ на Марью; но Марья не подаетъ ни голоса, ни знака чувства: взоры ея смутны и неподвижны; дыханіе такъ слабо, что едва не перерывается… «О грозный Богъ!» восклицаетъ Иванъ, «о милая подруга моя!»…. Вдругъ слабый взоръ ея гаснетъ ….. она содрагается…. отчаянный юноша принимаетъ ее въ свои объятія…. Марья кончаетъ жизнь.
Такой конецъ имѣла любовь сиротъ, достойныхъ вѣчнаго сожалѣнія, Нещастный Иванъ! онъ не хотѣлъ сокрыть въ безвѣстной пустынѣ драгоцѣнные останки своей подруги; но рѣшился донесть ее до Полтавы, чтобы похоронить тамъ по долгу и обряду Христіанскому; и съ хладнымъ трупомъ, у сердца его лежащимъ, выбрался на большую дорогу, по которой съ помощію добрыхъ попутчиковъ доѣхалъ до желаемаго города безъ страха и безъ всякаго сомнѣнія. Дорогой нѣкто знакомый говорилъ ему: «ты бѣглый, берегись; тебя схватятъ и разстрѣляютъ.» — О! естьли бы скорѣе, отвѣчалъ Иванъ, смотря ему въ глаза съ холоднымъ спокойствіемъ. Другой спросилъ его: «кто лежитъ подъ этимъ покровомъ, отецъ, или мать, или братъ твой?» — Все мое семейство и всѣ мои радости. — Нѣкто хотѣлъ утѣшать его: «ты не первый нещастный въ свѣтѣ.» — Но послѣдній изъ нещастливцевъ, " — отвѣчалъ онъ,
Когда Иванъ приближался пѣшкомъ къ Полтавѣ съ мертвымъ тѣломъ, вокругъ свирѣпствовала грозная буря въ густой тьмѣ, подобной ночи. Случай, или справедливѣе Богъ хотѣлъ, чтобы на ту минуту Артемій Булатовъ подходилъ къ городу по той же дорогѣ, быстрыми шагами спѣша уйти отъ бури и дождя. Вдругъ яркій и продолжительный блескъ молніи освѣтилъ передъ его глазами мертвое тѣло подъ бѣлымъ покровомъ, и блѣдное лице человѣка, несущаго его на рукахъ. Ему представляются знакомыя черты. Онъ сомнѣвается. Вдругъ сіяніе молній, разсѣкши тучу и мракъ, озаряетъ передъ нимъ то же явленіе и тотъ же знакомый ему образъ. Онъ не вѣритъ еще сему чудному явленію; но думаетъ, съ ужасомъ, что Богъ послалъ къ нему грозное привидѣніе. Въ первый разъ онъ чувствуетъ раскаяніе, произведенное страхомъ; сотворенныя имъ злодѣянія, написаны, кажется, на черномъ покровѣ натуры передъ его очами; такъ ясно представляется ему въ порядкѣ и по очереди рядъ его гнусныхъ дѣлъ. Злодѣй робѣетъ, ибо громъ слѣдуетъ за громомъ, за ударомъ ударъ, за молніей молнія, которая не перестаетъ свѣтить на мертвеца и приближать къ нему движущуюся тѣнь человѣка. Но Иванъ встрѣчается съ Булатовымъ лицомъ къ лицу. Безпрепрывное сіяніе молній позволяетъ имъ видѣть и узнать другъ друга. «Вотъ погубленная тобой красавица!» восклицаетъ Иванъ. Ужаснувшійся преступникъ хочетъ ободрить себя улыбкою; но едва улыбается, и — громъ убиваетъ его на мѣстѣ. Иванъ, свидѣтель сего случая, не изъявилъ ни удивленія, ни сожалѣнія, ни радости.
Въ тотъ же день, послѣ бури, Иванъ положилъ тѣло во гробъ, пригласилъ городскаго Священника совершить печальный обрядъ, и при стеченіи народа, плачущаго о судьбѣ сиротъ, при мрачномъ небѣ, одѣтомъ, казалось, трауромъ, при надгробномъ пѣніи, опустилъ прекрасную въ могилу съ сухими глазами; ибо сердце его было мертво.
Начальство хотѣло его задержать, какъ бѣглаго, но оставило въ покоѣ, ибо разсудокъ его приходилъ въ помѣшательство. Черезъ двѣ недѣли, передъ концемъ жизни, угасающей безъ страданія и болѣзни, онъ изъявилъ желаніе отцу Евлампію чтобы тѣло младенца было перенесено изъ пустыни въ Полтаву. Сей раскаявшійся человѣкъ исполнилъ его желаніе. Ихъ всѣхъ троихъ положили рядомъ на монастырскомъ кладбищѣ, не далеко отъ Полтавы.
Говорятъ, что на ихъ могилѣ, донынѣ извѣстяой подъ именемъ сиротской, вырастаетъ весною множество цвѣтовъ ихъ имени, которые покрываютъ всю могилу однимъ цвѣтущимъ ковромъ, и что молодые любовники въ Малороссіи приходятъ издалека поклоняться ихъ праху.
- ↑ Время истребило имя ея изъ памяти тамошнихъ жителей; одна повѣсть о сиротахъ осталась извѣстною.