Я должна сознаться в особенной моей склонности к этим милым, вечно деятельным и забавным птичкам. Вот уже восемнадцать лет, как у окна моей столовой комнаты висит корзинка, содержащая в себе любимые лакомства этих маленьких пернатых плутовок: кусочки сала и говяжьего жира — варёного, сырого и поджареного (от жаркого). Ради удовольствия полакомиться этими прекрасными вещами, весёлый синичий народец залетает чуть не в комнату и пренебрегает всякими опасностями. Очень весело наблюдать из окна за их доверчивою смелостью и забавными столкновениями друг с дружкой.
Появляется их подле моей корзинки шесть разных пород: большая синица (кузнечик), лазоревка, московка, пухляк, хохлатая синица (гренадёрка) и долгохвостая синица (ополовничек). Они появляются, обыкновенно, чередуясь, и каждая из них проявляет свои особенные манеры.
Как только я положу свежий запас сала в корзиночку, первою появляется синица-кузнечик и начинает неутомимо таскать сало — кусочек за кусочком — в запас, на будущие дни. Пухляк, напротив, прежде всего начинает утолять свой аппетит и затем уже несёт сальце своим птенчикам. Лазоревка — самая забавная из всех! Все её движения удивительно смелы, ловки и, в то же время, красивы. По-видимому, она чувствует себя лучше всего, когда подвесится к корзинке вниз головой, и в таком положении долбит клювом твёрдые куски жира. Если в это время возле неё объявится соседка, прилетевшая к корзинке с теми же намерениями, то лазоревка ловко оборачивается и, с сердито раскрытым клювом и трепеща крылышками, отгоняет непрошеного гостя; при этом держит себя так, словно защищает от неприятельского нападения свой родовой замок. Вообще, у этой породы синиц как будто существует нечто вроде постоянной партизанской войны. Если какая-нибудь из этих птичек тихо и беззаботно сидит в корзинке, то я так уже и знаю, что, где-нибудь в сторонке, две или три лазоревки строят планы коварного нападения на свою товарку. Кажется, будто бы вначале их удерживает в почтительном расстоянии твёрдый и смелый взгляд обладательницы места в корзинке, но — не надолго: вскоре раздаются торопливые, хриплые и шипящие звуки, и все улетают в общей ссоре.
Однажды мне удалось заманить одну лазоревку к себе в столовую, где она и прожила несколько дней. Она чувствовала там себя, по-видимому, совсем хорошо. В неутомимых поисках за насекомыми, она, как мышонок, быстро лазала по оконным занавескам и портьерам, самым нахальным образом усаживалась на стоявшее на буфете жаркое и с наслаждением лакомилась кусочками жира. Как-то раз она уселась на край фарфоровой кружки и сильно наклонилась внутрь её, желая узнать, что могло бы в ней находиться; при этом её хорошенькие пёрышки прикоснулись к шоколадному соусу, который и пристал к ним, вместе с пенкой…
Однажды я повесила над кормовою корзинкой пустой кокосовый орех, с круглым боковым отверстием, и выложила его внутри мягкою шерстью и мохом, на манер гнёздышка. Одна большая синица готовилась уже было занять приготовленное мною гнездо, но, к её несчастью, одна лазоревка также была на поисках подходящего помещения для будущего своего гнезда и нашла устроенный мною домик совсем по своему вкусу. Я внимательно следила, со стороны, за возгоревшеюся между этими двумя птичками ожесточенною борьбой и видела, чем она окончилась: сначала они неистово дрались, валяясь на траве и нанося друг другу удары клювом и крыльями, словно две маленькие крылатые фурии; наконец, «утихли клики боевые» — и лазоревка осталась победительницей!
Весело было наблюдать, как прелестная парочка лазоревок работала над своим гнёздышком, — как обе птички доверчиво «перешёптывались» и щебетали над каждым сучёчком, над каждым клочком мха или сухим листиком, предназначавшимся для гнездовой постельки. И они были настолько безбоязненны, что даже закрывание оконной ставни нисколько не тревожило их в их работе. Когда, затем, самочка высиживала, самчик приносил ей каждые пять минут по небольшому зелёному червячку и время от времени сменял её на гнезде. Я могла даже снимать кокосовую скорлупу с гвоздя, на котором она была повешена, и рассматривать вблизи хорошенькую птичку, которая продолжала смирно сидеть на своих яичках. Но, когда я, однажды, тронула её при этом пальцем, то она сердито взъерошила свои пёрышки, гнезда, однако, всё-таки не покинула.
Когда были высижены молоденькие лазоревочки, родителям их пришлось неустанно хлопотать, от утренней зари и до позднего вечера, над приисканием подходящего корма для своих деток. Каждые две минуты приносилось по маленькому зелёненькому червячку, который и исчезал, затем, в том или другом жёлтеньком ротике.
Можно дать некоторое понятие о пользе, приносимой этими маленькими птичками, охраняющими наши сады от опустошения насекомыми, если сказать, сколько уничтожает их одна такая парочка. Тщательным наблюдением, сделанным мною в одно после обеда, я пришла к тому результату, что две синицы в одну неделю уничтожают, по меньшей мере, 3,570 гусениц.
Наконец, наступил день, когда пять маленьких голубеньких головок показались у отверстия гнезда и вскоре затем птенчики выпорхнули из него, на ветки близ стоявшего дерева. Последнего птенчика я взяла в руки, так как желала срисовать с него портрет, который вскоре благополучно и окончила. Но, так как я боялась, что он может проголодаться, если слишком долго его удерживать, то, в промежутки между рисованием, я сажала его в клетку, которую ставила на траву, и при этом имела радость видеть, как родители заботливо кормили его, через прутики клетки. Когда рисунок был окончен, я с удовольствием передала птенчика его родителям, для дальнейшего воспитания.
Одна большая синица гнездилась несколько лет кряду в сломанном водяном насосе, на наших полях. Входом и выходом служила пустая труба насоса. Через маленькое отверстие я могла наблюдать милую птичку сидящею на гнезде, а потом и четырёх прелестных птенчиков — до тех пор, пока они не вылетели из гнезда. Для меня было особенно удивительным, каким образом эти птички могли входить и выходить через тёмную трубку. Они подавали этим пример большой ловкости, потому что выкарабкиваться через совершенно тёмную и изогнутую трубку на свет Божий было предприятием, несомненно, довольно опасным.
Другая, ещё менее благоприятно поместившаяся, большая синица вила несколько раз своё гнездо в ящике для писем, приделанном у садовой калитки. При этом, к большому моему удивлению, птичка не выказывала ни малейшего беспокойства, когда в ящик бросали письма. Она клала, обыкновенно, восемь яичек, в особенно глубокое гнездо, свитое из мха и волос. Так как до этого гнезда легко могли добраться злые мальчики, то к нему было приделано особое защитное приспособление. Но безрассудный народец мальчишек не имеет, ведь, сострадания: один из них, рассердившись на то, что не мог никак вынуть гнездо из ящика, засунул палку, умертвил бедную маленькую наседку и раздавил её яички…
Моя корзиночка с салом действовала особенно притягательным образом на синиц в зимнее время, когда, как мне кажется, эти птички особенно должны нуждаться в теплоте, производимой жирною пищей. Как только становилось теплее и появлялись в изобилии насекомые, посещение синичками моей корзины прекращалось.