Петр Гнедич править
Силоамская купель править
В эскизном классе академии, перед вывешенной под стеклом программой новой композиции, стоял Крутиков, — длинноволосый, худенький студентик, лет двадцати-трех. «Программа» была освещена довольно скупо, так что читать приходилось с трудом: газовая лампа, ближайшая к двери, возле которой висела рамка с объявлением, отчего-то была потушена. Но Крутиков, все-таки, прочел.
«Эскиз на март месяц, — значилось в программе. — Исцеление расслабленного в Силоамской купели. Смотри Евангелие, такие-то и такие-то главы. Изобразить не менее пяти или шести фигур. Величина фигур не менее двух с половиной вершков».
Внизу следовали подписи начальства.
— Не менее двух с половиной вершков, — повторил Крутиков. — Это сколько же?
И он прикинул масштаб на пальцах.
— Эге, — вот как!.. Да, оно меньше и неловко… Как же припустить: сепией, пером, или карандашиком с ватой?..
В сущности, он несколько опешил от библейского сюжета. Ему казалось, что непременно эскиз будет задан из русской истории, — в предыдущий месяц все работали над изображением «Бориса Годунова принимающего ливонских выселенцев» — а тут вдруг скачок: из Московской Руси, да в Палестину. Прошлый раз он получил первую категорию, и нынче надеялся на то же, а теперь, при библейском сюжете, пожалуй, не выгорит. Он осенью такое «Воскрешение Лазаря» закатил, что профессор даже растерялся. Ну, никаких способностей на священные изображения!
— Ты слышал? — спросил он у своего товарища Бородулина, усаживаясь рядом с ним в буфете со стаканом чая и горячим розаном. — Ты слышал об эскизе?
— Вифезду рисовать, братец, будем, — как не слышать!
— Какую Вифезду?
— Купель Силоамская — по-жидовски Вифезда: ты посмотри в тексте.
— Так ты как же?
— Скатаю в библиотеке контура́, а тушевочку а-la Dore положим. Меня, ведь, это не затруднит. Никакой черт не поймает. Я всегда так.
Но Крутиков был в затруднении. Ему так хотелось скомпоновать что-нибудь оригинальное, сильное. Он знал, что товарищи всегда копируют в библиотеке с Доре и Шнорра, да он и сам был не прочь позаимствовать красивый контурчик. Но вот, как обработать сюжет, чтобы он вышел интересным?..
Он лежал в постели, устремив глаза в темноту. Он начал чувствовать пятно эскиза… Горячее, тропическое солнце залило во всю силу лучей невыносимо блестящую каменную старую стену. Стена в развалинах поросла травой; от железных болтов, что торчат в ней кой-где местами, потянулись вниз ржавые потеки. Косая тень от башни фиолетовым треугольником легла на старых камнях, зацепила каменный помост цистерны. Вся башня в тени, но зато сквозь ее пролет, через ворота, что за яркий свет играет, сколько пестроты и движения там, в тесной шумной улице! Ослы, паланкины, римские легионеры… А здесь, у водоема, какая тишь, какой покой! Понуро сидят вдоль стены расслабленные, умирающие несчастные люди. Кто на корточках, кто привалившись спиной к стене, кто полулежа на ободранных циновках и каких-то грязных тряпках… На первом плане, в ярком свету, слегка наклонив голову к больному, стоит Иисус. Густые, вьющиеся волосы закрыты шапочкой, полосатая одежда с кистями свободными складками струится по плечам, вокруг стана… Приветливое, полное могучей силы, лицо освещено каким-то небесным вдохновением, взор и ласкающий, и испытующий, и кроткий… Да, да, именно так! Такой эскиз, такой Христос… Можно взять размер узкий вверх. Апостолов близко к Иисусу ставить не надо, — двух бросить в тень, в глубину, — и баста!..
Нет, этот эскизик может выйти тоже ничего…
Утром рано, едва рассвело, он схватился за рисунок. Работа закипела. Быстро стали выделяться из растертой дымки сплошного фона и стена, и Христос, и больные.
— Ну, так, что ли, ногу-то ему скрючить? — думал Крутиков про расслабленного, подворачивая ему вниз колено. — Надо на натуре будет проверить… Ключицу так вот вытянуть: пусть торчит… иссох ведь: сорок лет лежит на рогоже, ждет выздоровления… А живуч ведь… Сорок лет скрипит… Щеки-то впалые ему… Глаза стеклянные… Вот так, чтобы контраста более с Иисусом… И остальные болящие чтоб с верой на него взирали… Хорошо тут парочку римских воинов: пусть в кости играют… Да нет, — это итальянисто слишком выйдет… Если бы это в красочках… а?.. Не вредно было бы… Верещагинский колоритец… Да нет, — куда же это сразу! Надо сегодня вечером снести профессору… показать, — что он скажет…
От профессора пахло одеколоном. Крутиков не без трепета подступил к нему и протянул свой набросок. Профессор откинул голову назад, поставил эскиз так, чтобы свет во всю силу освещал его, вынул из кармана платок и высморкался, отчего запахло одеколоном еще больше.
— Меня изумляет, — начал профессор, оглядывая углы рисунка, — меня изумляет, так сказать, формат, так сказать, размер вашей композиции. Что это такое?
Крутиков оторопел.
— А что же?..
— Это отчего же весь рисунок кверху?.. Узкий и длинный вверх?..
— Так композиция сложилась.
— Я, так сказать, об этом и говорю. Зачем она так сложилась?.. Зачем бы ей так складываться?.. Если б это вы пейзажик делали, — это я понял бы. Дерево там какое-нибудь, так сказать, высокое, или колокольня со шпилем — это понятно. Но в библейском сюжете это даже неприлично…
— Неприлично! — совсем разинул рот Крутиков.
— Да-с, вот вы извольте посмотреть Пуссена, — найдете ли у него вы где-нибудь, чтобы такая узкая вверх картиночка была? Никогда-с. У него, так сказать, в ширину ползет. Вот вам образец… Благородство форм, соответствующий ландшафт… А у вас, так сказать, декорации поставлены… Нет, вы это все урежьте, растяните в ширину и покажите мне…
Крутиков пошел растягивать в ширину. Задуманное пятно видоизменялось… Однако, что же делать, — не подать эскиза — классного рисунка до экзамена не допустят. Взял он новый лист, стал чертить снова. Глупая это работа, начинать сызнова композицию. И выходит-то она уж не так свежо, да и скучновато как-то. Точно сверху приплюснуло ее…
А профессор, увидев рисунок, обрадовался.
— Ну вот — это другое дело! Теперь, так сказать, картина. Я боялся, что вы меня не поймете и сделаете квадратную, это тоже было бы неблагоразумно. Хотя иные итальянцы и писали квадратные вещи, но это едва ли заслуживает одобрения. Неприятная пропорция: словно зеркало в Москве, — знаете, московские зеркала квадратные… А в продолговатом четырехугольнике бездна благородства, посмотрите — сколько, так сказать, гармонии в нем… Ну-с, вот теперь композицию посмотрим.
Он сощурился и стал приглядываться…
— Вот опять не то, — заговорил он. — Основное правило исторической, а тем паче библейской композиции — располагать группы пирамидально, а где у вас пирамида? Я не вижу. Непирамидальная композиция слишком буднична, она скорее подходит к жанру, отчасти к баталии. Я бы именно попросил вас обратить внимание на это. Все пирамидкой, каждую группу, — вы увидите, как у вас заиграют контура, когда вы выведете пирамидку… Да, уж вы пожалуйста. Вы посмотрите на итальянцев, только внимательно, подите в библиотеку и посмотрите на итальянцев… Вот увидите…
— Ну, пирамидально, так пирамидально, — решил Крутиков и вывел несколько пирамидок. Пришлось немного перетасовать фигуры. — Это, пожалуй, не поспеешь как надо и покончить к экзамену, — думал Крутиков. — Он о композиции еще ни слова…
Страннее всего было то, что профессор одобрительно отнесся к композициям его сотоварищей, а композиции эти были несравненно слабее. Он с остервенением мазал ватой, растушкой, замшей… Неужто еще раз перерисовывать придется?..
И пришлось. Профессор предложил изменения, найдя пирамидки очаровательными.
— Здесь вы потрудитесь эту фигурку, что стоит, посадить, а вот рядом, что лежит — поставить. Этот профиль вправо, вы сделайте профилем влево. Христос профильный нейдет, поверните его en-face, шапочку снимите, — оно может по археологии и так, но мы должны тем не менее относиться к Божеству, так сказать, с уважением. На голову расслабленного наденьте чалму старую с остатками перьев, — это, знаете, восточный убор характерный… А соседу его дайте что-нибудь в руки: ну, будто он выкупался и чулок надевает…
— Чу-улок? — удивился Крутиков.
— Чулок, — спокойно ответил профессор. — То есть, иначе говоря, носок. Если эти изменения сделаете — композиция выйдет премиленькая. У вас положительный талант… Только, ради Бога, не вводите новшеств — совершенно лишнее. Работайте по великим образцам. Пред вами Рафаэль, Пуссен, Тициан… Забудьте про эти современные французские пошлости — и трудитесь… Вам говорит это старик, поседевший на работе!..
Крутиков сделал все изменения, согласно указаниям профессора, и его «Силоамская купель» получила первую категорию, да еще вдобавок номер первый.
Источник текста: Петр Гнедич. «Повести и рассказы». 1885 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.